[246 ]
ЛѢСНИКЪ И СОЛОВЕЙ.
Одинъ лѣсникъ, душою огрубѣлой,
Былъ врагъ созвучій, въ слѣпотѣ своей;
При свѣтѣ звѣздъ, и подъ луною бѣлой,
Ему былъ ненавистенъ соловей,
5 Что пѣлъ въ лѣсу, надъ доломъ усыпленнымъ;
Какъ по лугамъ, журча, бѣжитъ ручей,—
Какъ лунный свѣтъ горитъ во мракѣ сонномъ,
Какъ тубероза, въ Индіи, дыша,
Поитъ равнину духомъ благовоннымъ,
10 И жизнь ея небесно-хороша,—
Такъ соловей въ лѣсу поетъ, счастливый,
Отъ звука къ звуку радостно спѣша,
Съ заката до тѣхъ поръ, когда надъ ивой
Разсвѣтная заискрится звѣзда,—
15 И внемлетъ міръ въ усладѣ молчаливой;
[247 ]
Въ узоры звѣздъ замкнувшись навсегда,
Внимаетъ небо; замерли, мечтая,
Земля и безглагольная вода;
Фіалка поблѣднѣла, расцвѣтая,
20 Внимаютъ розы, волны, облака.
Лучи свѣтилъ, и травка молодая,
И каждое дыханье вѣтерка,
И сонмы птицъ, и бабочка ночная,
Что серебрясь, порывисто-легка,
25 Изъ гроба колыбели улетая,—
Какъ тотъ, кто въ слишкомъ дальнюю влюбленъ,—
Спѣшитъ къ звѣздѣ, какъ будто золотая
Звѣзда, которой дышетъ небосклонъ,
Свѣча земли, и бабочка не знаетъ,—
30 Какъ тотъ, кто здѣсь любовью ослѣпленъ,—
Что, низкая, она полетъ свершаетъ
Къ чрезмѣрной невозможной высотѣ,
И неба не достигнувъ погибаетъ,—
И все кругомъ, что замерло въ мечтѣ,
35 Что въ храмѣ ночи дышетъ обожаньемъ,
Внимаетъ полнозвучной красотѣ,
И чудится, что тѣмъ очарованьемъ,
Той бурей звонкой пѣсни соловья
Окутанъ міръ, исполненный вниманьемъ,—
40 Вокругъ всѣхъ формъ и ликовъ бытія
Безбрежность звуковъ вьется пеленою,
И лишь въ одной душѣ шипитъ змѣя.
. . . . . . . . . . . . . . .
Онъ съ топоромъ вернулся и съ пилою,
Деревья убивалъ онъ цѣлый день,
45 А каждое изъ нихъ, своей душою,
[248 ]
Лѣсною нимфой было, мглу и тѣнь
Рождало, и листами кружевными
Лелѣяло прохладу, сонъ и лѣнь;
Въ зеленой мглѣ, какъ будто въ свѣтломъ дымѣ,
50 Среди вѣтвей дремали вѣтерки,
Дожди, блистая, каплями живыми
Съ нихъ падали, прозрачны и легки,
Какъ слезы счастья, чуждыя печали;
И колыбелью нѣжные листки
55 Они для птицъ заботливо сплетали,
И блѣдные влюбленные цвѣты,
Какъ облака, прохладою питали,
А тамъ вверху, гдѣ въ нѣгѣ красоты
Прильнула вѣтка къ вѣткѣ поцѣлуемъ,
60 Какъ будто въ пышный храмъ сплелись листы,—
Различенъ этотъ міръ, неописуемъ,
Столица вѣтокъ, листьевъ и стволовъ,
Ихъ мракъ зеленый вѣтеркомъ волнуемъ,
Молитвенныхъ какъ бы исполненъ словъ,
65 И нѣжностью безчисленныхъ узоровъ
Онъ каждый мигъ—другой, онъ вѣчно-новъ
Для восхищенныхъ созерцаньемъ взоровъ;
Дрожатъ, шуршатъ, качаются листы,
Слагаются въ измѣнчивость уборовъ,
70 Здѣсь дышетъ сложность нѣжной красоты,
Воздушность блесковъ, звуковъ, аромата,
Здѣсь шепчутъ убѣдительно мечты;
Духъ бури, что порывами богата,
Поетъ напѣвъ, мѣняясь каждый часъ,
75 И каждый звукъ уходитъ безъ возврата,
[249 ]
Въ умѣ встаетъ онъ сказкой каждый разъ,
Рождаясь на невѣрное мгновенье,
И этотъ духъ вѣтровъ незримъ для глазъ.
. . . . . . . . . . . . . . .
Напѣвъ Дріадъ—восторгъ самозабвенья,
80 Но въ мірѣ слишкомъ много лѣсниковъ,
Они не видятъ въ пѣснѣ—откровенья,
И мучаютъ звенящихъ соловьевъ.