Комендант Баязетской крепости
ФЁДОР ЭДУАРДОВИЧ ШТОКВИЧ.
(Рисовал П. Ф. Борель, гравир. И. Матюшин).
Мужественная и храбрая оборона баязетской цитадели займет, бесспорно, одну из блестящих страниц современной войны, явившей уже столько необыкновенных подвигов отваги и героизма нашего войска. Горсть русских удальцов, окруженная многочисленным неприятелем, в течении двадцати трех дней отбивалась от врага и, несмотря на страшные лишения, решилась защищаться до последнего человека. В этом славном решении как и во всем, что было перенесено гарнизоном цитадели за время обороны, как нельзя лучше сказывается глубокое понимание русским воином обязанностей, налагаемых на него честью и долгом; этим же пониманием объясняются и все те чудеса храбрости, которые были выказаны в нынешнюю войну всеми, от генерала и до солдата. Страницы русской военной истории, наполненные именами бессмертных героев, упрочивших за русским войском славу неустрашимых защитников отечества, украшены теперь именами новых героев, покрывших себя неувядаемою славою; к числу их принадлежит и славный защитник баязетской цитадели, капитан Фёдор Эдуардович Штоквич.
Ф. Э. Штоквич (Штокфиш), несмотря на свою немецкую фамилию, представляет собою исчезающий тип старого кавказского офицера. Он происходит из дворян Тифлисской губернии, родился в 1828 году и православного исповедания. Его отец также прославился под стенами другой турецкой крепости — Карса, в турецкую кампанию 1828—29 годов. Он взорвал пороховой погреб, решивший участь крепости. Сам он поплатился за свой геройский подвиг жизнью: после взрыва нашли лишь его ордена, бывшие на нем в этот день; ни тела, ни частей его нигде не оказалось… Ф. Э. Штоквич, получив воспитание в тифлисской губернской гимназии, поступил в военную службу, в 1847 году унтер-офицером; в том же году был переименован в юнкера, а в 1849 году произведен в прапорщики. С этого момента начинается боевая служба Штоквича. Он принимает участие во всех более или менее крупных делах и стычках на Кавказе в продолжение целого десятилетия, до окончательного прекращения военных действий в этой отдаленной окраине. За отличие в сражении под Баяндуром, 2 ноября 1853 года, он был произведен в подпоручики; за отличие в сражении под Баш-Кадык-Ларом, 19 ноября 1853 года, награжден орденом св. Анны 4-й степени с надписью: «за храбрость». Затем Ф. Э. Штоквичу пришлось запечатлеть кровью свое участие в достопамятном сражении при сел. Кюрюк-Дара, 24 июля 1854 года. Как известно, в этот день двадцатитысячный александропольский отряд под командою генерал-лейтенанта кн. Бебутова разбил наголову шестидесятитысячный турецкий корпус. Трофеями нашими были: пятнадцать орудий с шестнадцатью зарядными ящиками, два знамени, четыре штандарта, двадцать значков, множество оружия, барабанов, музыкальных инструментов и около семисот палаток; кроме убитых и раненых, неприятель потерял 2 018 пленными. В этом сражении Штоквич был контужен осколком гранаты в правое предплечье, а также ранен в руку пулею навылет. В награду за оказанное отличие он был произведен в поручики. Следующий чин штабс-капитана достался ему также за боевое отличие, в деле под аулом Веден, 10 марта 1859 года. Он участвовал также в последующей экспедиции, завершившейся взятием Гуниба и пленением Шамиля. Второе десятилетие своей службы Ф. Э. Штоквич провел во фронте, командуя ротою, а с 1870 до февраля 1875 года служил по интендантскому ведомству кавказского военного округа. В последнее время он был переведен в тифлисский линейный батальон, ныне тифлисский местный полк, откуда и был откомандирован в распоряжение заведующего эксплуатацией войск, в каком месте и застало его назначение баязетским комендантом. Этим назначением Россия обязана генерал-майору князю Амилахвари, начальнику кавалерии в эриванском отряде, одному из блестящих кавалерийских генералов нашей армии. По взятии Баязета, когда речь зашла о выборе лица для назначения на должность коменданта, представляющую больше опасности, чем выгоды, князь Амилахвари первый указал на Штоквича; генерал Тергукасов одобрил этот выбор, а Лорис-Меликов тем охотнее согласился на это назначение, что капитан Штоквич состоял при нем во время управления им Карсом в прошлую кампанию. Ф. Э. Штоквич женат на дочери майора кавказского линейного батальона Поподжанова.
Передав о прошлой службе Штоквича все те сведения, которые были сообщены в наших газетах, переходим к описанию двадцати трех дней обороны баязетской цитадели, обессмертившей имя славного начальника ее. Обстоятельства, заставившие горсть русского войска запереться в цитадели и выдержать осаду, заключались в следующем.
После перехода 15 апреля нашего эриванского отряда за границу, население Курдистана все время при появлении наших войск смиренно являлось с изъявлением покорности, не покидало своих жилищ, не угоняло стад, вело с нами торговлю и имело свободный доступ в наш лагерь. Курды заверяли постоянно, что никогда не начнут против нас неприязненных действий, так как, будто бы, недовольны турецким правительством; и действительно, курды вели себя достаточно честно, когда наш отряд стоял почти в центре Курдистана; но лишь только войска двинулись вперед, как отовсюду стали доходить тревожные слухи о поголовном восстании против нас курдов. В начале же июня стало уже положительно известно о громадных скопищах курдов, присоединившихся к неприятельскому отряду, задумавшему обложить занятый нами Баязет. 4 июня явно враждебное к нам отношение курдов выразилось между прочим в том, что в этот день они напали на стада, принадлежавшие жителям Баязета и отбили до тысячи голов. Начальник отряда, расположенного около Баязета, подполковник Пацевич, узнав о перемене настроения курдов и о сборе их в шайки и желая узнать силы неприятеля, по слухам, двигавшегося к Баязету, решил предпринять 6 июня рекогносцировку к стороне крепости Ван. В видах усиления находящихся в его распоряжении войск он потребовал к себе коменданта Баязета Штоквича и приказал ему дать из гарнизона одну роту. Штоквич воспротивился такому приказанию, указывая на то, что и весь-то гарнизон состоял из двух рот, из которых одна всегда была в расходе, находясь в карауле; но полковник Пацевич приказал роте следовать за ним на рекогносцировку.
Отряд под начальством полковника Пацевича выступил из Баязета в пять часов утра 6 июня. Около одиннадцати часов утра в крепости услышали уже перестрелку за горой, к стороне озера Вана, а вскоре на гребне горы показались казачьи коноводы, ведшие лошадей спешенных казаков; вслед за коноводами показалась вдруг густая цепь стрелков-казаков, отступавшая чуть не бегом. Неприятельская конница обхватывала оба фланга отступавших и сначала держалась шагах в восьмистах, а затем стала наседать и уже не одиночными людьми, а целыми массами. Капитан Штоквич, видя затруднительное положение отступавших, вызвал крепостной караул для прикрытия, и вскоре наши войска, отстреливаясь, в порядке вступили в крепость или, вернее, в Баязетскую цитадель для упорной обороны. С момента вступления войск в крепость главное начальствование над ними, согласно существующему военному закону, перешло к капитану Штоквичу[1].
Во время отступления наших войск, когда они шли городом, то по ним сами курды открыли огонь из своих домов. Стреляли даже женщины!.. До самой ночи 6 числа огонь продолжался беспрерывно и внутренний двор крепости обстреливался с окружающих высот. Ночью при зареве пожаров гарнизон увидел в городе страшную картину: мусульмане резали армян, не разбирая ни пола, ни возраста… Недорезанных женщин и детей они кидали в огонь… Отовсюду слышались страшные крики, стоны и рыдания… Солдаты просто плакали, глядя на происходящее… Такие картины повторялись три ночи подряд с тою разницею, что в варварстве принимали участие не одни курды, но и регулярная турецкая пехота и — что всего ужаснее — сами курдинские женщины!..
Но, прежде чем перейдем к описанию мужественной защиты цитадели, посмотрим, что было сделано комендантом для приведения крепости в оборонительное положение.
Прежде всего Штоквич приказал смотрителю госпиталя ещё четвертого числа наполнять водою из родника всю свободную посуду, как то: бочки, ванны, ладьи, котлы и прочее. Вода менялась через два дня. Двум ротам гарнизона приказано было наливать по вечерам водою все котелки солдатские и выливать воду по утрам. Делалось это для запаса на случай, если неприятель отрежет воду.
Госпитальной команде розданы были ружья от больных, а пятьдесят человек пересыльных нижних чинов получили из склада двенадцать скорострельных турецких ружей, с шестьюдесятью патронами на каждое, и тридцать восемь ружей от больных.
Все окна в домах были заложены камнями, оставлены были только узкие бойницы для ружей, а на крепостных стенах наложены из камней закрытия для стрелков. Для орудий же такое закрытие сделано из мешков.
С шестого числа, когда неприятель обложил крепость и когда все войска поступили под непосредственное начальство Штоквича, — крепость была распределена на участки. Первый и второй двор были заняты войсками, причем казакам были предоставлены самые опасные пункты, как то: все верхние окна над крепостными верками, в мечети и минарете. Кроме того, они должны были дать по шесть человек от сотни лучших стрелков в помощь караулу над воротами. В каждом дворе дежурила одна рота. Все офицеры должны были безотлучно находиться при своих частях, расположенные под открытым небом во дворах, кроме тех, которые подвергались действию орудийного и ружейного огня и потому укрывались в казармах. Караулы обязаны были сменяться в семь часов утра, кроме крепостных верков, где, во избежание потерь при скоплении людей, смена назначена, когда стемнеет.
Шестого числа, по вступлении в крепость, гарнизон состоял: из пяти штаб-офицеров, тридцати обер-офицеров, ста двадцати шести унтер-офицеров и 4 461 рядового.
В первый день выбыло два штаб-офицера, ранен тяжело подполковник Пацевич и убит подполковник Кавалевский.
При занятии войсками цитадели Штоквич надеялся, что через посредство оставшихся в городе армян можно будет доставать продовольствие для гарнизона. Турки, очевидно, предугадывали предположения коменданта и, предав жителей ужасному избиению, более молодых из них отвели в крепость Ван; имущество ж армян было совершенно расхищено и сожжено. Ввиду неизвестности продолжительности осады и так как ни в одной части войска не было восьмидневного запаса сухарей, Штоквич приказал уменьшить дачу на один фунт. С 6 июня была прекращена также и варка горячей пищи для гарнизона, за исключением госпиталя, а дача воды определена по кружке в день на человека. Мера эта была принята вследствие того, что неприятель действительно забил родник, из которого крепость получала воду. Офицеры и чиновники пользовались сухарным и водяным довольствием наравне с солдатами.
На следующий день крепостные ворота были завалены камнями, так как деревянное полотно ворот легко пробивалось пулями. Убитые накануне лошади сброшены с крепостных стен, а для людей устроены общие могилы в подвалах; по наполнении двухсаженной (в глубину) ямы, земля сверху утрамбовывалась.
8 июня к осаждающим прибыла артиллерия. Обстреляв некоторое время крепость, турки бросились на штурм, но были встречены так твердо, что в концу второго часа, должны были отступить на расстояние дальнего выстрела и наши орудия перешли от картечи к гранатам. Турки оставили под стенами до трехсот тел, унеся с собою также немалое число. Две ночи подряд они порывались подобрать своих убитых, но каждый раз оставляли только новые жертвы. Наконец, на третий день, вследствие наступивших жаров и развившего гниения, заражавшего воздух, комендант послал письмо, в котором обещал не стрелять при уборке тел. С девятого числа порция воды уменьшилась до половины крышки в день, несмотря на то что усилившаяся жара вызывала необычайную жажду. Так как запас воды уже приходил к концу, то собранный военный совет решил сделать ночью траншею или углубленную дорогу до оврага, где протекает ручей, в трехстах шагах от крепости. Для этого в прикрытие рабочим было назначено двадцать пять казаков, а команда для носки воды получила деревянные ведра и бурдюки, вообще такую погоду[2], которая не производила бы шума. С этою целью железные ведра давались только по одному на человека, а солдатские котелки были строго запрещены. Несмотря однако на все принятые меры предосторожности, рабочие все-таки произвели такой шум, что привлекли внимание турок, которые открыли огонь из домов и тем заставили прекратить носку воды.
Десятого числа запас воды в госпитале иссяк, и с этого времени больные и раненые стали получать воду из общего запаса, по одной крышке утром и вечером.
Дача сухарей уменьшена на половины фунта.
Ночью снова попытались сделать вылазку за водой и снова неудачно. Поэтому на другой день военный совет решил сделать дневную вылазку в пять часов вечера, чтобы выбить неприятеля из ближайших к ручью домов и кстати узнать, куда девались главные силы его, не подающие о себе два дня никаких признаков и даже прекратившие орудийный огонь. Неприятель никак не ожидал, чтобы осажденные решились сделать вылазку среди белого дня, а потому вылазка удалась блистательным образом: засевшие в домах были истреблены и рабочие спокойно набрали воды.
В госпитале настал праздник: было из чего варить «горячее» и даже хватило воды на печение хлеба. Сухари однако же были на исходе, а потому с пятнадцатого числа порция уменьшилась до четверти фунта. Десятого числа умер подполковник Пацевич. Семнадцатого числа Штоквич издал следующий приказ:
«Для сбережения запаса сухарей на более продолжительное время единовременно с вылазкою за водой назначить по несколько человек от каждой части для принесения из оставленных жителями домов разных съестных припасов, а потому обыкновенное прикрытие из двадцати пяти человек увеличить до пятидесяти.»
Вылазка оправдала надежды, а потому в дневном приказе Штоквича было объявлено: «Дача сухарей по сей день отменяется. Нижним чинам варить горячую пищу из принесенных припасов». Приказ оканчивался словами: «Сего числа повторить вылазку с целью добыть съестных припасов». И на этот раз фуражировка была совершена удачно, а потому в приказе девятнадцатого числа дача сухарей была отменена и люди варили «горячее».
В этот день фуражиры были встречены огнем турецких стрелков и воротились почти ни с чем. Но так как в предыдущие счастливые вылазки был сделан порядочный запас, то и на двадцатое число сухарей не выдавалось. С этих пор турки стали зорко сторожить наши вылазки и каждый раз к пяти часам были уже наготове. Двадцатого числа они отбили нашу вылазку в самом начале, а потому на другой день гарнизону было выдано всего по одной восьмой фунта или по четыре лота сухарей в день на человека.
Больные, впрочем, и на этот раз получили горячую пищу. Аптекарская порция сухарей, выданная гарнизону 21 июня, была, впрочем, приправлена радостною вестью: было получено сообщение от начальника штаба эриванского штаба о спешащей к Баязету выручке, которая должна была прийти не позже двадцать второго числа.
Но наступило и двадцать второе число, а выручки нет как нет и выстрелов не слышно. Попробовали было сделать вылазку — отбита… На следующий день, двадцать третьего числа, появляется обычным порядком коротенький приказ по гарнизону: «По случаю неудавшейся вылазки за водой выдать больным по крышке воды, а на остальной гарнизон — по четверти крышки».
Жара тем временем стоит нестерпимая!
— Вот, брат, — подшучивает над собственным горем какой-нибудь солдатик, — не расстарался вчерась, теперь и получай через день по ложке. Как нарочно, двадцать четвертого числа появляется приказ: «По случаю неудавшейся вчерашнего числа вылазки за водой — выдать больным по крышке воды, а остальным по ложке.
— Типун бы тебе на язык, ишь, напророчил, — бранят вчерашнего балагура.
Турки, вполне убежденные, что гарнизон крепости рано или поздно должен будет сдаться, с каждым днем усиливали свой надзор. Но видя, что русским в первое время удалось сделать несколько удачных вылазок, решились заставить сдаться голодом. С этою целью неприятель увеличил свою стражу и действительно отбил несколько вылазок. Полагая, что гарнизон уже умирает с голоду, со стороны турок являлся в крепость несколько раз сын Шамиля и уговаривал капитана Штоквича сдаться, представляя всю безуспешность защиты. В одно из таких свиданий Штоквич нашелся.
Неужели, сказал Штоквич, ваш батюшка никогда вам не говорил, что русские не сдают крепостей, а сами берут.
После этого ответа Шамиль уже не ездил на свидание и перестал писать письма, которые присылались им чуть не ежедневно. Вот полученные Штоквичем письменные предложения без изменения их орфографии.
«Севодня, пишет Шамиль, мы присланы сдесь изь поручения правительства и народного совета для уверения вас что в моей личности может сложить оружие и уверяю вас что вся ваша личность будет убеспечена и прежни поступок здешних курдов правительства строго поискивает и вперод ничего подобного не повторится и я все мои средства употреблю вас честно сохранит от всех худых последствий если хотите для переговора за утра пришлю моего родственника собственного Его Величества конвоя отставной ротмистр Дауднова в обявить свое желание заутра в 7 часов утра».
«Генерал-Лейтенант Свиты Его Величества султана Шамиль»
На это письмо от 9 июня комендант отвечал письменно только позволением убрать мертвые тела, оставшиеся после штурма. 24 июня Штоквич получил новое письмо, следующего содержания:
«От Главного Командира распоряжение прислано еще раз обратиться кь Вам если оружие сложить мирно безбет Вам всем честно по чинам забеспечено все Ваши желание. Вероятно Вам известно что не получете никакой помощи напрасно время не проводите мы знаем ваши положения, после этого уверяем вас что не останется ни одного и последствие будет зависить от Вас, ожидаем от вас сведения до вечера
«Находящийся в этой минуте и присланы для вашего забеспечения
В ответ на это письмо был послан только поклон Шейх-Али-паше. Вскоре было получено новое письмо.
«Командующему в Баязетской крепости.
«На посланное вам письмо до сих пор никакого ответа не получено, во время прежнего переговора я сам здесь приехал пузнав о вашем положение, и находящееся с вами женщины тронуты человеческим чувством, предлагаю вам из моей стороны во время сложения оружия содержание всех человеческих условий и в том не только из стороны правительства но и от себя честным моим словом уверяю — время до завтра утра 7 часов известия ожидаю.
В ответ Штоквич снова послал поклон Шейх-Али-паше. Турки, очевидно, не могли успокоиться и через некоторое время прислали следующее послание.
«Хотя нихотите никаких условий однако моя обязанность, еще раз обращаюсь вам напрасно не ожидайте от своих ничего теперь — а я имею распоряжение вас уверить от правительства турецкого что вся вежливость будет сохранена
Вместо ответа Штоквич велел повесить переговорщика, так как он оказался нашим лазутчиком, служившим на жалованьи у прежнего коменданта, подполковника Ковалевского. Но переходим к описанию положения гарнизона, его больных и раненых. Для последних настал «великий пост»: по недостатку воды не на чем было замесить хлеба, а потому двадцать четвертого числа больным было отпущено четверть фунта сухарей. Понятно само собою, что если уж больные получают по четверти фунта, то гарнизону значит вовсе ничего не приходится… Действительно, в приказе Штоквича было сказано: «А для продовольствия гарнизона зарезать мою и исправляющего должность плац-адъютанта поручика Ягнотковского лошадей, так как оставшееся небольшое количество сухарей необходимо для больных».
Люди приуныли: конина без всякой приправы и даже без черствого сухаря — совсем необычное для русского блюдо!
Комендант счел нужным приободрить людей и заключил серию приказов двадцать четвертого числа следующем воззванием.
«Баязетские герои! Вы достойны этого названия, потому что до сих пор твердо и безропотно переносите все лишения, кои вы претерпеваете, будучи заключены в эту крепость. Крепитесь, друзья, крепитесь на будущие лишения: предстоят еще большие; притом не теряйте надежды на освобождение, будьте уверены, что к нам спешат на выручку, но что непредвиденные обстоятельства задерживают наших освободителей. Во всяком случае, помните, что присяга, закон, долг, честь и слава нашего отечества требуют от нас умереть на этом посту, что мы и сделаем, а не поддадимся на все ухищрения нашего противника, предлагающего нам ежедневно сдаться на самых выгодных условиях. Помните, друзья, что бог нас видит и ведем-то мы войну, защищая последователей его; а потому он нас не оставит».
Это простое, идущее к сердцу слово пробудило гарнизон, который к тому же был обрадован нежданным счастьем: ночью выпал вдруг проливной дождь, как будто для того, чтобы было чем «вспрыснуть» конину… Такою неожиданною благодатью гарнизон конечно воспользовался, все набрали воды во все, во что только было возможно, даже в сапоги; поэтому на двадцать пятое число велено госпиталю варить горячую пищу и выдать по четверти фунта сухарей, а гарнизону на каждую роту и сотню дать по полтора пуда ячменя, который столочь и сварить. Кроме того, приказано зарезать одну из оставшихся в живых четырех артиллерийских лошадей.
Вылазки за водой в этот день уже не делалось. Предлагалось усыпить бдительность турок. Последние между тем не удовольствовались категорическим ответом на последнее послание и прислали Штоквичу новое письмо.
«Вчера, пишет в этом письме Шамиль, я вам забыл известить о положении закавказского войска ге: Лорис-Меликов имея желание свои войска соединить из генералом Терхухасовым в Ерзерум, будучи побиты в сражении Сованлы даг вернулся назад и одступил от Карса — как Г. Тергухасов будучи в несколько сражении победен с потерою около семи тысячи. в среду перешел границу — остались только вы в этой крепости, потому я обращаюсь к вам из чувством чисто человеческим чтобы вас избавить от очевидной потери и потому этое известие вам посылаю как с тем и моего родственника ротмистра Даудова для словесого переговора и вашего забесспечения еще раз советую вам напрасно не продолжайте времени и присылайте свое условие или каво-нибудь для переговора.
25 июня 1877 г. Баязыт.
Отвечено поклоном паше с просьбою о нас не беспокоиться. Но так как турки продолжали бомбардировать письмами, то в последнем ответе Штоквич прибавил:
«Если вы так сильно желаете взять крепость — берите нас силою. Русские живыми не сдаются. По первому же высланному переговорщику прикажу стрелять».
С тех пор предложения о сдаче больше уже не присылалось.
Двадцать шестого числа в части гарнизона выдано было только по одному пуду ячменя для горячей пищи и дана еще одна артиллерийская лошадь. Для пополнения запаса воды решено сделать вылазку не в обычный час, а в одиннадцать часов, в видах неожиданности для неприятеля.
Вылазка удалась, а потому на двадцать седьмое число гарнизон имел горячую пищу; но так как лошадей кормить было нечем, ибо ячмень поели люди, то обе оставшиеся в живых лошади были зарезаны и мясо приказано не варить, а жарить, чтобы сохранить воду для питья. Каждая капля воды стоила крови и потому надобно было по возможности соблюдать экономию. Каждая вылазка обходилась в пять и до двадцати человек убитыми и ранеными. Вода, употребляемая в первый день, имела особый неприятный вкус, а на другой день уже портилась и отдавала мертвечиной. Наши никак не могли отгадать причину и только по освобождении своем открыли секрет: турки положили поперек ручья, в разных расстояниях, несколько мертвых человеческих тел и несколько штук падали. Это равносильно отравлению воды и припасов, и противоречит, конечно, простому чувству человеколюбия и международному праву.
Двадцать седьмого числа гарнизон повторил вылазку также в одиннадцать часов ночи и тем с большим успехом, что турки были отвлечены в противоположную сторону: от русской границы шла выручка. Это был отряд доблестного генерала Тергукасова, хитро выбравшегося из западни и сделавшего порядочный крюк, чтобы беспрепятственно дойти до Баязета.
Для полной характеристики мужественной осады, выдержанной храбрыми защитниками баязетской цитадели, нельзя не привести то место из рапорта Штоквича, в котором он описывает оборону.
Все дни осады, говорит Штоквич, были похожи один на другой. Целый день с высот, окружающих крепость с трех сторон, сыпались пули, а с 8 июня загремели и пушки: неприятель посылал к нам ежедневно от сорока до восьмидесяти снарядов… Впрочем до двенадцатого числа, то есть первые четыре дня бомбардирования, действовали только горные орудия, а во все остальное время — шестифунтовые полевые. Сначала турки никак не могли выбрать для своих горных пушек удобной позиции, так как наша артиллерия громила их весьма метко и турецкие пушки кочевали с места на место. Но когда к ним подвезли полевую пушку, то, благодаря большой ее дальности, позиции их стали постоянными. Это были три высоты с трех сторон крепости. Передний фронт крепости обстреливали одна шестифунтовая полевая и одна горные пушки, а на боковых высотах поставлено было по одной горной.
Более всего вредила, конечно, полевая пушка, но в нее ниоткуда нельзя было направить ни одной нашей. Наконец Штоквич придумал втащить пушку в верхний этаж одного из домов, откуда видна была в окно неприятельская батарея. Пушку сняли с лафета, с лафета сняли колеса и таким образом втащили всю махину наверх; а чтобы при выстрелах не провалился пол, сделаны были в нижней комнате частые подпорки.
— Ну-ка, полезай, старушка, на печь, — шутили солдаты.
— Закашляла наша старушка, — радостно приветствовали они первые ее выстрелы.
Несколько раз «старушка» усмиряла турецкую полевую пушку и та прекращала огонь. Зато, когда, исправив повреждения в насыпи или пополнив перебитую прислугу, турецкая батарея снова начинала «буянить», — солдатики утешались:
— Постой-ка, вот кашлянет наша «старушка», так тебе, Осман, не поздоровится!
Это орудие, впрочем, и само было несколько попорчено неприятельской гранатой и даже чуть не было вовсе подбито.
Ежедневно, по сигналу, турки открывали с высот и с городских домов жесточайшую канонаду. Во дворы крепости, во все окна и отверстия сыпался, положительно, град пуль. Это делалось, как видно, с целью снести наших стрелков со стен и тем избавить прислугу своих орудий от потерь. По прекращении канонады поддерживали только ружейный огонь по выходам из крепости. Огонь не прекращался и ночью, чтоб не допустить вылазок. Обстреливались два главных выхода. К неприятельским гранатам наши привыкли весьма скоро. Резко взвизганет над ухом граната, обдаст горячим ветром, а солдат улыбнется во все свое исхудалое лицо.
— Что мимо, то спасибо — приговаривает он.
Положение больных и раненых было самое жалкое: по недостаточности помещения, которое с первых же дней пришлось делить с массой прибылых раненых шестого числа, теснота была страшная. К этому еще недостаток воды и потому невозможность иметь иногда горячую пищу, а главное — невозможность промывать раны. Бинты переменялись реже, чем бы следовало, так как мыть их было не в чем. Несмотря на это, заботливостью старшего доктора Савицкого и младшего Китаевского за все время гангрена развилась только у четырех человек. За больными и ранеными ухаживала единственная женщина, находившаяся в цитадели, — жена убитого подполковника Ковалевского; лишившись мужа, она посвятила себя уходу за больными и ранеными и испытала всю тяжесть двадцатитрехдневной осады.
Наконец, двадцать восьмого июня выручка вступила в крепость. Комендант Штоквич обставил это некоторою торжественностью: около флага было выставлено знамя 2-го батальона 74-го пехотного полка и значки всех казачьих сотен. Все части, оборонявшие второй двор, выстроились на крепостных верках. Около флага люди пропели «Боже, царя храни» и грянули «ура!»
За все время осады выбыло из строя: убитыми: два штаб-офицера, девять унтер-офицеров и сто восемь рядовых. Ранеными: восемь обер-офицеров, семнадцать унтер-офицеров и сто сорок два рядовых. Итого: десять штаб- и обер-офицеров и двести семьдесят шесть нижних чинов.
Страшно было видеть исхудалый, бледный и изнеможденный гарнизон, когда он вышел из цитадели! Но скоро эти герои поправили свои силы; мы не станем говорить здесь о тех овациях, с которыми были встречены эти мужественные борцы; газеты в свое время были наполнены описаниями встреч, угощений и наград, полученных нашими героями.
Долгое время неизвестно было, как Фёдор Эдуардович Штоквич был награжден за свой подвиг. Недавно газеты сообщили, что он был произведен в следующий чин, награжден орденом св. Георгия 4-й степени, пожизненной пенсией в восемьсот рублей и, кроме того, воспитание всех детей его принято на счет казны.
Примечания[править]
- ↑ Здесь кстати будет сказать, что под командой капитана Штоквича к началу осады оказалось пять штаб-офицеров, старших его чинами. Но таков уже военный закон, что комендант при осаде первое лицо и все ему подчиняются. В отношении к гарнизону крепости и жителям, комендант осажденной крепости получает права командира отдельного корпуса. Права эти те же, что и главнокомандующего, за исключением права назначать награды за подвиги. Приказания коменданта исполняются как высочайшие повеления. В чрезвычайных случаях комендант может окончательно конфирмовать приговоры полевого суда, даже к смертной казни, не давая делу направления в кассационном порядке и только по исполнении приговора обязан представить подлинное дело в главный военный суд.
- ↑ Вероятно, «посуду». — Примечание редактора Викитеки.