Вернувшись къ себѣ въ гостинницу Рюгмера и записавъ дословно всю эту изумительную бесѣду, я успокоился и хладнокровно обдумалъ только-что случившееся. Я легко пришелъ къ заключенію, что, съ одной стороны, я добился всего, а съ другой — почти ничего.
То, что я сразу сталъ подозрѣвать, въ чемъ потомъ увѣрился, — я теперь уже зналъ, зналъ со словъ самой Блаватской. Она мнѣ сдѣлала такія признанія, какихъ, разумѣется, не дѣлала никому кромѣ своихъ сообщниковъ. Но кто же мнѣ повѣритъ, что я все это отъ нея слышалъ, и при такихъ обстоятельствахъ? Прежде всего надо знать эту женщину такъ же хорошо, какъ я ее теперь знаю, чтобы допустить возможность съ ея стороны подобной глупости.
Конечно, еслибъ у меня былъ уже тогда въ рукахъ отчетъ Годжсона и другіе документы, сдѣлавшіеся потомъ извѣстными помимо меня и болѣе или менѣе выясняющіе, на какія противорѣчія со здравымъ смысломъ Блаватская была способна, — я увидѣлъ бы въ нихъ значительную для себя поддержку. Но я еще не былъ знакомъ съ этими документами.
Я зналъ, что, несмотря на противный, измучившій меня часъ, проведенный мною, — я ничего не выигралъ. Напротивъ, мое положеніе стало хуже. Не особенно пріятно знать правду, добиться ее такимъ тяжелымъ путемъ и быть вынужденнымъ таить ее про себя или слышать: «Однако, милостивый государь, это довольно невѣроятно и у васъ нѣтъ никакихъ законныхъ доказательствъ возможности того, что вы разсказываете!» Вѣдь даже немногіе друзья мои скажутъ мнѣ: «мы вѣримъ; но все же лучше объ этомъ молчать, пока нѣтъ явныхъ доказательствъ тому, что Блаватская способна сдѣлать подобныя признанія». А между тѣмъ, не будучи въ силахъ довести свою роль до конца, я лишилъ себя возможности добиться чего-нибудь такого, что̀ можетъ служить требуемымъ обстоятельствами доказательствомъ. Блаватская непремѣнно станетъ теперь заметать слѣды содѣянной ею глупости и постарается оставить меня, по ея выраженію, «при пиковомъ интересѣ».
Что же теперь? уѣхать скорѣе и забыть объ этой исторіи. Но, во-первыхъ, я не могъ сейчасъ уѣхать, такъ какъ у меня, неожиданно, оказалось дѣло въ Вюрцбургѣ, и я долженъ былъ прожить здѣсь еще около двухъ недѣль, а, во-вторыхъ, я былъ увѣренъ, что Блаватская непремѣнно дастъ о себѣ знать, не разстанется такъ со мною. И меня сильно тянуло посмотрѣть, что̀ же еще теперь можетъ придумать эта невѣроятная женщина.
Такъ размышлялъ я, когда у моей двери раздался стукъ и затѣмъ передъ мной очутилась крошечная, жалкая фигурка Баваджи.
«Вотъ какъ скоро!» — подумалъ я.
Обезьяньи движенія индуса выказывали большое волненіе. Его громадные черные глаза горѣли, синія его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.
— Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend… — услышалъ я его хриплый отвратительный голосъ и его ломаный французскій языкъ.
Я развернулъ записку и прочелъ:
«Сейчасъ видѣла хозяина (два раза подчеркнуто). То, что онъ приказалъ мнѣ вамъ сказать будетъ для васъ новостью и рѣшитъ быть можетъ не только нашу съ вами участь, но быть можетъ если вы хоть разъ повѣрите мнѣ (только въ томъ то и прелесть, что даже было бы легче для меня и лучше для дѣла, еслибы вы зрѣли въ одной мнѣ resumé всѣхъ якобы выдуманныхъ много «хозяевъ») — то вы какъ патріотъ оказали бы огромную услугу и Россіи. Приходите какъ можно раньше. Е. Б.».
Я перечелъ и разъ, и другой, и третій. Она такъ волнуется, такъ спѣшитъ, что даже написала, въ смыслѣ русскаго языка, что-то крайне нелѣпое. Она должна во что бы ни стало меня видѣть и боится, какъ бы я не исчезъ навсегда послѣ того, что случилось. Она заинтересовываетъ меня какъ только умѣетъ и для лучшаго дѣйствія своей мистификаціи ухватывается за Россію и за патріотизмъ. Но «хозяинъ»!! на что же она разсчитываетъ, продолжая говорить о «хозяинѣ» теперь? Во всякомъ случаѣ она достигла цѣли, меня заинтриговала, заставила рѣшиться идти къ ней — что̀, при моемъ ходѣ мыслей, было ей и не трудно сдѣлать. Взглянуть на нее теперь было любопытно въ высшей степени.
Баваджи, послѣ «блаженны врущіе», всѣ эти дни отъ меня прятался и, несмотря на крики и требованія Блаватской, ни разу не вошелъ въ ея кабинетъ, когда я былъ тамъ. Разъ я столкнулся съ нимъ лицомъ къ лицу, онъ глубоко поклонился мнѣ и, отвернувъ голову, убѣжалъ. Теперь ему, очевидно, было приказано, подъ страхомъ смертной казни, не смѣть возвращаться безъ меня. Легко могло статься, что онъ даже былъ битъ, ибо иначе врядъ ли бы рѣшился явиться ко мнѣ въ гостинницу. Онъ не смотрѣлъ на меня, весь дрожалъ и хрипѣлъ умоляющимъ голосомъ:
— Monsieur… allons nous deux… madame prie… madame malade…
Увидя, что я собираюсь идти, онъ какъ-то странно завизжалъ, захохоталъ, началъ метаться, слетѣлъ стрѣлой съ лѣстницы и помчался впередъ радостнымъ вѣстникомъ.
Что-то еще придумаетъ удивительная «madame», когда ужь, кажется, придумать рѣшительно нечего?
Я вошелъ къ ней и засталъ ее на обычномъ мѣстѣ, въ креслѣ у стола. Ея лицо было ужасно, все въ темно-красныхъ пятнахъ. Она отдувалась; но изо всѣхъ силъ старалась казаться спокойной.
— Что это вы, батюшка, вдругъ сбѣжали? — прямо спросила она и не особенно искусно засмѣялась. — Что съ вами приключилось? были здѣсь — и вдругъ смотрю: васъ нѣтъ! Да ужь полно, были ли вы у меня сегодня? можетъ, это мнѣ такъ только почудилось, что я васъ видѣла и разговаривала съ вами?!
— Нѣтъ, Елена Петровна, вамъ не почудилось, что было — то было…
— Такъ куда же вы дѣвались?
— Видите ли, я могу удивляться вамъ и очень вами интересоваться, я могу, malgré tout, чувствовать къ вамъ невольное расположеніе, какъ къ соотечественницѣ и изъ ряду выходящей женщинѣ, могу сердечно жалѣть васъ и желать вамъ всякаго добра; но изо всего этого еще не слѣдуетъ, что вы имѣете право предлагать мнѣ «создавать» письма Кутъ-Хуми! такое занятіе не въ моихъ привычкахъ…
Она не дала мнѣ докончить и закричала:
— Какъ? я… я вамъ предлагала это? Никогда я вамъ не говорила ничего подобнаго!..
Мнѣ стало смѣшно — какъ же я не догадался, что съ этого именно и начнется и что ни съ чего другого она, какою я зналъ ее, и начать-то не можетъ. Но что же будетъ дальше?
— Ахъ, такъ вы не говорили! — сказалъ я, — значитъ, это кто-нибудь другой предложилъ мнѣ такую почетную обязанность… Но вѣдь никого кромѣ васъ не было, мы были вдвоемъ…
Она вдругъ заплакала самыми настоящими слезами; она хваталась за голову и, въ отчаяніи, весьма хорошо изображенномъ, металась на своемъ креслѣ.
— Какое несчастье! — кричала она, — опять, опять эта гадость, этотъ дьяволъ, этотъ черный колдунъ, врагъ «хозяина» и мой врагъ овладѣлъ мною!.. Онъ привелъ меня въ безчувствіе — и овладѣлъ моимъ тѣломъ… онъ, значитъ, говорилъ моимъ языкомъ, а я ничего не знаю!..
«Боже мой, она съ ума сходитъ, помѣшалась!» — мелькнуло у меня въ головѣ.
Между тѣмъ слезы ея остановились, она нѣсколько притихла и продолжала:
— Да, вы конечно не повѣрите, вы сочтете это за вздоръ, сказку, новую безсовѣстную ложь, мною придуманную, а между тѣмъ вотъ что со мною случилось… нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ Америкѣ… Я ужь была почти такъ же стара и безобразна, какъ теперь… а между тѣмъ, вѣдь на свѣтѣ бываютъ всякія безобразія, въ меня влюбился тамъ молодой и красивый армянинъ… Вдругъ онъ является ко мнѣ въ домъ и начинаетъ обращаться со мною какъ только мужъ можетъ обращаться съ женой. Я его гоню вонъ; но онъ не идетъ, онъ говоритъ, что я его жена, что мы наканунѣ съ нимъ законно обвѣнчались, обвѣнчались при свидѣтеляхъ, въ числѣ которыхъ былъ и Олкоттъ… Я къ Олкотту… онъ, представьте мой ужасъ, подтверждаетъ… онъ былъ свидѣтелемъ на свадьбѣ и подписался… Такъ вѣдь мнѣ какихъ денегъ стоилъ разводъ съ этимъ армяниномъ!.. Вотъ что бываетъ со мною… такъ и теперь…. Думайте что хотите, но, клянусь вамъ всѣмъ святымъ, я ничего не помню… вы слышали звуки, исходившіе отъ моего языка, но мой разсудокъ, моя воля и сознанье — отсутствовали…
«Нѣтъ, — рѣшилъ я, — она вовсе не сходитъ съ ума, она остается сама собою».
— Придумайте какое-нибудь сносное объясненіе, — сказалъ я.
Она тотчасъ же и придумала.
— Да что жъ, — воскликнула она, — наконецъ это и такъ можетъ быть, что не врагъ нашъ, а самъ «хозяинъ» говорилъ моимъ языкомъ… онъ просто хотѣлъ подвергнуть васъ испытанію!
— Ну, вотъ это объясненіе ужь нѣсколько лучше перваго, только все же не выдерживаетъ строгой критики, — замѣтилъ я.
Она вдругъ перемѣнила тонъ и злобно на меня посмотрѣла.
— Однако… вы напрасно такъ строги, — медленно произнесла она. — Очень-то строгимъ вамъ быть не приходится, вѣдь вы, какъ бы то ни было, ужь сильно скомпрометтировали себя, давъ Лондонскимъ «психистамъ» описаніе появленія передъ вами «хозяина»! Хоть дѣйствительность, хоть сонъ, хоть даже мое гипнотическое внушеніе, — а вѣдь все жъ таки видѣли, и описали, и это они пропечатали за вашей подписью. Такъ теперь ужь поздно на попятный, да и самолюбіе вамъ не позволитъ! Если моя игра и плоха, и вамъ не по нутру, все же теперь вамъ остается faire bonne mine au mauvais jeu…
— Я давно ужь зналъ, что рано или поздно вы мнѣ это скажете, — отвѣчалъ я, — только, представьте себѣ, меня ничуть все это не пугаетъ. Вы меня видно мало знаете. Прошу васъ не прибѣгать со мною къ подобному оружію…
— Я васъ вовсе не пугаю, — воскликнула Блаватская, — только подумайте хорошенько. Если вы теперь вдругъ станете увѣрять, что не вѣрите больше въ существованіе «хозяина» и Кутъ-Хуми, вамъ будутъ очень, очень большія непріятности. Подумайте объ этомъ, это не шутка!
— Я никогда и никого, ни словесно, ни письменно не увѣрялъ въ томъ, что вѣрю непреложно существованію вашихъ махатмъ. Что же касается непріятностей, то, будучи такъ коротко знакомымъ съ вами, развѣ можно избѣжать ихъ?
— Не серчайте и не язвите, — опять перемѣняя тонъ и ласково улыбаясь, перебила меня «madame», — мнѣ вѣдь все равно, я думаю только о вашемъ спокойствіи и благѣ. Да, конечно, это всего вѣрнѣе, что тутъ было испытаніе, — продолжала она, совсѣмъ уже успокаиваясь, — если не васъ, то, по крайней мѣрѣ, всѣхъ теософовъ удовлетворитъ такое объясненіе… Тѣмъ болѣе, что, какъ я и написала вамъ, «хозяинъ» былъ у меня и сказалъ мнѣ относительно васъ многое. Я вамъ сообщу кое-что съ его словъ… о томъ, что случится съ вами въ теченіе двухъ мѣсяцевъ. Я умоляю васъ, подождите только два мѣсяца — и тогда вы должны будете, несмотря ни на что, убѣдиться въ существованіи «хозяина». Слушайте, вотъ что съ вами случится…
И она, съ необыкновенной увѣренностью, совершенно опредѣленно и точно, сдѣлала мнѣ цѣлый рядъ предсказаній, возвѣстила мнѣ самыя удивительныя событія въ моей личной жизни, которыя должны, одно за другимъ, случиться не позже какъ черезъ два мѣсяца.
— Да перестаньте же, Елена Петровна, — говорилъ я, — вѣдь надо же отдавать себѣ отчетъ въ томъ, что вы дѣлаете. Вѣдь это же смѣшно — и вы такъ увѣренно говорите, какъ какая-нибудь гадалка на кофейной гущѣ!
— Я говорю увѣренно, — съ достоинствомъ объявила она, — потому что говорю со словъ «хозяина», а онъ ошибаться не можетъ. Вы были такъ терпѣливы со мною, такъ долго со мною возились, вы говорите до сихъ поръ, что, malgré tout, расположены ко мнѣ и меня жалѣете. Умоляю же васъ исполнить мою послѣднюю просьбу: потерпите только два мѣсяца, слышите — только два мѣсяца! Если черезъ эти два мѣсяца вы не убѣдитесь въ существованіи «хозяина» и въ томъ, что всѣ его предсказанія исполнились, — тогда дѣлайте что хотите, хоть печатайте все, что вамъ извѣстно… Только два мѣсяца!.. умоляю васъ… обѣщайте мнѣ!
Она, очевидно, хотѣла выгадать время, разсчитывала на всякія случайности и совпаденія и пуще всего боялась, чтобъ именно теперь, когда дѣла ея такъ плохи, не огласился, среди теософическаго общества, ея разрывъ со мною. Но вѣдь все равно, съ такимъ жалкимъ багажомъ, какой былъ у меня, я могъ мало сдѣлать, ничего особенно важнаго, то-есть документальнаго, я не могъ сообщить ни «лондонскому обществу для психическихъ изслѣдованій», ни парижскимъ теософамъ.
Мнѣ тоже оставалось надѣяться, что въ два мѣсяца что-нибудь выяснится и мой багажъ увеличится.
— Хорошо, — сказалъ я, — обѣщаю вамъ спокойно ждать два мѣсяца, хотя не думайте, что вы поселили во мнѣ хоть малѣйшую тѣнь сомнѣнія…
— О, оставайтесь съ сомнѣніемъ или безъ сомнѣнія! — перебила она, — вы будете ужасно посрамлены!.. конецъ вѣнчаетъ дѣло… «хозяинъ» съумѣетъ удивить васъ, наказать и простить… запишите только его предсказанія, а засимъ, если угодно, я имени его не буду произносить передъ вами до тѣхъ поръ, пока вы сами о немъ не заговорите.
— Да, ужь объ этомъ я попрошу васъ.
Она совсѣмъ успокоилась и глядѣла побѣдительницей. Долгіе годы ея удивительнаго существованія и всевозможныхъ приключеній научили ее жить настоящей минутой.
— Но все ж позвольте узнать, — спросилъ я ее, — что̀ такое вы хотѣли сообщить мнѣ столь важное о Россіи и зачѣмъ обращались къ моему патріотизму?
Она навѣрное забыла ужь содержаніе своей записки, по крайней мѣрѣ забыла роль, которую долженъ былъ играть тутъ ея «хозяинъ». Она сказала:
— Ну, это къ хозяину не имѣетъ никакого отношенія! Я давно хотѣла съ вами поговорить объ этомъ; но не рѣшалась… а вотъ сегодня рѣшилась и докажу вамъ этимъ свое безконечное довѣріе. Опять таки, malgré tout, я гляжу на васъ какъ на друга…
— Благодарю за честь! — улыбнувшись поклонился я.
Она или не замѣтила, или сдѣлала видъ, что не замѣтила моего тона.
— Видите ли, что̀ это такое, — начала она, — вы скоро ѣдете въ Петербургъ, устройте очень важное и очень полезное для Россіи дѣло. Я хочу предложить себя тайнымъ агентомъ русскаго правительства для Индіи. Чтобы помочь торжеству моей родины надъ этими подлыми англичанами — я способна на все. Я ненавижу англійское правительство въ Индіи, съ его миссіонерами — все это личные враги мои, алчущіе моей погибели. Ужь одного этого достаточно, чтобы я всю свою душу положила въ борьбу съ ними… А что я могу надѣлать имъ большихъ бѣдъ въ Индіи — это вѣрно… и только одна я, никто больше не годится для такой роли! Мое вліяніе на индусовъ громадно — этому мнѣ легко представить сколько угодно доказательствъ… За мной, по одному моему знаку, двинутся милліоны индусовъ… Я легко организую громадное возстаніе… Я ручаюсь, что въ годъ времени вся Индія будетъ въ русскихъ рукахъ… Пусть мнѣ только дадутъ денежныя средства… многаго мнѣ не надо — вы вѣдь знаете меня въ этомъ отношеніи! — пусть мнѣ дадутъ возможность проникнуть въ Индію черезъ Россію, такъ какъ инымъ путемъ, послѣ дѣла Куломбши и миссіонеровъ, я не могу туда пробраться, — и я совершу одно изъ величайшихъ историческихъ дѣяній!.. Я ужь нѣсколько лѣтъ тому назадъ, еще во время министерства Тимашева, предлагала это; но не получила никакого отвѣта… А теперь… теперь это для меня еще легче… въ годъ все устрою… Помогите мнѣ въ такомъ патріотическомъ дѣлѣ!..
Такъ вотъ до чего она додумалась! вотъ какое мщеніе хочетъ готовить англичанамъ, ее не оцѣнившимъ! Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она искренно увлеклась этимъ планомъ и считала его легко исполнимымъ.
— Я не могу взять на себя хлопоты въ такомъ дѣлѣ, — сказалъ я, — но вотъ что́ я вамъ посовѣтую, если вы дѣйствительно желаете совершить «историческое» дѣяніе и это не фантазія, которую вы завтра же забудете: то, что вы сейчасъ мнѣ сказали — изложите подробно и обстоятельно на бумагѣ, приведите всѣ доказательства вашего вліянія на индусовъ, объясните вашъ планъ дѣйствій и т. д. Эту бумагу пошлите Каткову, съ которымъ у васъ уже давно сношенія и переписка. А затѣмъ — ждите его отвѣта. Если вы боитесь послать такой документъ по почтѣ, дайте его мнѣ, и я обѣщаю вамъ, что передамъ его Каткову. Вотъ все, что я могу сказать вамъ и сдѣлать…
Она была крайне недовольна и, по тому, какъ она взглянула на меня, когда я говорилъ, что могу взять съ собою ея документъ и передать его Каткову, я даже подумалъ — не боится ли она такого документа именно въ моихъ рукахъ. Какъ бы то ни было, она ни разу не возвращалась къ разговору объ этомъ предметѣ до самаго моего отъѣзда изъ Вюрцбурга.