Порядок, в котором я изложил различные формы нашего закона, не систематичен; он избран только ради ясности, для того чтобы предпослать вперед наиболее известное и то, что в наименьшей степени предполагает остальное, — согласно правилу Аристотеля: «и обучение следует иногда начинать не с первых его основ, а оттуда, откуда каждому легче научиться» (Metaph. IV, I). Систематический же порядок, в котором должны были бы следовать классы оснований, таков. Прежде всего надо было бы привести закон основания бытия — и из него опять-таки лишь его применение ко времени, — как простую, заключающую в себе только существенное, схему всех прочих видов закона достаточного основания, как прототип даже всего конечного. Затем, по установлении основания бытия и в пространстве, должно было бы указать закон причинности; за ним следовал бы закон мотивации и, наконец, закон достаточного основания познания, так как все предыдущие относятся к непосредственным представлениям, а он — к представлениям из представлений.
Высказанная здесь истина, что время является простой, содержащей в себе только существенное, схемой всех форм закона основания, объясняет нам абсолютно-совершенную ясность и точность арифметики, в которых никакая другая наука не может с нею сравниться. Все науки зиждутся на законе основания, ибо они всецело — соединения оснований и следствий. Но ряд чисел — это простой и единственный ряд оснований бытия и следствий во времени: ввиду этой совершенной простоты, исключающей всякие побочные элементы и какие бы то ни было неопределенные отношения, он не оставляет желать ничего другого по своей точности, аподиктичности и ясности. В этом все науки уступают арифметике, — даже геометрия, ибо из трех измерений пространства возникает столько отношений, что обзор их слишком труден как для чистой, так и для эмпирической интуиции; поэтому, сложные задачи геометрии решаются только вычислением, и геометрия таким образом спешит раствориться в арифметике. А то, что остальные науки содержат в себе разные затемняющие элементы, — этого мне не надо доказывать.
По законам причинности и мотивации основание должно во времени предшествовать следствию. Это крайне важно, как я подробно выяснил во ІІ-м томе своего главного произведения (гл. 4, стр. 41, 42; 3 изд., стр. 44 и сл.); туда я отсылаю, чтобы не повторяться. После этого нас не введут в заблуждение примеры, вроде того, какой привел Кант («Крит. чист. раз.», 1 изд., стр. 202; 5 изд., стр. 248), указывая, что причина комнатного тепла, печь, единовременна с этим своим действием: стоит только вспомнить, что не одна вещь причина другой, а одно состояние причина другого. То состояние печи, что она обладает более высокой температурой, чем окружающая ее среда, должно предшествовать сообщению последней избытка ее тепла; а так как всякая нагретая струя воздуха уступает место притоку более холодной, то первое состояние, причина, а следовательно и второе, действие, возобновляются до тех пор, пока печь и комната не получат одной и той же температуры. Таким образом, здесь единовременны не длящаяся причина — печь и не длящееся действие — комнатное тепло, а единовременна цепь изменений, т. е. постоянное возобновление двух состояний, из которых одно — действие другого. Из этого примера можно видеть, какое неясное понятие о причинности имел еще даже Кант.
Напротив, закон достаточного основания познания влечет за собою не временное отношение, а только отношение к разуму: следовательно, прежде и после не имеют здесь значения.
В законе основания бытия, поскольку он царит в геометрии, тоже не существует временного отношения, а есть только пространственное, которое можно было бы назвать «все вместе», если бы вместе, как и одно за другим, здесь не было лишено значения. Наоборот, в арифметике основание бытия не что иное, как именно само временное отношение.
Закон достаточного основания может в каждом из своих значений служить базисом гипотетического суждения, как и всякое гипотетическое суждение в конечном счете зиждется на нем; при этом всегда сохраняют свою силу законы гипотетических выводов: именно, правильно заключение от бытия основания к бытию следствия и от небытия следствия к небытию основания; но от небытия основания к небытию следствия и от бытия следствия к бытию основания заключение неправильно. Замечательно, что в геометрии все-таки почти везде можно заключать и от бытия следствия к бытию основания и от небытия основания к небытию следствия. Это происходит от того, что, как показано в § 37, каждая линия определяет положение другой и при этом безразлично, с которой начинать, т. е. которую считать основанием и которую — следствием. В этом можно убедиться, рассмотрев все геометрические теоремы. Только там, где речь идет не об одной фигуре, т. е. о положении линий, но и о содержании поверхности, независимо от фигуры, только там нельзя по большей части заключать от бытия следствия к бытию основания, — точнее, нельзя обращать взаимный порядок теорем и обусловленное делать условием. Примером этого служит теорема: «если треугольники имеют равные основания и равные вершины, то они равны и по содержанию своих поверхностей»; ее нельзя обернуть таким образом: «если треугольники имеют равные содержания своих поверхностей, то равны и их основания и вершины». Ибо вершины могут быть и в обратном отношении к основаниям.
То, что закон причинности не допускает взаимоотношения, так как действие никогда не может быть причиной своей причины; то, что, значит, понятие взаимодействия в подлинном своем смысле не допустимо, — об этом я уже имел случай говорить выше, в § 20. Взаимоотношение по закону основания познания могло бы найти себе место только при равнозначащих понятиях, так как лишь сферы таких понятий взаимно покрывают одна другую. В иных случаях оно — circulus vitiosus.
Закон достаточного основания во всех своих формах — единственный принцин и единственный носитель всей и каждой необходимости. Ибо необходимость не имеет иного истинного и ясного смысла, кроме неизбежности следствия, когда дано основание. Поэтому, каждая необходимость условна; абсолютная, т. е. безусловная необходимость была бы contradictio in adjecto. Ибо быть необходимым может означать не что иное, как следовать из данного основания. Если же мы захотели бы определить это как то, «чего не может не быть», то мы дали бы лишь словесное объяснение и спрятались бы за очень отвлеченное понятие, чтобы избегнуть объяснения по существу. Но из этого убежища нас сейчас же должен изгнать вопрос: как это возможно, или хотя бы мыслимо, чтобы нечто не могло не быть, когда всякое бытие дано лишь эмпирически? И вот тогда выяснится, что это возможно лишь постольку, поскольку дано или существует какое-нибудь основание, из которого оно следует. Быть необходимым и следовать из данного основания — это равнозначащие понятия, и потому они всюду могут употребляться одно вместо другого. Поэтому, излюбленное у доморощенных философов понятие «абсолютно необходимого существа» заключает в себе противоречие: предикатом «абсолютно» (т. е. «независимо ни от чего другого») здесь уничтожается именно то определение, благодаря которому «необходимое» только и мыслимо и получает содержание. Перед нами здесь опять пример злоупотребления отвлеченными понятиями в целях метафизической уловки; сходные примерны я указал по поводу понятий: «имматериальная субстанция», «безусловное основание», «причина вообще» и т. д. Я не могу достаточно повторять, что все отвлеченные понятия должны подвергаться контролю воззрения.
Итак, согласно четырем формам закона основания, существует четвероякая необходимость: 1) Логическая, по закону основания познания; в силу нее, когда допущены посылки, бесспорно признается заключение. 2) Физическая, по закону причинности; в силу нее, лишь только наступила причина, действие не может не произойти. 3) Математическая, по закону основания бытия; в силу нее каждое отношение, выраженное верной геометрической теоремой, таково, каким она его выражает, и каждое правильное вычисление остается неопровержимым. 4) Моральная; в силу нее каждый человек и каждое животное, при наступлении мотива, должны исполнить то действие, которое одно согласно с их врожденным и неизменным характером и потому следует так же неизбежно, как и всякое другое действие причины, — хотя его и не так легко предсказать, как, всякое другое, в виду трудности распознать и вполне изучить индивидуальный эмпирический характер и свойственную ему сферу познания: исследовать все это — нечто совсем иное, чем познать свойства средней соли и по ним предсказать ее реакцию. Я не устану это повторять ввиду невежд и глупцов, которые, пренебрегая единодушными поучениями столь многих великих умов, все еще достаточно наглы, чтобы утверждать противное на пользу своей бабьей философии. Ведь я же не профессор философии, которому необходимо расшаркиваться перед чужим безмыслием.
По закону причинности всякое условие обусловлено в свою очередь и притом одинаковым образом: поэтому, a parte ante возникает series in infinitum. Так же обстоит дело и с основанием бытия в пространстве: каждое относительное пространство является фигурой, имеет границы, которые приводят его в связь с другим и опять обусловливают фигуру этого другого, и так во всех измерениях in infinitum. Но если рассматривать какую-нибудь фигуру, взятую в отдельности, то ряд оснований бытия имеет конец, так как мы начали с известного отношения; точно также и ряд причин имеет конец, если мы останавливаемся на любой причине. Во времени ряд оснований бытия как a parte ante, так и a parte post, имеет бесконечное протяжение, ибо всякое мгновение обусловлено предыдущим и неизбежно влечет последующее; поэтому, время не может иметь ни начала, ни конца. Напротив, ряд оснований познания, т. е. ряд суждений, из которых каждое сообщает другому логическую истинность, всегда чем-нибудь завершается, именно — или эмпирической, или трансцендентальной, или металогической истиной. Если основанием высшего положения является первая, т. е. если мы приходим к эмпирической истине и продолжаем спрашивать почему, — то мы требуем тогда уже не основания познания, а причины: иначе говоря, ряд оснований познания переходит в ряд оснований становления. Если же поступают наоборот, т. е. если ряд оснований становления, для того чтобы он мог кончиться, переводят в ряд оснований познания, то это никогда не вытекает из природы вещей, а делается ради специального умысла; это — уловка и софизм, который известен под именем онтологического доказательства. Именно: достигнув путем космологического доказательства известной причины, на которой мы хотели бы остановиться, чтобы сделать ее первой, мы видим, что закон причинности все-таки не успокоился и хочет продолжать свое почему, тогда мы его тихонько устраняем и вместо него подсовываем издали похожий на него закон основы познания, т. е. вместо требуемой причины даем основание познания, которое само почерпается из понятия, подлежащего доказательству и потому относительно своей реальности еще проблематичного, и которое (так как оно все же — основание) вынуждено фигурировать в качестве причины. Само собою разумеется, что такое понятие уже заблаговременно было нами приспособлено для этого, так как мы на всякий случай вложили в него реальность, для приличия завернув ее еще в несколько оболочек, и таким образом наперед приготовили себе радостное изумление: найдена реальность!.. Я это разъяснил уже выше, в § 7. — Если же цепь суждений оканчивается положением трансцендентальной или металогической истины и мы продолжаем спрашивать почему, то на это нет ответа, ибо вопрос не имеет смысла и неизвестно, какого он требует основания. Ведь закон основания — принцип всякого объяснения; объяснить какую- нибудь вещь значит свести ее данное содержание, или связь, к какой-либо форме закона основания, согласно которой эти содержание и связь должны быть тем, чем они есть. Поэтому, самый закон основания, т. е. связь, которую он в какой-либо форме выражает, не поддается дальнейшему объяснению, — ибо нет принципа, который объяснял бы принцип всякого объяснения, подобно тому как глаз видит все, кроме себя самого. — Хотя ряды мотивов существуют, ибо решение достигнуть известной цели становится мотивом для решения пройти целый ряд средств, — но этот ряд всегда оканчивается a parte priori в каком-нибудь представлении из первых двух классов, где обретается именно тот мотив, который первоначально был в силах привести индивидуальную волю в движение. То, что он имел силу для этого, является материалом для познания данного здесь эмпирического характера; но почему последний был подвигнут мотивом, — на это нельзя ответить, ибо умопостигаемый характер лежит вне времени и никогда не становится объектом. Ряд мотивов, как таких, находит, следовательно, в таком последнем мотиве свой конец и переходит в ряд причин или в ряд оснований познания, — смотря по тому, был ли его последний член реальным объектом или же только понятием.
Так как вопрос почему всегда требует достаточного основания и, с другой стороны, связь познаний по закону достаточного основания отличает науку от простого агрегата сведений, то в § 4 было сказано, что почему — мать наук. Оказывается также, что в каждой из них путеводной нитью является какая-нибудь одна из форм нашего закона преимущественно перед другими; впрочем, в каждой науке находят себе применение и остальные формы, но только с большей подчиненностью. Так, в чистой математике главной нитью служит основание бытия (хотя изложение в доказательствах подвигается вперед только на основании познания); в прикладной математике одновременно выступает и закон причинности; последний получает в физике, химии, геологии и т. д. всецело-первенствующее значение. Закон основания познания находит себе серьезное применение безусловно во всех науках, потому что во всех частное познается из общего. Но главной путеводной нитью и почти единовластным является он в ботанике, зоологии, минералогии и других классифицирующих науках. Если все мотивы и правила, каковы бы они ни были, мы рассматриваем как данный материал для объяснения поступков, то закон мотивации служит главною путеводной нитью истории, политики, прагматической психологии и др.; если же мы делаем предметом исследования самые мотивы и правила по отношению к их ценности и происхождению, то этот закон — путеводная нить этики. Во втором томе моего главного произведения, в 12-й главе (стр. 129; 3 изд., стр. 139), можно найти высшую классификацию наук, построенную согласно этому принципу.
Я старался показать в этом трактате, что закон достаточного основания является общим выражением для четырех совершенно различных соотношений, из которых каждое зиждется на особом и (так как закон основания априорно-синтетичен) на a priori данном принципе. Об этих четырех принципах, открытых по основному закону обособления, надо, по основному закону однородности, заключить, что подобно тому как они совпадают в общем выражении, так они и вытекают из одного первоначального свойства всей нашей познавательной способности, как своего общего корня; в последнем и надо видеть поэтому внутреннее ядро всякой зависимости, относительности, бренности и конечности объектов нашего сознания, замкнутого в чувственности, рассудке и разуме, субъекте и объекте, — ядро бренности мира, который возвышенный Платон многократно низводит на степень того, что вечно возникает и уничтожается, но никогда не бывает сущим, и познание чего — только мнение,основанное на неразумном ощущении, — бренности мира, который христианство, сообразно форме нашего закона, обозначенной мною, как его простейшая схема и прототип (§ 46), метко называет временностью. Весь смысл закона основания вообще сводится к тому, что всегда и всюду каждое бывает лишь при посредстве другого. Но так как закон основания во всех своих формах априорен, т. е. имеет свой корень в нашем интеллекте, то его нельзя применять к совокупности всех существующих вещей — к миру, включая и этот интеллект, в котором мир пребывает. Ибо такой мир, восстающий перед нами в силу априорных форм, именно поэтому — одно лишь явление; следовательно, все, что относится к нему, только благодаря этим формам, не находит применения к нему самому, т. е. к представляемой им вещи в себе. Поэтому и нельзя сказать: «мир и все вещи в нем существуют при посредстве другого», — а это положение и есть космологическое доказательство.
Если мне действительно удалось в настоящем трактате прийти к изложенным результатам, то, думается, от каждого философа, который при своих умственных выкладках строит какое-нибудь заключение на законе достаточного основания или вообще только говорит о нем, следовало бы требовать, чтобы он определял, какой вид основания им подразумевается. Можно бы думать, что это ясно само собою, когда речь заходит об основании, и смешение невозможно. Однако есть слишком много примеров того, что или выражения основание и причина смешиваются и употребляются безразлично, или о принципе и принципиате, основании и обоснованном, условии и обусловленном говорят вообще, без ближайшего определения, — может быть, именно потому, что тайно сознают неправильность в употреблении этих понятий. Так, сам Кант говорит о вещи в себе, как основании явления, говорит («Крит. чист. раз.», 5 изд., стр. 590) об основании возможности всякого явления, об умопостигаемом основании явлений, об умопостигаемой причине, о неизвестном основании возможности чувственного ряда вообще (592), о лежащем в основании явлений трансцендентальном объекте и об основании, почему наша чувственность подчинена этим высшим условиям преимущественно перед всеми другими (стр. 641); и так далее, в этом же роде и в нескольких местах. Все это, по моему мнению, дурно согласуется с его внушительными, глубокомысленными, даже бессмертными словами: «случайность[1] вещей — сама только феномен и не может вести к иному регрессу, кроме эмпирического, определяющего феномены».
А то, что после Канта понятия основания и следствия, принципа и принципиата и т. д. употребляются еще неопределеннее и вполне трансцендентно — это известно всякому, кто знаком с новейшими философскими произведениями.
Против этого неопределенного употребления слова основание, — а вместе с ним и вообще закона достаточного основания, — я высказываю следующее возражение, которое одновременно представляет собою второй, с первым тесно связанный вывод касательно подлинной темы моего рассуждения. Хотя четыре принципа нашей познавательной способности, общим выражением которых служит закон достаточного основания, общностью своего характера и тем, что между ними разделены все объекты субъекта, свидетельствуют о своем происхождении из одного первоначального свойства и внутренней самобытности нашего познания, являющегося в виде чувственности, рассудка и разума, так что даже, если бы мы представили себе возможность возникновения нового, пятого класса объектов, то и тогда следовало бы предположить, что и в нем выступил бы в новой форме закон достаточного основания, — тем не менее мы не имеем права говорить о безусловном основании, и так же не существует основания вообще, как и треугольника вообще: и то, и другое находятся лишь в отвлеченном, приобретенном из дискурсивного мышления понятии, которое, как представление из представлений, служит только средством мыслить многое с помощью единого. Как всякий треугольник должен быть остро-, прямо- или тупоугольным, равносторонним, равнобедренным или разносторонним, так и всякое основание (ввиду того, что мы имеем лишь четыре и притом строго раздельных класса объектов) должно принадлежать к одному из указанных четырех возможных видов основании; сообразно этому, оно должно иметь силу в пределах одного из указанных четырех возможных классов объектов нашей способности представления, — одного из классов, который, следовательно, вместе с названной способностью, т. е. всем миром, уже предполагает употребление этого основания данным и держится по сю сторону его, — но не имеет силы вне этого класса или вне всех объектов. Если же кто-нибудь об этом думает иначе и полагает, что основание есть вообще нечто иное, чем понятие, отвлеченное от четырех видов оснований и выражающее их общие черты, то мы можем возобновить спор реалистов и номиналистов, причем я в настоящем случае должен буду принять сторону последних.