Полупрозрачная мгла вечерняго воздуха была напоена душистымъ запахомъ глициній и бѣлыхъ акацій. Внизу у подножья холма, на которомъ пріютилась наша дача, шумѣло неугомонное море, и перемѣнный плескъ его валовъ, то прибывая, то убывая, говорилъ намъ своимъ неяснымъ шопотомъ о чемъ-то позабытомъ и туманномъ. Слѣва, далёко, виднѣлся силуэтъ Аюдага, этой тяжелой каменной глыбы, опрокинувшейся въ море, а прямо передъ нами простиралась безконечная водная равнина, которая смущаетъ своей недоступностью, волнуетъ своимъ величіемъ и глубоко печалитъ своей холодной красотой. Неслышно удалялся день, безшумно приближалась ночь, и намъ, любившимъ другъ друга, намъ, отдавшимся другъ другу всей душой, такъ было хорошо молчать и понимать взаимную любовь. И правда, если есть что-нибудь въ любви несомнѣнное,—это именно власть проникать въ душу другого до самыхъ далекихъ потаенныхъ ея уголковъ—каждымъ жестомъ говорить—въ каждомъ взглядѣ видѣть долгое признаніе.
Кто знаетъ, можетъ быть въ такія минуты мы потому молчимъ, что смутно вспоминаемъ о томъ, что былъ когда-то и у насъ невозмутимый Эдемъ, гдѣ не было зла, не было даже названія зла, а добро дышало и цвѣло, и наполняло все кругомъ своимъ незапятнаннымъ величіемъ.
Кто знаетъ! Я знаю только одно,—что такія блаженныя минуты почти всегда кончаются безпричинными слезами, точно мы плачемъ о чемъ-то навѣки утраченномъ, точно для насъ догорѣла свѣтлая заря, и мы во тьмѣ вспоминаемъ о томъ, какъ ярки были краски умершаго дня.
Этотъ день, который тоже умеръ, былъ первымъ днемъ моей счастливой любви къ тебѣ,—первымъ днемъ моей первой любви, потому что до тебя я не зналъ, что такое любовь, я зналъ только страсть. Въ глазахъ тѣхъ женщинъ, которымъ я обманчиво говорилъ «люблю», не было той чистоты и глубины, гдѣ теперь навсегда утонула моя душа. Въ нихъ только былъ какой-то неясный намекъ на то, что̀ въ твоихъ темныхъ глазахъ нашло такое прекрасное и полное воплощеніе. Тѣ женщины, которыхъ я зналъ до тебя, были какъ бы предчувствіемъ тебя. Вотъ почему я говорилъ имъ «люблю», вотъ почему моя ложная любовь къ нимъ не должна оскорблять тебя.
И ты сама поняла это.
Потому-то тебѣ такъ легко было услышать отъ меня повѣсть моей печальной и горькой жизни, и когда подъ ропотъ моря я выплакалъ передъ тобой всѣ прошлыя ошибки, ты поняла, что съ послѣднимъ моимъ словомъ, говорившимъ о прошломъ, вспыхнулъ первый мигъ иного будущаго счастья. Два періода жизни соединились на мгновенье, какъ этотъ чудный южный день слился съ полупрозрачной мглой наступающей ночи,—и ты, вздохнувъ, слегка коснулась моихъ волосъ своей холодной и блѣдной рукой,—и это легкое прикосновенье послужило залогомъ для многихъ-многихъ дней совмѣстной жизни, общихъ мыслей, чувствъ, волненій и страсти, но страсти, полной благороднаго равенства, одухотворенной нашимъ преклоненіемъ передъ тѣмъ великимъ и прекраснымъ, что̀ внѣ насъ зажгло солнце и луну, а въ насъ затеплило неизсякаемую жажду добра и красоты.
Безъ обѣщаній мы связали нашу жизнь, но нѣтъ той силы на землѣ, которая бы смогла расторгнуть нашъ союзъ.