Предисловіе и оправданіе.
......feriuntque summons
Fulmina montes
Пусть мыслитъ всякій, кто стрѣлой моей задѣтъ,
Что молнія разитъ высокій лишь предметъ.
Условіе не-золотого вѣка.
Давно ужъ золотой насталъ бы вѣкъ у насъ,
Когда бъ на классика давалъ намъ право классъ[1].
Новый Пегас[2]
Вышняне, вы куда свою улитку дѣли?
«Въ Пегасы взять ее поэты захотѣли».
«Пчелкинымъ» эпиграмматистамъ
He всякій звѣрь — лисица заодно,
Не всякое злословіе смѣшно.
«Пчелкинымъ» баснописцамъ
Въ рѣчахъ Эзоповыхъ[3], отрытыхъ на кладбищѣ,
Не больше сладости, чѣмъ въ разогрѣтой пищѣ.
«Пчелкинымъ» слагателямъ гексаметровъ[4]
Въ гексаметрѣ кто, не прибравъ спондея
Иль дактиля, не прочь и отъ трохея,
Не знаетъ, гдѣ пустить цезуру,
Пегаса тотъ впрягаетъ въ фуру.
На стихотворенія «Пчелки» безъ ц и с[5]
«Всѣ ц имъ изъ стиховъ исключены,
И с въ нихъ вовсе не играетъ роли».
Зато въ нихъ нѣтъ и никакой цѣны,
Зато они и безо всякой соли.
«Пчелкинымъ» пѣвцамъ временъ года
Кто самъ не знаетъ, что̀ сказать,
Тотъ хвалитъ иль бранитъ погоду;
Кто не нашелъ, что̀ воспѣвать,
О временахъ онъ года пишетъ оду.
Лѣсничнику и Лѣвичнику[6]
О, если бъ сладокъ былъ въ стихахъ Лѣсничникъ!
О, если бъ правъ могъ быть въ стихахъ Лѣвичникъ!
Прежнему поэту, потомъ гомеопату[7]
Ты прежде былъ поэтъ, теперь — гомеопатъ:
Ужъ не досуга ты, а жизни супостатъ.
Издателю «Пчелки»
Зачѣмъ Кастелецъ мухъ ловить пошелъ?[8]
Онъ ихъ продать замыслилъ вмѣсто пчелъ.
Водникъ[9]
Монахъ подъ маскою я былъ,
Охотно пѣлъ, охотнѣй пилъ.
Равникарю[10]
Горенцевъ нашихъ такъ испортилъ ты языкъ,
Что за молитвою ругается мужикъ.
На Ахацлевы пѣсни[11]
Конечно, поневолѣ
Нѣтъ въ пѣсняхъ этихъ соли:
Зоветъ индюшекъ: «пуры, пуры!»,
Зоветъ сверчковъ онъ: «шуры, муры!».
Нѣкоторымъ сочинителямъ духовныхъ пѣсенъ
Ваша духовная пѣснь и духовна и все жъ не духовна:
Праздности духъ въ ней есть, Божьяго духа въ ней нѣтъ.
Кремплю[12]
Ты не въ мозги захватилъ, захватилъ ты словѣнщину въ когти:
Духъ отъ нѣмечины слабъ, когти свободны твои.
Копытарь
Голову съ честью носилъ я ученую, все поборая;
Лишь самомнѣнье и смерть я побороть не умѣлъ.
Денничникамъ[13]
«Другъ мой, идущій со свѣта, мнѣ вѣрно скажи», такъ Добровскій
Въ царствѣ тѣней вопросилъ мудрость Копытареву:
«Сербскій, дубро́вницкій, что ли, языкъ иль скорѣе хорватскій
Вводитъ въ писанія Гай съ шайкой задорной своей?».
«Гай-то Денничникъ, Денничная шайка? по-своему пишутъ;
Юго-славянскихъ они суть янычары земель».
Хвастуны изъ четырехъ многочисленнѣйшихъ славянскихъ народовъ[14]
Чехъ лишь, полякъ, иллиріецъ и русскій — вотъ эти народы,
Свой обработавъ языкъ, смѣютъ на немъ и писать;
Бѣлый хорватъ и словѣнецъ, руснякъ и словакъ и другіе —
Псы межъ славянъ: ихъ удѣлъ лаять и лапы лизать.
Катонъ на изнанку[15]
Менѣе прочихъ славянъ и числомъ и почетомъ словѣнцы;
Славы и выгодъ не здѣсь можно писателю ждать.
Victrix causa diis placuit, sed victa Catoni:
Станко — словѣнскій бѣглецъ, Вразъ — на изнанку Катонъ.
Настоящія стихотворенія
Намъ, какъ Преширновымъ, было бъ не грѣхъ развернуться пошире[16];
Но ужъ изъ самыхъ стиховъ видно, какъ тихъ нашъ отецъ.