Такъ какъ самоубійство, по самому своему существу, носитъ соціальный характеръ, то слѣдуетъ разсмотрѣть, какое мѣсто занимаетъ оно среди другихъ соціальныхъ явленій.
Первымъ и наиболѣе важнымъ вопросомъ, который при этомъ возникаетъ, является вопросъ, нужно ли отнести самоубійство къ дѣяніямъ, дозволеннымъ моралью, или къ актамъ, ею запрещеннымъ. Слѣдуетъ ли видѣть въ самоубійствѣ своего рода преступленіе? Извѣстно, сколько споровъ во всѣ времена вызывалъ этотъ вопросъ. Обыкновенно, пытаясь разрѣшить его, сначала давали формулировку даннаго представленія о моральномъ идеалѣ, а затѣмъ уже спрашивали, противорѣчитъ или не противорѣчитъ логически самоубійство этому идеалу. По основаніямъ, изложеннымъ въ другомъ мѣстѣ[1], мы не можемъ прибѣгнуть къ этому методу. Дедукція, не подвергающаяся провѣркѣ, всегда внушаетъ подозрѣніе, и тѣмъ болѣе въ данномъ случаѣ, гдѣ ея отправнымъ пунктомъ является чисто индивидуальное настроеніе, ибо каждый представляетъ себѣ по своему тотъ моральный идеалъ, который принимается за аксіому.
Вмѣсто того, чтобы поступать такимъ образомъ, мы разсмотримъ сначала исторически, какую моральную оцѣнку въ дѣйствительности давали самоубійству различные народы, а затѣмъ попытаемся опредѣлить, на чемъ была основана эта оцѣнка. Послѣ этого намъ останется только посмотрѣть, имѣютъ ли, а если имѣютъ, то въ какой мѣрѣ, основаніе подобныя оцѣнки въ условіяхъ современнаго общества[2].
Самоубійство было формально запрещено въ христіанскомъ обществѣ съ самаго его основанія. Еще въ 452 году Арлскій соборъ заявилъ, что самоубійство—преступленіе и что оно есть не что иное, какъ результатъ дьявольской злобы. Но только въ слѣдующемъ вѣкѣ, въ 563 году на Пражскомъ соборѣ это запрещеніе получило карательную санкцію. Тамъ было постановлено, что самоубійцамъ не будетъ оказываться „честь поминовенія во время святой службы и что пѣніе псалмовъ не должно сопровождать ихъ тѣло до могилы“. Гражданское законодательство, подъ вліяніемъ каноническаго права, присоединило къ религіознымъ карамъ и земныя наказанія. Одна глава изъ постановленій Людовика Св. посвящена спеціально этому вопросу; трупъ самоубійцы судился формальнымъ порядкомъ тѣми властями, вѣдѣнію которыхъ подлежали дѣла объ убійствахъ; имущество покойнаго не переходило къ обычнымъ наслѣдникамъ, а отдавалось барону. Во многихъ случаяхъ обычное право не удовлетворялось конфискаціей, но предписывало, кромѣ этого, различныя наказанія. „Въ Бордо трупъ вѣшали за ноги; въ Аббевилѣ его тащили въ плетенкѣ по улицамъ; въ Лиллѣ трупъ мужчины, протащивъ на вилахъ, вѣшали, а трупъ женщины сжигали“[3]. Даже сумасшествіе не всегда считалось смягчающимъ вину обстоятельствомъ. Уголовное уложеніе, обнародованное Людовикомъ XIV въ 1670 году, кодифицировало эти обычаи безъ особыхъ смягченій. Произносился формальный приговоръ по закону ad perpetuam rei memoriam; трупъ тащили на плетенкѣ лицомъ къ землѣ по улицамъ и переулкамъ, а затѣмъ вѣшали или бросали на живодерню. Имущество конфисковалось. Дворяне лишались званія, ихъ лѣса вырубались, замки разрушались, гербы ломались. Имѣется указъ парижскаго парламента отъ 31 января 1749 года, изданный въ силу такого закона.
Въ противоположность этому, революція 1789 года уничтожила всѣ эти репрессивныя мѣры и вычеркнула самоубійства изъ списка преступленій противъ закона. Но всѣ религіозныя ученія, къ которымъ принадлежатъ французы, продолжаютъ запрещать самоубійство и налагать за него наказанія,—общее моральное сознаніе также относится къ нему отрицательно. Оно все еще внушаетъ народному сознанію какое-то отвращеніе, распространяющееся и на то мѣсто, гдѣ самоубійца привелъ въ исполненіе свое рѣшеніе, и на тѣхъ лицъ, которыя касались его трупа. Оно составляетъ моральный порокъ, хотя общественное мнѣніе, повидимому, имѣетъ тенденцію сдѣлаться въ этомъ отношеніи болѣе снисходительнымъ, чѣмъ раньше. Къ тому же, самоубійство сохранило отъ старыхъ временъ въ умахъ общества кое-какой налетъ преступности. Большей частью законодательство разсматриваетъ сообщника самоубійцы, какъ убійцу. Это не могло бы имѣть мѣста, если бы на самоубійство смотрѣли, какъ на дѣяніе, безразличное въ нравственномъ отношеніи.
Подобное же законодательство встрѣчается у всѣхъ христіанскихъ народовъ и оно почти повсюду осталось болѣе строгимъ, чѣмъ во Франціи. Въ Англіи еще въ X вѣкѣ король Эдуардъ въ одномъ изъ изданныхъ имъ „Каноновъ“ приравнивалъ самоубійцу къ ворамъ, разбойникамъ и преступникамъ всякаго рода. До 1823 г. существовалъ обычай тащить трупъ самоубійцы по улицамъ, проткнувъ его коломъ, и хоронить его при большой дорогѣ безъ всякой религіозной церемоніи. Да и теперь ихъ хоронятъ отдѣльно отъ прочихъ. Самоубійца объявлялся отступникомъ (felo de se), а его имущество отбиралось государствомъ. И только въ 1870 году былъ отмѣненъ этотъ законъ, одновременно со всѣми другими видами конфискацій за отступничество. Правда, слишкомъ преувеличенное наказаніе уже давно сдѣлало законъ неприложимымъ; судъ присяжныхъ обходилъ его, заявляя по большей части, что самоубійца дѣйствовалъ въ моментъ сумасшествія и, слѣдовательно, является невмѣняемымъ. Но самый актъ, все-таки, квалифицируется, какъ преступленіе; каждый разъ, какъ онъ совершается, онъ бываетъ предметомъ формальнаго судебнаго слѣдствія и суда, и въ принципѣ покушеніе на него наказуемо. По словамъ Ферри[4] въ одной только Англіи въ 1889 году было, яко-бы, еще 106 процессовъ по дѣламъ о самоубійствѣ и 84 осужденія. Еще въ большей степени это относится къ соучастію.
Въ Цюрихѣ, разсказываетъ Мишлэ, трупъ нѣкогда подвергался ужасному обращенію. Если человѣкъ покончилъ съ собой кинжаломъ, то около его головы вбивали кусокъ дерева, въ который вонзали ножъ; утопленника погребали въ пяти шагахъ отъ воды, въ пескѣ[5]. Въ Пруссіи до уголовнаго уложенія 1871 года погребеніе должно было происходить безъ всякой торжественности и безъ религіозныхъ церемоній. Новое германское уголовное уложеніе еще наказываетъ соучастіе тремя годами тюремнаго заключенія (ст. 216). Въ Австріи старыя каноническія правила остались почти неприкосновенными.
Русское право болѣе строго. Если окажется, что самоубійца дѣйствовалъ не подъ вліяніемъ хроническаго или временнаго умопомраченія, его завѣщаніе разсматривается, какъ не имѣющее никакого значенія, точно такъ же, какъ и всѣ распоряженія, сдѣланныя имъ на случай смерти. Самоубійцѣ отказываютъ въ христіанскомъ погребеніи. Покушеніе на самоубійство наказывается церковнымъ покаяніемъ, налагаемымъ духовными властями. Наконецъ, тотъ, кто подстрекаетъ другого къ самоубійству или помогаетъ какимъ-нибудь образомъ исполненію его рѣшенія, снабжая, напримѣръ, его необходимыми орудіями,—разсматривается, какъ соучастникъ въ заранѣе обдуманномъ убійствѣ[6]. Испанское уложеніе, кромѣ религіозныхъ и моральныхъ каръ, предписываетъ конфискацію имущества и наказываетъ всякое пособничество[7].
Наконецъ, уголовное уложеніе Нью-Іоркскаго штата, хотя и изданное очень недавно (1881 г.), квалифицируетъ самоубійство, какъ преступленіе. Правда, несмотря на подобную квалификацію, законъ отказывается наказывать самоубійцу по практическимъ соображеніямъ, ибо наказаніе не можетъ настигнуть истиннаго виновника. Но покушеніе можетъ повлечь за собой присужденіе или къ тюремному наказанію, могущему продолжаться до 2-хъ лѣтъ, или къ штрафу до 200 долларовъ, или къ тому и другому заразъ. Простой совѣтъ прибѣгнуть къ самоубійству или помощь въ его выполненіи приравнивается къ пособничеству въ убійствѣ[8].
Магометане не менѣе энергично запрещаютъ самоубійство. „Человѣкъ, говоритъ Магометъ, умираетъ лишь по волѣ Бога, согласно книгѣ, въ которой отмѣченъ срокъ его жизни[9]. Когда придетъ конецъ, онъ не сумѣетъ ни замедлить и ни ускорить его ни на одно мгновеніе“[10]. „Мы постановили, чтобы смерть поражала васъ другъ за другомъ, и никто не можетъ предупредить назначенный срокъ“[11].
„Въ самомъ дѣлѣ, ничто не можетъ больше противорѣчить общему духу магометанской цивилизаціи, чѣмъ самоубійство; ибо наивысшей добродѣтелью является здѣсь полное подчиненіе волѣ Бога, безропотная покорность, позволяющая переносить все съ терпѣніемъ“[12]. Самоубійство, актъ неподчиненія и бунта, могло разсматриваться, лишь какъ тяжкій грѣхъ противъ основного долга.
Если отъ современнаго общества мы перейдемъ къ его историческимъ предшественникамъ, т. е. къ греко-латинскимъ общинамъ, то тамъ мы найдемъ также законодательство, касающееся самоубійства; но оно исходило совсѣмъ изъ другого принципа. Самоубійство разсматривалось, какъ незаконное, лишь въ томъ случаѣ, когда оно не было разрѣшено государствомъ. Такъ, въ Аѳинахъ человѣкъ, покончившій съ собой, подвергается „ἀτιμια“, ибо онъ совершалъ поступокъ противъ обшины[13]; ему отказывали въ почестяхъ обычнаго погребенія; кромѣ того, у трупа отрѣзали руку и погребали ее отдѣльно[14]. То же самое съ незначительными измѣненіями продѣлывалось въ Ѳивахъ и на Кипрѣ[15]. Въ Спартѣ законъ примѣнялся настолько строго, что наказанію подвергли Аристодема за то, что онъ стремился найти и нашелъ смерть въ Платейской битвѣ. Но эти наказанія примѣнялись лишь въ томъ случаѣ, когда индивидуумъ, убивая себя, не спрашивалъ предварительно разрѣшенія у соотвѣтствующей власти. Въ Аѳинахъ, если передъ самоубійствомъ испрашивалось у сената разрѣшеніе со ссылкой на причины, сдѣлавшія для самоубійцы жизнь невыносимой, и если просьба встрѣчала удовлетвореніе,—самоубійство разсматривалось, какъ законный актъ. Либаній[16] передаетъ намъ нѣкоторыя правила, примѣнявшіяся въ этомъ случаѣ; онъ не сообщаетъ, къ какой эпохѣ они относятся, но они дѣйствительно имѣли силу въ Аѳинахъ, онъ отзывается объ этихъ законахъ съ очень большой похвалой и утверждаетъ, что они приводили къ хорошимъ результатамъ. Законы эти формулировались такъ: „Пусть тотъ, кто не хочетъ больше жить, изложитъ свои основанія Сенату и, получивши разрѣшеніе, покидаетъ жизнь. Если жизнь тебѣ претитъ—умирай; если ты обиженъ судьбой—пей цикуту. Если ты сломленъ горемъ—оставляй жизнь. Пусть несчастный разскажетъ про свои горести, пусть власти дадутъ ему лѣкарство, и его бѣдѣ наступитъ конецъ“. Подобный же законъ мы находимъ на Хіосѣ[17]. Онъ былъ перенесенъ въ Марсель греческими колонистами, основавшими этотъ городъ. У властей былъ запасъ яда, изъ котораго онѣ снабжали необходимыми количествами всѣхъ тѣхъ, которые послѣ предъявленія Совѣту Шестисотъ причинъ, толкающихъ ихъ на самоубійство, получали его разрѣшеніе[18].
У насъ гораздо меньше свѣдѣній относительно постановленій древняго римскаго права: отрывки законовъ Двѣнадцати Таблицъ, дошедшихъ до насъ, не упоминаютъ о самоубійствѣ. Но такъ какъ эти законы были подъ сильнымъ вліяніемъ греческаго законодательства, то весьма возможно, что и въ нихъ содержались аналогичныя постановленія. Во всякомъ случаѣ, Сервій, въ своемъ комментаріи къ Энеидѣ[19], сообщаетъ намъ, что, согласно жреческимъ книгамъ, покончившій жизнь повѣшеніемъ лишается погребенія. Статуты одного религіознаго братства въ Ланувіѣ требовали такого же наказанія[20]. По словамъ лѣтописца Кассія Гермина, цитированнымъ Сервіемъ, Тарквиній Гордый яко-бы приказалъ, для борьбы съ эпидеміей самоубійствъ, распинать трупы самоубійцъ и оставлять ихъ на растерзаніе дикимъ звѣрямъ и птицамъ[21]. Обычая не хоронить самоубійцъ, повидимому, держались крѣпко, по крайней мѣрѣ въ принципѣ, ибо въ Дигестахъ читаемъ: Non solent autem lugeri suspendiosi nec qui manus sibi intulerunt, non taedio vitae, sed mala conscientia[22].
Но, по свидѣтельству одного текста изъ Квинтиліана[23], и въ Римѣ до довольно поздней эпохи существовали установленія, аналогичныя тѣмъ, которыя мы только что видѣли въ Греціи, и предназначенныя для смягченія строгости предшествовавшихъ имъ узаконеній. Гражданинъ, рѣшившій прибѣгнуть къ самоубійству, долженъ былъ представить доводы о необходимости этого шага Сенату, постановлявшему, заслуживаютъ ли эти доводы вниманія, и опредѣлявшему даже способъ самоубійства. Что подобнаго рода практика дѣйствительно существовала въ Римѣ—на это указываютъ нѣкоторые пережитки, уцѣлѣвшіе до императорской эпохи въ арміи. Солдатъ, покушавшійся на самоубійство, съ цѣлью такимъ образомъ избавиться отъ службы, предавался смертной казни; но, если онъ могъ доказать, что дѣйствовалъ подъ вліяніемъ какой-либо уважительной причины, его просто исключали изъ арміи[24]. Если, наконецъ, его поступокъ былъ обставленъ упреками совѣсти по поводу какого-нибудь дисциплинарнаго прегрѣшенія, его завѣщаніе признавалось не имѣющимъ никакого значенія, а имущество отбиралось въ казну[25]. Впрочемъ, нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что въ Римѣ въ моральной и юридической оцѣнкѣ самоубійства все время преобладающую роль играло разсмотрѣніе мотивовъ, повлекшихъ за собой этотъ актъ. Отсюда возникло и правило: Et merito, si sine causa sibi manus intulit, puniendus est: qui enim sibi non pepercit, multo minus aliis parcet[26]. Общественное сознаніе, въ цѣломъ и общемъ, относясь отрицательно къ самоубійству, сохраняло за собой право разрѣшать его въ извѣстныхъ случаяхъ. Подобный принципъ очень родствененъ основной мысли установленій, о которыхъ говоритъ Квинтиліанъ; и онъ настолько былъ тѣсно связанъ со всей римской регламентаціей самоубійства, что удержался вплоть до императорской эпохи. Только съ теченіемъ времени увеличился списокъ поводовъ, дающихъ право на прощеніе. И въ концѣ концовъ осталась лишь одна только causa injusta: желаніе ускользнуть отъ послѣдствій судебнаго приговора. Но и тутъ былъ такой періодъ, когда, повидимому, законъ, исключавшій возможность прощенія въ этомъ случаѣ, оставался безъ примѣненія[27].
Если отъ античной общины спуститься къ первобытнымъ народамъ, среди которыхъ процвѣтаетъ самоубійство, вытекающее изъ альтруистическихъ побужденій, то тамъ будетъ очень трудно найти что-нибудь опредѣленное въ области обычнаго законодательства, относящагося къ этому предмету. Однако, снисходительность, съ которой тамъ встрѣчается самоубійство, позволяетъ думать, что оно не запрещено закономъ. Возможно, впрочемъ, что оно пользуется терпимостью не во всѣхъ случаяхъ. Но какъ бы тамъ ни было, остается несомнѣннымъ, что изъ всѣхъ обществъ, перешагнувшихъ черезъ эту первичную стадію развитія, мы не знаемъ ни одного, въ которомъ бы личности предоставлялось безъ всякихъ оговорокъ право кончать съ собой. Правда, въ Греціи, какъ и въ Италіи, былъ періодъ, когда древнія узаконенія, относящіяся къ самоубійству, вышли почти совершенно изъ употребленія. Но это имѣло мѣсто только въ эпоху упадка самихъ античныхъ общинъ. Поэтому нельзя ссылаться на подобную запоздалую терпимость, какъ на примѣръ, достойный подражанія: она, очевидно, тѣсно связана съ тяжелыми потрясеніями, переживавшимися обществомъ въ ту эпоху. Это было симптомомъ агоніи.
Подобная всеобщность отрицательнаго отношенія къ самоубійству, если не обращать вниманія на случаи регресса, уже сама по себѣ является поучительнымъ фактомъ, способнымъ внушить сомнѣніе слишкомъ снисходительнымъ моралистамъ. Автору, который осмѣлился бы въ этомъ вопросѣ во имя какой-нибудь системы возстать противъ моральнаго сознанія всего человѣчества, нужно было-бы обладать особымъ довѣріемъ къ могуществу своей логики; или, если онъ, считая это отрицательное отношеніе обоснованнымъ для прошлаго, требуетъ его отмѣны лишь для настоящаго времени, онъ долженъ былъ-бы раньше всего доказать, что въ новѣйшія времена произошло какое-то глубокое измѣненіе въ основныхъ условіяхъ коллективной жизни.
Но изъ изложеннаго выше вытекаетъ еще одинъ болѣе знаменательный выводъ, исключающій мысль о возможности подобнаго доказательства. Если оставить въ сторонѣ различіе въ деталяхъ репрессивныхъ мѣръ, принимавшихся разными народами, то можно увидѣть, что регламентація самоубійства прошла черезъ двѣ главныя фазы. Въ первой—личности запрещено кончать съ собой самовольно, но государство можетъ выдать на это свое разрѣшеніе. Дѣяніе становится безнравственнымъ лишь въ томъ случаѣ, когда его совершаютъ отдѣльныя лица на свой страхъ безъ участія органовъ коллективной жизни. При извѣстныхъ обстоятельствахъ общество какъ бы уступаетъ и соглашается разрѣшить то, что принципіально оно осуждаетъ. Во второмъ періодѣ—осужденіе носитъ абсолютный характеръ и не допускаетъ никакихъ исключеній. Возможность распоряженія человѣческой жизнью, за исключеніемъ смерти, какъ возмездія за преступленіе[28], отнимается уже не только у заинтересованнаго субъекта, но даже и у общества. Этого права отнынѣ лишены и коллективная, и индивидуальная воля. Самоубійство разсматривается, какъ безнравственное дѣяніе по самой своей сущности, само по себѣ, внѣ зависимости отъ того, кто является его участникомъ. Такимъ образомъ по мѣрѣ развитія прогресса, отрицательное отношеніе не только не исчезаетъ, но дѣлается все болѣе радикальнымъ. Если же въ настоящее время общественное сознаніе, повидимому, снисходительно относится къ самоубійству, то это колебаніе должно вытекать изъ временныхъ случайныхъ причинъ; ибо совершенно невѣроятно, чтобы моральная эволюція, шедшая въ теченіе вѣковъ въ одномъ и томъ же направленіи, могла пойти въ этомъ вопросѣ назадъ.
И въ самомъ дѣлѣ, идеи, изъ которыхъ вытекла эта эволюція, никогда не теряютъ своей силы. Нѣкоторые утверждаютъ, что самоубійство заслуживаетъ наказанія потому, что человѣкъ, кончая съ собой, уклоняется отъ исполненія своихъ обязанностей по отношенію къ обществу. Но если исходить только изъ этого соображенія, то слѣдовало бы, подобно грекамъ, предоставить обществу организовать, по его усмотрѣнію, самозащиту, дѣйствующую исключительно въ его интересахъ. Но мы отказывали ему въ правѣ на это именно потому, что мы не смотримъ на самоубійцу просто, какъ на несостоятельнаго должника, кредиторомъ котораго является общество. Вѣдь кредиторъ можетъ всегда простить долгъ, на полученіе котораго онъ имѣетъ право. Къ тому же, если бы осужденіе, встрѣчающее самоубійство, не имѣло другихъ источниковъ, оно должно было бы быть тѣмъ строже, чѣмъ сильнѣе личность подчинена государству; слѣдовательно, оно достигало бы своего апогея въ извѣстномъ обществѣ. Однако, совершенно наоборотъ, оно развивается все больше по мѣрѣ того, какъ растутъ права личности по отношенію къ государству. И если оно приняло такой строгій и всеобщій характеръ въ христіанскомъ обществѣ, то причину этого измѣненія слѣдуетъ искать не въ представленіи этихъ народовъ о значеніи государства, а въ новомъ понятіи о человѣческой личности. Она стала въ ихъ глазахъ святыней и даже святыней по преимуществу, на которую никто не смѣетъ посягать.
Безъ сомнѣнія, уже въ античной общинѣ личность не настолько принижена, какъ у первобытныхъ народовъ. За ней уже признается соціальная цѣнность, но эта цѣнность разсматривается исключительно, какъ достояніе государства. Община, поэтому, могла свободно распоряжаться личностью, лишая въ то же время личность права распоряженія самой собой. Но теперь личности придаютъ такое достоинство, которое ставитъ ее выше самой себя и выше общества. Пока она не пала и не потеряла, благодаря своему поведенію, права называться человѣкомъ, она для насъ является, такъ сказать, частицей той высшей природы sui generis, которой всѣ религіи надѣляютъ своихъ боговъ и которая ставитъ ихъ внѣ посягательствъ со стороны смертныхъ. Личность получила религіозный оттѣнокъ; человѣкъ сталъ богомъ для людей. И поэтому всякое покушеніе на личность кажется намъ оскорбленіемъ святыни. Чья бы рука ни наносила ударъ, онъ производитъ на насъ отталкивающее впечатлѣніе только потому, что онъ посягаетъ на то священное, что заключается въ насъ и что мы должны уважать и въ себѣ въ другихъ людяхъ.
Итакъ, самоубійство осуждается потому, что оно противорѣчитъ культу человѣческой личности, на которомъ покоится вся наша мораль. Это соображеніе подтверждается тѣмъ обстоятельствомъ, что мы совершенно иначе смотримъ на самоубійство, чѣмъ народы древности. Нѣкогда въ немъ видѣли только гражданскій проступокъ по отношенію къ государству; религія же относилась по нему болѣе или менѣе индифферентно[29]. Напротивъ, для насъ оно стало по самому своему существу религіознымъ актомъ. Его осудили церковные соборы, а свѣтская власть, прибѣгая къ мѣрамъ наказанія, только слѣдовала и подражала церковной. Такъ какъ въ насъ есть безсмертная душа, частица божества, то мы должны быть священны для самихъ себя. Такъ какъ мы носимъ въ себѣ божеское начало, то мы и не можемъ быть въ полной власти смертныхъ существъ.
Но если таково основаніе, по которому самоубійство причисляли къ недозволеннымъ дѣяніямъ, то, быть можетъ, теперь это осужденіе потеряло свою цѣнность? Вѣдь, на самомъ дѣлѣ, научная критика не придаетъ ни малѣйшаго значенія подобнымъ мистическимъ представленіямъ и не допускаетъ никакихъ сверхчеловѣческихъ началъ въ человѣкѣ. И разсуждая такимъ именно образомъ, Ферри въ его Omicidio-Suicidio пришелъ къ заключенію, что всякое осужденіе самоубійства является пережиткомъ прошлаго, которому суждено исчезнуть. Считая абсурдомъ съ раціоналистической точки зрѣнія положеніе о томъ, что человѣкъ можетъ имѣть какую-нибудь цѣль внѣ самого себя, онъ умозаключаетъ отсюда, что мы всегда обладаемъ свободой отказаться отъ выгодъ совмѣстной жизни, отказываясь отъ существованія. Право на жизнь, по его мнѣнію, логически приводитъ насъ къ праву на смерть.
Но подобная аргументація слишкомъ быстро умозаключаетъ отъ формы къ существу вопроса, отъ словеснаго выраженія нашего чувства къ самому чувству. Безъ сомнѣнія, взятые сами по себѣ и въ ихъ абстрактномъ видѣ, религіозные символы, посредствомъ которыхъ мы выражаемъ уваженіе, внушаемое намъ человѣческой личностью, не соотвѣтствуютъ ничему реальному. И это очень легко доказать. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что самое-то уваженіе ровно ни на чемъ не основано. То обстоятельство, что это уваженіе играетъ главную роль въ нашемъ правѣ и въ нашей морали, должно, напротивъ, предостеречь насъ отъ подобнаго толкованія. Поэтому, вмѣсто того, чтобы буквально понимать это выраженіе, мы изслѣдуемъ его въ его сущности, посмотримъ, какъ оно возникало, и увидимъ, что если вульгарная формулировка его топорна, то это не мѣшаетъ ему имѣть объективную цѣнность.
Въ самомъ дѣлѣ, своего рода трансцендентность, приписываемая нами человѣческой личности, не представляетъ изъ себя ничего специфически ей присущаго. Ее встрѣчаемъ мы и въ другихъ случаяхъ. Она—лишь отпечатокъ, который оставляютъ на предметахъ коллективныя чувства, достигшія извѣстной силы. И именно потому, что эти чувства исходятъ изъ коллективности, и тѣ цѣли, къ которымъ благодаря имъ направляется наша дѣятельность, могутъ носить лишь коллективный характеръ. А общество имѣетъ свои потребности, не разлагаемыя на наши индивидуальныя потребности. Дѣйствія, внушаемыя намъ коллективными чувствами, не слѣдуютъ, поэтому, нашимъ личнымъ наклонностямъ: они ставятъ цѣлью не нашъ собственный интересъ, а состоятъ, по большей части, изъ лишеній и жертвъ. Когда я пощусь, я умерщвляю свою плоть, желая сдѣлать пріятное Богу; когда изъ уваженія къ какой-нибудь традиціи, смыслъ и значеніе которой я по большей части не знаю, я налагаю на себя какое-нибудь стѣсненіе, когда я плачу налоги, когда я отдаю мой трудъ и жизнь государству,—я отрекаюсь отъ части самого себя; и по тому сопротивленію, которое оказываетъ нашъ эгоизмъ подобнымъ актамъ самоотреченія, мы легко замѣчаемъ, что они требуются отъ насъ какой-то высшей властью, которой мы подчинены. И даже когда мы съ радостью идемъ навстрѣчу ея приказаніямъ, у насъ бываетъ сознаніе, что наше поведеніе опредѣляется чувствомъ подчиненія чему-то болѣе великому, чѣмъ мы сами. И какъ бы по внѣшности ни добровольно подчинялись мы голосу, диктующему намъ это самоотреченіе, мы прекрасно сознаемъ, что этотъ голосъ говоритъ намъ въ повелительномъ тонѣ, отличающемся отъ голоса инстинкта. Поэтому, хотя онъ и раздается внутри нашего сознанія, мы не можемъ, не противорѣча самимъ себя, смотрѣть на него, какъ на наше собственное побужденіе. Но мы его отчуждаемъ отъ себя такъ же, какъ дѣлаемъ это съ нашими ощущеніями, мы проецируемъ его вовнѣ, переносимъ его на какое-то существо, находящееся, по нашему представленію, внѣ насъ и выше насъ, такъ какъ оно отдаетъ намъ приказанія, а мы повинуемся его повелѣніямъ. Естественно, что все, что какъ намъ кажется, имѣетъ то же происхожденіе, носитъ такой же характеръ. И поэтому мы были принуждены вообразить какой-то міръ, выше земного міра, и населить его существами иного рода.
Таково происхожденіе всѣхъ идей о трансцендентномъ, легшихъ въ основу религіозныхъ и моральныхъ ученій, ибо инымъ способомъ нельзя объяснить моральныхъ обязательствъ. Конечно, конкретная формулировка, въ какую мы облекаемъ обыкновенно эти идеи, не имѣетъ никакой научной цѣнности. Постулируемъ-ли мы въ видѣ основы какое-нибудь особое личное существо или какую-нибудь абстрактную силу, которую мы въ смутной формѣ олицетворяемъ подъ именемъ моральнаго идеала,—во всякомъ случаѣ все это—метафоры, не отражающія вполнѣ точно реальныхъ фактовъ. Но процессъ, который отражаютъ эти идеи, все-таки остается реальнымъ. Остается несомнѣннымъ, что во всѣхъ этихъ случаяхъ причиной, обусловливающей наши дѣйствія, является сила, стоящая выше насъ, а именно общество, и что внушенныя ею намъ цѣли пользуются настоящей моральной гегемоніей. А если это такъ, то всѣ возраженія, которыя можно привести противъ обычныхъ представленій, которыми люди выражаютъ чувствуемое ими подчиненіе высшей силѣ, не могутъ уменьшить реальности этого факта. Подобная критика носитъ поверхностный характеръ и не касается сути вопроса. Поэтому, если можно утверждать, что возведеніе на пьедесталъ человѣческой личности составляетъ одну изъ цѣлей, которыя преслѣдуетъ и должно преслѣдовать современное общество, то этимъ самымъ оправдываются и всѣ вытекающія изъ этого принципа моральныя нормы, какова бы ни была цѣнность тѣхъ пріемовъ, какими ихъ оправдываютъ обыкновенно. Если доводы, которыми довольствуется толпа, не выдерживаютъ критики, достаточно изложить ихъ другимъ языкомъ для того, чтобы придать имъ все ихъ значеніе.
Дѣйствительно, эта цѣль не только стоитъ въ ряду тѣхъ, которыя ставятъ себѣ современныя общества; но законъ исторіи состоитъ въ томъ, что послѣднія стремятся мало-по-малу избавиться отъ всякой другой цѣли. Въ началѣ общество было всѣмъ, личность—ничѣмъ. Вслѣдствіе этого, наиболѣе интенсивными соціальными чувствами были тѣ, которыя привязывали личность къ коллективности: послѣдняя являлась самодовлѣющею цѣлью для самой себя. Человѣкъ считался простымъ орудіемъ въ ея рукахъ; отъ нея, казалось, получалъ онъ всѣ свои права, и по отношенію къ ней не имѣлъ никакихъ правъ, потому что онъ былъ ничто внѣ ея. Но, мало-по-малу, отношенія измѣнились. По мѣрѣ того, какъ общества становились все болѣе многолюдными и сплоченными, они дѣлались все сложнѣе, возникало раздѣленіе труда, умножались индивидуальныя различія[30], и уже приближалось время, когда между членами одной и той же группы не остается ничего общаго, кромѣ того, что всѣ они—люди. При этихъ условіяхъ, общественное чувство неизбѣжно направляется со всей своей силою на тотъ единственный предметъ, который еще остается въ его распоряженіи и которому оно сообщаетъ поэтому несравненную цѣнность. Такъ какъ человѣческая личность является единственнымъ предметомъ, который можетъ одушевить всѣ сердца, такъ какъ возвеличеніе личности является единственною цѣлью, которую можно преслѣдовать коллективно, то она не можетъ не пріобрѣсти въ глазахъ всѣхъ исключительной важности. Она поднимается такимъ образомъ выше всѣхъ человѣческихъ цѣлей и получаетъ религіозный характеръ.
Этотъ культъ человѣка представляетъ собою нѣчто совершенно иное, чѣмъ тотъ эгоистическій индивидуализмъ, о которомъ мы говорили выше и который ведетъ къ самоубійству. Не отрывая личностей отъ общества и отъ сверхиндивидуальныхъ цѣлей, этотъ культъ объединяетъ ихъ на одной мысли и дѣлаетъ изъ нихъ служителей одного и того же дѣла. Ибо тотъ человѣкъ, который ставится, такимъ образомъ, предметомъ общественной любви и почитанія, не есть та конкретная, эмпирическая личность, каковой является каждый изъ насъ; это—человѣкъ вообще, идеальное человѣчество, какъ его понимаетъ каждый народъ въ каждый моментъ своей исторіи. Никто изъ насъ не воплощаетъ его полностью, хотя никто изъ насъ и не чуждъ ему совершенно. Дѣло идетъ вѣдь не о томъ, чтобы сосредоточить каждую отдѣльную личность на самой себѣ и на ея личныхъ интересахъ, но о томъ, чтобы подчинить ее всеобщимъ интересамъ человѣческаго рода. Такая цѣль выводитъ ее за ея предѣлы; безличная и безпристрастная, она паритъ надъ всѣми частными личностями; какъ и всякій идеалъ, она можетъ быть понимаема только, какъ нѣчто высшее и господствующее надъ реальнымъ. Она господствуетъ даже надъ обществами, потому что она есть та цѣль, на которую направлена всякая соціальная дѣятельность. Вотъ почему общество уже не имѣетъ права распоряжаться ею. Общества, признавая за собою свое право на существованіе, становятся отъ личности въ зависимость и теряютъ право на ея уничтоженіе; и еще съ большимъ основаніемъ теряютъ они право разрѣшать людямъ уничтожать самихъ себя. Наше достоинство, какъ моральныхъ существъ, перестаетъ быть собственностью общины; но въ силу этого оно не становится еще нашею собственностью,—мы нисколько не пріобрѣтаемъ права дѣлать съ нимъ, что намъ угодно. Откуда, въ самомъ дѣлѣ, могли бы мы получить это право, когда общество—это существо, высшее, чѣмъ мы—само его не имѣетъ?
При этихъ условіяхъ, самоубійство необходимо причисляется къ поступкамъ безнравственнымъ; ибо оно, по своему основному принципу, отрицаетъ эту религію человѣчества. Убивая себя, человѣкъ наноситъ, говорятъ намъ, вредъ только самому себѣ, и обществу не зачѣмъ вмѣшиваться сюда, согласно древней аксіомѣ: volent non fit injuria. Это—заблужденіе. Общество оскорблено, потому что оскорблено чувство, на которомъ основываются въ настоящее время его наиболѣе почитаемыя моральныя аксіомы и которое служитъ почти единственною связью между его членами; это чувство было бы подорвано, если бы такое оскорбленіе могло совершиться безпрепятственно. Въ самомъ дѣлѣ, какимъ образомъ могло бы оно сохранить малѣйшій авторитетъ, если бы, при его оскорбленіи, моральное сознаніе не протестовало? Съ того момента, какъ человѣческая личность признается и должна быть признана святыней, которой не можетъ произвольно распоряжаться ни индивидъ, ни группа, всякое покушеніе на нее должно быть запрещено. Не важно, что преступникъ и жертва соединяются при этомъ въ одномъ лицѣ; соціальное зло, слѣдующее изъ акта, не исчезаетъ только потому, что преступникъ причинилъ страданіе только себѣ. Если фактъ насильственнаго прекращенія человѣческой жизни самъ по себѣ всегда возмущаетъ насъ, какъ оскорбленіе святыни, то мы не можемъ терпѣть его ни въ какомъ случаѣ. Уступивъ здѣсь, общественное чувство скоро потеряло бы свою силу.
Мы не хотимъ этимъ сказать, что слѣдуетъ вернуться къ тѣмъ дикимъ мѣрамъ, которые примѣнялись въ предыдущіе вѣка къ самоубійцамъ. Онѣ были установлены въ эпоху, когда, подъ вліяніемъ преходящихъ условій, всякая карательная система проводилась съ преувеличенной жестокостью. Но слѣдуетъ соблюсти принципъ, что самоубійство, какъ таковое, должно быть осуждено. Остается изслѣдовать, какими внѣшними признаками можетъ выражаться это осужденіе. Достаточно ли однѣхъ моральныхъ санкцій или нужны еще и юридическія, и какія именно? Этотъ практическій вопросъ и разсматривается въ слѣдующей главѣ.
Чтобы точнѣе опредѣлить степень безнравственности самоубійства, мы разсмотримъ предварительно, въ какихъ отношеніяхъ оно стоитъ къ другимъ безнравственнымъ дѣйствіямъ, именно къ преступленіямъ и проступкамъ.
По Lacassagne, существуетъ обратное отношеніе между статистикой самоубійствъ и статистикой преступленій противъ собственности (квалифицированныя кражи, поджоги, злостныя банкротства и т. п.). Это положеніе поддерживается отъ его имени однимъ изъ его учениковъ, докторомъ Chaussinand въ его Contribution à l’étude de la statistique criminelle[31]. Но доказательства этого положенія совершенно отсутствуютъ. По нашему автору, достаточно сравнить двѣ соотвѣтственныя кривыя, чтобы установить ихъ измѣненія въ обратномъ направленіи другъ къ другу. Въ дѣйствительности же нѣтъ никакой возможности замѣтить между ними никакого отношенія, ни прямого, ни обратнаго. Безъ сомнѣнія, начиная въ 1854 г., преступленія противъ собственности уменьшаются въ количествѣ, а число самоубійствъ возрастаетъ. Но это пониженіе отчасти фиктивно; оно происходитъ просто отъ того, что, начиная съ этого времени, суды ввели обыкновеніе измѣнять квалификацію извѣстныхъ преступленій, чтобы изымать ихъ изъ вѣдѣнія судебныхъ палатъ (cours d’assises), которымъ они были раньше подсудны, и передавать ихъ въ исправительные суды (tribunaux corrrectionnels). Вслѣдствіе этого, извѣстное число дѣлъ исчезло изъ рубрики преступленій, но только затѣмъ, чтобы перейти въ рубрику проступковъ; это истолкованіе распространилось, главнымъ образомъ, на преступленія противъ собственности и теперь получило силу закона. И если въ настоящее время статистика показываетъ ихъ уменьшеніе, то можно думать, что оно обязано этимъ исключительно способу подсчета.
Но если бы это пониженіе и было реально, все-таки изъ него нельзя было бы дѣлать никакихъ заключеній; потому что, если, начиная съ 1854 г., обѣ кривыя измѣняются въ обратномъ направленіи, то съ 1826 по 1854 г. кривая преступленій противъ собственности или подымается одновременно съ кривой самоубійствъ, хотя и не такъ быстро, или же остается на одной высотѣ. Съ 1831 по 1835 г. ежегодно насчитывалось въ среднемъ 5.095 осужденныхъ; это число увеличивается въ слѣдующемъ періодѣ до 5.732, оно достигаетъ еще 4.918 въ 1841—45 г.г., 4.992 въ 1846—50 г.г., понижаясь лишь на 2% противъ 1830 г. Кромѣ того, общій видъ обѣихъ кривыхъ исключаетъ всякую идею объ ихъ сближеніи. Кривая преступленій противъ собственности чрезвычайно неправильна; она дѣлаетъ рѣзкіе скачки отъ одного года къ другому; ея движеніе, причудливое на видъ, очевидно, зависитъ отъ множества случайныхъ условій. Наоборотъ, кривая самоубійствъ поднимается правильно и равномѣрно; за рѣдкими исключеніями въ ней не замѣчается ни рѣзкихъ подъемовъ, ни внезапныхъ паденій. Подъемъ постояненъ и прогрессивенъ. Между двумя явленіями, развитіе которыхъ такъ мало поддается сравненію, нельзя предположить существованія какой бы то ни было связи.
Г. Lacassagne, кажется, остался одинокимъ въ своемъ мнѣніи. Иначе обстоитъ дѣло съ другой теоріей, по которой самоубійство стоитъ въ связи съ другимъ рядомъ преступленій, именно съ преступленіями противъ личности и особенно съ убійствами. Эта теорія насчитываетъ многочисленныхъ приверженцевъ и заслуживаетъ серьезнаго изслѣдованія[32].
Начиная съ 1883 года, Герри отмѣчаетъ, что преступленія противъ личности вдвое многочисленнѣе въ департаментахъ Юга, чѣмъ въ департаментахъ Сѣвера, между тѣмъ какъ по отношенію къ самоубійствамъ замѣчается обратное. Позднѣе Despine вычислилъ, что въ 14 департаментахъ, гдѣ кровавыя преступленія случаются чаще всего, на милліонъ жителей приходится всего 30 самоубійствъ, тогда какъ это число возрастаетъ до 82 въ 14 другихъ департаментахъ, гдѣ тѣ же преступленія гораздо рѣже. Тотъ же авторъ прибавляетъ, что въ департаментѣ Сены на 100 приговоровъ насчитывается только 17 преступленій противъ личности, а средняя самоубійствъ достигаетъ 427 на милліонъ, тогда какъ на Корсикѣ процентъ первыхъ достигаетъ 83, а вторыхъ — случается всего лишь 18 на милліонъ жителей.
Тѣмъ не менѣе, эти заключенія оставались одиночными, пока ими не воспользовалась итальянская криминологическая школа. Ферри и Морселли, въ особенности, положили ихъ въ основу цѣлой теоріи.
По нимъ, антагонизмъ между самоубійствомъ и убійствомъ является абсолютно всеобщимъ закономъ. Идетъ ли рѣчь объ ихъ географическомъ распространеніи, или объ ихъ эволюціи во времени, повсюду замѣчается, что они находятся въ обратномъ отношеніи другъ къ другу. Допуская наличность этого антагонизма, его можно объяснять двоякимъ образомъ. Или же убійство и самоубійство являются двумя теченіями, настолько противоположными другъ къ другу, что одно завоевываетъ себѣ почву лишь за счетъ другого; или же они представляютъ собою два разныхъ русла одного и того же потока, питаемыхъ однимъ и тѣмъ же источникомъ, такъ что ни одно русло не можетъ наполниться, не истощая настолько же другого. Изъ этихъ двухъ возможныхъ объясненій, итальянскіе криминологи приняли второе. Они видятъ въ самоубійствѣ и убійствѣ проявленія одного и того же состоянія, слѣдствія одной и той же причины, которая выражается то въ одной, то въ другой, не будучи въ состояніи одновременно осуществиться и въ той, и въ другой.
Къ принятію подобнаго толкованія ихъ побудило то, что, по ихъ мнѣнію, обратная зависимость, наблюдающаяся между обоими явленіями, совсѣмъ не исключаетъ параллелизма между ними. Если существуютъ условія, подъ вліяніемъ которыхъ они измѣняются въ обратномъ направленіи, то есть и другія, которыя дѣйствуютъ на нихъ одинаково. Такъ, Морселли говоритъ, что температура оказываетъ на нихъ одно и то же дѣйствіе; они достигаютъ максимума въ то время, когда приближается жаркая погода; оба явленія чаще у мужчинъ, чѣмъ у женщинъ; оба, наконецъ, по Ферри, умножаются съ возрастомъ. Поэтому, будучи противоположны въ извѣстныхъ отношеніяхъ, въ другихъ они обнаруживаютъ одинаковую природу. Но факторы, вліяніе которыхъ сказывается на нихъ одинаково, всѣ — индивидуальны; они или прямо относятся къ извѣстнымъ состояніямъ организма (возрастъ, полъ), или же идутъ изъ космической среды, которая можетъ дѣйствовать на моральную личность только черезъ посредство личности физической. Такимъ образомъ, убійство и самоубійство сближаются при извѣстныхъ индивидуальныхъ условіяхъ. Психологическая организація, предрасполагающая къ тому и другому, одна и та же: двѣ эти склонности въ сущности составляютъ разновидности одного и того же темперамента. Ферри и Морселли, слѣдуя за Ломброзо, сдѣлали даже попытку опредѣлить этотъ темпераментъ. Онъ характеризуется ослабленіемъ организма, ставящимъ человѣка въ неблагопріятныя для борьбы условія. Убійца и самоубійца—оба являются типами вырожденія и безсилія; одинаково неспособные играть полезную роль въ обществѣ, они, въ силу этого, обречены на пораженіе.
И это одинаковое предрасположеніе, которое само по себѣ не склоняется ни въ ту, ни въ другую сторону, принимаетъ, соотвѣтственно характеру соціальной среды, форму то убійства, то самоубійства; такимъ образомъ и создается тотъ контрастъ, который, несмотря на всю его реальность, не можетъ, однако, замаскировать основного тождества. Отсюда, тамъ, гдѣ нравы вообще кротки и мирны, гдѣ существуетъ страхъ передъ пролитіемъ человѣческой крови, побѣжденный подчиняется, признаетъ свое безсиліе и, предупреждая дѣйствіе естественнаго отбора, отступаетъ отъ борьбы, лишая себя жизни. Тамъ же, гдѣ, наоборотъ, средняя мораль носитъ болѣе жестокій характеръ, гдѣ жизнь человѣческая чтится менѣе, онъ возмущается, объявляетъ обществу войну и убиваетъ другихъ, вмѣсто того, чтобы убивать себя. Словомъ, самоубійство и убійство, оба суть акты насилія. Но насиліе, лежащее въ ихъ корнѣ, въ одномъ случаѣ, не встрѣчая противодѣйствія въ соціальной средѣ, становится убійствомъ; въ другомъ же, сдерживаемое общественнымъ сознаніемъ, оно обращается къ своему источнику, и жертвою его становится субъектъ, которому оно обязано своимъ происхожденіемъ.
Самоубійство, такимъ образомъ, признается преобразованнымъ и смягченнымъ убійствомъ. При такой характеристикѣ оно представляется почти что благодѣтельнымъ; ибо если само по себѣ оно и не благо, то, по крайней мѣрѣ, меньшее зло, избавляющее насъ отъ худшаго. Пожалуй, даже не слѣдуетъ пытаться сдерживать его развитіе запретительными мѣрами; вѣдь это могло бы разнуздать влеченіе къ убійству. Самоубійство, въ такомъ объясненіи, является предохранительнымъ клапаномъ, который не слѣдуетъ запирать. И, наконецъ, самоубійство представляетъ огромное преимущество, избавляя насъ безъ общественнаго вмѣшательства, наивозможно простымъ и экономнымъ способомъ, отъ извѣстнаго количества безполезныхъ или вредныхъ субъектовъ. Не предпочтительнѣе ли было бы предоставить имъ мирно уничтожить самихъ себя, нежели вынуждать общество извергать ихъ насильственно изъ своего лона.
Но обосновано ли это остроумное положеніе? Вопросѣ распадается на двѣ половины, и каждую надлежитъ изслѣдовать отдѣльно. Тождественны ли психологическія условія преступленія и самоубійства? Существуетъ ли антагонизмъ между соціальными условіями, отъ которыхъ они зависятъ?Чтобы установить психологическое единство обоихъ явленій, приводятся факты троякаго рода.
Прежде всего, полъ оказываетъ одинаковое вліяніе какъ на самоубійство, такъ и на убійство. Выражаясь точнѣе, вліяніе пола гораздо въ большей степени является слѣдствіемъ причинъ соціальныхъ, чѣмъ органическихъ. Женщины убиваютъ себя и другихъ рѣже, чѣмъ мужчины, не потому, что онѣ разнятся отъ нихъ физіологически, но потому что онѣ не одинаково участвуютъ въ общественной жизни. Мало того, женщина фактически не обнаруживаетъ одинаковаго отвращенія къ обоимъ этимъ видамъ имморальности. Забываютъ, что существуютъ виды убійства, спеціально совершаемыя женщинами; это—дѣтоубійства, выкидыши и отравленія. Всѣ тѣ виды убійствъ, которые доступны женщинѣ при современныхъ условіяхъ ея жизни, она совершитъ такъ же часто, или даже чаще, чѣмъ мужчина. По Oettingen’у[33], половину семейныхъ убійствъ приходится отнести на ея счетъ. Ничто не даетъ, поэтому, права предполагать, что она, въ силу своей прирожденной организаціи, отличается большимъ уваженіемъ къ чужой жизни; ей недостаетъ только случая, ибо она менѣе замѣшана въ борьбу за жизнь. Причины, которыя толкаютъ человѣка на кровавыя преступленія, дѣйствуютъ на женщину менѣе, чѣмъ на мужчину, потому что она имѣетъ преимущество находиться внѣ круга ихъ вліянія. Тѣмъ же объясняется и то явленіе, что женщина менѣе подвержена смерти отъ несчастныхъ случаевъ; на 100 такихъ смертей только 20 падаетъ на женшинъ.
Къ тому же, если даже соединить въ одну рубрику всѣ виды предумышленнаго убійства, отцеубійства, дѣтоубійства, отравленія, все-же процентъ, падающій на женщинъ, въ общемъ останется еще очень высокимъ. Во Франціи, изъ 100 подобныхъ преступленій, отъ 38 до 39 совершается женщинами; это число поднимается даже до 42, если причислить сюда выкидыши. Въ Германіи это отношеніе доходитъ до 51%, въ Австріи до 52%. Правда, при этомъ оставляются въ сторонѣ убійства неумышленныя; но вѣдь убійство только тогда и является настоящимъ убійствомъ, когда оно совершается предумышленно. Съ другой стороны, убійства, специфическія для женщинъ—дѣтоубійство, выкидышъ,—убійства въ семьѣ, по самой сущности своей, труднѣе раскрываются. Поэтому значительное ихъ количество ускользаетъ отъ суда, а слѣдовательно, и отъ статистики. Допуская, съ очень большей вѣроятностью, что женщина пользуется той же снисходительностью при слѣдствіи, какая ей несомнѣнно оказывается на судѣ, гдѣ она оправдывается гораздо чаще, чѣмъ мужчина, можно думать, что, въ концѣ-концовъ, склонность къ убійству не должна сильно разниться у обоихъ половъ. Наоборотъ, извѣстно, насколько великъ иммунитетъ женщины по отношенію къ самоубійству.
Вліяніе возраста на то и другое явленіе не обнаруживаетъ ни малѣйшихъ различій. По Ферри, убійства, какъ и самоубійства, учащаются съ возрастомъ. Морселли высказываетъ противоположное мнѣніе[34]. Истина заключается въ томъ, что здѣсь нѣтъ ни прямого, ни обратнаго отношенія. Въ то время, какъ число самоубійствъ возрастаетъ правильно до самой старости, количество обоихъ видовъ предумышленнаго убійства достигаетъ своего апогея въ зрѣломъ возрастѣ, около 30—35 лѣтъ, и затѣмъ сокращается. Это видно изъ таблицы XXXI. Изъ нея невозможно извлечь ни малѣйшаго доказательства ни въ пользу тождественности природы самоубійства и убійства, ни въ пользу антагонизма между ними.
| На 100.000 жителей каждаго возраста приходится | На 100.000 жителей обоего пола въ каждомъ возрастѣ приходится самоубійствъ | |||
| Умышленныхъ убійствъ. | Предумышленныхъ убійствъ | Мужчинъ. | Женщинъ. | |
| Отъ 16 до 21[36] | 6,2 | 8 | 14 | 9 |
| 21 25 | 9,7 | 14,9 | 23 | 9 |
| 25 30 | 15,4 | 15,4 | 30 | 9 |
| 30 40 | 11 | 15,9 | 33 | 9 |
| 40 50 | 6,9 | 11 | 50 | 12 |
| 50 60 | 2 | 6,5 | 69 | 17 |
| Свыше | 2,3 | 2,5 | 91 | 20 |
Остается вліяніе температуры. Соединяя всѣ преступленія противъ личности, мы получаемъ кривую, повидимому, подтверждающую теорію итальянской школы. Она подымается до іюня и правильно спускается до декабря такъ же, какъ и кривая самоубійства. Но этотъ результатъ получается просто потому, что подъ эту общую рубрику „преступленія противъ личности“ заносятъ также изнасилованія и покушенія противъ общественной нравственности. Такъ какъ эти преступленія достигаютъ своего максимума въ іюнѣ и такъ какъ они гораздо многочисленнѣе, чѣмъ покушенія на жизнь, то они и придаютъ кривой свою форму. Но они не обладаютъ никакимъ родствомъ съ убійствомъ; поэтому, чтобы узнать зависимость послѣдняго отъ времени года, слѣдуетъ ихъ выдѣлить особо. Производя эту операцію и, кромѣ того, отдѣляя другъ отъ друга различные виды убійства, мы не найдемъ и слѣда указаннаго параллелизма.
| Умышленныхъ убійствъ. | Предумышлен. убійствъ. | Дѣтоубійствъ. | Смертельныхъ пораненій. | |
| Январь | 560 | 829 | 647 | 830 |
| Февраль | 664 | 926 | 750 | 937 |
| Мартъ | 600 | 766 | 783 | 840 |
| Апрѣль | 574 | 712 | 662 | 867 |
| Май | 587 | 809 | 666 | 983 |
| Іюнь | 644 | 853 | 552 | 933 |
| Іюль | 614 | 776 | 491 | 919 |
| Августъ | 716 | 849 | 501 | 997 |
| Сентябрь | 665 | 839 | 495 | 993 |
| Октябрь | 653 | 815 | 478 | 892 |
| Ноябрь | 650 | 942 | 497 | 960 |
| Декабрь | 591 | 866 | 542 | 886 |
Въ самомъ дѣлѣ, наростаніе цифры самоубійствъ идетъ правильно и непрерывно, приблизительно отъ января до іюня такъ же, какъ и ея уменьшеніе въ слѣдующую половину года; различные виды убійства, наоборотъ, колеблются изъ мѣсяца въ мѣсяцъ самымъ причудливымъ образомъ. Не только общій ходъ представляется совершенно инымъ, но даже ихъ максимумы и минимумы не совпадаютъ. Умышленныя убійства имѣютъ два максимума, одинъ въ февралѣ, другой—въ августѣ; предумышленныя убійства—также два, но нѣсколько иные: одинъ—въ февралѣ, другой—въ ноябрѣ. Дѣтоубійства достигаютъ его въ маѣ; для смертельныхъ ранъ максимумъ—въ августѣ и октябрѣ; если высчитывать измѣненія не по мѣсяцамъ, но по временамъ года, различія будутъ не менѣе замѣтны. Осенью насчитывается почти столько же умышленныхъ убійствъ, сколько и лѣтомъ (1.968 вмѣсто 1.974), зимою ихъ больше, чѣмъ весною. Предумышленныя совершаются чаще всего зимою (2.621), затѣмъ слѣдуетъ осень (2.596), лѣто (2.478) и, наконецъ, весна (2.287). Дѣтоубійства особенно часты весною (2.111), затѣмъ слѣдуетъ зима (1.939). Пораненія лѣтомъ и осенью держатся на одинаковомъ уровнѣ (2.854 и 2.845); затѣмъ слѣдуетъ весна (2.690), ей немногимъ уступаетъ зима (2.653). Совершенно иначе, какъ мы видѣли, распредѣляются самоубійства.
Кромѣ того, если бы склонность къ самоубійству была бы только сдержаннымъ влеченіемъ къ убійству, то слѣдовало бы ожидать, что убійцы, поставленные въ невозможность удовлетворить свои смертоносные инстинкты на другихъ, станутъ своими собственными жертвами. Влеченіе къ убійству должно было бы, подъ вліяніемъ тюремнаго заключенія, преобразовываться во влеченіе къ самоубійству. Но, по свидѣтельству большинства наблюдателей, замѣчается обратное явленіе: крупные преступники рѣдко прибѣгаютъ къ самоубійству. Cazauvieilh собралъ черезъ врачей французскихъ каторжныхъ тюремъ свѣдѣнія о численности самоубійствъ среди каторжанъ[38].
Въ Рошфорѣ, за 30 лѣтъ, наблюдался всего одинъ случай; въ Тулонѣ, гдѣ число заключенныхъ достигаетъ до 3000 и 4.000 человѣкъ (1814—1834)—ни одного. Въ Брестѣ факты нѣсколько другіе: за 17 лѣтъ, при 3000 (въ среднемъ) заключенныхъ, случилось 13 самоубійствъ, что составляетъ въ годъ 21 случай на 100.000; эта цифра, болѣе высокая, чѣмъ предыдущія, не должна насъ удивлять, такъ какъ относится къ составу главнымъ образомъ мужскому и взрослому. По доктору Лилю, на 9.320 смертей, случившихся на каторгѣ съ 1816 по 1837 годъ включительно, приходится всего лишь 6 самоубійствъ“[39][40].
Изъ анкеты, произведенной докторомъ Ferrus’омъ, слѣдуетъ, что за 7 лѣтъ въ различныхъ центральныхъ тюрьмахъ съ населеніемъ (въ среднемъ) въ 15.111 заключенныхъ случилось только 30 самоубійствъ. Въ каторгѣ замѣчено еще болѣе слабое соотношеніе, именно 5 самоубійствъ съ 1838 по 1845 г. на среднее населеніе въ 7.041 человѣкъ[41]. Brierre de Boismont подтверждаетъ послѣдній фактъ и добавляетъ: „Профессіональные убійцы, крупные преступники прибѣгаютъ къ этому средству, чтобы избавиться отъ отбыванія наказанія, гораздо рѣже, чѣмъ арестанты, не столь глубоко развращенные[42]“. Докторъ Леруа также замѣчаетъ, что „профессіональные негодяи (coquins de profession), завсегдатаи каторги“ рѣдко покушаются на свою жизнь[43].
Два статистика, цитируемые одинъ у Морселли[44], а другой у Ломброзо[45], правда, пытаются установить, что заключенные, въ общемъ, отличаются исключительной склонностью къ самоубійству. Но такъ какъ въ ихъ данныхъ убійцы не выдѣляются изъ ряда другихъ преступниковъ, то отсюда невозможно сдѣлать никакихъ заключеній по интересующему насъ вопросу. Эти данныя подтверждаютъ наши предыдущіе выводы. Въ самомъ дѣлѣ, они доказываютъ, что само по себѣ заключеніе развиваетъ очень сильную склонность къ самоубійству. Если даже не считать тѣхъ, кто убиваетъ себя тотчасъ послѣ ареста и до осужденія, все же остается значительное число самоубійствъ, которыя можно приписать только вліянію, оказываемому тюремною жизнью[46]. Но въ такомъ случаѣ, заключенный убійца долженъ былъ бы испытывать влеченіе необычайной силы къ добровольной смерти; вѣдь вліяніе тюрьмы должно было бы еще болѣе усиливать то прирожденное предрасположеніе, какое ему приписывается. Но на дѣлѣ оказывается, что въ этомъ отношеніи убійцы стоятъ, скорѣе, ниже средней, чѣмъ выше; такимъ образомъ, фактъ этотъ ничуть не подтверждаетъ гипотезы, по которой убійца долженъ-былъ бы, въ силу одного только своего темперамента, имѣть естественную склонность къ самоубійству, всегда готовую обнаружиться, какъ только этому благопріятствуютъ обстоятельства. Впрочемъ, мы не утверждаемъ и того, что убійцы обладаютъ настоящимъ иммунитетомъ; имѣющіяся у насъ данныя недостаточны для рѣшенія вопроса. Возможно, что, при извѣстныхъ условіяхъ, важные преступники, не задумываясь, сводятъ свои счеты съ жизнью и разстаются съ ней довольно легко. Но здѣсь, во всякомъ случаѣ, нельзя говорить объ общности и необходимости явленія, которыхъ логически требуетъ доктрина итальянской школы. Только это мы и хотѣли доказать[47].
Остается разсмотрѣть второе положеніе итальянской школы. Установивъ, что убійство и самоубійство не происходятъ изъ одного источника, надо изслѣдовать, имѣется-ли реальный антагонизмъ между соціальными условіями, отъ которыхъ они зависятъ.
Вопросъ этотъ болѣе сложенъ, чѣмъ это думали наши итальянскіе авторы и многіе изъ ихъ противниковъ. Несомнѣнно, что въ извѣстномъ числѣ случаевъ законъ обратнаго отношенія не подтверждается. Довольно часто оба явленія, вмѣсто того, чтобы расходиться или исключать другъ друга, развиваются параллельно. Такъ, во Франціи, тотчасъ же послѣ войны 1870 г., число умышленныхъ убійствъ обнаружило нѣкоторую тенденцію къ увеличенію. Въ среднемъ, на годъ приходилось—105, въ періодъ 1861—65 г.г.; это число выросло до 163 въ 1871—1876; число же предумышленныхъ убійствъ за то же время повысилось съ 175 до 201. Но, въ продолженіе этого же времени, число самоубійствъ также возрасло въ значительной пропорціи. То же явленіе замѣчалось въ періодъ съ 1840 по 1850. Въ Пруссіи число самоубійствъ съ 1865 по 1870 г. не превышало 3.658, въ 1876 г. оно достигло 4.459, въ 1878 г.—5.042, увеличившись на 36%. Оба вида убійства слѣдовали тѣмъ же ходомъ; съ 151 въ 1869 году число ихъ послѣдовательно росло до 166 въ 1874 г., до 221 въ 1875 г., до 253 въ 1878, увеличившись на 67%[48]. То же явленіе замѣчено и для Саксоніи. До 1870 г. число самоубійствъ колебалось между 600 и 700; только въ 1868 г. оно достигло 800. Начиная съ 1876 г. оно достигаетъ 981, затѣмъ 1.114 и 1.126, наконецъ въ 1880 г.—1.171[49]. Параллельно съ нимъ, число покушеній на чужую жизнь увеличилось съ 637 въ 1873 г. до 2.232 въ 1878 г.[50]. Въ Ирландіи, съ 1865 г. по 1880 г. число самоубійствъ возрасло на 29%; число убійствъ возрасло также и почти въ той же пропорціи (23%)[51]. Въ Бельгіи, съ 1841 по 1885 г. число убійствъ возрасло съ 47 до 139, а самоубійствъ съ 240 до 670, что составляетъ увеличеніе на 195% для первыхъ и на 178% для вторыхъ. Эти цифры такъ мало соотвѣтствуютъ закону, что Ферри пытался даже подвергнуть сомнѣнію точность бельгійской статистики. Но, даже принимая во вниманіе только послѣдніе годы, данныя о которыхъ менѣе всего сомнительны, мы приходимъ къ тѣмъ же результатамъ. Съ 1874 по 1885 г. увеличеніе числа убійствъ составляетъ 51% (139 случаевъ вмѣсто 92) и числа самоубійствъ 79% (670 случаевъ вмѣсто 374).
Географическое распредѣленіе обоихъ явленій даетъ мѣсто подобнымъ же заключеніямъ. Во Франціи наибольшее количество самоубійствъ насчитывается въ департаментахъ: Сены, Сены-и-Марны, Сены-и-Уазы, Марны. Не имѣя того же первенства по отношенію къ числу убійствъ, они, тѣмъ не менѣе, и здѣсь стоятъ далеко не на послѣднемъ мѣстѣ: такъ, Сена занимаетъ 26-ое для умышленныхъ и 17-ое для предумышленныхъ убійствъ, Сена-и-Марна—33-ье и 14-ое, Сена-и-Уаза—15-ое и 24-ое, Марна—27-ое и 21-ое. Варъ, занимая 10-ое мѣсто по отношенію къ самоубійствамъ, стоитъ на 5-омъ для предумышленныхъ и на 6-омъ для умышленныхъ убійствъ. Въ деп. Устья-Роны, гдѣ много самоубійствъ, не меньше и убійствъ[52]. На картѣ самоубійствъ, равно какъ и на картѣ убійствъ, Иль-де-Франсъ окрашенъ въ темную краску такъ же, какъ и полоса, образуемая департаментами у Средиземнаго моря, съ тою только разницей, что первая область окрашена не такъ густо на картѣ убійствъ, какъ на картѣ самоубійствъ, вторая же представляетъ обратную картину. То же и въ Италіи: Римъ по отношенію къ самоубійствамъ занимаетъ третье мѣсто въ ряду прочихъ судебныхъ округовъ и четвертое въ отношеніи квалифицированныхъ убійствъ. Наконецъ, мы видѣли, что на низшей ступени человѣческихъ обществъ, гдѣ жизнь мало уважается, самоубійства часто бываютъ крайне многочисленны.
Но какъ бы ни были безспорны эти факты и какое бы значеніе имъ ни слѣдовало придавать, существуютъ факты противоположнаго характера, которые отличаются не меньшимъ постоянствомъ и еще гораздо большей многочисленностью. Если въ нѣкоторыхъ случаяхъ оба явленія уживаются другъ съ другомъ, по крайней мѣрѣ, отчасти, то въ другихъ они находятся въ явномъ антагонизмѣ.
1°. Если въ извѣстные періоды столѣтія обѣ кривыя и двигались въ одномъ направленіи, то, взятыя въ цѣломъ или по крайней мѣрѣ на протяженіи достаточнаго времени, онѣ расходятся между собою достаточно ясно. Во Франціи, съ 1826 по 1880 г., число самоубійствъ, какъ мы видѣли, правильно увеличивается, число же убійствъ, наоборотъ, клонится къ уменьшенію, хотя и съ меньшей скоростью. За 1826-30 г.г. ежегодно судилось за умышленное убійство въ среднемъ 279 человѣкъ въ годъ; за 1876—80 г.г. ихъ было не больше 160, и въ промежуткѣ между этими періодами число судившихся падало даже до 121 чел. за 1861—1865 г.г. и до 119 за 1856—60 г.г. Въ два періода, около 1845 г. и сейчасъ же послѣ войны, замѣчалась тенденція къ увеличенію; но если отвлечься отъ второстепенныхъ колебаній, то общее движеніе въ сторону уменьшенія остается совершенно очевиднымъ. Уменьшеніе выражается 43%, и оно тѣмъ болѣе ощутительно, что населеніе за то же время увеличилось на 16%.
Уменьшеніе не такъ замѣтно по отношенію къ числу предумышленныхъ убійствъ. Въ 1826—30 г.г. было осуждено 258 чел.; въ 1876—80 г.г.—все еще 239. Уменьшеніе становится замѣтнымъ, только принявъ въ расчетъ увеличеніе населенія. Эта разница въ эволюціи предумышленнаго убійства нисколько не должна насъ удивлять. Въ самомъ дѣлѣ, оно является преступленіемъ смѣшаннаго характера, имѣющимъ нѣкоторыя общія черты съ убійствомъ умышленнымъ, но также и рознящимся отъ него въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ; оно зависитъ, отчасти, и отъ другихъ причинъ. Иногда, это просто то же умышленное убійство, но только болѣе обдуманное и преднамѣренное, иногда же оно является простымъ спутникомъ преступленій противъ собственности. Въ послѣднемъ случаѣ, оно находится въ зависимости отъ другихъ факторовъ, чѣмъ вообще убійство. Оно опредѣляется не той суммой побужденій всякаго рода, которыя толкаютъ на пролитіе крови, но зависитъ отъ вліянія многоразличныхъ мотивовъ, побуждающихъ къ воровству.
Двойственность этихъ обоихъ видовъ преступленія замѣтна уже на таблицѣ ихъ измѣненій по мѣсяцамъ и временамъ года. Предумышленное убійство достигаетъ своей кульминаціонной точки зимою и особенно въ ноябрѣ, совсѣмъ какъ и преступленія противъ собственности. Такимъ образомъ эволюція убійства, въ его чистомъ видѣ, лучше прослѣживается по кривой умышленнаго убійства, а не по кривой предумышленнаго.
То же явленіе наблюдается и въ Пруссіи. Въ 1834 г. было начато 368 слѣдствій по дѣламъ объ убійствахъ и нанесеніи смертельныхъ ранъ, т. е. одно на 29.000 жителеЙ. Въ 1851 г. ихъ было уже только 257, или одно на 53.000 жителей. Затѣмъ уменьшеніе продолжалось въ томъ же направленіи, хотя и болѣе медленно. Въ 1852 г. одно слѣдствіе производилось еще на 76.000 жит.; въ 1873 г. одно уже только на 109.000 жит.[53] Въ Италіи, съ 1875 по 1890 г., уменьшеніе числа убійствъ простыхъ и квалифицированныхъ выражалось 18% (2.660 вмѣсто 3.280), тогда какъ число самоубійствъ увеличилось на 80%[54]. Тамъ, гдѣ число убійствъ не уменьшается, оно остается по крайней мѣрѣ безъ движенія. Въ Англіи, съ 1860 по 1865 г., насчитывалось ежегодно 359 случаевъ убійства, въ 1881—85 г.г. ихъ было всего 329; въ Австріи ихъ было 528 за 1866—70 г.г. и только 510 за 1881—85 г.г.[55], и весьма вѣроятно, что если въ этихъ различныхъ странахъ отдѣлить убійство отъ предумышленнаго убійства, то регрессія стала бы еще болѣе замѣтной. За то же время во всѣхъ этихъ государствахъ количество самоубійствъ увеличилось.
Г. Тардъ, однако, пытался показать, что уменьшеніе числа убійствъ во Франціи было только кажущимся[56]. Оно объясняется будто бы тѣмъ, что къ дѣламъ, прошедшимъ черезъ судъ присяжныхъ, не присоединяли дѣлъ, оставленныхъ прокурорскимъ надзоромъ безъ движенія или прекращенныхъ за отсутствіемъ состава преступленія. Согласно этому автору, число умышленныхъ убійствъ, оставленныхъ такимъ образомъ безъ судебнаго преслѣдованія и поэтому не вошедшихъ въ итоги судебной статистики, не перестаетъ увеличиваться; присоединивъ ихъ къ однороднымъ преступленіямъ, бывшимъ предметомъ судебнаго разбирательства мы получаемъ непрерывную прогрессію вмѣсто указанной регрессіи. Къ несчастью, доказательство, приводимое имъ въ подтвержденіе своего мнѣнія, основано на слишкомъ остроумномъ сопоставленіи цифръ. Онъ довольствуется сравненіемъ числа убійствъ обоихъ видовъ, не дошедшихъ до судебнаго разбирательства, за періодъ 1861—65 г.г. съ періодами за 1876—80 и 1880—85 г.г. и показываетъ, что второй и особенно третій стоятъ по численности выше перваго. Но именно періодъ 1861—65 г.г. является совершенно исключительнымъ изо всего столѣтія по минимальному количеству дѣлъ, прекращенныхъ до суда; по неизвѣстнымъ намъ причинамъ, число ихъ исключительно низко. Такимъ образомъ, періодъ этотъ совершенно не годится, какъ исходная точка сравненія. Да и вообще, нельзя строить законъ на сравненіи двухъ-трехъ цифръ. Если бы, вмѣсто того, чтобы брать такую отправную точку, г. Тардъ наблюдалъ бы въ теченіе болѣе долгаго времени измѣненія, которымъ подвергалось число этихъ дѣлъ, то онъ пришелъ бы къ совершенно другому заключенію. Вотъ, въ самомъ дѣлѣ, результаты подобной работы.
| 1835—38 | 1839—40 | 1846—50 | 1861—65 | 1876—80 | 1880—85 | |
| Умышленныхъ убійствъ | 442 | 503 | 408 | 223 | 322 | 322 |
| Предумышленныхъ убійствъ. | 313 | 320 | 333 | 217 | 231 | 252 |
Цифры измѣняются не совсѣмъ правильно; но съ 1835 по 1885 годъ онѣ замѣтно уменьшаются, несмотря на увеличеніе, происшедшее около 1876 года. Уменьшеніе представляетъ для умышленныхъ убійствъ 37% и для предумышленныхъ 24%. Здѣсь, стало быть, нѣтъ ничего, что позволяло бы заключить о возрастаніи соотвѣтствующей преступности[58].
2°. Въ странахъ, гдѣ замѣчается усиленіе убійствъ и самоубійствъ, числа ихъ измѣняются не въ одинаковыхъ пропорціяхъ; никогда оба явленія не достигаютъ максимума въ одномъ и томъ же мѣстѣ. Наоборотъ, по общему правилу, тамъ, гдѣ убійство сильно распространено, ему соотвѣтствуетъ своего рода иммунитетъ по отношенію къ самоубійству.
Испанія, Ирландія и Италія суть три страны Европы, гдѣ меньше всего самоубійствъ; въ первой на милліонъ жителей ихъ приходится 17; во второй—21 и въ третьей—37. Наоборотъ, нѣтъ такихъ странъ, гдѣ бы убивали больше. Это единственныя страны, гдѣ число умышленныхъ убійствъ превышаетъ число самоубійствъ. Въ Испаніи убійствъ происходитъ втрое больше, чѣмъ самоубійствъ (1.484 убійства на годъ за періодъ 1885—89 гг. и только 514 самоубійствъ); въ Ирландіи первыхъ вдвое больше, чѣмъ вторыхъ (225 противъ 116), въ Италіи въ полтора раза больше (2.322 противъ 1.437). Наоборотъ, Франція и Пруссія отличаются распространенностью самоубійства (160 и 260 на милліонъ); убійствъ же здѣсь въ десять разъ меньше: Франція насчитываетъ ихъ только 734 случая и Пруссія 459 ежегодно въ среднемъ за періодъ 1882—88 гг.
Тѣ же отношенія наблюдаются и внутри каждой страны. На картѣ самоубійствъ Италіи сѣверъ сплошь окрашенъ въ темную краску, весь же югъ совершенно чистъ; какъ разъ обратное замѣчается относительно убійствъ. Если, далѣе, распредѣлить итальянскія провинціи на два класса по проценту самоубійствъ и посмотрѣть, каковъ въ нихъ же процентъ убійствъ, то антагонизмъ обнаружится еще рѣзче;
| 1-ый классъ. | Отъ | 4,1 | самоуб. | до | 30 на 1 | мил. | 271,9 | уб. | на 1 | милліонъ. |
| 2-ой | 30 | 80 | 95,2 |
Въ Калабріи убиваютъ больше, чѣмъ гдѣ-либо: здѣсь на милліонъ бываетъ 69 убійствъ; нѣтъ зато провинціи, гдѣ бы самоубійство случалось рѣже.
Во Франціи департаменты, гдѣ совершается больше всего умышленныхъ убійствъ, это — Корсика, Восточные Пиренеи, Лозера и Ардэмъ. Но по отношенію къ самоубійствамъ Корсика спускается съ перваго мѣста на 85-ое; Восточные Пиренеи на 63-ье, Лозера на 83-ье и наконецъ Ардэмъ на 68-ое[59].
Въ Австріи самоубійства достигаютъ своего максимума въ нижней Австріи, Богеміи и Моравіи, между тѣмъ какъ они слабо развиты въ Крайнѣ и Далмаціи. Наоборотъ, Далмація насчитываетъ 79 убійствъ на 1.000.000 жителей и Крайна—57,4, тогда какъ Нижняя Австрія только—14, Богемія—11, и Моравія —15.
3°. Мы установили, чта войны оказываютъ на увеличеніе самоубійствъ задерживающее вліяніе. Онѣ производятъ то же дѣйствіе на воровство, вымогательство, злоупотребленіе довѣріемъ и т. п. Но одно преступленіе составляетъ исключеніе. Это—убійство. Во Франціи въ 1870 г. число умышленныхъ убійствъ, достигавшее въ среднемъ 119 за 1866—69 гг., вдругъ поднялось до 133 и затѣмъ до 224 въ 1871 г., увеличившись такимъ образомъ на 88%[60], чтобы упасть до 162 въ 1872 году. Это увеличеніе окажется еще болѣе значительнымъ, если вспомнить, что возрастъ, на который приходится наибольшее количество убійствъ, опредѣляется 30 годами и что вся молодежь въ то время была подъ знаменами. Слѣдовательно, преступленія, которыя она совершила бы въ мирное время, не вошли въ статистическія данныя. Болѣе того, несомнѣнно, разстройство судебной администраціи должно было помѣшать раскрытію многихъ преступленій, и не одно слѣдствіе оканчивалось ничѣмъ. Если, несмотря на такія двѣ причины къ уменьшенію число зарегистрированныхъ убійствъ увеличилось, то можно представить себѣ, насколько больше было дѣйствительное увеличеніе.
Также и въ Пруссіи, когда вспыхнула война съ Даніей въ 1864 г., число убійствъ поднялось съ 137 до 169,—уровень, котораго оно не достигало съ 1854 г.; въ 1865 г. оно падаетъ до 153, но поднимается въ 1866 г. (159), несмотря на мобилизацію прусской арміи. Въ 1870 г. отмѣчено сравнительно съ 1869 г. легкое пониженіе (151 случай вмѣсто 185); но насколько же оно слабѣе, чѣмъ по отношенію къ другимъ преступленіямъ! Въ это же время квалифицированное воровство понижается на половину: 4.599 въ 1870 г. вмѣсто 8.676 въ 1869 г. Въ этихъ цифрахъ смѣшаны вдобавокъ умышленныя и предумышленныя убійства; но эти преступленія не имѣютъ одинакового значенія, и мы знаемъ, что во Франціи только число первыхъ увеличилось во время войны. Если, такимъ образомъ, общее увеличеніе убійствъ всѣхъ разрядовъ не очень значительно, то можно думать, что умышленныя убійства, отдѣленныя отъ предумышленныхъ, обнаружили бы болѣе рѣзкое увеличеніе. Кромѣ того, если бы можно было возстановить всѣ случаи, которые несомнѣнно упущены въ вышеуказанныхъ двухъ случаяхъ, то это кажущееся пониженіе было бы сведено на нѣтъ. Наконецъ, крайне знаменательно, что число неумышленныхъ убійствъ замѣтно подымается за это время,—съ 268 въ 1869 г. до 303 въ 1870 г. и до 310 въ 1871 г.[61] Не доказываетъ ли это, что во время войны менѣе считаются съ человѣческой жизнью, чѣмъ въ мирное время.
Политическіе кризисы оказываютъ то же дѣйствіе. Въ то время, какъ во Франціи съ 1840 по 1846 г. кривая умышленныхъ убійствъ остается на одной высотѣ, въ 1848 г. она круто подымается, достигая своего максимума (240) въ 1849 г.[62] То же явленіе имѣло мѣсто и ранѣе, въ первые годы царствованія Луи-Филиппа. Борьба между политическими партіями достигала въ то время крайняго ожесточенія. И именно тогда число умышленныхъ убійствъ достигло максимума за все столѣтіе. Съ 204 въ 1830 г. оно поднялось до 264 въ 1831 г.,—цифры, потомъ ни разу не превзойденной; въ 1832 г. оно еще достигаетъ 253 и 257 въ 1833 г. Въ 1834 г. замѣчается рѣзкое паденіе, которое затѣмъ все ускоряется; къ 1838 г. остается всего 145 случаевъ, т. е. уменьшеніе достигаетъ 44%. За это время число самоубійствъ эволюціонировало въ обратномъ направленіи. Въ 1833 г. оно держится на томъ же уровнѣ, что и въ 1829 г. (1973 въ первомъ случаѣ, 1.904 — во второмъ); затѣмъ въ 1834 г. начинается очень быстрое повышеніе, и въ 1838 г. оно достигаетъ 30%.
4°. Самоубійство свойственно болѣе городу, чѣмъ деревнѣ. Противоположное замѣчается относительно убійства. Складывая цифры умышленныхъ убійствъ, дѣто- и отцеубійствъ, получимъ, что въ деревнѣ въ 1887 г. совершено 11,1 преступленій этого рода и только 8,6 въ городѣ. Въ 1880 г. цифры почти тѣ же (11,0 и 9,3).
5°. Мы видѣли, что католичество ослабляетъ стремленіе къ самоубійству, тогда какъ протестантство его усиливаетъ. И обратно: убійства происходятъ чаще въ католическихъ странахъ, чѣмъ въ протестантскихъ:
| Католическія страны. | 2[63] | 3[64] | Протестантскія страны. | 5[63] | 6[64] |
| Италія | 70,0 | 23,1 | Германія | 3,4 | 3,3 |
| Испанія | 64,9 | 8,2 | Англія | 3,9 | 1,7 |
| Венгрія | 56,2 | 11,9 | Данія | 4,6 | 3,7 |
| Австрія | 10,2 | 8,7 | Голландія | 3,1 | 2,5 |
| Ирландія | 8,1 | 2,3 | Шотландія | 4,4 | 0,7 |
| Бельгія | 8,5 | 4,2 | |||
| Франція | 6,4 | 5,6 | |||
| Средняя | 32,1 | 9,1 | Средняя | 3,8 | 2,3 |
Въ особенности поразительна противоположность этихъ двухъ общественныхъ группъ въ отношеніи къ простому убійству.
Тотъ же контрастъ наблюдается и внутри Германіи. Округа, дающіе цифры выше средней, всѣ — католическіе это — Познань (18,2 умышленныхъ и предумышленныхъ убійствъ на 1.000.000 жителей), Дунай (16,7), Бромбергъ (14,8), Верхняя и Нижняя Баварія (13,0). Даже внутри Баваріи, въ провинціи тѣмъ болѣе убійствъ, чѣмъ менѣе въ нихъ протестантовъ.
| Съ меньшинствомъ католиковъ. | 2[65] | Съ большинствомъ католиковъ. | 4[65] | Тамъ, гдѣ больше 90% католиковъ. | 6[65] |
Рейнскій Пфальцъ
|
2.8 | Нижняя Франконія
|
9 | Верхній Пфальцъ
|
4,3 |
Центральная Франконія
|
6.9 | Швабія
|
9,2 | Верхняя Баварія
|
13,0 |
Верхняя Франконія
|
6.9 | Нижняя Баварія
|
13,0 | ||
| Средняя | 5.5 | Средняя | 9.1 | Средняя | 10.1 |
Только Верхній Пфальцъ составляетъ исключеніе изъ общаго правила. Стоитъ сравнить предшествующую таблицу съ верхней таблицей на стр. 180, чтобы обратное отношеніе между числами убійствъ и самоубійствъ обнаруживалось со всей очевидностью.
6°. Наконецъ, въ то время какъ семейная жизнь оказываетъ на самоубійство умѣряющее дѣйствіе, она скорѣе стимулируетъ убійство. За періодъ 1884—87 гг. на милліонъ супружествъ приходилось въ среднемъ за годъ 5,07 убійствъ; на милліонъ холостяковъ старше 15 лѣтъ — 12,7. Первые, повидимому, пользуются по отношенію ко вторымъ коэффиціентомъ предохраненія, равнымъ приблизительно 2,3. Однако, слѣдуетъ считаться съ тѣмъ фактомъ, что эти двѣ категоріи не относятся къ одному и тому же возрасту и что напряженность влеченія къ убійству измѣняется въ различные моменты жизни. Средняя для холостяковъ приходится на періодъ отъ 25 до 30 лѣтъ, для женатыхъ—около 45 лѣтъ. Но именно между 25 и 30 годами стремленіе къ убійству достигаетъ своего максимума; милліонъ индивидуумовъ въ этомъ возрастѣ даетъ ежегодно 15,4 убійствъ, тогда какъ къ 45 годамъ эта пропорція падаетъ до 6,9. Отношеніе между первымъ и вторымъ числомъ равно 2,2. Такимъ образомъ, уже благодаря только своему старшему возрасту, женатые люди должны были бы совершать вдвое меньше убійствъ, чѣмъ холостяки. Ихъ положеніе, привилегированное на первый взглядъ, зависитъ не отъ того, что они женаты, но отъ того, что они старше. Семейная жизнь не даетъ имъ никакого иммунитета.
Семья не только не предохраняетъ отъ убійства, но можно подумать, что она даже предрасполагаетъ къ нему. Въ самомъ дѣлѣ, весьма вѣроятно, что женатые должны обладать, въ принципѣ, высшей моральностью, чѣмъ холостые. Они обязаны своимъ превосходствомъ въ этомъ отношеніи не столько, думаемъ мы, брачному отбору, дѣйствіемъ котораго, однако, не слѣдуетъ пренебрегать, сколько тому вліянію, какое оказываетъ семья на каждаго изъ своихъ членовъ. Почти несомнѣнно, что человѣкъ гораздо менѣе проникается моралью, когда онъ одинокъ и покинутъ, чѣмъ, когда онъ на каждомъ шагу подвергается благодѣтельной дисциплинѣ семейной среды. Если же, въ отношеніи къ убійству, женатые люди не находятся въ лучшемъ положеніи, чѣмъ холостяки, то это можно объяснить только тѣмъ, что морализующее вліяніе, которымъ они пользуются и которое должно было бы предохранять ихъ отъ всякаго рода преступленій, частично нейтрализуется зловреднымъ вліяніемъ, побуждающимъ ихъ къ убійству и коренящимся, очевидно, въ условіяхъ семейной жизни[66].
Въ итогѣ мы приходимъ къ тому заключенію, что самоубійство то сосуществуетъ съ убійствомъ, то они взаимно исключаютъ другъ друга; то они проявляются одинаково подъ вліяніемъ одинаковыхъ условій, то реагируютъ на нихъ въ противоположномъ направленіи; но случаи антагонизма между ними болѣе многочисленны. Чѣмъ же объясняются эти, на первый взглядъ, противорѣчивые факты?
Примирить ихъ между собой можно, только допустивъ, что существуютъ различные виды самоубійствъ, изъ которыхъ одни имѣютъ нѣкоторое сродство съ убійствомъ, другіе же противорѣчатъ послѣднему. Нельзя же допустить, чтобы одно и то же явленіе обнаруживало такія различія при наличности одинаковыхъ условій. Самоубійство, варіирующее параллельно убійству, и самоубійство, варіирующее въ обратномъ направленіи, не могутъ быть одной природы.
И дѣйствительно, мы показали, что существуютъ различные типы самоубійствъ, характерныя свойства которыхъ не одинаковы. Этимъ подтверждаются выводы предыдущей книги, и въ то же время объясняются только что изложенные факты. Ихъ однихъ было бы уже достаточно, чтобы заключить о внутренней разнородности самоубійствъ, но гипотеза перестаетъ быть только гипотезой, если, будучи сопоставлена съ добытыми ранѣе результатами, она выигрываетъ отъ этого сопоставленія въ своей достовѣрности. Такъ и въ данномъ случаѣ, зная, что существуютъ различные виды самоубійства, и зная, чѣмъ они отличаются другъ отъ друга, мы легко можемъ замѣтить, какія изъ нихъ несовмѣстимы съ убійствомъ, какія, напротивъ, зависятъ отчасти отъ однѣхъ съ нимъ причинъ и чѣмъ объясняется, что несовмѣстимость является болѣе частымъ фактомъ.
Наиболѣе распространеннымъ въ настоящее время и болѣе всего повышающимъ цифру добровольныхъ смертей типомъ самоубійства является самоубійство эгоистическое. Для него характерно состояніе угнетенности и апатіи, обусловленное преувеличенной индивидуализаціей. Индивидуумъ не дорожитъ больше своею жизнью, потому что онъ перестаетъ достаточно цѣнить единственнаго посредника, соединяющаго его съ реальностью, какимъ является общество. Имѣя о себѣ и своей собственной цѣнности слишкомъ преувеличенное представленіе, онъ хочетъ быть своею собственною цѣлью, и такъ какъ подобная цѣль не въ состояніи его удовлетворить, онъ начинаетъ тосковать и тяготиться жизнью, которая кажется ему лишенною смысла. Убійство опредѣляется условіями противоположнаго характера. Она является актомъ насилія, который не можетъ произойти безстрастно. Но если въ обществѣ индивидуализація частей еще слабо выражена, интенсивность коллективныхъ состояній повышаетъ общій уровень жизни страстей; болѣе того, нигдѣ нѣтъ такой благопріятной почвы для развитія въ особенности страсти къ убійству. Тамъ, гдѣ родовой духъ сохранилъ свою древнюю силу, обиды, нанесенныя семьѣ, считаются оскорбленіемъ святыни, подлежащимъ самому жестокому отмщенію; и это отмщеніе не можетъ быть предоставлено кому-то третьему. Здѣсь-то коренится практика вендетты, все еще обогряющей кровью нашу Корсику и нѣкоторыя южныя страны. Тамъ, гдѣ жива еще религіозная вѣра, она часто является вдохновительницей убійствъ такъ же, какъ и вѣра политическая.
По общему правилу, потокъ убійствъ тѣмъ болѣе стремителенъ, чѣмъ менѣе сдерживается онъ общественнымъ сознаніемъ, то есть, чѣмъ болѣе извинительными считаются покушенія на жизнь; и такъ какъ имъ придается тѣмъ менѣе значенія, чѣмъ меньше общепризнанная мораль цѣнитъ личность и то, что ее интересуетъ, то слабая индивидуализація или, пользуясь нашимъ терминомъ, альтруистическое настроеніе поощряетъ убійства. Вотъ почему въ низшихъ обществахъ они и многочисленны, и слабо преслѣдуются. Ихъ частота и относительная къ нимъ терпимость происходятъ отъ одной и той же причины. Меньшее уваженіе, которымъ пользуется личность, открываетъ ее для насилія, и самое насиліе считается менѣе преступнымъ. Эгоистическое самоубійство и убійство обусловливаются, такимъ образомъ, антагонистичными причинами, и поэтому невозможно, чтобы одно развивалось свободно тамъ, гдѣ процвѣтаетъ другое. Тамъ, гдѣ общественныя страсти отличаются жизненностью, человѣкъ гораздо менѣе склоненъ какъ къ безплоднымъ мечтаніямъ, такъ и къ холоднымъ расчетамъ эпикурейца. Привыкнувъ лишь въ слабой степени считаться съ судьбою личностей, онъ не слишкомъ тревожится о своей участи. Мало заботясь о человѣческихъ страданіяхъ, онъ легче сноситъ и бремя своихъ личныхъ горестей.
Напротивъ, по тѣмъ же самымъ причинамъ, альтруистическое самоубійство и убійство могутъ свободно итти ровнымъ шагомъ, они оба зависятъ отъ аналогичныхъ условій, разнящихся лишь по степени. Привыкнувъ презирать свою собственную жизнь, нельзя уважать и чужую. Въ силу этой причины, убійства и добровольныя смерти присущи нѣкоторымъ первобытнымъ народамъ. Однако, было бы неправдоподобно объяснять той же причиной случаи параллелизма, наблюдаемые нами у цивилизованныхъ народовъ. Состояніе чрезмѣрнаго альтруизма не могло бы породить тѣ наблюдаемые нами случаи самоубійства, которые въ самой культурной средѣ сосуществуютъ въ большомъ числѣ съ умышленными убійствами. Чтобы толкать на самоубійство, альтруизмъ долженъ обладать исключительною интенсивностью,—даже большею, чѣмъ это нужно для того, чтобы побуждать къ убійству. Въ самомъ дѣлѣ, какую бы слабую цѣнность я ни придавалъ существованію личности вообще, моя собственная личность всегда будетъ значить въ моихъ глазахъ больше, чѣмъ личность другого. При прочихъ равныхъ условіяхъ, средній человѣкъ болѣе склоненъ уважать человѣческую личность въ самомъ себѣ, чѣмъ у подобныхъ себѣ; вслѣдствіе этого, требуется болѣе энергичный стимулъ, чтобы преодолѣть это чувство уваженія въ первомъ случаѣ, чѣмъ во второмъ. Но, въ настоящее время, внѣ нѣкоторыхъ и немногочисленныхъ спеціальныхъ средъ, въ родѣ арміи, чувство безличности и самоотреченія слишкомъ слабо выражено, а противоположныя чувства слишкомъ распространены и слишкомъ сильны, чтобы до такой степени облегчить самоуничтоженіе. Поэтому должна существовать другая, болѣе современная форма самоубійства, способнаго комбинироваться съ убійствомъ.
Таково именно самоубійство аномичное. Въ самомъ дѣлѣ, аномія порождаетъ состояніе отчаянія и раздражительной усталости, которая можетъ, смотря по обстоятельствамъ, обратиться противъ самого субъекта или противъ другихъ; въ первомъ случаѣ, мы имѣемъ самоубійство, во второмъ—убійство. Что касается причинъ, опредѣляющихъ направленіе, въ которомъ разряжаются перевозбужденныя такимъ образомъ силы, то онѣ коренятся, вѣроятно, въ моральной организаціи дѣйствующаго лица. Смотря по степени оказываемаго имъ сопротивленія, онъ склоняется въ ту или другую сторону. Человѣкъ средней нравственности скорѣе убьетъ, нежели покончитъ съ собою. Мы даже видѣли, что иногда эти два проявленія происходятъ одно вслѣдъ за другимъ и представляютъ изъ себя просто двѣ стороны одного и того же акта, что и доказываетъ ихъ тѣсное родство между собою. Состояніе, въ которомъ находится тогда личность, настолько невыносимо, что для ея облегченія требуется двѣ жертвы.
Вотъ почему въ настоящее время нѣкоторый параллелизмъ между развитіемъ убійства и развитіемъ самоубійства встрѣчается преимущественно въ крупныхъ центрахъ и въ странахъ, отличающихся высокимъ уровнемъ развитія цивилизаціи. Именно тамъ аномія принимаетъ острый характеръ. Та же причина мѣшаетъ уменьшиться числу убійствъ съ той же быстротой, съ какой наростаетъ число самоубійствъ. Въ самомъ дѣлѣ, если прогрессъ индивидуализма подрываетъ одну изъ причинъ убійства, то аномія, сопровождающая хозяйственное развитіе, порождаетъ новую причину. Именно, можно думать, что если во Франціи, а еще болѣе въ Пруссіи число самоубійствъ и убійствъ возрасло одновременно съ войной, то это обусловливалось моральной неустойчивостью, которая, по различнымъ причинамъ, увеличилась въ обѣихъ странахъ. Наконецъ, такимъ же образомъ можно объяснить, почему, несмотря на подобныя частичныя совпаденія, антагонизмъ все-таки является болѣе общимъ фактомъ. Аномичное самоубійство носитъ массовой характеръ только въ опредѣленныхъ мѣстахъ—тамъ, гдѣ замѣчается огромный подъемъ въ промышленной и торговой дѣятельности. Эгоистическое самоубійство, вѣроятно, является наиболѣе распространеннымъ; поэтому оно и вытѣсняетъ кровавыя преступленія.
Итакъ, мы приходимъ къ слѣдующему заключенію. Если развитіе самоубійства и убійства часто бываетъ обратно пропорціонально, то это зависитъ не отъ того, что они являются двумя различными сторонами одного и того же явленія, а отъ того, что, съ извѣстныхъ точекъ зрѣнія, они представляютъ собою два противоположныхъ соціальныхъ теченія. Они тогда исключаютъ взаимно другъ друга, какъ день исключаетъ ночь, какъ болѣзни, обусловленныя крайней сыростью, исключаютъ болѣзни отъ крайней сухости. И если, несмотря на общее противорѣчіе, не исключается все-таки и возможность гармоніи, то это можно объяснить тѣмъ, что извѣстные виды самоубійства не только не зависятъ отъ причинъ, противоположныхъ причинамъ, вызывающимъ убійства, но выражаютъ собою то же самое соціальное состояніе и развиваются въ той же самой соціальной средѣ, что и убійства. Можно, кромѣ того, предвидѣть, что убійства, сосуществующія съ аномичнымъ самоубійствомъ, и убійства, уживающіяся съ самоубійствомъ альтруистическимъ, не должны быть однородны; что, вслѣдствіе этого, убійство такъ же, какъ и самоубійство, не представляетъ собой съ точки зрѣнія криминалиста нѣкоторой единой и нераздѣльной сущности, но должно разсматриваться, какъ множественность видовъ, весьма отличныхъ другъ отъ друга. Но здѣсь не мѣсто настаивать на этомъ важномъ для криминологіи тезисѣ.
Слѣдовательно, не совсѣмъ точно то положеніе, согласно которому самоубійство является счастливымъ противовѣсомъ, уменьшающимъ безнравственность, и по которому выгодно не препятствовать его развитію. Оно не является функціонально-связаннымъ съ убійствомъ. Несомнѣнно, моральная организація, отъ которой зависитъ эгоистическое самоубійство, совпадаетъ съ той, которая обусловливаетъ регрессъ убійства у цивилизованныхъ народовъ. Но самоубійца этого вида отнюдь не есть неудавшійся убійца, не имѣетъ никакихъ свойствъ послѣдняго,—это человѣкъ, подавленный и охваченный тоскою. Поэтому его актъ можно осуждать, не превращая въ убійцъ тѣхъ, кто находится на томъ же пути. Быть можетъ, намъ скажутъ, что, порицая самоубійство, мы одновременно порицаемъ, а значитъ, и ослабляемъ производящее его состояніе, то есть эту своеобразную гиперэстезію ко всему, касающемуся индивидуума,—что такимъ образомъ мы рискуемъ усилить тотъ духъ неуваженія къ личности, слѣдствіемъ котораго является распространенность убійствъ?
Но для того, чтобы индивидуализмъ былъ въ состояніи сдерживать наклонность къ убійствамъ, вовсе не нужна та крайняя степень его развитія, которая дѣлаетъ изъ него источникъ волны самоубійствъ. Для того, чтобы личность получила отвращеніе къ мысли пролить кровь себѣ подобныхъ, совершенно не нужно, чтобы индивидуумъ замыкался въ самомъ себѣ. Достаточно, если онъ любитъ и уважаетъ человѣческую личность вообще. Индивидуалистическая тенденція можетъ быть, такимъ образомъ, сдержана въ должныхъ предѣлахъ, при чемъ это вовсе не должно повлечь за собой усиленіе тенденціи къ убійству.
Такъ какъ аномія вызываетъ въ одинаковой степени и убійство и самоубійство, то все, что можетъ уменьшить ея развитіе, уменьшаетъ и развитіе ея послѣдствій. Не слѣдуетъ опасаться, что если ей помѣшаютъ проявиться подъ формой самоубійства, то она выразится въ большемъ количествѣ убійствъ; ибо человѣкъ, оказавшійся настолько чувствительнымъ къ моральной дисциплинѣ, чтобы изъ уваженія къ общественному сознанію и его запретамъ отказаться отъ мысли покончить съ собой,—еще съ большимъ трудомъ рѣшился бы на убійство, подвергающееся болѣе суровому осужденію и влекущему за собой болѣе суровое возмездіе. Къ тому же, какъ мы видѣли, въ подобномъ случаѣ прибѣгаютъ къ самоубійству лучшіе, и поэтому нѣтъ никакого основанія покровительствовать подбору, идущему въ сторону регресса.
Эта глава можетъ послужить для освѣщенія одной часто возбуждавшей разногласія проблемы.
Извѣстно, сколько споровъ было вокругъ вопроса о томъ, являются-ли чувства, испытываемыя нами по отношенію къ намъ подобнымъ, простымъ видоизмѣненіемъ эгоизма, или, наоборотъ, они возникаютъ независимо отъ послѣдняго. Мы только что видѣли, что ни та, ни другая гипотеза не имѣютъ подъ собой основанія. Конечно, жалость къ другому и жалость къ самому себѣ не чужды одна другой, ибо ихъ развитіе или упадокъ идутъ параллельно, но ни одно изъ этихъ чувствъ не вытекаетъ изъ другого. Если между ними наблюдается родственная связь, то это потому, что оба они вытекаютъ изъ одного и того же состоянія коллективнаго сознанія, различныя стороны котораго они изъ себя представляютъ. Они выражаютъ только тотъ способъ, посредствомъ котораго общественное мнѣніе опредѣляетъ моральную цѣнность личности вообще. Если цѣнность личности стоитъ высоко въ общественномъ мнѣніи, мы прилагаемъ эту соціальную мѣрку къ другимъ въ той же степени, какъ и къ самимъ себѣ; ихъ личность, какъ и наша, пріобрѣтаетъ большую цѣнность въ нашихъ глазахъ, и мы становимся болѣе чувствительными какъ къ тому, что индивидуально задѣваетъ каждаго изъ нихъ, такъ и къ тому, что задѣваетъ насъ самихъ. Ихъ горести, какъ и наши горести, болѣе сильно дѣйствуютъ на насъ. Поэтому чувство симпатіи, обнаруживаемой нами по отношенію къ нимъ, не является простымъ продолженіемъ подобнаго же чувства, испытываемаго нами по отношенію къ самимъ себѣ. Но и то и другое — слѣдствія одной и той же причины; они создаются, благодаря одному и тому же моральному состоянію. Безъ сомнѣнія, это моральное состояніе видоизмѣняется сообразно тому, направлено-ли чувство на насъ самихъ или на кого-нибудь другого: въ первомъ случаѣ нашъ инстинктивный эгоизмъ усиливаетъ его, а во второмъ — ослабляетъ. Но и въ томъ, и другомъ присутствуетъ и дѣйствуетъ это моральное состояніе. Это до такой степени вѣрно, что даже тѣ чувства, которыя, казалось бы, составляютъ личныя особенности индивидуума, зависятъ отъ причинъ, стоящихъ выше личности. Даже нашъ эгоизмъ — и тотъ, по большой части, является продуктомъ общества.
| Мужчины. | ||||
| Возрастъ. | Женатые безъ дѣтей. | Женатые съ дѣтьми. | Вдовцы безъ дѣтей. | Вдовцы съ дѣтьми. |
| Отъ 0 до 15 | 1,3 | 0,3 | 0,3 | — |
| 15 20 | 0,3 | 0,6 | — | — |
| 20 25 | 6,6 | 6,6 | 0,6 | — |
| 25 30 | 33 | 34 | 2,6 | 3 |
| 30 40 | 109 | 246 | 11,6 | 20,6 |
| 40 50 | 137 | 367 | 28 | 48 |
| 50 60 | 190 | 457 | 48 | 108 |
| 60 70 | 164 | 385 | 90 | 173 |
| 70 80 | 74 | 187 | 86 | 212 |
| 80 и выше | 9 | 36 | 25 | 71 |
| Женщины. | ||||
| Возрастъ. | Замужнія безъ дѣтей. | Замужнія съ дѣтьми. | Вдовы безъ дѣтей. | Вдовы съ дѣтьми. |
| Отъ 0 до 15 | — | — | — | — |
| 15 20 | 2,3 | 0,3 | 0,3 | — |
| 20 25 | 15 | 15 | 0,6 | 0,3 |
| 25 30 | 23 | 31 | 2,6 | 2,3 |
| 30 40 | 46 | 84 | 9 | 12,6 |
| 40 50 | 55 | 98 | 17 | 19 |
| 50 60 | 57 | 106 | 26 | 40 |
| 60 70 | 35 | 67 | 47 | 65 |
| 70 80 | 15 | 32 | 30 | 68 |
| 80 и выше | 1,3 | 2,6 | 12 | 19 |
Примѣчанія[править]
- ↑ См. Division du travail social. Введеніе.
- ↑ Библіографія вопроса: Appiano Buonafede, Histoire critique et philosophique du suicide, 1762, trad. fr., Paris, 1843.—Bourquelot, Recherches sur les opinions de la législation en matière de morts volotaires, въ Bibliothèque de l’Êcole des Chartes, 1842 et 1843. — Garrison, Suicide, history of the penal laws, New-Iork, 1883.—Garrison, Le suicide en droit romain et en droit français. Toulouse, 1883.—Wynn Wescott, Suicide, Londres, 1885, р. 43—58.—Geiger, Der Selbstmord im klassischen Altertum, Augsbourg, 1888.
- ↑ Garrison, op. cit. стр. 77.
- ↑ Omicidio-suicidio, стр. 61—62.
- ↑ Origines du droit français, стр. 371.
- ↑ Ферри, op. cit. стр. 62.
- ↑ Гаррисонъ, op. cit., стр. 144, 145.
- ↑ Ферри, op. cit., стр. 63, 64.
- ↑ Coran, III, см. 139.
- ↑ Ibid., XVI, см. 63.
- ↑ Ibid., LVI, см. 60.
- ↑ Ibid., XXXIII, см. 33.
- ↑ Aristoteles, Eth. Nic., V, 11, 3.
- ↑ Eschine, C. Ctésiphon, стр. 244.—Платонъ, Законы, IX 12, стр. 873.
- ↑ Dion Chrysostome, Or., 4, 14 (éd. Teubner, V, 2, стр. 207).
- ↑ Melet. Ed. Reiske, Altenburg, 1797, стр. 198 и сл.
- ↑ Валерій-Максимъ, 2, 6, 8.
- ↑ Валерій-Максимъ, 2, 6, 7.
- ↑ XII, 603.
- ↑ V. Lasauix, Ueber die Bücher des Koenigs Numa, въ своихъ Etudes d’antiquité classique. Мы цитируемъ по Гайгеру, стр, 63.
- ↑ Servius, loc. cit.—Pline, Hist. nat. XXXVI, 24.
- ↑ III, tit. II, кн. II, § 3 (не слѣдуетъ также погребать повѣсившихся и наложившихъ на себя руки не вслѣдствіе невыносимости жизни, но вслѣдствіе злой воли).
- ↑ Inst. orat., VII, 4, 39.—Declam. 337
- ↑ Дигесты, кн. XXVIII, гл. III, законъ 6, § 7.
- ↑ Ibid., кн. XXVIII, гл. III, законъ 6, § 7.
- ↑ Ibid., кн. XLVIII, гл. XXI, законъ 3, § 6. (И если безъ уважительной причины наложилъ на себя руку, долженъ понести заслуженное наказаніе: ибо кто не пощадилъ себя, еще менѣе будетъ щадить другихъ).
- ↑ Въ періодъ конца республики и начала имперіи. См. Geiger, стр. 69.
- ↑ Но даже и это право начинаетъ встрѣчать несочувствіе въ обществѣ.
- ↑ См. Geiger, op. cit., стр. 58—59.
- ↑ См. наше Division du travail social, кн. II.
- ↑ Lyon, 1881. На криминологическомъ конгрессѣ въ Римѣ въ 1887 г., г. Лакасань, впрочемъ, отказался отъ авторства этой теоріи.
- ↑ Библіографія. — Guerry, Essai sur la statistique morale de la France,—Cazauvieilh, Du suicide, de l’aliénation mentale et des crimes contre les personnes, comparés dans leurs rapports réciproques, 2 т. 1840.—Despine, Psychologie natur., стр. 111.—Maury, Du mouvement moral des sociétés, въ Revue des Deux-Mondes, 1860. Morselli, Il suicidio, стр. 243 и сл.—Actes du premier congrès international d’Anthropologie criminele, Туринъ 1886—1887, стр. 202 и сл.—Tarde, Criminalité comparée, стр. 152 и сл.—Ferri, Omicidio-suicidio, 4-е изд. Туринъ 1895, стр. 253 и слѣд.
- ↑ Oettingen, Moralstatistik, стр. 526.
- ↑ op. cit. p. 333.—Actes du congrès de Rome стр. 205, тотъ же авторъ, однако, высказываетъ сомнѣнія относительно существованія подобнаго антагонизма.
- ↑ Убійство называется умышленнымъ (meurtre), если умыселъ возникаетъ въ нормальномъ и хладнокровномъ состояніи духа, но выполняется немедленно по его возникновеніи, такъ что виновный не имѣлъ времени обсудить свою преступную рѣшимость и вдуматься въ послѣдствія ея. Убійство называется предумышленнымъ (assassinat), если умыселъ не только складывается въ нормальномъ состояніи духа, но и приводится въ исполненіе послѣ болѣе или менѣе тщательной оцѣнки преступнаго желанія. См. ст. „Убійство“, Слов. Брокг. и Ефр.
- ↑ Цифры, относящіяся къ убійствамъ въ первыхъ двухъ періодахъ не отличаются строгой точностью; уголовная статистика опредѣляетъ первый періодъ отъ 16 лѣтъ до 21, переписи даютъ общую цифру населенія отъ 15 до 20 лѣтъ. Но эта незначительная погрѣшность не мѣняетъ ничего въ конечныхъ результатахъ, вытекающихъ изъ таблицы. Для дѣтоубійства максимумъ достигается, скорѣе, къ 25 годамъ, и падаетъ затѣмъ гораздо быстрѣе. Легко понять — почему.
- ↑ По Chossinand
- ↑ Op. cit. стр. 310 и слѣд.
- ↑ Lisle, Op. cit., p. 67.
- ↑ Открывающая кавычка отсутствует. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
- ↑ Des prisonniers, de l’imprisonnement et des prisons, Paris, 1850, p. 133.
- ↑ Op. cit., p. 95.
- ↑ Leroy, Le suicide dans le départment de Seine-et-Marne.
- ↑ Op. cit., p. 377.
- ↑ L’homme criminel, trad. fr., p. 338.
- ↑ Въ чемъ состоитъ это вліяніе? Извѣстную долю слѣдуетъ, какъ кажется, приписать одиночному режиму. Но мы нисколько бы не удивились, если бы совмѣстная жизнь въ тюрьмѣ приводила къ тѣмъ же слѣдствіямъ. Извѣстно, что общество преступниковъ и заключенныхъ очень тѣсно спаяно внутри; индивидъ тамъ совершенно обезличенъ; въ томъ же направленіи дѣйствуетъ и тюремная дисциплина. Поэтому здѣсь могло бы происходить нѣчто подобное тому, что мы наблюдаемъ въ арміи. Эта гипотеза подтверждается тѣмъ фактомъ, что эпидеміи самоубійствъ столь же часты въ тюрьмахъ, какъ и въ казармахъ.
- ↑ Статистика, приводимая у Ферри (Omicidio, р. 373), не болѣе доказательна. Съ 1866 по 1876 г. на итальянской каторгѣ случилось 17 самоубійствъ у каторжанъ, осужденныхъ за преступленія противъ личности, и только 5 у преступниковъ противъ собственности. Но на каторгѣ первыхъ гораздо больше, чѣмъ послѣднихъ. Поэтому цифры эти ничего не доказываютъ. Мы не знаемъ, кромѣ того, откуда авторъ почерпнулъ данныя для своего подсчета.
- ↑ По Oettingen’у, Moralstatistik, приложеніе, таблица 61.
- ↑ Ibid., таблица 109.
- ↑ Ibid., таблица 65.
- ↑ По таблицамъ, составленнымъ Ферри.
- ↑ Эта классификація по департаментамъ заимствована у Bournet, De la criminalite en France et en Italie, Paris, 1884, стр. 41 и 51.
- ↑ Starke, Verbrechen und Verbrecher in Preussen, Berlin 1884, s. 144 u. ff.
- ↑ По таблицамъ Ферри.
- ↑ V. Bosco, Gli Omicidii in alcuni Stati d’Europa. Roma, 1889.
- ↑ Pilosophie pénale, р. 347—348.
- ↑ Нѣкоторыя изъ этихъ дѣлъ были прекращены, потому что они не составляютъ ни преступленія, ни проступка. Ихъ слѣдовало бы, поэтому, просто скинуть со счета. Тѣмъ не менѣе, мы этого не сдѣлали, желая слѣдовать за нашимъ авторомъ; впрочемъ, этотъ вычетъ, мы увѣрены въ томъ, не измѣнилъ бы ничего въ выводахъ, вытекающихъ изъ приводимыхъ цифръ.
- ↑ Соображеніе второстепеннаго характера, приводимое тѣмъ же авторомъ въ подтвержденіе своей тезы, не болѣе доказательно. Онъ полагаетъ, что слѣдовало бы также учесть убійства, зачисленныя по ошибкѣ въ разрядъ добровольныхъ или случайныхъ смертей. Но такъ какъ число тѣхъ и другихъ увеличилось съ начала вѣка, то онъ заключаетъ изъ этого, что число убійствъ, занесенныхъ подъ эту рубрику, также должно было увеличиться. Итакъ, вотъ еще, говоритъ онъ, серьезное увеличеніе, которое необходимо учитывать, для точнаго опредѣленія измѣненій числа убійствъ.—Но это разсужденіе основано на недоразумѣніи. Изъ того, что цифра случайныхъ и добровольныхъ смертей увеличилась, нисколько не слѣдуетъ того же относительно мнимыхъ самоубійствъ и мнимыхъ несчастій. Для приданія подобной гипотезѣ вѣроятности, слѣдовало бы признать, что административныя и судебныя разслѣдованія производятся въ сомнительныхъ случаяхъ менѣе тщательно, чѣмъ въ другихъ,—предположеніе, за которымъ мы не можемъ признать ни малѣйшаго основанія. Г. Тардъ, правда, удивляется, что въ настоящее время случается больше, чѣмъ прежде, смертей отъ утопленія, и склоненъ видѣть въ этомъ фактѣ скрытое увеличеніе самоубійствъ. Но число убитыхъ молніей возрасло еще больше; оно удвоилось. Преступная злонамѣренность здѣсь, однако, не при чемъ. Истина заключается въ томъ, что, съ одной стороны, статистическія данныя собираются теперь все тщательнѣе, а съ другой, развитіе морскихъ купаній, судоходства и портовой дѣятельности даютъ мѣсто болѣе многочисленнымъ несчастнымъ случаямъ на морѣ и рѣкахъ.
- ↑ Относительно предумышленнаго убійства антагонизмъ выраженъ менѣе ясно; это согласуется съ тѣмъ, что сказано выше о смѣшанномъ характерѣ этого преступленія.
- ↑ Число предумышленныхъ убійствъ, наоборотъ, достигавшее 200 въ 1869 г., 215 въ 1868 г., падаетъ въ 1870 г. до 162. Изъ этого видно, насколько надо отличать другъ отъ друга эти два вида преступленія.
- ↑ По Штарке, op. сіt., стр. 133.
- ↑ Число предумышленныхъ убійствъ оставалось почти безъ измѣненій.
- ↑ а б Простыя убійства на 1 милліонъ жителей.
- ↑ а б Предумышленныя убійства на 1 милліонъ жителей.
- ↑ а б в Простыя и предумышленныя убійства на 1 мил. жит.
- ↑ Эти замѣчанія, впрочемъ, скорѣе имѣютъ цѣлью поставить вопросъ, нежели его разрѣшить. Онъ можетъ быть разрѣшенъ только при условіи изолированнаго изученія вліянія возраста и семейнаго положенія, какъ мы сдѣлали это для самоубійствъ.
- ↑ Эта таблица составлена по неизданнымъ документамъ министерства юстиціи. Мы не могли пользоваться ими въ особенно широкихъ размѣрахъ, такъ какъ въ переписи населенія не указано для каждаго возраста число женатыхъ и вдовыхъ, не имѣющихъ дѣтей. Но мы все-таки опубликовываемъ результатъ нашей работы въ надеждѣ, что она будетъ использована позднѣе, когда будетъ заполненъ этотъ недостатокъ въ переписи.
