Я родилась въ 1744 г. въ Петербургѣ. Императрица Елизавета уже вернулась къ тому времени изъ Москвы, гдѣ она вѣнчалась на царство. Она держала меня у купели, а моимъ крестнымъ отцомъ былъ великій князь, впослѣдствіи императоръ Петръ III. Оказанной мнѣ императрицей честью я была обязана не столько ея родству съ моимъ дядей, канцлеромъ, женатымъ на двоюродной сестрѣ государыни, сколько ея дружбѣ съ моей матерью, которая съ величайшей готовностью, деликатностью, скажу даже — великодушіемъ снабжала императрицу деньгами въ бытность ея великой княгиней, въ царствованіе императрицы Анны, когда она была очень стѣснена въ средствахъ и нуждалась въ деньгахъ на содержаніе дома и на наряды, которые очень любила.
Я имѣла несчастіе потерять мать на второмъ году жизни и только впослѣдствіи узнала отъ ея друзей и людей хорошо знавшихъ ее и вспоминавшихъ о ней съ восхищеніемъ и благодарностью, насколько она была добродѣтельна, чувствительна и великодушна. Когда меня постигло это несчастіе, я находилась у своей бабушки съ материнской стороны въ одномъ изъ ея богатыхъ имѣній и оставалась у нея до четырехлѣтняго возраста, когда ее съ трудомъ удалось убѣдить привезти меня въ Петербургъ съ цѣлью дать мнѣ надлежащее воспитаніе, а не то, какое я могла получить изъ рукъ добродушной старушки-бабушки. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ, канцлеръ, старшій братъ моего отца, вовсе изъялъ меня изъ теплыхъ объятій моей доброй бабушки и сталъ воспитывать меня со своей единственной дочерью, впослѣдствіи графиней Строгановой. Общая комната, одни и тѣ же учителя, даже платья изъ одного и того же куска матеріи, — все должно было бы сдѣлать изъ насъ два совершенно одинаковыхъ существа; между тѣмъ трудно было найти людей болѣе различныхъ во всѣхъ обстоятельствахъ жизни (обращаю на это вниманіе тѣхъ людей, которые мнятъ себя свѣдущими въ воспитаніи и измышляютъ собственныя теоріи относительно столь важнаго предмета, имѣющаго рѣшающее значеніе для дальнѣйшей жизни и для счастья людей и вмѣстѣ съ тѣмъ столь мало ими изслѣдованнаго, можетъ быть, вслѣдствіе того, что всѣ его многочисленныя развѣтвленія не могутъ быть восприняты во всемъ своемъ объемѣ однимъ умомъ).
Не буду говорить о моей фамиліи; ея старинное происхожденіе и выдающіяся заслуги моихъ предковъ такъ прославили имя графовъ Воронцовыхъ, что имъ могли бы гордиться даже люди, гораздо болѣе меня придающіе значенія знатности рода.
Мой отецъ, графъ Романъ, младшій братъ канцлера, былъ молодъ, любилъ жизнь, вслѣдствіе чего мало занимался нами, своими дѣтьми, и былъ очень радъ, когда мой дядя, изъ дружбы къ нему и изъ чувства благодарности къ моей покойной матери, взялся за мое воспитаніе. Мои двѣ старшія сестры[1], находились подъ покровительствомъ императрицы и, будучи еще въ дѣтскомъ возрастѣ назначены фрейлинами, жили при дворѣ. Въ родительскомъ домѣ оставался только мой старшій братъ, Александръ, и я только его одного знала съ дѣтства; мы съ нимъ часто видѣлись и между нами съ ранняго возраста возникла привязанность, которая съ годами превратилась въ неослабное взаимное довѣріе и вѣрную дружбу. Мой младшій братъ жилъ у дѣдушки въ деревнѣ и по возвращеніи его въ городъ я его рѣдко видѣла, такъ же какъ и моихъ сестеръ. Я останавливаюсь на этомъ, потому что эти обстоятельства оказали вліяніе на мой характеръ.
Мой дядя не жалѣлъ денегъ на учителей, и мы — по своему времени — получили превосходное образованіе: мы говорили на четырехъ языкахъ и въ особенности владѣли отлично французскимъ; хорошо танцовали, умѣли рисовать; нѣкій статскій совѣтникъ преподавалъ намъ итальянскій языкъ, а когда мы изъявили желаніе брать уроки русскаго языка, съ нами занимался Бехтеевъ; у насъ были изысканныя и любезныя манеры, и потому не мудрено было, что мы слыли за отлично воспитанныхъ дѣвицъ. Но что же было сдѣлано для развитія нашего ума и сердца? Ровно ничего. Дядя былъ слишкомъ занятъ и у него не хватало на это времени, a у тетки не было къ тому ни способностей, ни призванія: ея характеръ представлялъ изъ себя странное сочѣтаніе гордости съ необыкновенной ыувствительностью и мягкостью сердца.
Только благодаря случайности — кори, которою я заболѣла, — мое воспитаніе было закончено надлежащимъ образомъ и сдѣлало изъ меня ту женщину, которою я стала впослѣдствіи. Съ ранняго дѣтства я жаждала любви окружающихъ меня людей и хотѣла заинтересовать собой моихъ близкихъ, но когда, въ возрастѣ тринадцати лѣтъ, мнѣ стало казаться, что мечта моя не осуществляется, мною овладѣло чувство одиночества. Къ тому времени былъ изданъ указъ, въ силу котораго воспрещались всякія сношенія съ дворомъ тѣмъ семействамъ, въ средѣ которыхъ появлялись прилипчивыя болѣзни, въ родѣ оспы, кори и т. п., изъ опасенія, чтобы великій князь Павелъ, впослѣдствіи императоръ Павелъ I, ими не заразился. При первыхъ же признакахъ кори меня отправили въ деревню, за 17 верстъ отъ Петербурга. Кромѣ моихъ горничныхъ меня сопровождали одна нѣмка и жена одного маіора; но я ихъ не любила и общеніе съ ними не удовлетворяло моего чувствительнаго и любящаго сердца и тѣхъ понятій о счастіи, которыя я соединяла съ присутствіемъ родныхъ и нѣжныхъ друзей. Болѣзнь моя пала главнымъ образомъ на глаза и лишила меня возможности заниматься чтеніемъ, къ которому я пристрастилась. Глубокая меланхолія, размышленія надъ собой и надъ близкими мнѣ людьми измѣнили мой живой, веселый и даже насмѣшливый умъ. Я стала прилежной, серьезной, говорила мало, всегда обдуманно. Когда мои глаза выздоровѣли, я отдалась чтенію. Любимыми моими авторами были Бейль, Монтескьё, Вольтеръ и Буало. Я начала сознавать, что одиночество не всегда бываетъ тягостно, и силилась пріобрѣсти всѣ преимущества, даруемыя мужествомъ, твердостью и душевнымъ спокойствіемъ. Мой братъ Александръ уѣхалъ въ Парижъ еще до моего возвращенія въ городъ. Съ его отъѣздомъ я лишилась человѣка, который своею нѣжностью могъ бы залечить раны, нанесенныя моему сердцу окружавшимъ меня равнодушіемъ. Я была довольна и покойна только, когда погружалась въ чтеніе или занималась музыкой, развлекавшей и умилявшей меня; когда же я выходила изъ своей комнаты, я всегда грустила; иногда я просиживала за чтеніемъ цѣлыя ночи напролетъ, что въ связи съ моимъ настроеніемъ придавало мнѣ болѣзненный видъ, обезпокоившій не только моего почтеннаго дядюшку, но и императрицу Елизавету. По ея приказанію меня сталъ лечить ея лейбъ-медикъ Бургавъ. Внимательно осмотрѣвъ меня, онъ объявилъ, что физическое мое состояніе не оставляетъ желать ничего лучшаго, а что болѣзненныя явленія, встревожившія моихъ друзей, вызваны какой-нибудь сердечной заботой, вслѣдствіе чего меня стали осаждать вопросами, не коренившимися однако въ любви или дѣйствительной заботѣ обо мнѣ. Потому-то я и не дала на нихъ искренняго отвѣта, тѣмъ болѣе, что мнѣ пришлось бы признаться въ своей гордости, уязвленномъ самолюбіи и раскрыть принятое мною самонадѣянное рѣшеніе собственными силами добиться всего, что было мнѣ доступно — можетъ быть, то, что я сказала бы, было бы принято за упрекъ. Я и рѣшила не открывать поглощавшей меня тайны и объявила, что мой болѣзненный видъ происходитъ исключительно отъ головныхъ болей и разстроенныхъ нервовъ. Тѣмъ временемъ умъ мой зрѣлъ и укрѣплялся. На слѣдующій годъ, перечитывая книгу «О разумѣ» Гельвеція, я пришла къ заключенію, что если бы не было второго тома этой книги, болѣе приспособленнаго къ пониманію большинства людей, и если бы ея теорія не была принаровлена къ состоянію вещей и человѣческаго ума, свойственному массамъ, то она могла бы нарушить гармонію и порвать цѣпь, связующую всѣ столь разнородныя части, составляющія государственность. Я потому останавливаюсь на этихъ мысляхъ, что онѣ доставили мнѣ впослѣдствіи нѣмало истинныхъ наслажденій.
Шуваловъ, фаворитъ императрицы Елизаветы, желая прослыть меценатомъ, выписывалъ изъ Франціи всѣ вновь появлявшіяся книги. Онъ оказывалъ особенное вниманіе иностранцамъ; отъ нихъ онъ узналъ о моей любви къ чтенію; ему были переданы и нѣкоторыя высказанныя мною мысли и замѣчанія, которыя ему такъ понравились, что онъ предложилъ снабжать меня всѣми литературными новинками. Я особенно оцѣнила его любезность на слѣдующій годъ, когда я вышла замужъ и мы переѣхали въ Москву, гдѣ въ книжныхъ лавкахъ можно было найти только старыя, извѣстныя сочиненія, къ тому же уже входившія въ составъ моей библіотеки, заключавшей въ себѣ къ тому времени 900 томовъ. Въ этомъ году я купила Энциклопедію и словарь Морери. Никогда, драгоцѣнное ожерелье не доставляло мн больше наслажденія, чѣмъ эти книги; всѣ мои карманныя деньги уходили на покупку книгъ. Иностранные артисты, литераторы и министры всевозможныхъ иностранныхъ дворовъ, находившіеся въ Петербург и посѣщавшіе постоянно моего дядю, должны были платить дань моей безжалостной любознательности. Я разспрашивала ихъ объ ихъ странахъ, законахъ, образахъ правленія; я сравнивала ихъ страны съ моей родиной и во мнѣ пробудилось горячее желаніе путешествовать; но я думала, что у меня никогда не хватитъ на это мужества, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моихъ нервовъ не вынесутъ бремени болѣзненныхъ ощущеній, уязвленнаго самолюбія и глубокой печали любящаго свою родину сердца. Я думала, что достигла уже всего, и если бы кто-нибудь могъ бы тогда предсказать мнѣ страданія, ожидавшія меня, я бы положила конецъ своему существованію: у меня уже появлялось предчувствіе, подсказывавшее мнѣ, что я буду несчастна. Нѣжность, которую я питала къ брату моему, графу Александру, побуждала меня писать ему часто и аккуратно. Я писала ему два раза въ мѣсяцъ и сообщала ему городскія, дворцовыя и военныя новости. Этой перепискѣ я обязана сжатымъ и образнымъ слогомъ. Мнѣ хотѣлось заинтересовать его и сдѣлать ему удовольствіе, и худо ли, хорошо ли я пишу, своимъ слогомъ я обязана этимъ дневникамъ, которые я писала для горячо любимаго брата.
Въ ту же зиму великій князь, впослѣдствіи императоръ Петръ III, и великая княгиня, справедливо названная Екатериной Великой, пріѣхали къ намъ провести вечеръ и поужинать. Иностранцы обрисовали меня ей съ большимъ пристрастіемъ; она была убѣждена, что я все свое время посвящаю чтенію и занятіямъ, что и привлекло мнѣ ея уваженіе, оказавшее столь большое вліяніе на всю мою жизнь и вознесшее меня на такой пьедесталъ, о которомъ я никогда не смѣла и мечтать. Я смѣло могу утверждать, что кромѣ меня и великой княгини въ то время не было женщинъ, занимавшихся серьезнымъ чтеніемъ. Мы почувствовали взаимное влеченіе другъ къ другу, а, очарованіе, исходившее отъ нея, въ особенности когда она хотѣла привлечь къ себѣ кого-нибудь, было слишкомъ могущественно, чтобы подростокъ, которому не было и 16 лѣтъ, могъ ему противиться, и я навсегда отдала ей свое сердце; однако она имѣла въ немъ сильнаго соперника, въ лицѣ князя Дашкова, съ которымъ я была обручѣна; но вскорѣ и онъ проникся моимъ образомъ мыслей, и между ними исчезло всякое соперничество. — Великая княгиня осыпала меня своими милостями и плѣнила меня своимъ разговоромъ. Возвышенность ея мыслей, знанія, которыми она обладала, запечатлѣли ея образъ въ моемъ сердцѣ и въ моемъ умѣ, снабдившемъ ее всѣми аттрибутами, присущими богато одареннымъ природой натурамъ. Этотъ длинный вечеръ, въ теченіе котораго она говорила почти исключительно со мной одной, промѣлькнулъ для меня какъ одна минута. Онъ и сталъ первоначальной причиной многихъ событій, о которыхъ рѣчь будетъ ниже.
Однако мнѣ надо въ своемъ повѣствованіи вернуться къ іюлю и августу мѣсяцу, предшествовавшимъ этому вечеру. Мой дядя, его жена и дочь жили съ императрицей въ Петергофѣ и въ Царскомъ Селѣ; легкое нездоровье и любовь къ чтенію и покойной жизии задержали меня въ городѣ; я изрѣдка ѣздила въ итальянскую оперу и бывала только въ двухъ домахъ: у княгини Голицыной, которая очень любила меня, также какъ и ея мужъ, 65-ти лѣтній старикъ, человѣкъ очень интересный, и у госпожи Самариной, мужъ которой принадлежалъ къ числу приближенныхъ моего дяди и бывалъ у насъ положительно каждый день. Госпожа Самарина была какъ-то больна, и я пошла провести съ нею вечеръ и поужинать у нея, вслѣдствіе чего я отправила свою карету, приказавъ кучеру пріѣхать за мной къ одиннадцати часамъ вмѣстѣ съ моей горничной. Вечеръ былъ чудесный, и сестра госпожи Самариной предложила мнѣ отправить мою карету впередъ и пройтись съ ней пѣшкомъ до конца малолюдной улицы. Я согласилась, тѣмъ болѣе, что мнѣ необходимъ былъ моціонъ. He успѣли мы пройти и нѣсколькихъ шаговъ, какъ изъ боковой улицы вышелъ намъ навстрѣчу человѣкъ, показавшійся мнѣ великаномъ. Меня это поразило, и когда онъ былъ въ двухъ шагахъ отъ насъ, я спросила свою спутницу, кто это такой. Она назвала князя Дашкова. Я его никогда еще не видала. Будучи знакомъ съ Самариными, онъ вступилъ съ ней въ разговоръ и пошелъ рядомъ съ нами, изрѣдка обращаясь ко мнѣ съ какой-то застѣнчивой учтивостью, чрезвычайно понравившейся мнѣ. Впослѣдствіи я не прочь была приписывать эту встрѣчу и благопріятное впечатлѣніе, которое мы произвели другъ на друга, особому соизволенію Промысла Божія, котораго мы не могли избѣгнуть; такъ какъ если бы я слышала когда-нибудь его имя въ домѣ моего дяди, куда онъ не имѣлъ доступа, мнѣ пришлось бы одновременно услышать и неблагопріятные для него отзывы и узнать подробности одной интриги, которая разрушила бы всякіе помыслы о бракѣ съ нимъ. Я не знала, что онъ слышалъ и что ему было извѣстно обо мнѣ до этой встрѣчи; но несомнѣнно, его связь съ очень близкой моей родственницей, которую я не могу назвать, и его виновность передъ ней должны были отнять у него всякую мысль, всякое желаніе и всякую надежду на соединеніе со мной. Словомъ, мы не были знакомы другъ съ другомъ, и, казалось, бракъ между нами не могъ бы никогда состояться; но Небо рѣшило иначе. He было той силы, которая могла бы помѣшать намъ отдать другъ другу наши сердца и наша семья не поставила никакихъ препятствій нашему браку, а его мать, очень желавшая женить сына и тщетно и непрестанно умолявшая его выбрать жену, была внѣ себя отъ радости, когда узнала о принятомъ имъ рѣшеніи вступить въ бракъ. Хотя онъ и отвергъ невѣсту, намѣченную ею для него, она осталась довольна его выборомъ и тѣмъ, что онъ породнится съ нашей семьей. Какъ только князь убѣдился, что можетъ найти счастіе только въ бракѣ со мной, онъ, заручившись отъ меня согласіемъ поговорить объ этомъ съ моими родителями, попросилъ князя, Голицына просить руки у моего отца и дяди въ первый же разъ, какъ онъ будетъ въ Петергофѣ, и просить ихъ держать это обстоятельство въ тайнѣ до возвращенія его изъ Москвы, куда онъ отправился, чтобы испросить разрѣшеніе и благословеніе своей матери на нашъ бракъ.
До отъѣзда князя, Ея Величество пріѣхала однажды въ итальянскую оперу въ свою закрытую ложу, находившуюся рядомъ съ нашей. Ее сопровождали только мой дядя и Шуваловъ, и такъ какъ она намѣревалась ужинать послѣ оперы у моего дяди, я осталась дома, чтобы принять ее; князь былъ со мной. Императрица отнеслась съ большой добротой ко мнѣ и къ моему жениху и, какъ настоящая крестная мать, вызвавъ насъ въ сосѣднюю комнату, объявила, что знаетъ нашу тайну, похвалила сыновнее почтеніе и повиновеніе князя своей матери, пожелала намъ счастья, увѣряя насъ, что будетъ всегда принимать участіе въ нашей судьбѣ, и въ заключеніе сказала князю, что велитъ Бутурлину дать ему шестимѣсячный отпускъ для его путешествія. Доброта и очаровательная нѣжность, которыми Ея Величество насъ осчастливила, до того умиляли меня, что мое волненіе стало очевиднымъ и своей интенсивностью не могло не отозваться вредно на мнѣ. Императрица ласково потрепала меня по плечу и сказала:
— Успокойтесь, дитя мое; а то, пожалуй, подумаютъ, что я васъ бранила.
Я никогда не забыла этой сцены, еще сильнѣе привязавшей меня къ государынѣ, обнаружившей такое доброе сердце.
По возвращеніи своемъ изъ Москвы князь представился всей моей семьѣ, но свадьба наша была отложена до февраля вслѣдствіе тяжелой и опасной болѣзни моей тетки, жены канцлера; но и къ этому новому сроку моя тетка еще лежала въ постели, вслѣдствіе рецидива; поэтому наша свадьба была отпразднована безъ малѣйшаго блеска и намъ удалось уѣхать въ Москву только въ началѣ мая, когда здоровье моей тетки не внушало уже никакихъ опасеній. Передо мной открылся новый міръ, новая жизнь, которая меня пугала тѣмъ болѣе, что она ничѣмъ не походила на все то, къ чему я привыкла. Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностраннаго языка. Ея родня состояла все изъ стариковъ и старушекъ, которые относились ко мнѣ очень снисходительно, вслѣдствіе того, что мой мужъ былъ ихъ общимъ любимцемъ и всѣ они сильно желали, чтобы онъ женился, такъ какъ онъ былъ послѣдній князь Дашковъ; но я все-таки чувствовала, что они желали бы видѣть во мнѣ москвичку и считали меня почти чужестранкой. Я рѣшила заняться русскимъ языкомъ и вскорѣ сдѣлала большіе успѣхи, вызвавшіе единодушно одобреніе со стороны моихъ почтенныхъ родныхъ, въ отношеніи которыхъ я проявила до конца ихъ жизни нѣжную и почтительную заботливость, завоевавшую ихъ искреннюю дружбу, не ослабѣвшую даже послѣ смерти моего мужа, когда всякая другая женщина, 20-ти лѣтъ, могла бы считать соединявшія насъ родственныя узы расторгнутыми.
На слѣдующій годъ, 21-го февраля, я родила дочь; въ маѣ мѣсяцѣ мы уѣхали съ свекровью въ Троицкое. Въ обществѣ моего клавесина и моей библіотеки время для меня быстро летитъ. Въ іюлѣ мѣсяцѣ мы съ мужемъ посѣтили его орловскія помѣстья. Я была снова беременна, но дорогой князь окружилъ меня такимъ заботливымъ попеченіемъ, что это путешествіе не принесло мнѣ никакого вреда. Когда мы вернулись въ Москву, отпускъ моего мужа приходилъ къ концу и мы написали моему отцу, чтобы онъ испросилъ намъ разрѣшеніе его продлить. Императрица Елизавета была слаба и часто болѣла и ея приближенные стали ухаживать за наслѣдникомъ; кажется, это и доставило великому князю болѣе прямое командованіе лейбъ-гвардіи Преображенскимъ полкомъ, въ которомъ онъ числился подполковникомъ; мой мужъ былъ штабсъ-капитаномъ въ томъ же полку, такъ что пришлось испрашивать у великаго князя продленіе отпуска еще на пять мѣсяцевъ, дабы я могла оправиться послѣ родовъ. Великій князь, можетъ бытъ, думая сдѣлать любезность, объявилъ, что не разрѣшитъ отпуска, если князь, не пріѣдетъ на двѣ недѣли въ Петербургъ. Мой отецъ настаивалъ на томъ, чтобы мой мужъ пріѣхалъ, увѣряя его, что великій князь настроенъ очень дружественно. Я была безутѣшна и мысль о разлукѣ съ мужемъ меня такъ печалила, что я не могла даже наслаждаться его присутствіемъ, пока онъ былъ еще со мной, и съ грустью думала о горестной разлукѣ и печальномъ прощаніи. Такое состояніе духа отразилось на моемъ здоровьѣ, и когда, наконецъ, мой мужъ уѣхалъ 8-го января, я была такъ огорчена, что у меня сдѣлался жаръ,который скорѣй гнѣздился въ моихъ нервахъ и моемъ мозгу, чѣмъ въ крови; кажется, благодаря тому, что я упорно отказывалась принимать лекарства, предписанныя мнѣ докторами, черезъ нѣсколько дней у меня все прошло. Я много плакала и этимъ облегчила свое стѣсненное сердце и натянутые нервы и благодаря наступившей большой слабости и нѣжнымъ попеченіямъ моей младшей золовки я отложила въ сторону свое перо, которымъ собиралась писать день и ночь своему мужу. Не надо забывать, что мнѣ было всего 17 лѣтъ и что я страстно любила своего мужа. — Ихъ императорскіе высочества были очень милостивы къ нему и приглашали его принимать участіе въ катаньи на саняхъ, въ Ораніенбаумѣ, благодаря которому онъ простудился и схватилъ ангину. Но, зная, что его мать и жена будутъ сильно безпокоиться, если онъ не пріѣдетъ въ назначенный день, онъ выѣхалъ изъ Петербурга съ больнымъ горломъ. Во время путешествія онъ выходилъ изъ экипажа только для того, чтобы смочить горло чаемъ. Подъѣзжая къ московской заставѣ, онъ почувствовалъ, что потерялъ голосъ и не можетъ выговорить ни слова; зная, что его появленіе въ такомъ видѣ среди насъ могло бы повлечь за собой тяжелыя послѣдствія, такъ какъ его мать и жена теряли головы при малѣйшемъ его нездоровьи, онъ знакомъ объяснилъ своему лакею, что онъ желаетъ сперва поѣхать къ своей теткѣ Новосильцевой, чтобы прополоскать горло, дабы имѣть возможность сказать хоть нѣсколько словъ, пріѣхавъ къ намъ; но моя тетка, видя его совершенно больнымъ, заставила его лечь въ постель и послала за докторомъ. Чтобы не возбуждать нашихъ подозрѣній, рѣшили задержать почтовыхъ лошадей, чтобы на слѣдующій день пріѣхать къ намъ, какъ бы прямо изъ Петербурга; докторъ нашелъ, что князь начинаетъ потѣть, и велѣлъ ему оставаться въ постели до утра. Это было 1-го февраля, и хотя морозъ не былъ великъ, но безопаснѣе было не подвергать больного риску новой простуды. Однако то, что произошло у насъ послѣ пріѣзда князя, могло бы имѣть роковыя послѣдствія. Моя горничная, которая была моихъ лѣтъ и очень легкомысленна, знала, что у меня начались уже родовыя боли; моя свекровь и ея сестра, княгиня Гагарина, присутствовавшая при первыхъ моихъ родахъ, уже нѣсколько часовъ находились въ моей комнатѣ, вмѣстѣ съ акушеркой. Несмотря на это, воспользовавшись тѣмъ, что я вышла на минуту въ другую комнату, она объявила мнѣ, что мужъ мой пріѣхалъ. Я испустила крикъ, который, къ счастью, не былъ услышанъ моей свекровью, бывшей въ сосѣдней комнатѣ. Горничная стала умолять меня держать это въ тайнѣ, такъ какъ князь запретилъ объявлять намъ о своемъ прибытіи, такъ какъ, пріѣхавъ въ Москву, онъ остановился у своей тетки. Надо себѣ представить семнадцатилѣтнюю безумно влюбленную женщину, съ горячей головой, которая не понимала другого счастья какъ любить и быть любимою, и на богатства и знатность смотрѣла какъ на ненужное и тяжелое бремя, отягчавшее ея счастье и спокойствіе, чтобы вообразить, какое дѣйствіе произвели на меня необдуманныя слова моей горничной. Я собралась съ силами и съ самымъ спокойнымъ видомъ вернулась къ княгинѣ-матери и объявила, что болей у меня нѣтъ и что я приняла желудочныя колики за родовыя схватки, и что по всей вѣроятности роды будутъ продолжаться не менѣе двадцати часовъ, какъ и въ первый разъ; вслѣдствіе чего я и попросила ихъ удалиться къ себѣ, обѣщая, что, когда настанутъ настоящія боли, я позволю себѣ обезпокоить ихъ и пригласить къ себѣ. Когда онѣ ушли, я спросила акушерку, не желаетъ ли она за мной слѣдовать. Она вытаращила глаза и, сомнѣваясь въ моемъ здравомъ разсудкѣ, объяснила на своемъ силезскомъ нарѣчіи, что она не намѣрена поощрять безумнаго поступка, не желая отвѣчать передъ Богомъ за смерть невиннаго ребенка, такъ какъ она увѣрена, что я рожу черезъ нѣсколько часовъ. Въ отчаяніи отъ ея отказа, я съ волненіемъ разсказала ей, что хочу пойти въ сосѣднюю улицу навѣстить мужа, который должно быть боленъ или ранѣнъ, потому что не пріѣхалъ прямо домой, и что въ случаѣ ея отказа я пойду одна, причемъ прибавила, что придется идти пѣшкомъ.
— Господи, — воскликнула она, — это еще хуже!
— Ничего не подѣлаешь, — отвѣтила я, — окна спальни моей свекрови выходятъ во дворъ и она услышала бы шумъ, если бы я велѣла заложить сани, испугалась бы до смерти и кромѣ того не выпустила бы меня.
Наконецъ акушерка сжалилась надо мной и я вышла, поддерживаемая ею и старикомъ-лакеемъ, всегда читавшимъ вслухъ моей свекрови молитвы. Не успѣла я сойти двѣ или три ступеньки, какъ боли возобновились; тогда акушерка хотѣла заставить меня снова подняться въ свою комнату, но я вытянула ноги и, наваливаясь на нее всей тяжестью своего тѣла, старалась спуститься внизъ. Наконецъ мы съ остановками сошли съ лѣстницы и вышли на улицу; по дорогѣ къ дому нашей тетки схватки возобновлялись пять разъ.
Не понимаю, какъ я могла подняться по лѣстницѣ ея дома; очевидно, Господу богу было угодно, чтобы я вынесла эту муку.
Войдя въ комнату, гдѣ находился мой мужъ, и увидѣвъ его смертельную блѣдность, я упала въ обморокъ; меня безъ сознанія вынесли изъ дома, уложили на сани, на которыя положили матрацъ, привезли къ нашему дому и безшумно вынесли меня изъ саней, чтобы моя свекровь ничего не слыхала. Акушерка, мой добрый старикъ и трое лакеевъ снесли меня въ спальню, гдѣ я пришла въ сознаніе вслѣдствіе жестокихъ схватокъ. Я послала за свекровью, которая приказала себя разбудить въ случаѣ надобности. Было одиннадцать часовъ вечера, когда княгиня-мать и ея сестра пришли ко мнѣ. Не прошло и часу, какъ я родила сына Михаила. Когда моя свекровь на минуту отошла отъ меня, я велѣла своей горничной послать старика къ мужу, чтобы возвѣстить ему, что я благополучно разрѣшилась отъ бремени сыномъ. Впослѣдствіи князь приводилъ меня въ ужасъ своимъ разсказомъ о моемъ появленіи у его постели въ сопровожденіи акушерки и старика, и о моемъ обморокѣ. Будучи увѣренъ, что никто у насъ въ домѣ не знаетъ о его прибытіи, онъ сильно разсердился, увидавъ, что тайна не была соблюдена; узнавъ, что роды уже начались, онъ пришелъ въ ужасъ и хотѣлъ выскочить изъ постели; моя тетка бѣгала по комнатѣ, ломая себѣ руки, и только когда она ему сказала, что его мать спитъ и не знаетъ о происшедшемъ, ей удалось уговорить его лечь опять въ постель; когда же пришелъ старикъ, онъ снова бросился вонъ изъ постели, но вскорѣ его отчаяніе смѣнилось безумной радостью: онъ цѣловалъ старика-лакея, одарилъ его деньгами и, отказавшись лечь въ постель, велѣлъ немедленно же позвать священника и отслужить благодарственный молебенъ, такъ что, благодаря моей выходкѣ, моя тетка и весь ея домъ были всю ночь на ногахъ.
Въ шесть часовъ утра, когда его мать обыкновенно ѣздила къ ранней обѣднѣ, онъ велѣлъ заложить почтовыхъ лошадей и пріѣхалъ домой. Свекровь увидѣла его карету въѣзжающей во дворъ, вышла встрѣтить его на лѣстницу, но, увидѣвъ его блѣдное лицо и горло закутанное платками, бросилась внизъ, и если бы мой мужъ со свойственной ему ловкостью и силой не успѣлъ подхватить ее во-время, произошла бы еще одна трагическая сцена. Словомъ, чрезмѣрная любовь къ нему его жены и матери не мало измучили его за эти два дня. Онъ понесъ свою мать не въ ея комнату, а на нашу половину, и такимъ образомъ онъ могъ сразу пройти ко мнѣ. Наша радость, удвоенная пережитыми страхами, подкрѣпила наши силы; княгиня-мать, желая сохранить приличія[2], велѣла поставить кровать моего мужа въ его уборную, смежную съ моей спальней, и мы съ мужемъ испытывали муки Тантала: не могли ни видѣть другъ друга, ни разговаривать. Я чувствовала, что мужу моему было удобнѣе въ отдѣльной комнатѣ; сама же я была слишкомъ слаба, чтобы встать и пойти къ нему украдкой, такъ что мнѣ оставалось только плакать. Но вскорѣ мы придумали средство сообщаться. Свекровь приставила ко мнѣ старушку горничную, которая сидѣла со мной по ночамъ; она служила намъ Меркуріемъ; какъ только свекровь уходила, спать, мы писали другъ другу самыя нѣжныя записки, старушка носила ихъ; ночью, когда мои мужъ спалъ, я писала ему еще съ тѣмъ, чтобы онъ утромъ просыпаясь могъ получить письмо отъ меня изъ рукъ нашего услужливаго Меркурія. Это занятіе, внушенное безграничной нѣжностью, холоднымъ разсудительнымъ людямъ, которыхъ я въ свою очередь назову безсердечными, пожалуй покажется ребячествомъ — а у меня отъ постоянныхъ слезъ и писанія по вечерамъ стали болѣть глаза. Теперь, когда прошло уже сорокъ печальныхъ лѣтъ съ тѣхъ поръ, что я потеряла обожаемаго мужа, я радуюсь тому, что поддалась этому рѣбяческому влеченію. Мой Меркурій, очевидно опасаясь за мои глаза, на третій день выдал меня свекрови, которая побранила меня и даже погрозила, но уже значительно смягчившись, отнять у меня перо и бумагу. Къ счастію для насъ всѣхъ нарывъ въ горлѣ князя лопнулъ, лихорадка спала и онъ могъ сидѣть возлѣ меня. Мое выздоровленіе затянулось, но когда мнѣ удалось набраться хоть немного силъ, мои 17 лѣтъ быстро возстановили мое здоровье.
Мы не поѣхали въ деревню, такъ какъ должны были отправиться въ Петербургъ; я была рада повидаться съ родными и очутиться въ прежней обстановкѣ, съ дѣтства мнѣ знакомой и столь различной отъ склада московской жизни, когда я часто становилась втупикъ передъ нѣкоторыми странными обычаями, съ которыми мнѣ приходилось сталкиваться во многихъ домахъ: все такъ отличалось отъ того, какъ дѣлалось въ домѣ моего дяди — а домъ моего дяди представлялъ изъ себя дѣйствительно княжескій дворецъ въ самомъ изысканномъ европейскомъ вкусѣ — что часто я была въ большомъ затрудненіи.
Мы должны были вы ѣхать 10-го іюня, но различныя дѣла и просьбы моей свекрови задержали насъ, такъ что мы пріѣхали въ Петербургъ только 28-го іюня. Этотъ же день, годъ спустя, былъ самымъ славнымъ и достопамятнымъ днемъ для моей родины. И въ этотъ разъ онъ мнѣ показался сладостнымъ и счастливымъ; я съ любопытствомъ смотрѣла въ окно; Петербургъ мнѣ показался великолѣпнымъ и я надѣялась встрѣтить на улицѣ кого-нибудь изъ родныхъ; когда мы пріѣхали въ домъ, снятый моимъ мужемъ, я была какъ въ лихорадкѣ. Водворивъ свою дочь въ сосѣдней со мной комнатѣ, я отправилась къ отцу и къ дядѣ, но ни того, ни другого не застала дома.
На слѣдующій день отецъ объявилъ мнѣ, что, по приказанію императрицы, всѣ офицеры Преображенскаго полка съ женами, которые получили приглашеніе отъ ихъ императорскихъ высочествъ, должны были ѣхать въ Ораніенбаумъ. Мы съ мужемъ были въ ихъ числѣ. Мнѣ непріятно было подвергаться стѣсненіямъ придворной жизни и не хотѣлось разставаться съ дочерью. Тогда мой отецъ предложилъ намъ поселиться въ его домѣ, находившемся на полъ-пути между Петергофомъ и Ораніенбаумомъ, и я успокоилась. Вскорѣ мы переселились на новую квартиру и на слѣдующій же день поѣхали ко двору ихъ высочествъ.
Великій князь сказалъ мнѣ: «Если вы не хотите здѣсь жить, вы должны пріѣзжать каждый день, и я желаю, чтобы вы были больше со мной, чѣмъ съ великой княгиней». Я ничего не отвѣтила и рѣшила подъ всевозможными предлогами не ѣздить каждый день въ Ораніенбаумъ, а при своихъ посѣщеніяхъ пользоваться, насколько возможно, обществомъ великой княгини, которая оказывала мнѣ такое вниманіе, какимъ она не удостаивала ни одну изъ дамъ, жившихъ въ Ораніенбаумѣ.
Великій князъ вскорѣ замѣтилъ дружбу ко мнѣ его супрути и то удовольствіе, которое мнѣ доставляло ея общество; однажды онъ отвелъ меня въ сторону и сказалъ мнѣ слѣдующую странную фразу, которая обнаруживаетъ простоту его ума и доброе сердце:
— Дочь моя[3], помните, что благоразумнѣе и безопаснѣе имѣть дѣло съ такими простаками, какъ мы, чѣмъ съ великими умами, которые, выжавъ весь сокъ изъ лимона, выбрасываютъ его вонъ[4].
Я отвѣтила, что не понимаю смысла его словъ, и напомнила ему, что его августѣйшая тетка, императрица Елизавета, приказала намъ посѣщать и дворъ ея высочества. Я должна отдать справедливость моей сестрѣ, графинѣ Елизаветѣ, что она не требовала, чтобы я посвящала ей свое время. Она меня ничѣмъ не стѣсняла, а великій князь съ того времени вывелъ заключеніе, какъ мнѣ пришлось убѣдиться, что я просто дурочка. Все-таки мнѣ часто не удавалось уклониться отъ праздниковъ, которые великій князь задавалъ въ лагеряхъ; его высочество и его генералы сильно курили, но дымъ насъ не безпокоилъ, такъ какъ порывы вѣтра уносили его изъ палатки[5]. Эти празднества заканчивались обыкновенно баломъ и ужиномъ въ «зеленой» залѣ, стѣны которой были убраны еловыми и сосновыми вѣтвями. Въ лагерѣ и на праздникахъ, задаваемыхъ великимъ княземъ, говорили преимущественно на нѣмецкомъ языкѣ, а тѣ, кто имъ не владѣлъ, должны были знать по крайней мѣрѣ имена и общеупотребительныя выраженія, чтобы не стать предметомъ насмѣшекъ. Когда праздникъ происходилъ въ имѣніи, принадлежавшемъ великому князю, гдѣ домъ былъ невеликъ и не вмѣщалъ много народу, общество не было такъ многочисленно; послѣ чаю и пунша играли въ камни, довольно безсмысленную игру, которую великій князъ однако очень любилъ. Какъ это времяпрепровожденіе отличалось отъ тѣхъ часовъ, которые мы проводили у великой княгини, гдѣ царили приличіе, тонкій вкусъ и умъ! Ея императорское высочество относилась ко мнѣ съ возрастающимъ дружелюбіемъ; зато и мы съ мужемъ съ каждымъ днемъ все сильнѣе и сильнѣе привязывались къ этой женщинѣ, столь выдающейся по своему уму, по своимъ познаніямъ и по величію и смѣлости своихъ мыслей. Ей разрѣшалось одинъ разъ въ недѣлю ѣздить въ Петербургъ, гдѣ жила въ то время императрица, на свиданіе со своимъ сыномъ, великимъ княземъ Павломъ[6]. — Въ тѣ дни, когда она знала, что я не нахожусь въ Ораніенбаумѣ, она на обратномъ пути изъ Петергофа останавливалась у нашего дома, приглашала меня въ свою карету и увозила къ себѣ; я съ нею проводила остатокъ вечера. Въ тѣхъ случаяхъ, когда она сама не ѣздила въ Ораніенбаумъ, она меня извѣщала объ этомъ письмомъ, и такимъ образомъ между великой княгиней и мной завязалась переписка и установились довѣрчивыя отношенія, составлявшія мое счастье, такъ какъ я была такъ привязана къ ней, что, за исключеніемъ мужа, пожертвовала бы ей рѣшительно всѣмъ.
Когда настало время вернуться въ городъ, порядокъ вещей измѣнился. Я не видѣла больше великой княгини и мы только обмѣнивались довольно частыми записками. Однажды во время большого обѣда на 80 персонъ во дворцѣ, на которомъ присутствовала и великая княгяня, великій князь сталъ говорить про конногвардейца Челищева, у котораго была интрига съ графиней Гендриковой, племянницей императрицы Елизаветы. Подъ вліяніемъ вина и прусской солдатчины, онъ сказалъ, что для примѣра слѣдовало бы отрубить Челищеву голову, чтобы другіе офицеры не смѣли ухаживать за фрейлинами и родственницами государыни. Гольштинскіе приспѣшники не замедлили кивками головы и словами выразить свое одобреніе.
— Ваше императорское высочество, — возразила я, — я никогда не слышала, чтобы взаимная любовь влекла за собой такое деспотическое и страшное наказаніе, какъ смерть избранника сердца!
— Вы еще ребенокъ, — отвѣтилъ великій князь, — и не понимаете, что когда имѣешь слабость не наказывать смертью людей достойныхъ ея, то неминуемо водворяются неповиновеніе и всевозможные безпорядки.
— Ваше высочество, — продолжала я, — вы говорите о предметѣ, внушающемъ всѣмъ присутствующимъ неизъяснимую тревогу, такъ какъ, за исключеніемъ вашихъ почтенныхъ генераловъ, всѣ мы, имѣющіе честь быть вашими гостями, родились въ то время, когда смертная казнь ужъ не примѣнялась.
— Это-то и скверно, — возразилъ великій князь; — отсутствіе смертной казни вызываетъ много безпорядковъ и уничтожаетъ дисциплину и субординацію.
Всѣ молчали кругомъ, и разговоръ шелъ только между нами двумя.
— Повторяю, — добавилъ онъ, — что вы еще ребенокъ и не понимаете подобныхъ вещей.
— Сознаюсь, ваше императорское высочество, что я, дѣйствительно, ничего въ этомъ не понимаю; но я чувствую и знаю, что ваше высочество забыли, что императрица, ваша августѣйшая тетка, еще жива.
Взоры всѣхъ присутствующихъ устремились на меня. Великій князь въ отвѣтъ показалъ мнѣ языкъ (онъ дѣлалъ это и въ церкви по адресу священниковъ), чему я была очень рада, такъ какъ эта выходка доказывала, что онъ на меня не сердится, и избавляла меня отъ дальнѣйшихъ возраженій.
Такъ какъ среди приглашенныхъ было много гвардейцевъ и офицеровъ, служившихъ въ кадетскомъ корпусѣ, надъ которымъ великій князь имѣлъ фиктивную команду, то этотъ разговоръ сталъ вскорѣ извѣстенъ всему Петербургу и вызвалъ всеобщія и преувеличенныя похвалы по моему адресу. На слѣдующій день великая княгиня также отзывалась о немъ самымъ лестнымъ для меня образомъ. Я же не придавала ему никакого значенія, такъ какъ вслѣдствіе моей неопытности и незнанія свѣта и придворной жизни я не понимала еще, насколько опасно было исполнять то, что я считала долгомъ каждаго честнаго человѣка: всѣгда говорить правду. Я не знала, что то, что̀ мнѣ проститъ самъ государь, царедворцы его никогда не забудутъ. Однако, этому маленькому обстоятельству, въ связи еще съ нѣсколькими другими въ такомъ же родѣ, я обязана тѣмъ, что у меня составилась репутація искренней и твердой патріотки, и благодаря этому нѣкоторые офицеры не колеблясь облекли меня своимъ довѣріемъ.
Болѣзнь императрицы Елизаветы усиливалась съ каждымъ днемъ. Вся моя семья и въ особенности мой дядя, канцлеръ, были погружены въ глубокую печаль, которую я искренно раздѣляла, такъ какъ любила всѣмъ сердцемъ императрицу, мою крестную мать; и кромѣ того, мое пребываніе въ Ораніенбамѣ открыло мои глаза на то, что ожидало мою родину, когда на престолъ вступитъ государь ограниченный, необразованный, не любившій свой народъ и ставившій себѣ въ заслугу свое подчиненіе прусскому королю, котораго онъ величалъ въ кругу своихъ друзей своимъ «господиномъ».
Въ половинѣ декабря я заболѣла и пролежала нѣкоторое время въ постели; но, узнавъ, что государынѣ остается всего нѣсколько дней жизни, я 20-го декабря одѣла теплые сапоги, закуталась въ шубу и, выйдя изъ кареты, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ деревяннаго дворца на Мойкѣ, занимаемаго императрицей и императорской фамиліей, несмотря на свое недомоганіе, пошла пѣшкомъ во дворецъ и взошла по маленькой лѣстницѣ, о существованіи которой я знала черезъ людей ихъ высочествъ, съ цѣлью незамѣтно проникнуть въ столь поздній часъ въ покои великой княгини (было двѣнадцать часовъ ночи). По счастливой случайности первая камеристка ея высочества, Екатерина Ивановна, попалась мнѣ навстрѣчу въ сѣняхъ и такимъ образомъ избавила меня отъ возможныхъ непріятностей, такъ какъ я вовсе не знала внутренняго расположенія дворца и могла легко попасть въ комнаты лакеевъ Петра III, вмѣсто аппартаментовъ его супруги. Я назвала себя и сказала, что мнѣ надо видѣть великую княгиню.
— Она въ постели, — отвѣтила она.
— Все равно, — возразила я, — мнѣ непремѣнно надо съ ней поговорить.
Я съумѣла внушить ей довѣріе и она, впустивъ меня въ пріемную, пошла доложить обо мнѣ ея высочеству. Великая княгиня была крайне удивлена и не хотѣла вѣрить словамъ Екатерины Ивановны, такъ какъ знала, что я больна, и не могла себѣ представить, чтобъ я пришла пѣшкомъ, въ сильный морозъ, и рискнула проникнуть во дворецъ, гдѣ всѣ ходы и выходы были строго охраняемы.
— Впустите ее, ради Бога, — воскликнула она.
Я вошла. Великая княгиня, дѣйствительно, была въ постели; она посадила меня на кровать и отказалась меня слушать, пока я не согрѣю свои ноги.
Когда я немного пришла въ себя и отогрѣлась, она меня спросила:
— Что привело васъ въ такой поздній часъ ко мнѣ, дорогая княгиня, и заставило васъ рисковать вашимъ здоровьемъ, столь драгоцѣннымъ для меня и для вашего супруга?
— Ваше высочество, — отвѣтила я, — я не могла дольше противиться потребности узнать, какими средствами можно разсѣять грозовыя тучи, которыя собираются надъ вашей головой. Ради Бога, довѣрьтесь мнѣ; я заслуживаю вашего довѣрія и надѣюсь стать еще болѣе достойной его. Скажите, какіе у васъ планы? Чѣмъ вы думаете обезпечить свою безопасность? Императрицѣ остается всего нѣсколько дней, можетъ быть — нѣсколько часовъ жизни; могу ли я быть вамъ полезной? скажите мнѣ, что мнѣ дѣлать.
Великая княгиня залилась слезами; она прижала мою руку къ своему сердцу и сказала:
— Я не умѣю вамъ выразить, насколько я вамъ благодарна, моя дорогая княгиня. Повѣрьте мнѣ, что я довѣряю вамъ безгранично и говорю чистѣйшую правду; у меня нѣтъ никакого плана, я не могу ничего предпринять и я хочу и должна мужественно вынести все, что меня ожидаетъ; единственная моя надежда на Бога; предаю себя въ Его руки.
— Въ такомъ случаѣ за васъ должны дѣйствовать ваши друзья, — отвѣтила я, — и я не останусь позади другихъ въ рвеніи и жертвахъ, которыя я готова принести вамъ.
— Ради Бога, княгиня, не подвергайте себя опасности изъ-за меня и не навлекайте на себя несчастій, о которыхъ я буду вѣчно скорбѣть. Да и что можно сдѣлать?
— Пока я, конечно, ничего еще вамъ не могу сказать, но смѣю васъ увѣрить, что я васъ своими дѣйствіями не скомпрометирую, и если и пострадаю, то пострадаю одна и вамъ никогда не придется вспоминать о моей преданности къ вамъ въ связи съ личнымъ горемъ или несчастіемъ.
Великая княгиня хотѣла со мной еще поговорить и предостеречь меня отъ моего рвенія, энтузіазма и неосторожности, неразлучной съ неопытностью моего семнадцатилѣтняго возраста; но я прервала ее и сказала, поцѣловавъ ей руку: — Я не могу дольше остаться съ вами, не рискуя подвергнуть непріятностямъ насъ обѣихъ.
Она бросилась ко мнѣ на шею, и мы нѣсколько минутъ сидѣли, крѣпко обнявшись. Наконецъ я встала съ ея постели и, оставивъ ее въ сильномъ волненіи, сама едва добрела до своей кареты.
Каково было удивленіе моего мужа, когда, вернувшись домой, онъ не засталъ своей больной жены. Однако, ему пришлось безпокоиться недолго, такъ какъ я пріѣхала тотчасъ же по его возвращеніи. Когда я ему разсказала, гдѣ я была, и сообщила свое твердое рѣшеніе послужить моему отечеству и спасти великую княгиню, онъ меня вполнѣ одобрилъ и похвалилъ выше всякой мѣры, хотя и безпокоился за вліяніе моей ночной прогулки на мое слабое здоровье. Мой мужъ задержался у моего отца и вознаградилъ меня за мою усталость, тревогу и за опасность, которой я подвергалась, передавъ мнѣ часть своего разговора съ нимъ, не оставившаго во мнѣ сомнѣнія въ томъ, что онъ если и не высказывалъ, то во всякомъ случаѣ раздѣлялъ опасенія истинныхъ патріотовъ насчетъ результатовъ воцаренія новаго государя по смерти Елизаветы.
Примѣчанія[править]
- ↑ Марія, въ замужествѣ графиня Бутурлина, и Елизавета, впослѣдствіи Полянская.
- ↑ Согласно установившемуся обычаю, родные и друзья приносили поздравленія роженицѣ.
- ↑ Онъ былъ моимъ крестнымъ отцомъ.
- ↑ Я часто вспоминала эти слова впослѣдствіи и благодаря случайности узнала, изъ какого источника они исходили и кто ихъ подсказалъ моему крестному отцу.
- ↑ Эти гольштинскіе генералы набирались большею частью изъ прусскихъ унтеръ-офицеровъ или нѣмецкихъ сапожниковъ, покинувшихъ родительскіе дома. Кажется, никогда въ Россіи не бывало генераловъ менѣе достойныхъ своего чина, за исключеніемъ развѣ гатчинскихъ генераловъ Павла I.
- ↑ Великій князь проявлялъ по отношенію къ сыну полное равнодушіе и никогда его не посѣщалъ.