Каждая война выдвигает вперед военачальников, обращающих на себя особенное внимание своим мужеством, отвагой, и личною храбростью. Их имена скоро становятся популярными и они не только приобретают любовь в среде боевых товарищей, но вызывают особенный интерес и внимание во всем своем отечестве. Одним из таких любимцев, без сомнения, считается теперь генерал Скобелев, о необычайной храбрости которого существуют многочисленные рассказы, сделавшие имя его известным не только в России, но и во всем свете. В тяжелые минуты, пережитые русским обществом, во время первых неудач нашей армии под Плевною, всякий был глубоко уверен, что армия, выдвигающая из себя героев, подобных господам Скобелеву и Гурко, в состоянии побороть всевозможные препятствия, чтобы в конце концов выйти победителем; и эта уверенность вскоре нашла действительное оправдание. Блестящее занятие Горного Дубняка и Телиша, отрезавшее Осману-паше отступление по дороге в Софию, наступление Скобелева на турецкие позиции с южной стороны Плевно, гениально обдуманный план осады — все это привело к падению сильных турецких позиций и сдаче одной из лучших турецких армий, предводительствуемой храбрым Османом-пашою. Достигнутая
Генерал-лейтенант
М. Д. СКОБЕЛЕВ 2-й.
(Рисов. П. Ф. Борель, грав. Ю. Барановский). победа была следствием целого ряда блестящих дел, в которых так часто участвовал генерал Скобелев.
Помещая здесь биографию этого симпатичного и талантливого генерала, мы передаем далее и описание сражений под Плевною, которыми Скобелев покрыл себя навсегда неувядаемым венком славы.
Милаил Дмитриевич Скобелев родился в 1843 году, 17 сентября. Свою военную карьеру он начал с первых ее ступеней, поступив на восемнадцатом году от роду унтер-офицером в кавалергардский полк, а два года спустя произведен был в корнеты с переводом лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк, который в то время (начало 1863 года) находился в Варшаве. Во время польского восстания молодой корнет Скобелев имел первый случай доказать на деле свою личную храбрость и боевые способности, которые высоко уже в то время ценили в нем товарищи и начальники. По окончании польского мятежа и по совершенном успокоении края М. Д. Скобелев поступил в Николаевскую академию генерального штаба и кончил в ней курс с отличием, почему по окончании курса академии был тотчас же причислен к генеральному штабу и назначен на службу сперва в Туркестанский край (1868 года), а потом на Кавказ (1870 года), но там оставался недолго. По возвращении с Кавказа, М. Д. Скобелев был некоторое время в военно-ученом комитете главного штаба, а потом назначен адъютантом 22-й пехотной дивизии. Начавшаяся в скором времени война с коканцами вызвала его исключительно к боевой деятельности. За дела и отличия под Хивою Михаил Дмитриевич получил все высшие военные боевые награды: золотую саблю с надписью «за храбрость», орден Святого Георгия победоносца 4-й и 3-й степеней и золотую шпагу, украшенную бриллиантами, а также чины полковника и генерал-майора с назначением в свиту его величества. На тридцатом году от рождения в чине полковника и в звании флигель-адъютанта, М. Д. Скобелев был назначен военным губернатором Ферганской области и командующим в ней войсками, но оставил эту почетную и важную должность, чтоб отправиться на театр военных действий, в действующую армию на Дунае.
Однако прежде чем получить настоящее дело в Болгарии, Михаил Дмитриевич принужден был пройти довольно оригинальную школу. Начало войны совпало с временным затишьем в Ташкенте; Скобелева вызвали в действующую армию. За Скобелевым оставались все права на такое положение в армии, которое другим следовало бы по-настоящему приобретать путем долгой службы. Его сверстники далеко отстали от него; старшие летами были снисканы меньшими милостями. Воевать в Ташкенте было мало охотников, но европейская война вызвала массу желающих отличиться. Скобелев очутился в среде конкурентов, между которыми он был самым опасным. Упустить случай было тяжело для каждого. Чувство зависти обуяло конкурентов. Скобелев получил сначала скромное назначение начальника штаба кавалерийской дивизии. Прошел было слух перед переходом через Дунай, что Скобелеву будет поручена за Дунаем ответственная, серьезная, интересная экспедиция. Эта экспедиция объяснилась потом переходом чрез Балканы. Но слух этот не оправдался на деле, так как вместо Скобелева вызвали из Петербурга генерала Гурко, который прибыл как раз к моменту нашего вступления в пределы Болгарии. Скобелев не получил предполагаемого назначения, — дивизия его отца была расформирована, а его прикомандировали к главной квартире. При переходе через Дунай Скобелев исполнял роль ординарца у Драгомирова. Прошло несколько времени. Отряд генерала Гурко перешел Балканы и с нашей стороны попробовали было занять шипкинский перевал, пустив с севера Орловский полк, в ожидании, пока Гурко появится с юга; но Орловский полк потерпел неудачу. Тогда Скобелева послали в новую атаку во главе Орловского полка. Турки оставили перед Скобелевым позицию на Шипке, позорно разбежавшись по горным тропинками. После второй неудачной атаки под Плевной, Скобелев получил новое назначение. Нужно было сделать рекогносцировку на Ловчу, отнятую у нас турками; поручили это дело молодому Скобелеву. Нужно было взять Ловчу, — Скобелев взял ее. Нужно было ударить на нерв плевненских позиций 30-го и 31 августа, — и эта задача была возложена на Скобелева, а когда он взял турецкие редуты, его, как известно, не поддержали, как теперь, впрочем, объяснилось, по совершенному неимению резервов. Вот, собственно, что сделано Скобелевым в нынешнюю войну. Трудно сказать, как поступил бы на месте Скобелева другой, менее сильный человек, но в нем уязвленное самолюбие вызывало только усиленную энергию. Нужно было уничтожить завистников, показать всем и каждому, что он сильнее и выше их. Сильный человек прибегает всегда к сильным и открытым средствам и вот Скобелев совершает чудеса храбрости, отдается полному самоотвержению и в каких-нибудь два дня (30-го и 31 августа) приобретает европейскую известность, становится легендарною личностью в устах русского солдата. «Белым генералом» называет его русская печать; «русским Мюратом» величают его итальянцы; англичане, австрийцы — все одновременно признают в Скобелеве героизм, ум и талант. Слава Скобелева в армии все более и более вырастает. Всякий его шаг рассказывается, перетолковывается и усиливает произведенное уже им впечатление.
Личность Скобелева, по весьма распространенному мнению, представляет редкий тип, замечательный по своим нравственным силам и всему складу своей своеобразной натуры. Этот человек напоминает героев тех романов, в которых они фигурируют в ролях благородных, симпатичных, находчивых рыцарей без страха и упрека. Для Скобелева опасностей не существует. Будучи военным человеком, он привязан к военному делу так же сильно, как привязывается малый ребенок к любимой игрушке. Свист пуль, гул гранаты на бранном поле Скобелев выслушивает так же невозмутимо, как мы слушаем обыкновенно более знакомые нам оперные мотивы. Он не любит нерасторопного казака, называя его бабою, и наказывает его тем, что не берет с собою в бой, отправляя его в обоз во время сражения. Это не человек сильных ощущений, потому что он их не испытывает даже в самые критические моменты боевого положения; его как будто забавляет бессилие направленного против него огня и он просто глумится над этими смешными людишками, которые покушаются на его жизнь, и над этими снарядами, начиненными порохом будто бы с целью его поражения. Редко бывают такие храбрые люди. Такие люди остаются обыкновенно хладнокровно рассудительными даже в самые критические моменты, потому что рассудок их не порабощается впечатлениями минуты. Между тем в одном кружке наших офицеров существовало убеждение, что Михаил Дмитриевич слишком увлекающаяся натура, которая способна ввергнуть в огонь и погубить свою часть. Это, конечно, несправедливо.
Генерал Скобелев хорошо образован как офицер генерального штаба. Говорят, он имеет отличную память, знает прекрасно военную историю; примеры на каждый данный случай войны так и сыплются у него с языка. Он умеет извлекать руководство из этих знаний и примеров. Рассказывают, что при личном знакомстве вас подкупает это обилие знаний. Высокий, тонкий и красивый, с симпатичным лицом, русою бородою, с изысканными манерами он производит на войска и особенно на солдат самое хорошее впечатление. Солдаты любят его и ради него готовы на всевозможные жертвы. Эта любовь происходит вследствие отношения Скобелева к солдатам; никогда в нем не видно ни малейшей вспыльчивости, ни малейшего возвышения голоса, ни малейшей брани или резкости; подойдет, посмотрит человеку в глаза, спросит о чем-нибудь, поговорит или научит какой-нибудь сноровке, обласкает добрым словом и отходит далее, а солдат ободрен, да и не он один, а вместе с ним ободрено все отделение, слышавшее беседу генерала с их товарищем. Главное условие его отношений к солдату — величайшая простота и искренность. Генерал Скобелев, ежеминутно подставляя свой лоб под пули, не скрывает от солдата, что и для него самого иногда «тоже боязно» — «да ничего не поделаешь, потому что позади еще хуже, еще страшнее, а впереди, даст бог, полегче будет». И солдат, видя его постоянно в огне в передовой цепи, приучается любить и безусловно верит в начальника, разделяющего с ним все солдатские нужды и невзгоды.
Он заботится о солдате настолько, что без злобы не может слышать рассуждений, которые часты у других, вроде: «Теперь война, следовательно, солдат может плохо есть, быть плохо одетым». У него построены для солдат бани. Солдаты говорят: «Со Скобелевым драться можно — всегда сыт будешь». Нигде под Плевною не видно было таких удобных, просторных и теплых землянок, как в отряде Скобелева, вокруг себя он собрал таких же людей. Начальник штаба его, капитан Куропаткин, один из дельнейших офицеров генерального штаба. В огне, когда кругом тысячи падают, он не теряется — ум его так же ясен, распоряжения столь же целесообразны. Заботливость его удивительна. Во всяком, даже маленьком деле, как, например, ночное прорытие траншеи, он ориентируется отлично. Вперед все обдумано, вперед все предупреждено… Остальные у Скобелева — армейская молодежь, беззаветно верующая в него, беззаветно смелая. Об участи их генерал сильно тревожится.
— Папенек и маменек, титулованных родственников нет у них, — говорил однажды Скобелев. — Самые счастливые выйдут из службы с пенсионом в триста пятьдесят рублей, попадут в становые пристава. А ведь какая это смелая, честная и даровитая молодежь!
Рассказывают, что, кто видел Скобелева в бою, тот не мог не полюбить его; когда он в деле, он как-то воодушевляется и становится замечательно красив; его энергия уже сказывается в том, что во время сражения он не может ездить иначе, как в карьер. Его ординарцы говорят, что служить у него очень тяжело: каждый час ожидаешь смерти или раны, но преданы ему, тем не менее, всею душою; он каждого умеет воодушевить и, если можно так выразиться, как бы индукцией возбуждает в других энергию. Сначала кажется, что он нисколько не жалеет солдат и посылает войска в самый ужасный огонь; но потом становится ясно, что он каким-то удивительным чутьем полководца произвел прекрасный военный маневр. Скобелев умеет сделать эффектною важною[1] минуту боя и дать понять ее солдатам. Известно, что полки наши при походной форме имеют знамена в чехлах и так идут в бой. «Песенники на правый фланг»! — кричит, подскакивая к полку Скобелев, перед штурмом: «Чехлы со знамен долой! Это самая торжественная минута в жизни полка — развернуть знамена!» Выходит эффектно, солдаты начинают креститься, понимая, что готовится важная минута боя!
В конце биографии Скобелева мы передадим все те рассказы, которые рисуют нам личность Скобелева как истинного героя и объясняют необычайный интерес, возбуждаемый им в среде русского общества. Теперь же расскажем о битвах под Плевною в памятные дни 30-го и 31 августа и сообщим отдельные выдающиеся моменты этих битв, в которых Скобелев является главным действующим лицом.
Во время третьей атаки Плевны Скобелев, находившийся на левом фланге нашей армии, взял 28-го и 29 августа две возвышенности, господствующие над двумя редутами близ Плевны и к востоку от нее, причем он укрепил свои позиции, расположив на них два полка и двадцать четыре орудия. Таким образом он сильно прикрыл себя с левого фланга против турецкого редута Кришины. 30 августа генерал Зотов отдал приказание начать атаку в три часа пополудни, чтобы взять с боя оба редута, находящиеся с восточной стороны Плевны; но в видах большой успешности атаки наступление на означенные редуты и высоты, покрытые лесом и виноградниками и хорошо укрепленные неприятелем, начато было на левом фланге уже в восемь часов утра и продолжалось вплоть до трех часов пополудни. До вторичного отражения Крылова Скобелев все медлил с приступом. Ему будто хотелось все приготовить сначала обстоятельнее. В четыре часа он расставил двадцать артиллерийских пушек на кряже холма, откуда видна вся Плевна. Не далее как на тысячу ярдов расстояния от редута поднялись вдруг такие массы дыму, послышался такой гром орудий, что редуту, как видно, было не сдобровать: очевидно, что Скобелев, рискуя своей артиллерией ради такой передовой позиции, решился сделать отчаянную попытку, чтобы взять стоящий у него с фронта редут.
Редут, атакованный Скобелевым, был двойным редутом на спуске ловчинской дороги к Плевне. Подавшись с войсками своими вперед, Скобелев расположил их по склонам в удобном боевом порядке. Едва только турки с редута открыли огонь, он ответил такою меткою пальбой, пушки его стали обдавать неприятельский редут таким убийственным градом пуль и картечи, что от усиленного действия многие из орудий его стали непригодными к бою. Он очевидно решился все поставить на карту, лишь бы взять тот редут, и если Плевна устояла, то это не его вина. Три часа подряд он выдерживал этот огонь и как раз в ту минуту, когда отражен был вторично приступ Крылова и турецкая пальба немного ослабела, заглушаемая русскими залпами, он порешил, что пора идти на штурм.
В его распоряжении было на линии четыре полка и четыре стрелковых батальона. Поддерживая с своей стороны беспощадный огонь, Скобелев под защитою его расположил два полка — в небольшой лощине отлогого ската, на котором был возведен редут; к этим двум полкам он присоединил два стрелковых батальона на расстоянии не далее как 1 200 ярдов от вала. Затем, поместившись сам на позиции наиболее удобной для наблюдения, он прекратил огонь и дал приказ наступать. Во время приступа велено было делать перерывы в пальбе; солдаты двинулись вперед, неся на себе свои орудия, при трубном звуке, с развевающимся знаменем и исчезли в дыму и копоти. Из всех генералов один только Скобелев был так близок к делу, что чувствовал, так сказать, как бился пульс битвы. Наступающая колонна плохо была видна — клубы пыли и дыма застилали ее. Видя, что солдаты его падают, ряд за рядом, видя, что линия его дрогнула, он поколебался. Громовым голосом он окликнул, подзывая на помощь первый из попавшихся полков, и снова стал выжидать результатов. С невероятною силою эти новые полки ринулись на массу, несмотря на то что турецкий редут, изрыгая дым и пламя, обдавал их немилосердным градом пуль, так что линия снова дрогнула. Среди всех этих ужасов один Скобелев был невредим. Из спутников его одни были убиты, другие ранены; пострадал даже и маленький киргиз, его деньщик, получивший в плечо целый заряд. Видя смятение, видя робость в рядах, он повел на склон четвертый — последний — свой полк, Либавский. С помощью этих новых сил, он кое-как пробивался вперед и почти достиг уже хребта, но смертный ужас, разносимый бомбами, так был неотразим, люди гибли сотнями так безвозвратно, что успех и на этот раз опять был сомнителен. Линия же приходила все в больший страх и смятение. Каждая минута была дорога, коли уже пошло на то, чтоб овладеть редутом. У Скобелева оставалось теперь только два стрелковых батальона, надежнейшие силы его отряда. Став сам во главе их, он верхом пустился вперед. Он собирал разбегавшихся, он настигал оробевшую, отступавшую массу, одобряя ее приказом и собственным мужеством. Ему удалось собрать обратившуюся в бегство толпу и пройти с нею вперед торопливо и бойко.
Рассказывают, что если какая-либо часть начинала колебаться, он ее сейчас останавливал:
— Стой, равняйся, на караул! Ружья на плечо, — и затем: — За мною шагом марш!
Такой маневр давал отличные результаты: колебавшиеся солдаты, занятые минутно как бы ученьем, забывались и наступали в замечательном порядке и стойкости.
Весь редут был сплошным огненным жерлом, откуда неслись крики, вопли, стоны губимых или не сдававшихся вместе с грозным грохотом пушек и повсеместным не умолкающим треском ружейных залпов. Сабля Скобелева была переломлена надвое. Минуту спустя, именно, когда он хотел перескочить через ров, конь его и он сам упали; конь погиб, Скобелев остался цел. С радостным возгласом он вскочил на ноги; войска же его с диким оглушительном криком ринувшись через ров, мимо шанцев и контршанцев, через бруствер, прорвалась в редут, как ураган. Штыки скоро управились с тем, что оставалось от турок. Радостный оклик известил, что редут был взят, и что наконец один из оплотов Плевны достался в руки наших войск. Насмотревшись на пальбу турок из-за валов и окопов, нельзя было не прийти к убеждению, что такого огня не перебить ни стрелами, ни кровью, чему и служит подтверждением крыловский промах. Скобелев доказал противное, но ценою каких жестоких жертв! На пространстве в несколько сот ярдов легло три тысячи человек: кто на откосе холма, кто на валу, кто во рву — четвертая доля всех совокупных сил. Скобелева можно чуть ли не винить за атаку подобных позиций; он же был того мнения, что если вообще должна быть предпринята атака, то она должна быть проведена именно таким образом, и что, каков бы там ни был урон, лучше понести потерю и выиграть дело, чем умалить урон наполовину с верным ручательством за поражение. Скобелев, по-видимому, единственный из русских генералов, с пользою изучивший американскую войну. Он ее знает наизусть и люди, досконально знакомые с великою гражданскою войной, удостоверяют, что в этой атаке Скобелев держался плана американских вождей того и другого лагеря, при всяком новом приступе на неприятельскую позицию, ведших на штурм всё свежие силы, не поджидая, чтобы первые колонны были отражены. Если же позиция оказывается слишком неприступною для первой колонны, то надо иметь под рукою подкрепления, прежде чем она будет сломлена или отбита.
Скобелев взял редут. Задача была в том, как бы удержать его. Слева над ним возвышался Кришинский редут. Со стороны Плевны он был подвержен огню застрельщиков и турецким полкам, расположившимся в полесье на Софийской дороге; кроме того, он ничем не был огражден от пальбы с лагерных шанцев. Там поддерживался перекрестный огонь с трех различных пунктов. Расстояние от редута до Кришины было измерено с точностью и ядра орудий попадали как нельзя более метко в каждый из обстреливаемых пунктов. Задняя сторона редута представляла солидный утес, на котором не было возможности возвести бруствер. Вся земля пошла на брустверные насыпи с лицевой стороны. Очевидно, что позицию немыслимо было удержать за собой, не овладев сперва или шанцами по другую сторону Плевно, или кришинским редутом. Скобелев просил вторично подкреплений, за которыми обращался уже накануне вечером. Как бы ни чувствительны были его потери, дух войска был настолько бодр, что при поддержке свежего полка оно было бы не прочь штурмовать и редут, и шанцы; оно даже готово было отстаивать позицию, пока который-нибудь из отрядов не добьется успеха. Между тем румыны и русские взяли Гривицкий редут. Будь только возможность захватить в течение дня одну-другую новую позицию, например, Кришинский редут и который-нибудь из шанцев на том же хребте, сдача Плевны была бы несомненна.
С рассветом турки атаковали отбитый редут и свирепый бой закипел на этом пункте, тогда как вся окрестность еще была охвачена тишиной. Отчаянный приступ турок был отражен. Они снова пошли на штурм, но снова встретили отпор, и так это шло весь день, пять раз кряду, без устали. Русские потери были громадны. Но несмотря на опустошительный огонь, несмотря на сотни выбывающих из строя, ни один солдат не дрогнул, потому что все видели перед собою любимого генерала, все слышали его звучные слова поощрения и благодарности. Офицеры выбывали из строя в поразительном числе, до того, например, что одним батальоном калужского полка командовал фельдфебель, но все-таки командовал и, несмотря на убыль всех офицеров, батальон не расстроился, не рассыпался. И как командовал!
— Ну, ребятушки, патронов не тратить, зря не стрелять, прицел брать! Готово, что ли?
— Готово дядя!
— То-то, пли!
Залп из шестидесяти пяти ружей сделан и шестьдесят пять турок свалились на месте.
Не герои ли это, водимые истинным героем?
При атаке редута генерал Скобелев лишился двух тысяч человек. В послеобеденной схватке, при отстаивании редута, у него выбыло из строя новых три тысячи человек, между тем как батальоны редели и сокращались будто бы по волшебству. От одного батальона стрелков осталось, например, всего сто шестьдесят человек. Из роты в сто пятьдесят человек убыло сто десять. Убита и ранена была громадная пропорция высших чинов. Из полковых командиров уцелел всего один; по батальонам едва оставались одни высшие чины. Из штаб-офицеров убито двое; генерал Добровольский, начальник стрелкового батальона, убит. Один из офицеров был разнесен на части при взрыве зарядного ящика. Капитан Куропаткин, начальник штаба, стоявший поблизости, был тяжело контужен, не говоря уже о том, что ему обожгло все волосы. Нисколько не смутясь этим ужасным случаем, Куропаткин в тоже самое мгновение скомандовал:
— Первое — пли!
Один генерал Скобелев остался невредим; его хранили точно чары какие. По три, по четыре раза в день он обходил редуты, ободряя солдат и говоря им, что помощь близка, что Плевна вот-вот сдастся, что победа не замедлит увенчать их усилия, что этот последний, решительный удар они обязаны понести еще за свою родину, за доблесть и славу русского оружия. Его повсюду приветствовали радостным кликом, несмотря на то что прежние полки состояли всего из какой-нибудь сотни людей! Вновь и вновь он посылал за подкреплениями, вновь и вновь уведомлял главнокомандующего, что долее держаться нет сил. Наступил уж полдень, наступила ночь, а помощи не было.
— Еще полк дайте, только один полк свежий — и Плевна моя! — вырвалось восклицание из мощной груди Скобелева; но слова его не нашли отголоска нигде и затерялись в пространстве.
Генерал Левицкий отказал ему в поддержке по недостатку сил. Генерал Крылов на собственный страх послал остатки полка, атаковавшего редут, и солдаты с быстротой бросились вперед, пробираясь чрез поле, покрытое маисом. Из двух тысяч пятисот человек набралось едва тысяча человек, да и те не способны были идти в дело в тот же самый день; наконец, прибыл и давно жданный полк. Генерал Скобелев покинул редут в четыре часа, чтоб пройти в свою палатку на противоположной стороне одного из лесистых пригорков. Не прошло и часу, как его уведомили, что турки идут с ловчинской дороги приступом прямехонько на Плевну. Он поскакал вперед, посмотреть, в чем дело, но на пути встречен был ординарцем, донесшим, что турки атакуют редут уже шестой раз. Он пустился во всю рысь, прямо на редут в надежде прибыть еще вовремя; но на пути ему попалась толпа собственных его солдат, обратившихся вспять. Изнемогая от усталости после двухсуточного безостановочного боя, мучимые жаждой, голодные, они едва держались на ногах и были уже не годны для дела.
Видя, что некоторые части продолжают еще оставаться в редутах, Скобелев приказал и им очистить редуты и отступать. В одном месте засевшая горсть наших храбрецов не хотела отступать:
— Вашество, дозвольте нам еще пострелять!
— Нельзя, выходите все, стройтесь — и марш!
— Мы его сюда не пустим, дозвольте, вашество!
И с такими солдатами пришлось отступать.
Пользуясь бездействием русских в течение целого дня, турки успели собрать могущественную силу, при помощи которой попытались пойти на последний, отчаянный приступ и вытеснили русских. Один только бастион до последней возможности был отстаиваем горстью людей во главе с храбрым майором Владимирского полка Горталовым, которого генерал Скобелев назначил комендантом этого бастиона. Эта горсть людей не хотела бежать и была изрублена — вся до единого. Во время отступления генерал Скобелев был страшно возбужден. Мундир его был облеплен грязью, сабля изломана, Георгиевский крест болтался где-то на плече; лицо почернело от копоти и дыму, взор блуждал и тускнел, голос опустился. Он говорил каким-то хриплым шепотом. Войдите в душу генерала Скобелева и поймите все чувства, обуревавшие всем существом его. Понеся громадный урон в людях, потеряв много жизненных сил, пережив в эти дни страшные и мучительные минуты, он опять очутился на том же самом пункте, откуда вышел. Тут не выдержал его мужественный и закаленный характер и прозрачная слеза скатилась по его ласковому лицу. За ней полились градом горячие слезы и боевой генерал, не преклоняющий головы перед грозною гранатою, не моргнувший ни разу перед градом осыпавших его пуль, с презрением заглядывающий в лицо смерти, дал волю своим человеческим чувствам. Его слезы были слезы сострадания: сколько жертв, сколько жизней, потраченных напрасно! Благородный дух генерала как бы принимал на себя ответственность за все жертвы, но он исполнил свято долг свой и, стоя на высоте своего призвания, стяжал заслуженную славу, благодарность и благоговение всего нашего воинства.
— Я отдал все, что только имел лучшего, — говорил он, — больше я сделать не в силах. Отряд мой наполовину расстроен; полков моих не существует; офицеров у меня не осталось; подкреплений мне не дали, и я потерял три орудия.
Это были три орудия из тех четырех, которые он расставил на отбитом у турок редуте, и из этих четырех его отступающие солдаты могли захватить с собою только одно, потому что были перебиты все лошади и нельзя было вывести их.
— Кто же отказал вам в поддержке? — спросили его. — Чья это вина?
— Никого я не виню, — был ответ Скобелева. — Такова, видно, воля господня.
В награду за подвиги Скобелева под Плевной он получил орден Станислава 1-й степени и чин генерал-лейтенанта с назначением командиром дивизии.
После третьей неудачной атаки Плевны, был окончательно изменен план, долженствовавшей заставить Османа-пашу преклониться перед силою русского оружия. В этот новый период военных действий под Плевною на долю Скобелева выпало наступать к осажденной турецкой армии с южной стороны Плевны. Поручение было исполнено Скобелевым весьма успешно, без значительных потерь. Он отнял у турок так называемые «Зеленые горы», представлявшие хорошую позицию для наблюдения за движениями армии Османа. Турки долгое время не могли примириться с мыслью оставить эти позиции в руках русских войск и предприняли ряд атак, которые были отбиты Скобелевым с значительным уроном для неприятеля. Скобелев хорошо знал, что турки не оставят наших в покое, и потому сам переселился жить в траншеи; двое суток он прожил под открытым небом, в ямке, где все преимущество его заключалось только в санитарных носилках; солдаты видели, что он здесь же, в своей кавказской бурке, вместе с ними, под пулями и гранатами, всегда ясный, спокойный, деятельный, ходит, гуляет, работает вместе с Куропаткиным над «плантами» (над картой), ест то же, что и они едят, спит менее прочих и еще говорит, что ему «тоже боязно». Только 31 октября солдаты могли накинуть древесный плетень на его ямку и сделать из нее жалкое подобие землянки: «Все же суше будет, да авось-либо и пуля не так скоро достанет… Коли мы не позаботимся, он, как дите, сам о себе не подумает». Но солдаты «думали» еще и более этого: позади его ямки они устроили небольшую траншейку и в ней поместился особый небольшой караул личных охранителей генерала Скобелева.
Передаем затем некоторые из анекдотов о генерале Скобелеве, который в нынешнюю войну обратился в такого же героя, каким, например, был в отечественную войну Милорадович. Рассказывают, например, следующий характерный случай.
Как-то Скобелев, сидя под огнем неприятельских батарей, закусывал.
Одна из гранат, с шипением разрезывая воздух, летела прямо на Скобелева в ту именно минуту, когда он клал в рот кусок цыпленка. К общему изумлению присутствовавших офицеров, Скобелев приостановился и, видимо, ждал окончания полета; этого с ним никогда не бывало. С невозмутимым спокойствием он как бы не замечал лопавшихся вокруг снарядов, не слышал страшного шума. Снаряд пролетел над самою головою генерала, упал шагах в двадцати сзади его и разорвался на куски, не причинив, однако, никому вреда.
— Первый раз в жизни, — проглотив кусок, спокойно сказал генерал Скобелев, — мне показалось, что эта каналья предназначена для меня.
Скобелев всей душой любит солдата, и он ему отвечает тем же. После одной рекогносцировки Скобелеву навстречу идет едва-едва солдат, раненый в голову. Увидев генерала, раненый выпрямляется и делает «на плечо». На другой день он умер.
Вот другой пример. Пьет Скобелев чай. Проходит мимо него солдат.
— Хочешь чаю?
Солдат мнется. Скобелев улыбается; улыбка у него подкупающая, глаза нежные, голубые, лицо такое приятное. Солдат садится и пьет чай с генералом. Солдат счастлив.
Встречается Скобелев с молоденьким офицером в ресторане, офицер скромно пьет кофе, робко оглядываясь во все стороны.
«Должно быть у него денег нет», догадывается генерал. Жалованье получать офицеру в это время негде. Скобелев дает ему взаймы без просьбы. Офицер счастлив! Положение, заслуги, молодость, красота подкупают каждого, когда этот каждый видит, что для Скобелева все это трын-трава!..
Следующий эпизод вполне характеризует его невозмутимое хладнокровие. В день штурма города Ловчи батальон эстляндского полка вышел на городское кладбище, расположенное внутри города. Кладбище обстреливалось сильным огнем неприятеля на две тысячи шагов. Достаточно было свиста пуль и нескольких раненых, чтобы батальон без приказания побежал по кладбищу к линии домов. Генерал Скобелев приказал офицерам собрать батальон и привел его на середину кладбища, наиболее обстреливаемую турками. Выстроив батальон во фронт, Скобелев встал впереди батальона и начал командовать один за другим ружейные приемы. Во время этого ученья батальон потерял шесть человек. Солдаты убедились в том, что огонь неприятельский вовсе не так губителен, как они воображали, а стойкость их выросла и укрепилась. Пусть попробует горячий человек придумать такую штуку, извесить, рассчитать и исполнить это под градом пуль и гранат!
Зная хорошо натуру русского человека, Скобелев понимает, что усталому солдату после боя теплая пища будет лучшею наградой за понесенные труды и лишения. И вот, за своими полками он постоянно возит ротные котлы. Нельзя прочий обоз брать, но чтоб котлы были взяты. Очевидцы рассказывают, что под Ловчей, при штурме турецких позиций, когда утомленные солдаты останавливались, говоря ему: «Моченьки нет от усталости, ваше превосходительство», — Скобелев кричал им:
— Благодетели! Каша будет вечером, кашей накормлю — возьмите еще эту турецкую батарею! — и солдаты, смеясь от души, напрягали последние силы и брали неприятельское укрепление.
Так как Скобелев никогда еще не бывал ранен, между тем как под ним убито уже несколько лошадей, шашка искрошена осколками гранат, и много ординарцев переранено, то между солдатами держится упорно забавное мнение, что генерал заговорен. «Он такое слово знает, говорят они, что пуля ему не вредна. Он в Туркестане такое слово купил у татарина за десять тысяч золотых», поясняют они. Один раненый под Плевной солдат курского полка рассказывал в госпитале: «Пуля прошла сквозь его (Скобелева) — ему ничего, а меня ранила».
Во время атаки Плевны 30 августа на правом фланге попался нам в плен один турецкий офицер. На вопрос: много ли в турецкой армии находится иностранных офицеров, он отвечал: «Зачем нам иностранные офицеры, когда у нас есть свой Осман-паша, которого не стоят и двести тысяч иностранных офицеров?
Затем турок пояснил, что они, хотя и боятся русских солдат, но это еще ничего; но «в русской армии есть один белый генерал (Скобелев), который наводит на них панический страх; всякий раз, когда этот генерал выезжает на видное место, солдатам велят направлять весь огонь на всадника, который все-таки, как заколдованный, сидит на своем белом коне».
Примечания[править]
- ↑ Видимо, должно быть «важную». — Примечание редактора Викитеки.