Они ни на минуту не убавляли быстраго шагу и успѣли уже далеко уйдти.
Заря еще не занималась, но мягкій, теплый ночной воздухъ уже посвѣжѣлъ; изъ далекаго, невиднаго за неясными очертаніями дальнихъ лѣсовъ, монастыря разносился слабый благовѣстъ; какой-то особый тихій звонъ пробѣгалъ по прибрежнымъ камышамъ, и рѣка, залившись далеко въ мягкій берегъ сонною струею, возвращалась оттуда, словно внезапно разбуженная и взволнованная, катилась впередъ и бурлила безпорядочно и шумно, потомъ все болѣе и болѣе унимала порывы волнъ и брызги, и исчезала изъ глазъ съ глухимъ ропотомъ.
У этого залива они повернули.
Ни дороги не было, ни тропинки, но Маруся хорошо знала мѣста и скоро вывела сѣчевика въ чистую степь.
На нихъ пахнуло сильнымъ, крѣпкимъ, трезвымъ ароматомъ свѣжескошенныхъ степныхъ травъ и цвѣтовъ отъ огромныхъ, разбросанныхъ по степи стоговъ сѣна; сѣчевикъ пристально оглянулся во всѣ стороны. За собою невдалекѣ онъ увидалъ въ полутьмѣ жилыя строенья, укутанныя въ сѣнь густыхъ деревьевъ.
— Это наша хата, сказала ему Маруся.—Загородь близко—впереди.
— Веди, Маруся,—сказалъ сѣчевикъ.
И хоть нигдѣ поблизу не видно было и признака никакой загороди, онъ, нимало не сомнѣваясь, зашагалъ по легкимъ слѣдкамъ Маруси.
Не успѣли они сдѣлать пяти шаговъ, какъ Маруся промолвила: здѣсь! и они очутились надъ чѣмъ то въ родѣ обширной впадины посреди ровной степи, спустились въ нее и на самомъ днѣ сѣчевикъ разглядѣлъ вербовую загородь, а въ ней двѣ пары величавыхъ круторогихъ воловъ, представлявшихся крутыми холмами на ровной поверхности.
Маруся отворяла загородь и дрожащею рукою слегка погладила прежде одну, потомъ другую рогатую голову. Легкое ласковое мычанье было ей въ отвѣтъ и, будто уразумѣвъ, что самое главное теперь осмотрительность и тишина, волы, выведенные изъ загороди, пошли по степи, какъ тяжелыя ладьи по тихимъ волнамъ—безшумно, ровно и быстро.
Возъ стоялъ неподалеку у стога, доверху уже наваленный сѣномъ.
— Что? спросила Маруся, видя, что сѣчевикъ остановился и глядитъ на нее.
— Какая-же ты малая, Маруся! промолвилъ сѣчевикъ.—Какая-же ты малая! Всякій тебя скорѣе приметъ за степнаго жаворонка, чѣмъ за дѣловую особу!
И вправду Маруся не велика была, а среди безбрежной степи, у громаднаго воза, запряженнаго мощными волами, подлѣ исполинскаго сѣчевика, она казалась еще того крохотнѣе, еще хрупче и еще беззащитнѣй.
— А вотъ, маминъ большой платокъ забытъ у воза, отвѣтила Маруся.—Я его надѣну по-старушечьи, и какъ сяду на возъ, то покажусь старушкою….
И уже ея большіе глаза глядѣли на сѣчевика изъ подъ старушечьей повязки, подъ которою изчезла кудрявая свѣтлошелковистая головка и розовыя плечики.
Сѣчевикъ не могъ не улыбнуться и нѣсколько минутъ не могъ или не хотѣлъ промолвить ни одного слова.
Голосъ его былъ очень тихій, когда онъ снова заговорилъ.
— Ты хорошо знаешь шляхъ, Маруся?
— Знаю. Все прямо до озерца, а у озерца шляхъ повернетъ вправо и уже видѣнъ будетъ хуторъ пана Кныша, а за хуторомъ уже вольный путь до Чигирина, сказывалъ панъ Крукъ батьку…
— А ты знаешь папа Кныша?
— Знаю. Онъ ѣздитъ къ батьку, разныя разности покупаетъ.
— А какъ онъ тебя, думаешь, приметъ?
— Не знаю, какъ меня приметъ.
— А какъ худо?
— Но онъ вѣдь не измѣнитъ?… и отвѣтила и вмѣстѣ спросила Маруся.—Онъ къ батьку ходитъ… онъ пріятель…
— А знаешь, Маруся, что теперь повсюду войска стоятъ, всюду враги шатаются?—Знаешь, Маруся, что теперь вмѣсто цвѣтовъ должно быть по обѣимъ сторонамъ дороги дымъ клубится отъ стрѣльбы?—рѣзня идетъ!
— Знаю! отвѣчала Маруся.
— Будутъ глядѣть недобрые вражескіе глаза тебѣ въ лицо, и если ты собьешься въ одномъ словечкѣ, если только дрогнешь—все пропало!
— Я не собьюся въ словѣ, не дрогну… Я не боюсь врага, а только боюсь неудачи.
— Маруся, знаешь, можетъ смерть насъ постигнетъ…
— О, прежде до Чигирина тебѣ добраться! промолвила Маруся.
И столько мольбы и рѣшимости прозвучало въ ея тихихъ словахъ!
На этомъ разговоръ у нихъ прервался. Волы быстро были запряжены.
— Маруся, сказалъ сѣчевикъ,—если кто тебя остановитъ, не падай около воза, какъ пташка около гнѣздушка… разумѣешь?
— Разумѣю! Надо быть какъ ты.
— Всѣмъ говори, что везешь сѣно пану Кнышу, а коли благополучно доберемся до Кнышова двора, то ты скажи тому, кто выдетъ на встрѣчу; «чудесныя зеленя у васъ,—хоть и неспѣлыми жать—такъ хорошо!» Слышишь?
— Слышу, отвѣтила Маруся.
Сѣчевикъ зарылся въ громаду сѣна, наваленнаго на возу, Маруся заняла мѣсто возницы, волы тронули и возъ, пошатываясь и переваливаясь, потянулся по росистой степи.
Звѣзды уже начинали меркнуть; вѣтерокъ сталъ живѣе и капельки росы виднѣе заиграли по травѣ.