Живу я въ тишинѣ, въ тѣни долины влажной,
Гдѣ рѣзвыя стада пасутся подъ горой,
И часто съ пастухомъ внимаю стонъ протяжный
Влюбленныхъ голубей вечернею порой. 5 Когда-жъ его свирѣль звучитъ о счастьѣ нѣжно,
И Филисъ падаетъ на грудь къ нему—небрежно
Я возлѣ мыльные пускаю пузыри,
Гдѣ блещетъ радуга прощальная зари…
На сумрачной скалѣ, гдѣ старый замокъ дремлетъ, 10 Въ развалинахъ шумлю я съ вѣтромъ кочевымъ;
Въ чертогахъ короля мнѣ важность робко внемлетъ,
И въ бѣдной хижинѣ я плачу надъ больнымъ.
Я въ трюмѣ корабля за тяжкими досками
Смѣюся и шучу надъ звучными волнами 15 И въ часъ, когда горитъ румяная заря.
Задумчиво брожу въ стѣнахъ монастыря.
Въ ущельѣ, между скалъ, въ пещерѣ одинокой
Я демоновъ ночныхъ и призраковъ бужу;
На мрачномъ сѣверѣ, зарывшись въ снѣгъ глубокій, 20 Я молчаливыя дубравы сторожу.
На полѣ грозныхъ битвъ, въ часъ краткаго покоя,
Побѣдой близкою баюкаю героя,
Со странникомъ въ степи кочую, и пѣвцамъ
Указываю путь къ безсмертнымъ небесамъ!
25 Ребенокъ самъ—съ дѣтьми я чаще всѣхъ бываю,
Доступнѣй волшебство невиннымъ ихъ сердцамъ,
И маленькій ихъ садъ при мнѣ, подобно раю,
Цвѣтетъ и сладко льетъ душистый фиміамъ.
Ихъ тѣсный уголокъ становится чертогомъ, 30 И аистъ кажется имъ страннымъ полубогомъ,
Когда онъ по двору разгуливаетъ хмуръ…
И ласточка для нихъ—весенній трубадуръ.
И часто я съ дѣтьми при вечерѣ румяномъ
Гляжу на облака, плывущія вдали.
35 Какъ дышится легко въ саду благоуханномъ,
Какъ нѣжно намъ журчатъ ручьи изъ-подъ земли!
Мы видимъ, какъ, сребрясь, за горы убѣгаетъ
Гряда отсталыхъ тучъ, и радуга сіяетъ,
Алмазнымъ поясомъ по свѣтлымъ небесамъ, 40 И чайка бѣлая ласкается къ волнамъ…
Я и съ тобою росъ; когда ты былъ ребенкомъ,
Сидѣли мы вдвоемъ, смотрѣли на каминъ,
Слѣдили за игрой огня на углѣ тонкомъ,
Гдѣ возникалъ и гасъ рой пламенныхъ картинъ. 45 Мы сказки слушали, не зная лжи опасной,
Звучали вымыслы намъ правдою прекрасной,
И съ херувимами[1]—покорные мечтѣ—
Мы Бога видѣли въ небесной высотѣ!..