Воспоминания о Русско-Японской войне 1904-1905 г.г. (Дружинин 1909)/Часть I/Глава VII/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Воспоминанія о Русско-Японской войнѣ 1904—1905 г.г. участника—добровольца — Часть I. Отъ начала войны до завязки генеральнаго сраженія подъ Ляояномъ.
авторъ К. И. Дружининъ (1863—1914)
См. Оглавленіе. Опубл.: 1909. Источникъ: Сканы, размещённые на Викискладе

 

[133]
ГЛАВА VII.
Дѣйствія въ составѣ Уссурійскаго казачьяго полка въ роли: не то начальника штаба 4-хъ сотенъ, не то полкового адъютанта, съ 18-го мая по 20-е іюня.

17 мая Абадзіевъ, пригласивъ меня къ себѣ, объявилъ, что получилъ приказаніе занимать Мади; находившаяся въ моемъ распоряженіи 1-я сотня Мунгалова войдетъ въ составъ полка, а я имѣю поступить въ его распоряженіе. Выше сказано, что одна сотня Уссурійскаго полка была въ составѣ отряда Мадритова, а еще одна держала летучую почту, состоя въ распоряженіи штаба Восточнаго отряда. Дивизіонъ 2-го Верхнеудинскаго полка сталъ правѣе и сѣвернѣе насъ въ д. Сандіаза, а пѣхота (баталіонъ стрѣлковъ) отошла еще дальше, за Тхазелинскій перевалъ. Итакъ съ 18 мая мнѣ предстояло быть въ роли начальника штаба только что произведеннаго въ полковники Абадзіева, командовавшаго 4-мя сотнями, а между тѣмъ еще въ мирное время я былъ 2 года начальникомъ штаба дивизіи и одно время даже своднаго кавалерійскаго корпуса. Но надо было по волѣ Куропаткина проходить службу съ начала: я уже былъ начальникомъ разъѣзда, заставы, а теперь обращался въ полкового адъютанта.

Прогулка 4—5-ти сотенъ (3 Уссурійскихъ и 1 или 2 Верхнеудинскихъ), подъ начальствомъ Абадзіева, къ линіи Фынхуанченъ-Сюянь не принесла никакихъ результатовъ, ибо ни штабъ Восточнаго отряда, ни главная квартира въ Ляоянѣ не узнали, происходитъ ли какое либо передвиженіе силъ противника между названными стратегическими пунктами. Въ дѣйствительности у Фынхуанчена происходило сосредоточеніе арміи Куроки, имѣвшаго цѣлью наступать на Ляоянъ по нашей этапной дорогѣ, т. е. по любезно разработанному и разрабатываемому нами пути; черезъ Сюянь же шли японскія войска арміи Нодзу, высадившіяся въ Дагушани и имѣвшія задачей двигаться въ разрѣзъ между нашими Южной и Восточной группами, на Далинскій перевалъ, къ которому Куропаткинъ поспѣшно строилъ отъ [134]станціи Хайченъ желѣзную дорогу, т. е. опять таки стремился облегчить наступленіе своему врагу. Къ 15-му іюля инженеръ В.-Китайской дороги Бочаровъ выстроилъ около 50 верстъ готоваго для укладки рельсовъ полотна и уложилъ 6 верстъ пути отъ станціи Хайченъ. Кромѣ того, японцы передвинули изъ Фынхуанчена къ Сюяню одну гвардейскую бригаду. Конечно, противникъ держалъ энергичную связь между этими пунктами и принималъ мѣры противъ ея прорыва. А такъ какъ японцы были вообще очень бдительны и не скупились на наряды передовыхъ сторожевыхъ частей, то проникнуть за ихъ линію отдѣльные слабые разъѣзды наши не могли. Если бы Абадзіевъ, въ своемъ поискѣ, рискнулъ бы спѣшеннымъ боемъ отряда, то вѣроятно ему и удалось бы выяснить кое что, но на такой рискъ онъ былъ совершенно неспособенъ. Отозваніе его въ Мади дѣлало развѣдку этого важнѣйшаго направленія уже совершенно затруднительной, такъ какъ отдаляло казаковъ отъ противника на 30 верстъ, и японцы не преминули выдвинуть вслѣдъ за нашимъ отходомъ свои сторожевыя наблюдательныя части. Впрочемъ думаю, что отступленіе къ Мади было совершено болѣе по личной иниціативѣ Абадзіева, чувствовавшаго себя очень нехорошо въ болѣе близкой сферѣ къ противнику; теперь же ему приходилось только взять на себя выполненіе назначенія моей заставы, т. е., занимая узелъ путей отходящихъ отъ Сюяня и Фынхуанчена къ правому флангу Восточнаго отряда, обезпечивать послѣдній предупрежденіемъ о возможномъ обходѣ противника, освѣщая передъ собою раіонъ мѣстности шириною верстъ въ 15.

Я сказалъ выше, что правѣе и сзади насъ, верстахъ въ 15—20, сталъ дивизіонъ 2-го Верхнеудинскаго полка, дѣйствовавшій въ правой половинѣ нашего раіона, ведя развѣдку совершенно самостоятельно; его разъѣзды и даже цѣлыя сотни болтались между, но больше за нашими передовыми постами, совершенно зря, иногда мѣшая Уссурійцамъ выполнять свои задачи. Почему не было объединено начальство въ одномъ и томъ же раіонѣ надъ двумя конными частями объяснить не трудно: по полному [135]непониманію и неумѣнію начальника штаба Восточнаго отряда Орановскаго правильно организовать и вести развѣдку.

Въ первые дни прихода Абадзіева въ Мади обстановка и дѣятельность не измѣнились; я посылалъ ежедневно впередъ для освѣщенія 2 разъѣзда подъ начальствомъ урядниковъ; теперь стали посылать по 2, иногда по 3 офицерскихъ разъѣзда, требуя отъ нѣкоторыхъ доходить до противника и развѣдывать его силы; кромѣ того, вмѣсто одного передового поста, держали два. До 25 мая ни одинъ разъѣздъ не розыскалъ японцевъ, кромѣ одного, на дѣятельности котораго я остановлюсь подробно. 18 мая явился въ полкъ корнетъ драгунскаго полка Михаилъ Юзефовичъ. По происхожденію литовскій татаринъ, маленькаго роста, коренастый, съ большою физическою силою, нервный, съ необыкновенно живымъ взглядомъ и выраженіемъ особенной рѣшительности на лицѣ, этотъ офицеръ сразу производилъ незаурядное впечатлѣніе. Онъ объяснилъ мнѣ, что съ большимъ трудомъ, только по прошенію на Высочайшее Имя, ему удалось добиться отправленія на войну, такъ какъ, когда онъ явился Военному Министру, то Г. А. Сахаровъ хотѣлъ его посадить подъ арестъ. Вскорѣ я узналъ, что Юзефовичъ за 4 года своей службы перемѣнилъ два полка, имѣлъ непріятности съ обществомъ офицеровъ, былъ подъ судомъ, отсидѣлъ въ крѣпости и отставленъ отъ производства въ слѣдующій чинъ. Въ догонку за нимъ пришла въ армію изъ главнаго штаба бумага съ предписаніемъ особенно слѣдить за этимъ офицеромъ и, въ случаѣ какой либо провинности, не щадить. Меня чрезвычайно заинтересовалъ этотъ юноша, уже такъ много испытавшій на своемъ краткомъ служебномъ поприщѣ, тѣмъ болѣе, что онъ казался въ высшей степени интеллигентнымъ, развитымъ, интересовавшимся военными дѣйствіями и вообще воспитаннымъ и симпатичнымъ. Я знаю, что въ полкахъ иногда гибнутъ молодые офицеры съ самостоятельнымъ характеромъ, неспособные на компромиссы и сдѣлки съ развратной рутиной господствующей въ офицерской средѣ, имѣющіе несчастіе безпокоить начальство своими инцидентами; знаю также какіе бываютъ пошлые и глупые суды общества офицеровъ; [136]а потому все, казалось, позорившее службу мирнаго времени Юзефовича не имѣло въ моихъ глазахъ никакого значенія. Его выдающаяся доблестная дѣятельность и геройская кончина на полѣ брани показываютъ, что я не ошибся.

Въ день прибытія Юзефовича, отъ полка посылалась партія охотниковъ — пѣшихъ казаковъ — для дальней развѣдки Синхайлинскаго перевала, гдѣ иногда бывали посты нашихъ сторожевыхъ частей, выдвинутые лѣвѣе насъ, а иногда появлялись (по слухамъ) японцы… Юзефовичъ явился къ командиру полка и просилъ разрѣшеніе участвовать въ развѣдкѣ, но Абадзіевъ сухо и рѣзко оборвалъ его: „Ваша очередь еще не наступила, и тогда вы пойдете, а теперь это лишнее“. Подобное отношеніе къ дѣлу службы и къ офицеру было глупо и вредно:

1. Офицеръ горѣлъ желаніемъ дѣйствовать; зачѣмъ же было ему препятствовать, тѣмъ болѣе, что на такія опасныя предпріятія, какъ поискъ къ противнику, желающихъ и напрашивающихся не было; шли только по наряду, и, ухъ какъ строго слѣдили за очередью, чтобы не пойти лишній разъ. Конечно, строгое соблюденіе очереди между офицерами, для посылки въ опасныя развѣдки, есть вредная рутина; нельзя посылать постоянно однихъ и тѣхъ же, напр. лучшихъ, болѣе храбрыхъ и способныхъ, или предпочитая рисковать жизнью тѣхъ, а не другихъ: надо утилизировать всѣхъ въ равной степени, но допустить обязательную очередь, которую нельзя было бы нарушать, безнравственно; начальство имѣетъ право посылать и наряжать кого угодно и сколько угодно, и никто на это претендовать не смѣетъ. Къ сожалѣнію у насъ соблюдалась очередь, и на ней выгадывали только плохіе элементы, умѣвшіе изощряться попадать въ болѣе легкія и безопасныя мѣста, а въ критическую, трудную минуту все равно хватались за лучшихъ, болѣе добросовѣстныхъ, и объ очереди забывали.

2. Юзефовичъ только что прибылъ на театръ военныхъ дѣйствій, и каковъ онъ оказался бы въ развѣдкѣ было неизвѣстно, тѣмъ болѣе что онъ не былъ знакомъ съ гористою мѣстностью и не служилъ съ казаками; развѣ не [137]полезно было удовлетворить его просьбу и послать при другихъ офицерахъ (ихъ было назначено два, изъ коихъ одинъ, хорунжій Кузнецовъ, пользовался вполнѣ заслуженнымъ особеннымъ довѣріемъ командира полка), не въ роли самостоятельнаго начальника, что случилось не далѣе, какъ дня черезъ два, а подчиненнаго, какъ бы обучающагося; этотъ опытъ былъ полезенъ для службы, для юноши и для меньшей братіи, жизнь которой ему приходилось довѣрять, какъ офицеру. Но Абадзіевъ отказалъ Юзефовичу и, странное дѣло, съ этой же минуты началъ чувствовать и даже выражать какую то ни на чемъ не основанную непріязнь къ своему самому лучшему офицеру, посланному ему на помощь самою судьбою.

20 или 21 мая Юзефовичъ былъ посланъ по очереди въ разъѣздъ въ самую пересѣченную мѣстность, безъ торныхъ дорогъ, до соприкосновенія съ противникомъ. Онъ внимательно выслушалъ задачу и немедленно выступилъ съ своимъ разъѣздомъ. На другой день я получилъ отъ него донесеніе, сразу показавшее, что онъ понимаетъ свое дѣло, а именно: представлено отчетливое кроки всей пройденной мѣстности и сообщено, что, пройдя верстъ 20 и узнавъ, что противникъ еще далеко, а также убѣдившись, что кони составляли только обузу, онъ отправилъ весь составъ разъѣзда назадъ и пошелъ впередъ пѣшкомъ съ двумя спѣшенными же казаками. Конечно затѣмъ присылка донесеній прекратилась; отважный офицеръ пропадалъ 4 сутокъ и вернулся только 25 мая, приведя съ собой цѣлый обозъ — 6 запряженныхъ арбъ съ фуражомъ, который китайцы поставляли японцамъ. Вотъ его похожденія. Пройдя большую половину разстоянія, отдѣлявшаго противника отъ нашего расположенія, стали попадаться транспорты китайскихъ арбъ, шедшихъ въ направленіи къ японцамъ. Юзефовичъ выяснилъ, что это были поставки китайцами противнику продовольствія и фуража, а потому онъ сжегъ два такихъ обоза въ присутствіи толпы китайцевъ. Когда я впослѣдствіи высказывалъ ему, что такимъ способомъ дѣйствій онъ себя обнаруживалъ, онъ совершенно резонно возразилъ мнѣ: „я двигался впередъ только ночью и зигзагами; [138]привлечь вниманіе противника къ мѣсту такого происшествія мнѣ было выгодно, потому что я уходилъ затѣмъ далеко въ сторону“. Вотъ какъ онъ разсказывалъ о своемъ неожиданномъ столкновеніи съ японцами: „Подойдя къ расположенію противника я карабкался по самымъ неприступнымъ сопкамъ, выбирая найболѣе лѣсистыя, и наконецъ достигъ долины, гдѣ ожидалъ найти японцевъ. Передо мною лежала большая деревня. Оставивъ на опушкѣ казаковъ, я пошелъ къ стоявшей у окраины деревни толпѣ китайцевъ, поднявшей страшный шумъ и крики при моемъ приближеніи. Я не хотѣлъ идти назадъ, чтобы китайцы не подумали, что я ихъ боюсь, и потому быстро приблизился къ нимъ. Толпа раздалась, и вотъ что я увидѣлъ: по улицѣ деревни мнѣ навстрѣчу шла фигура офицера, хотя можетъ быть это былъ и японскій солдатъ; далѣе виднѣлась фура или экипажъ, запряженный довольно рослыми лошадьми; мы оба, т. е. японецъ и я, мгновенно остановились, и тотчасъ же я повернулъ назадъ и во всѣ лопатки побѣжалъ въ лѣсъ, изъ котораго вышелъ, слыша сзади себя тревожные сигналы и свистки. Мои казаки уже замѣтили нѣсколько японцевъ, мывшихся въ ручьѣ близъ деревни. Мнѣ удалось спрятаться въ какомъ то заброшенномъ строеніи, мимо котораго пробѣжало нѣсколько японскихъ солдатъ и проѣхалъ офицеръ на сѣрой лошади, вѣроятно предполагая, что мы ушли дальше. Мы отсидѣли такъ до ночи, когда пробрались назадъ, а затѣмъ, захвативъ на полудорогѣ арбяной китайскій обозъ, я благополучно добрался до расположенія полка“. Абадзіевъ приказалъ купить заключавшійся въ арбахъ фуражъ и отпустилъ возчиковъ на свободу.

Нельзя не считать результаты развѣдки Юзефовича очень важными, ибо противникъ былъ найденъ, при чемъ опредѣлилось, что на протяженіи 30 верстъ къ юго-востоку отъ насъ его совсѣмъ не было: наконецъ обозначилось, что въ направленіи сдѣланной развѣдки противникъ не только не предпринимаетъ что либо активное, но даже охраняется недостаточно бдительно, а также, что онъ спокойно занимается сборомъ запасовъ въ раіонѣ передъ нашимъ расположеніемъ. Затѣмъ офицеръ проявилъ предпріимчивость, [139]настойчивость и искусство, не говоря уже про выдающуюся храбрость.

Мы получили извѣстіе, что Графъ Келлеръ пріѣдетъ 26 мая на позиціи Модулинскаго перевала, въ штабъ 6-й стрѣлковой дивизіи, и Абадзіевъ поручилъ мнѣ съѣздить туда и выяснить нѣкоторые вопросы по нашей дѣятельности. Лично мнѣ хотѣлось повидаться съ Графомъ, отлично знавшимъ мою службу мирнаго времени. Я надѣялся получить болѣе соотвѣтствующее назначеніе. Выѣхавъ подъ вечеръ, я заночевалъ въ обозѣ Уссурійскаго полка, стоявшемъ близъ д. Тинтей, въ 15 верстахъ сзади насъ. При обозѣ находились офицеръ имъ командовавшій и чиновникъ — дѣлопроизводитель по хозяйственной части полка; на ихъ попеченіи находилась масса побитыхъ строевыхъ лошадей и, какъ вы думаете, что еще? — полковое знамя Уссурійскаго полка. Я зналъ объ этомъ, такъ какъ Абадзіевъ самъ заявилъ мнѣ, что, ради безопасности и цѣлости, держитъ полковое знамя въ обозѣ. Я тогда же высказалъ ему, что совершенно не понимаю такого взгляда, и если бы самъ командовалъ полкомъ, то конечно никогда не довѣрилъ бы священной регаліи обозу, уже только потому, что обозъ вообще есть самая менѣе боевая часть полка (примѣръ Тюренченъ), и настойчиво совѣтовалъ взять знамя въ сотни. При обозѣ находился всего одинъ офицеръ, и если бы съ нимъ что нибудь случилось, то кто же остался бы при знамени? Наконецъ отсылка знамени изъ боевыхъ линій въ тылъ должна была дѣйствовать деморализующимъ образомъ на казаковъ, намекая на неувѣренность въ своихъ силахъ и на страхъ передъ врагомъ. Позднѣе мнѣ удалось убѣдить Абадзіева взять знамя изъ обоза, но зато сколько разъ онъ упрекалъ меня что я связалъ ему знаменемъ руки и поставилъ его въ затруднительное положеніе. Изъ дальнѣйшаго описанія будетъ видно, что, если мы и могли ожидать боя и даже неожиданнаго нападенія противника, то всетаки ни разу не были въ такомъ положеніи, что можно было опасаться потерять знамя; такое опасеніе возникало только въ больномъ воображеніи Абадзіева, и я всегда смѣялся надъ нимъ. [140]

Съ разсвѣтомъ слѣдующаго дня я продолжалъ путь. Отъѣхавъ нѣсколько верстъ, встрѣтилъ есаула казачьяго полка дивизіи Ренненкампфа (Гулевича), сообщившаго мнѣ, что еще вчера японцы начали наступленіе по большой этапной дорогѣ отъ Фынхуанчена и атаковали стрѣлковъ у д. Уалюнди. По его разсказу выходило, что японцы находились уже много сѣвернѣе расположенія Уссурійскаго полка, а потому, узнавъ, что Гулевичъ скоро повернетъ на югъ, я взялъ съ него слово, что онъ сегодня же передастъ Абадзіеву всѣ свои свѣдѣнія. Однако мнѣ показалось очень страннымъ, что разъѣздъ, высланный изъ отряда Ренненкампфа къ противнику, находится совершенно въ сторонѣ отъ раіона дѣйствій своего отряда (на 80 верстъ), при этомъ вовсе не имѣя задачей поддерживать связь, а исключительно развѣдывать противника. Странный способъ развѣдки противника, выдвигаясь не въ направленіи къ нему, а въ сторону, и слѣдуя въ тылу сторожевыхъ частей сосѣднихъ войскъ. Вообще офицеръ показался мнѣ подозрительнымъ, и поэтому, не довѣряя ему, я, доѣхавъ до перваго поста летучей почты, послалъ Абадзіеву донесеніе. Послѣ полудня я прибылъ въ д. Цунвалихэ, въ штабъ дивизіи, гдѣ тотчасъ узналъ, что Графъ Келлеръ не пріѣдетъ, вѣроятно будучи обезпокоенъ наступленіемъ противника. Мнѣ нужно было покормить лошадей, а потому я пробылъ въ штабѣ дивизіи нѣсколько часовъ и удостоился приглашенія къ обѣду — очень роскошному, приготовленному въ ожиданіи Его Сіятельства, что для человѣка, болѣе мѣсяца питавшагося вареной говядиной и лепешками изъ муки, было очень пріятно. За обѣдомъ игралъ оркестръ музыки, а къ концу его принесли одного раненаго, по случаю чего г. Романовъ произнесъ рѣчь, при чемъ обнаружилъ свое полное неумѣніе разговаривать съ солдатами. Пошли разсказы о какомъ то особенно удачномъ для насъ дѣлѣ, въ которомъ стрѣлки положили много японцевъ и въ особенности ихъ лошадей, но на дѣлѣ оказалось, что всѣ наши передовыя части отступили, и Графъ былъ очень недоволенъ. Въ этомъ первомъ, вѣроятно развѣдочнаго характера, наступленіи японцевъ сказалась рѣзко деморализація войскъ Восточнаго отряда [141]Тюренченомъ: они не выдерживали даже слабаго напора противника и немедленно подавались назадъ.

Я съ нѣкоторымъ удивленіемъ смотрѣлъ на начальника 6-й дивизіи г.-л. Романова, замѣнившаго г.-л. Трусова, удаленнаго за провинности въ Тюренченской операціи; слѣдовательно и его дивизія не могла отличиться, а во всякомъ случаѣ, принимая участіе въ Тюренченскомъ пораженіи, конечно нуждалась въ хорошемъ, испытанномъ начальникѣ. Но, почему остановились на Романовѣ, не понимаю. Онъ служилъ въ саперахъ и въ Турецкую кампанію 1877 года получилъ офицерскій георгіевскій крестъ; затѣмъ никогда болѣе въ строю не былъ, а просидѣлъ въ главномъ инженерномъ управленіи, т. е. былъ военнымъ чиновникомъ, и наконецъ получилъ въ командованіе военную электротехническую школу въ С.-Петербургѣ, главная обязанность коей состояла въ освѣщеніи электричествомъ дома военнаго министра Ванновскаго, находившагося въ ближайшемъ сосѣдствѣ со школой, по Садовой улицѣ; вѣроятно это послѣднее обстоятельство вообще способствовало прочности карьеры Романова. Онъ пожелалъ ѣхать на войну, и вотъ никогда ничѣмъ не командовавшему, въ смыслѣ строя, генералу дали сразу деморализованную дивизію, вѣроятно для приведенія ея въ порядокъ. Онъ вступилъ въ командованіе дивизіей въ двадцатыхъ числахъ апрѣля и прокомандовалъ ею до 10 іюля, когда, будучи сброшенъ лошадью, сильно расшибся и эвакуировался въ Россію по разстроенному состоянію здоровья. Романовъ участвовалъ въ бою подъ Янзелиномъ при наступленіи графа Келлера, но непріятеля не видѣлъ, потому что, по диспозиціи Орановскаго, командовалъ войсками заранѣе назначенными для прикрытія нашего отступленія на случай неудачи (и такъ писались диспозиціи Орановскимъ!!!). Прикрывать отступленіе не пришлось, потому что, хотя японцы и разбили насъ, но не преслѣдовали. Такимъ образомъ о дѣятельности Романова на театрѣ военныхъ дѣйствій можно сказать, что она была весьма кратковременной и совершенно безполезной для Русской арміи, благодаря несчастной случайности паденія съ лошади. Могъ ли бы онъ въ дальнѣйшемъ принести пользу, судить [142]не берусь, но противъ этого говоритъ его предшествующая служба, лишившая его всякаго опыта полевой дѣятельности и жизни съ войсками, знанія солдата и офицера, а также фактъ всеобщей ненависти, которую онъ возбудилъ къ себѣ среди своего штаба и офицеровъ полковъ дивизіи (про солдатъ не знаю). Но съ другой стороны, за г. Романова говоритъ то, что онъ былъ требователенъ и настойчивъ, а такихъ начальниковъ въ нашей арміи сейчасъ же начинаютъ ненавидѣть офицеры, а въ особенности генеральный штабъ. Я пробылъ только нѣсколько часовъ въ штабѣ дивизіи и сейчасъ же понялъ въ чемъ было дѣло. Оба офицера генеральнаго штаба, бывшіе тогда налицо, стремились уйти отъ Романова. Въ концѣ іюня мѣсяца открылась вакансія начальника штаба другой дивизіи Восточнаго отряда (3-й), и тотчасъ же пошло представленіе о переводѣ на эту вакансію подполковника Одишелидзе. Спрашивается есть ли какой нибудь смыслъ въ такомъ переводѣ и особенно въ военное время? Во-первыхъ перемѣна одного начальника штаба дивизіи неизбѣжно заставляетъ назначать человѣка новаго, которому нужно нѣкоторое время, для ознакомленія съ своимъ начальникомъ, штабомъ, войсками, дѣйствіями дивизіи, задачами, мѣстностью; все это можетъ случиться именно въ критическую минуту какой либо операціи, или даже боя. А перемѣщеніе въ отрядѣ (корпусѣ) изъ одной дивизіи въ другую п. Одишелидзе распространяло невыгодную случайность на обѣ дивизіи. Слѣдовательно, оно вызывалось не пользою службы, а наоборотъ приносило ей существенный вредъ и объяснялось лишь удовлетвореніемъ желанія офицера генеральнаго штаба избавиться отъ непріятнаго ему начальника, во избѣжаніе инцидентовъ. Но снисходить къ такимъ личнымъ удобствамъ во время войны значитъ не воевать, а шутить. Я понимаю, что отношенія между начальникомъ и подчиненнымъ могутъ дойти до предѣловъ возможнаго и терпимаго, но тогда одинъ изъ нихъ виноватъ, и съ нимъ надо поступить по закону, т. е. удалить, смѣстить, судить, но конечно не устраивать.

Старшимъ адъютантомъ штаба 6-й дивизіи былъ [143]генеральнаго штаба капитанъ Серебряниковъ. Какъ бывшій, правда очень недолго, его начальникомъ въ мирное время, я считалъ его удовлетворительнымъ офицеромъ, но мнѣ сообщили, что онъ также не поладилъ съ Романовымъ. Въ этомъ инцидентѣ становлюсь всецѣло на сторону г. Романова. Послѣ Янзелинскаго боя начальникъ дивизіи послалъ Серебряникова розыскать одинъ баталіонъ, но онъ его не нашелъ и былъ конечно не особенно привѣтствованъ Романовымъ; вышло обоюдное неудовольствіе, и Серебряникова перемѣстили въ другое мѣсто служенія. Оригинальное разрѣшеніе служебнаго промаха! Баталіонъ не былъ уничтоженъ, не былъ взятъ въ плѣнъ, не бѣжалъ съ поля сраженія, а слѣдовательно не могъ находиться далѣе десятка верстъ (и то предполагаю слишкомъ большое удаленіе) отъ поля сраженія. Какъ же могъ офицеръ и еще генеральнаго штаба не найти этого баталіона? Оправданіемъ могли быть смерть, раненіе, или болѣзнь, лишающія силъ для исполненія порученія; если же этихъ причинъ не было, то офицеръ генеральнаго штаба подлежалъ прежде всего изгнанію изъ генеральнаго штаба за неспособность выполненія задачи, доступной всякому чину арміи, а пожалуй и преданію суду, за неисполненіе приказанія, ибо сіе неисполненіе пахнетъ боязнью за свою шкуру.

Пріѣхавъ въ штабъ В. отряда, въ д. Ляньшаньгуань, т. е. въ то же мѣсто, откуда я выступилъ съ разъѣздомъ мѣсяцъ тому назадъ, я не засталъ Графа Келлера, бывшаго на позиціи. Онъ вернулся въ 10 часовъ вечера, принялъ меня любезно, пригласилъ ужинать и затѣмъ повелъ въ свою ставку, гдѣ просидѣлъ со мною въ бесѣдѣ полтора часа времени. Главною своею задачей я считалъ выясненіе вопроса о способѣ продолженія веденія развѣдокъ противника. Лично я предлагалъ не ограничиваться высылкою слабыхъ офицерскихъ разъѣздовъ, а наступать иногда 2—4-мя сотнями и стараться прорвать линію сторожевого охраненія, вступая въ спѣшенный бой, или даже, не прорывая, заставлять японцевъ показывать какія они могутъ сосредоточивать противъ насъ въ различныхъ пунктахъ силы. Если же мы имѣли дѣло только со слабыми [144]постами, то конечно могли бы заглянуть и за нихъ. Развѣдку только офицерскими разъѣздами, хотя бы и добросовѣстно веденную пѣшкомъ и такими молодцами, какъ Юзефовичъ, Бровченко, Кузнецовъ, Карнауховъ и др., я считалъ недостигавшею серьезныхъ результатовъ, такъ какъ удавалось только опредѣлить линію сторожевого охраненія противника. Помню, что тогда же высказалъ идею о необходимости сформированія, вмѣсто конныхъ, пѣшихъ охотничьихъ командъ, или же назначенія для усиленныхъ развѣдокъ цѣлыхъ ротъ пѣхоты. Орановскій замялъ этотъ разговоръ, и потомъ я узналъ почему. Пѣшія охотничьи команды въ полкахъ Восточнаго отряда уже формировались, и существовало предположеніе назначить меня ихъ начальникомъ, съ порученіемъ производства ими дѣятельныхъ развѣдокъ, но вѣроятно мое состояніе въ разрядѣ штрафованныхъ не допускало такой неосторожности, или вѣрнѣе нетактичности.

Я предлагалъ Абадзіеву заняться развѣдкою посредствомъ найма китайскихъ шпіоновъ, для чего было необходимо имѣть переводчика. При Уссурійскомъ полку имѣлись три субъекта, услугами которыхъ мы пользовались въ этомъ смыслѣ, но всѣ они были неудовлетворительны. Лучшимъ переводчикомъ былъ казакъ 3-й сотни, природный китаецъ, но онъ обслуживалъ потребности сотни, и Абадзіевъ ни за что не соглашался отобрать его отъ сотни, тѣмъ болѣе, что онъ былъ фуражиромъ; уже знакомый читателямъ, по описанію воровства въ 1-й сотнѣ, мальчикъ китаецъ былъ слишкомъ молодъ и глупъ; наконецъ спеціально нанимаемый полкомъ переводчикъ кореецъ не говорилъ по русски, а только мычалъ, и понимать его было невозможно. Непонятно зачѣмъ его держали при полку и, позволяя только обирать китайцевъ, платили ему огромное жалованіе. Въ виду всего этого я просилъ дать намъ переводчика изъ штаба отряда.

Графъ Келлеръ разрѣшилъ предложенные мною вопросы такъ: онъ нашелъ, что дѣятельность, проявляемая Уссурійскимъ полкомъ, его удовлетворяетъ, что усиленныхъ развѣдокъ съ перестрѣлками онъ не желаетъ, а слѣдуетъ продолжать высылку офицерскихъ разъѣздовъ. Переводчика онъ приказалъ мнѣ назначить изъ числа состоявшихъ при [145]штабѣ — корейца, отлично владѣвшаго и русскимъ и китайскимъ языкомъ, при чемъ оставилъ его на иждивеніи штаба отряда. Послѣдняя мѣра казалась мнѣ совершенно лишней, потому что полкъ могъ нанять этого переводчика на свой счетъ, отпустивъ совершенно ненужнаго своего. Когда я кончилъ докладъ по службѣ Уссурійскаго полка, то спросилъ Графа, оставляетъ ли онъ меня въ распоряженіи Абадзіева. Онъ отвѣтилъ: „оставайтесь и, долженъ вамъ сказать, что въ настоящее время у меня не предвидится для васъ иного назначенія“. Увы, тонъ его словъ и смыслъ показали, что ожидать мнѣ было нечего: Графъ также считалъ меня въ чемъ то провинившимся и не желалъ оказывать мнѣ довѣрія.

Съ тяжелымъ чувствомъ ушелъ я на ночлегъ, къ пріютившему меня врачу Краснаго Креста Диканскому. Я познакомился съ этимъ достойнѣйшимъ человѣкомъ на пути слѣдованія изъ Ляояна къ Засуличу, и онъ почему то особенно дружелюбно ко мнѣ относился. Всегда буду вспоминать съ благодарностью этого добраго человѣка, день и ночь трудившагося самоотверженно при своемъ летучемъ отрядѣ.

На другой день нужно было розыскать и дождаться переводчика, получить на него деньги. Все это зависѣло отъ исполнительности чиновъ штаба, а этотъ достойный органъ достойнаго Орановскаго отличался особою неаккуратностью, да кромѣ того любой заурядъ-чиновникъ любилъ заставить почувствовать свою власть и силу, или вѣрнѣе попрактиковать свое нахальство. Утромъ я уже слышалъ разговоры о спѣшномъ отступленіи Абадзіева изъ Мади, но повидимому серьезнаго значенія этому отступленію не придавали, потому что на прощаніе Графъ приказалъ мнѣ передать полку и его командиру благодарность за службу; ну, а за только что совершенную ретираду Абадзіева благодарить не стоило.

Я не расчитывалъ доѣхать въ одинъ переходъ до расположенія полка, потому что собственная лошадь сопровождавшаго меня переводчика была очень плоха, но мнѣ хотѣлось присоединиться къ казакамъ возможно скорѣе, въ [146]виду того, что у нихъ было дѣло съ противникомъ, и я надѣялся на его продолженіе. Въ виду сего я выбралъ нѣсколько болѣе кружную дорогу, но безъ переваловъ, и вѣроятно доѣхалъ бы въ тотъ же день, такъ какъ Абадзіевъ находился на 15 верстъ ближе, чѣмъ я его оставилъ, но къ несчастію я встрѣтился съ высланнымъ имъ разъѣздомъ (въ свой тылъ — спрашивается зачѣмъ и для чего?!). Очень хорошій развѣдчикъ, хорунжій Карнауховъ, на этотъ разъ сплоховалъ, увѣривъ меня, что его казаки знаютъ кратчайшую дорогу, оказавшуюся на самомъ дѣлѣ и не кратчайшей, а главное съ десяткомъ самыхъ неразработанныхъ и крутыхъ переваловъ, такъ что намъ почти все время пришлось идти въ поводу. Бѣдняга страшно огорчался, бѣжалъ впереди, розыскивая д. Чинчинзу, но привелъ меня въ нее только ночью. Здѣсь мы заночевали и сошлись съ другимъ разъѣздомъ Уссурійцевъ подъ начальствомъ патентованнаго развѣдчика штабсъ-ротмистра Абсеитова. Командиръ полка уже былъ имъ крайне недоволенъ, потому что онъ никогда не могъ доложить куда попадалъ съ своимъ разъѣздомъ, и какова была обстановка его дѣйствій. Теперь онъ сообщилъ мнѣ, что былъ посланъ для розыска противника, дошелъ до какой то деревни, гдѣ узналъ отъ китайцевъ, что вблизи были японцы; онъ послалъ въ указанное мѣсто урядника съ частью казаковъ, а самъ, считая свою задачу исполненной, пошелъ назадъ. Не имѣя никакого офиціальнаго положенія при полку, я не сталъ вразумлять Абсеитова, что онъ не только не исполнилъ своей задачи, но поступилъ довольно малодушно, что я думаю понятно всѣмъ и каждому. Я доложилъ то же самое на другой день Абадзіеву, выслушавшему одинаковый докладъ отъ самого офицера, но онъ оставилъ этотъ поступокъ даже безъ внушенія.

Въ 7 часовъ утра 28 мая, присоединившись къ полку въ д. Тинтей, я прежде всего просилъ разсказать о боѣ 26 мая, и узналъ слѣдующее: застава или разъѣздъ, выдвинутые изъ Мади къ Синхайлинскому перевалу, донесли о наступленіи японцевъ. Абадзіевъ выдвинулся съ полутора сотнями; японцы наступали сперва долиною, а затѣмъ и ея [147]берегами, въ числѣ 400—500 человѣкъ пѣхоты. Не желая ввязываться въ упорный бой, Абадзіевъ отошелъ къ Мади подъ вечеръ, а затѣмъ ночью отошелъ еще на нѣсколько верстъ, и наконецъ на слѣдующій день занялъ д. Тинтей. На вопросъ, занято ли противникомъ Мади, мнѣ сказали, что это неизвѣстно (всего 15 верстъ разстоянія). Потерь ранеными кажется не было, но пропало 2 или 3 молодыхъ казака, бывшихъ въ боковомъ дозорѣ, въ чемъ обвиняли кого то, но вообще ихъ исчезновеніе было непонятно и осталось невыясненымъ. Я не удивлюсь, если этого факта и совсѣмъ не было. Такое описаніе отступленія (а не перестрѣлки, потому что повидимому ея и не было), сдѣланнаго спѣшно, ночью, при полномъ отсутствіи соприкосновенія съ противникомъ, напоминало Тюренченъ и его панику. Вѣроятно японцы, предпринимая поискъ по главному направленію отъ Фынхуанчена къ Ляньшаньгуань, выслали на свой лѣвый флангъ какую нибудь партію развѣдчиковъ, наступавшую на Синхайлинскій перевалъ. Этого оказалось достаточнымъ, чтобы 4 сотни славныхъ казаковъ немедленно ретировались назадъ, бросивъ всякое соприкосновеніе съ противникомъ — настолько, что только 30 мая мы убѣдились, что японцы никогда и не входили въ Мади. Во время Ляоянскихъ боевъ офицеры Уссурійскаго полка сознались мнѣ, что 26 мая не было не только 500 японцевъ, но вѣроятно и 50 человѣкъ, и весь полкъ не понимаетъ, почему Абадзіевъ увелъ ихъ назадъ; что отступать было нечего, ибо японцы показались только близъ Синхайлинскаго перевала и не наступали, что на всѣхъ отступленіе произвело удручающее впечатлѣніе, и они потеряли съ этой минуты всякое довѣріе къ командиру, но тогда не рѣшились мнѣ обо всемъ разсказывать, считая меня другомъ Абадзіева. Кажется Графъ Келлеръ остался недоволенъ отступленіемъ Уссурійцевъ и кромѣ того поставилъ на видъ Абадзіеву высылку имъ разъѣздовъ въ свой тылъ, а не къ противнику (оба, которые я встрѣтилъ). Онъ предписалъ выдвинуться впередъ, но исполненіе сего приказанія Абадзіевымъ было довольно оригинально, потому что сперва онъ подался всего на 8 верстъ, и только къ 5-му іюня мнѣ удалось уговорить его опять занять Мади (собственно д. Куандепузу). [148]

Мы простояли здѣсь до 14 мая. Обстановка оставалась прежней; только японцы нѣсколько продвинулись передовыми частями на сѣверъ по направленію Сюянь—Мади—долина д. Сандіазы, такъ что наша правая застава находилась въ нѣкоторомъ соприкосновеніи съ противникомъ, а высылавшіеся въ этомъ направленіи разъѣзды имѣли иногда перестрѣлки и понесли небольшія потери: 1 раненый офицеръ, 2 раненыхъ казака и 3 убитыхъ лошади. На бивакѣ мы имѣли часто ложныя тревоги, потому что Абадзіевъ приказывалъ сѣдлать при малѣйшемъ тревожномъ симптомѣ, напр. если ночью кто нибудь сообщалъ, что видѣлъ на дорогѣ промелькнувшую тѣнь человѣка.

Итакъ мы добывали скудныя свѣдѣнія о противникѣ исключительно искусствомъ и храбростью нашихъ офицеровъ и притомъ самыхъ младшихъ, потому что ни сотенные командиры, ни штабъ-офицеры въ развѣдкѣ не участвовали. Посмотримъ какъ организовалъ ее глава Уссурійцевъ. Обыкновенно передъ высылкой разъѣздовъ Абадзіевъ совѣтывался со мною; затѣмъ, съ помощью адъютанта, ведшаго очередь всѣхъ нарядовъ, назначалъ офицеровъ, призывалъ ихъ къ себѣ и орьентировалъ; вотъ эта орьентировка и портила обыкновенно все дѣло: онъ забывалъ многое изъ того, что я ему указывалъ, или все перепутывалъ, и обыкновенно ставилъ свои требованія слишкомъ туманно, и чаще всего у него выходило слѣдующее напутствіе развѣдчику: „поѣзжайте туда то, посмотрите, а если встрѣтите японцевъ, то уходите назадъ, а главное не имѣйте потерь“. Давать инструкціи въ такомъ тонѣ довольно странно. Конечно каждый разъѣздъ, посылаемый до противника, чтобы его ощупать, можетъ легко погибнуть (погибъ же и такой выдающійся искусный офицеръ, какъ Юзефовичъ), но гдѣ лѣсъ рубятъ, тамъ щепки летятъ, и безъ потерь на войнѣ не обойдешься. Давая же развратное указаніе прежде всего избѣгать потерь, Абадзіевъ портилъ все дѣло. Были офицеры исполнявшіе свой долгъ сознательно, честно, съ интересомъ, но были и слабые, малодушные. Съ несовершенствомъ человѣческой природы надо считаться, и необходимо принимать противъ него мѣры, а [149]потому начальникъ долженъ быть неумолимъ въ своихъ боевыхъ требованіяхъ и отдавать свои приказанія опредѣленно и твердо. Я допускаю, что, посылая противъ бдительнаго, искуснаго противника, на неблагопріятной мѣстности, офицера рисковать своею жизнью, его можно жалѣть, но высказывать это при немъ, даже намекать, преступно, и такое поведеніе доказываетъ отсутствіе настоящаго военнаго духа. Офицеръ въ развѣдкѣ исполняетъ самую трудную и опасную службу, пропадаетъ на нѣсколько сутокъ и постоянно находится на волосокъ отъ гибели; такое дѣло естественно исполняется не всѣми одинаково хорошо уже потому, что не всѣ одинаково искусны и талантливы, предпріимчивы и храбры; кромѣ того, результатъ развѣдки зависитъ отъ счастія, удачи: иному повезетъ на неудобной мѣстности, а иной попадется впросакъ и на болѣе подходящей; противъ одного окажется противникъ вялый, небдительный, противъ другого — энергичный и осторожный. Поэтому часто нельзя сказать, что если у такого то офицера результаты развѣдки лучше, то онъ лучше работаетъ, благодаря умѣнію или энергіи. Но руководство такимъ серьезнымъ дѣломъ, какъ развѣдка конными или пѣшими офицерскими партіями, можетъ быть возложено только на лицъ въ ней компетентныхъ, а если ими являются командиры конныхъ полковъ, т. е. чины прошедшіе всю школу развѣдки, какъ важнѣйшей отрасли кавалерійской службы, то они конечно должны быть въ состояніи оцѣнивать по результатамъ развѣдки дѣятельность наряжаемыхъ офицеровъ, если не съ одного, то съ двухъ, трехъ случаевъ. Но Абадзіевъ не дѣлалъ никакой разницы въ этомъ отношеніи; правда, когда я позволялъ себѣ объяснять ему неспособность, или нежеланіе такого то офицера работать, то онъ соглашался, вздыхалъ, жаловался на неудовлетворительность общаго состава офицеровъ, говорилъ, что потребуетъ отъ нихъ настоящей добросовѣстной службы, но на дѣлѣ довольствовался отбытіемъ своими подчиненными номеровъ службы и одинаково представлялъ къ наградамъ, какъ самыхъ храбрыхъ, такъ и наиболѣе неудачныхъ. Естественно, что такое отношеніе къ опасной и трудной дѣятельности офицеровъ [150]вело къ ея ухудшенію, ибо безъ поощренія лучшихъ и понужденія худшихъ дѣло идти не можетъ — такова природа человѣка. Приведу примѣръ. Начальникъ лѣвой заставы, стоявшей въ д. Татангоу, сотникъ Карташевскій донесъ что, по полученнымъ отъ Читинскихъ казаковъ свѣдѣніямъ, противникъ наступаетъ на перевалъ Синхайлинъ (въ 10 верстахъ отъ мѣста расположенія заставы), а его развѣдчики появились въ деревнѣ, находившейся верстахъ въ 7 отъ заставы. Конечно всякій дѣльный офицеръ, придавая значеніе такому донесенію и донеся о немъ начальнику охраняемаго ввѣренной ему заставой отряда, немедленно долженъ былъ по собственной иниціативѣ предпринять развѣдку въ угрожаемомъ противникомъ направленіи. Но Карташевскій ограничился лишь посылкою донесенія о тревожномъ сообщеніи, вслѣдствіе чего Абадзіевъ, и безъ того слишкомъ мнительный, отчаянно взволновался. Онъ приказалъ начальнику заставы произвести немедленно развѣдку. Когда я писалъ приказаніе отъ имени Абадзіева, то хотѣлъ добавить указаніе: „произведите развѣдку лично“, зная, что иначе приказаніе будетъ выполнено посылкою нѣсколькихъ казаковъ съ заставы, а офицеръ самъ не поѣдетъ, но Абадзіевъ не пожелалъ давать такого указанія. Наступила ночь, и, въ виду отчаяннаго безпокойства Абадзіева, я предложилъ ему послать немедленно самаго надежнаго офицера — Юзефовича, которому далъ инструкцію во что бы то ни стало и возможно скорѣе выяснить занята ли деревня японцами. Около полуночи пришло донесеніе Карташевскаго, что посланный съ разъѣздомъ урядникъ видѣлъ бивачные огни японцевъ у самой деревни. Тотъ же разъѣздъ, возвращаясь, встрѣтился съ разъѣздомъ Юзефовича и передалъ ему тѣ же свѣдѣнія о японцахъ. Я не будилъ спавшаго Абадзіева и дожидался донесенія Юзефовича, которое пришло къ разсвѣту и гласило: „нахожусь въ деревнѣ, варю чай, никакихъ японцевъ здѣсь нѣтъ, и ничего о нихъ не слышно“. Кажется онъ закончилъ свою записку сообщеніемъ, что, давъ отдыхъ лошадямъ, возвратится на бивакъ. Тутъ только я понялъ, что сдѣлалъ ошибку, не предписавъ Юзефовичу заодно продвинуться еще впередъ и осмотрѣть [151]перевалъ Синхайлинъ. Но этотъ офицеръ самъ зналъ, что было нужно дѣлать, и, отдохнувъ, пошелъ не на бивакъ, а именно къ перевалу Синхайлинъ, гдѣ нашелъ постъ Читинскихъ казаковъ и записалъ фамилію старшаго на посту казака, сообщившаго, что и у нихъ свѣдѣній о наступленіи японцевъ не имѣлось. Послѣ этого случая я сказалъ Юзефовичу: „Я много лѣтъ трудился по совершенствованію образованія нашихъ кавалерійскихъ офицеровъ, въ дѣлѣ развѣдыванія, и приходилъ къ заключенію, что для такой трудной службы можно вообще найти немного вполнѣ удовлетворительныхъ офицеровъ. Тебя я признаю своимъ желаннымъ идеаломъ, ибо результаты развѣдки во многомъ зависятъ не только отъ искусства исполнителя, но и отъ умѣнія орьентировать исполнителя тѣмъ, кто посылаетъ его въ развѣдку. Въ данномъ случаѣ ты своею иниціативою пополнилъ пробѣлъ въ задачѣ, сдѣланный мною“.

Когда я передалъ утромъ Абадзіеву всѣ донесенія, онъ вознегодовалъ на Карташевскаго, и, такъ какъ въ это время мы не знали еще, что Юзефовичъ отправился на Синхайлинскій перевалъ, то онъ предписалъ провинившемуся офицеру, въ наказаніе (!), немедленно, лично, по смѣнѣ его на заставѣ другимъ офицеромъ, развѣдать перевалъ. Карташевскій возвратился къ намъ гораздо позднѣе Юзефовича и доложилъ, что, не доходя перевала, встрѣтилъ неожиданно конныхъ людей съ желтыми лампасами и желтыми околышами, пытался ихъ атаковать, но атаки не вышло, послѣ чего онъ пошелъ назадъ. Докладъ былъ сдѣланъ въ присутствіи нѣсколькихъ офицеровъ полка, начавшихъ жестоко смѣяться надъ тѣмъ, что Карташевскій принялъ за японцевъ Читинскихъ казаковъ и побѣжалъ отъ нихъ. Противъ насъ дѣйствовала японская гвардейская кавалерія, имѣвшая зеленые околыши и лампасы. Спрашивается, исполнилъ ли офицеръ свою задачу, выполнилъ ли онъ развѣдку, проявилъ ли достаточную храбрость и добросовѣстность? Предоставляю отвѣтить на эти вопросы самимъ читателямъ, а скажу лишь, что командиръ полка и не подумалъ высказать свое порицаніе Карташевскому, равно какъ и не поблагодарилъ Юзефовича. [152]

Съ этого дня я потерялъ всякое довѣріе къ Петрушевскому, и конечно, если бы имѣлъ власть, то немедленно же принялъ относительно такого офицера самыя рѣшительныя мѣры. Этотъ типъ служилъ раньше въ пѣхотѣ, потомъ въ охранной стражѣ Китайской дороги, откуда былъ удаленъ за какія то по слухамъ нечистоплотныя дѣла; будучи въ запасѣ, занимался торговлей лошадей, а, при призывѣ въ ряды арміи на войну, объявился конникомъ и попалъ въ казаки, ибо отлично вѣдалъ, что служба будетъ (при желаніи того) много менѣе рискованной и легкой, чѣмъ въ пѣхотѣ. И зачѣмъ только брали въ казаки такихъ офицеровъ!

Весьма важную отрасль службы полка составляетъ его хозяйство, ибо если казаки и ихъ кони будутъ худо кормлены и плохо снаряжены, то выполненіе службы пострадаетъ. Вести исправно въ военное время хозяйство не легко, потому что отвѣчающій за него командиръ полка слишкомъ бываетъ поглощенъ боевою дѣятельностью. Лучшій способъ разрѣшенія вопроса — это возложеніе всѣхъ заботъ по удовлетворенію хозяйственныхъ нуждъ части на помощника командира полка, съ предоставленіемъ ему иниціативы, самостоятельности и права нахожденія въ тылу, при обозѣ — вообще тамъ, гдѣ того требовали бы удобства заготовленія и доставки всего нужнаго. Противъ такого порядка пожалуй можно возразить, что командиръ полка всетаки по закону отвѣтствененъ за хозяйство и денежную отчетность, а потому не можетъ вполнѣ довѣриться своему помощнику; однако это возраженіе неосновательно, потому что командиръ полка, являясь вполнѣ опытнымъ въ командованіи, можетъ сдѣлать правильный выборъ помощника, тѣмъ болѣе, что законъ предоставляетъ ему право выбора и смѣщенія съ должности. Наконецъ, при условіи трехъ штабъ-офицеровъ въ полку, исключеніе одного изъ боевой дѣятельности не приносило ущерба, будучи вознаграждаемо возможностью посвященія ей всей энергіи самого командира полка. Во всякомъ же случаѣ въ дѣлѣ управленія полкомъ на театрѣ военныхъ дѣйствій слѣдовало руководствоваться принципомъ: прежде всего [153]думать о достиженіи боевыхъ задачъ, а затѣмъ уже о хозяйственныхъ надобностяхъ. На дѣлѣ же, наблюдая дѣятельность командировъ полковъ на театрѣ военныхъ дѣйствій въ Маньчжуріи вообще, а Уссурійскаго казачьяго полка въ особенности, я увидѣлъ нѣчто совершенно иное. Хозяйство было выдвинуто на первый планъ, и при томъ не въ смыслѣ удовлетворенія насущныхъ потребностей части, т. е. продовольствія людей и лошадей, ковки, а въ смыслѣ накопленія экономіи въ полковыхъ суммахъ для обзаведенія новыми предметами обмундированія и снаряженія, для выдачи на руки казакамъ такъ называемыхъ ремонтныхъ денегъ. Не говорю, что не слѣдовало позаботиться о будущемъ, такъ какъ мы ожидали продолжительной кампаніи, и можно было предвидѣть, что потребуются напр. полушубки, валенки, но заботиться только объ этомъ, загонять въ ущербъ желудкамъ казаковъ и брюхамъ ихъ коней огромную экономію, было безнравственно и преступно, а доказательствомъ тому, что это было такъ, привожу такой фактъ. Стоя въ Мади, мы могли получать съ тыла, какъ ячмень для лошадей, такъ и сухари для казаковъ, а между тѣмъ лошадей кормили исключительно гаоляномъ, жмыхами, чумизой, а казаки кушали лепешки изъ китайской муки и китайскую лапшу. Наконецъ Графъ Келлеръ, имѣвшій особенную заботливость о ввѣренныхъ ему войскахъ, безъ всякаго заявленія со стороны Абадзіева, прислалъ вьючный транспортъ съ ячменемъ и сухарями, чѣмъ конечно весьма огорчилъ заправилъ полкового хозяйства. Сѣтованіе на то, что, въ случаѣ наступленія противника, придется сжечь или бросить казенное имущество, было совершенно неосновательно, потому что нашъ противникъ былъ въ то время пассивенъ; но даже если бы полкъ и потерялъ нѣсколько сотъ рублей, то всетаки необходимость поддержать силы боевого матеріала ячменемъ и сухаремъ была слишкомъ очевидна, и рискнуть потерей экономіи полка слѣдовало.

Уже тогда полкъ дѣлалъ заказы новаго снаряженія, людского и конскаго, торговымъ фирмамъ въ Москвѣ, для чего туда былъ командированъ изъ полка офицеръ, а въ полку совсѣмъ не было подковъ. Интересно знать для чего [154]существуютъ многочисленныя управленія наказныхъ атамановъ, отзывающія изъ рядовъ много офицеровъ, какъ не для того, чтобы заботиться о нуждахъ своихъ сражающихся полковъ, и почему же хозяйственная часть полка должна была сама заготовлять себѣ всѣ предметы въ Европейской Россіи. Часто, слушая хозяйственные разговоры Абадзіева съ его помощникомъ Савицкимъ, мнѣ казалось, что мы совсѣмъ не воюемъ, а пришли въ Маньчжурію только для того, чтобы обогатить казаковъ, полкъ, все Уссурійское войско экономіей имъ отпускавшагося казеннаго довольствія; точно мы должны были подготовить чье то благосостояніе на послѣ войны. Но, правда, и экономія получалась колоссальная, ибо фуражныхъ денегъ отпускалось 37 рублей въ мѣсяцъ на лошадь, а довольствіе ея обходилось сотеннымъ командирамъ 6—7 рублей; бывали же дни когда оно ничего не стоило, либо беря фуражъ у китайцевъ даромъ, либо довольствуясь подножнымъ кормомъ. Крайне дешево и обильно было снабженіе казаковъ мясомъ, потому что, хотя китайцы и угоняли свой скотъ изъ деревень въ горы, но казаки розыскивали его безъ труда и платили то, что сами назначали, т. е. очень дешево. Не помню какими соображеніями руководствовалось наше интендантство, открывая въ самомъ началѣ войны огромныя цѣны на фуражъ, зная его изобиліе въ Маньчжуріи; онѣ оставались такими же въ продолженіе всей кампаніи, и это служитъ доказательствомъ, что были чрезмѣрно велики, по крайней мѣрѣ въ продолженіе перваго года войны, потому что въ противномъ случаѣ онѣ подвергались бы повышенію: наша армія увеличивалась, а край истощался. Но мы привыкли дѣлать экономію и наживаться съ фуражнаго довольствія еще въ мирное время, а какъ же было отказаться отъ такого обыкновенія на войнѣ, когда лошадей было гораздо больше (въ пѣхотныхъ частяхъ мирнаго времени состоитъ нѣсколько десятковъ лошадей, а въ военное время нѣсколько сотенъ), цѣны должны предполагаться выше (вѣдь въ Россіи никто не знаетъ, что Маньчжурія въ этомъ отношеніи исключительная по богатству страна), а контроль куда слабѣе. Да и всѣмъ начальникамъ [155]и офицерамъ было такъ выгодно получать на руки большія фуражныя деньги. Война обошлась бы много дешевле, если бы фуражъ на лошадь былъ не 37, а хотя бы 17 рублей, что было вполнѣ и съ избыткомъ возможно. Къ 15 августа 1904 года въ Русской Маньчжурской арміи состояло 148 эскадроновъ и сотенъ, что составляло въ одной кавалеріи около 20.000 коней (считая со штабами частей и ихъ обозами); такимъ образомъ въ одинъ мѣсяцъ было бы 400.000 руб. чистой экономіи, а въ одинъ годъ 4.800.000 руб.; а сколько бы получилось экономіи съ фуража пѣхотныхъ, артиллерійскихъ частей и всякихъ тыловыхъ учрежденій. Словомъ, установленная интендантствомъ цѣна на фуражъ, во время войны, причинила Россіи убытокъ въ сотню милліоновъ. Спрашивается, неужели же нѣтъ виновниковъ такого расточенія народныхъ средствъ, каковыми являются, кромѣ интендантства, и представители высшей командной власти на театрѣ военныхъ дѣйствій, съ командующимъ арміей во главѣ. Если полководца нельзя судить за его пораженіе и напрасное отступленіе подъ Ляояномъ, за пораженіе и безпорядочное отступленіе его лѣваго фланга подъ Бенсиху, за напрасную жертву 12.000 сыновъ родины подъ Сандепу, за позоръ Русскаго оружія подъ Мукденомъ, то всетаки казалось бы его можно притянуть къ отвѣтственности за растрату милліоновъ русскихъ денегъ.

Почти ежедневно производившіеся поиски къ противнику младшими офицерами Уссурійскаго полка выяснили въ половинѣ іюня слѣдующую обстановку:

1. японцы держали весьма солидное охраненіе вокругъ Фынхуанчена, передъ фронтомъ Восточнаго отряда, на главной этапной дорогѣ, въ окрестностяхъ Ляньшангуань, а также оберегали направленіе къ Сюяню, выдвинувшись значительно сѣвернѣе этого пункта;

2. по дорогѣ отъ Сюяня на Сандіаза — перевалъ Тхазелинъ, японцы занимали уже д. Таянгоу, вблизи (южнѣе) перевала Тайпинлинъ, остававшагося нейтральнымъ, такъ какъ наша правая застава занимала окрестности д. д. Ченганъ — Лидіапфуза, и ея разъѣзды проникали до перевала, а иногда и за него; здѣсь бывали перестрѣлки, и мы [156]потеряли раненымъ одного офицера (сотника Нурова), 2—3-хъ казаковъ и столько же лошадей.

Направо мы держали связь съ Сибирскими казаками, дѣйствовавшими въ составѣ войскъ защищавшихъ Далинскій перевалъ, преграждавшій путь отъ Сюяня къ Хайчену.

Я уже говорилъ выше, что въ д. Сандіаза стояли 2 сотни (2-я и 6-я — Маркозова и Шахматова) 2-го Верхнеудинскаго полка, а за ними въ д. Тхазелинъ другія части того же полка, и въ долинѣ Ломогоу было 2 или 3 баталіона стрѣлковъ. Въ д. Тхазелинѣ былъ устроенъ интендантскій складъ, цѣль устройства котораго совершенно безсмысленна. Уссурійскій полкъ имъ не пользовался; казалось бы, ни для его 4-хъ сотенъ, ни для сотенъ Верхнеудинскаго полка, а равно и для пѣхоты въ долинѣ Ломогоу, устраивать складъ не стоило, ибо до этапа Ляньдясанъ было всего 35 верстъ. Такимъ образомъ это былъ складъ для аванпостовъ, которые могли быть легко оттѣснены противникомъ, а потому запасы легко могли попасть въ руки противника, или должны были быть сожжены (что и случилось), при чемъ сожженіе такого матеріала, какъ хлѣбное зерно, очень затруднительно. Не думаю, чтобы штабъ Восточнаго отряда, устраивая складъ въ Тхазелинѣ, руководился бы какою нибудь идеей наступленія, потому что, при сдѣланной Графомъ Келлеромъ 4-го іюля такой попыткѣ на большой этапной дорогѣ Ляньдясанъ — Фынхуанченъ, по направленію Тхазелинъ — Сюянь, или Тхазелинъ — Фынхуанченъ даже не было обозначено наступленіе (согласно диспозиціи Восточному отряду). Устройство такого склада на передовыхъ постахъ можно объяснить только такимъ соображеніемъ: не имѣя никакого плана дѣйствій, мы съ самаго начала ихъ открытія только и занимались всякими интендантскими операціями, стараясь заготовить въ возможно большемъ количествѣ запасы, и почему то не стѣснялись продвиганіемъ ихъ впередъ, поближе къ противнику; результатомъ такихъ дѣйствій было конечно частью уничтоженіе, а частью расхищеніе запасовъ, или дареніе ихъ японцамъ и китайцамъ. Маньчжурія изобиловала средствами продовольствія и перевозочными, а мы, за [157]неспособностью подготовлять чисто боевыя операціи, изощрялись въ заготовкѣ жизненныхъ средствъ, благо кредиты ничѣмъ не ограничивались, а отчетность по всякаго рода заготовкамъ была очень проста, будучи основана на констатированіи факта уничтоженія, а вѣрнѣе бросанія, запасовъ.

Въ виду того, что наша правая Уссурійская застава стояла на дорогѣ Мади — Сюянь, она обезпечивала и расположеніе Верхнеудинцевъ въ Сандіазѣ и Тхазелинѣ; поэтому послѣднимъ собственно нечего было и дѣлать, а такъ какъ они не подчинялись Абадзіеву и дѣйствовали самостоятельно, то часто мѣшали работѣ Уссурійцевъ. Постоянно получались съ заставы такія донесенія: „сегодня произошла тревога, потому что есаулъ Маркозовъ вздумалъ охотиться за цаплями“; „застава не можетъ расположиться въ такомъ то мѣстѣ, потому что тамъ стала сотня Верхнеудинцевъ“; „впереди насъ Верхнеудинцы устраиваютъ засаду“ и т. п. Конечно, если бы всѣ командиры сотенъ и всѣ офицеры были надлежащаго качества, стремились бы къ серьезной цѣли развѣдки, то, не смотря на такую неправильную организацію штабомъ Восточнаго отряда всего дѣла освѣщенія въ раіонѣ Фынхуанченъ — Мади — Сюянь, результаты могли бы быть удовлетворительны[1], но нѣкоторая часть этихъ лицъ не удовлетворяла, по своимъ способностямъ и энергіи, требованіямъ, предъявляемымъ кавалерійскимъ офицерамъ въ смыслѣ развѣдывательной службы, а потому происходилъ общій кавардакъ, а не служба. [158]Тутъ пришлось мнѣ познакомиться съ дѣятельностью такихъ кавалеристовъ, какъ Маркозовъ и Шахматовъ, о которыхъ рѣчь еще будетъ впереди.

Къ описываемому времени относится появленіе въ нашемъ раіонѣ замѣчательнаго развѣдчика, сумѣвшаго заслужить особенное вниманіе командующаго арміей, Есаула Гулевича, встрѣченнаго мною 26 мая. Вскорѣ онъ опять появился въ Мади, и я могъ познакомиться съ его дѣятельностью. Оказалось, что Гулевичъ успѣлъ побывать въ Ляоянѣ, имѣлъ счастіе обѣдать за столомъ Куропаткина, получить отъ него благодарность, а также полномочіе на веденіе самостоятельной развѣдки, донося непосредственно въ штабъ арміи. Чѣмъ заслужилъ этотъ офицеръ честь, благодарность и довѣріе? Онъ состоялъ въ одномъ изъ полковъ дивизіи Ренненкампфа и былъ высланъ послѣднимъ, одновременно съ другими офицерами, еще въ началѣ мая мѣсяца, на развѣдку въ окрестности Фынхуанчена, а никоимъ образомъ не на Модулинъ, гдѣ я его встрѣтилъ 26 мая, и на Мади, гдѣ онъ объявился въ началѣ іюня. Согласно съ его же разсказомъ, онъ началъ работу вмѣстѣ съ младшимъ его въ чинѣ Графомъ Бенкендорфъ, который отправился тогда же на поискъ къ противнику, взявъ съ собой карту и бинокль. Гулевичъ гдѣ то нѣсколько дней прождалъ Бенкендорфа, а затѣмъ очутился за передовыми постами, и даже за ихъ резервами, Восточнаго отряда, добрался до Мади и отправился въ Ляоянъ. Казалось бы онъ уже вполнѣ заслужилъ порицанія, ибо, вмѣсто исполненія поставленной ему задачи развѣдывать противника, предоставилъ это опасное предпріятіе младшему по себѣ офицеру, а самъ поѣхалъ собирать свѣдѣнія въ сосѣднія войска и даже въ самый глубокій тылъ арміи — въ Ляоянъ. У него хватило нахальства не только представляться командующему арміей, но вѣроятно и разсказать что нибудь о своихъ блестящихъ дѣйствіяхъ, такъ какъ иначе нельзя объяснить его появленіе въ Мади съ полномочіемъ веденія самостоятельной развѣдки. И онъ началъ развѣдывать, но какъ? Пристроился къ нашей правой заставѣ и до нашего отступленія отсюда пользовался ея прикрытіемъ и ея [159]работой, при чемъ, благодаря его присутствію, опять таки происходила путаница; то онъ требовалъ снабженія его людей патронами, которыхъ у насъ вообще было немного, то своими произвольными дѣйствіями мѣшалъ развѣдкѣ нашихъ разъѣздовъ, то затруднялъ казаковъ доставкою своихъ безсодержательныхъ донесеній. Даже, допустивъ, что онъ и не мѣшалъ Уссурійцамъ, утверждаю, что все равно онъ могъ сообщать въ армію только то, что сообщали Уссурійцы, и слѣдовательно его дѣятельность была совершенно излишней. Но за то какой выдающійся примѣръ деморализаціи офицеровъ, исходящій отъ высшаго начальства! Офицеръ получаетъ приказаніе отъ своего начальника дивизіи, его не исполняетъ, идетъ въ тылъ, не возвращается въ свою часть, держа при себѣ и ея людей, и начинаетъ работать самостоятельно изъ за спины другихъ войскъ. Вѣдь это просто невѣроятно! за неисполненіе приказанія и долга — почетъ и благодарность, за уклоненіе — довѣріе и отличіе! Не разъ потомъ я слышалъ и читалъ знаменитую фразу: „Гулевичъ доноситъ“, но зналъ, что и какъ доносилъ этотъ офицеръ, ни слову котораго нельзя было вѣрить.

Находясь въ Мади, мы почти ничего не знали о томъ, что дѣлается въ Восточномъ отрядѣ, потому что ни начальникъ штаба, ни его офицеры генеральнаго штаба не считали нужнымъ насъ орьентировать. 13 іюня началось наступленіе частей арміи Куроки, и японцы заняли Феншуйлинскій и Модулинскій перевалы; къ намъ доходили тревожные слухи, но опредѣленнаго мы ничего не знали; было только предписано базироваться не на Хоянъ, находившійся прямо къ сѣверу отъ насъ, а на Тхазелинъ — Ляньдясань; узнали мы, что Верхнеудинцы отходятъ изъ д. Сандіазы за перевалъ въ д. Тхазелинъ, а пѣхотныя части, бывшія у послѣдняго пункта, отошли къ д. Ломогоу, гдѣ была телеграфная станція. Все указывало, что Графъ Келлеръ хотѣлъ отойти за Хоянъ, что и было исполнено. Теперь мнѣ извѣстно, что передъ оставленіемъ этого важнаго пункта былъ созванъ при штабѣ В. отряда военный совѣтъ, на которомъ выказалась деморализація Тюренченцевъ; всѣ начальники желали [160]немедленнаго отступленія, а между тѣмъ японцы не проявляли достаточной для этого энергіи. Нѣкоторымъ смягчающимъ обстоятельствомъ склонности къ отступленію служитъ то, что Куропаткинъ какъ разъ въ это время дергалъ войска то въ направленіи на югъ, то на востокъ; были дни, что въ распоряженіи Графа оставалось менѣе стрѣлковой дивизіи; резервы были измучены напрасными переходами и перевозками; одинъ изъ командировъ полковъ вынужденъ былъ заявить начальнику штаба арміи, что не можетъ исполнить приказанія двинуть свой полкъ, такъ какъ его люди уже не были въ силахъ передвигать ноги. Тѣмъ не менѣе на военномъ совѣтѣ нашелся человѣкъ, имѣвшій мужество заявить, что отступленіе не нужно. Это былъ начальникъ штаба 3-й дивизіи подполковникъ Линда. Мало того, онъ телеграфировалъ свое мнѣніе генералъ-квартирмейстеру арміи Харкевичу, который не нашелъ ничего лучше сдѣлать, какъ переслать это донесеніе Графу. Послѣдній немедленно отрѣшилъ Линда отъ должности и такимъ образомъ удалилъ изъ своего подчиненія, что было конечно совершенно правильно. Но каковъ же былъ у насъ генералъ-квартирмейстеръ арміи? Какъ же понималъ этотъ высокопоставленный офицеръ генеральнаго штаба обязанности и службу своихъ офицеровъ? Утверждаю, что Линда поступилъ правильно, честно и доблестно. Правильно — потому что въ дѣйствительности наступленіе японцевъ не состоялось, и мы сами переходили довольно удачно въ наступленіе 21 іюня, сами же атаковали японцевъ 4 іюля и, хотя потерпѣли полную неудачу, но всетаки уступили лишь ничтожное пространство. Доблестно — потому что офицеръ генеральнаго штаба, сообщая свое личное заключеніе, шедшее наперекоръ его непосредственному начальнику, рисковалъ своей службою, ибо если бы онъ ошибся, то подрывалъ къ себѣ довѣріе генералъ-квартирмейстера и могъ даже быть имъ жестоко караемъ. Честно — потому что, видя ошибку военнаго совѣта, будучи въ ней убѣжденъ, онъ воспользовался только своимъ правомъ офицера генеральнаго штаба донесеніемъ своему начальнику по генеральному же штабу орьентировать [161]высшую командную власть арміи и предотвратить ошибку. Что долженъ былъ сдѣлать Харкевичъ? А вотъ что: если онъ зналъ своего офицера настолько, что безусловно ему вѣрилъ, то могъ достигнуть вмѣшательства командующаго арміей и исправить ошибку; если же онъ не могъ настолько довѣриться, то могъ оставить телеграмму безъ послѣдствій, выждать хода событій и затѣмъ, въ случаѣ если бы донесеніе оказалось правильно, принять на будущее время къ свѣдѣнію способность офицера оцѣнивать обстановку, или же въ противномъ случаѣ хотя бы казнить его. Телеграмма Линда не была доносомъ, а средствомъ оказать существенную пользу общему дѣлу. Такой способъ дѣйствій не обязателенъ для офицеровъ генеральнаго штаба, но долженъ быть разрѣшаемъ и поощряемъ въ случаяхъ подобныхъ настоящему. Примѣръ Линда не повлекъ бы за собою постояннаго его повторенія другими офицерами генеральнаго штаба, ибо оцѣнивать обстановку весьма не легко, и не каждому по плечу, а рисковать ошибочнымъ донесеніемъ опасно, ибо за ошибку можно и проститься со службою въ генеральномъ штабѣ; такъ доносить рѣшится только человѣкъ дѣйствительно увѣренный въ своемъ мнѣніи. Я не знаю боевой службы Линда и познакомился съ нимъ гораздо позднѣе, когда онъ уже выбылъ изъ боевыхъ рядовъ, но въ данномъ случаѣ только констатирую факты: деморализованныя войска Восточнаго отряда были склонны вообще къ отступленію, а дѣйствія противника были до сихъ поръ вялы и нерѣшительны; Линда понялъ обстановку, и его донесеніе безусловно подтвердилось, а между тѣмъ Харкевичъ тотчасъ же предалъ его на казнь, потому что Графъ Келлеръ не могъ не казнить его, какъ подрывавшаго авторитетъ его командованія, при условіи оглашенія телеграммы Линда. Правда, поступившему такъ Харкевичу не пришлось брать на себя отвѣтственности, которую нашъ генеральный штабъ вообще не признаетъ; Линда рѣшился нарушить этотъ установившійся (безнравственный) принципъ и, принявъ на себя отвѣтственность, какъ бы предлагалъ сдѣлать то же самое и самому генералъ-квартирмейстеру. Думаю, что неправильность поступка Харкевича была понята въ арміи, и [162]такъ какъ Линда не былъ удаленъ изъ генеральнаго штаба, а послѣ Ляоянскаго боя занималъ должность начальника развѣдывательнаго отдѣленія штаба командующаго арміей и главнокомандующаго; затѣмъ его назначили военнымъ комиссаромъ въ г. Цицикаръ; полагаю, что обѣ должности были повышеніемъ по службѣ, а не пониженіемъ.

Такъ какъ, вслѣдствіе слуховъ объ отступленіи Восточнаго отряда за Хоянъ, настроеніе было тревожное, то Абадзіевъ немедленно рѣшилъ воспользоваться разрѣшеніемъ базироваться на Ляньдясанъ и отойти вправо, по слѣдующимъ мотивамъ: 1) положеніе 4-хъ сотенъ въ Мади было довольно трудное, такъ какъ японцы могли напасть со всѣхъ сторонъ и вполнѣ неожиданно; держать непрерывную линію охраненія день и ночь на 12—15 верстъ было невозможно, и какіе нибудь 200—300 человѣкъ могли подкрасться горными тропинками и насѣсть на казаковъ, которые противопоставляли имъ не болѣе 250 винтовокъ, имѣя нѣсколько сотъ коней за собою; 2) наши сосѣди слѣва и справа держали съ нами весьма неустойчивую связь, и разсчитывать на своевременное предупрежденіе о ихъ отступленіи было гадательно; 3) въ случаѣ оставленія нашими войсками Хояна, противникъ выходилъ намъ въ тылъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Соглашаясь съ удобствомъ и большею безопасностью расположенія въ долинѣ Мади-Тхазелинъ, я былъ противъ значительнаго отхода назадъ, потому что до сихъ поръ, почти за 2 мѣсяца нахожденія нашего въ Мади, японцы не сдѣлали ни одной попытки насъ потревожить (не считая случая 26 мая, которому уже сдѣлана въ своемъ мѣстѣ надлежащая оцѣнка); кромѣ того за нами въ Тхазелинѣ стояли близко Верхнеудинцы; поэтому я предложилъ Абадзіеву раіонъ Кіуцейгоу-Чоненпенъ; становясь тамъ, мы могли удерживать узелъ Мади, занимая его передовыми частями, а на перевалѣ южнѣе д. Кіуцейгоу имѣли позицію; въ то же время, благодаря свойствамъ мѣстности и нѣкоторому удаленію назадъ, наши фланги не столь подвергались обходу противникомъ. 14 іюня мы сдѣлали переходъ въ 15 верстъ и стали въ д. Чоненпенъ, въ которой вѣроятно и пробыли бы еще съ мѣсяцъ, если бы не стеченіе случайныхъ обстоятельствъ (но никакъ не [163]дѣйствій нашего противника), разстроившее нервы Абадзіева и наконецъ вызвавшее въ немъ настоящую панику — такую, что мы очутились уже 18 іюня въ разстояніи 75 верстъ отъ Чоненпена и затѣмъ вторично его заняли 22 іюня. Вотъ какъ было дѣло.

15 іюня, около 1 часа дня, съ заставы, выставленной въ направленіи на Мади, у д. Тадейзы (южнѣе), въ разстояніи 8 верстъ отъ насъ, получилось первое донесеніе, что съ юга долиною на нее наступаютъ 50 конныхъ японцевъ, а черезъ нѣсколько минутъ второе: „застава отступаетъ на перевалъ (южнѣе д. Кіуцейгоу), японцы преслѣдуютъ и обходятъ слѣва (съ востока)“. Не помню, по первому или второму донесенію, Абадзіевъ произвелъ тревогу полку, будучи увѣренъ въ наступленіи противника. Такъ какъ затѣмъ донесеній не поступало, то мы начали подозрѣвать недоразумѣніе. Дѣйствительно, 50 конныхъ японцевъ не могли быть страшны нашей заставѣ изъ 35—40 казаковъ, особенно если японцы наступали въ конномъ строю, такъ какъ они не выдержали бы атаки лихихъ Уссурійцевъ. Допустивъ, что за 50-ю кавалеристами, согласно обыкновенной тактики японцевъ, въ весьма близкомъ разстояніи слѣдовали пѣхотныя части, всетаки застава могла принудить противника своимъ огнемъ остановиться, а не бѣжать отъ одного вида наступленія. Прошло около получаса. Была выслана на подкрѣпленіе полусотня. Я поѣхалъ впередъ, взобрался на самую высокую сопку, съ отличнымъ кругозоромъ, и увидѣлъ, что все спокойно: полусотня подошла къ перевалу, а изъ сосѣдняго ущелія выѣхалъ казачій разъѣздъ (со стороны противника) и двигался совершенно спокойно. Когда я вернулся къ полку, то узналъ слѣдующее. Къ заставѣ штабсъ-ротмистра Абсеитова[2] со стороны отъ противника возвращался нашъ разъѣздъ подъ начальствомъ поручика Бровченко (выдающійся во всѣхъ отношеніяхъ офицеръ). Дозоры заставы приняли его за японцевъ и поскакали къ заставѣ, которую Абсеитовъ немедленно началъ уводить вскачь. Бровченко посылалъ вдогонку своихъ казаковъ, но едва они прибавляли аллюръ, какъ застава также [164]наддавала ходъ; тогда разъѣздъ пошелъ шагомъ, а, увидѣвъ, что застава влетѣла на перевалъ, спѣшилась и приготовилась открыть огонь, чтобы не быть обстрѣляннымъ, свернулъ долиною вправо, обошелъ перевалъ и прибылъ къ полку. Одновременно съ Уссурійскимъ разъѣздомъ возвращался еще разъѣздъ Верхнеудинцевъ и способствовалъ вѣроятно заблужденію Абсеитова въ опредѣленіи числа всадниковъ, потому что у Бровченко было всего 10 казаковъ.

Что могло быть безобразнѣе этого случая! среди бѣлаго дня, офицеръ, оберегающій спокойствіе цѣлой части, имѣющій отвѣтственную задачу, при первомъ же признакѣ появленія противника, убѣгаетъ съ поста въ паническомъ страхѣ; его донесеніе нарушаетъ отдыхъ 4-хъ сотенъ; его бѣгство было продѣлано на глазахъ части; его видятъ и оцѣниваютъ казаки, знающіе, что офицеръ присланъ изъ Россіи въ качествѣ выдающагося развѣдчика; это господинъ рискующій своею головою не за полтора рубля, какъ его товарищи, а за 4 рубля. Что же сдѣлалъ командиръ полка, чтобы не могло повториться на будущее время нѣчто въ этомъ родѣ? Онъ не сказалъ ничего, а только передалъ мнѣ наединѣ приказаніе не наряжать болѣе Абсеитова въ развѣдку и на сторожевое охраненіе (значитъ за него должны были работать другіе, лучшіе офицеры), но лучше всего то, что Абадзіевъ самъ воспользовался готовностью полка къ походу и отступилъ еще на 13 верстъ въ д. Каучепфузу, къ южному подножію перевала Тхазелинъ (Фынсяолинъ). Не могу вспомнить чѣмъ было мотивировано[3] его отступленіе, но оно было безсмысленно и вредно для дѣла, потому что во-первыхъ противникъ могъ [165]наблюдать нашу робость, а во-вторыхъ каждый офицеръ и казакъ понимали, что мы боимся японцевъ, бѣжимъ цѣлымъ полкомъ передъ звукомъ ихъ имени, подобно тому, какъ бѣжала застава Абсеитова. Но отступленіе въ Каучепфузу было только прелюдіей позора, только цвѣточками, ягодки которыхъ я проглотилъ въ слѣдующіе дни.

16 іюня прошло спокойно. Насколько помню, мы пытались получить какія нибудь свѣдѣнія изъ штаба В. отряда, принимая усиленныя мѣры связи съ телеграфной станціей, но ничего не добились и оставались въ полномъ невѣдѣніи о происходившемъ на фронтѣ отряда; сами мы о японцахъ не знали ничего, потому что, уходя назадъ, бросили соприкосновеніе съ противникомъ, выставивъ заставу только въ ближайшей деревнѣ Сандіаза. Думаю, что японцы не заняли окрестности Мади, такъ какъ ихъ не было тамъ и 22 іюня. Непосредственно за нами стоялъ Верхнеудинскій полкъ въ д. Тхазелинъ, подъ начальствомъ полковника Перевалова, и не помню сколько то стрѣлковъ.

Въ ночь съ 16 на 17 іюня я проснулся во второмъ часу ночи и увидѣлъ Абадзіева вполнѣ одѣтымъ и читающимъ сообщеніе Перевалова: объ отхожденіи стрѣлковъ къ д. Саматунъ (24 версты сѣвернѣе д. Тхазелинъ), объ оставленіи В. отрядомъ Хояна. Говорилось, что Верхнеудинцы посѣдланы и въ полной готовности (конечно къ отступленію). Было ясно, что вообще въ тылу насъ происходитъ нѣчто въ родѣ паники. Конечно, въ случаѣ занятія японцами Хояна и долины, отходящей отъ него на д. Тинтей и д. Мади, ихъ наступленіе на западъ угрожало тылу частей группировавшихся около Тхазелина, отрѣзывая ихъ кратчайшій путь на Ляньдясань, но оставались дороги на сѣверо-западъ. Абадзіевъ съ разсвѣтомъ увелъ полкъ въ Тхазелинъ. Отговаривать его не стоило, ибо онъ видѣлъ себя окруженнымъ японцами и на всѣ мои доводы отвѣчалъ: „ты ни за что не отвѣчаешь, а я отвѣчаю за полкъ, за знамя, которое теперь при мнѣ“. Несчастный не понималъ, что если бы его знамя было теперь въ обозѣ, то онъ безпокоился бы еще больше, ибо мы не знали гдѣ находился обозъ, и отошелъ ли онъ къ Ляньдясань. [166]

Какъ только мы прибыли въ д. Тхазелинъ, я пошелъ на телеграфную станцію и отъ имени Абадзіева донесъ о прибытіи полка, испрашивая приказаній для дальнѣйшихъ дѣйствій. Вернувшись къ командиру полка, на дворъ фанзы, въ которой помѣщался штабъ Верхнеудинскаго полка, я засталъ тамъ весьма шумную компанію: обоихъ командировъ полковъ, 3-хъ штабъ-офицеровъ Верхнеудинскаго полка, 2-хъ полковыхъ адъютантовъ и нѣсколько командировъ сотенъ. Верхнеудинскіе офицеры были въ большомъ волненіи; наиболѣе спокоенъ былъ командиръ полка; всѣ говорили о необходимости оставленія Тхазелина, въ виду отступленія В. отряда отъ Хояна, — словомъ выходило, что наше положеніе было совсѣмъ критическимъ. Переваловъ предложилъ Абадзіеву принять общее начальство, какъ старшему въ чинѣ, но этотъ рѣшительно отказался. Сообщивъ объ отправленіи депеши въ штабъ отряда, я отвелъ Абадзіева въ сторону и сказалъ ему, что если онъ не приметъ командованія надъ обоими полками, то не только совмѣстныя дѣйствія, но даже совмѣстное пребываніе неудобно, потому что въ командованіи Верхнеудинскимъ полкомъ происходитъ кавардакъ. Старшій штабъ-офицеръ, Войсковой старшина Свѣшниковъ (ротмистръ гвардіи, претендовавшій на немедленное полученіе полка и считавшійся офицеромъ съ высшимъ образованіемъ, какъ окончившій академію генеральнаго штаба по второму разряду), былъ на ножахъ съ командиромъ полка; другіе 2 повидимому никакого участія въ распоряженіяхъ и службѣ не принимали (Висчинскій и Эйлерсъ, также съ академическимъ значкомъ); одинъ сотенный командиръ, есаулъ Маркозовъ, также изъ гвардіи, съ большими связями и репутаціей спортсмена и пропагандиста англійской конской крови, кричалъ и говорилъ больше всѣхъ, съ необыкновеннымъ апломбомъ, критикуя всѣхъ и все. На командира полка никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія; личность и командованіе послѣдняго не существовали. Я настоялъ, чтобы Абадзіевъ потребовалъ сообщенія, какія имѣются свѣдѣнія о противникѣ, какія приняты мѣры развѣдки — освѣщенія въ восточномъ направленіи, откуда Верхнеудинцы главнымъ [167]образомъ ожидали опасности. Оказалось: о противникѣ не знали ничего, такъ какъ полкъ, стоя за нами, развѣдки не велъ; ни одного разъѣзда выслано не было; какая то сотня, или полусотня, находилась неизвѣстно гдѣ; говорили, что есть сторожевые посты для ближняго охраненія, но никто не зналъ гдѣ они стояли, и я не увѣренъ, что они были. Впрочемъ, все это имѣло въ данную минуту мало значенія, потому что ни одинъ изъ присутствовавшихъ людей не помышлялъ о необходимости дѣйствовать противъ врага, въ интересахъ нашего отряда; всѣ боялись неопредѣленной обстановки, появленія японцевъ и думали только о томъ, какъ бы во-время уйти, не быть отрѣзанными. Чтобы выйти изъ тягостнаго положенія я опять отозвалъ Абадзіева и сказалъ ему, что все обстоитъ благополучно, а, для полнаго успокоенія, предложилъ освѣтить разъѣздами наиболѣе интересныя направленія къ востоку, и выбралъ 2-хъ лучшихъ офицеровъ — Юзефовича и Карнаухова, которымъ и далъ соотвѣтствующія указанія.

Желая избавиться отъ непріятной компаніи, я ушелъ на телеграфъ ожидать приказаній изъ штаба отряда и скоро получилъ краткое предписаніе: „обоимъ казачьимъ полкамъ оставаться на своихъ мѣстахъ“. Ясно, что штабъ предполагалъ оба полка въ Тхазелинѣ, если это былъ отвѣтъ на мою депешу, или же въ этомъ пунктѣ только Верхнеудинцевъ, а Уссурійцевъ, какъ это и надлежало бы, гдѣ нибудь южнѣе, близъ Мади. По полученіи этого категорическаго приказанія, въ Верхнеудинскомъ полку пошелъ настоящій кабакъ. Переваловъ сперва твердо стоялъ на исполненіи приказанія, не соглашаясь увести полкъ, но окружавшіе его настолько настроились къ отступленію, что объ исполненіи приказанія и слышать не хотѣли. Наконецъ ихъ вліяніе превозмогло, и несчастнаго командира потащили на вѣрную казнь, такъ какъ отвѣчать пришлось только ему, а настоящіе виновники бѣгства остались ненаказанными и заслужили званіе героевъ. Но я, конечно, не жалѣю Перевалова, ибо что это за командиръ, позволяющій собою распоряжаться подчиненнымъ. Впрочемъ я далъ ему возможность спастись, указавъ на картѣ пунктъ сѣвернѣе Тхазелина на 4 версты, [168]гдѣ уговаривалъ остановиться; удаленіе всего на 4 версты не имѣло значенія въ смыслѣ отступленія, и такимъ образомъ, какъ бы исполняя приказаніе, онъ ставилъ полкъ въ совершенно безопасное мѣсто, откуда отходили удобные пути отступленія на сѣверо-западъ, и мифическій обходъ японцевъ на Ломогоу (этого Верхнеудинцы и Абадзіевъ боялись больше всего) становился недѣйствительнымъ; казалось это могло быть понятно и двумъ помощникамъ Перевалова, носившимъ видимые знаки невидимыхъ познаній. Полкъ немедленно выступилъ.

До этой минуты Верхнеудинцы, стоя въ Тхазелинѣ, отвѣчали за цѣлость имущества интендантскаго склада, охраняя его часовыми, хотя складъ былъ уже брошенъ интендантствомъ, и всякая войсковая часть могла брать изъ него все, что хотѣла. Уссурійцы взяли въ изобиліи ячменя, сахара и консервовъ. Съ уходомъ Верхнеудинцевъ, складъ переходилъ на попеченіе Уссурійцевъ, и Абадзіевъ прежде всего началъ заботиться о его уничтоженіи на случай своего отступленія. Въ Тхазелинѣ продолжала дѣйствовать телеграфная станція подъ начальствомъ молодого сапернаго офицера, поручика Шигорина, имѣя при себѣ тяжелый обозъ. Я спросилъ офицера, почему онъ не готовится къ отступленію со всѣми своими тяжестями, видя что казаки только и помышляютъ объ этомъ; достойный офицеръ отвѣтилъ, что приказанія закрывать станцію и отступать не получалъ. Я счелъ своимъ долгомъ предупредить его, что врядъ ли онъ получитъ какое либо содѣйствіе со стороны присутствующаго начальника. Когда хвостъ колонны Верхнеудинцевъ уже вышелъ изъ Тхазелина, прискакалъ полковой адъютантъ и передалъ точно, что Переваловъ имѣлъ распоряженіе по охранѣ телеграфнаго отдѣленія, а теперь, уходя, онъ слагаетъ ее съ себя, возлагая на Абадзіева; послѣдній отвѣтилъ ему что то весьма неопредѣленное, но конечно, разъ Верхнеудинцы уходили, то отвѣтственность за телеграфъ переходила къ Абадзіеву.

Съ уходомъ Верхнеудинцевъ я вздохнулъ свободнѣе: исчезъ шумный кавардакъ, и остался одинъ начальникъ, имѣвшій возможность выяснить обстановку, а повидимому [169]въ ней не было ничего тревожнаго: съ юга мы охранялись, и японцевъ тамъ не было и признака; на востокъ поѣхали дѣльные, надежные развѣдчики и скоро донесли, что на протяженіи болѣе 10 верстъ о противникѣ не слышно; съ сѣвера, въ направленіи на Ломогоу, выдвинулся Верхнеудинскій полкъ, обѣщавшій вести развѣдку и сражаться (какіе храбрецы!); телеграфъ продолжалъ работать, но вотъ въ его проволокѣ и таилось несчастіе, а могла быть гибель (какъ жаль что этого не случилось!) полковника Абадзіева, украшеннаго нѣсколькими знаками отличія Военнаго Ордена рукою самого Скобелева. Телеграфисты изъ Ломогоу начали передавать тревожныя свѣдѣнія о появленіи японцевъ къ востоку отъ станціи на высотахъ; все сообщаемое было туманно и сбивчиво, но герой рѣшилъ, что положеніе ввѣренной ему части и ея знамени критическое, и надо во что бы то ни стало спасаться. Долженъ сказать къ чести всѣхъ Уссурійцевъ, какъ офицеровъ, такъ и казаковъ, никто изъ нихъ не чувствовалъ никакого страха и не помышлялъ объ отступленіи, тѣмъ болѣе, что они пріобрѣтали въ Тхазелинѣ отличную стоянку съ массою продовольствія и фуража, получаемаго даромъ, безъ денегъ. Однако уговорить Абадзіева оставаться на мѣстѣ было невозможно, тѣмъ болѣе, что, по отсутствію сообщеній отъ Перевалова и по свѣдѣніямъ отъ телеграфистовъ, полкъ быстро уходилъ на сѣверъ (утверждаю, что Перевалова тащили его помощники), и онъ началъ готовиться оставить Тхазелинъ. Главное затрудненіе состояло въ томъ, что нельзя было, уходя безъ напора противника, жечь казенное имущество въ складѣ. Рѣшили сдѣлать такъ: отойти на 4 версты на сѣверъ, т. е. стать на ту спасительную точку, куда сперва цѣлились Верхнеудинцы, а при складѣ оставить 20 охотниковъ подъ начальствомъ храбраго офицера, хорунжаго Щербачева, которые и зажгли бы складъ при появленіи японцевъ. Абадзіевъ отдалъ приказъ о выступленіи, и сотни начали подтягиваться.

Въ это время подъѣхалъ саперный офицеръ и заявилъ, что, снимая станцію, въ виду нашего ухода, проситъ дать ему въ прикрытіе одну сотню, согласно особаго [170]распоряженія штаба В. отряда, имѣвшагося у Перевалова. Абадзіевъ отказалъ. Тогда офицеръ обратился ко мнѣ, и вотъ что было ему мною сказано: „я состою здѣсь какимъ то нештатнымъ чиномъ, и никто не обязанъ меня слушаться, да и не послушается; опасности я не вижу, потому что мы станемъ въ 4-хъ верстахъ отсюда, а сѣвернѣе по вашей линіи идетъ Верхнеудинскій полкъ, хотя кажется онъ просто бѣжитъ; вы всетаки настаивайте передъ Абадзіевымъ“. Тогда произошелъ слѣдующій разговоръ:

Шигоринъ. — Господинъ полковникъ, такъ какъ полковникъ Переваловъ ушелъ и передалъ меня вамъ, то прошу сотню въ прикрытіе, такъ какъ вы уходите, и я остаюсь сзади васъ, ближе къ противнику.

Абадзіевъ. — Я не могу ничего вамъ дать: у меня при знамени остается менѣе 2-хъ сотенъ; все остальное въ нарядѣ (было выслано 2 небольшихъ разъѣзда и одна застава, а потому имѣлось болѣе 3-хъ сотенъ).

Шигоринъ. — Г. полковникъ, вы должны знать, что инженерный обозъ есть такое же знамя, и вы обязаны его охранять.

Абадзіевъ. — Я не дамъ вамъ ни одного казака, дѣлайте какъ хотите.

Все это было бы смѣшно, если бы не было такъ грустно, и мнѣ было обидно и совѣстно за Абадзіева, но въ ту же минуту я забылъ объ этой сценѣ, ибо случилось нѣчто по серьезнѣе. Мы уже начали отступательное движеніе и проходили мимо интендантскаго склада ячменя. Я увидѣлъ надъ нимъ довольно сильный дымъ, подскакалъ къ Абадзіеву и спросилъ его: „по чьему приказанію зажженъ складъ?“ Абадзіевъ склонилъ главу свою на грудь, безнадежно махнулъ рукой и убитымъ голосомъ молвилъ: „не спрашивай, по моему приказанію“. Я понялъ, что онъ отдалъ это глупое приказаніе въ то время, когда я отдѣлился отъ него, бесѣдуя съ саперомъ. Онъ показался мнѣ до того жалкимъ и противнымъ, что я отъѣхалъ отъ него подальше и рѣшилъ болѣе не говорить ему ни слова, а молчать и только смотрѣть, что будетъ. Я выдержалъ такую роль часа 3, а затѣмъ пришлось вмѣшаться. [171]

Кажется на слѣдующій день, въ д. Ляодитанъ, Абадзіевъ разсказывалъ мнѣ, что приказаніе о сожженіи склада онъ отдалъ вынужденнымъ образомъ, вслѣдствіе просьбы войскового старшины Савицкаго, упросившаго его это сдѣлать для спасенія его брата, сотника Савицкаго, командовавшаго сотней и по ошибкѣ зажегшаго складъ. Оставляю этотъ вопросъ открытымъ. Можетъ быть было и такъ, но во всякомъ случаѣ Абадзіевъ допустилъ сожженіе склада и отвѣчаетъ за это, какъ старшій. Манера держать себя войскового старшины Савицкаго мнѣ не нравилась. Онъ больше всего проводилъ время въ обозѣ, а когда ему случалось быть съ нами при затруднительныхъ обстоятельствахъ, то сейчасъ же стушевывался, между тѣмъ какъ вообще онъ не давалъ намъ покоя своимъ словоизверженіемъ, обладая особенно непріятнымъ пискливымъ голосомъ.

Мы скоро достигли д. Унцяпуцзы, гдѣ находилась знаменитая безопасная точка, которую промахнули мимо въ своемъ бѣгствѣ Верхнеудинцы. На бѣду и нашъ передовой офицеръ ошибся по картѣ, такъ что мы прошли еще версты 4 и очутились у новаго поворота на западъ, сходившагося въ небольшомъ разстояніи съ предыдущимъ. Тогда Абадзіевъ рѣшилъ стать въ вилку, т. е. на мѣсто схожденія обѣихъ дорогъ, отходившихъ на западъ; „тутъ, говорилъ онъ, мы будемъ въ безопасности отъ обхода“. Пришли, стали (верстъ 8 отъ Тхазелина); не оказалось воды; Абадзіевъ ни на что не рѣшался; офицеры просили меня сказать ему, чтобы онъ на что нибудь рѣшился, потому что кони уже были подъ сѣдломъ около сутокъ. Я немедленно отыскалъ бивачное мѣсто съ водою и предложилъ разсѣдлать, что было исполнено. Мы залѣзли въ такое ущелье, что я, смѣясь, говорилъ: „здѣсь насъ не найдутъ не только японцы, но и свои“. Юзефовичъ, выполнившій замѣчательно быстро развѣдку порученнаго ему раіона, уже достигъ Ломогоу и далъ самыя успокоительныя свѣдѣнія объ отсутствіи японцевъ, но… въ концѣ своего донесенія прибавилъ, что телеграфная станція въ Ломогоу снимается, и линія провода будетъ укорочена до д. Саматунъ, гдѣ стоитъ пѣхота (9 верстъ сѣвернѣе Ломогоу); о Верхнеудинцахъ и въ Ломогоу ничего не было слышно. Это донесеніе Юзефовича [172]окончательно разстроило Абадзіева, рѣшившаго, что, разъ Ломогоу очищено, то В. отрядъ отступаетъ на Ляньдясанскую позицію, о существованіи которой онъ къ несчастію зналъ; поэтому не только возвращеніе въ Тхазелинъ, но даже и пребываніе въ его окрестностяхъ казалось ему слишкомъ рискованнымъ; онъ хотѣлъ отступить еще дальше на сѣверо-западъ и сблизиться съ главными силами В. отряда; вѣрнѣйшимъ признакомъ отхода онъ считалъ также отсутствіе приказаній и свѣдѣній изъ штаба. Зная, что удержать Абадзіева невозможно, я только посовѣтывалъ ему достигнуть долины р. Сидахыа у д. Пахудзай и оттуда начать развѣдку на югъ къ перевалу Пханлинъ и къ тому же Тхазелину, такъ сказать, обезпечивая правый флангъ Ляньдясанской позиціи. На этомъ несчастный Абадзіевъ успокоился и на другой день, около 10 часовъ утра, мы выступили въ вышеуказанномъ направленіи, но, придя въ д. Пахудзай, не остановились, а, по инерціи отступленія, вѣроятно для большей безопасности, прошли еще верстъ 10 до д. Лаодитанъ, гдѣ и расположились.

Итакъ, не видѣвъ ни одного японца, даже не получивъ намека на ихъ присутствіе, вопреки категорическому приказанію начальника Восточнаго отряда, 4 сотни храбрыхъ Уссурійцевъ, были уведены своимъ болѣзненно-нервнымъ командиромъ въ тылъ позиціи, занятой тогда главными силами отряда (Янзелинъ), за 20 верстъ сзади штаба Графа Келлера (Лаодитанъ—Нютхіай); при этомъ было брошено всякое соприкосновеніе съ противникомъ, брошена телеграфная линія и сожженъ интендантскій складъ (консервы, чай и сахаръ были приведены въ негодность, а ячмень обгорѣлъ только снаружи, такъ что мы впослѣдствіи имъ пользовались). Я не удивлялся, что Абадзіевъ находился въ удрученномъ состояніи, хватался за голову и причиталъ: „теперь все кончено, подъ судъ — вѣдь, говорятъ, складъ стоитъ 60.000 рублей“; самое малое, что онъ заслужилъ это отрѣшеніе навсегда отъ командованія частью, но, глядя на него, я тогда же думалъ, что онъ опасается напрасно: прежде всего онъ былъ скобелевцемъ, товарищемъ и соратникомъ Куропаткина и Графа Келлера, имѣлъ [173]видимые патенты храбрости (знаки отличія Военнаго Ордена и золотое оружіе), носилъ форму Собственнаго Его Величества Конвоя и былъ всѣми очень любимъ. Однако приходилось утѣшать слабонервнаго человѣка, и я согласился на его просьбу поѣхать въ штабъ В. отряда и лично доложить обо всемъ Графу, стараясь стратегическими соображеніями оправдать бѣгство моего друга. Абадзіевъ просилъ особенно настаивать на его безвыходномъ положеніи, вслѣдствіе отсутствія подковъ, при условіи чего онъ считалъ невозможнымъ передвигаться въ горахъ. Конечно оправдывать и спасать бѣглеца было нечестно, но у насъ уже бѣгало безнаказанно столько начальниковъ, а этотъ всетаки отнесся ко мнѣ прилично, по товарищески; я былъ связанъ съ нимъ еще дружбою мирнаго времени, и мнѣ все еще казалось, что въ немъ проснется духъ Скоболевца. Итакъ я взялъ на себя тяжелое порученіе, а кромѣ того опять надѣялся устроить себѣ въ штабѣ отряда другое назначеніе и избавиться отъ своей неопредѣленной роли.

Въ полдень 19 іюня я выѣхалъ изъ Лаодитана и сейчасъ же встрѣтилъ посланнаго изъ штаба, съ приказаніями Графа: 1. подъ начальство Абадзіева поступала сводная казачья бригада изъ Уссурійскаго и 2-го Верхнеудинскаго полковъ, 2. я назначался начальникомъ штаба этой бригады, и 3. бригадѣ предписывалось немедленно выдвинуться впередъ долиною Тхазелинъ — Мади, для освѣщенія раіона между Фынхуанченомъ и Сюянемъ. Вѣроятно это приказаніе было отдано Графомъ еще до полученія имъ извѣстія о бѣгствѣ Абадзіева изъ Тхазелина въ Лаодитанъ. Для меня оно имѣло особенную важность, ибо я получалъ опредѣленное положеніе, и поэтому возможность взять Абадзіева въ руки и не допускать новыхъ безобразій. Вернувшись къ Абадзіеву и, передавъ ему, приказанія, я обѣщалъ ему, что, не смотря на большой пробѣгъ (до 40 верстъ), постараюсь вернуться въ тотъ же день, чтобы поскорѣе двинуться впередъ.

Не могу не остановиться на той странной случайности, что уже въ день 19 іюня я два раза проѣхалъ черезъ поле сраженія у д. Тунсинпу, на которомъ мнѣ пришлось съ [174]небольшимъ отрядомъ состязаться со всею японскою Императорскою Гвардіей, начавъ генеральное сраженіе подъ Ляояномъ, 11-го и 12-го августа, причемъ въ этой завязкѣ боя намъ удалось достигнуть первой для Маньчжурской арміи настоящей, дѣйствительной побѣды. Точно сама судьба способствовала первой нашей удачѣ, заставивъ будущаго начальника отряда столь заблаговременно ознакомиться съ полемъ сраженія. Проѣзжая перевалъ между д. д. Тунсинпу и Саматунъ, я долго стоялъ на немъ, оцѣнивая мѣстность около первой деревни (моя позиція и подступы къ ней) и склоны — хребты близъ перевала (позиція японской гвардіи, а до сраженія мѣсто расположенія сторожевого охраненія, откуда и дебушировали на насъ главныя силы противника). Не знаю, говорило ли во мнѣ предчувствіе, но уже въ этотъ день, и позднѣе, когда я жилъ въ д. Тунсинпу, я всегда съ особеннымъ удовольствіемъ смотрѣлъ на два большихъ каменныхъ китайскихъ изваянія, обозначавшія вершину перевала. Въ д. Саматунъ, гдѣ стояли части 11-го стрѣлковаго полка, мнѣ сообщили, что штабъ В. отряда находится въ д. Нютхіай, и я поѣхалъ дальше по мѣстности, на которой позднѣе имѣлъ двѣ перестрѣлки съ японцами. По дорогѣ, въ д. Холунгоу (послѣднее мѣсто ставки Графа Келлера), постъ летучей почты сообщилъ, что Графъ недавно проѣхалъ на югъ къ д. Лидіапуза, въ расположеніе 2-го Читинскаго полка. Я послѣдовалъ за нимъ, и встрѣча произошла верстахъ въ 4-хъ.

Не могу сказать, чтобы былъ встрѣченъ любезно, такъ какъ Графу уже было извѣстно о нашемъ безсмысленномъ отступленіи. Идя крупной рысью, онъ на ходу выговаривалъ: „Хорошъ Абадзіевъ, я уже отрѣшилъ отъ командованія Перевалова, а Абадзіевъ не лучше“. Я пробовалъ возразить, но былъ прерванъ: „отступаютъ только въ двухъ случаяхъ: или по полученному приказанію, или подъ напоромъ противника, а въ данномъ случаѣ не было ни того, ни другого“. Я намекнулъ о стратегическомъ соображеніи по развѣдкѣ противника для обезпеченія праваго фланга Восточнаго отряда въ долинѣ Сидахыа, но получилъ рѣзкій отвѣтъ: „вашу стратегію оставьте, а предоставьте мнѣ [175]знать свою; довольно, Константинъ Ивановичъ, я васъ знаю, вы говорите противъ себя“. Я отсталъ и поѣхалъ съ ординарцами. Одинъ изъ нихъ, знакомый по Ляояну, сказалъ мнѣ: „полковникъ, право же вамъ не стоитъ распинаться за Абадзіева — мы его знаемъ, а такъ вы обвиняете самого себя“. Другой ординарецъ, изъ гвардіи, съ насмѣшкой спросилъ меня: „хорошо дѣйствуетъ твой нукеръ?“ Начальникъ штаба тоже противъ обыкновенія выразилъ, что дѣйствія Абадзіева ничѣмъ не лучше дѣйствій Перевалова. Когда мы прибыли въ расположеніе штаба, Графъ перемѣнилъ только лошадь и поскакалъ опять на позиціи, но, помню, что сказалъ мнѣ на заявленіе Абадзіева о недостаткѣ подковъ: „скажите ему, что я сдѣлаю изъ его полка пѣшій баталіонъ, и тогда онъ будетъ у меня ходить впередъ, а не назадъ“.

Итакъ начальникъ отряда, его начальникъ штаба и весь штабъ знали о позорномъ бѣгствѣ обоихъ командировъ казачьихъ полковъ, но одного отрѣшили отъ командованія, а другому дали повышеніе, такъ какъ ввѣрили бригаду. Конечно, меня это не удивило, ибо Абадзіевъ имѣлъ слишкомъ много протекціи, а Переваловъ никакой. Я убѣдился, что моя слабая попытка прикрыть грѣхи бѣглеца не имѣла никакого значенія, ибо и безъ нея все равно онъ не пострадалъ бы; а потому нѣкоторая тяжесть спала съ моей совѣсти. Я тотчасъ послалъ Абадзіеву телеграмму частнаго характера: „завтра, съ разсвѣтомъ, выступаемъ въ Каучепфузу“. Къ вечеру вернулся Графъ, пригласилъ меня ужинать, но я отказался, доложивъ, что спѣшу въ полкъ, такъ какъ онъ съ разсвѣтомъ выступаетъ впередъ. Графъ сказалъ: „отлично, не задерживаю, спѣшите“. Я нѣсколько ввелъ его въ заблужденіе, потому что самъ назначилъ выступленіе, а онъ повидимому думалъ, что я получилъ такое извѣщеніе отъ Абадзіева.

Темною ночью, по размокшей отъ дождя почвѣ, я дотащился на измученномъ конѣ до Лаодитана, гдѣ ожидалъ меня въ лихорадочномъ состояніи Абадзіевъ. Мой пріѣздъ его успокоилъ, и мы рѣшили выступить возможно раньше и дать отдыхъ полку въ Тхазелинѣ, гдѣ имѣлъ [176]присоединиться къ намъ 2-й Верхнеудинскій полкъ, а затѣмъ въ тотъ же день перейти къ подножію Тхазелинскаго перевала, въ д. Каучепфузу.

Примѣчанія[править]

  1. Успѣхъ развѣдки всегда зависитъ отъ умѣнія ее организовать; въ данномъ же случаѣ никакой организаціи и не было; конныя части попадали куда нибудь случайно, и тамъ оставались. Сперва выслали нѣсколько казаковъ въ Мади подъ начальствомъ п. Дружинина, потомъ туда же приткнули Абадзіева съ 4-мя сотнями, а казаковъ другого полка сунули въ д. Сандіаза, въ затылокъ правому флангу Уссурійцевъ. Не проще ли было соединить вмѣстѣ оба полка, объединивъ надъ ними начальствованіе въ одномъ лицѣ, которому и ввѣрить извѣстный раіонъ; этимъ достигалось бы увеличеніе силъ, ихъ сбереженіе и правильность дѣйствій. Позднѣе это было осуществлено, но уже послѣ опыта безобразнаго бѣгства двухъ казачьихъ полковъ изъ Тхазелина, чему много способствовала путаница въ раіонахъ и задачахъ дѣйствовавшихъ совмѣстно, но самостоятельно, двухъ конныхъ частей.
  2. Пользовался особенной протекціей начал. штаба арміи г. л. Сахарова.
  3. Впрочемъ мотивировка навѣрное есть въ журналѣ военныхъ дѣйствій Уссурійскаго полка, который, къ моему несчастію, я согласился вести со дня моего поступленія въ распоряженіе Абадзіева. Сколько разъ приходилось имѣть сдѣлки съ своею совѣстью, оправдывая стратегически и тактически безсмысленную дѣятельность моего начальника, но если бы я на это не соглашался, то вышелъ бы инцидентъ, а этого я долженъ былъ избѣгать во что бы то ни стало и… приходилось выдерживать свою печальную роль.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.