1. Великий Князь, Наследник и Цесаревич (1818—1855)
І. Детство • II. План воспитания • III. Отрочество • IV. Юность • V. Помолвка и женитьба • VI. Государственная и военная деятельность Цесаревича
2. Император (1855—1881)
I. Война • II. Мир • III. Коронация • IV. Сближение с Франциею • V. Внешняя политика на Западе и на Востоке • VI. Присоединение Амура и Уссури и покорение Кавказа • VII. Освобождение крестьян • VIII. Тысячелетие России • IX. Польская смута • X. Мятеж в Царстве Польском и в Западном крае • XI. Дипломатический поход на Россию • XII. Государственные преобразования • XIII. Дела внутренние • XIV. Внешняя политика • XV. Соглашение трех Императоров • XVI. Завоевание Средней Азии • XVII. Преобразование армии и флота • XVIII. Финансы и народное хозяйство • XIX. Церковь, просвещение, благотворительность • XX. Восточный кризис • XXI. Вторая Восточная война • XXII. Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс • XXIII. Внешние сношения после войны • XXIV. Крамола • XXV. Последний год царствования • XXVI. Кончина
V.
Помолвка и женитьба.
1838—1841.
Путешествие по России завершило предначертанный Жуковским, за восемь лет до того, круг образования Наследника. Оставалось посвятить его в тайны государственного управления сообщением сведений о трех главнейших отраслях: военной, финансовой и дипломатической. К этому было приступлено в начале 1838 года.
Высшую стратегию и военную политику читал Цесаревичу выдающийся военный писатель того времени, бывший начальник штаба маршала Нея, перешедший в русскую службу в 1813 году, генерал-адъютант барон Жомини. С современным состоянием русских финансов ознакомил его министр финансов, граф Канкрин; с внешними отношениями России — старший советник министерства иностранных дел барон Бруннов.
Составленное Брунновым обозрение дипломатических сношений России с державами иностранными обнимает период времени от воцарения Екатерины II до кончины Александра I и заключается обзором политики русского Двора в царствование Императора Николая. Начинает он его изложением екатерининских договоров, приведших к разделу Польши и к установлению покровительства России ее единоверцам на Востоке, причинно не связывая эти два исторические явления с преемственной политикой московских царей и государственной деятельностью Петра Великого и ближайших его преемников. Признавая дипломатическое искусство, проявленное Императрицей Екатериной в своей внешней политике, Бруннов осуждал ее направление и способы действия, находя, что царствование ее завещало трудности, которые „еще долго будут удручать политику России“. Политической системе Великой Государыни противополагал он ту, которой следовал императорский кабинет с того дня, когда Александр I, создав Священный союз, положил начало европейской федерации, основанной на сознании общей солидарности великих держав. Руководящим началом русской политики провозглашал барон Бруннов прямодушие и честность, составляющие ее неизменное правило и, как собственноручно приписал Император Николай — „источник истинной нашей силы“. В действительности же она сводилась к тесному единению России с Австрией и Пруссией, к исканию дружественного соглашения с Англией и к непрерывному антагонизму с Францией, для поддержания порядка, установленного в Европе венским конгрессом 1815 года. Целью союза с дворами венским и берлинским выставлялось ограждение России от революционной пропаганды, в том предположении, что „прежде чем дойти до нас, она потеряет свою силу и раздробится об Австрию и Пруссию“. Отсюда необходимость снисходительно относиться к союзникам, оказывая им покровительство и помощь, не требовать от них взаимности и даже вовсе не рассчитывать на их содействие в случае столкновения с Англией и Францией по восточным делам. Положение, созданное России на Востоке ее победами над Турцией и договорами с нею, Бруннов признавал „неудобным и не выгодным наследием“, принадлежавшее ей право покровительства единоверцам называл убыточным; высказывался против всякого поощрения стремлений к независимости восточных христиан и задачу России на Востоке полагал в поддержании существования Оттоманской Империи.
В занятиях высшими государственными науками — военной, финансовой и дипломатической, прошли первые три месяца 1838 года. 17-го апреля, в день, когда Александру Николаевичу исполнилось двадцать лет, Император Николай назначил его шефом двух армейских кавалерийских полков: Павлоградского гусарского и Клястицкого уланского. 23-го апреля на Высочайшем смотру войск отдельного гвардейского корпуса Цесаревич командовал Кавалергардским Ее Величества полком, а неделю спустя предпринял продолжительное путешествие за границу.
Путешествие это, как и поездка по России, входило в программу воспитания Наследника. Ознакомив сына с различными областями русского царства, Император Николай считал нужным довершить его образование знакомством с главными европейскими дворами. Маршрут, составленный для Цесаревича, обнимал почти все страны Западной Европы, за исключением Франции и государств Пиренейского полуострова. Но изучение их не было единственной целью путешествия; по совету врачей Александр Николаевич должен был воспользоваться им для лечения водами в Эмсе от болей в груди, осложненных кашлем и припадками лихорадки, вызванной переутомлением во время быстрого следования его по внутренним губерниям в предшедшем году. Слабое состояние здоровья Императрицы Александры Феодоровны вынуждало и ее искать облегчения в перемене климата и в пользовании минеральными водами. Предполагая остановиться на некоторое время в Берлине, она пожелала взять туда двух младших сыновей, Николая и Михаила Николаевичей, отправленных вперед с их воспитателем. Сама Государыня выехала из Петербурга 28-го апреля с Великой Княжной Александрой Николаевной. Вскоре последовал за нею и Государь с Цесаревичем, нагнавший супругу не доезжая до Берлина, куда вся царская семья торжественно въехала 7-го мая, в сопровождении встретивших ее в Фридрихсфельде короля прусского с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми: великой герцогиней Александрой Мекленбург-Шверинской и принцессой Луизой Нидерландской.
Пока Императрица отдыхала в кругу родительской семьи, Император со старшим сыном принимал деятельное участие в происходивших в окрестностях Берлина маневрах прусского гвардейского корпуса, присутствовать на которых, кроме русских гостей, приглашены были короли ганноверский и виртембергский, а также многие немецкие государи и принцы. По окончании маневров, Императрица переехала в Потсдам, а Государь с тремя сыновьями отправился в Штетин, где сел на военный пароход „Геркулес“ и отплыл в ночь с 25-го на 26-е мая.
Объезд европейских дворов Александр Николаевич начал с Швеции, и в Стокгольме ждали лишь прибытия его одного, но Император Николай захотел воспользоваться случаем, чтобы самому посетить престарелого короля Карла-Иоанна, не предупреждая его о том. 29-го мая „Геркулес“ под флагом Наследника вошел в Стокгольмскую гавань и бросил якорь перед самым королевским дворцом. Пока Цесаревича встречали шведские придворные и военные сановники и при громе пушек приветствовала толпа собравшегося вокруг пристани народа, Государь, никем не замеченный, пробрался в королевские покои и неожиданным своим появлением озадачил и крайне обрадовал старца Бернадотта, верного союзника и преданного сподвижника и друга Александра Благословенного. Император Николай пробыл в Стокгольме всего два дня, со вниманием осматривал гвардейские казармы, военный госпиталь, присутствовал при параде шведских войск, обедал у короля и наследного принца и, после бала во дворце, отбыл на „Геркулесе“ с двумя младшими сыновьями в Россию. Александр Николаевич провел в Швеции более двух недель, с состоявшими при нем обычными спутниками: Кавелиным, Жуковским, Назимовым, Адлербергом, Виельгорским, Паткулем, доктором Енохиным, к которым присоединился и попечитель его высочества, князь Ливен, а также юный сверстник, И. М. Толстой. С 29-го мая по 3-е июня Цесаревич оставался в Стокгольме, где наследный принц Оскар служил ему проводником по всем достопримечательностям этой древней столицы. Он посетил королевскую академию наук, на пороге которой был встречен ее президентом, знаменитым химиком Берцелиусом; лабораторию этого ученого; военное училище, образцовую ферму и сам принимал своего молодого друга, принца Оскара, на русском пароходе „Александрия“. С ним же предпринял он целый ряд поездок по живописным окрестностям Стокгольма, по озеру Мелару, останавливаясь для осмотра железных заводов и исторических замков Грипсгольма, Дротенгольма и Розенберга. В Упсале осмотрел он собор, где похоронен Густав Ваза, университет; спускался в даннемаркские рудники; плыл по каналам Готскому и Трольготскому, замечательным своими шлюзами; наконец, 14-го июня, простившись с наследным принцем, сел в Готенбурге на пароход „Геркулес“, на котором на следующий день прибыл в Копенгаген.
И в датской столице, как и в Стокгольме, первые дни пребывания прошли в визитах королю Фридриху VI и королеве Марии, в приеме министров и членов дипломатического корпуса, в осмотре достопримечательностей, в том числе морского арсенала, в торжественных обедах, спектаклях, балах. О впечатлении, произведенном русским Наследником на Дворы стокгольмский и копенгагенский, имеем следующий отзыв Жуковского в письме к Великой Княжне Марии Николаевне:
„Его путешествие началось под влиянием свыше: первый его шаг был облегчен присутствием Государя. Когда он остался один в Швеции и начал сам за себя независимо играть свою роль, то уже главное было сделано, первое впечатление было произведено и на него, и им на других, наилучшим образом. Он был принят в Швеции и семейством короля, и всей нацией с искренним доброжелательством; семья короля полюбила в нем его благородную чистую природу, а нация на него обратила ту благодарность, которую возбудило в ней уважение, оказанное ей, в лице короля, русским Императором. То приятное чувство, которое должно было произвести в Великом Князе его пребывание в Швеции, имело счастливое влияние и на его первый шаг в Дании. Здесь он уже не имел того руководца, который был с ним в Швеции; он явился один, посреди незнакомых ему лиц королевской семьи и сделал этот шаг с достоинством, с приличием и со всею прелестью молодости, так что здесь, в королевской семье, полюбили его как своего; особенно старик-король — честная, добрая душа, почтенный мирянин нашего бурного века, который — несколько дикий, как мне сказывали, по характеру — вдруг почувствовал к нему нечто родственное и обращается с ним без принуждения. Такого же рода расположение к нему заметно и в самом обществе, так что то пребывание здесь не есть просто замечательное событие, возбуждающее любопытство, но и милое, для всех приятное явление, возбуждающее радостное, симпатическое чувство“.
Понятны тревога и печаль, вызванные при датском Дворе известием о болезни Цесаревича. Он простудился при посещении портовых сооружений, и сильный припадок лихорадки уложил его в постель. Пять дней не выходил он из отведенного ему дворца Христиансборга. Назначенный в честь его парад не был, однако, отменен: по приказанию короля войска прошли церемониальным маршем мимо его окон. Даже по выздоровлении Наследник чувствовал себя еще настолько слабым, что не мог участвовать в предположенных празднествах. 29-го июня он оставил Копенгаген на „Геркулесе“, перевезшем его в Травемюнде, отдохнул одни сутки в этом городе, другие в Любеке и 6-го июля приехал в Ганновер. Там было приготовлено для него помещение в загородном замке Геренсгаузене, где он провел пять дней в глубоком уединении, прерванном лишь поездкой в замок Монбрильян, летнее пребывание короля и королевы ганноверских. Отдых этот настолько благоприятно отразился на его здоровье, что пред отъездом он был уже в состоянии не только присутствовать на парадном спектакле и танцевать на придворном балу, но и отправиться на артиллерийское ученье ганноверских войск.
Выехав из Ганновера 19-го июля, Александр Николаевич провел один день в Касселе, в гостях у курфюрстины Гессенской, другой во Франкфурте, навестил в Бибрихе владетельного герцога Нассауского и 26-го июля прибыл в Эмс.
Лечение эмскими водами предписано было ему франкфуртскими медиками, и чтобы немедленно начать его, Цесаревич должен был отказаться от намерения ехать для свидания с матерью в местечко Крейт, в Баварских Альпах, куда ее величество переселилась по окончании курса лечения в Зальцбрунне. Лица, сопровождавшие Наследника, были немало встревожены его болезнью и уже из Копенгагена князь Ливен помышлял о том, чтобы отвезти его в местопребывание Императрицы Александры Феодоровны. Цесаревич, однако, сам воспротивился этому, а улучшение его здоровья, бывшее следствием десятидневного отдыха в Ганновере, рассеяло всякие опасения. Из Эмса Жуковский спешил успокоить Государыню, извещая ее, что состояние здоровья ее сына, по удостоверению врачей, уже не возбуждает беспокойства. „Но, — присовокуплял он, — Великий Князь в тех летах, когда его силы телесные продолжают еще развиваться и когда главное действие этого развития происходит в груди, а он уже несколько недель кашляет. Конечно, нет и признака болезни, но предосторожность необходима, и если эта предосторожность будет взята теперь вполне, с надлежащей строгостью, то не только отвратится болезнь еще не существующая, но и силы телесные утверждены будут совершенно и самым надежным образом, на все будущее время. Итак, теперь для нас главным, единственным делом должно быть достижение этой цели coute que coute, и если уже надобно было случиться тому, что случилось, то надлежит благодарить Бога, что оно случилось в самом начале путешествия, в благоприятное для лечения время и не в России. Несколько дней, проведенных Великим Князем в Ганновере в совершенном спокойствии, весьма укрепили его и потом самое путешествие было ему весьма полезно. Но о путешествии теперь думать нечего; оно впереди. Главное — утверждение здоровья на будущее время. Средство на то перед нами, а еще ничего упущено не было. Смело могу утверждать, что ваше величество можете в настоящую минуту быть совершенно спокойны, и если надобно вам принести некоторую жертву будущему, то последствия этого усилия навсегда останутся благодетельны“.
Под такой жертвой Василий Андреевич разумел отказ Императрицы от свидания с сыном, впредь до окончания предпринятого в Эмсе лечения водами. Он же просил ее величество исходатайствовать соизволение Государя на изменение маршрута Цесаревича, согласно указаниям врачей, настоятельно требовавших, чтобы Александр Николаевич, вместо предположенного пребывания зимою в Англии, провел зиму на юге, в теплом климате.
Недуг Наследника отразился на его внешности. Красивый двадцатилетний юноша похудел и побледнел, взор его потускнел, он был грустен и задумчив, в чертах лица выражалось страдание. Таким изображает Цесаревича впервые увидевший его в Эмсе французский писатель Кюстин. И несмотря на все это, красота Цесаревича поразила зоркого наблюдателя. „Выражение его взгляда, — говорит он, — доброта. Это в полном смысле слова — Государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец Государя из всех когда-либо мною виденных“. Так, впрочем, судили об Александре Николаевиче все видевшие и знавшие его. С понятным самодовольством сообщал Жуковский Императрице, что впечатление, произведенное Наследником, именно то, которого можно было желать: „Везде поняли его чистоту духовную, его прямой высокий характер; везде его милая наружность, так согласная с его нравственностью, пробудила живое симпатичное чувство, и все, что я слышал о нем в разных местах от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия, а именно то, что соответствовало внутреннему убеждению“. „Несказанно счастливою минутой жизни моей будет та, — заключает наставник письмо свое, — в которую увижу его возвратившимся к вам, с душою, полной живых впечатлений и здравых ясных понятий, столь нужных ему при его назначении. Дай Бог, чтоб исполнилось и другое сердечное мое желание — которое в то же время есть и усердная молитва за него к Богу — то есть чтобы в своем путешествии нашел он для себя то чистое счастье, которым Бог благословил отца его“.
Не легко было Цесаревичу примириться с необходимостью отложить на продолжительное время свидание с нежно любимой матерью и серьезно заняться лечением. Жуковский свидетельствует, что решение это стоило ему тяжелой внутренней борьбы. „Вот одна из тех минут, — говорит Василий Андреевич в письме к Императрице, — в которые знакомишься короче с душой человеческой: минута испытания, минута пожертвования тем, чего хочет сердце, тому, что велит строгий долг. Уверяю вас, что я в настоящих обстоятельствах более прежнего полюбил Великого Князя и почувствовал к нему сердечное уважение. Высокая покорность своему назначению выражается в нем с пленительной младенческой чистотой и в то же время с какой-то непринужденной твердостью, которая меня радует, трогает и удивляет. Я вижу в нем в эту тяжелую минуту и ясность ума, и верность чувства, и смирение веры и особенно для меня драгоценно то, что принужденный принести жертву, болезненную для сердца и трудную для воли, он сохраняет в то же время всю свою кротость. Насилие над собой не действует на его нервы; он мил и добр, как в минуту полного счастья“.
Месяц, проведенный в Эмсе, принес ожидаемые плоды. Цесаревич, строго прошедший курс лечения водами, совершенно оправился, ободрился. Зимнее пребывание в Италии должно было довершить его выздоровление, но прежде чем предпринять это дальнее путешествие, он пожелал повидаться с родителями. Ко дню его именин — 30-го августа — Государь и Императрица съехались с ним в Веймаре, и оттуда все поехали в Берлин. 14-го сентября, простясь с отцом и матерью, Александр Николаевич отправился в Мюнхен, посетив по пути Лейпцигское поле сражения. Проведя в столице Баварии три дня в обществе будущего своего шурина, герцога Лейхтенбергского, брак которого с Великой Княжной Марией Николаевной был уже решен, Наследник перевалил через Альпы и, после непродолжительной остановки в Инсбруке, 29-го сентября прибыл в Верону.
В австрийских владениях его встретили с необычайными почестями. В сопровождении назначенных состоять при его особе двух австрийских офицеров Цесаревич внимательно осмотрел укрепления Вероны, а также поля сражений австрийцев с французами в 1796 году. Целые три недели провел он на берегах Комского озера для лечения виноградом. Силы его все более и более укреплялись; он уже мог совершать продолжительные прогулки верхом по восхитительным окрестностям, побывал на Лаго-Маджиоре и на Борромейских островах. В Милане вице-король эрцгерцог Райнер и старый фельдмаршал Радецкий в продолжение семи дней устраивали в честь его блестящие военные торжества: ученья, смотры, парады. Остальное время посвящалось осмотру памятников искусства и разным увеселениям. Из Милана Цесаревич поехал через Кремону, Мантую, Верону, Виченцу и Падую, останавливаясь в каждом из этих городов для ознакомления с их достопримечательностями; время со 2-го по 23-e ноября провел в Венеции и, посетив во Флоренции великого герцога Тосканского, 5-го декабря достиг Рима.
Пребывание в вечном городе продолжалось месяц. Папа Григорий XVІ с величайшей предупредительностью принял в Ватикане старшего сына русского Царя. В Риме отпраздновал он тезоименитство августейшего родителя богослужением в русской посольской церкви и обедом, к которому была приглашена вся русская колония. „Со времени прибытия в Рим, — писал оттуда бывший гувернер его, Жилль, — Государь Наследник посвящает по нескольку часов в день посещению всего достойного обозрения в этом городе, столь замечательном историческими воспоминаниями своего могущества и славы, столь богатом памятниками всех веков, столь знаменитом художественными коллекциями. Ватиканские галереи и библиотека, Капитолийский музей, частные собрания картин, несравненные образцы древнего и нового зодчества, наконец, мастерские пребывающих в Риме художников всех стран — попеременно привлекают внимание Великого Князя. Его высочество с особенной заботливостью относится к русским художникам, из которых многие приобрели заслуженную славу в этой столице. С наступлением рождественских праздников начались здесь спектакли и балы. Его высочество принимает участие в увеселениях высшего общества. Воздух светел и чист, и Государь Наследник находится в вожделенном здравии“. И все же Цесаревича тянуло назад, в Россию. „Я такой человек, что могу весь в воспоминании жить, — читаем в письме его из Рима к любимому адъютанту Назимову, — и это служит мне утешением в моем отдалении, и хотя Италия очень хороша, но дома все-таки лучше. Завтра отправляемся в Неаполь, а оттуда далее по назначенному маршруту, так, чтобы к 20-му июня быть дома. О, счастливый день! Когда бы он скорее пришел!“
Жизнь Наследника в Риме была омрачена печальным происшествием. Сопровождавший его попечитель, князь Ливен, скончался за несколько дней до Нового года. Отдав последний долг усопшему, Наследник отказался от всех приготовленных в честь его празднеств и 6-го января выехал в Неаполь.
Неаполитанский Двор чествовал высокого гостя самым разнообразным распределением времени между военными и светскими праздниками, парадами, спектаклями, балами и прогулками по окрестностям столицы. Цесаревич не только посетил подземный Геркуланум и отрытую Помпею, но и восходил на Везувий, катался по заливу, осматривал загородные дворцы Капо-ди-Монте и Казерту и в первый день карнавала присутствовал на процессии масок на Via di Toledo. На возвратном пути он остановился на несколько дней в Риме, где для него, по приказанию папы, был иллюминован купол храма св. Петра. Из Рима Александр Николаевич направился в северную Италию, имел свидание по пути, в Массе, с выехавшим к нему навстречу герцогом Моденским, в Карраре обозревал каменоломни, из которых добывался мрамор для колонн и украшений Георгиевской залы возрожденного из пепла Зимнего дворца, провел день в Генуе, в Нови — объехал поле сражения, выигранного Суворовым в 1799 году, и провел три дня в Турине при дворе сардинского короля.
Дальнейший путь его лежал на Вену, через Милан, Тревизу, Клагенфурт и Нейштадт. В этом последнем городе съехался он с генерал-адъютантом графом Орловым, назначенным заменить при нем, во время заграничного путешествия, умершего попечителя, князя Ливена. В австрийской столице ожидали его торжественная встреча и радушный прием. В самый день приезда, 19-го февраля, Цесаревич обедал у императора Фердинанда в замке, присутствовал на парадном спектакле в придворном театре и на вечере у князя и княгини Меттерних; на другой день происходил обед у посла Татищева и концерт в замке; на третий — большой парад, по окончании которого император австрийский назначил Наследника шефом 4-го гусарского полка. Десятидневное пребывание в Вене, посвященное прилежному осмотру достопримечательностей этой художественной столицы, заключилось обозрением полей битв при Асперне и Ваграме. Население приветствовало громкими кликами каждое появление на улице сына и Наследника могущественного союзника своего государя; высшее общество и двор соперничали в устройстве в честь его блестящих празднеств. Всех более ухаживали за ним имперский канцлер и жена его. Почти каждый день Цесаревич посещал дом Меттерниха, где с удовольствием проводил время, в особенности по вечерам, в небольшом избранном кружке молодых женщин и кавалеров, приглашенных нарочно для него, с которыми он забавлялся салонными играми (petits-jeux). На всех в Вене произвел он самое приятное впечатление. Его находили красивым, симпатичным и веселым, удивлялись его такту и скромности.
После австрийского двора Цесаревич посетил дворы виртембергский и баденский, проведя по два дня в Штутгарте и Карлсруэ. В Гейдельберге остановился он на несколько часов для осмотра знаменитого замка. Путешествие шло благополучно. Несмотря на суровое время года, на ненастную погоду, на быструю езду, на краткие остановки, здоровье Александра Николаевича было постоянно хорошо. В письме к Императрице Жуковский сетовал лишь на то, что дорогой путешественникам не на что глядеть, ибо ни на что и глядеть не хочется от холода, снега и дождя. „Сверх того, — жаловался он, — в городах немногие часы, посвященные пребыванию в них, задушены представлениями, балами, одним словом, всем тем, что можно было бы видеть и не покидая Петербурга; самые же осмотры так быстры, что нет от них ни удовольствия, ни пользы, нет времени одуматься и побыть с собой на просторе. Мы бросили весну за Альпами и скачем от нее без памяти на север. Ей не догнать нас до самой Гааги, а там совершенно утопим ее в нидерландских туманах. Дай только Бог, чтоб она не вздумала отмстить нам лихорадкою. Зато, с другой стороны, любо поглядеть на нашего Великого Князя. Его прекрасная благородная природа привлекает к нему все сердца и, конечно, повсюду после него останется самое светлое воспоминание. Сколько могу судить по тому, что удается слышать, то всюду произвел он одинаковое впечатление; его полюбили и отдали справедливость тем качествам, которые он подлинно имеет: его чистому сердцу, его здравому уму и тому достоинству, которое он непринужденно и самым привлекательным образом сохраняет. Он нравится тем, что сближает его с другими — своей любезной приветливостью — и тем, что всякого заставляет без усилия наблюдать необходимое с ним расстояние, признавая в нем добровольно что-то созданное для высшего порядка“.
В том же письме, Василий Андреевич касался щекотливого вопроса, бывшего не последней целью заграничного путешествия Цесаревича: выбора невесты. „Наша жизнь так тревожна, — писал он, — что мне весьма редко удается быть с ним вместе с глазу на глаз, на досуге; но в свободные минуты доверенности, в минуты братской встречи сердца с сердцем я люблю его невыразимо и чувствую, что принадлежу ему вполне. Но что делается теперь в его сердце — я не знаю. Разумеется, не позволю себе никакого вопроса: это для меня святыня, к которой прикасаться не смею. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу его жизни. Полагаю, что в своем письме к вашему величеству он скажет, что произвело его пребывание в Карлсруэ. Не могу, однако, не заметить, что в те два дня, которые мы здесь провели в тревоге развлечений всякого рода, нельзя было иметь досуга для какого-нибудь решительного чувства; напротив, впечатление должно было скорее произойти неблагоприятное, ибо оно не могло быть непринужденным“.
Слова Жуковского сказались пророческими. Приведенное выше письмо его писано из Карлсруэ 12-го марта. На другой день Цесаревич прибыл в Дармштадт. Свидание с великим герцогом Лудвигом II не было условленно заранее, и Александр Николаевич расположен был даже избежать его, опасаясь скучного этикетного вечера. Остановиться в Дармштадте не без труда уговорил его Кавелин. Тотчас по приезде посетил Наследника великий герцог и пригласил ехать в театр, а оттуда на вечер, в замок. Цесаревич, нарядясь в казачий мундир, отправился туда с графом Орловым и несколькими адъютантами. Жуковский остался дома, Кавелин уехал вперед в Майнц. „Словом, — повествует Василий Андреевич, — этот импровизованный праздник дармштадский казался всем одним лишним эпизодом, который был должен только надоесть и наскучить“. Совершенно иное значение придала ему встреча Александра Николаевича с младшей дочерью великого герцога, пятнадцатилетней принцессой Марией. Поздно вернулся он домой, очарованный, плененный. Имя принцессы не сходило у него с уст. Впечатление свое он тотчас же изложил в письмах к родителям. Тяжело было ему уезжать из Дармштадта. Добрый Жуковский вызвался было притвориться больным, для того чтобы доставить Цесаревичу повод из любви к занемогшему наставнику остаться в этом городе еще несколько дней. Наследник не согласился. „То, на что решился он, — отписал Василий Андреевич Императрице, — конечно лучше, ибо он и в деле сердца предпочел дождаться того, что будет решено Государем и следовать своему чувству тогда только, когда оно будет согласно с одобрением вашим. Повторяя опять сказанное вчера: благослови Бог выбор сердца, который решит судьбу его жизни, прибавлю: благослови его тем благословением, которое некогда дал отцу его при том выборе, в котором нашел он и свое счастье, и счастье России“.
14-го марта, осмотрев во всех подробностях крепость в Майнце и снова навестив в Бибрихе герцога Нассауского, Александр Николаевич спустился на пароходе по Рейну до Кобленца, обозрел все тамошние укрепления, в числе их и форты „Александр“ и „Константин“, продолжал путь по Рейну до Кельна, где в честь его состоялся парад прусских войск, и оттуда поехал в Дюссельдорф — местопребывание принца Фридриха Прусского, племянника короля. С живейшим интересом посетил он академию, картинную галерею, мастерские живописцев этого художественного центра Северной Германий, снова сел на пароход и по Рейну, через Нимвеген, 20-го марта достиг Роттердама.
Апрель по новому стилю Цесаревич провел в Голландии. В Гааге, в домовой церкви тетки, принцессы Оранской, Анны Павловны, на Страстной неделе он отговел, причастился св. Тайн и встретил Светлое Христово Воскресение. На Святой неделе состоялся в честь его в голландской столице ряд блестящих праздников; затем начался объезд его по Нидерландам. В Амстердаме и Саардаме особенное внимание его привлекли места, прославленные пребыванием Петра Великого. День своего рождения он провел в Гааге, и прежде чем оставить Голландию, пожелал посетить лагерь нидерландской армии, собранной на границах Бельгии в ожидании военных действий. 20-го апреля оставил он эту гостеприимную страну и на голландском пароходе „Цербер“, переплыв Ла-Манш, высадился в Гревезенде, в устьях Темзы.
Когда распространился в Европе слух о скором приезде в Англию Наследника русского престола, то произвел большое брожение среди нашедших убежище в Лондоне многочисленных политических выходцев разных стран, и до русского посла в этой столице стали доходить сведения о замышляемом эмигрантами-поляками покушении на жизнь Цесаревича. Граф Поццо-ди-Борго не счел себя вправе скрыть эти опасения от Императора Николая. Донесение его Государь получил в присутствии графа Орлова перед самым отъездом последнего для сопровождения Наследника в путешествии за границей. „Я дважды прочитал эту депешу, — рассказывал впоследствии Император, — мое первое движение было отменить поездку в Англию, хотя я и считал ее крайне полезной. Но поразмыслив, я вознес мысль мою к Богу, и тайный голос мне сказал: „Александру не грозит опасность; я возвращу тебе его здравым и невредимым“. Тогда я перестал колебаться и показал депешу Орлову. Тот был крайне встревожен ею, но я успокоил его моей верой в судьбу, сказав ему: „Полагаюсь на тебя и на Провидение. Наследник поедет в Англию и проведет в ней то время, что предначертано моей инструкцией“.
Молодая королева Виктория оказала Цесаревичу самый ласковый и предупредительный прием. Он неоднократно обедал у нее в Букингемском дворце, танцевал с нею на придворных балах, сопровождал в оперу и три дня провел в загородном замке Виндзоре. Члены королевского дома, министры и государственные люди, английские родовитые вельможи наперерыв устраивали в честь его великолепные празднества: обеды, балы, концерты. На банкете, данном ему в London Tavern русской торговой компанией, он на тост, предложенный за его здоровье, отвечал речью на английском языке, заключив ее следующими словами: „С удовольствием пользуюсь настоящим случаем, чтобы гласно заявить, как тронут я приемом, оказанным мне в этой благородной стране не только королевой и министрами ее величества, но также — смею сказать без аффектации, но с гордостью — каждым англичанином в отдельности. Никогда, никогда, это не изгладится из моей памяти. Прошу дозволения предложить тост за преуспеяние русской торговой компании и за здоровье всех ее членов и, сверх того, за продолжение дружбы между Великобританией и Россией“. Цесаревичу отвечал глава кабинета лорд Мельбурн.
Пиры и торжества придворные и военные — Наследник произвел смотр английской армии в Сент-Джемском парке — не исключали ежедневного прилежного обозрения достопримечательностей Лондона и его окрестностей. Осмотрены Цесаревичем: собор св. Павла, Вестминстерское аббатство, Лондонская башня, доки, английский банк, тюрьмы Ньюгейт и Брайдвелл, туннель под Темзой; по целому дню отведено для ознакомления с Британским музеем и с арсеналом в Вульвиче; третий день посвящен осмотру исторического замка в Ричмонде; четвертый — посещению Оксфорда и его знаменитого университета, поднесшего высокому гостю диплом на степень доктора прав. Александр Николаевич побывал на заседаниях обеих палат парламента и высшего королевского суда; присутствовал и при национальном торжестве: скачках в Эпсоме и Аскоте, всюду привлекая к себе всеобщее внимание, приветствуемый громкими кликами толпы.
Простившись с королевой, Цесаревич 29-го мая оставил Англию и, проведя по одному дню в Гааге и в Дюссельдорфе, прибыл в Эмс. Но и там оставался он не более суток. Его влекло далее — в Дармштадт, где при посредстве родственников обоих дворов, принца Вильгельма прусского, брата короля, и вдовствующей герцогини Нассауской, уже шли переговоры с родителем принцессы Марии, мысль о которой не покидала Александра Николаевича со дня первой с нею встречи. Новое пламенное чувство до того охватило его, что в разговорах с графом Орловым, заменившим при нем умершего попечителя, князя Ливена и скоро снискавшего полное его доверие, он открывал ему свою душу, признавался, что вовсе не желал бы царствовать, что единственное его желание найти достойную подругу, которая украсила бы его семейный очаг и доставила бы ему то, что считает он высшим на земле счастьем: счастье супруга и отца.
С нетерпением ожидал он разрешения родителей, чтобы отдаться неудержимому влечению, и лишь только получил его, понесся в Дармштадт, где провел неделю в тесном кругу великогерцогской семьи. Александр и Мария ближе узнали друг друга и в сердцах обоих развилось и укрепилось чувство, зародившееся в них при первом свидании. Но о браке и даже о помолвке пока не могло еще быть речи. Принцесса была слишком молода; ей не исполнилось и пятнадцати лет. С душой, полной самых светлых и радужных впечатлений и надежд, оставил Цесаревич двор будущего своего тестя, остановился на один день в Киссингене для свидания с теткой, Великой Княгиней Марией Павловной, и зятем ее, своим любимым дядей Вильгельмом прусским, засвидетельствовал в Берлине почтение маститому деду, королю Фридриху-Вильгельму III, и, сев в Штеттине на русский военный пароход, 23-го июня высадился на берег в Петергофе, за неделю до дня, назначенного для бракосочетания Великой Княжны Марии Николаевны с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским.
На этом семейном торжестве Александр Николаевич исполнял обязанности шафера и держал брачный венец над головой любимой сестры. Сопровождалось оно рядом блестящих празднеств в Петергофе, за которыми следовали обычные маневры в Красносельском лагере. Цесаревич принимал в них участие, сначала в должности командующего Преображенским полком, потом 1-й бригадой 1-й гвардейской пехотной дивизии. По окончании маневров Государь назначил его командиром сводной гвардейской и гренадерской пехотной бригады, составленной из отрядов разных полков и предназначенной представлять гвардию и гренадерский корпус на торжестве открытия памятника, воздвигнутого на Бородинском поле.
Событие это Император Николай пожелал окружить особым блеском. С этой целью вокруг Бородина собраны были, кроме сводной бригады Наследника, 2-й и 6-й пехотные корпуса, а также отряд резервных и запасных войск, под начальством Великого Князя Михаила Павловича, всего до 120000 человек. Государь со старшим сыном прибыл в Бородинский лагерь в ночь с 16-го на 17-е августа. Там собрались вокруг него представители двух союзных монархов, эрцгерцог Альбрехт австрийский и принц Альбрехт прусский, а также все находившиеся в живых ветераны славного боя, и в их числе: фельдмаршал князь Паскевич, принц Евгений Виртембергский, генералы Ермолов и граф Воронцов. Десять дней прошло в осмотре лагерей и в разнообразных маневрах. 26-го августа, в годовщину Бородинской битвы, состоялось открытие и освящение памятника и большой парад. Во все это время Император и его свита были гостями Цесаревича, принимавшего и угощавшего их в своем местном дворце. Государь наименовал его по этому случаю шефом Бородинского егерского полка.
Во главе сводной гвардейской-гренадерской бригады Цесаревич участвовал в церковном параде, происходившем 6-го сентября, в день закладки храма Христа Спасителя в Москве, а оттуда, через Смоленск, отправился для обозрения западных губерний, не вошедших в маршрут его первой поездки по России. Посетив Могилев, Вильну и Витебск, он 26-го октября возвратился в Царское Село.
Месяц спустя Император Николай признал за благо приобщить его к трудам высшего учреждения Империи. „Я хочу, — сказал он председателю Государственного Совета князю Васильчикову, — чтобы Цесаревич присутствовал при заседаниях общего собрания Совета, выслушивая доклады и знакомясь с решениями. Сын мой совершеннолетен с 17-го апреля 1839 года и уже с этого дня имел бы право заседать в Государственном Совете и участвовать в его совещаниях. Но здоровье его долго вызывало опасения и я вынужден был отправить его в Италию и в другие страны Европы для выздоровления. Теперь он, слава Богу, совершенно здоров, и пора наверстать потерянное время. В Государственном Совете изучит он свое царственное ремесло“. Васильчиков представил к подписи Государя указ о назначении Наследника членом Совета, но Император нашел эту меру преждевременной; впредь до ознакомления с делами Цесаревич имел заседать в Совете без права голоса. 23-го ноября он был введен в залу заседаний общего собрания Великим Князем Михаилом Павловичем, и по знаку Государя — пожелавшего быть зрителем этой сцены — занял место, обыкновенно занимаемое его величеством, по правую руку председателя. В краткой речи князь Васильчиков выразил мнение, что присутствие Наследника при занятиях Совета послужит ему драгоценным поощрением в его трудах. Год спустя — 10-го декабря 1840 года — Наследнику Высочайше повелено на тех же основаниях присутствовать в Комитете Министров.
С нетерпением ждал Цесаревич наступления весны. Брак его с принцессой Мариею Гессен-Дармштадтской был уже решен и в ночь с 4-го на 5-е марта он отправился в Дармштадт, в сопровождении секретаря Императрицы, Шамбо, на которого возложено было заключение всех актов и совершение формальностей, предшествовавших помолвке. По дороге Александр Николаевич на пять дней остановился в Варшаве, двое суток провел в Дрездене у короля саксонского, и, навестив в Берлине тяжко больного деда своего, короля прусского, а в Веймаре — тетку, Великую Княгиню Марию Павловну, принимавшую деятельное участие в переговорах о его браке, прибыл в Дармштадт. 4-го апреля состоялась помолвка его с принцессой Марией. Известие об этом событии привез в Петербург адъютант его высочества, князь Барятинский.
Из Дармштадта Наследник поехал в Берлин для присутствования при открытии памятника Фридриху Великому. Предсмертная болезнь Короля Фридриха-Вильгельма III задержала его высочество в этом городе до самой кончины этого государя, последовавшей 26-го мая; оттуда Цесаревич, сопутствуя августейшим родителям, направился в Веймар. Семейное горе русской царственной семьи сменялось великой семейной радостью: первым свиданием Императора и Императрицы с невестой старшего сына. Оно состоялось во Франкфурте-на-Майне 4-го июня. В этот день Цесаревич, прискакавший из Веймара в Дармштадт, привез оттуда принцессу Марию во Франкфурт, в сопровождении отца, великого герцога, брата, принца Александра, и дядей, принцев Карла и Эмиля. В тот же день прибыл туда и Государь с Государыней. Николай Павлович тотчас же навестил будущую невестку в Дармштадтском доме, а несколько минут спустя она приехала в „Hotel de Russie“, где остановились Император и Императрица. Государь встретил принцессу при выходе ее из кареты, взвел по лестнице и сам представил Императрице, которая обняла ее, как дочь, давно любимую. „Сия минута, — повествует Жуковский, — столь решительная для царского семейства, была вполне счастлива: ни малейшая принужденность не возмутила ее чистой радости. Вдруг, без всякого усилия, сердца породнились, и этот союз, одним мгновением совершенный, останется твердым на все остальные годы жизни“.
Проводив Императрицу до Эмса, Наследник и его невеста вместе возвратились в Дармштадт, откуда его высочество спешил вернуться в Россию. Государь ждал его для отправления в инспекционную поездку по войскам, расположенным в Западном крае. Выехав из Царского Села в ночь на 29-е июля, августейшие путешественники сначала осмотрели отдельный гренадерский корпус в лагере при Княжьем Дворе, причем Александр Николаевич назначен шефом Екатеринославского гренадерского полка; затем через Полоцк, Витебск и Могилев проследовали в Гомель, в поместье фельдмаршала князя Варшавского. Там происходили большие маневры, по окончании которых Государь и Цесаревич проехали в Киев и через Брест-Литовск в Варшаву, а оттуда Александр Николаевич поспешил в местечко Фишбах в Силезии, где, в кругу прусской семьи своей, отдыхала после лечения в Эмсе Императрица и куда уже прибыла между тем принцесса Мария Гессен-Дармштадтская.
Все вместе отправились в Россию и 23-го августа встречены были Императором Николаем в Ловиче. На другой день происходил торжественный въезд невесты Цесаревича в Варшаву, 3-го сентября — в Гатчину, 8-го — в С.-Петербург. Принцесса Мария ехала в парадной золотой карете с Императрицей Александрой Феодоровной; Государь следовал верхом возле кареты, а Наследник командовал конвоем. Восторженными кликами, громким неумолкаемым „ура!“ встретили жители столицы будущую Цесаревну, при пушечной пальбе и колокольном звоне всех церквей. Вечером город был иллюминован.
На происходивших с 18-го по 21-e сентября маневрах гвардейского корпуса Государь вверил Цесаревичу командование особым отрядом, а в день своих именин, 6-го декабря, за отличие по службе произвел его в генерал-лейтенанты, с оставлением в свите его величества. В этом чине Наследник на внезапном Высочайшем смотру гвардейских войск 14-го декабря командовал 1-й гвардейской пехотной дивизией.
Последний месяц 1840 года был ознаменован двойным торжеством: 5-го декабря состоялось миропомазание принцессы Марии Гессенской, по принятии в лоно православной церкви нареченной Великой Княжной Марией Александровной, а на другой день, в именины Государя, — обручение ее с Наследником. Оба происшествия возвестил России высочайший манифест. Тогда же образован для их высочеств придворный штат: гофмейстериной будущей Цесаревны назначена статс-дама княгиня Е. В. Салтыкова; фрейлинами к ее высочеству — княжна Долгорукова и девица Дашкова; гофмаршалом, заведующим двором, — В. Д. Олсуфьев и управляющим конюшенным отделом — в должности шталмейстера — И. М. Толстой.
В Зимнем дворце, возродившемся из пепла в еще большем против прежнего великолепии, для юной царственной четы приготовлены были покои, некогда занятые Императрицей Марией Феодоровной. Бракосочетание имело произойти в канун дня рождения Наследника, 16-го апреля 1841 года. В этот день Император Николай по обыкновению излил щедрые милости на государственных и придворных сановников. Цесаревич зачислен во все те полки, в коих Государь был шефом, а именно: лейб-гвардии Конный, в Кирасирский его величества и в лейб-гвардии Семеновский, Измайловский, Егерский и Гренадерский, и, кроме того, назначен шефом Александровского Брестского кадетского корпуса. Три высочайших манифеста объявили: первый — о вступлении в брак Наследника; второй — об облегчении по этому случаю участи преступников и о сложении в значительном размере казенных недоимок; третий — о новых льготных условиях заклада дворянских имений в государственных кредитных установлениях, „в надежде — как сказано в манифесте — что льготы эти обратятся не к прихотям роскоши и не к усилению долгов расточительности, а к лучшему устройству дворянских имений, к дальнейшему еще усовершенствованию земледелия и к расширению сельской и всякой другой промышленности“.
Бракосочетание совершилось в Большой церкви Зимнего дворца, в присутствии их величеств, всех наличных членов Императорского Дома и прибывших нарочно для участия в этом семейном торжестве принца Вильгельма прусского, наследных великих герцогов Гессен-Дармштадтского и Саксен-Веймарского и принцев: Александра и Эмиля Гессенских. После венчания Государь с новобрачными появился на балконе Зимнего дворца, обращенном к Адмиралтейству. И он, и Цесаревич были оба в казацких мундирах. Восторгам и шумным восклицаниям несметной толпы, залившей Дворцовую площадь, не было конца. Те же радостные клики приветствовали их величества и новобрачную чету на другой день, при прогулке их в экипажах по ярко иллюминованным главным улицам столицы.
Торжество бракосочетания сопровождалось длинным рядом пиров и празднеств. 19-го апреля был парадный спектакль в Большом театре, за которым непрерывно следовали балы в Зимнем дворце, в Михайловском дворце у Великого Князя Михаила Павловича и в дворянском собрании, и только после майского парада, происходившего 29-го апреля, на котором Цесаревич командовал 2-ю гвардейской пехотной дивизией, молодые могли наконец уединиться в Царское Село, где отведен им был Александровский дворец. Но и там оставались они недолго. Первопрестольная столица жаждала видеть царского первенца и юную его супругу, о бракосочетании которых известил ее высочайший рескрипт на имя генерал-губернатора, отправленный с бывшим воспитателем Наследника, генерал-адъютантом Кавелиным. Торжественный въезд в Москву состоялся 14-го мая. Государь сам ввел сияющую красотой и счастьем Цесаревну в святилище земли русской — Успенский собор, где встретил их теплым приветственным словом митрополит Филарет. Десятидневное пребывание в Москве не ограничилось приемами и увеселениями. Оно заключилось посещением Троицко-Сергиевой лавры и днем, проведенным юной четой в уединении дворца Наследника, в селе Бородине. 29-го мая их высочества возвратились на летнее жительство в Царское Село.