Я не могу сказать, чтобы положеніе боцмана доставило мнѣ какое-нибудь удовольствіе кромѣ того, что не нужно было больше мыть посуды. Я не зналъ даже самыхъ простѣйшихъ обязанностей боцмана и мнѣ пришлось бы плохо, если бы матросы не относились ко мнѣ такъ хорошо. Я не зналъ ничего ни о снастяхъ, ни о постановкѣ и уборкѣ парусовъ; но матросы взяли на себя трудъ направлять мои дѣйствія, — Луисъ оказался особенно хорошимъ учителемъ, — такъ что въ этомъ отношеніи мнѣ не пришлось встрѣтить особенныхъ затрудненій.
Не то было съ охотниками; они были болѣе или менѣе знакомы съ морскимъ дѣломъ и постоянно поднимали меня насмѣхъ. На, самомъ дѣлѣ мнѣ самому было смѣшно, что я, самый настоящій житель суши, долженъ былъ исполнять обязанности боцмана; но быть посмѣшищемъ для другихъ, было совсѣмъ другое дѣло. Я не жаловался, но Волкъ Ларсенъ требовалъ отъ всѣхъ соблюденія самаго строгаго морского этикета но отношенію ко мнѣ, — въ гораздо большей степени, чѣмъ по отношенію къ бѣдному Іогансену. Цѣною нѣсколькихъ дракъ, многихъ угрозъ и большого недовольства, онъ смирилъ охотниковъ. Я былъ «мистеръ Ванъ-Вейденъ» для всѣхъ и только самъ Волкъ Ларсенъ иногда неофиціально звалъ меня Гёмпомъ.
Мое положеніе бывало довольно курьезно. Вѣтеръ, напримѣръ, мѣняетъ нѣсколько направленіе, и когда я встаю изъ-за стола, чтобы подняться наверхъ, Волкъ Ларсенъ говоритъ мнѣ: — Мистеръ Ванъ-Вейденъ, будьте такъ добры, перебросьте паруса на подвѣтренную сторону. И я отправляюсь на палубу, подзываю Луиса и узнаю отъ него, что нужно сдѣлать. Затѣмъ, переваривъ его инструкціи, я начинаю отдавать соотвѣтствующія приказанія. Я помню, однажды, въ одинъ изъ такихъ моментовъ Волкъ Ларсенъ очутился на сценѣ и видѣлъ, какъ я распоряжался. Онъ курилъ свою сигару и спокойно стоялъ, пока маневръ былъ оконченъ; затѣмъ подошелъ ко мнѣ и сказалъ:
— Гёмпъ… виноватъ, мистеръ Ванъ-Вейденъ, я поздравляю васъ. Я думаю, что вы теперь можете отослать ноги вашего отца обратно къ нему въ могилу. Вы нашли свои собственныя и научились стоять на нихъ. Вамъ нужно еще поработать немного со снастями и съ парусами, испытать нѣскольно бурь и тому подобное, и къ концу путешествія вы будете въ состояніи управлять какой угодно шхуной.
Этотъ періодъ времени, между смертью Іогансена и нашимъ прибытіемъ на котиковые промыслы, былъ самымъ пріятнымъ для меня за все время пребыванія на Призракѣ. Волкъ Ларсенъ былъ очень внимателенъ, матросы помогали мнѣ, и я былъ избавленъ отъ соприкосновенія съ Томасомъ Могриджемъ. И теперь, когда все это уже осталось позади, я могу признаться, что я втайнѣ гордился собой. Какъ ни было фантастично мое положеніе — сухопутнаго моряка, занимающаго второе мѣсто на суднѣ, — я все же исполнялъ свои обязанности хорошо; и въ этотъ короткій промежутокъ времени я гордился собою и научился любить вздымающійся и опускающійся подъ моими ногами Призракъ, направлявшійся къ сѣверо-западу по тропическому морю къ тому островку, гдѣ мы должны были пополнить свой запасъ прѣсной воды.
Однако, мое счастье далеко не было безмятежно — это былъ только періодъ сравнительно меньшихъ невзгодъ между прошлымъ, полнымъ всяческихъ невзгодъ, и будущимъ, полнымъ еще большихъ страданій. Ибо Призракъ, какъ вѣрно говорили матросы, былъ настоящимъ чортовскимъ судномъ. У нихъ никогда не было ни минуты отдыха или спокойствія. Волкъ Ларсенъ не забылъ имъ покушенія на его жизнь и встрепку, которую онъ отъ нихъ получилъ въ кубрикѣ, и старался и утромъ, и днемъ, и вечеромъ, а также и ночью дѣлать ихъ жизнь, какъ можно болѣе, несносной.
Онъ зналъ психологію людей, зналъ значеніе мелочей и посредствомъ мелочей довелъ всю команду почти до состоянія изступленія. Однажды онъ позвалъ Гэрисона, когда тотъ уже легъ спать, и велѣлъ ему убрать на мѣсто красильную щетку, а двухъ смѣнныхъ вахтенныхъ поднялъ съ постели, чтобы они пошли и посмотрѣли, хорошо ли онъ это дѣлаетъ. Это мелочь, конечно, но когда такихъ мелочей набираются тысячи, то можно себѣ пред ставить, въ какомъ состояніи находились матросы.
Конечно, они очень много ворчали и по временамъ происходили и небольшія вспышки. Сыпались удары, и два-три человѣка постоянно ходили съ синяками и царапинами, нанесенными руками того человѣка-звѣря, который былъ ихъ хозяиномъ. Какія-нибудь совмѣстныя дѣйствія были невозможны въ виду цѣлаго арсенала оружія, которое носили при себѣ охотники и капитанъ. Личъ и Джонсонъ особенно часто являлись жертвами для дьявольскихъ упражненій Ларсена, и глубокая грусть, которая теперь не сходила съ лица Джонсона, больно отзывалась въ моемъ сердцѣ.
Настроеніе Лича было совершенно иное. Въ немъ было слишкомъ много звѣрскаго задора. Казалось, что его ярость была ненасытима и что она просто не давала ему времени, чтобы горевать. Его губы были постоянно искажены одной и той же гримасой, точно онъ собирался зарычать, и, при видѣ Волка Ларсена, съ его губъ дѣйствительно срывался звукъ, страшный, угрожающій и, вѣроятно, совершенно безсознательный. Я видѣлъ, что онъ слѣдилъ глазами за Волкомъ Ларсеномъ, какъ дикіе звѣри слѣдятъ за своими тюремщиками, и при этомъ въ его горлѣ клокотало чисто звѣрское рычаніе.
Я помню, однажды, на палубѣ, въ ясный день, я его тронулъ за плечо, прежде чѣмъ позвать его. Онъ стоялъ ко мнѣ спиной и, почувствовавъ прикосновеніе, сдѣлалъ быстрый прыжокъ въ сторону, зарычалъ и обернулся. Онъ принялъ меня за ненавистнаго ему человѣка…
Онъ и Джонсонъ убили бы Волка Ларсена при первой возможности, но возможности этой не было. Волкъ Ларсенъ былъ слишкомъ уменъ для этого, притомъ они не были одинаково вооружены. У нихъ было мало шансовъ справиться съ нимъ одними кулаками. Сколько уже разъ Волкъ Ларсенъ дрался съ Личемъ, который отвѣчалъ на его удары и, какъ дикая кошка, пускалъ въ ходъ зубы и ногти, пока не сваливался на палубу обезсиленный и безъ сознанія. Но онъ всегда былъ готовъ сцѣпиться снова. Дьяволъ, который сидѣлъ въ немъ, всегда вызывалъ на бой дьявола, сидѣвшаго въ Волкѣ Ларсенѣ. Стоило имъ одновременно появиться на палубѣ, какъ сейчасъ же поднималась брань, рычанія и сыпались удары, и я не разъ видѣлъ, что Личъ нападалъ на Волка Ларсена неожиданно, безъ всякаго вызова съ его стороны. Однажды онъ бросилъ въ Ларсена свой тяжелый ножъ, который чуть не попалъ ему въ горло, пролетѣвъ мимо него на разстояніи не больше дюйма. Въ другой разъ онъ бросилъ въ него стальную свайку. На качающемся суднѣ трудно было бросить вѣрно въ цѣль, но острый конецъ гвоздя, прожужжавъ въ воздухѣ цѣлыхъ семьдесятъ пять футовъ, чуть не вонзился въ голову Волка Ларсена, когда онъ выходилъ изъ каюты, и, попавши въ твердую доску палубы, вонзился въ нее на два дюйма. А однажды онъ укралъ въ «третьемъ классѣ» заряженное ружье и выбѣжалъ съ нимъ на палубу, но былъ пойманъ Керфутомъ и обезоруженъ.
Я часто спрашивалъ себя, почему Волкъ Ларсенъ не убиваетъ его, чтобы положить этому конецъ. Но онъ только смѣялся; видимо, это забавляло его. Въ этомъ было какое-то острое наслажденіе, которое, вѣроятно, испытываютъ тѣ, которые занимаются прирученіемъ дикихъ животныхъ.
— Жизнь становится интересной, — объяснялъ онъ мнѣ, — когда чувствуешь, что она зависитъ отъ твоей собственной осторожности и силы. Человѣкъ — природный игрокъ, и жизнь — самая большая ставка, которую онъ можетъ сдѣлать. Чѣмъ больше ставка, тѣмъ интереснѣй игра. Почему я долженъ отказывать себѣ въ удовольствіи доводить душу Лича до лихорадочнаго возбужденія? Я этимъ, собственно, оказываю ему одолженіе. Мы оба доставляемъ другъ другу сильныя ощущенія. Онъ живетъ гораздо интенсивнѣе, чѣмъ кто-либо изъ команды, и даже не сознаетъ этого. Вѣдь у него есть то, чего нѣтъ у нихъ, — цѣль, всепоглощающее желаніе убить меня и надежда, что меня онъ убьетъ. Повѣрьте, Гёмпъ, что онъ живетъ очень полной, захватывающей жизнью. Я сомнѣваюсь, чтобы онъ когда-либо жилъ такъ захватывающе, такъ остро, и я, право, иногда завидую ему, когда вижу, что онъ въ своей ярости доходитъ до высочайшаго напряженія страсти, чувства.
— Но вѣдь это же гнусно, подло! — вскричалъ я. — На вашей сторонѣ вѣдь всѣ преимущества!
— Какъ вы думаете, кто изъ насъ подлѣе: вы или я? — спросилъ онъ серьезно. — Если положеніе становится непріятнымъ для васъ, вы вступаете въ компромиссъ со своею совѣстью. Если бы вы были мужественнѣе и честнѣе съ собою, вы бы присоединились къ Личу и къ Джонсону. Но вы боитесь, боитесь. Вы хотите жить. Жизнь, ко торая въ васъ, кричитъ, что надо жить, несмотря ни на что. И вы живете постыдно, измѣняя своимъ убѣжденіямъ, лучшей части вашего я, грѣша противъ вашего маленькаго, убогаго кодекса жизни, и если бы существовалъ адъ, то вы, своимъ поведеніемъ, погнали бы свою душу прямо въ него. Ха, ха! Нѣтъ, я честнѣе васъ. Я не грѣшу, потому что я вѣренъ требованіямъ своей жизни. Я, по крайней мѣрѣ, искрененъ, чего нельзя сказать про васъ.
Его слова меня ужалили. Можетъ-быть, я въ концѣ концовъ дѣйствительно игралъ довольно подлую роль. И чѣмъ больше я думалъ объ этомъ, тѣмъ больше мнѣ казалось, что я обязанъ былъ послѣдовать его совѣту, и, присоединившись къ Джонсону и Личу, вмѣстѣ съ ними постараться убить его. Вѣроятно, въ тотъ моментъ во мнѣ проснулась суровая совѣсть моихъ предковъ, пуританъ, толкавшая меня на мрачное дѣло и санкціонировшая даже убійство, если того требовала правда. Вѣдь, избавить свѣтъ отъ подобнаго чудо вища было бы высоконравственнымъ дѣломъ. Человѣчество стало бы лучше и счастливѣе, жизнь краше и пріятнѣе.
Я долго думалъ объ этомъ, лежа на своей койкѣ, и безъ конца перебиралъ въ умѣ наше положеніе. Я говорилъ объ этомъ съ Джонсономъ и Личемъ во время ночныхъ вахтъ, когда Волкъ Ларсенъ спалъ въ своей каютѣ. Оба они совершенно по теряли надежду — Джонсонъ потому, что пришелъ въ полное уныніе, Личъ потому, что истощилъ всѣ свои силы въ неравной борьбѣ. Но однажды ночью онъ страстно схватилъ меня за руку и сказалъ:
— Я думаю, что вы правы, мистеръ Ванъ-Вейденъ. Но не предпринимайте пока ничего и дер жите языкъ за зубами. Молчите, но смотрите въ оба. Мы съ Джонсономъ погибли, я знаю; но все-таки вы можете помочь намъ въ тотъ моментъ, когда намъ придется очень плохо.
На слѣдующій день, когда островъ былъ уже совсѣмъ близко отъ насъ, Волкъ Ларсенъ произнесъ пророческія слова. Онъ напустился за что-то на Джонсона, на него, въ свою очередь, напу стился Личъ, и когда онъ вздулъ ихъ обоихъ, то сказалъ:
— Вы вѣдь знаете, Личъ, что я васъ когда-нибудь убью, не правда ли?
Въ отвѣтъ послышалось рычаніе.
— А что касается васъ, Джонсонъ, то вамъ такъ осточертѣетъ жизнь, что вы все равно прыгнете за бортъ, прежде чѣмъ я доберусь до васъ. Вотъ увидите!
— Это я ему подсказалъ хорошую мысль, — прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ. — Хотите, побьемтесь о закладъ на ваше мѣсячное жало ванье, что онъ именно такъ и сдѣлаетъ?
Я тѣшился надеждой, что его жертвы найдутъ случай убѣжать, пока мы будемъ наполнять свои бочки водой, но Волкъ Ларсенъ хорошо выбралъ мѣсто. Призракъ остановился въ полумилѣ отъ пустыннаго берега. Здѣсь начиналось глубокое ущелье, съ высокими, гладкими стѣнами, на ко торый невозможно было бы вскарабкаться. И здѣсь, подъ его непосредственнымъ наблюденіемъ — ибо онъ самъ сошелъ на берегъ, — Личъ и Джонсонъ наполняли небольшіе боченки водой и катили ихъ къ берегу. Убѣжать въ одной изъ шлюпокъ тоже было невозможно.
Гэрисонъ и Келли, однако, сдѣлали попытку бѣжать. Они въ шлюпкѣ перевозили бочки съ берега на шхуну. Какъ разъ передъ обѣдомъ, отправившись къ берегу съ пустой бочкой, они вдругъ направились влѣво, разсчитывая обогнуть мысъ, который выдавался въ море и лежалъ между ними и свободой. На его пѣнящихся берегахъ лежали красивый деревушки японскихъ колонистовъ и привлекательныя долинки, который глу боко проникали внутрь острова.
Я замѣтилъ, что Гендерсонъ и Смокъ все утро шатались по палубѣ, и только теперь я понялъ, зачѣмъ они это дѣлали. Они тотчасъ же достали свои винтовки и, не спѣша, открыли огонь по бѣглецамъ. Вначалѣ ихъ пули жужжали по по верхности воды возлѣ лодки; но бѣглецы стали усиленно грести, и тогда пули стали падать все чаще и ближе.
— Смотрите, теперь я цѣлюсь въ правое весло, Келли, — крикнулъ Смокъ, тщательно прицѣли ван сь.
Я смотрѣлъ въ бинокль и видѣлъ, что весло послѣ выстрѣла разлетѣлось въ куски. Гендерсонъ такимъ же образомъ сломалъ правое весло Гэрисона.
Два оставшихся весла вскорѣ тоже были раз биты. Матросы пытались грести обломками ихъ, но и тѣ были выбиты изъ ихъ рукъ. Келли отодралъ доску со дна лодки и началъ грести ею, но вскорѣ съ крикомъ бросилъ ее, такъ какъ обломки ея изранили ему руки. Имъ пришлось оставить дальнѣйшія попытки и предоставить лодку волнамъ, пока вторая шлюпка, посланная съ берега Волкомъ Ларсеномъ, не взяла ихъ на буксиръ и не привела обратно. Поздно, послѣ обѣда мы снялись съ якоря и отправились дальше. Намъ теперь пред стояло три или четыре мѣсяца непрерывной охоты на котиковъ. Перспектива была дѣйствительно мрачная, и я съ тяжелымъ сердцемъ исполнялъ свои невольный обязанности. На Призракѣ водво рилась положительно похоронная мрачность. Волкъ Ларсенъ сидѣлъ въ своей каютѣ, прико ванный къ постели новымъ припадкомъ головной боли. Гэрисонъ невнимательно стоялъ у штурвала, почти опираясь на него, какъ будто удрученный тяжестью собственнаго тѣла. Остальные матросы были мрачны и молчаливы. Я случайно набрелъ на Келли, который сидѣлъ скорчившись на бакѣ, опустивъ голову на колѣни и обнявъ ее руками, въ позѣ невыразимаго отчаянія.
Джонсона я нашелъ растянувшимся во всю длину, на самомъ носу; онъ такъ упорно глядѣлъ на бурлившія подъ нимъ волны, что я съ ужасомъ вспомнилъ о мысли, которую ему подалъ Волкъ Ларсенъ. Она, повидимому, запала ему въ голову. Я хотѣлъ было вывести его изъ его мрачной за думчивости и подозвалъ его къ себѣ, но онъ пе чально улыбнулся и отказался повиноваться. Когда я возвращался обратно, ко мнѣ подошелъ Личъ.
— Я хочу васъ просить объ одолженіи, мистеръ Ванъ-Вейденъ, — сказалъ онъ. — Если вамъ посча стливится снова увидѣть Фриско, найдите Мата Макъ-Карти. Это мой отецъ. Онъ живетъ на Телеграфномъ Холмѣ, позади булочной Мейфэра, и у него сапожная мастерская; ее всѣ знаютъ и вамъ легко будетъ ее найти. Скажите ему, что мнѣ очень жаль, что я доставилъ ему столько огорченій; скажите ему… скажите, что я просилъ васъ сказать ему: «Да благословить васъ Богъ».
Я кивнулъ головой въ знакъ согласія, но ска залъ: — Мы всѣ вернемся въ Санъ-Франциско, Личъ, и вмѣстѣ отправимся къ Мату Макъ-Карти.
— Я хотѣлъ бы вѣрить вамъ, — отвѣтилъ онъ, пожавъ мнѣ руку, — но не могу. Волкъ Ларсенъ убьетъ меня, я это знаю и надѣюсь только, что это будетъ скоро.
Послѣ его ухода я почувствовалъ то же самое желаніе. Разъ это должно совершиться, то пусть ужъ совершается скорѣе. Всеобщее мрачное настроеніе охватило и меня. Я предчувствовалъ, что впереди предстоять самыя тяжелыя испытанія; и когда я цѣлые часы ходилъ взадъ и впередъ по палубѣ, то чувствовалъ, что самъ начинаю проникаться отвратительными идеями Волка Лар сена. Къ чему же, въ концѣ-концовъ, все это? Гдѣ же величіе жизни, если она допускаетъ такъ легко разрушеніе человѣческихъ душъ? Какая же послѣ этого дешевая, ничтожная вещь жизнь, и чѣмъ скорѣе она кончается, тѣмъ лучше. Я обло котился на борть и съ тоской смотрѣлъ въ море, съ полной увѣренностью, что рано или поздно я тоже погружусь въ его холодныя зеленыя глубины забвенія.