Об отсутствии в настоящее время переходных разновидностей — О характере вымерших переходных разновидностей; об их количестве — Оценка времён на основании медленности, с которою совершаются обнажения и накопляются осадки — О бедности наших палеонтологических коллекций — О перерывах в геологических формациях. — Об отсутствии в каждой из них переходных разновидностей — О внезапном появлении известных групп видов — Об их внезапном появлении в древнейших слоях, содержащих ископаемые организмы.
В шестой главе я исчислил главные возражения, которым подлежат воззрения, защищаемые в этом сочинении. Многие из них уже разобраны. Одно из них, а именно раздельность видовых форм, отсутствие бесконечного ряда переходных между ними оттенков — возражение в высшей степени естественное и законное. Я привёл причины, по которым такие посредствующие звенья редко встречаются в настоящее время, даже при условиях, по-видимому, наиболее выгодных для их существования, а именно в обширной сплошной области с постепенно изменяющимися физическими условиями. Я постарался показать, что жизнь каждого вида в большей мере зависима от присутствия других, уже обозначившихся органических форм, чем от климата, и что поэтому жизненные условия наиболее влиятельные не изменяются постепенно, как теплота или влажность. Я постарался также показать, что переходные разновидности, будучи малочисленнее связуемых ими форм, должны по большей части быть побеждены и истреблены при дальнейших видоизменениях и усовершенствованиях органических форм. Главная же причина, по которой ныне не встречаются повсюду бесчисленные переходные формы, заключается в самом процессе естественного подбора, в силу которого новые разновидности постоянно замещают и истребляют формы своих родичей. Но в той же громадной мере, в которой действовал этот процесс истребления, в той же мере должно быть громадно и количество переходных разновидностей, когда-то существовавших на земле. Почему же всякая геологическая формация, всякий пласт земной коры не наполнен такими посредствующимися звеньями? Геология, конечно, не свидетельствует о такой непрерывной цепи органических переходов, и это, быть может, самое законное, самое полновесное возражение, которое можно противопоставить моей теории. Объяснение, как мне кажется, заключается в чрезвычайной неполноте нашей геологической летописи.
Во-первых, следует постоянно помнить, какого рода переходные формы должны были, по моей теории, некогда существовать. Я сам при рассмотрении двух видов не раз невольно представлял себе форму прямо связывающую их. Но такое представление совершенно ошибочно. Нам постоянно следовало бы доискиваться форм, средних между каждым видом и неизвестным родичем, родичем, разнящимся в чём-либо от всех своих потомков. Прибегаю к простому примеру: трубастый голубь и дутыш оба произошли от горного голубя (Columba livia), но мы напрасно стали бы искать разновидностей средних между дутышем и голубем трубастым, например, голубей, соединяющих хвост несколько распущенный с зобом несколько вздутым — характеристические признаки обеих пород. Эти две породы, сверх того, видоизменены в такой мере, что если бы мы не имели исторических или косвенных указаний на их происхождение, не было бы возможности определить из одного сравнения их строения с строением горного голубя, произошли ли они от него или от другого сродного вида, например от Columba oenas.
То же можно сказать и об естественных видах. Если мы возьмём две формы, резко отличающиеся одна от другой, например лошадь и тапира, — мы не имеем никаких поводов предполагать, чтобы между ними существовали какие-либо посредствующие звенья, кроме форм, составляющих переход от них к общему неизвестному родичу. Этот общий родич должен был во всей своей организации иметь сходство и с тапиром и с лошадью, но в некоторых отдельных чертах мог значительно разниться от того и другого животного, более значительно даже, чем они разнятся между собою. Поэтому, во всех подобных случаях, мы не были бы в силах распознать общего родича двух или более видов, даже если бы мы тщательно сравнили строение родича с строением его видоизменённых потомков, — разве нам была бы доступна в то же время почти полная цепь посредствующих звеньев.
По моей теории, конечно, возможно, чтобы одна из двух ныне живущих форм произошла от другой, например лошадь от тапира; и в таком случае должны были существовать между ними прямые переходы. Но в таком случае следовало бы предположить, что одна из этих форм оставалась очень долго неизменною, между тем как её потомки подвергались в огромной мере уклонению; и по закону состязания между организмами между потомками и родичами такой случай должен быть весьма редок; ибо формы новые, усовершенствованные, постоянно стремятся вытеснить формы старые, неизменные.
По теории естественного подбора все ныне живущие виды находились с видом-родичем каждого рода в столь же тесной связи, в каковой находятся ныне между собою разновидности одного вида, и эти виды-родичи, ныне по большей части вымершие, были в свою очередь связаны таким же образом с видами более древними и так далее, постоянно сходясь к общему прародичу каждого обширного класса. Так что число посредствующих переходных звеньев между видами ныне живущими и вымершими должно было быть громадно. Но если эта теория основательна, таковые формы должны были жить на земле.
Об измерении прошлых времён. — Независимо от того, что мы не находим ископаемых остатков столь многочисленных связующих форм, можно было бы возразить, что не хватило бы времени на совершение столь значительных изменений в органическом мире, если б они происходили медленным путём естественного подбора. Мне едва возможно предложить читателю, не занимавшемуся практически геологиею, даже лёгкий очерк тех фактов, которые дают нам некоторое понятие о громадности истёкших времён. Тот, кто мог прочесть великое сочинение сэра Чарльза Лайеля «О началах геологии», сочинение, с которым потомство свяжет целый переворот в естественных науках, и не допускает непостижимой громадности истёкших времён, тот пусть тотчас же закроет эту книгу. И мало того, чтобы изучить книгу Лайеля или читать отдельные исследования над разными формациями и замечать, как тщетно каждый автор силится дать приблизительное понятие о времени, нужном для образования каждой формации, каждого пласта. Нужно самому в течение многих лет изучать большие массы насевших один на другой слоёв, надобно наблюдать, как море подтачивает старые горные породы и выделяет новые осадки, и лишь тогда можно надеяться составить себе некоторое понятие о течении прошлых времён, которых памятники окружают нас.
Полезно пройти вдоль морского берега, состоящего из скал умеренной твёрдости, и подмечать ход их разрушения. Прилив большею частью доходит до скал лишь на короткое время дважды в день и волны подтачивают их лишь когда в них взвешены песок и камушки; ибо есть поводы полагать, что чистая вода лишь мало или вовсе не производит действия на скалы. Наконец основание скалы подрыто, обваливаются большие обломки, и эти последние, оставаясь на месте, стираются, атом за атомом, пока, уменьшенные в объёме, не станут увлекаться движением волн, не станут истачиваться быстрее на кругляки, песок или ил. Но как часто видим мы вдоль основания отступающих береговых скал округлые обломки, все заросшие морскими организмами в доказательство того, как мало обтачивают их волны, как редко приводят их в движение! Сверх того, если мы пройдём несколько миль вдоль береговых скал, подвергающихся разрушению, мы убедимся, что лишь там и сям, на коротком протяжении или вокруг мыса, скалы страдают в настоящее время. Свойство поверхности и растительности показывает, что на остальном протяжении прошли года с тех пор, как море омывало основание скал.
Чем более мы станем изучать действие моря на наши берега, тем глубже, полагаю я, мы убедимся в медленности, с которою истачиваются береговые скалы. Наблюдения над этим процессом Гьюга Миллера, а также превосходного наблюдателя мистера Смита в Йордан-Гилле, чрезвычайно разительны. С такими впечатлениями в уме пусть кто-либо рассмотрит пласты конгломератов толщиною в несколько тысяч футов, которые хотя, вероятно, и образовались быстрее, чем многие другие осадки, однако состоят из источенных кругляков, из которых каждый несёт на себе отпечаток долгого времени, и поэтому ясно указывают на медленность своего накопления. Пусть он вспомнит глубокое замечание Лайеля, что толщина и протяжение осадочных формаций есть мерка разрушения, которому подвергалась в других местах земная кора. И на какое громадное разрушение указывают осадочные пласты во многих странах! Профессор Рамзей сообщил мне наибольшую толщину (определённую по большей части прямыми измерениями) каждой из осадочных формаций в разных частях Великобритании; вот итог:
Палеозоических формаций (за исключением вулканических
пластов) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . |
57 154 |
Вторичных формаций . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . |
13 190 |
Третьичных формаций . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . |
2 240 |
— всего 72 584 фута, то есть около тринадцати и трёх четвертей английских миль. Многие из этих формаций, представленные в Англии тонкими слоями, на материке достигают толщины в несколько тысяч футов. Сверх того, по мнению большей части геологов, между формациями остаются огромные пробелы. Так что громадная масса осадочных пород в Англии даёт лишь неполное понятие о времени, истёкшем от начала их накопления. Но сколько времени должно было потребовать самое их образование! Хорошие наблюдатели вычислили, что великий Миссисипи образует в 100 000 лет осадочный слой толщиною в 600 футов. Это вычисление, быть может, ошибочно; но, приняв в соображение, на какие огромные расстояния мелкие осадки разносятся морскими течениями, мы должны допустить, что процесс их накопления на значительной площади чрезвычайно медлен.
Но мера обнажения, которой подверглись во многих местах слои земной коры, быть может, — независимо от быстроты накопления отмытого вещества — всего яснее указывает на громадность истёкших времён. Я помню, что меня очень поразила очевидность обнажения при осмотре вулканических островов, источенных волнами и как бы обрезанных ими со всех сторон, так что их берег подымается отвесно на тысячу или две тысячи футов; ибо отлогий склон потоков лавы, обусловленный их прежним жидким состоянием, указывал на первый взгляд, как далеко их твёрдые скалистые слои вдавались прежде в море. О том же, и ещё яснее, повествуют разрывы (faults), эти большие трещины, вдоль которых слои были подняты с одной стороны или опустились с другой на вышину или глубину тысячей футов, ибо с тех пор, как треснула земная кора, поверхность почвы так совершенно была сглажена действием моря, что не осталось никаких наружных следов этих громадных разрывов.
Кравенский разрыв, например, простирается более чем на тридцать миль, и вдоль этой линии отвесное перемещение слоёв колеблется между 600 и 3 000 футов. Профессор Рамзей описал провал в Энглеси в 2 300 футов, и он сообщает мне, что совершенно убеждён в существовании в Мерионетшейре провала в 12 000 футов; но в обоих этих случаях земная поверхность не представляет никаких следов этих громадных переворотов, так как вся масса скал на одной из сторон трещины гладко смыта. Созерцание таких фактов настраивает мой ум почти тем же образом, как тщетная попытка представить себе вечность.
Я сделал эти немногие замечания потому, что для нас чрезвычайно важно составить себе некоторое, хотя бы неполное понятие о громадности истёкших времён. А во все эти времена, в течение каждого года, сушь и воды были населены мириадами живых существ. Какое бесконечное, необъятное нашим умом число поколений должно было смениться в этот неисчислимый ряд веков! Обратимся же к самым богатым нашим геологическим музеям: какое жалкое зрелище представится нашим взорам!
О бедности наших палеонтологических коллекций. — Что наши палеонтологические коллекции очень неполны, с этим согласится всякий. Не следует забывать замечания покойного Эдварда Форбса, этого превосходного палеонтолога, что множество ископаемых видов известны нам и поименованы лишь по одному, часто неполному экземпляру или по немногим экземплярам, собранным на одной точке. Лишь малая доля земной поверхности исследована геологически, и эта доля нигде не исследована вполне, чему служат доказательством важные открытия, ежегодно производимые в Европе. Ни один организм совершенно мягкотелый не мог сохраниться. Раковины и кости разрушаются и исчезают на дне моря, если на нём не накопляются осадки. Я полагаю, что мы постоянно впадаем в значительное заблуждение, представляя себе, что осадки отлагаются почти на всём протяжении морского дна достаточно быстро, чтобы облечь и сохранить ископаемые остатки. На громадном протяжении океана ярко-голубой цвет воды доказывает её чистоту. Множество достоверных случаев, в которых одна формация после огромного промежутка времени, в который она не подвергалась нисколько разрушению, покрылась другою, гораздо позднейшею формациею, объяснимы только тем, что дно моря нередко остаётся в течение целых геологических периодов в неизменённом состоянии. Остатки, заключаемые в песок или гравий, при поднятии слоёв большею частью должны растворяться просачивающеюся дождевою водою, насыщенною угольною кислотою. Например, все виды из подсемейства Chthamalinae (сидячие усоногие раки) выстилают в огромных количествах скалы во всех краях земли: все они животные исключительно береговые, кроме одного вида Средиземного моря, живущего на глубине и найденного в ископаемом состоянии в Сицилии, между тем как ни один другой вид не был до сих пор найден в какой-либо третичной формации; но теперь известно, что род Chthalmus существовал во время мелового периода. Род Chiton представляет случай отчасти подобный.
Что касается до наземных организмов, живших во время вторичного и палеозоического периодов, то нечего и говорить, что сведения, которые мы можем почерпнуть о них из ископаемых остатков, отрывочны в высшей степени. Например, нам не известна ни одна наземная раковина, которая относилась бы к одному из этих двух громадных периодов, за исключением одного вида, открытого Лайелем в каменноугольных формациях Северной Америки. Относительно остатков млекопитающих животных, беглый взгляд на историческую таблицу в приложении к руководству Лайеля достаточен, чтобы убедить нас в том, как случайно и редко их сохранение. И их редкость не удивительна, если вспомнить, какая значительная доля третичных млекопитающих открыта в пещерах или в озёрных осадках, и что нам не известна ни одна пещера, ни одна истинно озёрная формация, которая принадлежала бы к периодам вторичному или палеозоическому.
Но неполнота наших геологических данных главным образом зависит от иной причины более важной, чем все вышеупомянутые, а именно от того, что между образованием отдельных формаций прошли громадные промежутки времени. Когда мы в геологических сочинениях видим таблицу формаций, или когда мы исследуем их залегание в природе, нам трудно отделаться от представления, что они следовали непосредственно одна за другою. Но мы знаем, например, из большего сочинения сэра Р. Мурчисона о России, какие обширные пробелы существуют в этой стране между формациями; таковые же существуют и в Северной Америке и во многих других странах света. Самый искусный геолог, если бы его изучению были доступны только эти обширные страны, не мог бы догадаться, что в периоды, оставившие пробелы в этих странах, огромные массы осадков, наполненные новыми своеобразными жизненными формами, накоплялись в других местностях. И если в каждой отдельной местности едва можно составить себе понятие о времени, истёкшем между последовательными формациями, мы вправе заключить, что это время нигде не может быть определено. Частые и значительные изменения в минералогическом составе последующих формаций, по большей части указывающие не значительные изменения в географии окружных стран, откуда были привлечены осадки, подтверждают убеждение, что огромные промежутки времени прошли между каждою формациею.
Мы, кажется, можем объяснить себе, почему геологические формации всякой отдельной местности представляют перерывы, почему они не налагались одна на другую в сплошной последовательности. Едва ли какой-либо факт поражал меня более при рассмотрении многих сотен миль южноамериканского берега, поднявшегося на несколько сот футов в новейший период, чем отсутствие каких-либо новейших осадков, достаточно значительных, чтобы пережить даже краткий геологический период. Вдоль всего западного берега, населённого своеобразною морскою фауною, третичные слои так мало развиты, что до отдалённой будущности, вероятно, не дойдёт ни малейшего свидетельства о многих последовательных и своеобразных морских фаунах. Минутное размышление объяснит нам, почему вдоль поднимающегося западного берега Южной Америки нигде не встречается обширных формаций, содержащих новейшие или третичные остатки, хотя количество отлагаемых осадков должно было в течение долгих времён быть значительным, судя по сильному разрушению, которому подвергаются скалы, и по количеству илистых рек, втекающих в море. Объяснение, без сомнения, заключается в том, что береговые и подбрежные осадки постоянно истачиваются по мере того, как медленное поднятие морского дна возносит их до того уровня, на котором действует морской прибой.
Мы можем, я думаю, заключить с уверенностью, что осадки должны быть накоплены чрезвычайно толстыми, плотными или обширными массами, для того чтобы противостоять беспрестанному действию волн по первом понятии и при дальнейших колебаниях уровня. Такие толстые и обширные накопления осадков могут образоваться двумя путями: либо на значительных морских глубинах, в каком случае, судя по исследованиям Э. Форбса, дно моря будет населено очень немногими животными и вся масса при поднятии представит лишь очень неполные свидетельства об организмах, существовавших во время её накопления; либо осадки могут накопляться до любой толщины на мелком дне моря, если оно медленно и постоянно опускается. В этом последнем случае, пока быстрота понижения морского дна и быстрота накопления осадков приблизительно уравновешиваются, море останется мелководным и удобным для развития организмов, и таким путём может сложиться формация, богатая ископаемыми остатками и достаточно значительная, чтобы при поднятии устоять против всех процессов разрушения.
Я убеждён, что все наши древние формации, богатые ископаемыми остатками, сложились таким образом во время оседания морского дна. С тех пор, как я обнародовал моё воззрение на этот предмет в 1845 году, я постоянно следил за успехами геологии и с удовольствием замечал, как автор за автором, описывая ту или другую обширную формацию, приходил к заключению, что она накопилась во время оседания морского дна. Я могу присовокупить, что единственная древняя третичная формация на западном берегу Южной Америки, которая имела достаточно массы, чтобы противостоять процессам разрушения, действующим на неё до сих пор, но едва-ли способная продержаться до отдалённой будущности, что эта формация, несомненно, накопилась во время оседания морского дна и через это успела приобрести значительную толщину.
Все геологические факты ясно свидетельствуют о том, что на всякой точке земного шара происходило много медленных колебаний в уровне почвы, и что эти колебания простирались на значительные протяжения. Поэтому формации, богатые ископаемыми и достаточно толстые и обширные, чтобы впоследствии противостоять разрушению, могли образоваться на значительных протяжениях в периоды оседания, но лишь там, где прилив осадков был достаточно обилен, чтобы море оставалось мелководным и чтобы органические остатки засыпались прежде, чем имели время разложиться. С другой стороны, пока дно моря оставалось неподвижным, толстые пласты не могли накопляться в местах мелководных, самых благоприятных для жизни морских организмов. Ещё менее могли они накопляться во время периодов поднятия; или, точнее, слои, накопленные в это время, разрушались самым этим поднятием, ибо вносились в круг действия береговых волн.
Поэтому наша геологическая летопись должна представлять ряд пробелов. Я вполне доверяюсь основательности этого заключения, ибо оно совершенно согласно с общими началами, установленными Лайелем; г-н Э. Форбс, независимо от меня, пришёл к подобному заключению.
Считаю тут не лишним следующее замечание. Во время периодов поднятия площадь суши и прилежащих к ней мелководных частей моря будет увеличиваться и образуются новые места, удобные для жизни — обстоятельства, как изложено выше, весьма благоприятные для образования новых разновидностей и видов; но такие периоды по большей части оставят пробелы в ряду геологических памятников. С другой стороны, во время оседания обитаемая область и число её жителей будут уменьшаться (за исключением организмов у берегов материка, впервые распадающегося на острова); следовательно, во время оседания, хотя будет происходить сильное вымирание, будет возникать мало новых разновидностей или видов; а во время этих-то периодов оседания образовались самые значительные, самые богатые органическими остатками формации. Почти можно сказать, что природа хотела затруднить открытие своих переходных, связующих форм.
По вышеизложенным соображениям нельзя сомневаться в том, что наша геологическая летопись, взятая в целом, чрезвычайно неполна; но если мы сосредоточим своё внимание на какой-либо отдельной формации, становится более трудным понять, почему мы не встречаем в ней ряда разновидностей, составляющих переход от видов, живших в её начале, к видам, жившим в её конце. Известны некоторые случаи, в которых один и тот же вид представлен отдельными разновидностями в нижних и верхних слоях одной и той же формации; но так как эти случаи редки, мы здесь не упомянем о них. Хотя на образование каждой формации, бесспорно, потребовалось огромное количество лет, я могу привести несколько причин, по которым в ней не заключается ряд переходов между видами жившими во время её отложения; но я не берусь определить относительного веса нижеследующих соображений.
Хотя каждая формация и соответствует длинному ряду годов, период её образования, быть может, всё-таки короток в сравнении с периодом, потребным на превращение одного вида в другой. Мне известно, что два палеонтолога, которых мнения заслуживают значительного уважения, а именно Бронн и Вудворд, пришли к заключению, что средняя продолжительность формации вдвое и втрое превышает среднюю долговечность видовых форм. Но, как мне кажется, разрешение таких вопросов сопряжено с непобедимыми трудностями. Когда мы видим, что вид впервые является в середине какой-либо формации, было бы в высшей степени неосторожным заключить, что он не существовал где-либо и прежде. Точно также, когда верхние слои формации перестают представлять нам какой-либо вид, было бы неосторожным заключить, что он вымер до их осаждения. Мы забываем, как мала площадь Европы в сравнении с поверхностью земного шара; да и в самой Европе не приведено в окончательную ясность соотношение отдельных этажей одной и той же формации. Относительно всякого рода морских животных, мы можем смело предположить переселения в значительных размерах во время климатических и других изменений; и когда мы впервые встречаем в формации какой-либо вид, это появление, по всей вероятности, соответствует его вторжению в изучаемую нами область. Совершенно достоверно, например, что многие виды появились несколько раньше в палеозоических пластах Северной Америки, чем в таковых же пластах Европы: по всей вероятности, на их переселение из американских морей в моря европейские потребовалось некоторое время. Рассматривая позднейшие осадки в разных странах света, мы повсюду замечаем, что некоторые немногие, доселе живущие виды обыкновенны в осадках, но вымерли в окрестных морях, и наоборот, что некоторые виды очень многочисленны в соседних морях, но отсутствуют или очень редки именно в тех же осадках. Весьма поучительно вспомнить, в каких громадных размерах, по достоверным геологическим данным, совершались переселения европейских организмов во время ледового периода, составляющего лишь частицу целого периода геологического, а также вспомнить о значительных изменениях уровня, о крайних переворотах в климате, о долгом течении времён, заключающемся в том же ледовом периоде. Но можно сомневаться, чтобы в какой-нибудь стране света осадки, заключающие ископаемые остатки, продолжали накопляться на одном и том же месте в течение всего этого периода. Невероятно, например, чтобы осадки отлагались в течение всего ледового периода у устьев Миссисипи, в пределах той глубины, на которых могут жить морские животные, ибо мы знаем, какие громадные географические перевороты происходили в это время в прочих частях Америки. Когда пласты, отложенные в мелководье близ устьев Миссисипи в какую-либо эпоху ледового периода, будут подняты, органические остатки, заключающиеся в них, будут появляться впервые и исчезать на разных уровнях, вследствие переселении видов и географических изменений. И в отдалённой будущности геологу, рассматривающему эти пласты, может прийти на мысль, что средняя долговечность этих организмов была меньше продолжительности ледового периода, между тем как она гораздо больше, ибо простирается от времени, предшествовавшего ледовому периоду, и до наших времён.
Для того, чтобы нашёлся полный ряд переходов между двумя формами, свойственными верхней и нижней части одной и той же формации, необходимо, чтобы осадки продолжали накопляться очень долго, так, чтобы на медленный процесс изменения хватило времени; поэтому такой осадочный пласт должен быть чрезвычайно толст, и виды, подвергавшиеся изменению, должны были жить всё время в одной области. Но мы видели, что толстая формация с органическими остатками может накопиться лишь в период оседания, и для того, чтобы глубина оставалась приблизительно неизменною, что необходимо для того, чтобы один и тот же вид мог выжить на одном и том же месте, прилив осадков должен приблизительно уравновешивать оседание. Но самое это оседание часто будет понижать и область, из которой притекают осадки, и уменьшать их прилив в то время, как оседание будет продолжаться. В действительности такое почти полное равновесие между приливом осадков и быстротою оседания, вероятно, случай очень редкий; ибо многими палеонтологами замечено, что очень толстые осадочные пласты обыкновенно не содержат органических остатков, разве в верхних и нижних своих слоях.
По-видимому, каждая отдельная формация, как и весь ряд формаций в каждой отдельной стране, представляет перерывы в процессе своего образования. Когда мы видим, что встречается столь часто, формацию, составленную из слоёв разного минералогического состава, мы имеем полный повод полагать, что процесс осаждения подвергался значительным перерывам, так как изменение в морских течениях и прилив осадков иного свойства по большей части должен был обусловливаться географическими изменениями, требовавшими много времени. К тому же, самое подробное изучение формации не может дать никакого понятия о времени, потребовавшемся на её осаждение. Можно привести много примеров слоёв толщиною в несколько футов, которые соответствуют формациям, в других местах достигающим толщины нескольких тысяч футов, и должны были медленно накопляться в течение громадных времён; но никто, не зная этого соответствия, не мог бы подозревать безмерно длинных времён, представленных этою тонкою формациею. Можно было бы привести много случаев, в которых нижние слои формации были подняты, обнажены, вновь погрузились в воду и покрылись верхними слоями той же формации, — факты, доказывающие, какие значительные, но легко ускользающие от внимания перерывы происходили в её накоплении. Во многих других случаях большие ископаемые деревья, до сих пор стоящие в том же положении, в котором они росли, ясно свидетельствуют о длинных промежутках времени и изменениях уровня во время процесса осаждения, о которых мы не имели бы понятия, если бы эти деревья случайно не сохранились: так г-да Лайель и Даусон нашли в Новой Шотландии каменноугольные пласты в 1 400 футов толщиною, с старинными слоями, содержащими корни, один над другим, на шестидесяти восьми различных уровнях. Поэтому, если один и тот же вид встречается у основания, в средине и в верхних слоях формации, весьма вероятно, что он не жил на одной и той же точке в течение всего периода осаждения, но исчезал и снова появлялся, быть может, много раз, в течение одного и того же геологического периода. Так что, если бы такие виды подверглись значительным видоизменениям в течение одного геологического периода, один разрез мог бы обнаружить не все тонкие переходы, которые, по моей теории, должны были существовать, но лишь внезапные, хотя бы и незначительные, изменения в формах.
Всего важнее помнить, что у натуралистов нет золотого правила для отличения видов от разновидностей; они допускают в каждом виде некоторую незначительную изменчивость, но когда две формы представляют различие несколько большее, они обеим придают степень видов, если только нет возможности связать их полным рядом переходов. А это, по вышеизложенным причинам, редко может быть достижимо в каком-либо геологическом разрезе. Предположим, что B и C — два вида, и что третья форма A найдена в формации более глубокой; даже если бы A была форма, вполне средняя между B и C, её бы просто сочли за третий отдельный вид, разве её могли бы в тоже время связать с одною или с обеими другими формами посредством переходных разновидностей. И не следует забывать, что, как объяснено выше, A мог бы быть действительным родичем форм B и C, не занимая в строгом смысле середину между ними во всех чертах своего строения. Так что мы могли бы найти вид-родич и всех его видоизменённых потомков от нижних слоёв формации до верхних, и если бы притом мы не нашли многочисленных постепенных переходов, мы не признали бы их родства и были бы принуждены счесть всех их за отдельные виды.
Известно, на каких лёгких различиях многие палеонтологи основали свои виды, особенно в тех случаях, когда экземпляры, по которым они работали, происходили из разных подразделений одной формации. Некоторые опытные коихологи теперь опускают многие из тонких видов, установленных Д’Орбиньи и другими, на степень разновидностей, и, по их способу воззрения, организмы изменяются, как того требует моя теория. Сверх того, если мы обратимся к периодам довольно значительным, а именно к отдельным, но последовательным этажам одной и той же обширной формации, мы найдём, что заключающиеся в них ископаемые, хотя признанные почти всеми за отдельные виды, однако же гораздо ближе сродны между собою, чем виды, распределённые по совершенно отдельным формациям; но нам ещё придётся вернуться к этому предмету в следующей главе.
Другое соображение также заслуживает внимания: относительно животных и растений, размножающихся быстро и нелегко переносящихся с места на место, мы имеем повод полагать, как изложено выше, что их разновидности по большей части первоначально местные, и что такие местные разновидности не распространяются далеко и не вытесняют формы, их породившей, пока они не видоизменятся и не усовершенствуются в значительной степени. По этому воззрению, шансы на открытие в одной формации какой-либо страны все ранние стадии перехода от одной формы к другой чрезвычайно малы, ибо последовательные изменения должны были иметь характер местный, ограничиваться одною какою-либо точкою. Многие морские животные имеют обширную область распространения, и мы видели, что между растениями всего более разновидностей представляют те, которые распределены широко; так что из мягкотелых и прочих морских животных всех чаще, вероятно, производили сперва местные разновидности и наконец новые виды те, которые имели самую обширную область распространения, далеко заходящую за пределы известных нам европейских формаций; и это обстоятельство также должно значительно уменьшать для нас шансы на возможность проследить переходы органических форм в пределах одной формации.
Не следует забывать, что и в современной нам флоре и фауне, при доступности совершенно полных экземпляров, редко удаётся связать две формы переходными разновидностями и таким образом доказать, что они принадлежат к одному виду, прежде чем будут собраны многие экземпляры из разных местностей; а относительно ископаемых видов такое обилие материалов редко доступно. Мы, быть может, всего лучше убедимся в невероятности, чтобы нам удалось связать виды многочисленными, тонкими ископаемыми переходами, если спросим себя, смогут ли, например, геологи будущего периода доказать, что наши различные породы рогатого скота, лошадей, овец, собак и так далее произошли от одного или от нескольких первичных видов; или смогут ли они решить, действительно ли разновидности или отдельные виды — некоторые морские раковины, живущие у североамериканского прибрежья, и почитаемые иными натуралистами за виды отдельные от их европейских сродичей, другими же за разновидности европейских видов. Это могло бы удасться будущему геологу лишь при открытии множества переходных форм в ископаемом состоянии, и такой успех кажется мне в высшей степени невероятным.
Геологические изыскания, хотя они прибавили множество видов к ныне живущим и угасшим родам и умалили расстояние между некоторыми группами, но едва ли сколько-нибудь содействовали слиянию видов посредством сцепления их многочисленными тонкими переходами, и отсутствие такого результата, быть может, самое законное, самое полновесное возражение, которое может быть приведено против моих воззрений. Поэтому считаю не лишним привести гипотетический пример, поясняющий все вышеизложенные замечания. Малайский архипелаг приблизительно имеет такое же протяжение, как Европа от Северного мыса до Средиземного моря и от Англии до России; следовательно, он равняется всем геологическим формациям, рассмотренным сколько-нибудь тщательно, за исключением североамериканских. Я совершенно согласен с мистером Годвином Аустеном в том, что нынешнее состояние Малайского архипелага с его многочисленными, обширными островами, разделёнными широкими мелководными проливами, вероятно, соответствует прежнему состоянию Европы, во время накопления большей части наших формаций. Малайский архипелаг — одна из стран света, наиболее богатых органическими существами; но если бы были собраны все виды, когда-либо жившие в его пределах, какое неполное понятие дали бы они нам об естественной истории земного шара!
Но мы имеем полный повод полагать, что наземные организмы архипелага были бы сохранены весьма несовершенно в формациях, которые бы там накопились. Я полагаю, что немногие из животных, в строгом смысле береговых, и из тех, которые жили на голых подводных скалах, были бы заключены в них, и что те, которые были бы заключены в песок или гравий, не сохранились бы до отдалённой будущности. Повсюду, где на морском дне не накоплялись бы осадки, или где бы они не накоплялись достаточно быстро, чтобы защищать организмы от разложения, не могли бы сохраниться их остатки.
Я полагаю, что в нашем архипелаге формации, достаточно толстые, чтобы устоять до будущности, удалённой от нас настолько, насколько в прошлом удалены от нас вторичные формации, могли б образоваться лишь в периоды оседания. Эти периоды оседания должны были чередоваться с огромными промежутками времени, в которые та же область не изменяла уровня или поднималась; во время поднятия каждая формация с ископаемыми организмами разрушалась бы действием морских волн почти по мере своего накопления, как это происходит ныне на берегах Южной Америки. В эти периоды оседания, вероятно, происходило бы сильное вымирание; во время периодов поднятия происходили бы в организмах значительные видоизменения, но геологические данные о них были бы всего несовершеннее.
Можно сомневаться, чтобы продолжительность какого-либо великого периода оседания во всём архипелаге или в части его и сопряжённое с оседанием накопление осадков превысило бы среднюю долговечность видовых форм; а это необходимо для сохранения всех постепенных переходов между двумя или более видами. Если бы все эти постепенные оттенки не были сохранены, переходные разновидности просто были бы сочтены за отдельные виды. Вероятно также, что всякий великий период оседания прерывался бы колебаниями уровня, и что в течение его происходили бы лёгкие изменения в климате. В этих случаях жителям архипелага приходилось бы переселяться, и никакая формация не могла бы сохранить строго последовательные свидетельства об их видоизменениях.
Очень многие из морских жителей Малайского архипелага ныне распространены за его пределы на тысячи миль, и аналогия заставляет меня полагать, что эти-то виды, обширно распространённые, всего чаще должны производить разновидности; разновидности же эти должны большею частью быть первоначально местными, но если они одарены каким-либо решительным преимуществом или видоизменились и усовершенствовались впоследствии, они должны медленно распространяться и вытеснять породившую их форму. При возвращении таких разновидностей на прежние места своего жительства, они разнились бы от прежнего своего состояния в приблизительно одинаковой, хотя бы и очень лёгкой степени, и поэтому по правилам, принятым многими палеонтологами, были бы возведены на степень новых отдельных видов.
Итак, если в предыдущих замечаниях есть доля правды, мы не имеем права ожидать, чтобы в геологических формациях нашлось бесконечное число тех тонких переходных форм, которые, по моей теории, несомненно связывали все вымершие и ныне живущие виды в одну длинную, разветвлённую жизненную цепь. Мы можем только отыскать немногие звенья, иные ближе, другие дальше сродные между собою; и эти звенья, как бы не близки они были между собою, всё-таки, если будут найдены в разных этажах одной формации, сочтутся палеонтологами за отдельные виды. Но я сознаюсь, что я никогда бы не составил себе ясного понятия о том, до какой степени бедны данные о жизненных изменениях, представляемые наилучше сохранёнными геологическими разрезами, если бы отсутствие переходных звеньев между видами, свойственными началу и концу каждой формации, не было столь важным затруднением для моей теории.
О внезапном появлении целых групп сродных форм. — Внезапность, с которою целые группы видов появляются в известных формациях, была выставлена многими палеонтологами, например Агассисом, Пикте, и с особенною настойчивостью профессором Седжвиком, как непреоборимый довод против изменяемости видов. Если многочисленные виды, принадлежащие к одним и тем же родам или семействам, действительно разом появились на земле, то такой факт совершенно подрывал бы теорию потомственного происхождения видов через медленное видоизменение путём естественного подбора. Ибо развитие группы видов, которые все произошли от одного общего родича, должно было быть процессом чрезвычайно медленным, и прародичи должны были появиться на земле весьма долго до появления своих видоизменённых потомков. Но мы постоянно преувеличиваем себе полноту геологической летописи, и, не находя известных родов и семейств в известном геологическом этаже, ошибочно заключаем, что они не существовали прежде образования этого этажа. Мы постоянно забываем, как обширна поверхность земного шара в сравнении с тем протяжением, на котором были тщательно изучены наши геологические формации; мы забиваем, что целые группы видов могли долго существовать и медленно размножаться в иных местах, прежде чем вторгнуться в древние архипелаги Европы и Соединённых Штатов. Мы недостаточно принимаем в расчёт огромные промежутки времени, вероятно, истёкшие между нашими последовательными формациями, — промежутки, быть может, более длинные, чем время, прошедшее в накоплении каждой из них. Эти промежутки должны были дать время многим видам развиться из одной или немногих родоначальных форм, а в образовавшейся затем формации эти виды будут казаться возникшими внезапно.
Тут не лишним будет напомнить о замечании, уже приведённом выше. Без сомнения, должно понадобиться безмерно долгое время для того, чтобы приспособить организм к совершенно новым жизненным приёмам, например к летанию. Но, по достижении этого результата, те немногие виды, которые таким образом приобрели значительное преимущество над другими организмами, могли в сравнительно короткое время произвести множество расходящихся форм, способных распространиться быстро и далеко по земному шару.
Приведу теперь несколько примеров в пояснение этих замечаний и чтобы показать, как легко мы можем ошибиться, полагая, что целые группы возникли внезапно. Да будет мне позволено напомнить о том общеизвестном факте, что в геологических сочинениях не очень давнего времени утверждалось, что великий класс млекопитающих появился внезапно с началом третичных формаций. А теперь мы знаем, что богатейшее по своей толщине накопление ископаемых млекопитающих принадлежит середине вторичного периода, и одно несомненное млекопитающее открыто в новом красном песчанике, в самом начале этого великого ряда. Кювье имел привычку настаивать на том, что в третичных формациях не встречается ни одной обезьяны: но теперь открыты вымершие виды обезьян в Индии, в Южной Америке и в Европе, даже в формациях эоценовых. Если бы не редкий случай птичьих следов, сохранившихся в новом красном песчанике Соединённых Штатов, кто осмелился бы предположить, что, кроме пресмыкающихся, не менее тридцати видов птиц, отчасти исполинских размеров, существовали в этот период? Ни одна птичья кость до сих пор не открыта в этих осадках. Несмотря на то что количество суставов, обнаруженных этими ископаемыми следами, соответствует их количеству в пальцах многих ныне живущих птиц, некоторые авторы сомневаются, чтобы животные, оставившие эти следы, были действительно птицы. До новейшего времени, эти авторы могли утверждать, а некоторые действительно и утверждали, что весь класс птиц возник внезапно в начале третичного периода; но теперь мы знаем, по свидетельству профессора Оуена (см. руководство Лайеля), что одна птица, несомненно, жила во время осаждения верхнего зелёного песчаника.
Я могу привести другой пример, сильно поразивший меня, потому что был у меня под глазами. В моём исследовании об ископаемых сидячих усоногих раках, я утверждал, что по значительному количеству ныне живущих и третичных видов; по чрезвычайному обилию особей многих видов на всём земном шаре, от арктических стран до экватора, и по их способности жить на самых различных поясах глубины от верхнего предела приливов до глубины 50 сажен; по совершенству, с которым сохранились экземпляры в древнейших третичных пластах; по лёгкости, с которою можно узнать даже обломок створки; что по всем этим обстоятельствам я считаю себя в праве заключить, что если бы сидячие усоногие раки существовали во время вторичного периода, они, конечно, сохранились бы и были открыты; и так как ни один вид не был открыт в пластах этого периода, я заключил, что эта великая группа внезапно развилась в начале третичного периода. Это обстоятельство очень смущало меня, ибо я видел в нём новый пример внезапного появления обширной группы видов. Но едва было обнародовано моё сочинение, как превосходный палеонтолог, г-н Боске́, прислал мне рисунок полного экземпляра несомненного сидячего усоногого, который он там нашёл в бельгийской меловой формации. И, что придаёт этому случаю ещё более разительности, этот усоногий рак принадлежал к роду Chthalmus, роду обыкновенному, обширному, повсеместному, из которого не найдено до сих пор ни одного вида в третичных формациях. Поэтому мы теперь положительно знаем, что сидячие усоногие раки существовали во время вторичного периода; и эти вторичные виды могли быть прародичи наших многочисленных третичных и современных видов.
Из всех случаев, в которых, по-видимому, внезапно возникли целые группы видов, палеонтологи всего чаще ссылаются на внезапное появление костистых рыб (teleostei) в нижних пластах меловой формации. Эта группа заключает в себе большинство ныне живущих видов. Недавно профессор Пикте проследил их существование до подэтажа, предшествовавшего меловой формации; и некоторые палеонтологи полагают, что известные рыбы, гораздо более древние, которых место в системе ещё не вполне определено, действительно рыбы костистые. Если мы допустим, однако же, вместе с Агассицом, что все они явились в начале мелового периода, то этот факт, конечно, будет очень замечателен; но я не вижу, чтобы в нём заключался непреоборимый довод против моей теории, разве можно было бы доказать также, что виды этой группы в тоже время внезапно появились на всей поверхности земного шара. Нет надобности напоминать о том, что нам не известна почти ни одна ископаемая рыба, найденная на юге от экватора, и, просматривая палеонтологию Пикте, мы убедимся, что из многих европейских формаций нам известны лишь очень немногие виды. Некоторые семейства рыб имеют ныне ограниченную область распространения; костистые рыбы могли в прежние времена заключаться в подобной ограниченной области и, развившись значительно в каком-либо одном море, могли затем распространиться во все стороны. К тому же мы не имеем права предполагать, чтобы все моря земного шара всегда так свободно сообщались между собою от юга до севера, как в настоящее время. Даже теперь, если бы Малайский архипелаг обратился в материк, тропические части Индийского океана составили бы обширный и совершенно отдельный бассейн, в котором могла бы размножиться любая большая группа морских животных, и тут бы они и остались в заключении, пока некоторые из этих видов не приспособились к климату менее жаркому и через это не получили бы возможности, обогнув южные оконечности Африки и Австралии, перейти в другие, отдалённые моря.
По этим и иным подобным соображениям, а главным образом по нашему незнанию геологии иных стран, кроме Европы и Соединённых Штатов, и по тем переворотам в наших геологических воззрениях, которые произошли от открытий последних двенадцати годов, мне кажется, что мы имеем столько же права делать общие выводы о последовательном появлении организмов на земном шаре, сколько имел бы натуралист, посетивший на пять минут пустынный берег Австралии, право рассуждать о количестве и свойстве её естественных произведений.
О внезапном появлении групп сродных видов в древнейших из известных нам, содержащих ископаемые, формаций. — Мы тут имеем дело с другим, подобным, но гораздо более важным затруднением. Я говорю о той внезапности, с которою множество видов одной группы появляются в древнейших известных нам формациях, содержащих ископаемые. Большая часть доводов, убедивших меня в том, что все ныне существующие виды одной группы произошли от одного родича, в равной силе приложимы и к древнейшим из известных нам видов. Например, я не могу сомневаться в том, что все силурийские трилобиты произошли от какого-либо одного ракообразного животного, жившего долго до силурийского периода и, вероятно, значительно разнившегося от всех известных нам животных. Многие из древнейших силурийских животных, каковы виды из родов Nautilus, Liugula и так далее, не разнятся значительно от ныне живущих видов; и по моей теории нельзя предположить, чтобы эти древние виды были прародители всех видов тех порядков, к которым они относятся, ибо они не представляют признаков средних между признаками этих видов. Сверх того, если бы они были прародителями этих порядков, они почти наверное были бы давно вытеснены и истреблены своими многочисленными и усовершенствованными потомками.
Следовательно, если моя теория основательна, мы должны допустить, что до осаждения древнейших силурийских пластов прошли длинные периоды времени, столь же, и вероятно ещё более длинные, чем весь промежуток между силурийским периодом и нашим временем, и что во время этих безмерных, вовсе неизвестных нам периодов поверхность земного шара кипела жизнью.
На вопрос, почему мы не находим следов этих громадных первичных периодов, я не могу дать удовлетворительного ответа. Многие из превосходнейших геологов, и в их главе сэр Р. Мурчисон, убеждены, что органические остатки древнейших силурийских пластов соответствуют заре органической жизни на нашей планете. Другие весьма полновесные авторитеты, каковы Лайель и покойный Э. Форбс, оспаривают основательность этого заключения. Не следует забывать, что нам известна с некоторою точностью лишь малая частица земной поверхности. Мистер Барранд недавно присовокупил к силурийской системе новый, древнейший этаж, изобилующий новыми, своеобразными видами. Следы органической жизни открыты в Лонгмейндских пластах, под так называемым примордиальным поясом Барранда. Присутствие сростков фосфорокислой извести и смолистых веществ в некоторых из древнейших азоических формаций, вероятно, указывает на существование жизни во время их образования. Но чрезвычайно трудно понять отсутствие громадных накоплений пластов с ископаемыми, которые, по моей теории, должны были образоваться где-нибудь до силурийского периода. Если бы эти древнейшие осадки были целиком разрушены обнажением, или целиком подверглись метаморфическим процессам, мы должны были-бы найти лишь малые остатки непосредственно следующих за ними формаций, и эти остатки по большей части должны бы были подвергнуться метаморфизму. Но описания силурийских остатков, занимающих огромные протяжения в России и в Северной Америке, не подтверждают предположения, что чем древнее формация, тем более пострадала она от обнажения и метаморфизма.
Обстоятельство это пока необъяснимо, и оно может с полным правом считаться полновесным доводом против воззрений, изложенных в этом сочинении. Чтобы показать, что оно может со временем разъясниться, предложу следующую гипотезу. По свойству ископаемых организмов всех формаций Европы и Соединённых Штатов, по-видимому, живших на незначительных глубинах, по количеству осадков в целые мили толщиною, из которых состоят эти формации, мы можем заключить, что с древнейших времён обширные острова или полосы суши, из которых почерпались эти осадки, существовали в соседстве нынешних материков Европы и Северной Америки. Но мы не знаем порядка вещей в промежутках между последовательными формациями; не знаем, существовала ли в эти промежутки на местах Европы и Соединённых Штатов суша или мелководное море, в котором накоплялись осадки, или открытый, глубокий океан.
При обзоре современных нам океанов, втрое более обширных, чем суша, мы видим, что они усыпаны островами. Но ни в одном океаническом острове до сих пор не было найдено следов какой-либо палеозоической или вторичной формации. Из этого мы, быть может, имеем право заключить, что в периоды палеозоический и вторичный не существовало ни материков, ни континентальных островов на протяжении наших теперешних океанов; ибо, если бы они существовали, процессы разрушения, действовавшие на них, вероятно, образовали бы значительные количества осадков, из которых сложились бы палеозоические и вторичные формации, и эти формации были бы хотя отчасти подняты колебаниями уровня, которые, без сомнения, происходили в этот безмерно длинный период. Итак, если мы вправе что-либо заключать из этих фактов, мы должны заключить, что на местах наших теперешних океанов с древнейших времён, о которых мы имеем данные, расстилались океаны, и, с другой стороны, что на местах наших теперешних материков существовали пространные полосы суши, подвергавшиеся, без сомнения, значительным колебаниям уровня со времени раннего силурийского периода. Раскрашенная карта, приложенная к моему сочинению о коралловых рифах, ведёт меня к заключению, что великие океаны до сих пор суть области оседания, великие архипелаги — области колебания уровня, и материки — области поднятия. Но имеем ли мы право предполагать, что таков спокон веку был порядок вещей? Наши материки, по-видимому, образовались через перевес, в течение многих колебаний уровня, силы поднятия. Но не могли ли области поднятия переместиться с течением времён? В период, неизмеримо древнейший амурского, материки могли существовать там, где ныне расстилаются океаны, и на месте наших нынешних материков могли расстилаться открытые моря. Мы не имеем даже права предполагать, что если бы, например, дно Тихого океана ныне превратилось в материк, мы бы нашли там формации более древние, чем силуриские пласты, если таковые там образовались; ибо, быть может, пласты, осевшие на несколько миль ближе к центру земли и подлежавшие огромному давлению от накопленной над ними воды, подверглись метаморфизму в несравненно большей мере, чем пласты, постоянно находившиеся ближе к земной поверхности. Огромные области, например в Южной Америке, состоящие из одних метаморфических пород, по-видимому, подвергавшихся действию жара под значительным давлением, как мне кажется, требуют особого объяснения, и мы, быть может, имеем некоторое право считать эти значительные области состоящими из формаций, предшествовавших силурийской и подвергшихся полному метаморфозу.
Все затруднения, разобранные в этой главе, а именно: отсутствие в исследованных нами формациях бесконечного количества переходных звеньев между множеством видов, ныне существующих и угасших; внезапность, с которою целые группы появляются в наших европейских формациях; почти совершенное, насколько нам известно, отсутствие формаций с ископаемыми под силурийскими пластами, — все эти затруднения, без сомнения, чрезвычайно важны. Очевидным доказательством тому служит то обстоятельство, что лучшие наши палеонтологи, а именно Кювье, Оуен, Барранд, Агассиц, Фальконер, Э. Форбс и так далее, и первые наши геологи, каковы Лайель, Мурчисон, Седжвик и так далее, единогласно, иные с особенным жаром, провозгласили неизменяемость видов. Но я имею поводы полагать, что один полновесный авторитет, сэр Чарльз Лайель, по дальнейшему размышлению впал на этот счёт в сильные сомнения. Я вполне сознаю, как неосторожно с моей стороны расходиться с этими великими авторитетами, которым, вместе с другими, мы обязаны всем своим знанием. Те, которые считают нашу геологическую летопись сколько-нибудь полною и не придают особого веса фактам и доводам иного рода, приведённым в этой книге, без сомнения, не обинуясь, отвергнут мою теорию. Что до меня, то, развивая метафору Лайеля, я считаю нашу геологическую летопись за историю мира, ведённую непостоянно и написанную на изменчивом наречии. Из этой истории нам доступен лишь последний том, относящийся к двум-трём странам. Из этого тома лишь там и сям сохранилась краткая глава, и из каждой страницы лишь несколько бессвязных строк. Каждое слово медленно изменяющегося наречия, на котором написана эта история, более или менее различно в каждой из открываемых глав — как, по-видимому, внезапно изменяющиеся жизненные формы, зарытые в наших последовательных, но разделённых длинными промежутками времени, формациях. С этой точки зрения, разобранные выше затруднения значительно уменьшаются или даже совершенно исчезают.