Маруся (Вовчок)/1872 (ВТ)/18

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Маруся
Глава XVIII

автор Марко Вовчок (1833—1907), пер. Марко Вовчок (1833—1907)
Оригинал: укр. Маруся. — Перевод опубл.: 1872. Источник: Марко Вовчок. Маруся. — СПб., 1872.

[78]
XVIII

Очень хорошо плыть по большой реке в летнюю теплую ночь!

Звезды горят над вами и звезды горят под вами, сверху плывет месяц и снизу плывет месяц.

— Вот там берега! думаете вы, всматриваясь в темные линии. Вон там непременно растет сосна, потому что сильно вдруг потянуло оттуда смолистым запахом, а вот там наверно пропасть цветов, потому что порыв теплого ветра словно кинул вам в лицо целый, только что сорванный, обрызганной ночной росой букет.

— Ну что нового? спросил бандурист.

— Немного, ответил пан Кныш, работая веслом.

— А как немного?

— Да, так, что и малому дитяти двумя пальченятами захватить нечего.

— Что ж он, дома?

— Дома, каплунов жарит, прожорливых гостей ждет.

— Уж коли каплунов жарит, значит, что-нибудь порешил: даром тратиться не будет, — не такой хозяин!

— Кто его разберет, что он замышляет, у него гадок, як у пса стежок!

— Ну, да уж в святое место не забежит, разве что нечаянно.

— Разумеется. А тот?

— Э! кабы все такие были, как тот, так еще бы можно людям на свете жить. Тот человек. У того душа, как [79]пойдет на небо коржи с маком есть, так не станет жаловаться, что в пне жила!

— Написал?

— Написал. А не легко было ему написать! Так его всего и поводило, как бересту на огне.

— Половина дела сделана, и за то спасибо Богу. Этот охотник таки водит…

— Может со мной немного кругов обойдет: я такой [80]карась, что трепетывался на удочке… Маруся, изморилась, а? Легла бы ты да отдохнула, а? А я бы сказку сказывал.

— Это дело, — заметил Кныш.

— Я не хочу спать, я посижу, — начала было Маруся.

Но две сильные, ловкие руки в одно мгновенье, одним махом, разостлали по дну лодки толстую суконную свиту, приподняли Марусю и бережно положили на это ложе.

— А я буду сказку сказывать, — повторил Сечевик.

— У, роскошь! — сказал Кныш. — Беда моя, что у меня всего навсего два уха: кабы мог, я бы еще десятка два взаймы взял и всеми бы слушал.

Жил был казак, начал Сечевик, — казак добрый, благочестивый, да только дурень. Он с виду то и ничего, и с первых слов ничего, а чуть зачерпни его поглубже, так такая уж там дуровина, что другие умные казаки пьянели от неё, как от какого поганого зелья. Вот и задумал этот казак строить себе хату. И говорит он жене:

— Ну, жена, удивлю ж я тебя: такую хату выстрою, какой еще не бывало на свете. И строить я ее стану, не так, как люди.

— А как же? — спрашивает жена.

Он моргнул этак глазом: дескать, не на такого напала, не проговорюсь! засмеялся и вошел в лес руб…

— Поглядите, — вдруг вскрикнула тихонько Маруся, поглядите!

И указала вперед, вправо.

Но Кныш, сидевший лицом туда, давно уже слегка щурил свои сокольи глаза, как бы всматриваясь и распознавая знакомые предметы.

Сечевик, при возгласе Маруси, не шелохнулся, а только спросил Кныша:

— Что там?

— Они, — отвечал Кныш.

Река в этом месте значительно суживалась и челнок плыл почти у самого правого берега. [81]

На песчаной косе, как бы серебряной лентой входившей в темные, сверкающие звездами, воды, стояли два человека, в свитах и высоких шапках и, казалось, поджидали плывущий челнок.

Хотя до песчаной косы оставалось еще по крайней мере добрых четверть версты, но стоящие на ней так ясно и отчетливо вырисовывались в воздухе, что Маруся без труда узнала знакомые фигуры Семена Ворошила и Андрия Крука.

Чем ближе подплывал челнок к песчаной косе, тем яснее можно было различить, что поджидающие кого-то казаки не веселы.

Андрей Крук стоял, опершись на свою дубинку, и в мрачном безмолвии глядел, не спуская глаз, на приближающийся челнок; Семен Ворошило о чём-то, по видимому, рассуждал не радостном, и левая рука его беспрестанно делала такие жесты, какими обыкновенно смертные выражают свою раздражительность, говоря об обманувших их надеждах, приятелях или врагах.

Когда челнок коснулся носом отмели, оба казака сняли шапки и проговорили:

— Будьте здоровы!

— Будьте здоровы! — отвечали Кныш и Сечевик.

Они посмотрели несколько мгновений друг на друга.

Лица Сечевика и Кныша были спокойны, глаза их внимательно были устремлены на обоих казаков и только.

Лица казаков были заметно угрюмы, а глаза не то, чтобы избегали встречи с приплывшими приятелями, но как-то или разбегались, или прятались под нахмуренные брови.

— Челнок то вот сюда бы, к этой сторонке, — угрюмо проговорил Семен Ворошило.

И с этими словами, усердно принялся помогать Кнышу тащить челнок.

— Маруся, — сказал Андрий Крук, вынимая из-за пазухи узелок, вот мать тебе прислала.

И он подал ей посылку. [82]

— Спасибо, — ответила Маруся, что они там? Все здоровы?

— Все здоровы. И ничего, всё сошло благополучно.

— А мне гостинца никакого не будет? — спросил Сечевик. Коли принесли, то будьте ласковы, дайте, а коли нет, то так и скажите.

— Были мы всюду, — начал Андрий Крук, да не так-то всё делается, как…

— Мы ходячи вокруг тех ледачих полупанков пару чебот стоптали, — подхватил Семен Ворошило. Сказано: не так и сами паны, как те полупанки!

Челнок был уже на песке и теперь все четверо стояли друг против друга.

— Так дело не выгорело? — спросил Сечевик.

— Оно не то, чтобы совсем не выгорело, и не то, чтобы выгорело, — ответил Семен Ворошило.

— Да вы видели Самуся?

— Нет, Самуся не видали.

— Отчего?

— Да мы ждали его, а он не пришел.

— Отчего же вы сами к нему не пошли?

— Да мы и думали было пойти, а потом рассудили, что его не застанешь, потому он, сказывали, в Киев уехал.

— Так сходка без него была?

— Без него.

— Такую сходку и сходкой срам назвать, — сказал Андрий Крук. Пришли семь баб да сказали семь рад, а другие сели на колоды, поговорили про пригоды, табаку понюхали, рады послухали да и до дому пошли!

— На чём же порешили?

— А ни на чём не порешили. Подумаем, говорят; еще надо, говорят, подумать.

— А долго будут думать?

— В ту субботу опять рада оберется.

— Ну так вот что, панове казацтво, вы, не дожидаючи этой субботней рады, потрудите свои шановные ноги, обойдите кого [83]следует и скажите, что коли к положенному сроку не будет всё в исправности, так дело пропадет. А коли теперь дело пропадет, так пусть уж на нас не рассчитывают.

Ни Андрей Крук, ни Семен Ворошило ничего на это не ответили, — может потому, что в эту самую минуту начали раскуривать свои трубки.

Трубки, впрочем, как-то дольше обыкновенного раскуривались.

Наконец, когда уже дым пошел клубом, Семен Ворошило проговорил;

— Оно бы, может и лучше, кабы пообождать вестей от Бруя и от Попика… Может, оно бы надежней… Уж больше ждали… Уж можно бы еще подождать малую толику…

— Да, оно точно бывает, что поспешишь, да людей только насмешишь, заметил Андрей Крук, застилав себя целым облаком дыма.

— Скорые-то дела под лавкой лежат, прибавил Семен Ворошило.

— Оно, разумеется, всякое бывает, ответил Сечевик.

— Кабы тогда не послушались вашего верховода, да не поспешили, так вот теперь бы, может, и не попались в дурни, сказал Андрей Крук.

— А по моему глупому разуму, так вы потому-то и попались, как вы сказываете, в неразумные, что вы и тогда выбирались, как панычи за море утят стрелять.

Пока происходил этот разговор, Кныш, не теряя ни слова из него, набрал сухого очерету, зажег костер и мгновенно устроил всё, необходимое для варева кулеша.

Несколько минут длилось молчание.

Потом Сечевик, с своим обычным спокойствием, спросил:

— Так на чём же вы порешите, панове казацтво? Снесете вы мой поклон кому надо, или нет?

— Да отчего ж, это можно, ответил Андрей Крук.

— Это можно, повторил Семен Ворошило. [84]

— Только вот что, сказал Андрей Крук: напрасно вы так погоняете…

— Пане Андрий, ответил Сечевик, нам с вами, надо полагать, не сговориться. У меня, как у той завзятой жинки, что муж ее топил, да не научил, всё будет стрижено, а не брито. Киньте вы меня в днепровскую пучину, а я, как пойду ко дну, еще покажу вам пальцами ножницы.

— Горе да и только! проговорил, как бы про себя, Семен Ворошило.

— А что, скоро кулешом угостишь? спросил Сечевик Кныша.

— Закипает. Садитесь, да берите ложки.

Всё уселись вокруг котелка.

— Что, Маруся, такая старая сидишь? спросил Сечевик.

— Изморилась, должно быть, сказал Андрей Крук.

— Нет, ответила Маруся, я не изморилась.

— Заскучала по своим, сказал Семен Ворошило.

— Нет, ответила Маруся, я не скучаю.

Глаза её однако были с тревогой и тоской обращены на Сечевика.

— А вот я ее развеселю, попробую, сказал Сечевик. Хочешь, Маруся, я тебе еще сказку расскажу, а? Хочешь?

— Хочу, ответила Маруся.

— Ну, слушай. Я тебе расскажу, как рак по воду ходил!

Жил был рак. Отличный рак. И случилось так, что вся вода пересохла около его хаты и надо, хоть умирай, добыть воды.

Вот рак сидит и говорит:

— Кого послать по воду? Кого послать по воду?

— Милости просим, кулеш готов, провозгласил Кныш.

Всё принялись за ужин.

— Такой кулеш, друже, что хоть бы и турецкой царице, так и она бы с пальчиками его съела, сказал Сечевик, откидывая усы за уши.

— Добрый кулеш, подтвердил Андрий Крук. [85]

— Коли угодил вам, панове, значит, доля еще служить, сказал Кныш.

Ну, вот долго этак рак думал, рассказывал Сечевик, кого бы это по воду ему послать и всё никого не подыскивал: тот, думал он, дороги не знает, а вот этот хоть и знает, да ненадежен, один не женат, так, пожалуй, застрянет, где на дороге, другой в церковь редко ходит, так кто его знает, как с ним и связываться, пятый малосилен, у десятого ветер в голове, — куда ни кинь — всё клин.

— Пойду сам! порешил рак.

Взял посудину и пошел.

Шел, шел, шел… Идет и всё кипятится:

— Чего это я так бегу! Эх сбили меня с толку вражие приятели! Не будет проку!

— Кабы в этот кулеш, да еще перцу! сказал Семен Ворошило.

— Хорошо бы перцу! согласился Андрий Крук.

И ходил рак семь лет по воду, продолжал Сечевик, на восьмой год пришел, стал перелезать через хатний порог и разлил.

— Э, горемыка! сказал Кныш.

Разлил да и говорит:

— Вот так чёрт скорую работу берет!

Маруся рассмеялась, Кныш тоже, но Андрий Крук и Семен Ворошило сидели так чинно, как сидят только просватанные поповны.

— Эге! месяц-то уж куда забрался! сказал Кныш. Пора.

Все встали.

— Такое, значит, последнее ваше слово? спросил Андрий Крук Сечевика.

— Такое.

— Пока прощайте.

— Счастливо.

— А коли что там у нас порешат, кому весть подавать?

— А вот Кнышу. [86]

— Хорошо. Счастливо.

— Спасибо.

Челнок быстро отчалил, понесся снова по темному Днепру и песчаная отмель, с черными фигурами и угасавшим костром, скоро скрылась из виду.