25 апрѣля утромъ я зашелъ въ канцелярію штаба, справиться о свѣдѣніяхъ по обстановкѣ, и встрѣтилъ начальника отряда, спросившаго меня, видѣлъ ли я начальника штаба, и скоро ли я выступаю. Это указывало, что мнѣ давали спѣшное порученіе. Генералъ подвелъ меня къ разложенной картѣ и сказалъ: „вправо отъ насъ нѣтъ никого своихъ, а тутъ именно возможенъ обходъ японцевъ; мы дадимъ вамъ все, что у насъ есть казаковъ, и вы освѣтите этотъ важный раіонъ“. Затѣмъ Орановскій указалъ мнѣ важный узелъ дорогъ, сходящихся отъ Фынхуанчена, Сюяня (Дагушани), Долинскаго перевала, Модулинскаго перевала, Ляньшаньгуаня и Туинпу; мы обозначили его Мади, по названію бывшей на картѣ деревни. Никакихъ свѣдѣній о противникѣ и нашихъ силахъ (напр. о г. Мищенко, дѣйствовавшемъ въ окрестностяхъ Сюяня) дано не было, да вѣроятно ихъ и не существовало въ штабѣ. Съ трудомъ нашли и выдали мнѣ 4 листа двухъ-верстной карты, а въ отношеніи всѣхъ казаковъ, поступавшихъ подъ мое начальство, оказалось возможнымъ собрать около 50 человѣкъ Уссурійцевъ, такъ какъ все остальное было занято штабною службою. Я пошелъ въ канцелярію и просилъ немедленно пригласить командира сотни, что оказалось весьма затруднительно. Меня не удивляло, что офицеры генеральнаго штаба понятія не имѣли какая была нужна сотня, но не оказалось ни одного посыльнаго въ штабѣ — ни пѣшаго, ни коннаго. Наконецъ писарь розыскалъ охотника — стрѣлка и послалъ его по назначенію. Примѣрно черезъ часъ прибылъ есаулъ Мунгаловъ. Ему передали приказаніе поступить въ мое распоряженіе, а я предупредилъ его, что мы уходимъ далеко впередъ къ противнику, на нѣсколько дней, и просилъ быть готовымъ часа черезъ два.
Когда мы выступали, командиръ сотни доложилъ мнѣ слѣдующее: въ строю около двухъ взводовъ, потому что одинъ взводъ остался при штабѣ, а одинъ находится въ разъѣздѣ, неизвѣстно гдѣ; ни одного младшаго офицера съ нами нѣтъ; сотня сдѣлала весь походъ въ Корею, въ отрядѣ г. Мищенко, и прикрывала отступленіе пѣхоты отъ Тюренчена, а потому лошади совершенно изнурены. Итакъ, вмѣсто всѣхъ казаковъ, только 50, а для скорѣйшаго движенія впередъ загнанные, изнуренные кони. Послѣднее впрочемъ было невѣрно, но заботливый командиръ сотни заранѣе хотѣлъ предупредить о необходимости сбереженія его конскаго состава. Я не буду описывать дѣятельность разъѣзда-заставы по днямъ, а сдѣлаю ея общій очеркъ до 18 мая, когда мои казаки вошли въ составъ своего полка, а я лично поступилъ въ распоряженіе командира послѣдняго.
Исполненіе возложенной на насъ задачи свелось къ тому, что мы освѣтили весь раіонъ вокругъ указаннаго намъ стратегическаго узла путей Мади, и я ручаюсь, что мимо насъ не прошло не только ни одного японскаго отряда, но даже разъѣзда, хотя фронтъ охраненія былъ около 10 верстъ. Мы держали дѣятельно связь съ лѣвымъ флангомъ Восточнаго отряда на Модулинскомъ перевалѣ, а также сперва съ отрядомъ г. Мищенко, а затѣмъ съ выдвинувшимся правѣе насъ Уссурійскимъ казачьимъ полкомъ. Я могъ утверждать, что, ни со стороны Сюяня, ни Фынхуанчена, противникъ не предпринималъ никакихъ попытокъ активной дѣятельности, и слѣдовательно разсѣялъ всѣ возникшія въ концѣ апрѣля безпокойства по обходу праваго фланга Восточнаго отряда. Такимъ образомъ мы выполнили вполнѣ задачу конной части, выдвинутой впередъ, съ цѣлью своевременнаго предупрежденія войскъ о какомъ либо покушеніи противника.
Въ отношеніи активной развѣдки противника и соприкосновенія съ нимъ, можно было сдѣлать больше, особенно принимая во вниманіе тотъ превосходный боевой матеріалъ, какой представляли изъ себя ввѣренные мнѣ казаки, хотя и при столь небольшомъ ихъ числѣ, но въ этомъ я не повиненъ. Думаю, что если бы у меня было только три — четыре десятка такихъ молодцовъ, а не цѣлая сотня (во вторую половину службы заставы), то я достигъ бы большихъ результатовъ, при условіи отсутствія ихъ прямого начальника — командира сотни, есаула Мунгалова, который былъ настоящимъ тормазомъ всякаго активнаго начинанія, и съ которымъ я не имѣлъ, какъ это ни кажется страннымъ, возможности что бы то ни было сдѣлать. Это былъ типъ казака въ самомъ печальномъ, а не достойномъ, смыслѣ этого званія. По происхожденію кровный бурятъ изъ Забайкальскихъ казаковъ (Уссурійцы имѣютъ въ своемъ войскѣ выходцевъ изъ многихъ другихъ войскъ), онъ своимъ умственнымъ развитіемъ, интересами, манерами и привычками ничѣмъ не отличался отъ самыхъ простыхъ казаковъ; строевую ординарную службу зналъ хорошо, былъ хозяйственный, аккуратный человѣкъ, о своихъ казакахъ заботился и былъ ими любимъ, обладалъ смѣткой, находчивостью, оцѣнивалъ мѣстность, имѣлъ опытъ китайской войны, передѣлокъ съ хунхузами, похода въ Корею; но всѣ эти качества, казалось, долженствующія сдѣлать изъ него желательнаго для военныхъ дѣйствій офицера, не стоили ничего, будучи парализованы другими его наклонностями и отношеніями къ службѣ. Его заботливость о казакахъ доходила до того, что онъ не желалъ посылать ни одного разъѣзда, ни одного дозора, чтобы какъ нибудь не погонять лишній разъ лошади и не обезпокоить казака (я склоненъ считать, что онъ, какъ вообще нѣкоторые изъ казачьихъ офицеровъ, боялся своихъ казаковъ); изъ аллюровъ онъ признавалъ только шагъ, а больше всего предпочиталъ водить сотню въ поводу; стремленія впередъ не имѣлъ никакого, а всегда готовъ былъ осадить назадъ; службу понималъ въ смыслѣ полученія денегъ, земель, чиновъ и всякихъ жизненныхъ удобствъ; боевыми отличіями не интересовался совершенно; проклятіе Маньчжуріи, въ которой ему пришлось прожить со времени китайской смуты, не сходило съ его губъ, а про войну онъ не могъ говорить безъ ругательствъ, не понимая ни цѣли, ни смысла ея (правда, онъ былъ тоже Тюренченецъ и слѣдовательно уже деморализованъ); пѣхоту и другія всякія войска ненавидѣлъ, считая, что всѣ они готовы эксплоатировать несчастныхъ казаковъ; вообще съ утра до вечера пѣлъ жалобную пѣсню о тяжелой казачьей долѣ. Встрѣтить, розыскать японцевъ онъ конечно не имѣлъ ни малѣйшаго желанія, а тѣмъ болѣе сражаться съ ними. Къ сожалѣнію, мнѣ не довелось увидѣть его подъ пулями. Я знаю, что онъ воспользовался во время военныхъ дѣйствій отпускомъ (это у насъ въ арміи допускалось!), а теперь, слава Богу, покинулъ строй и занимается хозяйствомъ въ Амурскомъ казачьемъ войскѣ; слѣдовательно, въ будущей войнѣ не будетъ въ рядахъ такого нежелательнаго и даже вреднаго типа.
Мунгаловъ относился ко мнѣ сперва наружно дисциплинарно, но сразу же далъ понять, что считаетъ себя самостоятельнымъ начальникомъ своихъ казаковъ, терпитъ меня, но исполнять будетъ лишь то, что ему нравится, ибо немедленно сообразилъ, что я непрочно стоялъ въ арміи. Чѣмъ дольше мы оставались съ нимъ вмѣстѣ, тѣмъ болѣе онъ тяготился моимъ присутствіемъ, что и понятно: я долженъ былъ дѣлать наряды разъѣздовъ, дозоровъ, постовъ связи, освѣщая мѣстность и иногда производя довольно дальнія развѣдки; слѣдовательно, я заставлялъ казаковъ и ихъ коней работать; я присутствовалъ невольнымъ свидѣтелемъ расплаты съ китайцами, что для казака было очень щекотливо; наконецъ всетаки я былъ его начальникомъ. Онъ сопротивлялся мнѣ все сильнѣе, сперва глухо, а потомъ уже не стѣсняясь — явно; дошло до того, что началъ позволять себѣ дѣлать мнѣ замѣчанія. И все это я былъ вынужденъ выносить, такъ какъ зналъ, что всякій инцидентъ будетъ истолкованъ и разрѣшенъ не въ мою пользу. Кромѣ того я оставался и для пользы дѣла, ибо зналъ, что мое присутствіе въ Мади обезпечиваетъ правый флангъ Восточнаго отряда; что хотя я не въ состояніи работать такъ, какъ бы хотѣлъ этого, но во всякомъ случаѣ если появятся 30 японцевъ, то не будетъ донесено о наступленіи 3.000, и я не побѣгу назадъ. Однако я пытался избавиться отъ такого ненормальнаго положенія и писалъ объ этомъ начальнику штаба отряда, но изъ этого ничего не вышло.
За все время моего командованія заставой, японцы находились довольно далеко, верстахъ въ 30. Я посылалъ разъѣзды верстъ на 20, но они ни разу противника не встрѣтили. Ко мнѣ постоянно являлись разъѣзды изъ другихъ частей кавалеріи: слѣва 2-го Читинскаго полка и даже дивизіи Ренненкампфа, а справа изъ отряда Мищенко. Нѣкоторые возвращались отъ противника, но большинство держалось въ окрестностяхъ Мади, хотя, повторяю, противникъ былъ отъ меня въ разстояніи 30 верстъ. Наблюдая дѣятельность всѣхъ этихъ разъѣздовъ, могу высказать заключеніе, что они серьезной развѣдки противника произвести не могли по слѣдующимъ причинамъ:
1. японцы въ ту пору выставляли необыкновенно густую сѣть сторожевого охраненія и были очень бдительны; проходить незамѣченными между ихъ постами было почти невозможно, не только днемъ, но и ночью, при чемъ по времени года ночи были очень короткія;
2. развѣдывать въ горахъ на конѣ невозможно, а потому только тѣ офицеры и могли ощупать передовую линію противника, которые ходили пѣшкомъ; большинство этого не дѣлало, а потому не могло даже приближаться къ линіи охраненія.
Вообще присутствіе нашей кавалеріи, въ смыслѣ развѣдывательномъ, было почти безполезно, и не мудрено, что самъ командующій арміей былъ неудовлетворенъ результатами дѣятельности всѣхъ конныхъ отрядовъ. Тѣмь не менѣе были искусные, честные и энергичные развѣдчики, пожертвовавшіе своею жизнью въ непосильной задачѣ. Первымъ кажется погибъ 2-го Читинскаго полка сотникъ Зиновьевъ (офицеръ Л. Гв. Коннаго полка). Опрашивая казаковъ его разъѣзда, прибившихся ко мнѣ на заставу, я одно время думалъ, что они бросили своего офицера, но 11—14-го августа я сражался съ этими молодцами подъ Тунсинпу и Тасигоу и говорю, что не знаю части болѣе доблестной, какъ 3-я сотня Читинцевъ, къ составу которой они принадлежали. Мнѣ ясно, что они не могли спасти своего начальника, и я даже счастливъ, что они тогда уцѣлѣли, какъ нѣсколько единицъ полезныхъ для арміи. Говорю единицъ, потому что, напримѣръ, если бы тогда погибъ казакъ Мамонтовъ, то не знаю нашелся ли бы другой, который сумѣлъ бы исполнить мое приказаніе въ бою 12-го августа.
Сотникъ Зиновьевъ задался цѣлью во что бы то ни стало развѣдать главныя силы японцевъ подъ Фынхуанченомъ, и есть два его донесенія, показывающія, что дѣйствительно ему удалось заглянуть дальше сторожевого охраненія. Разъѣздъ былъ дважды обстрѣлянъ; тогда офицеръ пошелъ пѣшкомъ съ двумя казаками, приказавъ остальнымъ разсѣяться и собраться внѣ сферы противника; самъ онъ всетаки прорвался черезъ линію охраненія, но затѣмъ былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ. Ему удалось провести ночь въ скрытномъ мѣстѣ, но съ разсвѣтомъ японцы устроили на него облаву; одинъ казакъ, посланный за водой, спрятался въ расщелинѣ скалы, другой проползъ между кустарникомъ, а самъ Зиновьевъ былъ обнаруженъ, отстрѣливался изъ револьвера и былъ убитъ, или смертельно раненъ. Изъ всего разъѣзда въ 22 человѣка было ранено двое, изъ коихъ одного я принялъ, и утеряно 3 или 4 лошади; словомъ разъѣздъ уцѣлѣлъ благодаря заботливости его начальника; рискуя собою, онъ не хотѣлъ напрасно терять меньшую братью, потому что и всѣ 20 человѣкъ не могли помочь ему въ его задачѣ, въ которой нужно было имѣть особенное счастіе, ему не улыбнувшееся. Слава и вѣчная память настоящему герою! Какъ сейчасъ вижу передъ собой его благородное лицо, такъ часто наблюдаемое мною во время моихъ лекцій его классу въ училищѣ. Для этого человѣка не было компромиссовъ: начальство приказало развѣдать, и онъ могъ только или исполнить, или погибнуть. Къ несчастію нѣкоторые не понимаютъ такой доблести, и я слышалъ, какъ казачій офицеръ сказалъ: „это глупо прошибать стѣну лбомъ“. А я скажу, что если бы всѣ наши офицеры были Зиновьевыми, то, не смотря ни на какія горы и ни на какое охраненіе японцевъ, Куропаткинъ зналъ бы точно расположеніе всѣхъ силъ японцевъ. Еще разъ слава павшему за родину на полѣ брани герою.
Считаю умѣстнымъ сказать нѣсколько словъ въ предвидѣніи возможныхъ нареканій на меня, въ родѣ слѣдующаго: почему п. Дружининъ, требуя такой самоотверженности отъ офицеровъ нашей кавалеріи, самъ не попробовалъ рекомендуемыхъ имъ же развѣдокъ? Почему онъ, сидя спокойно въ Мади, не пошелъ къ японцамъ, не пролѣзъ черезъ ихъ сторожевое охраненіе и не развѣдалъ ихъ силъ, къ тому же обладая знаніемъ военнаго искусства и будучи профессоромъ спеціально по кавалерійскимъ развѣдкамъ? Я скажу откровенно, что, — за все время моего пребыванія въ Мади, меня мучило именно это сомнѣніе, но здравый смыслъ удержалъ меня отъ такихъ попытокъ. Во-первыхъ, теперь мнѣ самому кажется, что въ Мади было спокойно сидѣть, но въ то время каждую минуту можно было ожидать партій японцевъ, если не значительныхъ ихъ отрядовъ, такъ какъ развѣ они не могли узнать черезъ свою развѣдку, черезъ китайскихъ шпіоновъ, что въ Мади на воздухѣ виситъ горсть казаковъ; слѣдовательно, было достаточно неспокойно; во-вторыхъ, я не имѣлъ права оставлять стратегическій узелъ мнѣ ввѣренный, тѣмъ болѣе что не имѣлъ никакихъ основаній довѣрять моему помощнику. А затѣмъ, считая себя вполнѣ способнымъ выносить тягости военныхъ дѣйствій (я не былъ ни разу во время войны настолько боленъ, чтобы оставлять ряды войскъ), я всетаки уже не обладалъ достаточною физическою силою и выносливостью, чтобы проползать нѣсколько сутокъ по сопкамъ, пѣшкомъ и безъ пищи; я зналъ, что къ концу перваго же дня сдѣлаюсь лишь обузой для своихъ спутниковъ. Что дѣлать, въ извѣстномъ возрастѣ и въ извѣстномъ чинѣ, можно исполнять только соотвѣтствующія обязанности, и я не былъ виноватъ, что Куропаткинъ въ угоду господамъ Вороновымъ, Сахаровымъ и симъ подобнымъ (?), а, по его приказанію, Орановскій обратили меня, заслуженнаго штабъ-офицера, въ корнета. Если бы я служилъ нормально, то, занимая подобающую должность, мнѣ и въ голову не пришло бы мучить себя тѣмъ обстоятельствомъ, что я чувствую себя не въ состояніи ползать на животѣ по сопкамъ среди японскихъ часовыхъ, чего конечно не дѣлали штабъ-офицеры арміи, а въ особенности командиры полковъ, и въ чемъ имъ никто не дѣлаетъ упрека. Гдѣ же справедливость, и по какому праву такъ со мною поступали? Теперь, послѣ Тунсинпу, Тасигоу, Бенсиху, Шуншуцуйцзы и и Мукдена, моя совѣсть успокоилась, ибо никто не имѣетъ права сказать мнѣ, что я когда нибудь хотѣлъ пощадить свою шкуру, но тогда, повторяю, я мучился и завидывалъ тѣмъ храбрецамъ, которые въ состояніи были проникать за черту передовыхъ линій японцевъ, потому что не былъ еще подъ огнемъ, и моя служба въ Мади казалась мнѣ слишкомъ безопасной. Впрочемъ вообще я поступалъ правильно, что не отлучался изъ Мади, такъ какъ дальнѣйшіе случаи показали, что изъ этого могло выйти: 25 мая я уѣхалъ оттуда только на 24 часа; тамъ стояла уже не сотня казаковъ, а цѣлыхъ четыре, съ командиромъ полка во главѣ; онъ тотчасъ же отошелъ на переходъ назадъ, и мнѣ пришлось вытащить его впередъ. Затѣмъ съ невѣроятными усиліями я продержалъ ввѣренныя тому же герою 8 сотенъ продолжительное время въ д. Сандіазѣ, правда, подъ нѣкоторымъ давленіемъ японцевъ; едва прибылъ къ этому отряду генералъ Грековъ (Митрофанъ), тотчасъ же постаравшійся меня удалить, какъ немедленно отошелъ подальше за перевалъ, гдѣ ему казалось безопаснѣе. Теперь съ спокойной совѣстью, говорю, что я обезпечивалъ Восточный отрядъ въ Мади своею грудью и поступалъ правильно, не покидая этого пункта.
Съ 25-го по 29-е апрѣля я устанавливалъ связь съ правымъ флангомъ отряда, изслѣдовалъ дороги, перевалы, вообще весь раіонъ на правомъ флангѣ, освѣщая фронтъ передъ нимъ. Присутствіе японцевъ было обнаружено только противъ центра отряда, ближе къ раіону дѣйствій Читинскаго полка, и потому я предполагалъ сперва войти въ соприкосновеніе съ противникомъ въ этомъ направленіи, но такъ какъ тутъ работали Читинцы, то мнѣ предписали стать въ самомъ узлѣ Мади, что я исполнилъ 28 апрѣля. Мы слѣдовали по назначенію въ этотъ день изъ д. Тинтей, лежавшей въ 15 верстахъ отъ Мади. На половинѣ дороги показалась вдали двигавшаяся намъ навстрѣчу небольшая колонна пѣхоты; къ сожалѣнію, нашъ головной дозоръ не донесъ о ней ничего, и поэтому мы были нѣсколько секундъ въ сомнѣніи: противникъ ли передъ нами, или свои. Въ самомъ дѣлѣ, насколько мнѣ было извѣстно, никакихъ частей Восточнаго отряда впереди насъ быть не могло, а г. Мищенко, съ которымъ мы уже были въ связи, пѣхоты не имѣлъ. Однако я скоро различилъ въ сильный бинокль, что дозорные казаки съѣхались съ какими то всадниками, а слѣдовательно наступала наша часть. То были полторы роты, кажется, 24 стрѣлковаго полка, шедшія на присоединеніе къ своему полку, дѣйствовавшему въ составѣ Восточнаго отряда, съ этапа Догушань. Я сказалъ командиру роты, что мы едва не приняли стрѣлковъ за японцевъ, такъ какъ ожидаемъ скоро войти въ соприкосновеніе съ ними, и думаю, что онъ очень удачно избѣжалъ встрѣчи съ противникомъ. „Мы знаемъ, что здѣсь опасно, молвилъ капитанъ, а потому и валяемъ по 60 верстъ въ сутки, и сегодня уже отмахали слишкомъ 40“. Я рекомендовалъ ему стать на ночлегъ верстахъ въ 8, въ д. Тинтей, и хорошенько отдохнуть, такъ какъ, находясь съ казаками впереди, буду его оберегать и во всякомъ случаѣ успѣю предварить о японцахъ, но онъ не счелъ нужнымъ слѣдовать моему совѣту и продолжалъ также гнать своихъ людей. Слѣдуя самъ дальше, я убѣдился, что дѣйствительно несчастная пѣхота валяла и махала изъ Догушаня, ибо полторы роты растянулись на 5 верстъ; много солдатъ едва волочили ноги; десятки отсталыхъ тащились по одному, по два, сидѣли, лежали — словомъ совсѣмъ выбивались изъ силъ.
Мои казаки скоро расположились бивакомъ близъ деревни, называемой на картѣ Мади, и приняли мѣры охраненія. Я занялся изученіемъ мѣстности, потому что карта была не совсѣмъ вѣрна, и надо было выяснить наивыгоднѣйшее мѣсто для наблюденія за многочисленными направленіями. Неожиданно появился казачій офицеръ и объявилъ, что сейчасъ прослѣдуетъ самъ генералъ Мищенко, который конвоируетъ роту, высланную имъ съ этапа Догушань, такъ какъ г. Куропаткинъ, узнавъ о такомъ неосторожномъ распоряженіи, страшно разгнѣвался и насыпалъ Мищенко; и вотъ послѣдній, опасаясь, чтобы съ ротой что нибудь не случилось, слѣдуетъ теперь за ней съ одной сотней, желая непремѣнно лично удостовѣриться въ участи роты. Подъ вечеръ прибылъ г. Мищенко съ сотней и 5—6-ю состоявшими при немъ офицерами. Онъ чрезвычайно сердечно поздоровался съ казаками словами: „здорово, славные Уссурійцы“; по отвѣту и выраженію лицъ казаковъ сейчасъ же можно было замѣтить, что они очень цѣнили этого начальника. Ко мнѣ генералъ отнесся очень сухо, но я не ожидалъ иного пріема, ибо при Мищенко состоялъ нѣкій Троцкій (здѣсь его не было, и конечно, этотъ вопросъ меня не интересовалъ) — разжалованный изъ поручиковъ Гвардейской конной артиллеріи въ рядовые, за совершенное имъ противъ меня въ 1902 году гнусное преступленіе[1]. Мищенко со свитою скушали мои послѣдніе запасы (консервы и хлѣбъ) и тронулись дальше вслѣдъ за стрѣлками, хотя я предупредилъ Мищенко, что они вѣроятно промахнули очень далеко, и нагнать ихъ трудно. Дѣйствительно, генералъ не догналъ роту даже въ 15 верстахъ разстоянія, гдѣ остановился на ночлегъ, и на другой день повернулъ обратно, считая, вѣроятно, что болѣе уже не рисковалъ какими нибудь непріятностями за послѣдствія своего неосторожнаго распоряженія. Я остановлюсь подробно на фактѣ конвоированія генераломъ Мищенко роты, кажущемся можетъ быть незначительнымъ, но на самомъ дѣлѣ являющемся историческимъ по двумъ даннымъ: какъ характеристика нашего командующаго арміей, и какъ фактъ имѣющій огромное вліяніе на результаты дѣйствій коннаго отряда Мищенко въ описываемые дни.
Послѣ отъѣзда Мищенко, мой товарищъ по службѣ въ Мади, мрачный есаулъ, мрачно глядя на догоравшій костеръ, неожиданно изрекъ такія знаменательныя слова: „генералъ конвоируетъ роту, полковникъ въ летучемъ разъѣздѣ; что съ нами будетъ дальше?“ Что было дальше, теперь знаетъ весь міръ, но тогда вся эта ненормальность отправленія службы дѣйствительно не предвѣщала ничего хорошаго, и можно было придти въ мрачное настроеніе.
Что за надобность, что за необходимость для начальника значительнаго коннаго отряда, извѣстнаго и уже популярнаго генерала, въ такую важную минуту, какъ начало стратегическихъ ходовъ нашего противника, бросать свой отрядъ и все порученное ему дѣло, какъ то: соприкосновеніе съ противникомъ и его развѣдку, и задаваться цѣлью пробѣжать сотню верстъ, чтобы убѣдиться цѣлы ли полторы роты стрѣлковъ, слѣдовавшія, кстати сказать, вдоль линіи связи (летучей почты къ штабу Восточнаго отряда), установленной самимъ Мищенко. Неужели офицеры, объѣзжавшіе эту линію (а таковыхъ я видѣлъ самъ), или спеціально наряженная сотня, или разъѣздъ, не могли своевременно донести генералу о благополучіи или неблагополучіи слѣдовавшей пѣхоты; наконецъ, вѣдь я лично ручался ему за безопасность и цѣлость стрѣлковъ и предупреждалъ, что ихъ командиръ можетъ уже сегодня очутиться совсѣмъ близко отъ войскъ Восточнаго отряда. Слѣдовательно, какая нибудь особо важная причина вынуждала г. Мищенко скакать за пѣхотой. А между тѣмъ именно въ это время ввѣренный ему отрядъ началъ отступленіе и уже находился въ одномъ переходѣ сѣвернѣе г. Сюяня; чѣмъ было вызвано это отступленіе непонятно, потому что черезъ два или три дня Мищенко опять пошелъ впередъ и находился со всѣмъ своимъ отрядомъ впереди (южнѣе) Сюяня. Считая, что японцы заняли Фынхуанченъ только 23—24 апрѣля, нельзя было предположить, чтобы они, при свойственной имъ методичности и медленности движенія, могли угрожать Сюяню съ этой стороны, такъ какъ ихъ удаляло отъ него разстояніе въ 70 верстъ, т. е. 4 перехода; высадка у Догушаня (около 50 верстъ отъ Сюяня) произошла не ранѣе 30 апрѣля. Поэтому ничѣмъ не оправдываемое отступленіе отъ Сюяня отряда Мищенко было ошибочно и вредно въ двухъ отношеніяхъ; а именно: не наблюдалось направленіе отъ Сюяня къ Фынхуанчену, и были брошены безъ всякой развѣди окрестности Догушаня. Потеря 2-хъ — 3-хъ сутокъ въ такомъ дѣлѣ, какъ соприкосновеніе съ противникомъ и его развѣдка, часто совершенно невознаградима.
Г. Мищенко принадлежитъ къ числу тѣхъ немногихъ нашихъ генераловъ, которые никогда не думали о томъ, что не успѣютъ уйти отъ японцевъ; онъ уходилъ всегда позднѣе всѣхъ и только подъ напоромъ противника, да и то шагъ за шагомъ; вотъ почему фактъ его отступленія за Сюянь въ концѣ апрѣля для меня совершенно непонятенъ, и причину такого явленія я принужденъ искать въ распоряженіяхъ исходившихъ свыше. Что начальникъ коннаго развѣдывательнаго отряда, освѣщавшаго важнѣйшіе въ ту минуту раіонъ и направленія, т. е. исполнявшаго важнѣйшую стратегическую развѣдку, — потерялъ не менѣе 3-хъ сутокъ времени для конвоированія какой то роты — это останется навсегда историческимъ фактомъ, ибо не во снѣ же я видѣлъ, что Мищенко ночевалъ 29—30 апрѣля въ д. Тинтей, въ 15 верстахъ сзади меня, и находился въ 50 верстахъ разстоянія отъ своего отряда, стоявшаго въ д. Вандяпуза (30 верстъ сѣвернѣе г. Сюяня, на направленіи Сюянь — Хайченъ). Замѣтимъ, что этотъ фактъ и объясняетъ до нѣкоторой степени неудовлетворительность стратегической дѣятельности въ то время кавалеріи Мищенко: начальника этой кавалеріи задергали, загипнотизировали какими то мелочами и пустяками, заставили бросить серьезнѣйшее дѣло и отдаться всецѣло улаживанію инцидента съ высылкой Догушанской этапной команды черезъ раіонъ находившійся, какъ казалось кому то (положимъ это было отчасти вѣрно), въ сферѣ вліянія противника. Но допустимъ даже, что армія рисковала потерять полторы роты стрѣлковъ, что генералъ поступилъ неосторожно, но вѣдь это уже случилось и слѣдовательно было непоправимо, и никакое конвоированіе самимъ генераломъ не спасло бы стрѣлковъ, если бы на нихъ напали превосходныя силы противника; за гибель этихъ людей и понесъ бы отвѣтственность ихъ выславшій. Отвлекать же все вниманіе, отрывать отъ столь серьезнаго дѣла, какъ стратегическая развѣдка, начальника кавалеріи, мучить его такою мелочью, было совершенно нецѣлесообразно, просто безсмысленно. Въ этомъ фактѣ сказывается полная несостоятельность высшей командной власти, размѣниваніе ея на мелочи и упусканіе главной цѣли дѣйствій, а при такомъ характерѣ управленія войсками не можетъ быть успѣха. Съ другой стороны, неужели не было извѣстно, что храбрѣйшій изъ храбрыхъ генералъ чрезвычайно остороженъ и никогда не потерялъ даромъ ни одного казака (это сознаніе уже тогда жило въ войскахъ); если онъ послалъ стрѣлковъ изъ Догушаня, то слѣдовательно была нѣкоторая вѣроятность пройти въ Восточный отрядъ безъ особеннаго риска, что и подтвердила дѣйствительность, такъ какъ они не видѣли ни одного японца и не слышали ни одного выстрѣла. Полагаю, что если бы въ Ляоянѣ, въ послѣдніе дни апрѣля, не страдали бы за участь полутора ротъ стрѣлковъ и больше бы вѣрили г. Мищенко, то пожалуй не было бы затѣмъ въ маѣ того невѣдѣнія относительно передвиженій японцевъ между Фынхуанченомъ, Сюянемъ и Догушанемъ, которое всѣмъ извѣстно, и которое такъ затрудняло орьентировку нашей высшей командной власти на театрѣ военныхъ дѣйствій.
На другой день Мищенко прослѣдовалъ мимо Мади и остановился верстахъ въ трехъ на привалѣ. Я сопровождалъ его, потому что онъ имѣлъ свѣдѣнія (по слухамъ китайцевъ) о нахожденіи значительныхъ массъ японцевъ между Фынхуанченомъ и Сюянемъ, а кромѣ того мнѣ просто хотѣлось побыть съ боевымъ и столь популярнымъ уже тогда генераломъ. Разложили карты, позвали китайцевъ и разспрашивали ихъ, но мѣста нахожденія японцевъ по картѣ всетаки опредѣлить не могли. Генералъ посовѣтывалъ мнѣ послать нѣсколько казаковъ въ деревню, которую можно было признать за указываемую китайцами. Я освѣтилъ этотъ раіонъ, но такъ же, какъ и въ другомъ мѣстѣ, гдѣ мои казаки предполагали нахожденіе кавалерійскаго полка противника, японцевъ не оказалось.
Я провелъ въ разъѣздной службѣ болѣе недѣли, а каждому извѣстно, что эта служба нелегка: постоянная готовность, перемѣна мѣстъ ночлеговъ подъ открытымъ небомъ, охраненіе, бдительность; кромѣ того были постоянные слухи о появленіи японцевъ, и съ этимъ приходилось считаться. Въ Восточномъ отрядѣ произошла замѣна Засулича Графомъ Келлеромъ, и я попросилъ Орановскаго смѣнить меня изъ разъѣзда, надѣясь, что, явившись къ Графу, который меня хорошо зналъ, я получу болѣе соотвѣтствующее назначеніе, но 6-го мая я получилъ отъ начальника штаба свою вьючную лошадь и категорическое приказаніе, оставаясь въ Мади, наблюдать такія то направленія, и между прочимъ такое, которое розыскать по картѣ оказалось невозможнымъ, а на мои запросы о немъ мнѣ такъ и не отвѣтили. Я понялъ, что моя роль состояла уже не въ командованіи разъѣздомъ, а наблюдательной заставой. Правѣе насъ начали выдвигаться другія части: нѣсколько стрѣлковыхъ ротъ и Уссурійскій казачій полкъ (съ дивизіономъ 2-го Верхнеудинскаго) подъ начальствомъ Собственнаго Его Величества Конвоя полковника Абадзіева, съ которымъ я долженъ былъ держать связь. Присутствію этого офицера я обрадовался, такъ какъ считалъ его опытнымъ боевымъ офицеромъ, прошедшимъ службу у Скобелева въ Турціи и Средней Азіи. Такъ какъ я командовалъ теперь сотней его полка, то просилъ подчинить ее ему, и готовъ былъ самъ поступить въ распоряженіе этого скобелевца, не смотря на то, что былъ много старше его въ чинѣ (онъ еще командовалъ сотней, когда я готовился принять полкъ). Къ тому же удобнѣе было подчиняться командующему полкомъ, чѣмъ находиться въ какой то полузависимости отъ командира сотни, на отношенія съ которымъ приходилось смотрѣть сквозь пальцы, или выгнать его вонъ, но… тогда бы вышелъ инцидентъ, а этимъ я никоимъ образомъ рисковать не могъ.
8 мая Абадзіевъ съ 6-ю сотнями прошелъ мимо Мади на югъ, имѣя задачей освѣтить мѣстность между Фынхуанченомъ и Сюянемъ; это движеніе было исполнено быстро и рѣшительно (правда, какъ говорилъ мнѣ впослѣдствіи самъ Абадзіевъ, онъ наступалъ смѣло, потому что слѣва стояла моя сотня, а справа отрядъ г. Мищенко), но уже 11-го онъ началъ отходить безъ всякаго давленія противника, а къ 15-му апрѣля подошелъ совсѣмъ близко къ Мади.
8 мая прибыли ко мнѣ два офицера со взводомъ казаковъ той же сотни. Одинъ офицеръ — хорунжій Калмыковъ, служившій въ полку уже годъ или два, представлялъ изъ себя типъ ноющаго, всѣмъ недовольнаго казачьяго офицера, въ родѣ Мунгалова, но, если его сотенный командиръ всетаки иногда подавалъ надежду проявлять какую нибудь энергію, хотя бы подъ страхомъ начальства или противника, то этотъ юноша былъ совершенно безнадеженъ. Онъ интересовался только ѣдой, водкой (замѣняя ее ханшиномъ — китайской сивухой, выгоняемой изъ гаоляна) и сномъ; да къ тому же страдалъ половой болѣзнью. Онъ пѣлъ въ унисонъ съ своимъ командиромъ, поносилъ того, кого ругалъ послѣдній, экономно кормилъ, будучи въ отдѣлѣ, лошадей и людей, конечно берегъ коней, т. е. не ходилъ иначе, какъ шагомъ. Командиръ сотни считалъ его идеаломъ младшаго офицера. Другой прибывшій офицеръ — хорунжій Ефимьевъ былъ типомъ особаго рода. Престарѣлый полицейскій — приставъ города Брянска, пріѣхавшій на войну добровольцемъ. Служилъ въ Турецкую кампанію 1877 года въ какомъ то кавалерійскомъ полку нижнимъ чиномъ, былъ затѣмъ нѣсколько мѣсяцевъ офицеромъ и съ тѣхъ поръ въ отставкѣ, помѣщикомъ, актеромъ и наконецъ полицейскимъ; имѣлъ многочисленную семью и между прочимъ двухъ сыновей офицеровъ, служившихъ въ Петербургѣ. Когда этотъ пятидесятилѣтній папаша, обладавшій генеральскимъ брюшкомъ, сползъ съ своего уже набитаго имъ на первомъ же переходѣ коня, то я подумалъ, что передо мной по крайней мѣрѣ штабъ-офицеръ, и былъ изумленъ признать въ немъ хорунжаго. „Что привело васъ сюда?“ спросилъ я его, и онъ отвѣтилъ: „послѣдняя кампанія оставила во мнѣ такое хорошее впечатлѣніе (онъ въ дѣлахъ не былъ, а, если и былъ, то только въ увеселительныхъ); я люблю такую военно-походную жизнь и поэтому попросился на войну; мнѣ сперва отказали, но я всетаки добился распоряженія и очень счастливъ“. Командиръ сотни конечно не былъ доволенъ получить такую обузу, за которой приходилось ухаживать, давать вѣстовыхъ и кормить еще пару лошадей. Впрочемъ приставъ сразу началъ держать носъ по вѣтру и поладилъ съ своимъ начальствомъ. Позднѣе я узналъ, что этотъ господинъ смотрѣлъ на свою поѣздку въ Маньчжурію, какъ на денежное предпріятіе, позволившее ему, получивъ тысячи двѣ подъемныхъ и прогонныхъ, уплатить свои долги. Къ тому же вѣдь пріятнѣе было провести годъ, другой въ офицерскомъ мундирѣ, заслужить славу защитника отечества и избавиться отъ полицейской службы, да еще въ такое смутное время, когда это занятіе было сопряжено съ рискомъ собственной жизни, иногда большимъ, чѣмъ на войнѣ. Я видѣлъ его въ 1905 году въ Харбинѣ, а въ 1906-мъ во Владивостокѣ, всегда цвѣтущимъ, довольнымъ и отлично устраивавшимся. Не принеся арміи и родинѣ никакой пользы, онъ стоилъ нѣсколько десятковъ тысячъ народныхъ денегъ.
Такимъ образомъ я получилъ двухъ доблестныхъ лихихъ офицеровъ и собралъ около сотни казаковъ. Казалось бы, теперь можно было приступить къ болѣе дальнимъ развѣдкамъ — до соприкосновенія съ противникомъ, потому что нужный для этого элементъ — офицеры — былъ налицо. Но всякій и не военный пойметъ, что рискнуть послать къ японцамъ съ разъѣздомъ господина пристава значило поступить безсмысленно: можно ли подчинять боевой элементъ небоевому, т. е. подчинять обстрѣлянныхъ и знающихъ дѣло казаковъ человѣку, ничего въ военной службѣ не понимающему и только носящему офицерскіе погоны. Могъ ли я рисковать жизнью доблестныхъ защитниковъ родины, призванныхъ закономъ, и слѣдовательно участью ихъ семей? подчиняя ихъ какому то авантюристу, пріѣхавшему на войну для удовлетворенія своихъ личныхъ интересовъ, который своимъ невѣжествомъ въ военномъ ремеслѣ неминуемо могъ напрасно погубить ввѣряемыхъ ему воиновъ. Во всякомъ случаѣ я считалъ нужнымъ хотя бы убѣдиться сперва въ храбрости такого господина и конечно не далъ ему никакого порученія. Возвращаюсь къ сказанному мною раньше (страница 29): если даже признать, что Ефимьевъ горѣлъ желаніемъ принести свою голову въ жертву на алтарь отечества, то его слѣдовало назначить въ пѣхоту; тамъ, будучи постоянно на глазахъ товарищей, дѣйствуя подъ ихъ руководствомъ, онъ могъ принести пользу даже одной личной храбростью, а въ кавалеріи, гдѣ каждый офицеръ работаетъ самостоятельно, онъ былъ только обузой. Но я видѣлъ въ этомъ человѣкѣ отсутствіе военной доблести, отсутствіе всякаго интереса къ дѣлу и какого нибудь желанія быть полезнымъ, а потому вспоминаю о немъ съ отвращеніемъ, какъ о печальномъ и негодномъ элементѣ нашей арміи, котораго къ сожалѣнію я видѣлъ и зналъ слишкомъ, слишкомъ много.
Попробовалъ утилизировать другого хорунжаго и сразу убѣдился, что онъ ни на что неспособенъ и слишкомъ дорожитъ своей шкурой. Онъ былъ посланъ въ развѣдку и, возвращаясь, заночевалъ на передовомъ посту. Къ нему съ вечера прибилась большая часть разсѣяннаго японцами разъѣзда Зиновьева, отъ которой онъ узналъ о тягостномъ положеніи послѣдняго. Калмыковъ не только не принялъ никакихъ мѣръ, но не донесъ мнѣ, а на другой день, явившись, между прочимъ упомянулъ и объ этомъ случаѣ. На вопросъ: „отчего вы не донесли? вѣдь надо было помочь“, онъ отвѣтилъ: „да они идутъ сюда и тащатъ раненаго“. Я выѣхалъ навстрѣчу и узналъ, что еще ночью вахмистръ съ нѣсколькими казаками отправился розыскивать Зиновьева, о чемъ Калмыковъ и не зналъ. Вечеромъ вахмистръ вернулся и сообщилъ, по свѣдѣніямъ отъ китайцевъ, о геройской гибели Зиновьева.
Когда Абадзіевъ прослѣдовалъ съ своими казаками нѣсколько правѣе меня, то я продвинулся впередъ и принялъ немного влѣво. На этомъ маршѣ случилось нѣчто достойное исторіи дисциплины нашей арміи, а потому и повѣствую о семъ. Мы перешли черезъ невысокій перевалъ, и сотня шла пѣшкомъ, ведя коней въ поводу. Есаулу вздумалось проѣхать впередъ, и онъ присоединился къ дозорнымъ. Я оставался при сотнѣ, и, миновавъ спускъ, посадилъ сотню на коней и прибылъ съ нею въ деревню, избранную для стоянки. Прискакалъ казакъ и передалъ вахмистру приказаніе сотеннаго командира вести къ нему сотню. Я разрѣшилъ сотнѣ идти, предполагая, что Мунгаловъ хочетъ самъ расположить ее на коновязи, и не хотѣлъ держать ее на солнцепекѣ, а есаулу приказалъ явиться ко мнѣ. Онъ прибылъ весьма не скоро и сдѣлалъ мнѣ такое строгое внушеніе: „вы, полковникъ, позволили себѣ посадить на коней сотню; по уставу я командую сотней, и слѣдовательно вы нарушили уставъ; прошу васъ знать на будущее время, что я командую сотней, и сдѣлалъ распоряженіе, чтобы впредь казаки исполняли только мои команды, а не ваши“. Спросите военныхъ юристовъ, и они вамъ скажутъ, что Мунгаловъ сдѣлалъ дисциплинарное преступленіе, но въ нашей арміи дисциплина существуетъ только на бумагѣ, и поэтому дерзость есаула должна была остаться безнаказанной. На самомъ дѣлѣ мнѣ слѣдовало немедленно отрѣшить нахала отъ командованія сотней и отправить его къ командиру полка. Но если бы я позволилъ себѣ такой инцидентъ, то конечно остался бы виноватъ самъ же, и вѣроятно мнѣ не пришлось бы потягаться съ японской гвардіей у Тунсинпу и Тасигоу, а я былъ бы въ лучшемъ случаѣ сосланъ въ тылъ арміи, а въ худшемъ удаленъ совсѣмъ изъ ея предѣловъ. Кто повѣрилъ бы моему докладу о дерзостяхъ, отъ которыхъ хитрый бурятъ конечно отказался бы, и вотъ тому доказательство. Я приказалъ ему немедленно изложить все сказанное имъ въ рапортѣ. Онъ долго писалъ и подалъ мнѣ рапортъ, въ которомъ было сказано, что, согласно такого то параграфа устава, сотней командуетъ сотенный командиръ. Я махнулъ рукой, возвратилъ рапортъ и кажется тогда же рѣшительно попросилъ Орановскаго и Абадзіева о присоединеніи сотни къ полку и назначеніи меня въ распоряженіе командира полка, ибо не могъ выносить гнусной роли зависимости отъ слишкомъ младшаго меня по положенію и чину.
14 мая вечеромъ пріѣхалъ съ развѣдки сотникъ Сараевъ отряда Мищенко. Изъ всѣхъ пріѣзжавшихъ до этого времени развѣдчиковъ это былъ единственный, который достигъ серьезныхъ результатовъ, и конечно потому, что бросилъ коней и нѣсколько сутокъ проползалъ по горамъ выслѣживая японцевъ. Онъ не догадался воспользоваться средствами моей заставы, чтобы возможно скорѣе послать свои важныя донесенія во всѣ штабы, такъ нуждавшіеся въ орьентировкѣ. Этотъ честный и храбрый офицеръ, пришедшій безъ сапогъ и совершенно отощавшимъ, умѣлъ работать, но не умѣлъ использовать результаты своей работы. Я составилъ ему донесеніе, на основаніи его разсказа, и экстренно отправилъ его въ штабъ. Говорятъ, онъ получилъ особую награду за добытыя важныя свѣдѣнія; очень былъ бы счастливъ, если помогъ этому доблестному юношѣ быть вознагражденнымъ.
Долженъ коснуться и внутренняго порядка сотни, которой не смѣлъ командовать, но которая была въ моемъ распоряженіи. Первое время мнѣ казалось, что казаки не только исправны собственно въ боевой — полевой службѣ, но надежны во всѣхъ отношеніяхъ. Однако пришлось разубѣдиться. 17 мая высланный въ развѣдку подъ начальствомъ урядника разъѣздъ донесъ, что имѣлъ стычку съ китайцами. Я послалъ немедленно хорунжаго Калмыкова съ 15-ю казаками и получилъ отъ него донесеніе, что хунхузы проломили голову начальнику разъѣзда; затѣмъ принесли раненаго, а офицеръ остался ловить злодѣевъ, посягнувшихъ на казаковъ. Изъ самаго факта происшествія, т. е. проломленія головы начальника разъѣзда, очутившагося почему то въ одиночествѣ въ китайской фанзѣ, безъ сопровожденія другими казаками, можно было подозрѣвать, что не было никакого нападенія жителей, а просто грабежъ казаковъ, или посягательство на китаянокъ. Хотя на другой день Калмыковъ доставилъ мнѣ трехъ связанныхъ китайцевъ, одно кремневое ружье и допотопную саблю, въ видѣ трофеевъ своей дѣятельности, даже самъ сотенный командиръ призналъ, что во всемъ виноватъ урядникъ, и просилъ меня не докладывать о происшествіи командиру полка. Въ виду того, что въ этотъ день я сдавалъ командованіе заставой, а, вмѣсто проломленія головы, у урядника оказалась легкая рана отъ удара дубиной, я отпустилъ на свободу китайцевъ и предалъ дѣло забвенію, ибо изъ него все равно ничего бы не вышло: командиръ полка не сталъ бы дѣлать непріятностей командиру сотни изъ за какихъ то китайцевъ.
Внутренній порядокъ обрисовывается еще изъ слѣдующихъ эпизодовъ. При сотнѣ состоялъ въ качествѣ переводчика мальчикъ китаецъ лѣтъ двѣнадцати, брошенный своими родителями; онъ былъ привязанъ къ казакамъ, какъ собака, и они также любили его. Какъ то разъ я услышалъ плачъ ребенка; на вопросъ о причинахъ его горести, мальчикъ смѣло сказалъ мнѣ, что онъ оставилъ свой кошелекъ съ 30 рублями въ помѣщеніи вѣстовыхъ сотеннаго командира, которые его украли, а за заявленіе о кражѣ избили. Тотчасъ выскочилъ вѣстовой и объяснилъ, что мальчикъ по глупости растерялъ свои деньги. На вопросъ, откуда у мальчика такія деньги, казакъ отвѣтилъ, что онъ беретъ деньги съ китайцевъ продающихъ въ сотню убойный скотъ и фуражъ, какъ вознагражденіе за свои труды переводчика; мальчикъ же пояснилъ, что китайцы сами любезно его награждаютъ. Я передалъ о случившемся Мунгалову и указалъ, что слѣдуетъ разслѣдовать дѣло, заключающее фактъ воровства, фактъ взяточничества и фактъ насилія надъ ребенкомъ. Есаулъ конечно не пожелалъ себя утруждать, а китаенокъ пересталъ жить съ ними и ушелъ къ вахмистру. Оставленіе безъ послѣдствій кражи въ 30 рублей повело уже къ настоящему скандалу… Когда сотня Мунгалова вошла въ составъ полка, то онъ пригласилъ въ свое помѣщеніе командира 2-й сотни подъесаула Шереметева. Этотъ офицеръ уже разъ былъ отрѣшенъ отъ командованія, но затѣмъ возстановленъ. Онъ производилъ впечатлѣніе человѣка ненормальнаго: не могъ сидѣть на одномъ мѣстѣ, постоянно бѣгалъ изъ угла въ уголъ, болталъ всякій вздоръ, свирѣпо обращался съ казаками, билъ ихъ и совсѣмъ не вникалъ въ бытъ и довольствіе своихъ подчиненныхъ, предоставляя это вахмистру, каптенармусу и фуражиру. Говорятъ, что онъ сильно пилъ, но я этого не видѣлъ. Шереметевъ жилъ въ нашей фанзѣ и пользовался услугами вѣстовыхъ Мунгалова, а я перебрался въ фанзу командира полка. На другой же день Шереметевъ пришелъ ко мнѣ и просилъ разрѣшеніе сдѣлать обыскъ вещей моего денщика — драгуна, подозрѣваемаго въ кражѣ изъ переметныхъ суммъ Шереметева 500 рублей, взятыхъ изъ лежавшихъ тамъ нѣсколькихъ тысячъ сотеннаго аванса. Я разрѣшилъ сдѣлать обыскъ, но предупредилъ, что мой денщикъ не знаетъ счета деньгамъ, не различаетъ дней недѣли и мѣсяцевъ года, отказывается брать даримыя мною деньги, на томъ основаніи, что они ему не нужны, и не разъ доказалъ мнѣ свою честность при расплатахъ по моимъ надобностямъ. Я сказалъ также, что вѣстовые Мунгалова обокрали мальчика китайца. Шереметевъ заявилъ, что всѣ казаки въ одинъ голосъ показываютъ на моего денщика. Я посовѣтывалъ ему лучше принять рѣшительныя мѣры относительно настоящихъ воровъ, иначе онъ понесетъ значительный матеріальный ущербъ, но тотъ стоялъ на своемъ. Командиръ полка назначилъ дознаніе, на которомъ конечно ловкіе жулики (одинъ изъ вѣстовыхъ Мунгалова даже состоялъ въ разрядѣ штрафованныхъ) оплели честнаго и неразвитого мужичка, оказавшагося впослѣдствіи и очень храбрымъ[2]. Мнѣ удалось его спасти отъ суда во-первыхъ тѣмъ, что я изолировалъ отъ общей стачки казаковъ еще неиспорченнаго юношу, состоявшаго при мнѣ коннымъ вѣстовымъ, и онъ опровергъ показанія лжесвидѣтелей, а во-вторыхъ, написалъ военному слѣдователю письмо съ подробнымъ изложеніемъ всей обстановки дѣла. Такимъ образомъ слѣдствіе ничѣмъ не кончилось, а деньги пропали, при чемъ убытокъ потерпѣли, какъ это ни странно, не личныя средства виновника — разгильдяя сотеннаго командира, а экономическія суммы Уссурійскаго полка. При мнѣ Абадзіевъ объявилъ Шереметеву, что, вслѣдствіе представленія имъ значительныхъ экономическихъ суммъ съ фуражнаго довольствія 2-й сотни, онъ разрѣшаетъ ему погасить изъ этой экономіи украденныя деньги. Пожалуй на войнѣ 500 рублей казенныхъ денегъ представляютъ изъ себя ничтожную сумму; но какой развратъ, или лучше, какое проявленіе командиромъ полка содѣйствія служебному разврату. Кромѣ того, что надо требовать отъ каждаго офицера добросовѣстнаго отношенія къ казенному интересу, въ данномъ случаѣ нужно было поставить на видъ сотенному командиру, что, швыряя деньги въ фанзѣ, въ кобуры сѣдла, онъ самъ вводилъ въ соблазнъ своихъ подчиненныхъ и наталкивалъ ихъ на преступленія. По моему мнѣнію, этотъ самъ по себѣ ничтожный эпизодъ имѣетъ огромное значеніе, показывая какъ вообще низко стояли въ нашей арміи служебныя требованія и служебный долгъ.
Конечно, изъ всего сказаннаго о 1-й сотнѣ Уссурійскаго полка нельзя не вынести впечатлѣнія, что она была въ порядочномъ безпорядкѣ, а между тѣмъ она составляла коренную первоочередную часть полка, ибо въ мирное время существуетъ только Уссурійскій дивизіонъ изъ 1-й и 2-й сотенъ, а еще четыре сотни, для развертыванія въ полкъ, набираются изъ льготныхъ казаковъ. Я сказалъ выше, что Уссурійскіе казаки были превосходны какъ боевой элементъ, и дѣйствительно они были во всей своей массѣ сильные, здоровые, находчивые, смѣтливые, въ большинствѣ храбрые, даже опытные въ походѣ, такъ какъ многіе участвовали въ Китайской войнѣ; но кто же вообще ихъ воспитывалъ и подготавливалъ въ мирное время? Передъ настоящей войной Уссурійскимъ дивизіономъ командовалъ полковникъ Данауровъ — бывшій офицеръ гвардейской кавалеріи, очень скоро покинувшій полкъ и всю свою службу адъютантствовавшій при генералитетѣ Дальняго Востока. Онъ получалъ огромное содержаніе, часто бывалъ въ столицѣ, сопровождая своихъ патроновъ, двигался по службѣ раза въ три скорѣе своихъ сверстниковъ по полку и получилъ за свою пріятную службу часть на правахъ командира полка. Привыкнувъ ничего не дѣлать и ни за что не отвѣчать, не зная совершенно строевой службы, онъ конечно могъ только пользоваться всѣми полагавшимися ему правами и преимуществами, предоставляя дѣло хозяйства своему помощнику — штабъ-офицеру, а строевую подготовку командирамъ сотенъ. Онъ не имѣлъ, да и не могъ имѣть никакого авторитета. Его дивизіонъ, а потомъ полкъ, въ началѣ войны стоялъ въ Гайчжоу, а потомъ вошелъ въ составъ Корейскаго отряда г. Мищенко; по дорогѣ въ Корею Данауровъ разболѣлся, долженъ былъ эвакуироваться и умеръ въ Москвѣ, а полкъ перешелъ въ руки войскового старшины Савицкаго, о которомъ рѣчь еще впереди. Когда Мищенко отвелъ свою кавалерію на правый берегъ р. Ялу, Уссурійскій полкъ вышелъ изъ подъ его командованія и поступилъ въ составъ бригады полковника Карцова, при чемъ его ввѣрили полковнику Абадзіеву. Когда прибыла въ окрестности Саймацзы дивизія Ренненкампфа, то бригада Карцова была расформирована: одинъ полкъ остался у Ренненкампфа, а Уссурійцы вошли въ составъ Восточнаго отряда, и, какъ сказано выше, Графъ Келлеръ выслалъ его сперва подальше впередъ, между Фынхуанченомъ и Сюянемъ, а затѣмъ оставилъ на стратегическомъ узлѣ Мади, какъ бы усиливъ мою заставу.
Полковникъ Абадзіевъ, родомъ изъ осетинъ, началъ службу въ Турецкую кампанію рядовымъ — вѣстовымъ при Скобелевѣ сынѣ, былъ имъ отличаемъ и произведенъ въ офицеры одного изъ пѣхотныхъ полковъ Скобелевской дивизіи; послѣ войны онъ продолжалъ состоять при Скобелевѣ, выдержалъ экзаменъ на офицера, отличился снова въ Средней Азіи, гдѣ былъ раненъ. Послѣ кончины Михаила Дмитріевича, благодаря протекціи его родни, Абадзіевъ былъ опредѣленъ на службу въ Собственный Его Величества Конвой, не смотря на вышедшее какъ разъ тогда распоряженіе о пріемѣ въ эту часть только и исключительно казаковъ. Онъ дослужился къ 1904-му году до чина полковника и на войну прибылъ съ особеннымъ назначеніемъ. Не знаю по чьей весьма оригинальной иниціативѣ въ полевой штабъ Намѣстника были вызваны отборные развѣдчики изъ всего состава драгунской кавалеріи Европейской Россіи. Это были оберъ-офицеры наиболѣе отличавшіеся своими развѣдками на маневрахъ; ихъ послали немедленно, спѣшно, въ мундирахъ своихъ полковъ, съ увеличеннаго размѣра суточными деньгами (4 рубля вмѣсто 1 рубля 50 копѣекъ); всего пріѣхало 10—12 человѣкъ, при двухъ развѣдчикахъ изъ нижнихъ чиновъ съ каждымъ. Общее начальство надъ всей этой командой и предполагалось ввѣрить знаменитому герою — скобелевцу Абадзіеву. Но когда весь отборный развѣдочный элементъ, съ своимъ начальникомъ во главѣ, прибылъ на театръ военныхъ дѣйствій, то обнаружилась полная неосуществимость затѣи. Развѣдчики были потребованы въ распоряженіе штаба Намѣстника, но развѣдка всетаки дѣло боевое, а ни Намѣстникъ, ни его штабъ въ Мукденѣ не воевали; войну велъ полководецъ со своимъ штабомъ изъ Ляояна. Не могъ же въ самомъ дѣлѣ штабъ Намѣстника высылать изъ Мукдена за тридевять земель свои спеціальные офицерскіе разъѣзды, ибо онъ не руководилъ операціями и не могъ заправлять боевой развѣдкой; наконецъ вѣдѣніе развѣдкой помимо командующаго арміей просто нелѣпо[3]. Пришлось вытребованный для себя полевымъ штабомъ Намѣстника дорогой матеріалъ подарить арміи, но тутъ то и обнаружилась вся нелѣпость затѣи. Одинъ офицеръ, съ однимъ — двумя нижними чинами, обыкновенно не ходитъ въ разъѣздъ, а беретъ съ собой цѣлый составъ разъѣзда; слѣдовательно, и прибывшихъ офицеровъ — развѣдчиковъ надо было снабжать конными нижними чинами изъ бывшихъ на театрѣ военныхъ дѣйствій частей. Но какъ же вдругъ прислать въ казачій полкъ, или драгунскій, какого то никому неизвѣстнаго офицера и довѣрить ему команду нижнихъ чиновъ, которыхъ онъ не знаетъ, и которые его не знаютъ, только потому, что кто то патентовалъ его на маневрахъ? Почему офицеры полка не могутъ выполнить того же? Развѣ это для нихъ не обидно? Легко ли командирамъ полковъ и сотенъ отдавать своихъ дѣтей въ незнакомыя руки? Изъ такихъ затрудненій вышли, прикомандировавъ патентованныхъ развѣдчиковъ къ казачьимъ полкамъ, т. е. вливъ ихъ въ составъ полковъ, гдѣ они и должны были нести службу наравнѣ съ непатентованными офицерами, съ тою лишь разницею, что они получали большее содержаніе. А это было совсѣмъ неприлично! На какомъ основаніи, исполняющій совершенно тѣ же обязанности казачій офицеръ Сибирскихъ полковъ, или прибывшій въ ихъ составъ по собственному желанію доброволецъ, должны были быть оплачиваемы за рискъ своей головой меньше — дешевле, чѣмъ присланный для какой то спеціальной развѣдки драгунъ изъ Россіи? На моихъ глазахъ работали три такихъ патентованныхъ офицера, и только одинъ изъ нихъ проявилъ себя выдающимся, хотя были всетаки искуснѣе и самоотверженнѣе работавшіе изъ среды не патентованныхъ; одинъ оказался не только неудовлетворительнымъ, но позорнымъ, одинъ совершенно зауряднымъ; еще одинъ, будучи въ дорогѣ на театръ военныхъ дѣйствій произведенъ въ штабъ-офицерскій чинъ, въ разъѣзды, т. е. для чего именно былъ присланъ, ходить не пожелалъ. Впослѣдствіи всѣхъ патентованныхъ, безъ всякаго запроса объ ихъ желаніи, перевели въ штатъ казачьихъ полковъ, и тогда наконецъ додумались лишить ихъ добавочнаго содержанія.
Примѣчанія[править]
- ↑ Замѣчательно, что всѣ наши популярные кавалерійскіе начальники украсили свою свиту офицерами — преступниками и скандалистами: при Мищенко состоялъ названный Троцкій, приговоренный судомъ къ 6-ти лѣтнему заключенію въ тюрьмѣ, и вмѣсто этого разжалованный въ рядовые; при Ренненкампфѣ — Жеребковъ, сосланный на каторгу за убійство своего товарища въ Лейбъ Казачъемъ полку, сотника Иловайскаго; при Самсоновѣ — знаменитый своими скандалами въ Петербургѣ и даже за границей, удаленный изъ Собственнаго Конвоя Его Величества свѣтлѣйшій князь Грицко Зейнъ-Витгенштейнъ-Берлебургъ. Замѣчательно также, что эти герои мирнаго времени на войнѣ себя рѣшительно ничѣмъ не проявили, въ смыслѣ храбрости и подвиговъ, и работали при штабахъ, но не въ строю, т. е. въ болѣе спокойной и безопасной обстановкѣ.
- ↑ Во время Мукденскаго бѣгства, рядовой Приморскаго драгунскаго полка Федоръ Саблинъ, не смотря на сильный обстрѣлъ колонны обозовъ артиллеріей, вывелъ въ полномъ порядкѣ моихъ лошадей и вьюкъ, въ то время, когда остальные люди бросили двуколки, вьюки и бѣжали. Было сдѣлано нѣсколько попытокъ отобрать у него мою вьючную лошадь, чтобы бѣжать на ней, но, благодаря страшной физической силѣ Федора, онъ высвободился отъ цѣлой оравы обезумѣвшихъ бѣглецовъ. За это усердіе я наградилъ Саблина серебряными часами.
- ↑ Мнѣ кажется, что можно объяснить возникновеніе всей этой нелѣпой затѣи. Наша армія вообще страдала несовершенствомъ организаціи всякой полевой службы войскъ (знали только мирно-парадную и муштровку, да и то не совсѣмъ), а у большинства крупныхъ начальниковъ, даже изъ генеральнаго штаба, не существовало яснаго представленія о способахъ выполненія развѣдки; знали только, что главнымъ образомъ развѣдываетъ кавалерія, что она ведетъ развѣдку офицерскими разъѣздами, и что руководить развѣдкой долженъ штабъ высшаго начальника. А такъ какъ на театрѣ военныхъ дѣйствій высшимъ начальникомъ являлся Намѣстникъ, то кто то и придумалъ снабдить его полевой штабъ органами развѣдки, выписавъ для этого отборныхъ офицеровъ-развѣдчиковъ.
