Потерянный рай (Мильтон; Чюмина)/Книга девятая/ДО
| ← Книга восьмая | Потерянный Рай — Книга девятая | Книга десятая → |
- Википроекты
Діаволъ, облетѣвъ землю, со злыми замыслами возвращается въ Рай подъ видомъ тумана и встрѣтивъ спящаго змѣя, вселяется въ него. Рано утромъ Адамъ и Ева выходятъ на свои обычныя занятія, которыя, по предложенію Евы, рѣшено было производить каждому изъ нихъ отдѣльно въ разныхъ концахъ Рая. Ввиду большой опасности отъ ихъ лукаваго врага, Адамъ сперва не соглашается съ этимъ планомъ: онъ боится, что діаволъ воспользуется слабостью Евы, лишенной опоры со стороны мужа, и склонитъ ее ко грѣху. Оскорбленная подозрѣніями мужа Ева настаиваетъ на своемъ, чтобы доказать Адаму противное, и Адамъ соглашается. Діаволъ подъ видомъ змѣя подползаетъ къ Евѣ и въ самыхъ льстивыхъ выраженіяхъ восхищается ея красотой. Удивленная тѣмъ, что змѣй говоритъ по-человѣчески, Ева спрашиваетъ его, какимъ образомъ онъ получилъ способность мыслить и говорить? Діаволъ отвѣчаетъ, что онъ получилъ способность, вкусивъ плодъ отъ одного изъ растущихъ въ Раю деревъ. Ева проситъ указать ей это дерево и скоро узнаетъ, что это и есть то самое «древо познанія добра и зла», плоды котораго вкушать запретилъ имъ Самъ Создатель. Діаволъ, путемъ лживыхъ доводовъ, склоняетъ Еву вкусить отъ плода, и та, въ восторгѣ отъ его вкуса, не знаетъ, сообщять-ли, или нѣтъ Адаму о своемъ грѣхѣ. Наконецъ, она срываетъ одинъ изъ плодовъ, несетъ его мужу и объясняетъ ему, какимъ образомъ она преступила заповѣдь Божію. Адамъ, пораженный этимъ событіемъ, въ порывѣ страсти, слѣдуетъ ея примѣру, рѣшаясь погибнуть вмѣстѣ. По вкушеніи плода и Адамъ, и Ева прежде всего заботятся о прикрытіи своей наготы, ссорятся между собою и сваливаютъ вину другъ на друга.
ТѢ времена на-вѣки миновали,
Когда Господь и ангелы Его
Являлися гостями человѣка
И, скромную трапезу съ нимъ дѣля,
Рѣчамъ его внимали благосклонно.
На грустный ладъ настраиваю лиру!
Приходится повѣдать мнѣ о клятвѣ
Нарушенной, о дерзкомъ ослушаньѣ,
О гибельномъ проступкѣ человѣка
И праведномъ возмездіи Небесъ
Разгнѣванныхъ, повергшемъ родъ людской
Въ юдоль скорбей, гдѣ Грѣхъ царитъ со Смертью
И злой недугъ — ея предвѣстникъ близкій.
Возвышенно-печальная задача,
Труднѣйшая, чѣмъ описанье гнѣва
Ахиллова, когда врага онъ трижды
Преслѣдовалъ вокругъ троянскихъ стѣнъ,
Иль ярости обманутаго Турна[1],
Иль, наконецъ, Юноновой вражды[2],
Столь пагубной для грековъ, съ Купидономъ.
Но, какъ предметъ подобный ни возвышенъ —
Надѣюсь я воспѣть его достойно,
Божественною музой вдохновленъ,
Которая во снѣ сюда нисходитъ
И легкій мнѣ нашептываетъ стихъ.
Свѣтило дня давно ужъ закатилось,
А вслѣдъ за нимъ и Геспера звѣзда,
Посредница межъ сумракомъ и свѣтомъ,
И ночь покровъ надъ міромъ распростерла,
Когда, изъ Рая изгнанъ Гавріиломъ,
Туда опять вернулся Сатана.
Онъ презиралъ Божественную кару,
Которая могла его постигнуть,
Но избѣгалъ сіянья дня съ тѣхъ поръ,
Какъ Уріилъ, правитель свѣтлый Солнца,
Открылъ его и стражѣ указалъ.
Во мракѣ онъ носился семь ночей
И, наконецъ, дорогой потаенной
Вернулся въ Рай. Существовало мѣсто,
Гдѣ, у подножья Рая, низвергался
Въ пучину Тигръ, и подъ землей на время
Онъ исчезалъ; оттула поднимаясь,
Онъ билъ ключемъ вблизи отъ Древа Жизни.
И Сатана, низвергнувшись съ рѣкою,
Изъ-подъ земли выходить вмѣстѣ съ ней,
Окутанный тумана пеленою.
Потомъ себѣ убѣжища онъ ищетъ
И къ Понту[3] онъ стремится изъ Эдема
Къ тѣмъ берегамъ, гдѣ протекаетъ Обь;
Оттуда онъ спускается на югь
До полюса; проносится на западъ
Съ востока онь, отъ береговъ Оронта[4]
До береговъ пустынныхъ океана
И той страны, гдѣ протекаетъ Гангъ.
Внимательно всѣхъ тварей изучивъ
И убѣдясь, что хитростью коварной
Никто изъ нихъ со змѣемъ не сравнится,
Рѣшился онъ подъ оболочкой змѣя
Преступныя намѣренья укрыть,
Но, дерзкое рѣшеніе принявъ,
Съ глубокою тоскою восклицаетъ:
— Ты, Небесамъ подобная Земля,
Едва-ли ихъ красой не превосходишь!
Достойное жилише Божества,
Ты создана позднѣй и совершеннѣй,
Вокругъ тебя вращаются свѣтила
И на тебя сіянье изливаютъ.
Какъ въ небесахъ ихъ средоточье — Богъ,
Ты всѣхъ міровъ явилась средоточьемъ
И лучшую съ нихъ получаешь дань.
Съ какимъ-бы я восторгомъ пробѣгалъ
Громадныя пространства и съ какой-бы
Я радостью великой созерцалъ —
Когда-бы мнѣ была доступна радость —
Холмовъ, долинъ, лѣсовъ разнообразье!
Нигдѣ, нигдѣ себѣ не нахожу я
Убѣжища! Чѣмъ радостнѣе все
Вокругъ меня, тѣмъ больше я страдаю
Отъ грознаго съ самимъ собой разлада.
Прекрасное становится отравой,
Но въ небесахъ мнѣ было-бъ тяжелѣй:
И здѣсь, и тамъ лишь полнымъ властелиномъ
Я быть могу. Ищу не облегченья
Въ страданіяхъ, — страданію обречь
Хочу другихъ, хотя-бы мнѣ пришлось
Нести за то сугубое возмездье.
Въ одномъ лишь безпощадномъ разрушеньѣ
Я нахожу отраду для себя.
И, если мнѣ того сгубить удастся,
Кто надо всѣмъ владычествуетъ здѣсь, —
Все вмѣстѣ съ нимъ погибнетъ безвозвратно.
Итакъ, пускай царитъ повсюду гибель
И властвуетъ въ природѣ разрушенье!
Вся адская уничтоженья слава
Принадлежать всецѣло будетъ мнѣ:
Въ одинъ лишь день сотру до основанья
И сглажу все, что создано Всевышнимъ
Въ теченіе шести великихъ дней.
Кто вѣдаетъ, не въ ту-ли ночь, когда
Небесныхъ силъ едва-ль не половину
Освободилъ отъ рабства я предъ Нимъ,
Задумалъ Онъ вознаградить утрату?
Изсякла-ли въ Немъ творческая сила,
Иль жаждалъ Онъ больнѣй унизить насъ,
Но сотворилъ, взамѣнъ безплотныхъ духовъ,
Онъ взятыя изъ праха существа,
Безмѣрно ихъ надъ нами возвеличивь
И одаривъ небесными дарами,
Которые похищены у насъ.
Онъ сотворилъ изъ персти человѣка,
Нарекъ его властителемъ земли
И пламенныхъ небесныхъ херувимовъ
Назначилъ Онъ — какое униженье! —
Быть слугами и стражей человѣку!
И, вотъ, страшась ихъ взоровъ неусыпныхъ,
Скрываюсь я въ пустынѣ и во тьмѣ
И подъ кустомъ отыскиваю змѣя,
Дабы себя и умыслы свои
Укрыть въ его безчисленныхъ изгибахъ.
Какой позоръ! Боровшійся съ богами
За первенство, теперь, подобно гаду,
Обязанъ я во прахѣ пресмыкаться;
Но, мщенія достигнуть кто желаетъ
И высоты могущества — тому
Приходится мириться съ униженьемъ.
Да будетъ такъ! На все рѣшаюсь я,
Лишь только-бы ударъ направить вѣрно,
И, если высшей цѣли не достигъ —
Пусть поразитъ, по крайней мірѣ, онъ
Того, кто мнѣ столь ненавистенъ нынѣ, —
Избранника Небесь, то существо,
Что создано Творцомъ въ минуту гнѣва
На вѣчный стыдъ и поруганье намъ
И ненависть да будетъ воздаяньемъ
За ненависть!
Такъ молвитъ Сатана;
Онъ стелется туманомъ по землѣ,
Среди лѣсовь отыскивая змѣя,
И, наконецъ, его находитъ спящимъ,
Свернувшимся въ безчисленныя кольца.
Виднѣлася межъ ними голова,
Гдѣ съ хитростью таилося лукавство,
Но, будучи пока еще невиннымъ,
Во тьмѣ пещеръ не укрывался змѣй,
И видъ его не возбуждалъ боязни.
И Сатана вселяется въ него;
Господствуя въ мозгу его и сердцѣ,
Инстинктами его овладѣваетъ
И разумомъ онъ надѣляетъ змѣя,
Но, сонъ его спокойный не нарушивъ,
Укрытый въ немъ, лучей разсвѣта ждетъ.
Забрезжилъ день, и влажные цвѣты
Онъ озарилъ своимъ священнымъ свѣтомъ.
Отъ алтарей природы возносились
Безмолвныя хвалы къ престолу Божью;
Имъ вторили словесною молитвой
Возставшіе отъ сна Адамъ и Ева
И, помолясь, совѣтоваться стали,
Какъ раздѣлить въ саду свою работу,
Съ которою справляться становилось
Имъ тяжело. И Ева говоритъ:
— Безплодною работа будетъ наша,
Пока одни трудиться мы должны.
Все лишнее, что срѣзать успѣваемъ
Въ теченье дня, все это, въ ночь одну
Разросшися, является какь прежде.
Дай мнѣ совѣтъ иль выслушай меня:
Раздѣлимся; иди одинъ туда,
Гдѣ болѣе всего нужна забота,
Направь плюща зеленаго побѣги,
Окутавшаго вѣтви, а себѣ,
Межъ тѣмъ, найду работу до полудня
Въ долинѣ я, гдѣ розы расцвѣли.
Когда весь день не разстаемся мы,
Улыбкою, бесѣдою и взглядомъ
Урочный трудъ мы часто прерываемъ.
И съ нѣжностью отвѣтилъ ей Адамъ:
— Единая любимая подруга,
Я нахожу похвальнымъ это рвенье,
Но самъ Господь не воспрещаетъ намъ
Для отдыха мгновенья удѣлять,
И пищу мы вкушаемъ на свободѣ.
Обмѣнъ рѣчей есть пища для ума,
Улыбка-же — любви нѣжнѣйшей пища,
А потому животнымъ неизвѣстна.
Не для труда тяжелаго Творцомъ
Мы созданы, а также для блаженства;
И вмѣстѣ намъ удастся оградить
Растенья и цвѣты отъ одичанья.
Но, если ты побыть одна желаешь,
Согласенъ я на краткую разлуку.
И слаще намъ покажется свиданье, —
Лишь одного боюсь я для тебя:
Ты вѣдаешь, опасностью грозить
Лукавый врагъ, завидующій намъ;
| Такъ масса водъ, катившихъ валъ за валомъ, То бѣшено съ обрывовъ низвергаясь, То широко разлившись по долинамъ, Межъ горъ и скалъ прокладываетъ путь. (Стр. 78.) |
По близости таится онъ, въ надеждѣ
Удобную минуту уловить,
Когда съ тобой меня застанетъ порознь,
Чтобъ тѣмъ вѣрнѣй опутать насъ сѣтями.
А цѣль его — оть Бога насъ отторгнуть
И вѣрности супружеской, которой
Завидуетъ онъ болѣе всего.
Когда женѣ опасность угрожаетъ
Съ безчестіемъ — остаться возлѣ мужа
Ей надлежитъ: онъ защититъ ее
Иль вмѣстѣ съ ней судьбу ея раздѣлитъ.
И, въ чистотѣ своей оскорблена,
Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, исполнена любви,
Съ достоинствомъ такъ возражаетъ Ева:
— О, сынъ Небесъ и властелинь Земли!
Извѣстно мнѣ врага существованье,
Но потому, что существуетъ онъ,
Ужели ты способенъ усомниться
Въ любви моей и вѣрности Творцу
И моему супружескому долгу?
Насилія намъ не должно бояться,
Подвергнуться не можемъ ни страданью,
Ни смерти мы. Ужели ты страшишься,
Что съ помощью обмана врагъ сумѣеть
Поколебать любовь мою и вѣрность?
Но какъ-же ты могъ усомниться въ той,
Которая такъ дорога тебѣ?
И молвитъ онъ, спѣша ее утѣшить:
— Дщерь Господа, возлюбленная Ева,
Невинное, безсмертное созданье!
Совѣтую тебѣ не удаляться
Не потому, что нѣтъ во мнѣ довѣрья,
Но для того, чтобъ самую возможность
Замышленной попытки устранить.
Безчестья тѣнь на каждомъ остается,
Кто гнусному соблазну подвергался
И ты сама-бъ пришла въ негодованье
При первой-же попыткѣ оскорбленья.
Вотъ почему страшусь разлуки я.
Какъ дерзкій врагъ ни смѣлъ и ни отваженъ,
На насъ двоихъ напасть онъ не рѣшится
Иль нападетъ на одного меня
Не относись къ тому съ пренебреженьемъ,
Кто ангеловъ сумѣлъ ввести въ соблазнъ,
Не отстраняй и помощи моей:
Я при тебѣ мудрѣе становлюсь
И бдительнѣй, сильнѣй душой и тѣломъ.
И при одной лишь мысли, что могу
Въ глазахъ твоихъ явиться побѣжденнымъ,
Отвагою преисполняюсь я
И становлюсь тогда непобѣдимымъ.
И, въ свой чередъ, зачѣмъ-же испытанью
Не хочешь ты подвергнуться при мнѣ?
Такъ, ласковой заботою исполненъ,
Онъ говорилъ, но, думая, что въ немъ
Сомнѣнія таятся, возражаетъ
Жена ему: — Когда въ пространствѣ тѣсномъ,
Подъ вѣчною угрозою несчастья
Намъ суждено отнынѣ жить съ тобой,
Возможно-ли, чтобъ счастливы мы были?
Но, если врагъ рѣшится на соблазнъ,
Онъ посрамить не нашу добродѣтель,
А лишь себя, и мы, наоборотъ,
Пріобрѣтемъ побѣдою надъ нимъ
Спокойствіе и милость Провидѣнья.
И что такое вѣрность и любовь,
Не знавшія борьбы и испытаній?
Вѣдь, если такъ несовершенно счастье —
И самый Рай для насъ не будетъ Раемъ.
Съ горячностью Адамъ отвѣтилъ Евѣ:
— О, женщина! Все въ мірѣ совершенно,
Прекрасно все, что создано Творцомъ.
И человѣкъ — тѣмъ болѣе. Опасность
Заключена въ самомъ-же человѣкѣ,
Но, волею свободной одаренъ
И разумомъ избѣгнуть зла онъ можетъ.
Такъ будемъ-же остерегать другъ друга;
Къ чему искать соблазна добровольно?
Онъ самъ придетъ когда настанетъ часъ.
И, прежде чѣмъ свою докажешь твердость,
Ты докажи свое повиновенье.
Но, если ты увѣрена въ себѣ, —
Иди, зови на помощь добродѣтель;
Всевышнимъ долгъ исполненъ предъ тобою,
Исполни свой!
Такъ молвилъ прародитель.
И ласково настаивала Ева:
— Итакъ, идти ты дозволяешь мнѣ?
Не думаю, что на меня одну,
Которую считаетъ онъ слабѣйшей,
Надменный врагъ рѣшился-бы напасть;
Но, если-бъ онъ осмѣлился на это,
Тѣмъ болѣе онъ будетъ посрамленъ.
Такъ говоря, освобождаеть руку
Она изъ рукъ супруга своего
И съ легкостью дріады или нимфы,
Которыя сопутствуютъ Діанѣ[5],
Спѣшитъ уйти. Хотя въ рукахъ у ней
Не дивный лукъ съ колчаномъ золотымъ,
Но скромныя орудья садоводства,
Что сдѣланы безъ помощи огня,
Она своимъ величьемъ и красою
Делосскую богиню затмеваетъ.
Подобная Палеѣ[6] иль Помонѣ,
Идетъ она, и провожаетъ долго
Ее Адамъ восторженно очами,
Прося ее скорѣе возвратиться.
Она даетъ супругу обѣщанье
Въ полдневный часъ вернуться и къ трапезѣ
И отдыху все приготовить въ кущѣ.
Несчастная! Какъ обманулась ты!
Свершилося неслыханное дѣло,
И съ той поры нѣтъ больше для тебя
Ни отдыха, ни сладкихъ яствъ Эдема!
Среди цвѣтовъ таятся западни,
И адскою враждой обречена ты,
Лишенная невинности, блаженства
И вѣрности, тяжелому изгнанью.
Съ зарею дня на поиски пустился
Коварный Врагъ; вездѣ подъ видомъ змѣя
Отыскивалъ счастливую чету
Въ долинахъ онъ, у свѣтлыхъ ручейковъ,
Которые журчатъ въ тѣни деревьевъ.
И онь желалъ, хотя не смѣлъ на это
Надѣяться, одну увидѣть Еву.
| Сказалъ Господь: — Да населятся воды Животными и рыбами, а твердь Небесная пернатыми… (Стр. 80.) |
И вдругъ она явилась передъ нимъ,
Окутана волнами благовоній,
Скрываяся въ цвѣтахъ на половину;
Вокругъ нея цвѣли и рдѣли розы,
И стебельки склонившихся цвѣтовъ,
Роскошною окраскою блиставшихъ,
Заботливо подвязывала Ева,
Не думая о томъ, что и она —
Прекраснѣйшій цвѣтокъ среди Эдема,
Нуждается въ опорѣ, а поддержка
Такъ далека, и такъ близка гроза!
Тропинками подъ сѣнью стройныхъ кедровъ
И чудныхъ пальмъ, то явно, то скрываясь
Въ кустарникахъ, ползетъ лукавый Врагь
Въ долинѣ той, которая прекраснѣй
Волшебнаго пріюта Адониса[7]
И тѣхъ садовъ, гдѣ сынъ Лаэрта мудрый
Въ пути своемъ былъ гостемъ Алкиноя.
Какъ человѣкъ, что долго заключенъ
Былъ въ городѣ среди высокихъ стѣнъ.
Гдѣ воздухомъ дышалъ онъ зараженнымъ,
И, наконецъ, увидѣлъ предъ собой
Просторъ полей, гдѣ дышется легко, —
Такъ Сатана съ восторгомъ созерцалъ
Роскошный Рай и Евы красоту,
Казавшейся по облику похожей
На ангела, но женственнѣй и мягче.
И кротостью ея побѣждена
Была вражда у Духа Зла,
Но счастія чужого лицезрѣнье
Въ груди его зажгло собою вскорѣ
То адское мучительное пламя,
Которое всегда пылало въ немъ,
И молвитъ онъ съ глубокою тоскою:
— Куда, мечты, вы завлекли меня?
И, сладостнымъ обманомъ очаровань,
Ужель забыть могу я, для чего
Пришелъ сюда? Нѣтъ, не любовь съ надеждой
Вкусить опять отъ райскаго блаженства
Влекли меня, но ненависть, надежда
Разрушить все, что счастіемъ зовется,
И знать одно блаженство разрушенья.
Итакъ, должно воспользоваться мнѣ
Минутою удобною. Теперь
Остался я наединѣ съ женою;
По близости не вижу я того,
Чей гордый умъ, достоинство и сила
Внушаютъ мнѣ невольно опасенье.
Соперникомъ не будетъ онъ ничтожнымъ:
Пока, вѣдь, онъ еще неуязвимъ,
Межъ тѣмъ какъ я страданію подверженъ.
Такъ глубоко меня унизилъ Адъ.
Пусть женщина прекрасна и достойна
Любви боговъ — я не страшусь ея,
Исполненный вражды я приближаюсь,
Которая тѣмъ болѣе ужасна,
Что я любви личину надѣваю: —
Вѣрнѣйшій путь для гибели ея.
Такъ говорить неумолимый Врагъ,
Вселившійся въ невѣдомаго змѣя.
Не по землѣ постыдно пресмыкаясь
Изгибами, но, стоя на хребтѣ.
Онъ движется по направленью къ Евѣ.
Карбункуламъ подобны очи змѣя:
Влача въ травѣ сверкающія кольца,
Лоснящуюся шею выпрямляетъ
Онъ съ гордостью. Прекрасенъ видъ его,
И даже змѣй не можетъ съ нимъ равняться,
Въ котораго нежданно превратились
Гармонія и Кадмъ[8]. Сначала онъ
Старается обходомъ подойти,
Какъ рулевой, ладью свою ведущій
Межъ отмелей и грозныхъ буруновъ.
Предъ Евою игриво извиваясь,
Пытается напрасно онъ привлечь
Вниманье той, которой, какъ Цирцеѣ[9],
Животныя покорны, — и тогда
Лукавый Врагъ, приблизившись безъ зова,
Предъ ней во прахъ склоняетъ раболѣпно
Вѣнчанную главу свою и лижетъ
Онъ на землѣ слѣды отъ ногъ ея.
Привлечена его безмолвной лаской,
Глядитъ она, — и, радуясь тому,
Что онъ успѣлъ привлечь ея вниманье,
Онъ говоритъ змѣинымъ языкомъ:
— Владычица вселенной, не дивись
(Когда тебѣ доступно удивленье,
Затѣмъ, что ты одна его достойна!) —
Но болѣе всего прошу тебя:
Презрѣнія ты не являй во взорѣ
Очей твоихъ, подобныхъ Небесамъ!
Не гнѣвайся за то, что я дерзнулъ
Приблизиться къ тебѣ и ненасытно
Безъ трепета тебя я созерцаю,
Прекрасное подобіе Творца!
Все, что живетъ — покорствуетъ тебѣ
И красоту твою боготворитъ.
Ты можешь быть владычицей вселенной,
Но здѣсь въ глуши, среди пустыни дикой,
Тебя одинъ лишь видитъ человѣкъ,
Межъ тѣмъ какъ ты богиней быть могла-бы
Среди боговъ, и ангельскіе сонмы
Должны тебя покорно окружать.
Такъ льстилъ женѣ лукавый Искуситель,
И рѣчь его достигла сердца Евы,
Но, голосу змѣиному дивясь,
Она ему смущенно отвѣчаетъ:
— Возможно-ли? Отъ змѣя слышу я
Людскую рѣчь и выражена въ ней
Людская мысль? Но перваго изъ этихъ
Даровъ Творца лишенными казались
Животныя, а что-же до второго
Касается — питаю я сомнѣнье;
Въ поступкахъ ихъ, во взорѣ, замѣчаю
Я свѣтлый умъ. Тебя считаю, Змѣй,
Мудрѣйшею изъ тварей полевыхъ,
Но до сихъ поръ не знала я, что рѣчью
Владѣешь ты. Повѣдай, какъ могло
Неслыханное чудо совершиться,
И отчего привязанъ ты ко мнѣ
Сильнѣе всѣхъ животныхъ остальныхъ?
Отвѣтилъ ей лукавый Искуситель:
— Владычица вселенной и царица,
Блистательная Ева, я готовъ
Велѣніямъ твоимъ повиноваться,
Которымъ все покорствуетъ вокругь.
| Левіаѳанъ, среди морскихъ чудовищъ Громаднѣйшій, покоится на днѣ И движущейся кажется скалою… (Стр. 80.) |
Вначалѣ я ничѣмъ не отличался
Отъ всѣхъ звѣрей, и мысль моя была
Такою-же приниженной и жалкой,
Какъ пища та, которую вкушалъ я;
О пищѣ лишь и о различьѣ пола
Понятіе имѣлъ я, но однажды,
Среди полей блуждая, увидалъ
Я дерево чудесное вдали,
И дивные плоды на немъ виднѣлись,
Струившіе волшебный ароматъ,
Пурпурные съ отливомъ золотымъ,
Которые сильнѣйшее желанье
Отвѣдать ихъ внушили мнѣ собой.
Такъ не плѣнялъ меня укропа запахъ
И молока, когда порой вечерней
Течетъ оно обильно изъ сосцовъ
Овецъ и козъ. И яблоковъ чудесныхъ
Рѣшился я отвѣдать; до вѣтвей
Могли-бъ достать лишь вы съ Адамомъ оба,
Такъ высоко росли онѣ вверху,
А потому я быстро обвился
Вокругъ ствола (подъ деревомъ столпились
Завистливо животныя другія)
И, безъ труда достигнувъ середины,
Я отъ плодовъ заманчивыхъ вкусилъ.
И тутъ-же я чудесной перемѣной,
Которая во мнѣ произошла,
Былъ пораженъ: я духомъ просвѣтлѣлъ
И съ разумомъ обрѣлъ способность рѣчи,
По внѣшности ни въ чемъ не измѣнясь.
Возвышеннымъ глубокимъ размышленьямъ
Я предаюсь душою съ той поры;
Открыты мнѣ Земля и Небеса.
Все высшее, прекрасное постигъ я.
Но все, что есть прекраснаго на свѣтѣ —
Слилось въ тебѣ, въ лучахъ твоей красы,
Которой нѣтъ ни равной, ни подобной.
Твоя краса влекла меня сюда…
Но, можетъ быть, тебѣ я докучаю?
Я здѣсь затѣмъ, чтобъ лицезрѣть тебя,
Передъ тобой склонясь благоговѣйно,
Владычицей, царицею вселенной.
Такъ молвилъ Духъ змѣиными устами;
Отвѣтила жена неосторожно:
— Чрезмѣрною своею похвалой
Внушаешь ты сомнѣнье въ дивной силѣ
Того плода, котораго ты первый
Отвѣдалъ здѣсь. Далеко-ли отсюда
То дерево и гдѣ оно растетъ?
И хитрый змѣй поспѣшно отвѣчаетъ:
— Путь не далекъ, царица, и не труденъ,
Оно растетъ на берегу ручья,
За рощею изъ мирть и бальзаминовъ,
И, если ты дозволишь, проведу я
Тебя туда.
— Веди! — сказала Ева,
И, кольцами своими извиваясь,
Спѣшитъ впередъ коварный провожатель,
Сіяющій отъ радости. Не такъ-ли,
Предъ путникомъ блеснувъ среди тумана,
Влечетъ его блуждающій огонь
Въ глубокія болота и пучины?
Но, дерево увидѣвъ, говоритъ
Вожатому праматерь наша Ева:
— Напрасно, змѣй, явились мы сюда;
Хотя плоды растутъ здѣсь въ изобильѣ,
И силу ихъ я вижу на тебѣ,
Но ихъ вкушать и прикасаться къ нимъ
Мы не должны: такъ повелѣлъ Господь,
И въ томъ — Его единственный запретъ.
Во всемъ иномъ свободны мы, и разумъ —
Единственный руководитель нашъ.
— Какъ? — возразилъ коварный Искуситель, —
Провозгласивъ владыками надъ всѣмъ,
Создатель вамъ въ Эдемѣ воспрещаетъ
Вкушать плоды? — И, чуждая грѣха,
Въ отвѣтъ ему невинно молвитъ Ева:
— Отъ всѣхъ плодовъ дозволено вкушать
Создателемъ, лишь эти исключая.
Онъ повелѣлъ не прикасаться къ нимъ,
Иначе смерть виновнаго постигнетъ.
Но, становясь отважнѣй, Искуситель
Инымъ путемъ готовится идти:
Прикинувшись по отношенью къ людямъ
Исполненнымъ усердья и любви,
Находить онъ запретъ несправедливымъ,
Волнуется и смѣло негодуетъ.
Такъ въ древности въ Аѳинахъ или въ Римѣ
Ораторы въ рѣчахъ краснорѣчивыхъ
Отстаивали благо государства.
Взволнованный и гордо выпрямляясь,
Онъ говорилъ восторженно женѣ:
— Священное и мудрое растенье,
Познанія и мудрости источникъ,
Я чувствую могущество твое
И разумомъ не только постигаю
Начало всѣхъ вещей, но мнѣ открыты
И высшія Небесъ предначертанья.
Угрозѣ той не вѣрь, царица міра;
Вкусивъ плода, вы оба не умрете:
Не смерть даетъ, но знанье онъ и жизнь;
Къ запретному плоду я прикасался,
И смертію за это Всемогущій,
Какъ видишь ты, не покаралъ меня.
Открытое животному — возможно-ль,
Прилично-ли скрывать отъ человѣка,
И можетъ-ли негодовать Господь
По поводу такой вины ничтожной?
Скорѣе Онъ похвалитъ рвенье ваше,
Которое и подъ угрозой смерти
Васъ привело къ рѣшенію познать
Добро и Зло. Добро — всего прекраснѣй,
А если Зло на свѣтѣ существуетъ,
То почему-жъ и не узнать его,
Чтобъ тѣмъ вѣрнѣй его остерегаться?
Васъ покаравъ, не можетъ правосуднымъ
Считаться Богъ, а если правосудья
Нѣтъ у Него, то Онъ — не Божество
И требовать не можетъ послушанья.
Къ чему-жъ тогда такое запрещенье?
Затѣмъ, чтобъ вы предъ Нимъ благоговѣли,
Въ невѣдѣньѣ оставшись на-всегда.
Онъ вѣдаетъ: въ тотъ день, когда вкусить
Рѣшитесь вы запретнаго плода,
Откроются у васъ мгновенно очи.
Вы станете подобными богамъ,
Добро и Зло постигнувъ, какъ они;
| Тѣмъ временемъ въ пещерахъ и болотахъ Изъ яицъ вылупляются птенцы И, оперясь, развертываютъ крылья, Взвиваяся высоко къ небесамъ. (Стр. 80.) |
Я сдѣлался изъ змѣя человѣкомъ,
Вы изъ людей должны богами стать.
Да, естество тѣлесное свое
Вы свергнете, быть можетъ, и умрете,
Но для того, чтобъ въ образѣ боговъ
Воскреснуть вамъ, изъ праха возрожденнымъ.
Такая смерть желанною была-бы.
Божественную пищу раздѣливъ,
Сравняется съ богами человѣкъ;
Они царятъ лишь въ силу первородства,
Внушая мысль, что ими создана
Вселенная. Я сомнѣваюсь въ этомъ:
Въ бездѣйствіи находятся они,
Межъ тѣмъ, земля творитъ, не уставая.
И, если все — творенье ихъ, — познанье
Добра и Зла, кто въ дерево вложилъ?
И отчего, плодовъ его отвѣдавъ,
Становится безъ дозволенья ихъ
Мудрѣе тотъ, кто знанія искалъ?
Чѣмъ Господу познанье не угодно?
И, если все зависитъ отъ Него —
Что дерево повѣдать можетъ вамъ
Противнаго Его высокой воли?
Не зависть-ли причиною запрета?
Но зависти возможно-ль обитать
Въ сердцахъ боговъ? Доказываетъ все,
Насколько вамъ вкусить необходимо
Прекраснаго плода. Итакъ, сорви,
Вкушай его, богиня, безъ боязни!
Окончилъ онъ. Коварныя слова
Отравою проникли въ сердце Евы,
И пристально глядитъ она на плодъ;
Ей слышатся рѣчей умолкшихъ звуки
И мнится ей: глубокимъ убѣжденьемъ
И разумомъ исполнены они.
Приблизился, межъ тѣмъ, полдневный часъ,
А вмѣстѣ съ нимъ проснулся въ ней и голодъ,
И ароматъ чудеснаго плода Его еще сильнѣе обостряетъ.
Противиться она не въ силахъ дольше;
Однако-же, въ послѣднее мгновенье
Ее беретъ раздумье, и она,
Остановясь, такъ говоритъ себѣ:
— Чудеснѣйшій среди плодовъ земныхъ!
Великою ты силой одаренъ
И можно-ли тебѣ не удивляться!
Даруешь ты нѣмому языку
Чарующую силу краснорѣчья,
И даже Тотъ, Кто наложилъ запретъ
Вкушать тебя, не скрылъ, какою силой
Ты одаренъ, назвавъ тебя плодомъ
Познанія Добра и Зла. Но цѣну
Твою запретъ лишь только возвышаетъ.
Вѣдь, знаніе есть благо; почему-же
Нельзя и намъ воспользоваться благомъ
И мудрости достигнуть чрезъ него?
Но, если смерть на насъ наложитъ цѣпи,
Къ чему тогда свободный разумъ намъ?
Вкусивъ плода, подвергнемся мы смерти, —
Таковъ Творца суровый приговоръ.
Однако, змѣй, отвѣдавшій его
Не только живъ, но мыслитъ. Неужели
Придумана для насъ угроза смерти,
И намъ однимъ воспрещено познанье,
Которое дозволено животнымъ?
И этотъ змѣй, его вкусившій первымъ,
Довѣрчиво спѣшитъ дѣлиться съ нами
Доставшимся ему на долю благомъ.
Онъ — другъ людей, не знающій обмана
И хитрости. Чего-жъ я опасаюсь
Въ невѣдѣньѣ моемъ? Творца иль смерти
Страшуся я, закона или кары?
Здѣсь я найду рѣшенье всѣхъ сомнѣній.
Небесный плодъ, и зрѣніе, и вкусъ
Плѣняющій, даетъ собою мудрость.
И что-же мнѣ мѣшаетъ, наконецъ,
Вкусить его и съ голодомъ тѣлеснымъ
И мой духовный голодъ утолить?
Промолвивъ такъ, рукою безразсудной
Въ недобрый часъ она срываетъ плодъ
И отъ него вкушаетъ. Содрогнулась
Какъ-будто-бы отъ боли мать-Земля;
Потрясена до самыхъ основаній,
Глубокій вздохъ Природа испустила.
Виновный змѣй поспѣшно скрылся въ чащѣ,
Но, ничего вокругъ себя не видя,
Вся наслажденью Ева предалась.
Казалось ей, что время недалеко,
Когда она въ богиню превратится,
И съ жадностью она вкушаетъ плодъ,
Не вѣдая, что смерть она вкушаетъ.
Насытившись, упоена восторгомъ
И торжествомъ воскликнула она:
— Хвала тебѣ, деревьевъ райскихъ цвѣтъ!
Ты силою своей благословенной
Даруешь намъ божественную мудрость,
Какъ долго ты въ презрѣньѣ обрѣтался!
Отнынѣ-же, питаема тобою,
Я въ мудрости созрѣю и сравнюсь
Съ богами я, которымъ все открыто.
Поступокъ мой останется-ли тайной?
Вѣдь, небеса отъ насъ удалены,
И съ высоты Законодатель міра,
Заботами иными поглощенный,
Увидитъ-ли, что происходитъ здѣсь?
Но какъ теперь явиться мнѣ къ Адаму?
Открыться-ли ему и раздѣлить
Блаженство съ нимъ, иль лучше нераздѣльно
Владѣть одной сокровищемъ познанья?
Еще сильнѣй меня полюбитъ онъ,
Когда ему я сдѣлаюся равной,
А, можетъ быть, — и высшею.
Но, если Господь узналъ и смерть меня постигнетъ?
Тогда Адамъ найдетъ жену другую,
А вмѣстѣ съ ней и счастіе найдетъ.
Такая мысль ужаснѣе, чѣмъ смерть!
Со мной Адамъ все долженъ раздѣлить —
И счастіе, и горе. Съ нимъ готова
Я встрѣтить смерть, и не считаю жизнью
Жизнь безъ него!
И съ этими словами
Спѣшитъ она къ Адаму, преклонясь
Предъ деревомъ, познаніе дающимъ.
Межъ тѣмъ, Адамъ, подругу ожидая,
Для косъ ея вѣнокъ душистый сплелъ,
Но сердце въ немъ предчувствіемъ томилось
Мучительнымъ. Онъ вышелъ ей навстрѣчу
И на пути, близъ дерева познанья,
| Такъ на Землѣ въ саду Эдема вечеръ Насталъ седьмой, и солнце закатилось… (Стр. 82.) |
Увидѣлъ онъ идущую жену.
Въ рукѣ своей она держала вѣтку
Съ прекрасными душистыми плодами,
Которые какъ-будто улыбались;
Лицо ея молило о прощеньѣ.
И такъ она спѣшила оправдаться:
— Отсутствію дивился моему,
Навѣрно, ты? Разлука показалась
Мнѣ долгою, впервые я узнала
Тоску любви, но случаемъ чудеснымъ
Задержана была я; подивишься
Ты, услыхавъ мое повѣствованье.
И тутъ она передаетъ супругу
Въ волненіи случившееся съ ней,
Прося его отвѣдать отъ плода
И высоты божественной достигнуть.
Но, услыхавъ о роковомъ проступкѣ,
Адамъ стоитъ недвижный, пораженный,
Блѣднѣетъ онъ, и стынетъ кровь его.
Дрожащею рукою онъ роняетъ
Сплетенную гирлянду, и къ ногамъ
Увядшія разсыпалися розы.
Въ душѣ своей онъ съ грустью говоритъ:
— Прекраснѣйшій творенія вѣнецъ,
Позднѣйшее и лучшее созданье
Всевышняго, въ которомъ все слилось,
Чарующее помыслы и взоры!
Ужели ты погибла? Неужели
Съ утратою невинности своей
Обречена неумолимой смерти?
О, какъ могла такое святотатство
Ты совершить и преступить запретъ!
Проклятая, невѣдомая хитрость
Сгубила насъ: и я умру съ тобой.
Могу-ли жить, когда тебя не будетъ,
Могу-ль забыть бесѣды нѣжной сладость
И на-всегда остаться одинокимъ?
Когда-бъ Господь ребро другое вынулъ
И изъ него создалъ другую Еву,
Я и тогда-бъ забыть тебя не могъ.
Ты связана со мной нерасторжимо
Въ страданіяхъ и счастьѣ на-всегда.
Такъ, мысленно принявъ свое рѣшенье
И покорясь тому, что неизбѣжно,
Женѣ своей спокойно молвитъ онъ:
— На смѣлый ты отважилась поступокъ!
И лицезрѣнье дивнаго плода,
Случайное къ нему прикосновенье,
Могли тебя опасности подвергнуть,
А ты вкусить дерзнула отъ него.
Но самъ Господь не можетъ измѣнить,
Вернуть того, что сдѣлано. Быть можетъ,
Ты не умрешь, и, змѣемъ оскверненный,
Значеніе свое утратилъ плодъ
И сдѣлался плодомъ обыкновеннымъ.
Ты говоришь: отвѣдавъ отъ него,
Не умеръ змѣй, но разумъ человѣка
Онъ пріобрѣлъ; такъ, значитъ, мы должны,
Вкусивъ его, достигнуть высоты
И ангелами стать, полубогами?
Не вѣрю я, чтобъ лучшія созданья
Рѣшилъ Творецъ обречь уничтоженью,
Тѣ существа, которымъ предоставилъ
Владычество надъ всѣмъ живущимъ въ мірѣ,
Гдѣ все должно погибнуть вмѣстѣ съ ними;
Кто созидалъ — не станетъ разрушать,
И торжества подобнаго доставить
Не можетъ Онъ коварному Врагу.
Но, все равно, съ тобою раздѣлю я
Судьбу твою: единый приговоръ
Постигнетъ насъ. Мы — существо одно
И плоть одна; съ утратою тебя
Утратилъ-бы я собственную жизнь.
И Ева такъ Адаму отвѣчаетъ:
— Со славою какой твоя любовь
Изъ тяжкаго выходить испытанья!
Какой примѣръ блистательный! Адамъ,
Какъ жажду я во всемъ съ тобой равняться
И счастіе какое мнѣ доставилъ
Ты, говоря, что мы — одна душа!
Рѣшаешься ты раздѣлить со мною
Мою вину, быть можетъ — преступленье,
Когда назвать возможно преступленьемъ
Вкушеніе чудеснаго плода,
Мнѣ давшаго возможность убѣдиться
Въ любви твоей. Когда-бы я могла
Предполагать, что смѣлый мой поступокъ,
Дѣйствительно, влечетъ съ собою смерть,
Я умереть рѣшилась-бы одна.
Но, нѣтъ, не смерть въ себѣ я ощущаю;
Усиленною жизнью я живу,
На все гляжу я взоромъ просвѣтленнымъ,
И многое утонченному вкусу
Не нравится, что прежде находила
Пріятнымъ я. Итакъ, не бойся смерти
И отъ плода, подобно мнѣ, вкуси!
Такъ говоря, въ объятья заключаетъ
Она его, и радостныя слезы
Текутъ у ней обильно изъ очей.
Отрадно ей любовь такую видѣть,
Которая изъ-за нея готова
Подвергнуться возмездію Небесъ
И смерть принять. Въ награду подаетъ
(Достойная для слабости награда)
Она ему прекрасные плоды,
И, вѣдая послѣдствія проступка,
Но женскому поддавшись обаянью,
Вкушаетъ онъ запретнаго плода.
Опять Земля въ мученьяхъ содрогнулась,
И тяжкій вздохъ Природа испустила
Изъ нѣдръ своихъ. Померкнулъ небосводь
И горькими оплакивалъ слезами
Источникъ смерти — первородный грѣхъ.
Но, ничего вокругъ не замѣчая,
Какъ-будто-бы виномъ упоена,
Веселію безумно предается
Чета людей. Имъ кажется, что крылья
Ихъ унести готовы въ Небеса,
Но дѣйствіе иное оказалъ
Опасный плодъ, желанья плотскія
Разжегшій въ нихъ и пламень сладострастья
И Евѣ такъ Адамъ съ восторгомъ молвить;
— Воистину ты рѣдкимъ чувствомъ вкуса
Одарена, и наше воздержанье
Лишило насъ не малыхъ наслажденій.
Лишь нынѣ мы постигли прелесть ихъ.
Запретный плодъ — пріятнѣе другого,
И жаль, что намъ вкушать воспрещено
Отъ одного — не десяти деревьевъ.
Пойдемъ со мной: плѣнительное яство
Зажгло во мнѣ желанія любви,
Какихъ не зналъ я даже въ то мгновенье
Когда, представъ во всей своей красѣ.
Женой моей ты сдѣлалась впервые…
Онъ съ нѣжностью глядитъ ей прямо въ очи,
И взоръ ея огнемъ пылаетъ страстнымъ.
Но дѣйствіе опаснаго плода,
Которое, какъ сладостный угаръ,
Туманило собою чувства ихъ,
Разсѣялось, а съ нимъ — и сонъ тяжелый,
Томившій ихъ мучительною грезой.
Слетѣло быстро съ нихъ очарованье,
И съ ужасомъ взглянули другъ на друга.
Открылися ихъ очи, омрачилась
У нихъ душа! Невинности завѣса
Разорвалась, и въ наготѣ стыда
Осталися виновные, но этотъ
Покровъ стыда лишь больше обнажалъ ихъ.
Подобные могучему Самсону,
Въ объятіяхъ Далилы вѣроломной
Во время сна утратившему силу,
Лишенными духовныхъ силъ, нагими,
Увидѣли себя тогда Адамъ и Ева.
И, устыдясь, они молчали долго.
Съ усиліемъ Адамъ сказалъ женѣ:
— Въ недобрый часъ къ рѣчамъ коварнымъ змѣя
Ты преклонила слухъ неосторожно.
Воистину открылись наши очи,
Добро и зло познали мы: утративъ
Добро на вѣкъ и зло пріобрѣтя.
О, гибельный познанья плодъ! Ужели
Познаніе лишь въ томъ заключено,
Что мы теперь увидѣли себя
Лишенными достоинства и чести?
Въ чертахъ у насъ запечатлѣлись ясно
Слѣды страстей нечистыхъ и стыда.
Съ такимъ лицомъ какъ Господу предстанемъ
И ангеламъ? Небесныя видѣнья
Нашъ взоръ земной собою ослѣпятъ;
Сіянья ихъ мы вынести не сможемъ.
О, если-бъ могъ укрыться одиноко
Въ пустынѣ я, среди лѣсовъ дремучихъ,
Гдѣ вѣтви ихъ распространяютъ тѣнь,
Которая темна, какъ ночь! Укройте
Меня на-вѣкъ отъ взоровъ Божества
Листвой своей, сосна и стройный кедръ!
Подумаемъ, однако-же, о томъ
Какъ наготу отчасти намъ прикрыть
При помощи широкихъ мягкихъ листьевъ,
Которые, соединивъ искусно,
На чресла мы надѣнемъ, словно поясъ,
Дабы не могъ пришелецъ новый — Стыдъ,
Насъ укорить въ умышленномъ безстыдствѣ.
Они идутъ въ тѣнистую дубраву
И изъ листовъ смоковницы широкихъ
И длинныхъ травъ изготовляютъ поясъ.
Но жалкое прикрытіе не можетъ
Имъ замѣнить былую наготу,
Дышавшую невинной чистотою.
Не чувствуя спокойствія въ душѣ,
Въ отчаяньѣ они на дернъ садятся,
И слезъ ручьи струятся изъ очей,
Въ сердцахъ-же ихъ бушуетъ грозно буря.
Гнѣвъ, ненависть и недовѣрье злое
Врываются къ нимъ въ душу, гдѣ царили
Спокойствіе и миръ въ былые дни.
Заговорили низменныя чувства
Сильнѣе въ нихъ, чѣмъ разумъ ихъ и воля,
И продолжалъ со странной перемѣной
Въ лицѣ своемъ и въ голосѣ Адамъ:
— О, если-бъ ты осталася со мною,
И какъ тебя просилъ объ этомъ я
Въ несчастный день, когда къ уединенью
Стремленіе явилось у тебя!
Какъ счастливы мы были-бы съ тобою!
Теперь-же мы утратили блаженство.
Пусть никому желанье не приходитъ
Испытывать любовь свою и вѣрность:
Къ паденію на половину близокъ —
Кто самъ идетъ навстрѣчу испытанью!
Упреками его оскорблена,
Съ волненіемъ спѣшитъ отвѣтить Ева.
— Суровыя слова ты произнесъ!
Несчастіе приписываешь ты
Лишь слабости моей и моему
Желанію въ тотъ день уединиться?
Но, вѣдь, оно могло постигнуть насъ
И при тебѣ. Кто могъ-бы догадаться,
Что ищетъ змѣй сгубить обоихъ насъ?
Ужель, ребру подобно твоему,
Съ тобою быть должна я неразлучной?
А если такъ — то, будучи главою,
Зачѣмъ-же ты, предвидѣвшій опасность,
Не только мнѣ идти не воспретилъ,
Но съ ласкою меня одобрилъ самъ?
Упорствуй ты въ отказѣ непреклонномъ —
Съ тобою мы не впали-бы во грѣхъ!
И въ первый разъ онъ гнѣвно отвѣчаетъ:
— Вотъ какова любовь твоя ко мнѣ!
Такую-ли награду заслужила
Моя любовь? Она не измѣнила
Тебѣ и въ тотъ ужасный часъ, когда
Погибла ты, а я виновнымъ не былъ:
Отъ вѣчнаго блаженства добровольно
Отрекся я, чтобъ умереть съ тобой.
Теперь меня во всемъ ты обвиняешь.
Но что-же могъ я сдѣлать? Я просилъ,
Я убѣждалъ, предсказывалъ опасность;
Не могъ-же я къ насилію прибѣгнуть
Надъ волею свободною твоей.
Чрезмѣрная увѣренность въ себѣ
Влекла тебя на это испытанье,
И, можетъ быть, я заблуждался самъ,
Достоинства твои преувеличивъ:
Тебя считалъ я недоступной злу
И какъ теперь раскаяваюсь въ этомъ!
Не всякаго-ль судьба такая ждетъ,
Кто, женщинѣ господство предоставивъ,
Ввѣряется достоинствамъ ея?
Нельзя ни въ чемъ противорѣчить ей,
А если-же бѣда ее постигнетъ —
Виновною бываетъ слабость мужа.
Итакъ, во всемъ другъ друга укоряя,
Они часы безплодно проводили.
Никто себя не признавалъ виновнымъ.
И мнилося, что тщетному раздору
И распрямъ ихъ не будетъ и конца!