Хотя суконное заведеніе моихъ хозяевъ находилось около Пистойи, я никогда не бывалъ во Флоренціи. Когда мнѣ минуло семнадцать лѣтъ, хозяинъ прибавилъ мнѣ жалованья, и поручилъ вести переговоры съ заказчиками. Наконецъ однажды, призвавъ меня къ себѣ на антресоли, гдѣ онъ почти все время сидѣлъ за расходными книгами, окруженный счетами и расписками, онъ взглянулъ на меня поверхъ очковъ, и объявилъ, что мнѣ нужно собираться и завтра съ утра отправиться во Флоренцію съ партіей образчиковъ, которые я долженъ разнести по указаннымъ адресамъ и принять на нихъ заказы. Я поблагодарилъ хозяина за довѣріе и не могъ всю ночь заснуть, предвкушая удовольствіе видѣть большой городъ, о которомъ мнѣ такъ много и удивительно разсказывали бывшіе въ немъ. Давъ мнѣ адреса, по которымъ я долженъ былъ разнести образчики, посовѣтовавъ остановиться въ гостинницѣ „Древней дѣвы“ и снабдивъ еще практическими наставленіями, хозяинъ отпустилъ меня еще до „Ave Maria“, чтобы я могъ, какъ слѣдуетъ, выспаться и на слѣдующій день чуть свѣтъ покинуть домъ, къ которому я, сирота, привыкъ, какъ къ родному.
Бъ пути со мною ничего не случилось. Впрочемъ я всю дорогу такъ мечталъ о Флоренціи, что едва замѣчалъ, что встрѣчалось моей одноколкѣ. Конечно, кромѣ хозяйскихъ наставленій я не упустилъ случая разспросить наканунѣ стараго приказчика, который мнѣ поразсказалъ кое-что и другое о большомъ городѣ, гдѣ повидимому меня ждали не только визиты къ заказчикамъ, но и новыя знакомства, кофейни, рестораціи, театры и дамы получше пистойскихъ. Мечты именно о этихъ неиспытанныхъ еще удовольствіяхъ и занимали мою голову, едва оставляя мнѣ достаточно сообразительности, чтобы припомнить, налѣво, или направо нужно было, но словамъ хозяина, поворотить мнѣ мою соловую кобылу,
Гостинница, указанная мнѣ хозяиномъ, находилась за С. Кроче, такъ что мнѣ пришлось проѣхать почти весь городъ. Боже мой, какое великолѣпіе! Вѣроятно, былъ часъ прогулокъ, такъ какъ всѣ улицы были наполнены каретами, всадниками и нарядными пѣшеходами. Лорнеты господъ такъ и сверкали, ленты и вуали дамъ развѣвались, собаки шныряли подъ ногами, хлопали бичи и табакерки, пыль пахла духами и скошенной травой, стрижи, какъ угорѣлые, носились надъ самыми головами и высоко на горѣ звонили колокола. На перекресткѣ моя одноколка остановилась, такъ какъ лошадь, испугавшись внезапно раскрытаго розоваго высокаго зонтика, противъ ожиданія не понесла, а наоборотъ остановилась и не хотѣла идти ни направо, ни налѣво, ни впередъ, ни назадъ, не обращая вниманія на всѣ мои понуканія, словно Валаамова ослица. Я самъ растерялся ни меньше своей кобылы и хлесталъ ее изо всей мочи, смотря только на ея соловый крупъ и хвостъ, которымъ она взмахивала при каждомъ ударѣ. Я не замѣчалъ нѣкоторое время ничего, не слышалъ ни ругани, ни смѣха, какъ вдругъ меня привелъ въ чувство нѣжный женскій голосъ, который произнесъ: „Вы совсѣмъ убьете ваше животное, нѣтъ большой чести соперничать въ упрямствѣ съ лошадью.
Это говорила какъ разъ та самая дама, зонтика которой испугалась моя лошадь. Я пробормоталъ извиненіе и готовъ былъ провалиться вмѣстѣ со своей одноколкой, такъ мнѣ стало стыдно и своего костюма, и поведенія и норова моей кобылы. Дама съ розовымъ зонтикомъ, казалось, не была разсержена, что, впрочемъ замѣтилъ я и но ея голосу, насмѣшливому, но отнюдь не сердитому. Кромѣ того она была необыкновенно красива въ высокой шляпѣ кораблемъ и съ мушкой у лѣвой брови. Не знаю, зачѣмъ я раскланялся съ нею и сейчасъ же отвелъ глаза. По другую сторону моей одноколки стоялъ молодой человѣкъ, смотрѣвшій такъ, будто онъ хотѣлъ заговорить. Почти сейчасъ же онъ ото и сдѣлалъ.
— Изъ деревни? — спросилъ онъ улыбаясь и указывая на лошадь.
— Да, да. Вотъ не знаю, что съ ней случилось. Никогда этого не бывало.
— Ничего, она оправится! Вы позволите? И раньше, чѣмъ я успѣлъ позволить, онъ проворно вскочилъ въ мой экипажъ и взялъ возжи изъ моихъ рукъ. Дѣйствительно, почему-то лошадь тронулась и мы продолжали путь уже вдвоемъ. Въ дорогѣ я узналъ, что моего спутника зовутъ Яковомъ Кастаньо, что онъ Флорентинецъ, не женатъ и живетъ съ матерью. Я въ свою очередь разсказалъ, что мнѣ имя Ѳома Губерти, что я суконщикъ изъ подъ Пистойи, ѣду съ образчиками и намѣреваюсь остановиться въ гостинницѣ „Древней Дѣвы“ за С. Кроче. Онъ выслушалъ довольно равнодушно всѣ эти сообщенія, замѣтивъ только:
— Все это прекрасно, но вечеромъ во всякомъ случаѣ мы встрѣтимся въ „Фениксѣ“ около собора. Посидимъ, поболтаемъ, больше ничего. Для скрѣпленія дружбы. Нужно же вамъ имѣть друзей въ городѣ.
У гостинницы онъ со мной простился, взявъ съ меня слово вечеромъ встрѣтиться у „Феникса“.
На вывѣскѣ моего новаго жилища была изображена полная дама въ старинномъ костюмѣ, указывающая пальцемъ на надпись:
|
Кто спроситъ: „гдѣ остановиться?“ |
Стихи были довольно длинные, но я не поспѣлъ ихъ разобрать, потому что хозяинъ уже отворялъ мнѣ ворота, а изъ второго жилья кивала какая-то полная женщина, вѣроятно, хозяйка гостинницы.
На слѣдующее утро я едва помнилъ, какъ мы проводили вечеръ наканунѣ, Голова трещала и мысли путались, но сосчитавъ деньги въ кошелькѣ, я убѣдился, что тамъ не хватало ровно столько, сколько стоилъ ужинъ, такъ что мой новый другъ не оказался ни воромъ, ни мошенникомъ. Просто я самъ не совсѣмъ еще пріучился къ веселому времяпрепровожденію. Адреса, данные мнѣ хозяиномъ тоже не были потеряны, такъ что все, кромѣ моей головы, было въ порядкѣ. Выпивъ крѣпкаго кофе я сталъ разсматривать списокъ будущихъ заказчиковъ.
1. Синьоръ Антонъ Кальяни, борго С. Апостоли противъ дворца Турки. Звонить не громко. По три капли въ день натощакъ.
2. Синьора Сколастика Риди за Арно у дворца Питти. Полное спокойствіе, не ѣсть мясного, по утрамъ холодное обтиранье, носить шерстяные чулки.
Другіе адреса были въ такомъ же родѣ, т. е. съ прибавленіемъ характеристикъ и медицинскихъ совѣтовъ, приписанныхъ моимъ хозяиномъ, вѣроятно, для того, чтобы дать мнѣ темы для бесѣдъ, еслибы эти господа захотѣли вести со мною частные разговоры, сообразно вкусамъ и фантазіи каждаго изъ нихъ. Я не долго раздумывалъ, а почистившись, надѣвъ лучшее свое платье и взявъ подъ мышки свертокъ съ образчиками, отправился на борго С. Апостоли. Помня написанное наставленіе, я тихонько постучалъ въ старыя двери высокаго невзрачнаго дома. Слуга былъ, очевидно, не большой любитель разговаривать, такъ какъ, впустивъ меня въ большую полутемную переднюю, онъ куда-то исчезъ, указавъ мнѣ лишь неопредѣленнымъ жестомъ на дверь, изъ за которой слышалось женское пѣніе. Не получивъ на свой стукъ никакого приглашенія, я осторожно пріоткрылъ одну створку и увидалъ широкую свѣтлую комнату, посреди которой стоялъ невысокій человѣкъ въ цвѣтномъ халатѣ, приложивъ одну руку къ сердцу, другую поднявъ къ потолку, словно обращая вниманіе слушателей на живопись, изображавшую спящаго Эндиміона. Господинъ такъ закинулъ голову, что лица почти не было видно, а зрѣнію представлялось лишь бѣлое жирное горло, которое словно клокотало, потому что это именно онъ и пѣлъ женскимъ голосомъ.
Мнѣ стало смѣшно, что повидимому не мальчикъ, и даже не юноша, а взрослый мужчина поетъ по бабьи, по нужно признаться, что дѣлалъ онъ это очень искусно, временами его голосъ положительно напоминалъ волынку, особенно когда онъ пѣлъ слѣдующіе слова:
|
„О я, несчастная Семела. |
— Не тотъ акцентъ, не тотъ акцентъ, дьяволъ васъ побери, госпожа племянница! Видно, что вы еще не испытывали не только жгучей, но вообще никакой страсти. Нельзя аккомпанировать, какъ курица!
И господинъ въ халатѣ отбѣжалъ въ глубину комнаты, гдѣ я теперь замѣтилъ фортепьяно и сидящую за нимъ даму. Лица ея мнѣ не было видно, за то я могъ вволю разсматривать черты пѣвца, который считалъ себя, повидимому, большимъ знатокомъ жгучей страсти. Безъ парика, въ одномъ зеленомъ фулярѣ, лицо его казалось необыкновенно толстымъ, будто подъ кожей по всѣмъ мѣстамъ были наложены подушечки, но огромные темные глаза и довольно правильный ротъ придавали извѣстную пріятность этой безформенной массѣ. При быстрыхъ движеніяхъ, халатъ обтягивалъ полныя и круглыя формы несчастной Семелы.
Такъ какъ на меня не собирались обращать вниманія, то я кашлянулъ разъ и два довольно громко. Тогда господинъ, вытащивъ лорнетъ изъ подъ халата, надѣтаго прямо на бѣлье, сталъ меня разсматривать, какъ жука, или мебель. Я выдвинулся впередъ и готовился сказать нѣсколько привѣтственныхъ словъ, какъ вдругъ хозяинъ разсмѣялся и схвативъ меня за обѣ руки, быстро заговорилъ:
— Безъ комплиментовъ, безъ комплиментовъ! я понимаю ваше смущеніе, молодой человѣкъ, но вполнѣ цѣню вашъ энтузіазмъ. Вы не видѣли меня въ Тизбѣ? Вы не слышали той аріи, которую несчастная дѣвушка ноетъ надъ окровавленнымъ плащемъ Пирама? нѣтъ, вы этого не слышали? Тогда вы ничего не слышали, вы не жили, вы еще не родились! О, это божественно! — Онъ долго еще говорилъ, не выпуская моихъ рукъ, наконецъ вздохнулъ и умолкъ, будто отъ напряженности переполнявшаго его восторга. Тогда я рѣшилъ умѣстнымъ представиться и сказать цѣль своего посѣщенія.
— Конечно, вы — образчикъ, вы — образчикъ истиннаго поклоненія талантамъ.
Я привезъ вамъ образчики и зовутъ меня Ѳома Губерти — старался я ему втолковать.
— Я васъ понимаю, вполнѣ понимаю. Вы завтра же пойдете слушать „Пирама и Тизбу“, я и маестро тамъ превосходимъ другъ друга.
Я поблагодарилъ г. Кальянн и опять упомянулъ про свои образчики, которые хотѣлъ бы ему показать. Тотъ постоялъ нѣсколько секундъ молча, потомъ улыбнулся, взялъ меня подъ руку и понизивъ голосъ, произнесъ:
— И это возможно мой другъ. Энтузіазмъ и настойчивость все превозмогаютъ. Мы посмотримъ ваши образчики, но это нужно заслужить. Вы, конечно, отзавтракаете съ нами? Позвольте мнѣ представить мою племянницу, которая ничего не понимаетъ въ музыкѣ, но добрая дѣвушка. Клементина Кальяни.
Дѣвушка поднялась отъ инструмента, и я тотчасъ узналъ въ ней мою даму съ розовымъ зонтикомъ. Не знаю, признала ли она меня, но протягивая мнѣ руку, она такъ пристально на меня посмотрѣла, что я думаю, что это такъ.
Ея опекунъ, не переставая болтать, отправился переодѣваться, я же остался вдвоемъ съ г-жей Клементиной. Не поспѣла дверь затвориться за г. Кальяни, какъ дѣвушка обратилася ко мнѣ:
— Скорѣй давайте письмо. —
— Какое письмо? —
— Письмо отъ Валеріо. —
— Простите, я не знаю никакого Валеріо и письма у меня нѣтъ. —
— Вы не знаете Валеріо Прокаччи и посланы не имъ? Вы слишкомъ глупы, или не въ мѣру осторожны. —
Въ это время уже возвращался самъ знаменитый пѣвецъ, переодѣвъ халатъ. Онъ казался толще и ниже ростомъ въ обыкновенномъ платьѣ. Еще съ порога онъ заговорилъ, улыбаясь: „завтракать, завтракать! Вы познакомились съ Клементиной? Я вамъ завидую: завтра вы услышите впервые меня въ роли Тизбы. Она мнѣ особенно удается. Успѣхъ безумный! Многіе даже называютъ меня синьоръ Тизба… это недурно, а? о, во Флоренціи масса остроумныхъ людей!
На слѣдующее утро я отправился къ Синьорѣ Сколастикѣ Риди. Эта дама жила почти за городомъ въ домѣ окруженномъ большимъ и тѣнистымъ садомъ. Привратника не было у калитки, которая оказалась открытой. Я вошелъ въ садъ и направился наобумъ къ бѣлѣвшей вдали терассѣ. Вездѣ были слѣды обветшалой и неподдерживаемой пышности. Нѣкоторыя статуи свалились въ прудъ и оттуда торчали позеленѣвшіе отъ ила ноги, другія были такъ загажены птицами, что было жалко смотрѣть. Отъ дома неслись звуки гитары, которые и вели меня изъ аллеи въ аллею. На террасѣ находилась богато одѣтая женщина съ напудреннымъ лицомъ и загорѣлой шеей, и два молодыхъ человѣка въ ливреяхъ. Какъ разъ когда я подходилъ, дама пѣла нѣсколько сиплымъ, но пріятнымъ голосомъ очень извѣстную мнѣ пѣсню:
|
„Волынщикъ, мой волынщикъ, |
Такъ какъ я зналъ слова этой пѣсни и считалъ ихъ не слишкомъ пристойными, то очень удивился, какъ можетъ пѣть такую пѣсню приличная и нарядная дама. Передъ компаніей стоялъ кофейный приборъ и ликеры, скатерть была залита въ нѣсколькихъ мѣстахъ и на полу валялись апельсинныя корки. Дама отбросила гитару, которую на лету поймалъ одинъ изъ кавалеровъ, и разстегнувъ лифъ, проговорила: „уфъ! ну, я наѣлась! не знаю, какъ вы?“
Тутъ она замѣтила меня и стала махать рукою, приглашая къ столу. Молодые люди вскочили было при моемъ приближеніи, но потомъ опять опустились на стулья, не представляясь мнѣ. „Садитесь, будьте гостемъ!“ сказала дама и наклонилась всѣмъ тѣломъ, при чемъ ея груди какъ-то неестественно колыхнулись, видныя черезъ большое декольте. Ея тѣло, начиная съ шеи, не было ни набѣлено, ни напудрено и было похоже, что на туловище изъ амбры поставили алебастровую голову. Но она была чудо какъ хороша, эта дама! Кавалеры не напоминали маркизовъ. Несмотря на странность этой картины, я почтительно снялъ шляпу и поклонившись, спросилъ, не г-жу ли Риди я имѣю удовольствіе и честь видѣть. Синьора громко разсмѣялась, потомъ надулась и отвѣтила басомъ:
— Ее самую, портъ бы ее побралъ! —
Я хотѣлъ было заикнуться про свои образчики, на дама дала знакъ рукою, чтобы я прекратилъ и сказала такъ же серьезно: „О дѣлахъ потомъ, теперь садись и пей. Беппо, еще кофею!“ Одинъ изъ молодыхъ людей вышелъ и сейчасъ же вернулся съ новой чашкой и чистой рюмкой, а другой все что-то хихикалъ въ кулакъ.
— Чего ты? — спросила она у смѣшливаго кавалера.
— Я смѣюсь на этого оригинала, который носитъ свои образчики подъ мышкой.
— У всякаго свои привычки, — отвѣтила Сколастика серьезно, на что оба гостя расхохотались.
— Полно. Онъ мнѣ нравится и если вы будете его обижать, я васъ отдую по щекамъ.
Затѣмъ, обращаясь ко мнѣ, синьора Риди сказала ласково:
— Не обращай на нихъ вниманія. Они — дураки и ничего не понимаютъ. Дай я тебя поцѣлую.
Отъ нея пахло пудрой, виномъ и кофеемъ и она все наклонялась то въ одну, то въ другую сторону, колыхая бюстъ. Принесли еще бутылки. Я уже осмѣлѣлъ и самъ обнялъ сосѣдку, чтобъ она не такъ бултыхалась. Кавалеры вынули карты и стали ихъ тасовать, какъ вдругъ изъ-за кустовъ выскочила дѣвочку лѣтъ десяти и громкимъ шепотомъ сказала: „пріѣхали!“ Синьора вскочила, тотчасъ опять сѣла, снова вскочила, повторяя заплетающимся языкомъ:
— Убирайте! убирайте все! захватите гитару! Чортъ бы васъ всѣхъ побралъ! —
Наконецъ сгребла оставшуюся посуду: рюмки, чашки, ложки въ подолъ и пошла въ комнаты. На правомъ чулкѣ ея была большая дыра. На ступенькахъ синьора свалилась, зазвенѣвъ посудой, не могла подняться и такъ, не выпуская изъ одной руки подола, почти на четверенькахъ уползла въ двери. Молодыхъ людей уже давно не было. Я не зналъ, что подумать и сидѣлъ надъ залитой скатертью, ожидая, что будетъ дальше.
Изъ сада по той же аллеѣ, по которой пришелъ и я, приближалась молодая, высокая женщина въ свѣтломъ платьѣ съ очень блѣднымъ, слегка опухлымъ лицомъ въ сопровожденіи мальчика лѣтъ пятнадцати. Только взойдя на террасу, она, казалось, замѣтила меня. Отвѣтивъ на мой поклонъ, она отослала мальчика и молча ждала, что я ей скажу. Наконецъ, поднявъ сѣрые глаза, она медленно спросила.
— Васъ прислалъ ко мнѣ синьоръ Валеріо Прокаччи? Чего ему нужно отъ меня? —
Я замѣтилъ, что никакого Валеріо не знаю. Тогда дама пробормотала.
— Странно. Въ такомъ случаѣ я знаю, кто васъ ко мнѣ послалъ! — но это должно было быть завтра, по моему. Привѣтствую васъ, милый братецъ.
Она умолкла, стоя у стола. Я думалъ, что она разсматриваетъ кофейныя и ликерныя пятна, но оказалось, что она ихъ не видѣла, и размышляла неизвѣстно о чемъ. Наконецъ, она снова взглянула на меня, будто удивляясь, что я еще здѣсь, и слабо проговорила:
— Да, такъ завтра я васъ жду. Кланяйтесь. Господь вамъ поможетъ. —
Вѣроятно мальчишка гдѣ-нибудь подслушивалъ, потому что безъ всякаго зова явился, чтобы проводить меня до калитки. Я пробовалъ разузнать у него, что все это значитъ и кто была первая синьора, но онъ былъ или глухимъ, или полнѣйшимъ кретиномъ, потому что на всѣ мои разспросы, только улыбался, ничего не говоря.
Мысль о синьорѣ Валеріо Прокаччи не давала мнѣ спать, даже вытѣсняя, какъ воспоминанія о прелестной г-жѣ Риди первой, такъ и недоумѣнія, почему мой хозяинъ снабдилъ меня адресами такихъ странныхъ заказчиковъ. Вообще, флорентинцы очень любезны, скоро дружатся, но всѣ со странностями. Вѣроятно, этотъ Валеріо какой-нибудь вліятельный, пожилой человѣкъ, отъ котораго зависитъ благополучіе и судьба многихъ людей. Я былъ такъ взволнованъ впечатлѣніями отъ первыхъ двухъ визитовъ, что рѣшилъ на это утро никуда не ходить въ новое мѣсто, тѣмъ болѣе, что сегодня меня ждали и у синьора Тизбы, гдѣ я могъ встрѣтить Клементину, и у г-жи Риди, гдѣ я надѣялся увидѣть ея родственницу. Я сидѣлъ въ кофейнѣ, раздумывая о всѣхъ событіяхъ, какъ вдругъ снова услышалъ имя Валеріо Прокаччи. Я такъ быстро обернулся, что чуть не опрокинулъ весь столикъ. Рядомъ сидѣло двое молодыхъ людей, лицо одного изъ которыхъ поражало своею необыкновенною веселостью и беззаботностью. Казалось, не могло быть такого подозрительнаго и черстваго сердца, которое сразу не открылось бы при видѣ этого круглолицаго юноши со вздернутымъ носомъ, большимъ ртомъ и смѣющимися глазами. Это именно онъ и произнесъ имя Валеріо. Я собрался съ духомъ и подбодряемый наружностью молодого господина, подошелъ къ нему и спросилъ:
— Вы знаете Валеріо Прокаччи? —
— Я думаю, что знаю, когда это я самъ и есть, Валеріо Прокаччи.
— Вы — Валеріо Прокаччи? не можетъ быть. —
— Почему это васъ удивляетъ?
— Я не думалъ, что вы такъ молоды; вообще, я не думалъ, что вы такой. —
Молодой человѣкъ заинтересовался, гдѣ я слышалъ о немъ и вообще, откуда я его знаю. Я чистосердечно разсказалъ ему всю мою исторію съ самаго начала. Валеріо внимательно выслушалъ мою повѣсть и произнесъ:
— Странно, добрый Ѳома, что судьба васъ послала именно къ тѣмъ людямъ, съ которыми я наиболѣе связанъ. По-моему это не безъ умысла со стороны Провидѣнія. Я думаю, что вы можете мнѣ помочь. Я вамъ тоже разскажу хотя бы тѣ дѣла, въ которыхъ вамъ суждено быть участникомъ. Откровенность за откровенность.
Изъ словъ Валеріо я узналъ, что онъ безумно влюбленъ въ Клементину, племянницу извѣстнаго кастрата Кальяни, который во чтобы то ни стало хочетъ выдать ее за графа Парабоско, смѣшного и надутаго стараго мота. Родители же самаго Валеріо хлопочутъ о его бракѣ съ синьорой Риди, почтенной и богатой вдовой, но которая совершенно ему не нравится и сама не чувствуетъ къ нему расположенія, считая его за пустого и легкомысленнаго человѣка.
— Я въ этомъ ее не разубѣждаю; наоборотъ, дѣлаю все возможное, чтобы этотъ бракъ былъ ей не по душѣ. Меня бѣситъ не она и даже не мои родственники, а эти двѣ чучелы: графъ и синьоръ Тизба. Вы себѣ не можете представить, до какой степени они несносны своимъ чванствомъ и смѣшною манерностью. Я очень радъ, что въ васъ я найду друга, который можетъ мнѣ помочь! —
Онъ крѣпко пожалъ мнѣ руку и сказалъ, что я всегда могу разсчитывать со своей стороны на его помощь и содѣйствіе.
Положительно, я пріобрѣтаю друзей совершенно мимоходомъ. Или во Флоренціи люди очень склонны къ дружбѣ, или въ моей наружности есть что-то располагающее. Дома меня не цѣнили, но вѣдь всѣмъ извѣстно, что для отечества не существуетъ пророковъ. Въ такомъ расположеніи духа я рѣшилъ купить себѣ новыя туфли съ бантами и отправился къ господину Кальяни. Тотъ встрѣтилъ меня весьма радушно, сталъ сейчасъ же разсказывать о своихъ сценическихъ успѣхахъ, томничать, ворковать и закатывать глаза, какъ вдругъ съ улицы донесся звукъ настраиваемыхъ скрипокъ.
— Серенада! клянусь честью, серенада я не отпираюсь: извѣстность имѣетъ свои прелести! —
Онъ открылъ жалюзи, скрипки явственнѣе слышались, но не начинали играть еще, какъ слѣдуетъ. Мы оба подошли къ окну. Оказалось, что музыканты совсѣмъ уже расположились было играть, какъ вдругъ изъ за угла появилась другая партія, которая стала гнать первыхъ, увѣряя, что передъ этимъ домомъ должны играть именно они, вновь пришедшіе. Сначала перебранивались, потомъ пустили въ ходъ камни мостовой, смычки, футляры отъ инструментовъ и, наконецъ, самыя скрипки. Въ домѣ все было слышно отъ слова до слова. Г. Кальяни въ необычайномъ возбужденіи кричалъ изъ окна: „такъ ихъ, бей, молодцы, вправо, вправо!" — какъ вдругъ будто что вспомнивъ, закричалъ на всю улицу:
— Кому послана серенада? —
— Синьоринѣ Кальяни Клементинѣ.
Пѣвецъ быстро захлопнулъ окно и повернувшись ко мнѣ, произнесла пренебрежительно:
— Пустяки! эти молодые люди всегда устраиваютъ собачью свадьбу и кошачьи концерты изъ за первой юбки! —
Я не посмѣлъ ему напомнить о пріятностяхъ славы, тѣмъ болѣе, что въ комнату вошла синьора Клементина, на которую опекунъ сейчасъ же и набросился.
— Что это за шумъ? — спросила она, входя. —
— Что это за шумъ! святая невинность! Это вамъ лучше знать, что это за шумъ. Наши обожатели дерутся. Нѣтъ того, чтобы подумать о больномъ дядѣ, который васъ содержитъ и который можетъ каждую минуту умереть! Вы не подумаете, какая это будетъ потеря для искусства! Вамъ все равно, только бы была орава любовниковъ. Змѣя! —
— Какая орава любовниковъ? въ умѣ ли вы? вы сами мнѣ навязываете разныхъ дурацкихъ жениховъ, графа Парабоску и т. д.
— А Прокаччи кто тебѣ навязалъ? тоже я, скажешь? — Валеріо тутъ не при чемъ.
— Какъ не при чемъ? Я тебя лишу наслѣдства! —
— У меня есть свой капиталъ, если вы его не разстратили.
— Дерзости!? —
— Вы потеряете голосъ.
— Да, я потеряю голосъ, я обнищаю, я умру и ты будешь виновницей! —
— Не срамитесь, на улицѣ все слышно.
— Пусть слышатъ! Я никого не боюсь. —
— Вы — смѣшны!
— Кто — я — смѣшонъ? Палку, палку мнѣ сейчасъ же! Въ передней за ларемъ, налѣво въ углу толстая палка! — визжалъ Кальяни. Съ улицы доносился уже лязгъ шпагъ и крики о помощи. Я поспѣшно спустился съ лѣстницы, желая узнать, не раненъ ли Валеріо, но меня сразу такъ толкнули въ бокъ, что я попалъ въ сосѣдній переулокъ, по которому и побѣжалъ домой.
Такъ я и не видѣлъ г. Прокаччи, къ которому такъ быстро почувствовалъ искреннее расположеніе и преданность. Дѣло въ томъ, что послѣ того дня Валеріо исчезъ и никто не зналъ гдѣ онъ. Можно было бы подумать, что его убилъ графъ Парабоско, если бы Клементина не сохраняла полнаго спокойствія, конечно, невозможнаго въ случаѣ смерти Валеріо. Прошло дней пять; я узналъ, посѣтивъ еще разъ синьору Риди, что плѣнившая меня госпожа — не болѣе, какъ служанка синьоры Сколастики, у которой, какъ часто бываетъ у святыхъ женщинъ, была одна изъ самыхъ распущенныхъ дворней города. Долженъ сознаться, что это открытіе нисколько не уменьшило въ моихъ глазахъ ея прелестей, — наоборотъ, даже какъ-будто увеличило ихъ, показавъ ихъ болѣе доступными. Наконецъ, она, мнѣ назначила свиданье, но почему то не у себя въ комнатѣ, не у меня въ гостинницѣ, но, вѣроятно, соблазнившись теплой погодой, за городомъ въ рощѣ.
— У хижины анахорета, — заключила она.
— Какого анахорета? Развѣ такіе существуютъ въ наше время?
— А то какъ же? развѣ ты не знаешь, что совсѣмъ на-дняхъ появился около города отшельникъ и молва уже успѣла раструбить объ его святости. Но онъ бѣжитъ отъ людей, что еще болѣе привлекаетъ къ нему послѣднихъ.
Я ничего не слышалъ объ анахоретѣ, но согласился придти вечеромъ въ рощу.
Она находилась верстахъ въ трехъ отъ города. Я забрался туда далеко еще до той минуты, когда солнце начинаетъ скашивать лучи и дѣлается пріятнымъ изнѣженнымъ горожанамъ. Въ тотъ день зной уменьшался густыми облаками, проползавшими по небу отъ времени до времени, обѣщая перейти въ дождевую тучу. Вскорѣ пошелъ дождь, а Сантины, какъ, оказывается, звали мою предполагаемую синьору Риди, все не было. Въ концѣ концовъ мнѣ надоѣло мокнуть подъ дождемъ и я рѣшилъ укрыться въ хижину анахорета, оказавшуюся простымъ заброшеннымъ сѣноваломъ безъ сѣна. Осторожно тронувъ не прикрытую дверь, я вошелъ въ полутемное помѣщеніе, гдѣ никого не было. Забравшись по лѣстницѣ на верхъ, гдѣ прежде сушилось сѣно, я старался сквозь щели разглядѣть, не идетъ ли моя возлюбленная, но въ то же время прислушиваясь, что дѣлается внизу.
Вскорѣ двери отворились, и показался самъ пустынникъ, ведя за собою маскированную и промокшую женщину.
— Вотъ, подумалъ я, такъ отшельникъ! привелъ къ себѣ даму на свиданье! впрочемъ, можетъ быть, она просто заблудилась и онъ ее пригрѣлъ и пріютилъ по отечески. —
Но отшельникъ, несмотря на бороду, совсѣмъ не годился въ отцы приведенной имъ дочери, да и сталъ вести себя нѣжно, но совсѣмъ не по родительски. Они такъ цѣловались и обнимались, что я даже позабылъ про Сантину и про ея коварство. Между тѣмъ парочка внизу все болѣе разгорячалась. Онъ снялъ плащъ съ дамы и сталъ покрывать поцѣлуями ея открытыя плечи. Наконецъ, онъ къ моему удивленію снялъ бороду и оказался никѣмъ инымъ, какъ Валеріо Прокаччи. Его собесѣдница тоже, не боясь лишнихъ глазъ, сняла маску и вышла Клементиной Кальяни. Я чуть не вскрикнулъ отъ восхищенія, когда увидѣлъ это, потому что они оба и ихъ счастье были близки моему сердцу и потомъ они были такъ милы, что всякій порадовался бы, глядя на нихъ. Дождь уже пересталъ, а г-жа Клементина все еще не уходила. Я видѣлъ, какъ прошла Сантина къ условленному мѣсту и обратно, но не могъ никакъ ей дать знать, не выдавая себя нижней парѣ. Но, вѣроятно, отъ досады я сдѣлалъ все-таки неловкое движеніе и заскрипѣлъ досками, такъ какъ дама, оторвавъ свои губы отъ устъ Валеріо, спросила:
— Что это скрипитъ? наверху кто-нибудь есть? —
— Кому тамъ быть? тебѣ почудилось — отвѣтилъ молодой человѣкъ, снова ее цѣлуя.
— Нѣтъ, право, тамъ кто-то шевелится. —
Тутъ я не вытерпѣлъ и чтобы успокоить ихъ, просунулъ голову внизъ и громко сказалъ:
— Не безпокойтесь, синьоръ Валеріо: это — я! —
Клементина вскрикнула и убѣжала ланью за дверь, а Валеріо послѣ минутнаго недоумѣнія и даже гнѣва, вдругъ расхохотался, повторяя: „Ѳома, Ѳома, ты меня уморишь. Хорошо, что ты не объявился раньше, а то бы я тебя просто-на-просто отколотилъ! Но откуда ты взялся?“
Я слѣзъ съ вышки и прежде всего высказалъ свою радость но поводу того, что Прокаччи живъ, здоровъ и, повидимому, счастливъ. Посмѣявшись вдоволь надъ маскарадомъ Валеріо и моимъ наблюдательнымъ постомъ, мы разговорились о дѣлахъ, при чемъ я узналъ, что вскорѣ опять понадоблюсь своему другу. Онъ переодѣлся изъ монашескаго платья въ свое обычное и пожавъ мнѣ руку, обнялъ меня и мечтательно проговорилъ:
— Тебѣ бы, Ѳома, жениться на синьорѣ Схоластикѣ! —
— Господь съ вами! да вѣдь она за меня не пойдетъ.
— Это ужъ тебя не касается. —
— Какъ же, помилуйте, не касается, когда мнѣ придется быть ея мужемъ.
— Это можетъ устроить г. Альбино. —
— Въ первый разъ слышу.
— Возможно, по это дѣла не мѣняетъ. —
— Дѣло въ томъ, что я никогда не думалъ объ этомъ бракѣ и по правдѣ сказать онъ меня не особенно привлекаетъ.
— Это другое дѣло. —
— Мнѣ бы скорѣй хотѣлось, напримѣръ, жениться на служанкѣ г-жи Риди, Сантинѣ.
Валеріо улыбнулся.
— Ну это ты говоришь сгоряча. Сантина вовсѣ не такая особа, на которой стоило бы жениться. Когда ты будешь пріѣзжать сюда, она всегда будетъ къ твоимъ услугамъ. —
Лишь только я подумалъ о своемъ хозяинѣ, нашей фабрикѣ, какъ понялъ всю справедливость словъ Прокаччи и отбросилъ мысль о женитьбѣ съ удовольствіемъ мечтая, какъ я буду пріѣзжать во Флоренцію.
Валеріо казался не то что печальнымъ, а болѣе серьезнымъ, чѣмъ обыкновенно. Вообще, кажется, его лицо но самой своей структурѣ не могло выражать меланхолическихъ чувствъ. Онъ проводилъ меня почти до самаго города, еще разъ повторивъ, что я всегда могу разсчитывать на его помощь и защиту. Я долго смотрѣлъ вслѣдъ Валеріо и затѣмъ побрелъ въ городъ, больше думаю о судьбѣ г-жи Клементины, нежели о моемъ несостоявшемся свиданіи.
На слѣдующій день Сантина меня не встрѣтила бранью, какъ я ожидалъ, но холодно опустила глаза и старалась держаться сдержанной, насколько позволялъ ей это ея пылкій и живой характеръ. Мнѣ почему-то было все равно, сердится она, или нѣтъ, потому я болѣе смѣло разглядывалъ ея смуглыя щеки и вздрагивающія вѣки. Проходя по террассѣ, я даже слегка обнялъ горничную г-жи Риди за талію. Это, повидимому сломало ледъ, потому что Сантина прошептала мнѣ „мерзавецъ паршивый“ такъ очаровательно, что мнѣ снова пришла въ голову оставленная было уже мысль о женитьбѣ. Г-жа Сколастика печально сидѣла у окна и пересчитывала серебряныя деньги въ шкатулкѣ. Она подняла сѣрые глаза и тихо сказала:
— Добрый Ѳома, синьоръ Альбано говорилъ мнѣ о васъ, онъ говорилъ, какъ вы скромны, какъ преданны. Только мое болѣзненное состояніе не позволило мнѣ обратить должнаго вниманія на ваши высокія качества, но отъ Господа ничто не останется скрытымъ.
Я вспомнилъ о предложеніи Прокаччи и со страхомъ смотрѣлъ, какъ рука синьоры Сколастики легла на мой сѣрый рукавъ.
Дама говорила, какъ во снѣ, медленно и страстно, не спуская съ меня глазъ и не отнимая руки съ моего обшлага. Мнѣ вдругъ стало необыкновенно тоскливо и я подошелъ къ окну, выходящему на улицу. Тамъ привлекли мое вниманіе двѣ фигуры, которыя вскорѣ появились и въ комнатѣ г-жи Риди. Это былъ синьоръ Кальяни и съ нимъ какой-то высокій тощій господинъ, въ настоящую минуту безъ парика и со спущенной подвязкой на лѣвой ногѣ, при чемъ остальныя части его туалета ясно показывали, что такой безпорядокъ вовсе не былъ свойственъ спутнику синьора Тизбы.
— Боже, что случилось, графъ Парабоско? — воскликнула Сколастика, подымаясь къ нимъ навстрѣчу. Значитъ, Клементину прочили за эту жердь! Я понимаю тогда все негодованіе Прокаччи. Кальяни выказывалъ большее присутствіе духа, нежели отставной женихъ и довольно бодро сообщилъ, что его племянница вчера во время спектакля убѣжала съ Валеріо и обвѣнчалась съ нимъ у анахорета. Я раздумывалъ, какъ Прокаччи могъ обвѣнчать самаго себя, межъ тѣмъ какъ графъ безпомощно продолжалъ сидѣть на томъ же стулѣ, куда опустился, какъ только пришелъ. Его носъ покраснѣлъ и лѣвой рукою онъ все натягивалъ чулокъ, который сейчасъ же сползалъ обратно.
— Змѣя, змѣя! — шептали его губы.
Синьоръ Тизба гоголемъ подошелъ къ г-жѣ Риди и очень развязно, хотя и галантно, произнесъ:
— Я больше забочусь о васъ, дорогая г-жа Сколастика, нежели о пропавшемъ молодомъ человѣкѣ, или о своей племянницѣ. Они получатъ то, чего искали, но вы, вы! такъ невинно пострадать! Такая неоцѣненная доброта, благородство! —
— Вы мнѣ льстите!
— Нисколько; я знаю, какъ вы относились къ этому молодому человѣку; что касается меня, такъ я отчасти радъ, что освободился отъ этой неблагородной обузы. Вчера она даже не досидѣла до конца 2-го акта „Пирама и Тизбы“, она сбѣжала отъ моего шедевра, моего торжества! Знаете, людямъ искусства нуженъ покой, а если и волненія, то легкія, пріятнаго характера. Графъ Парабоско началъ снова хныкать на своемъ креслѣ. Синьоръ Кальяни направился къ нему, но вдругъ, повернувшись на одной ножкѣ, воскликнулъ:
— Я геніаленъ! кто будетъ сомнѣваться въ этомъ? —
Сколастика молча смотрѣла, что будетъ дальше.
— Вы и онъ! хи-хи-хи! развѣ это не геніально? Отмщеніе, сладкая месть! —
— Я васъ не понимаю!
— Выходите замужъ за графа. —
— Вы думаете?
— Конечно, я думаю. Кто же иначе? Ну, графъ, становитесь на колѣни. —
— Постойте, у меня все чулокъ валится.
— Что? чулокъ?.. Это ничего. —
— Постойте, синьоръ Кальяни, я еще подумаю, — протестовала г-жа Риди, но пѣвецъ уже торжествовалъ.
— Когда женщина собирается думать, она уже согласна! —
Тутъ онъ только замѣтилъ меня.
— А, и милый Ѳома здѣсь? — и потомъ, понизивъ голосъ, добавилъ: Теперь я немного освобожусь и охотно посмотрю ваши образчики“.
Но мнѣ не пришлось воспользоваться его приглашеніемъ, такъ какъ дома я нашелъ письмо отъ хозяина, вызывавшаго меня немедленно въ Пистойю, а также самого Якова Кастаньо, который, какъ оказывается, все время меня искалъ, чтобы взять у меня обратно адреса своихъ кліентовъ и вернуть мнѣ мой списокъ, которые мы перепутали въ первой же вечеръ. Валеріо благополучно живетъ съ Клементиной, часто пишетъ мнѣ, синьоръ Сколастика, кажется, сама не замѣтила, какъ обвѣнчалась съ графомъ. Синьоръ Кальяни также блистаетъ въ роли Тизбы, такъ и не видавъ моихъ образчиковъ. Зато какіе образчики доставила мнѣ Флоренція на всю мою жизнь, любви и претензій, забавныхъ и печальныхъ случаевъ, сплетеній судьбы и истиннаго чувства!
