Въ душахъ есть все, что есть въ небѣ, и много иного.
Въ этой душѣ создалось первозданное Слово!
Гдѣ, какъ не въ ней,
Замыслы встали безмѣрною тучей, 5 Нѣжность возникла усладой пѣвучей,
Совѣсть, свѣтильникъ опасный и жгучій,
Вспышки и блески различныхъ огней,—
Гдѣ, какъ не въ ней,
Бури проносятся мысли могучей! 10 Небо не тамъ,
Въ этихъ кошмарныхъ глубинахъ пространства,
Гдѣ создаю я и снова создамъ
Звѣзды, одѣтыя блескомъ убранства,
Вѣчно идущихъ по тѣмъ же путямъ,— 15 Пламенный знакъ моего постоянства.
Небо—въ душевной моей глубинѣ,
Тамъ, далеко, еле зримо, на днѣ.
Дивно и жутко—уйти въ запредѣльность,
Страшно мнѣ въ пропасть души заглянуть, 20 Страшно—въ своей глубинѣ утонуть.
Все́ въ ней слилось въ безконечную цѣльность,
Только душѣ я молитвы пою,
Только одну я люблю безпредѣльность,
Душу мою!
Міръ долженъ быть оправданъ весь,
Чтобы можно было жить!
Душою тамъ, я сердцемъ—здѣсь.
А сердце какъ смирить? 5 Я узелъ долженъ видѣть весь.
Но какъ распутать нить?
Едва въ лѣсу я сдѣлалъ шагъ,—
Раздавленъ муравей.
Я въ мірѣ всѣмъ невольный врагъ, 10 Всей жизнію своей,
И не могу не быть,—никакъ,
Вплоть до исхода дней.
Мое недѣланье для всѣхъ
Покажется больнымъ. 15 Проникновенный тихій смѣхъ
Развѣется какъ дымъ.
А буду смѣлъ,—замучу тѣхъ,
Кому я былъ роднымъ.
Пустынной полночью зимы 20 Я слышу вой волковъ,
Среди могильной душной тьмы
Хрипѣнье стариковъ,
Гнилые хохоты чумы,
Кровавый бой враговъ.—
25 Забытый раненый солдатъ,
И стая хищныхъ птицъ,
Отца косой на сына взглядъ,
И что же? Я ли создалъ ихъ?
Или они меня?
Поэтъ ли я, сложившій стихъ,
Или побѣгъ отъ пня? 35 Кто демонъ низостей моихъ
И моего огня?
Отъ этихъ тигровыхъ страстей,
Змѣиныхъ чувствъ и думъ,—
Какъ стукъ кладбищенскихъ костей 40 Въ душѣ зловѣщій шумъ,—
И я бѣгу, бѣгу людей,
Среди людей—самумъ.[1]