И мимо кладбища когда проходилъ,
Увидѣлъ — поклоны мнѣ шлютъ изъ могилъ.
5 Съ плиты музыканта несется привѣтъ;
Луна проливаетъ-мерцающій свѣтъ…
Вдругъ шопотъ: «Сейчасъ я увижусь съ тобой!»
И блѣдное что-то встаетъ предо мной.
То былъ музыкантъ. Онъ на памятникъ сѣлъ 10 И голосомъ дикимъ, могильнымъ запѣлъ,
Струнъ цитры касаясь костлявой рукой;
Печальная пѣснь полилася рѣкой:
«Ну, струны, пѣсенку одну
Вы помните-ль, что въ старину 15 Грудь обливала кровью?
Зоветъ ее ангелъ блаженствомъ небесъ,
Мученьями ада зоветъ ее бѣсъ,
А люди — любовью!»
Раздался лишь слова послѣдняго звукъ, 20 Могилы кладбища разверзлися вдругъ,
Воздушныя тѣни изъ нихъ поднялись,
Вокругъ музыканта, какъ вихрь, понеслись.
«Твой огонь, любовь, любовь,
Насъ въ могилы уложилъ. 25 Такъ зачѣмъ же изъ могилъ
Вызываешь ночью вновь!»
Всѣ плачутъ и воютъ, ревутъ и кряхтятъ,
И стонутъ и свищутъ, бушуютъ, шумятъ,
Тѣснятъ музыканта безумной толпой; 30 Онъ вновь по струнамъ ударяетъ рукой:
«Браво, браво, тѣни! Плясъ Продолжайте И внимайте Пѣснѣ, сложенной для васъ! 35 Въ тишинѣ спать сладко намъ, Какъ мышонкамъ по норамъ; Но поднять и шумъ и гамъ Въ эту ночь, Помѣшать не могутъ намъ!
Гнать любви безумье прочь… Такъ какъ нынче намъ удобно, Каждый скажетъ пусть подробно, 45 Бакъ его вскипала кровь, Какъ гнала И рвала На куски его любовь!»
«Подмастерьемъ у портного, Съ ножницами и иглой, Жилъ я, нрава былъ живого, Съ ножницами и иглой; 50 Дочь хозяйская явилась Съ ножницами и иглой, И мое пронзила сердце Ножницами и иглой!»
Хохочетъ веселыхъ тѣней хороводъ — 55 Сурово второй выступаетъ впередъ:
«Я Ринальдо Ринальдини, Шиндерганно, Орландини, Карла Мора, наконецъ, Бралъ себѣ за образецъ,
60 «Я ухаживалъ порою, Какъ они — отъ васъ не скрою, — И въ земныхъ прелестныхъ фей Я влюблялся до ушей.
«Плакалъ я, вздыхалъ умильно И любовью былъ такъ сильно 65 Съ толку сбитъ, что спуталъ бѣсъ — Я въ чужой карманъ залѣзъ.
«И бѣднягу задержали Лишь за то, что онъ въ печали Слезы вытереть тайкомъ 70 Захотѣлъ чужимъ платкомъ.
«Съ негодяями, ворами Былъ упрятанъ я властями По суду въ рабочій домъ, Гдѣ томился подъ замкомъ,
«Тутъ проклялъ я женщинъ, богатыхъ нахаловъ, Чертовскаго зелья насыпалъ въ рейнвейнъ 105 И чокнулся съ смертью; при звонѣ бокаловъ Смерть молвила: «здравствуй, зовусь я другъ Гейнъ!»
Хохочетъ веселыхъ тѣней хороводъ; На шеѣ съ веревкою пятый идетъ:
«Хвалился, пируя, графъ дочкой своей 110 И блескомъ своихъ драгоцѣнныхъ камней! Не надо мнѣ, графъ, драгоцѣнныхъ камней — Въ восторгѣ отъ дочки я милой твоей!
«Такъ графъ издѣвался — и схваченъ я былъ, Шумя, рядъ лакеевъ меня обступилъ. «Эй, къ чорту вы, челядь, не жуликъ я, прочь! Хотѣлъ я украсть только графскую дочь!»
125 «Помочь не могли увѣренья слова… Въ петлю угодила моя голова! И солнце, явясь съ наступленіемъ дня, Дивилось, увидѣвъ висящимъ меня».
