Восемьдесят тысяч вёрст под водой (Жюль Верн; Вовчок)/Часть вторая/Глава XIX/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Восемдесятъ тысячъ верстъ подъ водой — Часть вторая, Глава XIX
авторъ Жюль Вернъ, пер. Марко Вовчокъ
Оригинал: фр. Vingt mille lieues sous les mers. — См. Содержаніе. Перевод опубл.: 1870. Источникъ: Восемдесятъ тысячъ верстъ подъ водой — Санктъ-Петербургъ: Книгопродавецъ С. В. Звонаревъ, 1870

[384] ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАЯ.

ГОЛЬФЪ-СТРЕМЪ.

Никто изъ насъ никогда не забудетъ ужасной сцены 20 апрѣля. Я записалъ ее подъ впечатлѣніемъ глубочайшаго волне¬ нія, просмотрѣлъ самъ и прочелъ потомъ Конеейлю и канадцу; они нашли, что происшествіе хотя и передано фактически вѣр¬ но, но вполнѣ не можетъ выразить того, что происходило въ тотъ день. Подобную картину можетъ передать лишь перо на¬ шего знаменитаго поэта, автора „Тружениковъ моря“.

Я говорилъ, что капитанъ Немо, глядя на волны, плакалъ. Дѣйствительно горесть его быдц.. ужасна. При насъ онъ уже терялъ втораго своего спутника: 'какая страшная смерть пости¬ гла его друга! Раздавленный, изломанный, задушенный стран¬ ными щупадами спрута, изможженный въ его желѣзныхъ тискахъ, несчастный былъ лишенъ погребенія среди мирныхъ водъ корал¬ ловаго кладбища.

Что до меня касается, отчаянный призывъ на помощь на¬ дрывалъ мое сердцо. Несчастный французъ, позабывшій свой род¬ ной языкъ, заговорилъ на немъ моля о спасеніи!

Н такъ, ереди этихъ людей, тѣломъ и душой преданныхъ капитану Немо, избѣгающихъ, подобно ему, всякаго соприкосно¬ венія съ человѣчествомъ, находился одинъ изъ моихъ соотечест¬ венниковъ! Не единственный ли то былъ представитель Франціи среди этой таинственной ассоціаціи, очевидно состоявшей изъ различныхъ національностей1?

Этотъ нерѣшенный вопросъ безпрестанно вертѣлся у меня въ головѣ!

Капитанъ Немо ушелъ къ себѣ и нѣсколько времени мы его не видали. По „Наутилусу8, душой котораго онъ былъ и кото¬ рый отражалъ на себѣ расположеніе духа капитана, я могъ судить до какой степени были сильны его горесть и отчаяніе! Судно,

[385]— 385

безъ опредѣленнаго направленія, шло, подобно трупу, по прихоти волнъ. Казалось онъ не могъ оторваться отъ того мѣста, гдѣ происходила послѣдняя битва, въ которой онъ лишился одного изъ своихъ.

Такъ прошло десять дней. Только 1-го мая „Наутилусъ“ пройдя въ виду Кукайскихъ острововъ, лежащихъ у входа въ Багамскій каналъ, повернулъ къ сѣверу. Мы слѣдовали по теченію величайшей морской рѣки, имѣющей свои собственные берега, свою рыбу, свою свойственную ей температуру. Я говорю о Гольфъ-Стремѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, это настоящая рѣка, свободно текущая среди Атлантическаго океана; воды ея не смѣшиваются съ водами океана. Это соленая рѣка, болѣе соленая, чѣмъ самъ океанъ. Средняя глубина ея равняется тремъ тысячамъ футамъ, средняя ширина шестидесяти футамъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ скорость теченія доходитъ до четырехъ километровъ въ часъ. Неизмѣнная величина ея водъ превосходитъ воды всѣхъ рѣкъ земнаго шара.

Настоящій истовъ или начало Гольфъ-Стрема, признанный капитаномъ Мори, находится въ Гасконскомъ заливѣ. Здѣсь начинаютъ образовываться его воды, хотя еще рѣзко не отличающіяся ни цвѣтомъ, ни температурой. Спускаются потомъ въ югу, вдоль экваторіальной Африки, согрѣваются лучами жаркаго пояса, переходятъ Атлантическій океанъ, на Бразильскомъ берегу достигаютъ мыса Санъ-Рока и тутъ раздѣляются на двѣ вѣтви; одна идетъ еще позаимствоваться теплотою водъ Антильскаго моря. Тутъ Гольфъ-Стремъ, предназначенный поддерживать равенство температуры и сообщать воды тропиковъ съ сѣверными водами, начинаетъ свою роль уравновѣсителя. Раскаленный до бѣла въ Мексиканскомъ заливѣ, онъ поднимается къ сѣверу къ Американскимъ берегамъ, доходитъ до Новой Земли и, встрѣтивъ сопротивленіе холоднаго теченія Девискаго пролива, направляется къ океану, слѣдуя локсодромической линіи, снова раздѣляется на двѣ вѣтви подъ 43°; одна вѣтвь съ помощью сѣверо-восточныхъ пасатныхъ вѣтровъ возвращается къ Гасконскому заливу и Азорскимъ островамъ, а другая, умѣривъ берега Ирландіи и Норвегіи, идетъ за Шпицбергенъ, и потерявъ на 4° своей температуры образуетъ свободное море полярныхъ странъ, [386]— 386 —

И такъ „Наутилусъ“ плылъ теперь по этой рѣкѣ океана. При выходѣ своемъ изъ Багамскаго канала, Гольфъ-Стремъ, имѣя четырнадцать лье въ ширину и триста пятдесятъ метровъ въ глубину, дѣлаетъ восемь километровъ въ часъ. Эта скорость, по мѣрѣ приближенія къ сѣверу, правильно уменьшается, что имѣетъ немаловажное значеніе; еслибъ скорость эта и правильность нарушились, то Европейскій климатъ подвергнулся бы такимъ пертурбаціямъ, послѣдствія коихъ весьма сомнительны.

Около полудня мы съ Консейлемъ стояли на платформѣ. Я указывалъ ему на особенности Гольфъ-Стрема. По окончаніи объясненій я посовѣтывалъ Опустить руку въ воду.

Консейль исполнилъ совѣтъ и очень былъ удивленъ, не ощутивъ ни холода, ни теплоты.

— Это происходитъ оттого, что температура водъ Гольфъ-Стрема, при выходѣ своемъ изъ Мексиканскаго залива, имѣетъ почти одинаковую температуру съ кровыо. Гольфъ-Стремъ огромный проводникъ тепла, снабжающій Европейскіе берега вѣчной зеленью. Если вѣрить Мори, то оказывается, что еслибъ утилизировать всю теплоту этого теченія, теплорода ея достаточно было бы на поддержаніе въ расплавленномъ состояніи двухъ такихъ рѣкъ, какъ Амазонка и Миссури, состоящихъ изъ плавленнаго желѣза.

Въ эту минуту быстрота теченія Гольфъ-Стрема доходила до двухъ метровъ двадцати пяти въ секунду; разность его отъ окружающаго моря была такъ значительна, что волны, стѣсненныя океаномъ, замѣтно возвышались надъ уровнемъ послѣдняго. Цвѣтъ воды гораздо темнѣе, что зависитъ отъ большаго присутствія соляныхъ веществъ; ея чистый цвѣтъ индиго рѣзко отличается отъ зеленоватыхъ волнъ океана. Линія, отличающая это теченіе, до того явственна, что близъ Каролинскихъ острововъ „Наутилусъ“ носомъ своимъ касался уже Гольфъ-Стрема, между тѣмъ какъ боковые его части были еще въ океанѣ.

Вмѣстѣ съ своимъ теченіемъ Гольфъ-Стремъ влекъ за собою цѣлый міръ живыхъ существъ. Ботики, свойственные Средиземному морю, прогуливались многочисленными трупами. Изъ хрящевыхъ замѣчательны были скаты, съ сильно развитыми хвостами, занимавшими почти цѣлую треть всего туловища; они имѣли видъ огромнаго ромбоида, длиною въ двадцать пять футовъ; [387]— 887 —

потокъ небольшія акулы въ метръ, еъ громадными головами и короткимъ, округленнымъ рыломъ, заостренными зубами въ нѣсколько рядовъ. Тѣло ихъ, казалось, покрыто было чешуей.

Изъ костистыхъ упомяну о канканахъ, свойственныхъ этимъ морямъ; златобровахъ, у которыхъ зрачки сверкали какъ огни; о сіенахъ въ метръ, съ широкимъ ртомъ, вооруженнымъ маленькими зубами; о голубыхъ корифенахъ, отливающихъ серебромъ и золотомъ, словно радуги; о бленіусахъ съ треугольными головами; о голубаватыхъ палтусахъ совершенно лишенныхъ чешуи; о жабунахъ, съ желтой поперечной перевязкой, изображающей форму греческаго т, о цѣлыхъ тучахъ маленькихъ колбней, испещренныхъ коричневыми пятнышками, о разнородныхъ семействахъ лосоеовыхъ, съ серебристой головой и желтыми хвоетами, о странныхъ мугиломорахъ, которыхъ Ласепедъ посвятилъ подругѣ своей жизни, и наконецъ о красивыхъ американскихъ кавалеръ-рыбахъ, украшенныхъ всевозможными орденами и лентами, рыба часто посѣщающая берега великой націи, которяя впрочемъ очень мало уважаетъ подобные знаки отличія.

Ночью воды Гольфъ-Стрема блестѣли фосфорическимъ свѣтомъ, соперничая съ электрическимъ освѣщеніемъ нашего маяка, особенно въ бурную погоду, нерѣдко посѣщавшую насъ въ это время.

8 мая мы проѣзжали мимо Гаттроскаго мыса, около сѣверной Каролины. Въ этомъ мѣстѣ ширина Гольфъ-Стрема достигаетъ семидесяти-пяти миль, а глубина двухъсотъ метровъ. „Наутилусъ“, по прежнему, блуждалъ не придерживаясь правильнаго пути.

При этихъ условіяхъ бѣгство наше могло бы осуществоваться. Берега были населенные и могли доставить намъ удобное убѣжище. На морѣ безпрестанно встрѣчались моряки, обязанные дежурить между Ныо-Іоркомъ, Бостономъ и Мексиканскимъ проливомъ; днемъ и ночью около американскаго берега сновали маленькія каботажныя шкуны.

Тамъ мы вѣрно найдемъ убѣжище!

Намъ показалось это случаемъ благопріятнымъ, не смотря на тридцати-мильное разстояніе, отдѣлявшее „Наутилусъ“ отъ береговъ союза.

Только погода безпокоила канадца. Мы приближались къ тѣмъ [388]мѣстамъ, гдѣ часто бываютъ грозы, смерчи и циклоны по сосѣдству съ теченіемъ Гольфъ-Стрема. Пуститься на море въ такое время — значило пуститься на вѣрную смерть. Самъ Недъ Лендъ сознавалъ это.

И грызъ удила, страдая тоскою по родинѣ; излечить эту тоску могло только бѣгство.

— Надо съ этимъ покончить, сказалъ онъ мнѣ въ тотъ же день: я до тѣхъ поръ не успокоюсь. Вашъ Немо все отдаляется отъ земли, все лѣзетъ къ сѣверу, а я по горло ужъ доволенъ южнымъ полюсомъ, и къ сѣверному съ нимъ не поѣду!

— Что же дѣлать, Недъ, если въ настоящую минуту улизнуть невозможно?

— Надо объясниться съ капитаномъ. Вы молчали когда мы были около береговъ вашей родной Франціи; мы теперь въ моряхъ американскихъ и я молчать не хочу; какъ подумаю, что чрезъ нѣсколько дней „Наутилусъ“ будетъ на высотѣ Новой Шотландіи, что около Ныо-Фаундленда есть широкій заливъ, въ который впадаетъ рѣка с. Лаврентія, что рѣка эта — моя родная рѣка, что на ней мой родной Квебекъ; какъ вспомню, объ этомъ, такъ меня злость и душитъ! Нѣтъ, я скорѣе кинусь въ море, а здѣсь не останусь! Мнѣ душно здѣсь!

Очевидно, у него терпѣніе лопнуло. Живая натура его не выдерживала такаго долгаго плѣна. Онъ съ каждымъ днемъ измѣнялся въ лицѣ, нравъ его становился все угрюмѣе. Я понималъ, что онъ страдаетъ невыносимо, потому что и самъ я тосковалъ по родинѣ. Почти семь мѣсяцевъ мы не имѣли никакихъ извѣстій съ земли. Къ тому же отдаленіе капитана Немо, его мрачное настроеніе духа и задумчивость, въ особенности со времени ехватки съ осьминогами — все было для меня томительно. Во мнѣ исчезло восторженное настроеніе, какимъ я жилъ первое время. Надо быть фламандцемъ какъ Консейль, чтобы сжиться съ этою средою, обитаемой лишь морскими животными.

Еслибы у него, вмѣсто легкихъ, были жабры, онъ, право, былъ бы не менѣе счастливъ.

— Ну? спросилъ Нендъ Лендъ, недовольный моимъ молчаніемъ.

— Вы хотите, Недъ, чтобы я спросился у капитана Немо, какія его намѣренія относительно насъ? [389] — Да, г. Аронаксъ, хочу!

— Не смотря на то, что онъ уже ихъ высказалъ?

— Да. Я хочу ихъ слышать еще разъ, — въ послѣдній. Спросите отъ моего имени коли хотите.

— Но я его встрѣчаю рѣдко: онъ меня избѣгаетъ.

— Ну значитъ, что надо идти къ нему!

— Хорошо, Недъ: спрошу.

— Когда? настаивалъ канадецъ.

— Когда съ нимъ встрѣчусь.

— Г. Аронаксъ, не пойти ли мнѣ къ нему?

— Нѣтъ, предоставьте это мнѣ: завтра…

— Нѣтъ, нынче!

— Пожалуй, нынче я съ нимъ повидаюсь.

Недъ Лендъ ушелъ.

Такъ какъ было условлено, я рѣшился дѣйствовать сейчасъ же: легче имѣть дѣло съ вопросомъ поконченнымъ, чѣмъ съ недоумѣніемъ.

Я пошелъ въ свою комнату и услышалъ шаги въ каютѣ капитана Немо. Случая этого я упустить не хотѣлъ: постучался въ его дверь; отвѣта нѣтъ. Я постучался еще разъ, потомъ повернулъ ручку. Дверь отворилась.

Когда я вошелъ, капитанъ полулежалъ на столѣ, занятый картою; онъ и не слыхалъ моихъ шаговъ.

Я положилъ себѣ, что не выйду отсюда прежде, чѣмъ не допрошу его.

Я подошелъ къ нему ближе.

Онъ вдругъ поднялъ голову, нахмурился и спросилъ рѣзко:

— Зачѣмъ вы здѣсь? что вамъ надо?

— Поговорить съ вами, капитанъ.

— Но я занятъ, г. Аронакеъ, я работаю. Я вѣдь вамъ предоставляю свободу жить уединясь, почему я самъ не могу ею пользоваться?

Пріемъ былъ не ободрительный. Но я готовъ былъ все выслушать, потому что на все имѣлъ отвѣтъ.

— Капитанъ, началъ я холодно: мнѣ нужно поговорить съ съ вами о дѣлѣ, не терпящемъ отлагательства.

— Какое это такое дѣло? возразилъ онъ иронически: не [390]сдѣлали ли вы открытія, а я какого либо упущенія? Не выдало ли вамъ море что нибудь новаго изъ тайнъ своихъ?

Онъ былъ далекъ отъ предмета. Но прежде чѣмъ я успѣлъ отвѣтить, онъ мнѣ сказалъ серьозно, указывая на рукопись, раскрытую на столѣ:

— Вотъ, г. Аронаксъ, рукопись на нѣсколькихъ языкахъ: въ ней изложены вкратцѣ мои наблюденія надъ моремъ, и я надѣюсь, что трудъ этотъ со мною не погибнетъ. Подписанная мною, дополненная моею біографіею, она будетъ вложена въ такой аппаратъ, который ни потонетъ, ни подмокнетъ; послѣдній, кто останется въ живыхъ на „Наутилусѣ“, кинетъ ее въ море и она поплыветъ — куда ее понесутъ волны.

Его подпись! Исторія его жизни, переданная имъ самимъ! Тайна его, со временемъ раскрытая!.. Но въ настоящую минуту я въ этой исповѣди увидѣлъ лишь возможность приступить къ дѣлу.

— Капитанъ, отвѣчалъ я: эту мысль, разумѣется, остается только одобрить; плоды труда не должны пропадать даромъ. Но для осуществленія этой цѣли вы предполагаете, мнѣ кажетея, средство давно отжившее: какъ знать, куда ее прибьетъ вѣтеръ, и въ какія руки она попадетъ? Нѣтъ ли средства получше? Не можете ли вы, или кто нибудь изъ вашихъ?..

— Никогда, г. Аронаксъ! прервалъ онъ меня живо.

— И я, и мои спутники готовы хранить эту рукопись, если вы возвратите намъ свободу…

— Свободу! вскрикнулъ онъ, вставъ съ мѣста.

— Да, объ этомъ я и пришелъ васъ спросить. Мы семь мѣсяцевъ находимся въ числѣ экипажа, и я сегодня, отъ имени моихъ товарищей и отъ своего собственнаго, спрашиваю васъ: намѣрены вы оставить насъ навсегда у себя?

— Я вамъ отвѣчу, г. Аронаксъ, то же самое, что отвѣчалъ семь мѣсяцевъ тому назадъ: кто вступилъ въ этотъ корабль, тотъ уже его не покинетъ.

— Да вѣдь это плѣнъ!

— Называйте какъ угодно!

— Вѣдь и рабъ имѣетъ возможность освободиться, даже какимъ бы то ни было способомъ!

— Кто же у васъ оспариваетъ это право? Я васъ присягою не связывалъ, отвѣчалъ капитанъ. [391]Онъ смотрѣлъ на меня, скрестивъ на груди руки.

— Капитанъ, возразилъ я, говорить мы объ этомъ болѣе не станемъ, поэтому я выскажусь разъ навсегда. Повторяю вамъ, что хлопочу не за себя одного: для меня наука и отрада, и отдыхъ, увлеченіе, даже страсть, которая можетъ заставить меня забыть о чемъ бы то ни было. Я, какъ вы, могу жить въ безвѣстности и уединеніи, мечтая о возможности передать потомству въ какой нибудь засмоленный банкъ результаты моихъ трудовъ. Я, однимъ словомъ, могу васъ оцѣнить, могу слѣдовать за вами безъ неудовольствія въ той роли, какую до нѣкоторой степени понимаю; но есть еще и другія стороны въ вашей жизни до такой степени таинственныя, что ни я, ни спутники мои въ нихъ не имѣемъ мѣста. И даже въ тѣ минуты, когда мы бывали тронуты вашимъ страданіемъ или вашими подвигами, мы не смѣли выразить ни малѣйшаго сочувствія, какое всегда проступаетъ наружу при видѣ высокаго дѣла, совершаемаго другомъ или врагомъ. Потому-то именно, въ силу сознанія, что мы чужды всего, что васъ касается, — мы и не примиряемся съ своимъ положеніемъ, мы не можемъ жить при такихъ условіяхъ; для меня это тяжко, а для Неда Ленда — невозможно. Каждый въ силу того только, что онъ человѣкъ, стоитъ того, чтобы о немъ подумать. Спросили вы себя когда либо, до какихъ отчаянныхъ вещей могутъ довести любовь къ свободѣ и отвращеніе отъ работы такого человѣка, какъ канадецъ? Что онъ долженъ придумать, перепробовать, на что рѣшиться?

Я умолкъ. Капитанъ Немо приподнялся.

— Предоставляю Неду Ленду думать, пробовать, рѣшаться на что ему угодно, отвѣчалъ онъ. Мнѣ что за дѣло? Я вѣдь не искалъ его. Я не для своего удовольствія удерживаю его на „Наутилусѣ“. А вы, г. Аронаксъ, вы изъ числа тѣхъ, которые въ состояніи все понять, даже молчаніе. Больше мнѣ вамъ сказать нечего. Объ этомъ предметѣ мы говорили сегодня въ послѣдній разъ; въ другой разъ я васъ даже не выслушаю.

Я ушелъ отъ него.

Съ этого дня положеніе наше стало очень натянутымъ. Я слово въ слово передалъ товарищамъ разговоръ мой съ капитаномъ.

— Ну, по крайности, теперь знаемъ, сказалъ Недъ: отъ [392]него ждать нечего! „Наутилусъ“ подходитъ къ Лонгъ-Эйленду. Мы бѣжимъ, какова бы ни стояла погода!

Небо хмурилось все сильнѣе и сильнѣе. Явились признаки урагана. Атмосфера становилась молочнаго цвѣта. Густыя облака осѣдали до горизонта и быстро убѣгали. Вода вздувалась; всѣ птицы, исключая буревѣстниковъ, исчезли. Опускавшійся барометръ указывалъ на сильное давленіе паровъ. Стормгласеъ разлагался подъ вліяніемъ электричества, пресыщавшаго атмосферу. Борьба стихій приближалась.

Буря разразилась 18 мая, именно въ то время, когда „Наутилусъ“ шелъ на высотѣ Лонгъ-Эйленда, за нѣсколько миль отъ Нью-Йорка.

Бурю эту я могу описать, такъ какъ капитанъ Немо, по необъяснимому капризу, не ушелъ отъ нея въ глубину моря, а сталъ съ нею бороться на поверхности.

Вѣтеръ дулъ съ юго-запада сначала съ быстротою пятнадцати метровъ въ секунду, потомъ къ тремъ часамъ вечера съ быстротою двадцати пяти.

Капитанъ Немо, непоколебимый при напорѣ вѣтра, не покидалъ палубы. Онъ велѣлъ себя привязать у пояса, чтобъ не унесло волнами; я былъ при немъ, удивляясь и силѣ бури, и силѣ человѣка.

Огромныя облака какъ бы мели поверхность моря. Маленькихъ волнъ я уже не видѣлъ въ числѣ большихъ: вода вся вздымалась длинными валами и гребень ихъ, по причинѣ плотности всей массы, не разсыпался; они росли въ вышину, сталкивались другъ съ другомъ, а среди ихъ „Наутилусъ“ то повергаемый на бокъ, то взлетавшій на верхушки, неистово метался и пыхтѣлъ.

Къ пяти часамъ полилъ страшный дождь, но ни вѣтеръ, ни море при этомъ не утихли; напротивъ, ураганъ дулъ съ быстротою сорока пяти метровъ въ секунду, т. е. съ тою силою, какая опрокидываетъ дома, вбиваетъ въ двери черепицу, которую срываетъ съ кровель, ломаетъ желѣзныя рѣшетки, сноситъ крупнаго калибра пушки.

А „Наутилусъ“ нашъ, среди такого шквала, держалъ себя такъ, что вполнѣ оправдывалъ мнѣніе ученаго инженера: „хорошо построенный корабль въ состояніи выдержать что бы то [393]ни было“. Онъ не противился, волны его разбили бы: онъ гнулся какъ сталь, онъ повиновался и уступалъ; безъ снастей, безъ мачтъ, онъ покорно и стойко выносилъ борьбу.

Я разсматривалъ внимательно валы насъ окружавшіе; въ вышину они поднимались метровъ на пятнадцать, въ длину имѣли метровъ полтораста — сто семьдесятъ пять, и катились еъ быстротою пятнадцати метровъ въ секунду. Ихъ количество и сила возрастали по мѣрѣ глубины воды. И я понялъ назначеніе этихъ валовъ — нагружаться воздухомъ и препровождать его на дно морское, препровождая туда жизнь чрезъ распространеніе кислорода. Ихъ страшная сила давленія, по вычисленіямъ, достигаетъ трехъ тысячъ килограмовъ на одинъ футъ поверхности. Такіе же валы снесли на Гебридахъ массу гранита вѣсомъ въ восемьдесятъ тысячъ фунтовъ, опрокинули 23 декабря 1864 г. часть города Іеддо въ Японіи и, пролетая семьсотъ километровъ въ часъ, въ тотъ же день домчались до береговъ Америки.

Къ ночи вихрь усилился. Барометръ упалъ до 710. милиметровъ, — какъ было и въ Реюніонѣ, во время шквала, въ 1860 г.

Уже смеркалось, когда я увидѣлъ на горизонтѣ большой корабль въ тяжелой борьбѣ съ моремъ. Онъ шелъ медленно на малыхъ парахъ, уступая валамъ. Это былъ одинъ изъ стимеровъ переправляющихся между Нью-Йоркомъ и Ливерпулемъ, или Гавромъ. Стимеръ скоро исчезъ во мракѣ.

Въ десять часовъ вечера небо было все въ огнѣ. Воздухъ полосовали молніи. Я не могъ переносить ихъ блеска, а капитанъ Немо смотрѣлъ на нихъ прямо, какъ бы вдыхая въ себя бурю. Страшный шумъ наполнялъ воздухъ—шумъ отъ рева волнъ, вѣтровъ, ударовъ грома. Вихрь переносился въ разные пункты, горизонта, — циклонъ съ востока прилеталъ на востокъ, облетѣвъ сѣверъ, западъ и югъ—въ обратномъ направленіи тока вихрей южнаго полушарія.

Этотъ Гольфъ-Стремъ вѣрно названъ царемъ бурь! Онъ создаетъ такіе вихри, создавая разницу температуръ между слоями воздуха, нагроможденными надъ его теченіемъ.

Вслѣдъ за дождемъ начался огненный ливень. Капли воды засверкали искрами. Капитанъ Немо, не покидавшій поста, искалъ, какъ казалось, смерти отъ электрическаго удара. Съ [394] оглушительнымъ трескомъ „Наутилусъ“ выкинулъ свой громоотводъ и по немъ заструилась непрерывная иекра.

Разбитый и измученный добрался я до трапа, отворилъ его и сползъ въ залу. Буря достигла высшей степени ярости. Стоять на ногахъ не было возможности.

Капитанъ Немо вернулся къ себѣ около полуночи. Я слышалъ какъ резервуары мало по малу наполнились и „Наутилусъ“ тихо погрузился подъ волны.

Сквозь открытыя окна залы я увидѣлъ большихъ рыбъ, промелькнувшихъ мимо съ быстротою призрака и убитыхъ громомъ предъ моими глазами.

„Наутилусъ“ спускался все ниже. Я полагалъ, что онъ станетъ на глубинѣ метровъ въ пятнадцать. Но нѣтъ, верхніе слои были сильно взволнованы, а чтобы отдохнуть отъ качки, надо было опуститься метровъ до пятидесяти.

За то въ какой молчаливой, невозмутимой тишинѣ очутились мы! Кто бы могъ повѣрить, что въ эту минуту такая буря бушевала надъ океаномъ?

Примѣчанія[править]