1. Великий Князь, Наследник и Цесаревич (1818—1855)
І. Детство • II. План воспитания • III. Отрочество • IV. Юность • V. Помолвка и женитьба • VI. Государственная и военная деятельность Цесаревича
2. Император (1855—1881)
I. Война • II. Мир • III. Коронация • IV. Сближение с Франциею • V. Внешняя политика на Западе и на Востоке • VI. Присоединение Амура и Уссури и покорение Кавказа • VII. Освобождение крестьян • VIII. Тысячелетие России • IX. Польская смута • X. Мятеж в Царстве Польском и в Западном крае • XI. Дипломатический поход на Россию • XII. Государственные преобразования • XIII. Дела внутренние • XIV. Внешняя политика • XV. Соглашение трех Императоров • XVI. Завоевание Средней Азии • XVII. Преобразование армии и флота • XVIII. Финансы и народное хозяйство • XIX. Церковь, просвещение, благотворительность • XX. Восточный кризис • XXI. Вторая Восточная война • XXII. Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс • XXIII. Внешние сношения после войны • XXIV. Крамола • XXV. Последний год царствования • XXVI. Кончина
IV.
Юность.
1834—1838.
17-го апреля 1834 года Александру Николаевичу исполнилось шестнадцать лет. День этот приходился во вторник на Страстной неделе, а потому торжество провозглашения совершеннолетия и принесения присяги было отложено до Светлого Христова Воскресения.
Государь поручил Сперанскому подготовить сына к этому важному акту, разъяснив ему смысл и значение присяги, которую, на основании учреждения об императорской фамилии, члены царского дома, достигнув совершеннолетия, приносят в верности Государю и отечеству, а также в соблюдении права наследства и установленного фамильного распорядка. „Из сего видно, — говорил Сперанский, — что присяга сия делится на две части: одна входит в общую присягу подданства; другая часть совершенно новая. Она есть новая потому, что до 1797 года не было твердого закона о наследии престола. Но с установлением сего закона, основатель его нашел нужным укрепить его присягой. Причины сего очевидны. Мы видели, как долго и как бедственно закон о наследии у нас колебался. Что может укрепить его на будущее время? Каждый член императорского дома может, в свою чреду, по неисповедимым судьбам Провидения, достигнуть наследства, стать Самодержцем. Что же может обязать волю самодержавную? Одна совесть, один суд Божий — присяга“. Сущность присяги Сперанский определял так: „Присяга есть акт совести и религии, коим клянущийся призывает Бога во свидетели искренности его обещания и подвергает себя его гневу и мести в случае нарушения“.
Александр Николаевич до такой степени был проникнут сознанием важности предстоявшего ему обета, что, в недоверии к своим силам, у него вырвалось восклицание: „рано бы!“ На эту тему предложил ему беседу, в самый день его рождения, законоучитель Павский. Напомнив, что в день принесения присяги он должен будет, представ пред Государя и пред государство, обещать служить им всеми силами ума и тела и радеть пользам их с пожертвованием самого себя, духовный наставник указал на святое и великое призвание быть владыкою не только над собой, но и над миллионами людей, различных по языку, состоянию, чувствам, обычаям, нравам, мнениям, прихотям и суевериям. „Представьте себе, — поучал он, — сколько надобно ума, чтоб соразмерить их требования и указать им верный и прямой путь к цели!“ Руководителями Цесаревича будут: мудрый пример отца и Государя, оправданные опытом советы наставников, наконец — Слово Божие. „Прежде нежели возложите на себя обет служить Государю и отечеству всеми силами души и тела, — заключил законоучитель речь свою, — возобновите обет, которым вы при крещении сочетались Христу, облекшись в него, и обязались последовать ему. Один только верный последователь Христа и здравый член Царства Божия может быть полезным членом царства человеческого“.
На Страстной неделе Цесаревич отговел и причастился св. Тайн, а в первый день Пасхи, 22-го апреля, слушал заутреню в большой церкви Зимнего дворца, где в тот же день, перед вечерней, произошло торжественное принесение им присяги в качестве Наследника Престола.
Императорские регалии принесены в церковь из бриллиантовой комнаты высшими сановниками: держава — обер-камергером графом Головкиным, скипетр — адмиралом графом Мордвиновым, корона — князем Кочубеем, возведенным в этот день в достоинство государственного канцлера, — и расставлены вокруг аналоя, на котором лежали Евангелие и св. Крест. По прибытии Государя и всей царской семьи началось молебствие, совершенное митрополитом С.-Петербургским Серафимом в сослужении членов Святейшего Синода и придворного духовенства, с возглашением умилительной молитвы, нарочно сочиненной на этот случай. По окончании молебна Император Николай, взяв за руку сына, подвел его к аналою, пред которым Александр Николаевич вслух прочитал установленную для Наследника Престола присягу:
„Именем Бога Всемогущего, пред святым его Евангелием, обещаюсь и клянусь: Его Императорскому Величеству, всемилостивейшему Государю, родителю моему, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавию, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, предостерегать и оборонять, споспешествуя всему, что к Его Императорского Величества службе и пользе государственной относиться может; в звании же Наследника Престола всероссийского и соединенных с ним престолов Царства Польского и Великого Княжества Финляндского, обязуюсь и клянусь соблюдать все постановления о наследии престола и о порядке фамильного учреждения, в основных законах Империи изображенные, во всей их силе и неприкосновенности, как перед Богом и судом его страшным ответ в том дать могу. Господи, Боже отцев и Царю царствующих! Настави, вразуми и управи мя в великом служении мне предназначенном; да будет со мною преседящая Престолу твоему премудрость; пошли ю с небес святых твоих, да разумею, что есть угодна пред очима твоима и что есть право по заповедем твоим. Буди сердце мое в руку твоею! Аминь“.
„Когда открыто было Евангелие, — повествует очевидец, митрополит московский Филарет, — и Государь Император подвел к оному Государя Наследника для присяги, Государь Наследник произнес оную твердым голосом, с выражением, изображающим внимание к произносимым обетам. Но когда он дошел до окончательных выражений сего акта, заключающих в себе молитву, глубокое чувство и слезы остановили его. Собирая дух и возобновляя усилие, он довершил чтение измененным, трогательно зыблющимся голосом. Сердце родительское подверглось чувствам сыновним. Государь Император обнял Государя Наследника, целовал его в уста, в очи, в чело и величественные слезы Августейшего Родителя соединились с обильными слезами Августейшего Сына. За сим, Государыня Императрица приняла возлюбленного первенца своего в матерние объятия, и взаимные лобзания и слезы вновь соединили отца, мать и сына. Когда занятие сим восхитительным зрелищем и мои собственные слезы наконец оставили мне возможность обратить внимание на присутствующих, я увидел, что все было в слезах“.
По подписании Наследником акта присяги, переданного Его Величеством вице-канцлеру для хранения в Государственном архиве, началась вечерня, а по окончании ее собрание перешло в Георгиевскую залу. По пути царского шествия, во всех залах Зимнего дворца, от Концертной до Портретной галереи, расположены были отряды полков лейб-гвардии; в Портретной галерее — рота дворцовых гренадер, а в тронной зале — знамена всех гвардейских полков и отряд военно-учебных заведений под командой главноначальствующего, Великого Князя Михаила Павловича. Государь, Императрица, Наследник и следовавшие за ними Особы Императорской Фамилии вошли в Георгиевскую залу, посреди которой стоял аналой с Евангелием и крестом, — при звуках незадолго до того сочиненного Львовым народного гимна: „Боже, Царя храни!“. Императрица заняла место на возвышении у трона, Император стал у подножия его. Войска взяли на молитву и сняли кивера. Тогда Государь снова подвел к аналою Цесаревича, который был приведен к военной присяге обер-священником гвардии, протоиереем Музовским, под знаменем Атаманского своего имени полка. Громко и внятно прочел он следующее клятвенное обещание:
„Я, нижепоименованный, обещаюсь пред Всемогущим Богом служить Его Императорскому Величеству, всемилостивейшему Государю, родителю моему, по всем военным постановлениям верно, послушно и исправно; обещаюсь чинить врагам Его Императорского Величества и врагам его государства храброе и твердое сопротивление, телом и кровью, в поле и крепостях, на воде и на суше, в сражениях и битвах, в осадах и приступах и во всех военных случаях, без изъятия; обещаюсь о всем, что услышу или увижу противное Его Императорскому Величеству, его войскам, его подданным и пользам государственным — извещать и оные во всех обстоятельствах, по лучшей моей совести и разумению, охранять и оберегать так верно, как мне приятны честь моя и живот мой; обещаюсь во всем том поступать, как честному, послушному, храброму и отважному воину надлежит: в чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий!“
Войска отдали честь; знамена склонились пред троном; Государь поклонился собранию и под руку с Императрицей, сопровождаемый членами своей семьи, удалился во внутренние покои.
О совершившемся событии объявил Высочайший манифест, которым верноподданные приглашались соединить свои молитвы с Царем ко Всевышнему: „да благословит совершеннолетие Наследника Престола преуспеянием в мудрости и добродетели; да руководствует его всеблагое Провидение в путях жизни, ему предлежащих; да будет сердце его в руце Божией, всегда хранимо и уготовано для великого служения, ему предназначенного“. Особой грамотой объявил Государь донскому казачьему войску о принесении присяги августейшим атаманом, заключив ее следующими словами: „Мы твердо уверены, что войско Донское, издревле знаменитое силой веры праотцев, непоколебимой верностью и преданностью своим Государям, единодушным стремлением ко благу общему во дни мира и в трудах брани — передаст сынам своим чувства сии во всей их святости и чистоте и тем упрочит и на родине своей несомненное исполнение надежд и желаний, коими, в достопамятный день сей, одушевлены вся Россия и наше родительское сердце“.
Радость свою Император Николай выразил во множестве милостей, щедрой рукой расточенных государственным сановникам, военным и придворным чинам. Наградой Цесаревичу было производство во флигель-адъютанты. Не забыты и лица, причастные к воспитанию Наследника. Александр Николаевич сам пожелал ознаменовать добрым делом важный для него день, в который он, по собственному выражению, „имел счастье исполнить первый долг свой, принеся пред престолом Божиим присягу в верности Государю родителю и в лице его — любезному отечеству“. С этой целью он препроводил петербургскому и московскому генерал-губернаторам по 50000 рублей, прося их распределить эту сумму между наиболее нуждающимися жителями обеих столиц. В рескрипте графу Эссену он, в числе своих побуждений, выставлял намерение выразить признательность Петербургу, как тому месту, „где провел свои ребяческие годы, где научился любить Россию и где, наконец, произнес свою святую присягу“. Еще теплее отзывался он о первопрестольной столице в рескрипте к князю Голицыну. „Москва, — писал он, — есть любезная моя родина. Бог дал мне жизнь в Кремле. Да позволит он, чтоб сие предзнаменование совершилось; чтобы я в остающиеся мне годы первой молодости мог с успехом приготовиться к ожидающим меня обязанностям; чтобы со временем, исполняя оные, мог заслужить одобрение моего Государя родителя, как сын верноподданный и уважение России, как русский, всем сердцем привязанный к благу любезного отечества“.
На следующий день по принесении присяги, в Зимнем дворце отпраздновали именины Императрицы Александры Феодоровны; на третий — там же происходил парадный обед для высшего духовенства и особ первых трех классов. Ряд блестящих торжеств, продолжавшихся во всю Святую неделю, завершился балом, данным 29-го апреля петербургским дворянством, в палатах обер-егермейстера Д. Л. Нарышкина; бал этот удостоили своим присутствием Государь, Государыня, Наследник и прочие члены царской семьи.
Хотя, по достижении совершеннолетия, Император и повелел Цесаревичу присутствовать в Правительствующем Сенате, а на основании § 27 учреждения Императорской фамилии, попечителем к нему назначил бывшего посла при Лондонском дворе генерал-адъютанта князя Х. А. Ливена, но в то же время, вместо умершего Мердера, должность воспитателя поручена генерал-адъютанту Кавелину, помощником его остался Юрьевич, а Жуковский сохранил звание наставника. Из двух совоспитанников Александра Николаевича произведен в чин прапорщика и зачислен в л.-гв. Павловский полк граф Виельгорский, с назначением состоять при его высочестве.
Предначертанный в „Плане учения“ курс наук далеко еще не был выполнен. Ко дню совершеннолетия Наследник прошел: из Закона Божия — священную историю Ветхого и Нового завета, церковную историю и введение в катехизис; из всеобщей истории — древнюю и историю средних веков; из русской истории — до воцарения дома Романовых; из математики — арифметику, алгебру и элементарную геометрию; из естественной истории — общее обозрение природы в ее происхождении и элементах; из физики — о телах вообще и о твердых телах в особенности, статику и динамику; из военных наук — начала фортификации и артиллерии. Кроме практических занятий языками русским, французским — на котором преподавалась также и география, — немецким, английским и польским, пройдена грамматика этих языков и начато ознакомление с литературами русской и немецкой. По программе окончательного курса, предположенного еще на три года, определено было пройти: в Законе Божием — пространный катехизис; по математике — сферическую тригонометрию, начертательную и аналитическую геометрию, высшую математику, политическую арифметику; по физике — о каплеобразных и газообразных телах, о звуке, свете, теплоте, электричестве и магнетизме, с обозрением космографии; по истории — историю трех последних веков, с тем чтобы изучение новейшей истории со времен французской революции соединить с курсом дипломатии; по русской истории — от воцарения дома Романовых до кончины Александра I, а также географию и статистику России; по языкам русскому и иностранным — историю русской и иностранных литератур; по военным наукам — окончание курса фортификации и артиллерии, военную историю, тактику и стратегию; наконец — право, политическую экономию и высшую политику. Сохранялись установленные полугодовые и годовые экзамены, но переносились с июня на ноябрь, а с января — на апрель каждого года. Заключительный экзамен имел произойти по окончании полного курса, весной 1837 года.
Лето 1834 года прошло в обычных военных занятиях и упражнениях, в лагерях Петергофском и Красносельском, и завершилось величественным торжеством, состоявшимся в самый день тезоименитства Наследника: открытием на площади пред Зимним дворцом памятника Императору Александру Благословенному. К этому празднеству прибыла в Петербург депутация от прусской армии, предводимая вторым сыном короля, принцем Вильгельмом. Александр Николаевич почти каждое лето видел при нашем дворе родственных прусских принцев, братьев Императрицы. Так, в 1833 году приезжал в Петербург принц Альберт, в 1834 г. — наследный принц с супругой. На этот раз он имел не только радость свиданья с тем из дядей, к которому питал наибольшую привязанность, но и мог любоваться целым отрядом прусских офицеров и солдат, о которых, со времени первого посещения Берлина, сохранил наилучшее воспоминание. Прусских гостей чествовали в кругах придворном и военном, а глава депутации, принц Вильгельм, получил по этому случаю редкую награду: орден св. Владимира 1-й степени, пожалованный ему при рескрипте, в котором Император Николай, в прочувствованных словах, помянул братство по оружию двух армий и совместные подвиги их в эпоху войн за освобождение Европы.
Во второй половине октября Государь, совершавший путешествие по России, вызвал Цесаревича в Москву, куда он прибыл в сопровождении попечителя, князя Ливена, но пробыл там всего два дня и затем возвратился в Царское Село, а оттуда 27-го октября, вместе с августейшим отцом, выехал в Берлин, где находилась Императрица. В первое посещение прусской столицы, в 1829 году, Александр Николаевич сблизился с родственниками прусского королевского дома. В этот приезд круг его знакомых расширился, так как к прибытию русского Императора в Берлин съехалось большое число немецких государей и принцев: великие герцоги Саксен-Веймарский и Мекленбург-Стрелицкий, наследный великий герцог и герцог Карл Мекленбург-Шверинские с супругами, герцог и герцогиня Ангальт-Дессауские, герцоги Ангальт-Кетенский, Брауншвейгский и Нассауский, принц-регент саксонский, принц Георг Гессенский, наконец принц Оранский с сыном, принцем Александром. Время проходило в балах и увеселениях разного рода, но преимущественно в военных упражнениях, смотрах и парадах. На параде 10-го ноября Наследник командовал 3-м прусским своего имени уланским полком, „причем — как сказано в его формулярном списке — пожалован его величеством Фридрихом-Вильгельмом III полковником прусских войск, а Государем Императором утвержден в сем чине и в русской службе“. Царская семья возвратилась в Петербург к именинам Государя, и в этот день Александр Николаевич зачислен в Преображенский полк.
В течение учебного сезона 1835 года произошла важная перемена в составе преподавателей: законоучитель Павский замещен в этой должности протоиереем Бажановым. Причиной было неодобрение, высказанное некоторым из богословских сочинений Павского московским митрополитом Филаретом, мнение которого было поддержано и первенствующим членом Святейшего Синода, Серафимом, митрополитом с.-петербургским. Обстоятельство это было, вероятно, не чуждо решению Императора Николая наименовать старшего сына членом Синода. 4-го июня, прибыв в Синод в сопровождении Цесаревича, Государь отслушал краткое молебствие в освященной за несколько дней до того синодальной церкви и потом направился в палату заседаний Синода, где занял место посреди его членов, посадив Наследника направо от себя. Приложившись к Евангелию и кресту, поставленным, по синодальному обычаю, во главе присутственного стола, и пригласив иерархов занять свои места, Николай Павлович обратился к ним с пространной речью, в которой напомнил о трудностях, с коими пришлось ему бороться при восшествии на престол, и о происшествиях 14-го декабря, совершившихся на площади пред Синодом; упомянул о победоносных войнах с Персией и Турцией и об успешном усмирении польского мятежа, а также о скором прекращении беспорядков, вызванных холерой, и заявил, что преодоление всех этих трудностей он относит к особенной помощи Божией, „на которую паче всего и впредь возлагает надежду, быв утвержден в сих чувствах наставлениями благочестивейших родителей своих“. Полагая ближайшим к сердцу своему попечением — продолжал Государь — охранение православия, он уверен, что те же чувства разделяет и Наследник, о чем он свидетельствует пред Россией как отец и Государь. Коснувшись стоявших на очереди важных вопросов о воссоединении униатов и обращении раскольников, требующих, как выразился он, „неослабной бдительности, твердости и постоянства в принятых правилах, без всякого вида преследования“, Император Николай возвестил Синоду, „что простирал попечение свое о делах церковных и на будущие времена и, желая предупредить сим самым испытанное неудобство от нечаянного вступления в оные, он, подобно тому, как ввел уже старшего своего сына и Наследника в Сенат и намерен вскоре ввести и в Государственный Совет, признает полезным, чтобы для ознакомления с церковными делами Цесаревич присутствовал иногда в заседаниях Синода и под личным руководством Его Величества приобретал сведения, потребные и по сей части для его высокого назначения“. Государь окончил выражением надежды на преуспеяние Наследника в этом деле, полагаясь на усердие Синода в споспешествовании ему и поручая его молитвам возлюбленного своего первенца. О посещении Императором Синода и о назначении Наследника Престола синодальным членом Святейший Синод объявил указом по духовному ведомству православного исповедания.
Новый законоучитель Бажанов довершил религиозное воспитание Цесаревича по весьма обширной программе. Пройдя с ним пространный катехизис и повторив церковную историю, он прочел ему курс догматического Богословия и ряд наставлений об обязанностях христианина вообще и в частности — Государя. Около того же времени, а именно 12-го октября 1835 года, начались продолжавшиеся по апрель 1837 года лекции Сперанского, скромно озаглавленные им: „Беседами о законах“. Изложив в кратком введении основные начала права и отношение его к нравственности, Михаил Михайлович разъяснил понятие об общежитии в четырех его видах: семейство, род, гражданское общество, государство, а также сущность основных законов вообще и в России в особенности. Самодержавную власть, присущую русским государям, определял он следующим образом: „Слово неограниченность власти означает то, что никакая другая власть на земле, власть правильная и законная, ни вне, ни внутри империи не может положить пределов верховной власти российского Самодержца. Но пределы власти, им самим постановленные, извне государственными договорами, внутри словом Императорским, суть и должны быть для него непреложны и священны. Всякое право, а следовательно, и право самодержавное, потому есть право, поколику оно основано на правде. Там, где кончится правда и где начинается неправда, кончается право и начинается самовластие. Ни в каком случае самодержец не подлежит суду человеческому; но во всех случаях он подлежит, однако, суду совести и суду Божию“. В другом месте Сперанский установляет, что, в силу основных законов империи, Государь в России является единственным источником не одной законодательной, но и исполнительной власти, ибо, как гласит 80-я статья этих законов: „власть управления во всем ее пространстве принадлежит Государю“.
От основных законов лектор перешел к русским государственным учреждениям и предметам их ведомства, к законам о состояниях, дворянстве, городских и сельских обывателях, о повинностях и их раскладке, и по этому поводу обозрел главные положения политической экономии и финансовой науки; рассмотрел законы о податях, пошлинах, доходах; об отчетности и контроле; о денежном обращении и кредите.
Третью часть своих бесед Сперанский посвятил уголовному праву, предоставив преподавание гражданского права инспектору классов Императорского училища правоведения барону Врангелю. Многочисленные приложения к общему курсу излагают взгляды составителя свода на частные вопросы, состоящие в тесной связи с законодательством. Следует отметить: его рассуждения о взаимодействии в праве сил естественных с силами нравственными; о понятиях добра и пользы; историческое обозрение высших наших государственных учреждений: Совета, Сената и Министерств; такое же обозрение изменений в праве поземельной собственности и состоянии крестьян; историю ассигнаций и пошлин; примеры упражнений в практическом судопроизводстве.
Беседы Сперанского с Цесаревичем о законах заслуживают тем большего внимания, что, обнимая всю совокупность государственного законодательства и управления, вполне совпадают с личным взглядом на этот предмет Императора Николая, который, по окончании курса правоведения, в следующих выражениях изъявил свою благодарность маститому составителю Свода Законов: „Нам в особенности приятно как Государю и отцу видеть, с каким пламенным усердием вы посвящаете часть своего времени преподаванию российского права любезнейшему сыну нашему, Наследнику нашего Престола. Мы предоставили вам приучать юный ум его вникать в истинное свойство и дух нашего законодательства, соображать постановления оного с потребностями края и тщательно наблюдать их действие на благосостояние и нравственное достоинство народа. Вы совершенно оправдали наш выбор, и мы с признательностью к стараниям вашим замечаем сделанные уже им на сем важном поприще успехи. В ознаменование сего чувства и не изменяющегося к вам благоволения нашего, всемилостивейше жалуем вам алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного“.
Летом 1835 года Александр Николаевич не сопровождал августейших родителей ни в Калиш, где происходил совместный лагерный сбор войск русских и прусских, ни в заграничную поездку для свидания в Теплице с императором австрийским Фердинандом. В конце мая он отдал последний долг воспитателю своему, Мердеру, тело которого привезено было из Рима в Петербург и предано земле на Смоленском кладбище, после отпевания в лютеранской церкви. Рассказывают, что по этому поводу Цесаревич заметил: „Я никогда не справлялся о его вероисповедании, но я знал его добрые дела и мне не нужно было ничего более, чтобы уважать его и любить“.
Все летнее время Наследник посвятил практическому довершению своего военного образования в Петергофе и Красном Селе, усиленно изучая и военные науки, для расширения объема преподавания которых Император Николай еще в 1834 году повелел прекратить уроки естественной истории. По смерти генерала Христиани чтение лекций по фортификации возложено было на генерала Ласковского, а военной истории — на полковника Веймарна.
Успехи Александра Николаевича в военном деле были настолько заметны, что в лагерном сборе 1836 года он уже командовал отдельными частями: в Петергофе — батальоном 1-го кадетского корпуса; в день Преображения — 1-м батальоном Преображенского полка, а на Высочайшем смотру отдельного гвардейского корпуса — лейб-гусарским полком. В свои именины Государь произвел Цесаревича „за отличие по службе“ в генерал-майоры, с назначением в свиту его императорского величества. С этого дня образовали ему придворный штат: один только князь Ливен сохранил звание попечителя; Ушаков назначен управляющим конюшенным отделом двора его высочества, генерал-адъютант Кавелин и произведенный во флигель-адъютанты Юрьевич — состоящими при его особе. Сверх того, назначены состоять при нем несколько молодых офицеров, а именно: Преображенского полка — полковник Назимов, Семеновского полка — полковник Эксеспарре; будущие его адъютанты: кирасирского его величества полка поручик князь Барятинский и Преображенского полка прапорщик Адлерберг; наконец, оба его совоспитанника: Виельгорский и также произведенный в офицеры прапорщик Павловского полка Паткуль.
Весною 1837 года, после общего экзамена, завершившего круг образования Наследника, Александр Николаевич предпринял, согласно собственноручно начертанной Императором Николаем инструкции путешествие по России. Целью его было личное ознакомление со страной и ее обитателями как необходимое дополнение к познаниям, приобретенным научным путем. В путешествии этом сопровождали его высочество бывшие его воспитатель и наставник Кавелин и Жуковский, преподаватель истории и географии России Арсеньев, состоящие при Наследнике молодые офицеры и лейб-медик Енохин. Попечителя князя Ливена болезнь задержала в Петербурге.
Путешественники ехали быстро, с короткими остановками в главных городах, что дало повод Жуковскому сравнить путешествие с чтением книги, в которой Великий Князь прочтет пока только одно оглавление, дабы получить общее понятие о ее содержании. „После, — рассуждал он, — он начнет читать каждую главу особенно. Эта книга — Россия, но книга одушевленная, которая сама будет узнавать своего учителя. И это узнание есть главная цель настоящего путешествия. Можно сказать, что Государь дал России общий, единственный в своем роде праздник. От Балтийского моря до Урала и до берегов Черного моря все пробуждено одним чувством, для всех равно понятным и трогательным. Все говорят: Государь посылает нам своего сына; он уважает народ свой и в каждом сердце наполнено благодарностью“. В первом письме с пути к Императрице Василий Андреевич так выражал свои впечатления: „Я не жду от нашего путешествия большой жатвы практических сведений о состоянии России: для этого мы слишком скоро едем, имеем слишком много предметов для обозрения и путь нам слишком определен; не будет ни свободы, ни досуга, а от этого часто и желания заняться как следует тем, что представится нашему любопытству. Мы соберем, конечно, много фактов отдельных и это будет иметь свою пользу; но главная польза — вся нравственная, та именно, которую теперь только можно приобресть Великому Князю: польза глубокого, неизгладимого впечатления. В его лета, в первой свежей молодости, без всяких житейских забот, во всем первом счастии непорочной жизни, не испытав еще в ней ничего иного, кроме любви в недре своего семейства, он начинает деятельную жизнь свою путешествием по России — и каким путешествием? На каждом шагу встречает его искреннее, радушное доброжелательство, тем более для него трогательное, что никакое своекорыстие с ним не смешано: все смотрят на него как на будущее, прекрасно выражающееся в его наружности; никто не думает о себе, все думают об отечестве, и в то же время все благословляют отсутствующего заботливого Государя. Как могут такого рода впечатления не подействовать благотворно на свежую молодую душу, которую и сама природа образовала для добра и всего высокого? Я вижу беспрестанно пред собой пленительную картину. Народ бежит за ним толпами и не одна новость влечет его и движет им. Чувство высокое, ему самому неясное, но верное, естественное оживотворяет его: он видит пред собой представителя своего счастья. Масса толпы кричит, волнуется, мчится, но в этой толпе многие плачут и крестят. И чем далее подвигаемся, тем сильнее движение: оно идет crescendo. Таким образом, в продолжение предстоящих четырех месяцев — которые да благословит Бог успехом — Великий Князь будет счастлив самым чистым счастьем, и это счастие будет плодотворно для его будущего и для будущего России“.
Цесаревич и его свита, после напутственного молебствия, совершенного в Казанском соборе, выехали из Петербурга 2-го мая и на другой день, в пятом часу утра, прибыли в Новгород. Отдохнув несколько часов в Аракчеевском дворце, Александр Николаевич начал обозрение города с посещения древнего Софийского собора, осмотрел монастыри, церкви, училища, больницы, казармы и после обеда, к которому приглашены были губернатор, архиерей и городской голова, отправился на пароходе по Волхову в Свято-Юрьевский монастырь. Там встретил его архимандрит Фотий. Наследник и спутники его были поражены богатством обители, великолепием, благочинием, но более всего удивительным, чисто военным порядком, заведенным среди братии суровым настоятелем. В тот же вечер они выехали из Новгорода и, переночевав на станций Зайцево, 4-го мая, после обеда в Валдае, где Александр Николаевич произвел смотр нескольким артиллерийским батареям, заехали в Иверский монастырь, а к вечеру достигли Вышнего Волочка. В этом городе внимание Цесаревича привлекли шлюзы каналов, построенных Петром Великим; в Торжке был обед, кавалерийский смотр, посещение древнего монастыря св. Бориса и Глеба; к ночи прибыли в Тверь.
Город весь сиял огнями. Несмотря на поздний час, все население высыпало на улицы, чтобы кликами радости и счастья встретить желанного дорогого гостя, „Прекрасное сердце нашего бесценного путешественника, — повествует один из его спутников, —так сказать, пьет полную чашу удовольствия, видя, как русский народ с неподдельным истинным восторгом везде принимает его. В Вышнем Волочке, Торжке и Твери нельзя было никому из свиты следовать за Великим Князем; народ целой массой льнет к нему, гласно любуется им и в удовольствии своем гласно благодарит Батюшку-Царя, что дал полюбоваться на своего Наследника ненаглядного“.
В Твери Цесаревич направился прямо в собор и оттуда пешком прошел во дворец, чрез густую толпу народа, приветствовавшего его несмолкаемым „ура!“. 6-го мая происходили: прием должностных лиц, смотр войскам, поездка в Отрочь-монастырь, прославленный страдальческой кончиной св. митрополита Филиппа, обозрение благотворительных и воспитательных заведений, а также устроенной к приезду его высочества промышленной выставки; обед во дворце для военных и гражданских властей, наконец, бал, данный тверским дворянством.
На рассвете следующего дня Цесаревич продолжал свой путь через Углич и Рыбинск в Ярославль. „С приближением к Волге, — писал Жуковский Императрице Александре Феодоровне, — все принимает вид одушевленный: деревни становятся чаще, жилища и жители являют довольство и обилие; исчезают болота, пред глазами расстилаются засеянные хлебом поля; по берегам Волги тянутся целые деревни; беспрестанно мелькают на них богатые церкви. Обитатели деревень принимают заметно характер радушия, простосердечия. Они смотрят на вас с любопытством, но без всякого грубого удивления; в их стремлении встретить Великого Князя заметно и желание увидеть невиданное, и желание почтить то, что для них свято. Меня особенно поразило то, что в этом изъявлении почтения не было ни малейшего следа раболепства; напротив, выражалось какое-то простосердечное чувство, внушенное предками, сохраненное как чистое, святое предание в потомках. Одним словом, видишь русский народ, умный и простодушный, в его неискаженном образе“. Пробыв день в Угличе, где Цесаревич с благоговейным вниманием осматривал храм, построенный на крови, то есть, на месте убиения Царевича Димитрия, и остановясь на несколько часов в Рыбинске, путешественники вечером 9-го мая достигли Ярославля.
Следующий день посвящен был в Ярославле, так же как в Новгороде и в Твери, официальным приемам и осмотру достопримечательностей, выставки произведений губернии и проч. Особенностью ярославского приема было устроенное для Великого Князя после обеда катанье по Волге, о котором так рассказывает очевидец: „За катером его высочества следовали катера с музыкантами и русскими песенниками; сотни маленьких лодок, наполненных мужчинами и женщинами, шныряли вокруг катера Великого Князя, покрывая Волгу на большое пространство. Десятки тысяч народа покрывали высокий берег Волги со стороны города. Русское „ура!“ не переставало и на воде, и на берегу, во все время нашего плавания вдоль по берегу на расстоянии двух или трех верст взад и вперед. Эти десятки тысяч народа бежали за экипажем Великого Князя и, по выходе его из катера, не переставали провожать до самого дворца с тем же „ура!“. Народ толпился до позднего вечера перед дворцом, ожидая появления Великого Князя на балконе. В девять часов, прелестная иллюминация из разноцветных огней на судах по Волге и на берегу городском мгновенно переменила картину; а на другом берегу — тысячи смоляных костров, отражавшихся бесчисленными огненными струями величественной реки, довершали очарование. Великий Князь вышел на балкон, и бесконечное „ура!“ надолго заглушило хор музыки, игравшей национальный гимн. Великий Князь не мог не быть восхищен всем тем, что он видел в русском народе: и в Ярославле, как и в Твери, и в Угличе, и в Рыбинске, и во всякой деревушке его с восторгом радости встречает русский народ. Часто он подвергается неизбежным задержкам (народ останавливает проезд экипажа), часто с трудом может пробраться сквозь толпу жаждущих привлечь его взор. Повсюду беспрерывное „ура!“. Оно в ушах наших так вкоренилось, что и в тишине не оставляет нас“. День завершился балом в дворянском собрании, на котором Цесаревич много танцевал. Вообще, во время пути он был здоров и весел и, несмотря на быстрое следование, как будто не знал усталости, одолевавшей его спутников. По замечанию Юрьевича, в письмах к жене постоянно жаловавшегося на чрезвычайное утомление, всех больше уставал „наш первый старшина“ Кавелин, — уставал до такой степени, что часто не помнил себя; Жуковский — не мог собраться с духом, Арсеньев — с мыслями, молодежь — с делом. Один Великий Князь оставался неутомим и всех ободрял своим примером. Каждый вечер он прилежно писал свой дневник и, сверх того, пространные письма родителям и сестрам, которые из каждого губернского города отвозил в Петербург нарочный фельдъегерь. „Могу всем сердцем радоваться, — писал Жуковский Государыне, — живым полетом нашего возмужавшего орла и, следуя за ним глазами и душой в высоту, кричать ему с земли: смелее, вперед по твоему небу! И дай Бог силы его молодым крыльям! Дай Бог любопытства и зоркости глазам его! То небо, по которому он теперь мчится, прекрасно, широко и светло: это наша родная Россия!“.
Из Ярославля Александр Николаевич отправился в Кострому кружным путем — через Ростов, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польский, Суздаль, Шую и село Иваново. Внимание его привлекали не одни святыни и древности, но и промышленные заведения этого богатого края. Всех восхищал он своей приветливостью, обращением, полным достоинства и вместе с тем непринужденной любезности. В церквах Наследник усердно молился, кладя земные поклоны, приводя тем в умиление набожных русских людей; в разговорах приноравливался к состоянию и степени образования собеседников; при представлениях очаровывал ласковостью приема; наконец, при обозрениях выставок, фабрик, заводов относился ко всему с величайшим интересом и любознательностью. Приятно поражала в нем деликатность и скромность, выразившиеся, между прочим, по следующему поводу. При въезде в Кострому приходилось переехать Волгу. Костромские дворяне заняли было места гребцов в катере, чтобы иметь честь перевезти Царственного гостя. Цесаревич спросил: „А Государь, как переезжал Волгу?“ Ему ответили: „с обыкновенными гребцами“. Тогда он вошел в другую лодку, где были простые гребцы, волжские крестьяне, любезно поблагодарив усердных дворян.
В Костроме Наследник пробыл один день, 14-е мая, проведенный так же, как и в прочих губернских городах, — в приемах и осмотрах. Выдающимся событием было посещение Ипатьевского монастыря — колыбели величия рода Романовых. Там встретил его преосвященный Владимир, епископ костромской, прочувствованной речью. Помолившись в храме, где великая инокиня Марфа благословила на царство сына Михаила, Цесаревич, по выражению спутника, ни одного камушка в монастыре не оставил без внимания. Восторг костромичей превосходил всякое описание. В вечер приезда Наследника тысячи народа ждали его на берегу Волги, многие по пояс стояли в воде, чтобы скорее насладиться его лицезрением, чтобы приблизиться к несшей его лодке. На пристани Великий Князь насилу мог добраться до экипажа, насилу экипаж его мог проехать через непроходимую толпу до Успенского собора, а оттуда в приготовленный для него дом на Сусаниной площади. „Нельзя описать того, можно сказать, ужаса, — восклицает Юрьевич, — с которым народ и здесь, как везде на пути нашем, толпился к Великому Князю. Беда отдалиться на полшага от него; уже более нельзя достигнуть до него, и бедные бока наши и ноги будут долго помнить русскую любовь, русскую привязанность к Наследнику. Никакая полиция, ни чувство святости к духовенству, встречающему у храмов и провожающему Великого Князя, ничто не останавливает силы народной толпы. Вчера, при выходе из собора, толпа унесла, так сказать, далеко от дверей собора архиерея; он долго не мог попасть назад в церковь. Бедные женщины дорого платят за свое желание полюбоваться „прелестным Наследником“, как везде называют его умильные губки красавиц и некрасавиц. Часто жалкий женский крик стона сливается с непрерывным „ура!“ при входе и выходе из церквей, из домов, из экипажа Великого Князя. Здесь как-то особенно, кажется, даже более, нежели где-либо, народ неугомонен: большая прекрасная площадь Сусанина, до поздней ночи усыпанная народом, не переставала гудеть непрерывным „ура!“ даже и тогда, когда Великий Князь был уже в постели. Сегодня я встал в седьмом часу и перед окнами та же толпа; кажется, как будто народ не сходил с площади“. Обычный бал заменило в Костроме народное гулянье в городском саду и катанье по Волге.
Переезд из Костромы в Вятку по северным лесам и пустыням совершен в четыре дня. В Вятке устроена была выставка и дан бал от купечества. Оттуда Цесаревич направил свой путь на Ижевские и Котело-Воткинские оружейные заводы, а 25-го мая был уже в Перми, где остался два дня и где ссыльные поляки подали Наследнику прошения о возвращении на родину, раскольники — об избавлении их от преследования. 26-го мая, в четыре часа пополудни, близ станции Решоты, в тридцати верстах от Екатеринбурга, Августейший Путешественник достиг высшей точки Уральского хребта и из Европы перевалил в Азию. К шести часам он прибыл в Екатеринбург и тотчас же поехал осматривать монетный двор, казенный золотопромывательный завод, лабораторию, в которой очищают золото и переплавляют в слитки, и гранильную фабрику. Проведя следующий день в Екатеринбурге, Наследник 28-го мая обозревал частные горные заводы, расположенные в окрестностях этого города; пил чай в Старо-Невьянском железном заводе Яковлевых, поднимался на гору Благодать, ночевал в Нижне-Тагильском заводе Демидова; на другой день вернулся к обеду в Екатеринбург, а вечером ездил на Берцовские казенные золотоносные прииски. „Вчера на расстоянии 200 верст, — писал Юрьевич, — мы, так сказать, все ехали по золотым россыпям; по обе стороны дороги постоянно видишь золотоносные пески; самая дорога — золото“.
31-го мая Цесаревич вступил в пределы Сибири, ночь с 1-го на 2-е июня провел в Тюмени, а следующей ночью, переправясь через Иртыш, достигнул Тобольска. Там, как и в губернских городах Европейской России, для него была устроена промышленная выставка и генерал-губернатором Западной Сибири дан бал. Сибирь произвела на Великого Князя крайне благоприятное впечатление. В лучших центральных губерниях он не видел такого бодрого, богатаго, видного, настоящего русского народа, как по сибирскому тракту, от Екатеринбурга до Тобольска. Даже женщины показались ему красивее и здоровее ярославских и костромских. Земля, благодатный чернозем, возделана отлично. Не оказалось по пути ни тундр, ни болот, обыкновенно связываемых с представлением о Сибири, но всюду веселые виды полей, лугов, рощи и широкие реки: Тура, Тобол, Иртыш. Темным пятном на радужном фоне этой картины являлись лишь многочисленные ссыльные, поселенные в Тобольске и его окрестностях. Сердце Цесаревича прониклось состраданием к несчастным и он не поколебался обратиться к Государю с просьбой о смягчении их участи.
Тобольск был конечною точкою путешествия Александра Николаевича в Азии. 4-го июня он оставил этот город и, переночевав в Тюмени, 6-го числа перевалил обратно за Урал и через Челябинск 7-го июня прибыл на Златоустовский оружейный завод. В Ялуторовске и Кургане он видел поселенных там декабристов и обнадежил их ласковым словом. Его тронуло грустное их выражение.
Расстояние от Златоуста до Оренбурга, 170 верст до Верхне-Уральска по горной местности, а 570 верст оттуда по долине Урала, бесплодной Киргизской степью, Цесаревич проехал в пять дней. В Оренбурге генерал-губернатор Перовский устроил ему блестящий прием, соединив европейские удовольствия с азиатскими потехами. Поутру вновь образованные регулярные башкирские полки, смешанные с уральскими казачьими, стройными маневрами занимали Великого Князя; вечером киргизская орда, нарочно прикочевавшая к Оренбургу для его приезда, забавляла его всем, чем только могла: скачкой на киргизских лошадях маленьких полунагих киргизят; скачкой их же на верблюдах; состязанием киргизов в борьбе между собой; заклинанием змей, хождением босыми ногами по голым острым саблям, дикой пляской, музыкой на дудках и гортанной. Не обошлось и без бала, происходившего посреди киргизского кочевья, в нарочно выстроенной изящной галерее, под звуки европейского оркестра. Бал удался как нельзя лучше, и Великий Князь долго танцевал с оренбургскими красавицами.
Посетив Илецкие соляные копи, Наследник оставил Оренбург 15-го июня и на следующий день прибыл в Уральск, где ему была показана примерная рыбная ловля осетров, летняя и зимняя.
Два дня спустя царственный путешественник был уже в Казани, где оставался трое суток. Там он узнал, что болезнь окончательно задержала в Петербурге попечителя его, князя Ливена. Он с любопытством осмотрел древний Кремль с его собором, посетил женский монастырь и с величайшим вниманием обозревал во всей подробности Казанский университет и состоящие при нем ученые учреждения. Кроме обычного бала от дворянства, в честь его купечество устроило народное гулянье на Орском поле, а губернатор Стрекалов — спектакль любителей. Великий Князь остался очень доволен пребыванием в Казани.
24-го июня, не доезжая нескольких верст до Симбирска, Цесаревича настиг фельдъегерь и вручил ему письмо от Государя. То был ответ Императора Николая на ходатайство Наследника о ссыльных поселенцах Сибири и, в числе их, о некоторых декабристах. Его высочество поспешил сообщить Кавелину и Жуковскому содержание этого письма и тут же, среди дороги, под открытым небом, все трое обнялись во имя Царя, „возвестившего им милость к несчастным“. Минуту эту поэт-наставник называет „одной из счастливейших в жизни“. Он спешил поделиться с Августейшей матерью радостью, возбужденной в нем таким „произвольным порывом милосердия в милом Цесаревиче“: „Никто не побуждал его к состраданию; он сам, с прелестной сыновней свободой и доверенностью высказал все Государю… Боже мой! какими глазами будет смотреть Россия на этого милого Сына Царского! Какое восхищение произведет на всех этот новый союз милосердия между отцом, умевшим в свое время быть правосудно строгим и грозным, и сыном, которого юношеский умоляющий голос так легко претворил строгость в помилование! Сколько ран будет исцелено и сколько слез и молитв благодарных прольется пред Богом за отца и сына. Вчера, въезжая в Симбирск и видя толпу народа, которая с криком бежала за коляской Наследника, я не мог не заплакать и про себя повторил: беги за ним, Россия, он стоит любви твоей!“
Быстро промелькнули перед Наследником Симбирск, Саратов, Пенза, Тамбов, Воронеж. В каждом из этих губернских городов он проводил по одному дню с обычным распределением между приемами, смотрами, обозрениями и увеселениями. В Туле внимание его привлек оружейный завод, который он осматривал во всех подробностях. В Калуге присоединились к свите Наследника офицеры, назначенные сопровождать его во время обзора полей сражения отечественной войны: инженер-полковник Веймарн — как преподававший ему историю этой войны, и генерального штаба полковник Яковлев, хорошо изучивший местность, которую снимал на план.
Обзор начался с Вязьмы, куда Цесаревич прибыл вечером 13-го июля. Сопровождали его, кроме обычной свиты и названных двух офицеров, смоленский губернатор генерал Дьяков, участник войны 1812 года, и несколько провожатых из старожилов, очевидцев бессмертных событий. Три дня проведены в Смоленске, окрестности которого до Красного Александр Николаевич объездил и осмотрел с картами и планами в руках, не пропуская ни одной местности, ознаменованной борьбой с Наполеоном. В Калугу возвратился он через Белев, место кончины Императрицы Елисаветы Алексеевны и родину Жуковского; там посетил он дом, где скончалась супруга Александра I, по которой отслужил панихиду, и тот, где родился любимый его наставник. Из Калуги Цесаревич ездил в Авгурино, имение помещика Полторацкого, славившееся своим образцовым хозяйством, со вниманием осматривал усовершенствованные земледельческие орудия, присутствовал при молотьбе и веянии машинами и сам пробовал пахать английским плугом, приспособленным к русской почве.
20-го июля он был уже в Малом-Ярославце, долго и внимательно изучал местность, на которой происходил в 1812 году кровавый бой вокруг этого города, семь раз переходившего из рук в руки, а также поле Тарутинского сражения, и на другой день прибыл в село Бородино. Объезд верхом Бородинского поля продолжался от пяти до девяти часов вечера, в направлении от Семеновских флешей на левом фланге к центральному люнету, на месте которого построен вдовой убитого в бою генерала Тучкова Спасский монастырь. Переночевав в Бородине, Цесаревич продолжал и на третий день изучение мест достопамятной битвы, присутствовал в Спасском монастыре на панихиде за упокой души на поле брани убиенных воинов и собственной рукой положил камень в сооружаемом на поле сражения монументе. В ночь с 23-го на 24-е июля он прибыл в Москву.
Александр Николаевич неоднократно бывал уже и прежде в первопрестольной столице, но целью настоящего приезда было подробное ознакомление с нею, изучение ее исторических памятников и современных достопримечательностей. По воле Государя он остановился в Николаевском дворце и ночевал в той самой комнате, где родился, а неразлучный с ним Юрьевич — „Симушка“, как любил звать его Цесаревич — расположился в ней же на диване, который некогда занимала кормилица Великого Князя.
24-го июля, утром, состоялся традиционный выход в Успенский собор, y входа в который встретил Цесаревича митрополит Филарет прочувствованным приветственным словом. „Он говорил просто, — писал Жуковский к Государыне, — без всякого витийства, но, думаю, никогда не говорил так выразительно, ибо самое происшествие было слишком красноречиво. Никогда, с тех пор как стоит этот русский храм, не видали перед дверями его подобного события. Как много значат на языке митрополита слова: Государь, Наследник, благодарность отечества, потомство. Я чувствовал трепет благоговения, слушая их и смотря на молодого прекрасного Цесаревича, который смиренно их принимал, окруженный народом, вдруг утихшим и плачущим. А когда мы вошли в собор, где на моем веку совершилось уже три коронования, где был коронован Петр Великий, где в течение почти четырехсот лет все русские князья, цари и императоры принимали освящение своей власти и торжествовали все великие события народные, когда запели это многолетие, столько раз оглашавшее эти стены, когда его повели прикладываться к образам и мощам, когда опять сквозь густую толпу он пошел в собор Благовещенский и Архангельский и, наконец, на Красное Крыльцо, на вершине которого остановился, чтоб поклониться московскому народу, которого гремящее „ура!“ слилось со звуком колоколов и когда в этом звуке, так сказать, раздался тот чудный голос, который столько предков на этом месте слышали, который будут слышать потомки, пока будет жива Россия: то я, в сильном движении души, почувствовав величие этой минуты, пожалел, что ни Государь, ни вы не могли ею насладиться. Такие минуты редки в жизни человеческой; здесь было не просто одно великолепное зрелище, но, можно сказать, представилось в одном видимом образе все, что есть великого, нравственного в судьбе людей и царств. Потому-то и спешу в немногих строках передать вашему величеству эту картину. Москва очаровательна. В ней чувствуешь Россию. Она теперь шумит радостью. А для меня эта радость ее имеет какой-то особенный звук, ибо я самый старый товарищ в жизни Наследника. Я радовался его появлению на свет младенцем, как теперь радуюсь его появлению в жизнь деятельную, посреди одной и той же Москвы. И как будто не было между этими событиями никакого промежутка времени; и хотя чувствую, что время мое при нем миновалось, но смею надеяться, что тогдашнее мое пророчество, сохранившееся в памяти добрых русских, исполнится и что Государь, долго им радуясь, как своим достойным сыном, упрочит в нем счастие наших потомков“.
Великий Князь осмотрел перестраивавшийся Кремлевский дворец, Грановитую палату, терема, был на разводе на Кремлевской площади, совершил вместе с генерал-губернатором прогулку в экипаже по городу, обедал у князя Д. Б. Голицына, а вечером съездил в расположенный под селом Коломенским кадетский лагерь. На другой день был у обедни, на разводе, на выставке и в Большом театре, где давали оперу Верстовского „Аскольдова могила“.
С третьего дня началось систематическое обозрение московских святынь, историческое значение коих разъяснял Цесаревичу митрополит Филарет и приглашенный Жуковским известный путешественник по св. местам А. Н. Муравьев. Александр Николаевич последовательно посетил монастыри: Чудов, Донской, Данилов, Симонов, Крутицкий, Новоспасский, теремные церкви, храм Спаса на Бору, патриаршую ризницу; 30-го июля он ездил в Новый Иерусалим, откуда заехал и в обитель св. Саввы Звенигородского; 1-го августа участвовал в крестном ходе из Кремля на Москву-реку для освящении воды, а 2-го совершил паломничество в Троицко-Сергиеву лавру. Накануне отъезда он посвятил целое утро внимательному и подробному осмотру Успенского собора. Во всех этих посещениях Александр Николаевич проявлял необычайную любознательность, подробно расспрашивал об особенностях посещенных памятников в связи с историческими событиями и сам поражал своих спутников твердым и основательным знанием отечественной истории.
Вечера посвящались увеселениям и забавам. Один бал следовал за другим в городских и загородных домах московских вельмож. Ряд их заключился 31-го июля великолепным праздником в палатах генерал-губернатора князя Голицына. По свидетельству Юрьевича, московские пиры, прогулки, представления, увеселения и разного рода обозрения и посещения примечательностей города, при нестерпимой жаре, доходившей в тени до 28° Реомюра, весьма утомили Великого Князя.
3-го августа прибыла в Москву Императрица со старшей дочерью Мариею Николаевной и поселилась в Нескучном дворце, куда переехал из Кремля и Цесаревич со своей свитой. Целую неделю провел он с матерью, отдыхая от пережитых тревог. 9-го Государыня с Великой Княжной выехала в Воронеж, Наследник — во Владимир, откуда проследовал в Нижний Новгород, в самый разгар ярмарки. Ни во Владимире, ни в Нижнем не было балов по случаю Успенского поста; они возобновились в Рязани, в Туле, в Орле, в Курске и в Харькове. Отобедав в Полтаве у генерал-губернатора графа А. Г. Строганова, Цесаревич в ночь с 24-го на 25-е августа приехал в Вознесенск.
В этом, по выражению Юрьевича, „оазисе Херсонских степей“ имели происходить в Высочайшем присутствии кавалерийские маневры, для чего стянуто туда 350 эскадронов конницы и до 30 батальонов пехоты. Государь и Императрица уже находились в Вознесенске с 17-го августа. Император Николай рад был свидеться с сыном, которого нашел и здоровее, и полнее, и возмужалее. Он расцеловал его и всех его спутников, благодаря их за то, что оберегли ему „его Сашу“. Его величество сопровождала блестящая свита, в состав которой входили: Великий Князь Михаил Павлович, генерал-фельдмаршалы князья Витгенштейн и Паскевич, министр Двора князь Волконский и вице-канцлер граф Нессельроде. Вскоре к ним присоединились иностранные гости: эрцгерцог австрийский Иоанн, принцы прусские Адальберт и Август, принц Фридрих Виртембергский, герцог Бернгард Саксен-Веймарский с сыном, принцем Вильгельмом, и герцог Максимилиан Лейхтенбергский, сын пасынка Наполеона, Евгения Богарнэ.
В продолжение десяти дней происходили ученья, маневры, парады; вечера посвящались оживленным танцам в импровизированной бальной зале. На параде 26-го августа Цесаревич назначен шефом Московского драгунского полка, а в именины свои получил от Государя знаменательный подарок: село Бородино.
Из Вознесенска Наследник сопутствовал Императору в Николаев и Одессу, где снова соединилась вся царская семья. Проведя в этом городе три дня в празднествах и увеселениях всякого рода, их величества с Цесаревичем отправились на пароходе „Северная Звезда“ в Севастополь. Черноморский флот в полном составе вышел им навстречу и, по приказанию Государя, маневрировал в открытом море. Выйдя на берег, они посетили порт и арсенал, а также Георгиевский монастырь, построенный на месте древнего Херсонеса, где принял св. крещение равноапостольный князь Владимир, а на другой день предприняли поездку в Бахчисарай — бывшую столицу крымских ханов, откуда проследовали в Симферополь. На южном берегу Крыма они были гостями новороссийского губернатора графа М. С. Воронцова, принявшего их с восточной пышностью, соединенной с утонченностью западной Европы, в Ай-Даниле, в Массандре и в Алупке. Оставив там Императрицу, Государь взял с собой Цесаревича на пароход, отвезший их сначала в Геленджик, потом в Анапу, наконец в Керчь, где его величество снова расстался с сыном. Император отправился в Поти и далее в Закавказье; Наследник, осмотрев в Керчи музей греческих древностей и один из недавно разрытых курганов, возвратился морем в Алупку к Императрице. Отдохнув два дня, он 28-го сентября снова пустился в путь, собрал в Симферополе свою рассеянную свиту, 2-го октября был в Екатеринославле, 3-го — в Кременчуге, где переправился через Днепр, и 5-го достиг Киева.
В древней „матери городов русских“ Цесаревич провел три дня. Первый выезд был в Печерскую лавру, где встретил его во вратах Успенского собора высокопреосвященный Филарет, митрополит киевский. 6-го октября он слушал обедню в Софийском соборе, поклонился мощам св. великомученицы Варвары, покоящимся в Михайловском монастыре, принимал военных и гражданских властей, местных дворян и купцов, осматривал богоугодные заведения, крепость, арсенал, военный госпиталь, промышленную выставку; обедал у генерал-губернатора графа Гурьева, который в честь его дал великолепный бал. Следующий день прошел в обозрении пещер и в военных смотрах и завершился народным гуляньем в городском саду, живописно расположенном на высоком берегу Днепра, иллюминацией и фейерверком, сожженным над рекой.
10-го октября, день, проведенный в Полтаве, куда Наследник поехал из Киева, весь был посвящен воспоминаниям о Петре Великом и о Полтавской битве. Цесаревич отстоял обедню в том самом храме, в котором Петр приносил благодарение Богу после победы. Великому Императору и всем павшим в славном бою пропета вечная память. Найдя церковь в полуразрушенном виде, Александр Николаевич пожертвовал 2000 рублей на ее поправку и выразил надежду, что важный этот исторический памятник будет спасен от разрушения. Обозрев поле сражения, Наследник взобрался на курган, служащий общей могилой убитым воинам, а потом долго с монастырской колокольни любовался прелестным видом на город и живописную долину Ворсклы. Полтавский бал был не последним. За ним следовал другой — бал в Харькове, где августейший путешественник вторично остановился на день, и через Чугуев, Екатеринослав, Мариуполь и Бердичев 17-го октября прибыл в Таганрог. На пути видел он немецкие колонии Новороссийского края, поселки ногайских татар, селения русских раскольников: молокан и духоборцев. Отслужив в Таганроге панихиду по Императору Александре I в том доме, где скончался этот Государь, Цесаревич поздно вечером 19-го октября проехал в Аксайскую станицу, в Земле Войска Донского, а на другой день, на обратном пути с Кавказа, прибыл туда и Император Николай.
21-го октября состоялся торжественный въезд Государя и Наследника в главный город Земли Войска Донского — Новочеркасск. Оба ехали верхами и у триумфальных ворот встречены наказным атаманом, генералами, штаб- и обер-офицерами и всем населением города. Войсковой круг из знамен и регалий собрался вокруг собора. После краткого молебствия, Император, войдя в круг, принял из рук наказного атамана булаву и вручил ее Цесаревичу. Прочие знаки атаманского достоинства: насека, боболевы хвосты и знамена были, при пушечной пальбе, отнесены в дом, занимаемый его высочеством. По окончании приема генералов и высших должностных лиц августейший атаман осматривал войсковое правление, уголовный и гражданский суды, черкасские окружные судные начальства, постоянное и временное, войсковой архив, комиссию о размежевании земель, войсковую строительную комиссию и войсковое дежурство. На другой день, после Высочайшего смотра двадцати казачьим полкам, он продолжал осмотр гимназии, госпиталя, тюремного замка, дома умалишенных и выставки искусственных и естественных произведений края. К обеду Государя приглашены были все генералы и командиры полков. Вечером его величество и его высочество почтили своим присутствием данный в честь их бал.
25-го октября августейшие путешественники оставили Новочеркасск и быстро помчались к Москве, остановясь лишь в Воронеже, где помолились у новоявленных мощей святителя Митрофана. 26-го октября въехали они в первопрестольную столицу. Государь и Цесаревич провели в Москве целых шесть недель, отпраздновали там день тезоименитства императора и 10-го декабря возвратились в Царское Село.
Так завершилось продолжавшееся более семи месяцев путешествие Наследника, бывшее, по образному выражению Жуковского, „всенародным обручением его с Россией“. В этот сравнительно краткий срок он объехал тридцать губерний, и первый из членов царствующего дома посетил отдаленную Сибирь. За все время путешествия ему подано до 16000 просьб, большей частью о пособиях. Каждое прошение отсылалось к начальникам губерний, получившим по 8000 рублей на раздачу наиболее нуждающимся. Более важные просьбы отсылались министрам и в комиссию прошений, наконец самые важные Наследник прямо от себя посылал Государю. По Высочайшему повелению все ведомства должны были безотлагательно заниматься разбором и удовлетворением прошений, поступивших на имя его высочества.
Вскоре по переселении Двора из Царского Села в Петербург, в ночь с 17-го на 18-е декабря сгорел Зимний дворец. Наследник находился при Императоре, лично распоряжавшемся тушением пожара, когда Его Величеству доложили о другом пожаре, вспыхнувшем в Галерной Гавани. Государь приказал сыну тотчас же отправиться туда и принять меры к прекращению бедствия, грозившего одной из беднейших частей столицы. Александр Николаевич поспешил исполнить это приказание. На пути сани его опрокинулись. Не медля ни минуты, он вскочил на лошадь встретившегося ему жандарма, проезжая мимо казарм Финляндского полка, велел следовать за собой первому батальону финляндцев и, с помощью их потушив пожар в Галерной гавани, прискакал снова на Дворцовую площадь, чтобы донести Государю об исполнении возложенного на него поручения.
Царская семья поселилась в Аничковом дворце, где в семейном кругу встретила новый 1838 год.