Мнѣ пришло въ голову, чего я никогда достаточно не цѣнилъ женщинъ. Хотя я никогда не былъ особенно сентименталенъ, все же я всегда находился въ женской атмосферѣ. Моя мать и сестры всегда жили со мной, и я всегда стремился какъ-нибудь уйти отъ нихъ, такъ какъ онѣ страшно надоѣдали мнѣ своими заботами о моемъ здоровьѣ и своими періодическими вторженіями въ мою берлогу, превращая въ ней безпорядочный порядокъ, которымъ я такъ гордился, въ еще большій безпорядокъ, хотя на видъ и болѣе красивый. Я ничего не могъ найти послѣ ихъ посѣщенія. Но теперь, увы, какъ пріятно было бы почувствовать ихъ присутствіе и услышать шелестъ ихъ юбокъ, который я прежде такъ искренно неиавидѣлъ! Я увѣренъ, что если я когда-нибудь снова попаду домой, то больше не буду раздражаться противъ нихъ. Пусть онѣ лѣчатъ меня и пичкаютъ лѣкарствами съ утра и до самаго вечера; пусть метутъ мою комнату и вытираютъ въ ней пыль хоть каждую минуту — я буду только лежать на спинѣ, слѣдить за ними и благодарить Бога, что у меня есть мать и сестры.
Эти мысли подняли во мнѣ много вопросовъ. Гдѣ матери всѣхъ этихъ двадцати человѣкъ, которые находятся сейчасъ на Призракѣ? Меня вдругъ поразила мысль, что это очень неестественно и нездорово, чтобы мужчины были совершенно отдѣлены отъ женщинъ и шатались по бѣлу свѣту сами. Неизбѣжнымъ результатомъ этого раздѣленія половъ являлись грубость и озвѣрѣніе. Эти люди должны были бы имѣть женъ, сестеръ и дѣтей; тогда они были бы способны къ мягкимъ, нѣжнымъ чувствамъ и къ сочувствію. Но ни одинъ изъ нихъ не былъ женатъ. Цѣлые годы ни одинъ изъ нихъ не приходилъ въ соприкосновеніе ни съ одной хорошей женщиной. Въ ихъ жизни не было равновѣсія. Ихъ мужественность, которая сама по себѣ животна, черезчуръ развита въ нихъ; другая же сторона ихъ натуры — женственная, точно такъ же, какъ ихъ духовныя силы, была очень плохо развита и, въ сущности, совершенно атрофирована.
Они представляютъ собою компанію холостяковъ, постоянно грызущихся другъ съ другомъ и становящихся отъ этого съ каждымъ днемъ все жесточе и черствѣе. Иногда мнѣ кажется невозможнымъ, чтобы они имѣли матерей. Кажется, что они какія-то поруживотныя, получеловѣческія существа, особая раса, въ которой нѣтъ половъ; что они вылупились изъ яйца на солнцѣ, какъ вылупляются черепахи, и что всю свою жизнь они живутъ въ порокѣ и скотствѣ и затѣмъ умираютъ такъ же некрасиво, какъ жили. Эти новыя идеи возбудили мое любопытство, и я вечеромъ разговорился съ Іогансеномъ — это были первыя слова, которыми онъ удостоилъ меня съ самаго начала путешествія. Онъ покинулъ Швецію, когда ему было восемнадцать лѣтъ; теперь ему тридцать восемь и за все это время онъ ни разу не былъ дома. Онъ встрѣтилъ своего односельчанина года два тому назадъ въ какомъто матросскомъ кабачкѣ въ Чили и узналъ отъ него, что его мать еще жива.
— Она должно быть теперь очень ужъ стара, — сказалъ онъ, задумчиво глядя на компасъ, и затѣмъ вдругъ бросилъ сердитый взглядъ на Гэрисона, который повернулъ руль на лишній румбъ.
— Когда вы ей писали въ послѣдній разъ?
Онъ сталъ громко высчитывать:
— Въ восемьдесятъ первомъ — нѣтъ; въ восемьдесятъ второмъ — нѣтъ; въ восемьдесятъ третьемъ! Да, въ восемьдесятъ третьемъ. Значитъ десять лѣтъ тому назадъ. Изъ одного маленькаго порта на Мадагаскарѣ.
— Видите ли, — продолжалъ онъ, какъ будто обращаясь къ своей забытой матери, — каждый годъ я собирался ѣхать домой. Такъ для чего же было писать? Вѣдь черезъ годъ я все равно пріѣхалъ бы. Но затѣмъ что-нибудь случалось, и я не ѣхапъ. Но теперь я боцманъ, и когда получу свою долю въ Фриско, такъ долларовъ около пятисотъ, то сяду на парусникъ, который пойдетъ черезъ Горнъ на Ливерпуль, и это дастъ мнѣ еще немного денегъ; а оттуда я уже заплачу за свой проѣздъ до дому. Тогда ужъ матери больше не придется работать.
— Но развѣ она еще работаетъ? Сколько же ей лѣтъ?
— Около семидесяти, — отвѣчалъ онъ. И затѣмъ хвастливо прибавилъ: — У насъ работаютъ съ рожденья и до смерти. Вотъ почему мы такъ долго живемъ. Я буду жить до ста лѣтъ.
Я никогда не забуду этого разговора. Это были послѣднія слова, которыя я слышалъ отъ него. Можетъ быть они были послѣднія, которыя онъ вообще произнесъ. Ибо затѣмъ произошло слѣдующее: спустившись въ каюту, чтобы потушить огонь, я рѣшилъ, что было слишкомъ душно, чтобы спать внизу. Была тихая, теплая ночь. Мы уже вышли изъ области пассатовъ, и Призракъ теперь еле подвигался впередъ. Я взялъ подъ мышку свою подушку и одѣяло и вышелъ на палубу.
Когда я проходилъ между Гэрисономъ и компасомъ, который находился у самой крыши каюты, я замѣтилъ, что Гэрисонъ на три румба уклонился отъ курса. Думая, что онъ спить и желая спасти его отъ выговора, если не чего-нибудь похуже, я заговорилъ съ нимъ. Но онъ не спалъ. Его глаза были широко раскрыты. Онъ, казалось, былъ чѣмъ-то очень возбужденъ и даже не могь отвѣтить мыѣ.
— Въ чемъ дѣло, — спросипъ я. — Вы больны?
Онъ покачалъ головой и глубоко вздохнулъ, какъ бы пробуждаясь отъ глубокаго сна.
— Въ такомъ случаѣ, лучше держитесь курса, — сказалъ я укоризненно.
Онъ повернулъ на нѣсколько румбовъ; я снова взялъ свои вещи и собирался итти, но вдругь замѣтилъ какое-то движеніе на ютѣ; всмотрѣвшись, я увидѣлъ, что чья-то жилистая рука цѣпко хватается за край борта; затѣмъ рядомъ съ нею появилась вторая рука. Я остолбеыѣлъ отъ изумленія. Что за гость являлся къ намъ изъ морской глубины? Кто бы это ни былъ, я зналъ, что онъ карабкается на бортъ по веревкѣ лота. Я увидѣлъ голову, мокрые волосы и затѣмъ… глаза и лицо Волка Ларсена. На его правой щекѣ виднѣлась кровь, которая текла изъ раны на головѣ.
Онъ быстро перепрыгнулъ черезъ бортъ и бросилъ быстрый взглядъ на рулевого. Морская вода потоками струилась съ него. Она даже слегка плескалась, что на минуту отвлекло мое вниманіе. Когда онъ сдѣлалъ шагъ по направленію ко мнѣ, я инстинктивно отшатнулся, ибо я видѣлъ въ его глазахъ смерть.
— Ничего, Гёмпъ, не бойтесь, — сказалъ онъ пониженнымъ голосомъ. — Гдѣ боцманъ?
Я отрицательно поначалъ головой.
— Іогансенъ! — позвалъ онъ тихо. — Іогансенъ!
— Гдѣ онъ? — спросилъ онъ, обращаясь къ Гэрисону.
Молодой парень, казалось, уже пришелъ въ себя, потому что довольно внятно отвѣтилъ:
— Я не знаю, сэръ. Я видѣлъ, что онъ пошелъ на бакъ нѣсколько минуть тому назадъ.
— Я тоже пошелъ съ нимъ на бакъ. Но вы ви дите, что я теперь пришелъ съ другой стороны. Вы можете объяснить это?
— Вы, должно-быть, были за бортомъ, сэръ?
— Не посмотрѣть ли мнѣ въ «третьемъ классѣ», сэръ, онъ можетъ быть тамъ? — спросилъ я.
Волкъ Ларсенъ отрицательно покачалъ голо вой. — Вы его тамъ все равно не найдете, Гёмпъ. Впрочемъ достаточно и васъ. Пойдемте. Оставьте пока вашу постель.
Я послѣдовалъ за нимъ. На суднѣ все было тихо.
— Эти проклятые охотники, — сказалъ онъ, — такъ облѣнились, что не могутъ выстоять даже четырехчасовую вахту.
На бакѣ мы нашли трехъ спящихъ матросовъ. Онъ повернулъ ихъ головы и посмотрѣлъ имъ въ лица. Это и были вахтенные; обыкновенно въ хорошую погоду вахтенные спали, за исключеніемъ старшаго, рулевого и сторожевого.
— Кто изъ васъ сторожевой? — спросилъ Лар сенъ.
— Я, сэръ, — отвѣтилъ съ легкой дрожью въ голосѣ Голіокъ, одинъ изъ матросовъ. — Я задремалъ, сэръ, только сію минуту. Мнѣ очень жаль, сэръ. Это никогда больше не повторится.
— Вы что-нибудь слышали или видѣли ва палубѣ?
— Нѣтъ, сэръ, я…
Но Волкъ Ларсенъ, презрительно фыркнувъ, повернулся и ушелъ, оставивъ въ недоумѣніи оторопѣлаго матроса, который никакъ не могъ повѣрить, что такъ легко отдѣлался.
— Тише теперь, — предупредилъ меня шопотомъ Волкъ Ларсенъ, нагибаясь, чтобы спуститься въ люкъ кубрика. Я послѣдовалъ за нимъ съ замирающимъ сердцемъ.
Была пролита кровь, и не по своей же прихоти Волкъ Ларсенъ очутился за бортомъ съ пробитой головою. Къ тому же и Іогансенъ куда-то исчезъ… Я въ первый разъ спускался въ кубрикъ и никогда не забуду впечатлѣнія, которое онъ на меня произвепъ. Онъ находился непосредственно на самомъ носу шхуны и имѣлъ форму треугольника, по тремъ стѣнамъ котораго стояли койки въ два ряда; всего ихъ было двѣнадцать. Онъ былъ не больше передней моей квартиры, но въ немъ были ску чены двѣнадцать человѣкъ, которые тамъ и ѣли, и спали, и проводили значительную часть сутокъ. Моя спальня дома была невелика, но она свободно могла вмѣстить двѣнадцать такихъ кубриковъ, а, принимая во вниманіе высоту, то й всѣ двадцать.
Въ кубрикѣ пахло чѣмъ-то кислымъ и затхлымъ, и при слабомъ свѣтѣ качающейся морской лампы я увидѣлъ, что стѣны были густо увѣшаны мор скими сапогами, непромокаемыми плащами и одеждой всѣхъ сортовъ, чистой и грязной. Все это качалось взадъ и впередъ при каждомъ качаніи судна и производило звукъ, похожій на шелестъ деревьевъ. По временамъ сапогъ съ глухимъ стукомъ ударялся о стѣну; и хотя волненіе было сравнительно ничтожно, тѣмъ не менѣе слышался безпрерывный скрипъ досокъ и переборокъ и шумъ воды подъ самымъ поломъ.
Но спящіе не слышали ничего этого. Ихъ было восемь человѣкъ, и въ тепломъ, спертомъ воздухѣ стоялъ стонъ отъ ихъ храпа, вздоховъ и нечленораздѣльнаго бормотанія, сопровошдающихъ обык новенно сонъ человѣка-животнаго… Но спали ли они? И всѣ ли спали? Чтобы узнать это, Волкъ Ларсенъ примѣнилъ испытаніе, напомнившее мнѣ одну новеллу Бокаччіо.
Ларсенъ снялъ морскую лампу изъ ея качаю щейся подставки и передалъ ее мнѣ. Затѣмъ онъ началъ осмотръ съ первыхъ коекъ. На верхней изъ нихъ лежалъ Уфти-Уфти, канака, великолѣпный морякъ, прозванный такъ своими товари щами. Онъ спалъ, лежа на спинѣ, и дышалъ тихо какъ женщина. Одна рука у него была подъ го ловой, другая лежала поверхъ одѣяла. Волкъ Ларсенъ взялъ его за руку и сталъ считать пульсъ. Канака, проснулся такъ же спокойно, какъ и спалъ. Тѣло его не шевельнулось, только большіе, черные глаза широко открылись и, не мигая, смотрѣли въ наши лица. Волкъ Ларсенъ приложилъ папецъ къ губамъ въ знакъ молчанія, и глаза снова закрылись. На нижней койкѣ лежалъ Луисъ, толстый, горячій и потный, и спалъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ. Пока Волкъ Ларсенъ держалъ его руку, онъ пошевелился и повернулся на бокъ и забормоталъ что-то нелѣпое и непо нятное.
Убѣдившись въ томъ, что и онъ дѣйствительно спалъ, Волкъ Ларсенъ прошелъ къ слѣдующимъ двумъ койкамъ, и при свѣтѣ лампы мы увидали, что ихъ занимали Личъ и Джонсонъ.
Волкъ Ларсенъ нагнулся къ нижней койкѣ, чтобы пощупать пульсъ Джонсона, а я стоялъ рядомъ и держалъ лампу; вдругъ надъ верхней койкой показалась голова Лича. Онъ внимательно смотрѣлъ, что дѣлается внизу, и, должно-быть, угадалъ хитрость Волка Ларсена и тотчасъ же понялъ вѣрность его способа разслѣдованія, ибо въ ту же минуту лампа была выбита изъ моихъ рукъ, и кубрикъ погрузился въ абсолютную тем ноту. Личъ въ тотъ же моментъ спрыгнулъ прямо на Волка Ларсена.
Послышалось яростное хрипѣніе Волка Лар сена и кровожадное рычаніе Лича. Джонсонъ, должно-быть, тотчасъ же присоединился къ нему, и я понялъ, что его покорное, угодливое поведеніе на палубѣ въ теченіе послѣднихъ дней было только хитростью.
Я былъ такъ испуганъ этой дракой въ темнотѣ, что у меня не хватило духу даже подняться на лѣстницу. Я снова почувствовалъ мучительное сжатіе желудка, которое появлялось у меня всегда, когда я видѣлъ физическое насиліе. Хотя я ничего и не видѣлъ, но зато слышалъ мягкіе, глухіе удары кулаковъ по тѣламъ, глухое паденіе тѣлъ, тяжелое дыханіе, возню, вскрикиваніе отъ боли.
Въ заговорѣ убить капитана и боцмана, вѣроятно, принимали участіе многіе, ибо по звукамъ я могъ догадаться, что къ Личу и Джонсону быстро присоединились другіе товарищи.
— Дайте поскорѣе ножъ! — вскричалъ Личъ.
— Бей его по головѣ! Надо размозжить ему голову! — послышался крикъ Джонсона.
Послѣ перваго рычанья Волкъ Ларсенъ не издалъ больше ни звука. Онъ молча и мрачно боролся за свою жизнь. Его положеніе было без надежно; его съ самаго начала повалили на полъ, и, несмотря на всю свою чудовищную силу, онъ не могъ подняться.
Меня самого тоже придавили ихъ копошащіяся тѣла, при чемъ порядкомъ таки ушибли, но мнѣ удалось влѣзть въ пустую нижнюю койку и такимъ образомъ уйти съ дороги.
— Товарищи, сюда! Теперь онъ не уйдетъ! — услышалъ я голосъ Лича.
— Кто? — спрашивали тѣ, которые дѣйствительно спали и которые, проснувшись, не пони мали, что происходить вокругъ.
— Подлый боцманъ, — задыхаясь отъ усилія, лукаво отвѣчалъ Личъ.
Этотъ отвѣтъ былъ встрѣченъ криками радости, и съ этого момента на Волка Ларсена навалилось семь сильныхъ людей (я думаю, что Луисъ не принималъ участія въ свалкѣ).
— Эй, что тамъ у васъ? — услышалъ я вдругъ голосъ Латимера, который кричалъ сверху, не рѣшаясь спуститься въ этотъ адъ, бушевавшій въ темнотѣ.
— Дастъ ли мнѣ кто-нибудь ножъ? Дайте же скорѣе! — молилъ Личъ.
Сама многочисленность нападавшихъ была при чиной безпорядка. Она парализовала ихъ усилія, въ то время, какъ Волкъ Ларсенъ медленно, но безпрестанно, подвигался къ своей цѣли — къ лѣстницѣ. Хотя было совершенно темно, но по звукамъ я угадывалъ, что онъ достигаетъ ея. Никто, кромѣ истиннаго гиганта, не могъ совершить того, что совершилъ онъ. Мало-по-малу, благодаря своей чудовищной силѣ, онъ сумѣлъ подняться на ноги, хотя семь человѣкъ тянули его внизъ, и затѣмъ со ступеньки на ступеньку, борясь руками и ногами, онъ выползъ таки наверхъ. Послѣднюю стадію борьбы я уже видѣлъ: Латимеръ досталъ, наконецъ, фонарь и держалъ его такъ, что свѣтъ его озарялъ всю внутренность кубрика. Волкъ Ларсенъ былъ уже почти на верху, но я не видѣлъ его; зато мнѣ хорошо была видна живая кисть людей, уцѣпившихся за него. Они копошились вокругъ него, словно какой-то огромный, многоногій паукъ, который качался взадъ и вдередъ вмѣстѣ съ мѣрными качаніями судна. Мало-по-малу, съ длинными промежут ками, вся масса поднималась вверхъ. Однажды она покачнулась и чуть не упала назадъ, но затѣмъ снова крѣпко уцѣлилась и снова стала подниматься вверхъ.
— Кто это? — вскричалъ Латимеръ.
При свѣтѣ фонаря я увидѣлъ его испуганное лицо въ отверстіи люка.
— Ларсенъ, — услышалъ я глухой голосъ изъ массы.
Латимеръ протянулъ внизъ свою свободную руку; навстрѣчу потянулась другая рука и уцѣпилась за нее. Латимеръ потянулъ — вся масса быстро поднялась на двѣ ступеньки. Затѣмъ дру гая рука Волка Ларсена достала край люка и уцѣпилась за него. Кисть человѣческихъ тѣлъ продолжала еще качаться на лѣстницѣ, матросы крѣпко цѣплялись за своего убѣгающаго врага. Но затѣмъ они начали отпадать, ихъ толкали объ острый край люка, пинали ногами, который теперь стали снова могучими. Личъ отсталъ послѣднимъ, упавъ навзничь съ верхушки лѣстницы на головы и плечи своихъ товарищей, копошив шихся внизу. Волкъ Ларсенъ и фонарь исчезли, и мы остались въ темнотѣ.