География (Страбон; Мищенко)/1879 (ДО)/1-2

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
КНИГА ПЕРВАЯ.


[14]

ГЛАВА ВТОРАЯ.


СОДЕРЖАНІЕ.

Глава 2. Страбонъ оправдываетъ изданіе новаго географическаго труда, несмотря на то, что многіе и до него писали уже объ этомъ предметѣ: многія части Земли стали теперь извѣстнѣе прежняго; предшествовавшіе ему географы допустили много ошибокъ; онъ въ особенности хочетъ указать на Ератосѳена, Посейдонія, Гиппарха, Полибія и нѣкоторыхъ другихъ. Ошибка Ерастосѳена: онъ утверждаетъ, будто для поэта одна забота — нравиться, а до истины нѣтъ ему никакого дѣла, а между тѣмъ поэты были вѣдь первые философы, и у Гомера мы дѣйствительно видимъ географическія познанія, да также и у другихъ. Конечно поэтъ, какъ и законодатель, должны допускать кое-что баснословное ради пользы и естественной наклонности людей къ чудесамъ; полезное дается намъ черезъ это пріятнѣйшимъ образомъ. Примѣры: странствія Одиссея и свѣдѣнія Гомера о Египтѣ. Зналъ-ли что-нибудь Гомеръ о Нилѣ и его устьяхъ? Зачѣмъ Фаръ является у него островомъ? Какъ именно понимать то, что Эѳіоповъ называетъ онъ разделенными? Еще нѣсколько замѣтокъ о Нилѣ, его свойствахъ и объ островѣ Фарѣ. Изслѣдованіе путешествій Менелая въ Египетъ, Эѳіопію, къ Ерембамъ. Еще нѣчто о Харибдѣ; разъясненіе по одной укоризнѣ Апполлодора Каллимаху. Походъ Аргонавтовъ не безъизвѣстенъ Гомеру.

1) Если мы собираемся говорить о томъ же самомъ, о чемъ говорили многіе прежде, то не слѣдуетъ упрекать насъ за это, развѣ только мы все будемъ излагать тѣмъ же самымъ способомъ, какъ и наши предшественники. Хотя они различныя части обработали правильно, однако осталась еще значительная доля труда; если мы къ прежнимъ работамъ въ состояніи прибавить хотя немного, то нужно считать это достаточнымъ поводомъ къ нашему предпріятію. Владычество Римлянъ и Парѳовъ прибавило немало къ Географическимъ познаніямъ нашихъ современниковъ, подобно тому какъ слѣдовавшіе за Александромъ поколѣнія умножили свои свѣдѣнія вслѣдствіе его похода, какъ утверждаетъ Эратосѳенъ. Онъ открылъ намъ большую часть Азіи, весь сѣверъ Европы до Истра, а Римляне — всю западную часть Европы до рѣки Альбія, раздѣляющей Германію на двѣ части, и страны, лежащія по ту сторону Истра до рѣки Тира. Дальнѣйшія страны, простирающіяся до Меотовъ и до той части морскаго берега, которая идетъ къ Колхидянамъ сдѣлалъ извѣстными Миѳридатъ, названый Евпаторомъ, и его полководцы. Что касается Парѳовъ, то они расширили наши свѣдѣнія о Гирканіи, о Бактріанахъ, а также Скиѳахъ, живущихъ вверхъ отъ этихъ странъ. Такъ какъ онѣ были менѣе извѣстны нашимъ предкамъ, то мы могли бы сказать объ нихъ больше, чѣмъ предшественники наши. Преимущественно можно видѣть это изъ возраженій, направленныхъ противъ тѣхъ писателей, которые жили ранѣе насъ, не столько противъ древнихъ, сколько противъ преемниковъ Эрастосѳена и его самого. На сколько они [15] просвѣщеннѣе толпы, настолько, понятно, труднѣе уличить ихъ намъ, потомкамъ, если что нибудь они говорятъ неправильно. Если мы вынуждены будемъ возражать тѣмъ самымъ, которымъ мы наиболѣе слѣдуемъ въ другомъ, то это слѣдуетъ извинить намъ. Потому что мы будемъ возражать не противъ всѣхъ, большую часть изъ нихъ придется оставить въ сторонѣ, такъ какъ они не достойны того, чтобы слѣдовать за ними; мы будемъ разбирать только тѣхъ, которые, по нашему убѣжденію, въ большинствѣ случаевъ были правы. Не стоитъ труда разсуждать со всѣми; но справедливость требуетъ вступать въ споры съ Эратосѳеномъ, Посейдоніемъ, Гиппархомъ, Полибіемъ и другими подобными.

2) Прежде всего должно разсмотрѣть намъ Эратосѳена, присоединяя возраженія сдѣланныя противъ него Гиппархомъ. Эратосѳена вовсе не такъ легко опровергать, чтобы можно было вообще сказать, что онъ не видѣлъ Аѳинъ, какъ старается доказать Полемонъ, но съ другой стороны онъ не на столько заслуживаетъ вѣры, на сколько думали нѣкоторые, хотя онъ, какъ и самъ говоритъ, имѣлъ случаи встрѣчаться съ очень многими достойными личностями. «Потому что были въ то время, говоритъ Эратосѳенъ, за одною стѣною, въ одномъ городѣ Аристонъ, Аркезилай и другіе рядомъ съ нимъ знаменитые философы». Но я полагаю, что этого не достаточно; нужно правильно рѣшить, кому изъ названныхъ учителей слѣдовало довѣрять наиболѣе. Онъ считаетъ Аркезилая и Аристона корифеями знаменитыхъ въ его время философовъ; онъ также много распространяется объ Апеллесѣ и Біонѣ, который, по его словамъ, первый облекъ философію въ цвѣтистую рѣчь; однако объ немъ можно бы часто сказать: «какую силу показываетъ (Біонъ) изъ подъ лохмотьевъ»[1].

Этими самыми выраженіями Эратосѳенъ достаточно обнаруживаетъ слабость своего пониманія. Будучи ученикомъ въ Аѳинахъ Зенона Киттіейскаго онъ не упоминаетъ ни о комъ изъ тѣхъ, которые за нимъ слѣдовали; между тѣмъ о противникахъ его, не оставившихъ по себѣ никакихъ преемниковъ, говоритъ, что они въ то время процвѣтали. Изданныя имъ сочиненія «О благахъ», «Упражненія» и другія подобныя свидѣтельствуютъ въ пользу моего мнѣнія. Оттуда видно, что онъ занималъ середину между человѣкомъ, желающимъ философствовать, и не рѣшающимся овладѣть самому этою наукою, но дошедшимъ только до того момента, когда человѣкъ только кажется философомъ, или же дѣлаетъ изъ нея родъ отступленія отъ прочихъ обычныхъ занятій, для развлеченія или для своего образованія. Нѣкоторымъ образомъ онъ и въ остальномъ таковъ; впрочемъ это оставимъ. Въ настоящее время мы должны приступить къ тому, что можетъ послужить къ исправленію его «Географіи», и прежде всего возвратимся къ тому, что мы только что покинули.

3) Онъ утверждаетъ, что поэтъ заботится всегда о томъ только, [16] чтобы развлекать, но не поучать. Совершенно противоположное думали древніе, когда высказывали, что поэзія — какъ бы первая философія, которая вводитъ насъ въ жизнь съ дѣтства и, доставляя удовольствіе, научаетъ понимать характеры, страсти и дѣйствія человѣка. Современные намъ писатели утверждали, что единственный мудрецъ — это поэтъ, вслѣдствіе чего жители эллинскихъ городовъ воспитываютъ своихъ дѣтей прежде всего на поэзіи, не ради конечно пустаго развлеченія, но для развитія въ нихъ благоразумія; точно также музыканты, обучающіе пѣть подъ звуки инструментовъ или играть на флейтѣ и лирѣ, цѣнятся за эти услуги, считаясь образователями и исправителями характеровъ. Рѣчь въ пользу этого можно слышать не только отъ пиѳагорейцевъ, — самъ Аристоксенъ высказывается въ такомъ же смыслѣ. Кромѣ того, Гомеръ называетъ пѣвцовъ блюстителями нравственности. Такъ о стражѣ Клитемнестры говорить:

«Которому много наказывалъ Атридъ, отправляясь къ Троѣ, хранить супругу»[2]. Также онъ говорить, что Эгисѳъ овладѣлъ ею не прежде чѣмъ «отвезши пѣвца на пустынный островъ, тамъ покинулъ; тогда имѣя такое же желаніе, какъ Клитемнестра, онъ увелъ ее въ свой домъ»[3].

И помимо этого Эратосѳенъ противорѣчитъ самъ себѣ. Немного прежде чѣмъ высказать свое мнѣніе, он], начиная «Трактатъ гeoгpaфiи», yтвepждаетъ, что съ самыхъ отдаленныхъ временъ всѣ люди имѣли желаніе сообщить публикѣ свои свѣдѣнія по этой наукѣ (Географіи). Такъ Гомеръ, по его словамъ, внесъ въ свою поэму то, что онъ зналъ объ Эѳіопахь, а также о жителяхъ Египта и Либіи; относительно Эллады и сосѣднихъ странъ онъ приводилъ даже слишкомъ многія подробности, называя Ѳисбу обильною голубями[4], «Галіатръ — богатымъ травою»[5], Анѳедонъ, лежащимъ на краю[6], Лилею у источниковъ Кефиса[7], не опуская вообще никакого хотя бы не-важнаго эпитета. Поступая такимъ образомъ, поэтъ представляется развлекающимъ или поучающимъ? По нашему убѣжденію поучающимъ; такъ говорилъ объ этомъ и Эратосѳенъ. Но возражаютъ на это: то, что лежитъ за предѣлами нашихъ чувствъ, какъ Гомеръ, такъ и прочіе писатели наполнили баснословными разсказами о чудесахъ. Поэтому не нужно ли было скорѣе такъ сказать: что всякій поэтъ излагаетъ одно ради забавы, другое для поученія? Между тѣмъ Эратосѳенъ внесъ въ свое сочиненіе, что все ради забавы и ничего для наставленія. Къ этому онъ присоединяетъ вопросъ для подтвержденія своей мысли: что прибавляется къ достоинству поэта тѣмъ, что онъ знаетъ многія мѣстности, военное искусство, земледѣліе, реторику и другіе предметы, знаніе которыхъ желали нѣкоторые приписать Гомеру? Стараніе надѣлитъ поэта всѣми знаніями обыкновенно исходитъ отъ ошибочнаго усердія; надѣлять [17] поэта всякимъ знаніемъ и всякимъ искусствомъ — то же самое какъ если бы кто нибудь, говоритъ Гиппархъ, приписывалъ аттической Эйресіонѣ яблони, груши, которыхъ производить она не въ состояніи. Въ послѣднемъ ты можетъ быть правъ, Эратосѳенъ; но не правъ въ первомъ, именно: отнимая у поэтовъ знаніе столь многихъ предметовъ, и объявляя поэзію изложеніемъ старушечьихъ сказокъ, въ которыхъ, будто бы, дозволяется все то, что кажется способнымъ развлечь слушателя. Неужели въ самомъ дѣлѣ слушатели поэтовъ не извлекаютъ ничего полезнаго для своей добродѣтели? Я говорю о знаніи поэтомъ многихъ мѣстностей, военнаго искусства, земледѣлія, реторики, всего того, что представляетъ намъ слушаніе поэзіи?

4) Однако Гомеръ надѣляетъ всѣмъ этимъ Одиссея, котораго онъ отличаетъ отъ прочихъ героевъ всевозможными достоинствами. Такъ поэтъ говоритъ, что онъ

«Видѣлъ города многихъ народовъ и зналъ ихъ нравы»[8].

Онъ же называется «знающимъ всякаго рода козни и разумные планы»[9]. Его же обыкновенно называетъ поэтъ "сокрушителемъ городовъ", взявшимъ Иліонъ

«Своими совѣтами, рѣчами и коварною ловкостью».

"Если онъ будетъ сопутствовать мнѣ, то мы выйдемъ оба изъ пылающаго огня"[10] говоритъ объ немъ Діомедъ.

Тотъ же Одиссей хвалится умѣньемъ обработывать землю и косить. Такъ онъ говоритъ:

«Если бы мнѣ взять въ руки хорошо изогнутую косу и тебѣ такую же»,

а относительно паханья:

«Тогда ты увидѣлъ бы, какъ я прорѣзываю непрерывныя борозды"[11].

Не только Гомеръ такъ думалъ объ этомъ, но и всѣ просвѣщенные люди пользуются его свидѣтельствомъ, какъ правдиваго поэта, что подобныя знанія больше, чѣмъ что нибудь другое увеличиваютъ нашу опытность.

5) Что же касается реторики, то это искусство рѣчи. Свѣдѣнія въ ней обнаруживаетъ Одиссей во всей поэмѣ: въ «Испытаніи»[12] въ «Мольбахъ»[13] въ «Посольствѣ» [14]гдѣ поэтъ говоритъ:

«Когда онъ испускаетъ изъ груди сильный голосъ и слова подобныя зимнимъ снѣгамъ, тогда никакой другой смертный не могъ бы состязаться съ Одиссеемъ» [15].

Кто же способенъ подумать, что поэтъ, изображая другихъ искусно [18] говорящими, опытными полководцами и обнаруживающими разныя иныя доблести, — самъ изъ числа болтуновъ, фокусниковъ, которые могутъ только надувать слушателей фокусами и льстить имъ, но не приносить пользы. Неужели въ самомъ дѣлѣ мы можемъ считать достоинствомъ поэта что либо другое, какъ не искусство изображать жизнь помощью слова? Какъ же способенъ поэтъ изображать жизнь, самъ не зная ея, и будучи человѣкомъ непонимающимъ! Не въ томъ, по нашему убѣжденію, достоинство поэтовъ, въ чемъ плотниковъ и кузнецовъ: достоинство послѣднихъ нe требуетъ чего либо благороднаго или возвышеннаго отъ обладателей ихъ; между тѣмъ достоинство поэта связано съ достоинствомъ человѣка, и нельзя сдѣлаться хорошимъ поэтомъ тому, кто не сдѣлался прежде хорошимъ человѣкомъ.

6) Впрочемъ, отнимать у поэта знаніе реторики свойственно лицу, которое просто смѣется надъ нами. Что же наиболѣе свойственно оратору или поэту, какъ не умѣнье выражаться? И кто въ состояніи выразить что-либо словами лучше Гомера? — Но скажутъ — поэтическій слогъ отличается отъ ораторскаго. Да; въ самой поэзіи есть слогъ трагическій и комическій, точно также какъ въ прозѣ историческій и судебный. Однако, не есть ли рѣчь — понятіе родовое, виды котораго стихотворная и прозаическая рѣчь? или же только рѣчь вообще составляетъ родъ, а не ораторская рѣчь, ораторскій слогъ и достоинство этой рѣчи? Говоря по справедливости, рѣчь прозаическая, и именно обработанная есть подражаніе поэтической. Прежде всего появилось въ свѣтъ поэтическое изложеніе и пріобрѣло славу; потомъ, подражая ей, разрѣшая стихъ, но сохраняя прочія поэтическія особенности, писали свои произведения Кадмы, Ферекиды, Гекатеи; затѣмъ позднѣйшіе писатели, постоянно отнимая что-нибудь изъ поэтическихъ свойствъ, низвели рѣчь къ ея настоящему виду, какъ бы съ какого то возвышеннаго положенія. Подобно этому можно сказать, что комедія получила способъ изложенія отъ трагедіи и низошла съ высоты послѣдней до такъ называемой теперь разговорной рѣчи. Употребленіе древними поэтами слова пѣть вмѣсто говорить свидѣтельствуетъ о томъ же, т. е. что поэзія была источникомъ и началомъ искусственной, ораторской рѣчи. Къ тому же поэзія при публичномъ исполненіи соединялась съ пѣніемъ; это собственно была пѣсня или пѣвучая рѣчь; отсюда образовались слова: рапсодія, трагедія, комедія. И такъ, если слово говорить обозначало прежде всего поэтическую рѣчь, и эта послѣдняя сопровождалась пѣніемъ, то слово пѣть значило тоже самое, что и говорить; потомъ одинъ изъ терминовъ былъ приложенъ по злоупотребленію къ прозѣ, а еще позже злоупотребленіе распространилось и на другой терминъ. Наконецъ самое названіе рѣчи безъ метра прозаическою[16] обозначаетъ рѣчь какъ бы опустившуюся съ нѣкоторой высоты, съ колесницы на землю. [19] 7) Однако Гомеръ излагаетъ не только то, что близко къ намъ, какъ говорить Эратосѳенъ, и что существуетъ среди Эллиновъ, но съ такою же точностью онъ говорить о многихъ предметахъ отдаленныхъ народовъ, и даже съ большею точностью, чѣмъ послѣдующіе поэты, излагавшіе миѳы. Онъ говорить не о чудесахъ исключительно, но сообщаеть и полезныя знанія, облекая ихъ въ аллегорическую форму, украшая рѣчь или направляя людей, какъ въ прочихъ разсказахъ, такъ въ особенности въ повѣсти о странствованіяхъ Одиссея. Относительно этихъ повѣствованій Эратосеенъ сильно заблуждается, называя и толкователей ихъ и самого поэта болтунами, что заслуживаетъ подробнѣйшаго разбора.

8) Сначала мы замѣтимъ, что не одни поэты занимались миѳами, но гораздо прежде пользовались ими правители государствъ и законодатели для достиженія полезныхъ цѣлей, такъ какъ было обращено вниманіе на естественную наклонность человѣка, одареннаго разумомъ животнаго. Человѣкъ любознателенъ, и любовь его къ сказкамъ представляетъ первую ступень любознательности; вотъ почему дѣти начинаютъ слушаньемъ сказокъ и потомъ все болѣе и болѣе участвуютъ въ разговорахъ объ нихъ. Причина этого въ томъ, что сказка представляетъ изложеніе чего-нибудь новаго; она повѣствуетъ не о дѣйствительномъ, но о чемъ-либо отличномъ отъ дѣйствительности; а пріятно для насъ то, что ново, чего мы не знали прежде; это самое свойство и дѣлаетъ насъ любознательными. Если присоединяется что нибудь чудесное, удивительное, то оно увеличиваетъ наше удовольствіе, которое составляетъ прелесть познанія. Въ началѣ необходимо обращаться къ подобнымъ пріятнымъ приправамъ; потомъ, когда дитя выростетъ, нужно вести его къ познанію дѣйствительныхъ вещей, потому что разсудокъ окрѣпъ и не нуждается болѣе въ забавѣ. Всакій невѣжда, непросвѣщенный есть нѣкоторымъ образомъ дитя и точно также любитъ сказки, что замѣчается и у людей недостаточно образованныхъ, у которыхъ разсудокъ не окрѣпъ; къ этому присоединяется еще привычка съ из дѣтства. Но такъ какъ чудесное въ сказкахъ есть не только пріятное, но и страшное, то можно пользоваться обоими видами и для дѣтей и для взрослыхъ, именно пріятные разсказы мы предлагаемъ дѣтямъ для обращенія ихъ къ добру, а страшные для отвращенія отъ дурнаго. Этого рода сказки слѣдующія: Ламія, Горго, Эфіальтъ, Мормолеке. Большая часть жителей государствъ побуждается къ хорошему пріятными сказками, когда слушаютъ поэтовъ, излагающихъ баснословные знаменитые подвиги героевъ, напр. дѣянія Геракла или Ѳезея, а также почести, снисканныя ими отъ боговъ, или же они видятъ рисунки, статуи, изображенія изъ глины, которыя означаютъ какое нибудь миѳическое событіе. Тѣ же самые люди отвращаются отъ пороковъ, когда они слышать о наказаніяхъ отъ боговъ, объ ужасахъ и угрозахъ, все это въ рѣчахъ или какихъ-нибудь страшныхъ фигурахъ. Женщинъ и [20]толпу грубаго народа невозможно побудить и призвать къ благочестію и вѣрѣ философскимъ словомъ, но нужно дѣйствовать посредствомъ суевѣрнаго страха; а этотъ послѣдній не можетъ имѣть мѣста безъ сказокъ и чудесъ. Молнія, эгида, трезубецъ, факелы, драконы, ѳирсы, всѣ эти орудія боговъ, и все древнее ученіе о богахъ, — басни. Все это приняли основатели государствъ, какъ нѣкоторыя страшилища для неразумныхъ. Такъ какъ значеніе сказокъ таково, и такъ какъ онѣ вліяютъ на общественныя и политическія формы жизни, а также на знаніе дѣйствительныхъ вещей, то древніе сохранили дѣтское воспитаніе до зрѣлаго; возраста и полагали, что посредствомъ поэзіи всякій возрастъ достаточно воспитывается для добродѣтели. Съ теченіемъ времени появились на свѣтъ исторія и теперешняя философія. Но тогда какъ эта послѣдняя существуетъ для немногихъ, поэзія болѣе полезна для всего народа и способна привлекать толпы въ театръ; а поэзія Гомера преимущественно передъ другими. Первые историки и физики были также миѳографами.

9) Хотя поэтъ, излагая миѳы для образованія нравовъ, большею частью заботился объ истинѣ, однако онъ прибавлялъ и неправду. Принимая первое за основаніе, посредствомъ втораго онъ руководитъ и управляетъ народными массами: «Подобное тому, какъ какой-нибудь мужъ кругомъ обвиваетъ золото cepeбpoмъ»[17], такъ точно и Гомеръ присоединяетъ къ истиннымъ событіямъ басню, дѣлая свою рѣчь пріятною, и украшаетъ ее, стремясь тѣмъ не менѣе къ той же цѣли, что и историкъ, и повѣствователь о дѣйствительныхъ событіяхъ. Такъ, избравши Троянскую войну, происходившую на самомъ дѣлѣ, онъ украсилъ ее вымыслами, точно также и странствованіе Одиссея. Сочинить новый разсказъ о чудесахъ безъ всякой правды въ основаніи — пріемъ не гомеровскій. Нами воспринимается съ большею вѣрою та ложь, въ которой есть примѣсь правды, что утверждаетъ и Полибій, говоря о странствованіи Одиссея. Объ этомъ есть и у Гомера: «Измышлялъ много ложнаго похожаго на пpaвдy»[18]. Поэтъ сказалъ не все, но много, въ противномъ случаѣ оно не было бы похоже на правду. Изъ исторіи поэтъ взялъ основу своего разсказа: исторія гласитъ, что Эолъ владычествовалъ надъ островами, лежащими вокругъ Липары, а Киклопы и какіе то негостепріимные Лестригоны господствовали въ окрестностяхъ Этны и Леонтины, вслѣдствіе чего мѣстности, прилегавшія къ проливу, были въ то время недоступны. Харибда и Скиллей были въ рукахъ разбойниковъ. Такимъ же образомъ мы узнаемъ о мѣстахъ жительства прочихъ народовъ, упоминаемыхъ Гомеромъ. Зная, что Киммерійцы жили у Боспора Киммерійскаго въ мѣстности мрачной, поэтъ удобно перенесъ ихъ въ какое то мѣсто у самой преисподней, что было для него выгодно въ басни о странствованіи Одиссея. Что онъ зналъ Киммерійцевъ, [21] доказываютъ хронографы, описывавшіе вторженіе ихъ совершившееся немного ранѣе его или въ его время.

10) Равнымъ образомъ, зная Колхидянъ, плаваніе Язона въ Айю (Αια), также разсказы о Киркѣ и Медеѣ и объ ихъ волшебствахъ и т. п., онъ изобразилъ ихъ родственницами, несмотря на раздѣлявшее ихъ разстояніе, какъ такъ одна жила въ глубинѣ Понта, а другая въ Италіи, — и помѣстилъ обѣихъ въ открытомъ океанѣ. Можетъ быть, Язонъ и доходилъ въ своихъ блужданіяхъ до Италіи, потому что указываютъ на несомнѣнные признаки путешествія аргонавтовъ въ окрестностяхъ Керавнскихъ горъ, около Адріи въ Посейдонскомъ заливѣ и на островахъ, лежащихъ противъ Тирренскаго моря. Подкрѣпляли это предположеніе Кіанеи, скалы, которыя у нѣкоторыхъ называются Симплегадами, и которыя дѣлаютъ опаснымъ плаваніе черезъ Византійскій проливъ. Отъ города Айи получилось названіе острова Айая (Αιαία), а изъ Симплегадъ Планкты, и плаваніе черезъ нихъ Язона представлялось правдоподобнымъ. Вообще, въ то время Понтійское море какъ и всякое другое, представляли себѣ океаномъ, и плавающіе по немъ казались столь же далеко отошедшими, какъ и тѣ, которые отправлялись далеко за Геракловы столбы, тѣмъ болѣе, что оно считалось наибольшимъ изъ нашихъ морей, почему и назвали его Понтомъ, моремъ по преимуществу (Πόντος), какъ Гомера назвали поэтомъ. Можетъ быть вслѣдствіе этого онъ перенесъ событія, совершившіяся на Понтѣ, въ Океанъ, такъ какъ перемѣщеніе это легко могло быть принято слушателями, благодаря господствовавшему образу мыслей. Я также думаю, что такъ какъ Солимы занимали самыя высшія вершины Тавра, простирающагося охъ Ликіи до Писидіи, и такъ какъ они владѣли самыми главными дорогами для жителей по ту сторону Тавра и въ особенности для окрестныхъ обитателей моря, — дорогами, шедшими съ юга, — то вслѣдствіе сходства онъ и этотъ народъ перенесъ въ открытый океанъ, потому что онъ говоритъ объ Одиссеѣ, плывущемъ на своемъ суднѣ такъ:

«Возвращаясь отъ Эѳіоповъ, мощный потрясатель земли увидѣлъ его издалека, съ горъ Солимскихъ»[19]. Можетъ быть, что одноглазыхъ киклоповъ онъ заимствовалъ изъ исторіи Скиѳовъ. Говорятъ, что таковы (одноглазые) нѣкіе Аримаспы, окоторыхъ въ-первые заявилъ Аристей Проконнисскій въ т. н. Аримасповой поэмѣ.

11) Установивши это, нужно изслѣдовать, разсказы тѣхъ, которые, согласно съ Гомеромъ, признаютъ мѣстомъ странствованія Одиссея Сицилію или Италію, а также тѣхъ, которые это отрицаютъ; потому что можно понимать это двояко: правильно и неправильно. Правильно понято было бы въ томъ случаѣ, если бы Гомера представляли убѣжденнымъ въ томъ, что Одиссей доходилъ до тѣхъ мѣстъ; что онъ взялъ эту [22] дѣйствительную основу, и потомъ поэтически ее обработалъ. Это было бы сказано объ немъ правильно: не только въ окрестностяхъ Италіи, но даже до крайнихъ предѣловъ Иберіи можно открыть слѣды странствованій Одиссея и многихъ другихъ лицъ. Ложно было бы понято, если бы кто-нибудь призналъ и поэтическія украшенія правдивымъ разсказомъ: его Океанъ, Адъ, быковъ солнца и гостепріимство богинь, превращенія, размѣры Киклоповъ и Лестригоновъ, видъ Скиллы, проплытыя пространства и многіе другіе подобные предметы, чудесные, очевидно вымышленные поэтомъ. Не стоитъ возражать такому человѣку, ибо онъ явно взводитъ клевету на поэта, равнымъ образомъ какъ не стоило бы возражать, если бы кто утверждалъ, что такимъ путемъ, какъ повѣствуетъ Гомеръ, совершалось возвращеніе Одиссея въ Иѳаку, умерщвленіе жениховъ и происшедшее внѣ города сраженіе Иѳакійцевъ съ нимъ; точно также намъ кажется несправедливымъ спорить съ тѣмъ, кто понимаетъ поэта надлежащимъ образомъ.

12) Эратосѳенъ выступаетъ противъ обоихъ мнѣній неудачно. Противъ втораго потому, что онъ опровергаетъ безспорно-ложное и недостойное разсужденія длиннымъ разборомъ; противъ перваго потому, что онъ представляетъ себѣ всякаго поэта болтуномъ, который не знаетъ ни мѣстностей, ни какихъ-либо средствъ вести къ добродѣтели, хотя одни событія помѣщаются поэтомъ въ мѣстностяхъ не вымышленныхъ, какъ Иліонъ, Пеліонъ и Ида, — другія же въ вымышленныхъ, какъ тѣ, въ которыхъ дѣйствуютъ Горгоны и Геріонъ. Онъ утверждаетъ, что разсказы о странствованіяхъ Одиссея относятся къ тому же разряду. Относительно же тѣхъ лицъ, которыя называютъ эти предметы не вымышленными, но существующими на самомъ дѣлѣ, онъ доказываетъ ихъ заблужденіе противорѣчіемъ между ними: потому что Сиренъ одни помѣщаютъ въ Пелоріадѣ, другіе въ Сиракузахъ, отстоящихъ отъ перваго мѣста болѣе, чѣмъ на двѣ тысячи стадій, также тѣмъ, что Сирены — это скала съ тремя вершинами, раздѣляющая Кумскій и Посейдоніатскій заливы. Однако это не трехвершинная скала и вообще не такой пунктъ, который поднимается вверхъ: это длинный, узкій изгибъ отъ сосѣднихъ къ Сурренту мѣстностей до пролива Капреи, имѣетъ на одной гористой сторонѣ храмъ Сиренъ, а на другой подлѣ Посейдоніатскаго залива три, лежащіе впереди, острова, пустынные, каменистые, которые и называются Сиренами; у этого же залива находится храмъ Аѳины, именемъ котораго и самый изгибъ называется.

13) Однако если не согласны между собою тѣ, которые даютъ описаніе мѣстностей, то еще нельзя тотчасъ отвергать и все описаніе; иногда можно съ помощію разногласій лучше провѣрить основу разсказа. Напримѣръ, въ настоящемъ случаѣ, если я спрашиваю: было ли плаваніе въ Сицилію и Италію, и здѣсь ли должно помѣстить Сиренъ? Кто утверждаетъ, что онѣ были въ Пелоріадѣ, тотъ не соглашается съ тѣмъ, который помѣщаетъ ихъ въ Сиракузахъ, а оба они не разногласятъ съ [23] тѣмъ, по мнѣнію котораго Сирены обитали въ окрестностяхъ Сициліи и Италіи; напротивъ, они дѣлаютъ мнѣніе послѣдняго еще болѣе вѣроятнымъ, потому что хотя они говорятъ не объ одномъ и томъ же мѣстѣ, однако не выходятъ за предѣлы Италіи или Сициліи. Далѣе, если бы кто-нибудь прибавилъ, что въ Неаполѣ показываютъ могилу одной изъ Сиренъ, Парѳенопы, то вѣроятность еще болѣе увеличилась бы, несмотря на то, что то была бы третья мѣстность. Что въ томъ заливѣ, который у Эратосѳена именуется Кумскимъ, и который образуютъ Сиракузы, расположенъ и Неаполь, это обстоятельство еще болѣе убѣждаетъ насъ, что Сирены находились въ тѣхъ мѣстахъ. По моему мнѣнію, нельзя узнать отъ поэта все точно и подробно, и мы этой точности отъ него и не требуемъ. Слѣдовательно, мы вовсе не склонны предполагать, будто Гомеръ сочинялъ свою поэму, ничего не зная о блужданіи Одиссея, гдѣ и какъ оно совершалось.

14) Далѣе, Эратосѳенъ предполагаетъ, что Гезіодъ зналъ о странствованіяхъ Одиссея, именно, что послѣдній былъ въ Сициліи и Италіи, подтверждая себя тѣмъ обстоятельствомъ, что у Гезіода упоминаются не только тѣ мѣстности, о которыхъ говоритъ Гомеръ, но также Этна, Ортигія, небольшой островъ подлѣ Сиракузъ, и Тиррены. Онъ думаетъ что Гомеръ не зналъ всего этого и никогда не желалъ пріурочивать странствованія Одиссея къ извѣстнымъ мѣстностямъ. Но неужели Этна и Тиррены извѣстны, а Скиллей, Харибда, Киркей, а также острова Сиренусы никому незнакомы? Или же нужно допустить, что Гезіоду прилично было не болтать, но слѣдовать общепринятымъ мнѣніямъ, Гомеру же свойственно было высказывать съ шумомъ все, что ни пришло бы на его неразумный языкъ? Но не говоря даже о свойственномъ Гомеру упомянутомъ нами способѣ изложенія басенъ, множество писателей, прославлявшихъ тѣ же событія, а также существующая въ этихъ мѣстностяхъ молва, могутъ доказать, что это не вымыслы поэтовъ или историковъ, но слѣды на самомъ дѣлѣ бывшихъ личностей и событій.

15) Полибій точно также правильно понимаетъ разсказы о странствованіяхъ. Онъ утверждаетъ, что нѣкто Эолъ предуказалъ путь, которымъ можно проплыть черезъ проливъ, опасный для плаванія вслѣдствіе приливовъ и отливовъ; названъ былъ за это распорядителемъ вѣтровъ и надѣленъ титуломъ царя; подобно тому какъ Данай за то, что показалъ водные источники въ Аргосѣ, а Атрей за то, что научилъ, что движеніе солнца противуположно движенію неба, названы были гадателями и царями, толкующими жертвоприношенія; египетскія жрецы, халдеи и маги, превосходившіе остальныхъ мудростью, получали у нашихъ предковъ власть и почести; точно также и каждый изъ боговъ почитается за то, что изобрѣлъ что-нибудь полезное. Заранѣе это установивши, Полибій не допускаетъ, чтобы Эолъ принимался за басню, а равно и все странствованіе Одиссея. Онъ утверждаетъ, что только не многое было присочинено, равно какъ и въ Троянской войнѣ; все же то, что [24] относительно Сициліи описывается Гомеромъ, находится и у разныхъ историковъ, которые излагаютъ событія, совершавшіяся въ мѣстностяхъ сосѣднихъ съ Италіею и Сициліею. Онъ не одобряетъ того мнѣнія Эратосѳена, что будто тогда можно открыть, куда плавалъ Одиссей, когда укажутъ кожевника, сшившаго мѣшокъ для вѣтровъ. Напротивъ, по его мнѣнію, Гомерово описаніе ловли рыбы Скиллою совершенно согласуется съ тѣмъ, что происходить около Скиллея, именно:

«Здѣсь, вокругъ скалы она, отыскивая съ жадностью, ловитъ рыбъ, дельфиновъ, собакъ, хватаетъ и болѣе крупную добычу, если таковая попадется»[20].

Потому что тунцы, толпами уносимые теченіемъ къ берегамъ Италіи, попавши въ проливъ и не допускаемые въ Сицилію, встрѣчаются съ болѣе крупными животными, какъ дельфины, собаки и другія большія рыбы. Ловлею ихъ откармливаются галеоты, которые, говорятъ, называются также мечами и собаками. Все происходящее здѣсь, а также во время разлитій въ Нилѣ и прочихъ рѣкахъ, — совершенно тоже, что происходить въ зажженномъ лѣсу: животныя, собираясь въ кучи, убѣгаютъ отъ огня или воды, дѣлаясь добычею сильнѣйшихъ.

16) Сказавши объ этомъ, Полибій описываетъ намъ ловлю галеотовъ, которая производится около Скиллея: ставятъ наблюдателя общаго для всѣхъ рыбаковъ, стоящихъ въ илѣ на двухвесельныхъ лодкахъ, по два въ каждой лодкѣ; потомъ одинъ гонитъ лодку, а другой, держа въ рукахъ копье, стоить на передней части судна, между тѣмь какъ наблюдатель даетъ знать о появленіи галеота. Это животное плыветъ обыкновенно третьей частью на поверхности воды. Когда лодка касается его, одинъ изъ рыбаковъ наноситъ ударъ; потомъ выдергиваетъ изъ тѣла дротикъ, оставивши въ немъ лезвіе, потому что послѣднее загнуто на подобіе якоря и намѣренно прикрѣплено къ шесту очень слабо; на лезвіи виситъ длинная веревка, которая будучи прикрѣплена къ лезвію, спускается съ лодки за раненнымъ животнымъ, пока оно не изнемогаетъ, сопротивляясь и скрываясь подъ воду; тогда вытаскиваютъ его на берегъ, или кладутъ въ лодку, если туловище не очень велико. Копье если бы и упало въ море, не пропадаетъ, потому что оно сколочено изъ дуба и ели, такъ что, хотя часть изъ дуба погружается вслѣдствіе тяжести, остальная находится на поверхности воды и легко можетъ быть снова взята. Иногда впрочемъ случается, что гребецъ получаетъ рану черезъ лодку, если мечъ галеота очень длиненъ, и вслѣдствіе значительной силы животнаго охота на него бываетъ похожа на ловлю дикаго кабана. Изъ всего этого можетъ всякій заключить, говорить онъ, что около Сициліи было странствованіе Одиссея согласно съ Гомеромъ, потому что онъ пріурочиваетъ къ Скиллею подобную охоту, которая наиболѣе обыкновенна у этого пункта [25]равно какъ тоже заключеніе можно сдѣлать изъ того, что разсказывается о Харибдѣ, вполнѣ подобное происходящему въ проливѣ нa самомъ дѣлѣ, именно:

«Трижды она извергаетъ».

Слово трижды вмѣсто дважды—ошибка переписчика или разсказчика.

17) То, что происходитъ въ Менингѣ, продолжаетъ Полибій, согласуется съ разсказомъ о Лотофагахъ. Если въ чемъ-нибудь нѣтъ согласія, то причиною разницы нужно считать или незнаніе, или поэтическую вольность, которая состоитъ въ томъ, что исторія употребляется рядомъ съ діаѳезою и баснею. Цѣль исторіи, говоритъ онъ, — истина, почему поэтъ въ «Каталогѣ кораблей» повѣствуетъ объ особенностяхъ каждой отдѣльной мѣстности: такъ одинъ городъ онъ называетъ каменистымъ, другой расположеннымъ на краю, третій изобилующимъ голубями, четвертый приморскимъ. Цѣль діаѳезы — производить впечатлѣніе; какъ напримѣръ, когда поэтъ вводитъ въ разсказы сражающихся; наконецъ цѣль басни — удовольствіе и изумленіе. Вымышлять всецѣло — не правдоподобно вообще и не свойственно Гомеру; потому что, говоритъ Полибій, всѣ считаютъ поэзію Гомера философскимъ сочиненіемъ, — совершенно иначе чѣмъ кажется Эратосѳену, который не дозволяетъ судить о поэтическихъ произведеніяхъ со стороны разсудочной или искать въ нихъ чего-либо дѣйствительнаго. Полибій полагаетъ, что слѣдующій стихъ: «Оттуда девятъ дней носили меня гибельные вѣтры»[21] нужно понимать въ смыслѣ небольшаго разстоянія (потому что гибельные вѣтры не благопріятствуютъ плаванію по прямому пути), а вовсе не такъ, будто бы Одиссей вынесенъ былъ въ открытый океанъ, какъ бы вслѣдствіе дувшихъ непрестанно благопріятныхъ вѣтровъ. Предположивши разстояніе отъ Малеевъ до Геракловыхъ столбовъ въ 22,500 стадій, и предположивши (говорит онъ), что путь этотъ совершенъ въ девять дней, то окажется, что каждый день проплывалось 2500 стадій. Кто когда бы то ни было утверждалъ, что случалось проѣзжать кому-либо изъ Лакіи или Родоса въ Александрію въ два дня, между тѣмъ какъ разстояніе этихъ мѣстностей 4000 стадій? Точно также противъ тѣхъ, которые спрашиваютъ, какимъ образомъ Одиссей трижды прибывавшій въ Сицилію, ни разу не переплывалъ Пролива, онъ возражаетъ — потому что и позднѣйшіе плаватели избѣгали этого пути.

18) Такъ говоритъ Полибій. Есть много и другаго, сказаннаго имъ вѣрно. Но когда онъ отвергаетъ плаваніе Одиссея въ открытомъ океанѣ, а также съ точностью опредѣляетъ девятидневное странствованіе и разстоянія проплываемыя каждый часъ, онъ доходитъ до крайняго заблужденія. Для подтвержденія своего положенія онъ приводитъ слѣдующіе стихи: [26]

„Оттуда девять дней несли меня гибельные вѣтры“, и вмѣстѣ съ тѣмъ скрываетъ другіе; потому что у того же поэта есть слѣдующее мѣсто:

„Послѣ того какъ корабль покинулъ теченіе рѣки Океана“,

а также:

„На островѣ Огигіи, гдѣ находится пупъ моря“, [22]

гдѣ, говоритъ онъ, живетъ дочь Атланта. Кромѣ того о Феакійцахъ:

„Мы живемъ вдали на краю, въ морѣ съ большими волнами, и никто другой изъ смертныхъ не имѣетъ съ нами сношеній“ [23].

Все это очевидно показываетъ, что вымыслы относятся къ Атлантическому морю. Между тѣмъ Полибій скрываетъ то, что безъ сомнѣнія разрушаетъ его положеніе; а это не правильно. Что около Сициліи и Италіи было странствованіе, это вѣрно и подтверждается самими названіями мѣстностей: ибо какой поэтъ или прозаикъ убѣждалъ Неаполитанцевъ назвать себя „обладателями гробницы Сирены Парѳенопы?“ Кто убѣдилъ также жителей Кимы, Дикеархіи и окрестностей Везувія говорить о Перифлегетонѳѣ, Ахерузійскомъ озерѣ, объ оракулѣ мертвыхъ въ Аорно, а также о Байѣ и Миссенѣ, спутникахъ Одиссея? Точно тоже самое относится и къ разсказамъ о Сиракузахъ, о проливѣ, о Скиллѣ, Харибдѣ и объ Эолѣ; всего этого не должно изслѣдовать съ точностью, но и нельзя оставлять какъ неимѣющее корня и основанія въ дѣйствительности, какъ такое, въ чемъ нѣтъ ничего правдиваго или полезнаго на подобіе исторіи.

19). Самъ Эратосѳенъ, разумѣя тоже самое, говоритъ: „кто нибудь можетъ подумать, что поэтъ желалъ помѣстить странствованія Одиссея въ мѣстахъ къ западу лежащихъ; но что онъ отступилъ отъ дѣйствительности, частью потому, что кое чего онъ не зналъ съ точностью, частью же потому, что онъ и не имѣлъ въ виду изложить такъ, какъ было на самомъ дѣлѣ, но во всемъ онъ разсчитывалъ на страшное и болѣе чудecнoe“. До сихъ поръ правильно; но онъ не-вѣрно понялъ цѣль, ради которой такъ поступилъ поэтъ; вѣдь не для болтовни, но для пользы. Справедливо обвинить Эратосѳена за это, равно какъ и за то его мнѣніе, будто потому Гомеръ наиболѣе чудесное сообщалъ объ отдаленныхъ странахъ, что въ разсказахъ объ нихъ легче можно было говорить неправду, потому что только самую малую часть басенъ составляютъ тѣ, поприщемъ которыхъ служатъ мѣстности отдаленныя, сравнительно съ тѣми баснями, которыя не выходятъ изъ предѣловъ Эллады, или имѣютъ мѣстомъ своего дѣйствія страны сосѣднія съ Элладою, — напримѣръ разсказы о подвигахъ Геракла, Ѳезея, разсказы о событіяхъ на Критѣ и въ Сициліи, также на прочихъ островахъ, равнымъ образомъ въ окрестностяхъ Киѳерона, Геликона, Парнасса, Пеліона, всей Аттики, [27] Пелопоннеса. И никто не обвиняетъ за эти миѳы авторовъ ихъ въ невѣжествѣ. Кромѣ того, такъ какъ поэты не все вымышляютъ, но только прибавляютъ нѣсколько вымысла къ дѣйствительности, а преимущественно такъ поступаетъ Гомеръ, то Эратосѳенъ, спрашивая, что присочинили древніе поэты, не долженъ разбирать, присочиненное существуетъ ли на самомъ дѣлѣ, или нѣтъ; онъ больше долженъ доискиваться истины относительно мѣстъ и лицъ, которыя вдохновили поэта къ вымыслу; такъ напримѣръ относительно странствованія Одиссея, онъ долженъ изслѣдовать, было ли оно, и въ какихъ мѣстахъ.

20) Вообще несправедливо смѣшивать поэзію Гомера и прочихъ поэтовъ въ одно и не признавать за нимъ никакого превосходства какъ въ знаніи географіи, которая составляетъ предметъ настоящаго изложенія, такъ и въ другихъ отношеніяхъ. Оставивши все другое въ сторонѣ, если мы возьмемъ «Триптолема» Софокла или прологъ въ «Вакханкахъ» Еврипида, и сопоставимъ точность описанія тѣхъ же предметовъ у Гомера, то легко можно видѣть превосходство послѣдняго или покрайней мѣрѣ разницу. Вездѣ, гдѣ требуется порядокъ въ исчисленіи упоминаемыхъ мѣстностей, Гомеръ и соблюдаетъ порядокъ, какъ относительно Эллинскихъ, такъ равно и остальныхъ мѣстностей.

«Они желали положить Оссу на Олимпъ, а затѣмъ на Оссу Пеліонъ, гдѣ дуетъ вѣтеръ, колеблющій листья»[24] Потомъ:

«Гера, устремившись, покинула вершину Олимпа, прошла Піерію и привлекательную Эмаѳію и прибыла къ снѣжнымъ горамъ Ѳракійцевъ — всадниковъ; а съ Аѳона направилась къ морю»[25].

Въ «Каталогѣ» онъ называетъ города не въ порядкѣ, потому что нѣтъ нужды въ этомъ, но народности исчисляются въ порядкѣ. Точно той же системы держится онъ относительно и мѣстъ отдаленныхъ:

«Прибывши послѣ долгихъ блужданій въ Кипръ, Финикію и къ Египтянамъ, я пришелъ къ Эѳіопамі, Сидонцамъ, Эрембамъ и въ Либію»[26], что замѣтилъ впрочемъ и Гиппархъ. Между тѣмъ оба трагика въ тѣхъ случаяхъ, когда нужно соблюсти порядокъ, именно Еврипидъ, когда говоритъ о Вакхѣ, приходившемъ къ разнымъ народамъ, а Софоклъ, говоря о Триптолемѣ, называющемъ засѣянныя имъ страны, ставятъ рядомъ местности, далеко отстоящія одна отъ другой, раздѣляя напротивъ тѣ, которыя въ дѣйствительности смежны.

«Покинувши поля Лидянъ, обилующія золотомъ, и равнины Фригійцевъ, Персовъ, озаряемыя солнечными лучами, я пришелъ къ Батрійскимъ стѣнамъ, въ холодную страну Мидянъ и счастливую Арабію»

Подобнымъ образомъ поступаетъ и Триптолемъ. — Упоминая о [28] климатахъ и вѣтрахъ, Гомеръ и здѣсь обнаруживаетъ обширныя географическія познанія. Въ описаніи мѣстностей онъ часто говоритъ обо всемъ вмѣстѣ:

«Она (Иѳака) низменна, но расположена на морѣ выше прочихъ къ мрачному западу; другіе острова напротивъ удалены къ утренней зарѣ и къ восходу солнца»[27]

Или:

«Есть двое воротъ: однѣ обращены къ Борею, другія къ Ноту»[28].

Или:

«Пускай направляются направо къ утренней зарѣ и солнцу, или налѣво къ мрачному западу»[29],

Самъ Гомеръ видитъ въ незнаніи подобныхъ предметовъ причину крайняго смущенія:

«О друзья! мы вѣдь не знаемъ, гдѣ западъ, гдѣ утренняя заря, и даже гдѣ восходъ солнца»[30]. Кромѣ того, поэтъ сказалъ вѣрно:

«Борей и Зефиръ дуютъ изъ Ѳракіи»[31] а Эратосѳенъ, неправильно понявши, обвиняетъ Гомера, будто этотъ вообще говоритъ, что Зефиръ дуетъ изъ Ѳракіи, между тѣмъ какъ поэтъ говоритъ не вообще, но о томъ случаѣ, когда вѣтры эти встрѣчаются на ѳракійскомъ морѣ, составляющемъ часть эгейскаго, около Чернаго залива того же (ѳракійскаго) моря. Потому что Ѳракія въ той части, гдѣ она соприкасается съ Македонией, вступая въ море, получаетъ направленіе къ югу, вслѣдствіе чего и представляется жителямъ Ѳаса (Ѳазоса), Лемна, Имбра, Самоѳракіи, а также, со стороны моря, ихъ окружающаго, что Зефиръ дуетъ изъ Ѳракіи, подобно тому какъ Аттикѣ кажется, что вѣтры эти дуютъ отъ скиронскихъ скалъ, отчего Зефиры называются Скиронами, а еще чаще Аргестами. Хотя Эратосѳенъ не понялъ этого, однако онъ подозрѣвалъ истинный смыслъ. Онъ самъ говоритъ о томъ уклоненіи Ѳракіи къ югу, о которомъ упомінаю я. Но такъ какъ онъ понимаетъ слова поэта въ общемъ смыслѣ, то и обвиняетъ его въ незнаніи, потому-де что по мнѣнію Гомера Зефиръ дуетъ съ запада отъ Иберіи, тогда какъ Ѳракія туда не простирается. Но неужели поэтъ не зналъ, что Зефиръ дуетъ съ запада? Онъ, который въ слѣдующихъ выраженіяхъ отводитъ ему подобающее мѣсто: «Вмѣстѣ бросились Евръ, Нотъ, враждебный Зефиръ и Борей»[32]! Или онъ не зналъ, что Ѳракія не простирается по ту сторону неонскихъ и ѳессалійскихъ горъ? Но вѣдь онъ зналъ тѣ народы, которые слѣдовали за ѳракійцами, называлъ по именамъ жителей морскаго берега и внутренней страны: Магнетовъ, Малеевъ и затѣмъ исчисляетъ Эллиновъ до Ѳеспротовъ. Равнымъ образомъ онъ упоминаетъ о Долопахъ смежныхъ съ Пеонами, о Селлахъ въ окрестностяхъ Додоны до р. Ахелоя; дальше о Ѳракійцахъ онъ не [29] говоритъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ говорить Гомеръ о ближайшемъ и наиболѣе ему извѣстномъ морѣ, какъ напр. въ слѣдующихъ стихахъ:

«Заволновалось собраніе, какъ обширныя волны морскія въ Икарійскомъ Понтѣ»[33].

21) Нѣкоторые утверждаютъ, что есть два главныхъ вѣтра: Борей и Нотъ, прочіе же отличаются отъ нихъ только небольшимъ отклоненіемъ: Евръ дующій отъ лѣтняго востока (съ СЗ.), Апеліотъ отъ зимняго востока (Ю.3.), Зефиръ отъ лѣтняго запада (С.В.), а отъ зимняго запада (С.3.) Аргестъ. Существованіе двухъ вѣтровъ подтверждается свидѣтельствомъ: Ѳрасіалка и самого поэта, когда онъ Аргеста соединяетъ съ Нотомъ;

«Аргеста—Нота»[34]

а Зефира съ Бореемъ:

«Борей и Зефиръ, оба дуютъ изъ Ѳракіи»[35]. Впрочемъ Посейдоній утверждаетъ, что о вѣтрахъ не разсуждалъ такъ никто изъ тѣхъ, которые извѣстны своими трактатами объ этомъ предметѣ; какъ напримѣръ: Аристотель, Тимосѳенъ, астрологъ Біонъ. Напротивъ они называютъ Кайкія тотъ вѣтеръ, который дуетъ отъ лѣтняго востока, а тотъ, который дуетъ съ діаметрально-противуположной стороны, именно отъ зимняго запада, называютъ Либомъ. Потомъ, Евромъ называется вѣтеръ, дующій отъ зимняго востока, а противуположный ему Аргестомъ; средніе между ними — Апеліотомъ и Зефиромъ. У поэта враждебно дующимъ Зефиромъ называется вѣтеръ, извѣстный у насъ подъ именемъ Аргеста; пріятно дующимъ Зефиромъ называетъ поэтъ нашъ Зефиръ, а Аргестомъ Нотомъ — нашъ Левконотъ, названный такъ потому, что онъ сгоняетъ легкія облака, тогда какъ остальной Нотъ — весь почти Евръ:

«Подобно тому какъ, когда Зефиръ разгоняетъ облака Аргеста Нота, поражая ихъ сильною бурею»[36]

Здѣсь поэтъ говоритъ о Зефирѣ враждебно дующемъ, который обыкновенно разгоняетъ малыя облака, собранныя Левконотомъ; при этомъ Нотъ онъ снабжаетъ эпитетомъ Аргестъ. Вотъ это, изложенное Эратосѳеномъ въ началѣ первой книги своей «Географіи», требовало сдѣланныхъ нами поправокъ.

22) Далѣе, имѣя ложное представленіе о Гомерѣ, онъ утверждаетъ, что Гомеръ не зналъ, что есть нѣсколько устьевъ Нила, ни даже самого имени рѣки, «Гезіодъ же зналъ, потому что упоминаетъ объ немъ». Что касается до имени, то вѣроятно, что во время Гомера оно не употреблялось; точно также, если устья Нила были тогда не изслѣдованы, и только не многимъ было извѣстно, что ихъ нѣсколько, а не одно, то можно допустить, что и Гомеръ не зналъ этого. Но если наиболѣе извѣстнымъ изъ того, чѣмъ обладаетъ Египетъ, наиболѣе достославнымъ и [30] достойнымъ памяти и знанія была о есть рѣка, съ ея разлитіями и устьями, то кто же можетъ предположить, что лица, разсказывавшія Гомеру о Египетской рѣкѣ, о самой странѣ, о Египетскихъ Ѳивахъ и Фарѣ, что они не знали всего этого, или хотя и знали, но не сообщили, — развѣ впрочемъ потому, что считали это извѣстнымъ? Еще болѣе не вѣроятно, чтобы Гомеръ, повѣствуя объ Эѳіопіи, Сидонцахъ, Эрембахъ, о внѣшнемъ морѣ, о раздѣленіи Эѳіоповъ на двѣ части, не зналъ бы близкихъ и всѣмъ извѣстныхъ странъ. Если онъ объ этомъ не упоминалъ, то здѣсь еще нѣтъ доказательства его незнанія; потому что онъ не упоминалъ и о своей родинѣ, и о многомъ другомъ; онъ считалъ это слишкомъ извѣстнымъ, а потому недостойнымъ упоминанія для тѣхъ, которые знали и безъ него.—

23) Точно также несправедливо упрекаютъ Гомера за то, что онъ называетъ островъ Фаръ «окруженнымъ моремъ» и объясняютъ это выраженіе незнаніемъ. Совершенно напротивъ: всякій легко могъ бы воспользоваться этою данною для доказательства того, что поэту было извѣстно все, сказанное только что объ Египтѣ; и вотъ почему. Всякій, разсказывая о своихъ странствованіяхъ, склоненъ изъ хвастовства прибавить. Къ числу такихъ лицъ принадлежалъ и Менелай, который, прошедши до Эѳіоповъ, слышалъ о разлитіяхъ Нила, о томъ, какое количество ила они приносятъ странѣ, и о каналѣ передъ устьями, который вслѣдствіе наносовъ изъ Нила почти соединялся съ материкомъ, такъ что весь Египетъ названъ Геродотомъ совершенно вѣрно «даромъ Нила»; если даже не весь, то по крайней мѣрѣ область Дельты, такъ называемый нижній Египетъ. Что Фаръ находится въ открытомъ морѣ, разсказывалъ также поэту Менелай; Гомеръ прибавилъ ложно «въ окрытомъ», такъ какъ въ его время островъ уже не былъ такъ далекъ отъ Египта, чтобы можно было назвать его лежащимъ въ открытомъ морѣ. Но если Гомеръ, изобразилъ Менелая повѣствующимъ обо всемъ этомъ то слѣдуетъ заключить, что поэтъ зналъ и о прибытіяхъ воды въ Нилѣ, и объ устьяхъ его.

24) Точно также ошибочно и то мнѣніе, будто Гомеръ не зналъ перешейка между египетскимъ моремъ и арабскимъ заливомъ, и будто онъ невѣрно говоритъ:

«Эѳіоповъ, которые живутъ на краю людей и раздѣлены на двѣ части»! Такъ какъ поэтъ говоритъ въ этомъ случаѣ вѣрно, то позднѣйшіе писатели упрекаютъ его несправедливо. По моему мнѣнію такъ далеко отъ истины незнаніе Гомеромъ этого перешейка, что а думаю, онъ не только зналъ его, но и открыто высказался объ этомъ; только грамматики не поняли его словъ, начиная отъ Аристарха и Кратета, главныхъ представителей этой науки. Когда поэтъ говоритъ:

«Эѳіоповъ, которые живутъ на краю людей и раздѣлены на двѣ части», [31]оба грамматика не соглашаются между собою относительно слѣдующаго за этимъ стиха, именно: Аристархъ пишетъ:

«Одни у восхода Гиперіона, другіе у захода»[37],

а Кратетъ:

«И у восхода, и у захода Гиперіона»,

хотя нѣтъ никакой разницы для мнѣнія обоихъ, такъ ли писать, или иначе. Одинъ, слѣдуя тому методу, который, кажется, называется математическимъ, утверждаетъ, что тропическій поясъ обнимается океаномъ, по обѣимъ сторонамъ его находится умѣренный поясъ, какъ занимаемый нами, такъ и лежащій въ другой части свѣта. Подобно тому какъ Эѳіопами называются у насъ тѣ, которые живутъ по направленію къ югу на всей обитаемой землѣ, на краю всѣхъ остальныхъ народовъ, вдоль Океана, такъ Гомеръ думаетъ, что слѣдуетъ нѣкоторыхъ Эѳіоповъ, живущихъ вдоль этого самаго Океана и на краю прочихъ обитателей этого втораго умѣреннаго пояса, слѣдуетъ считать ихъ обитающими по ту сторону Океана. Онъ полагаетъ, что есть два народа Эѳіоповъ, и что на двѣ части они раздѣляются океаномъ. Слова же:

«И у захода Гиперіона, и у восхода» прибавлены потому, что Зодіакъ небесный всегда находится прямо надъ Зодіакомъ земнымъ, а этотъ послѣдній никогда въ своемъ изгибѣ не выходитъ за предѣлы обѣихъ Эѳіопій, вслѣдствіе чего необходимо представлять себѣ весь путь солнца въ предѣлахъ этого пространства; причемъ восходъ и заходъ солнца совершаются для разныхъ народовъ въ различныхъ пунктахъ и различнымъ образомъ. Такъ объясняетъ Кратетъ, считая это объясненіе болѣе, нежели другое, согласнымъ съ началами Астрономіи. Но можно было сказать проще, оставляя неприкосновеннымъ фактъ раздѣленія Эѳіоповъ на двѣ части, именно: что отъ восхода до захода солнца вдоль океана по обѣимъ сторонамъ его живутъ Эѳіопы. Какая въ самомъ дѣлѣ разница въ смыслѣ, выразить ли это такъ, какъ онъ, или какъ Аристархъ, т. е.

«Одни у захода Гиперіона, другіе у восхода»? потому что это послѣднее значитъ, что Эѳіопы живутъ на востокѣ и на западѣ по обѣимъ сторонамъ Океана. Однако Аристархъ отвергаетъ такое мнѣніе, полагая, что Гомеръ говоритъ о раздѣленіи на двѣ части только нашихъ Эѳіоповъ, тѣхъ, которые по отношенію къ Эллинамъ живутъ на крайнемъ югѣ; и что эти Эѳіопы не раздѣляются на двѣ части такъ, чтобы образовать двѣ Эѳіопіи, одну на востокѣ, другую на западѣ; онъ признаетъ только одну Эѳіопію, лежащую по отношенію къ Эллинамъ на югѣ и примыкающую къ Египту. Не зная этого, равно какъ и другихъ предметовъ, на которые указываетъ Аполлодоръ во второй книгѣ своего разсужденія о «Каталогѣ кораблей», Гомеръ, по мнѣнію Аристарха, выдумалъ о мѣстахъ жительства Эѳіоповъ то, чего нѣтъ. [32] 25) Противъ Кратета можно привести много такого, что, быть можетъ, не имѣетъ никакого отношенія къ настоящему труду. Аристарха мы одобряемъ за то, что онъ, отвергнувши положеніе Кратета, допускающее многіе возраженія, предполагаетъ, что рѣчь поэта была о нашей Эѳіопіи; въ остальномъ же мы подвергаемъ его критикѣ. Прежде всего нужно замѣтить, что онъ напрасно пускается въ мелочный соображенія относительно чтенія, потому что и иное чтеніе можетъ быть согласно съ его способомъ пониманія. Какая дѣйствительно разница — такъ ли выразиться: въ нашемъ полушаріи существуетъ двѣ народности Эѳіоповъ: одни на востокѣ, другіе на западѣ; или же такъ: и на востокѣ и на западѣ? Во вторыхъ, онъ защищаетъ ложное мнѣніе. Предположимъ, что поэтъ не зналъ перешейка, и что въ слѣдующемъ стихѣ онъ упоминаетъ объ Эѳіопіи, граничащей съ Египтомъ:

«Эѳіоповъ, которые раздѣлены на двѣ части». Неужели на самомъ дѣлѣ они не раздѣляются на двѣ народности, и поэтъ сказалъ это по невѣдѣнію?

Неужели Египетъ и Египтяне, начиная отъ Дельты до Сіэны, не раздѣляются Ниломъ на двѣ части?

«Одни у захода Гиперіоны, другіе у восхода»? Что же представляетъ Египетъ, какъ не рѣчной островъ, который подвергается наводненіямъ? Онъ располагается по обѣимъ сторонамъ рѣки, на восточной и западной. Эѳіопія лежитъ по прямой линіи непосредственно за Египтомъ, въ подобномъ же отношеніи находится къ Нилу, обладаетъ тѣми же особенностями мѣстоположенія; и она также какъ Египетъ узка, длинна и подвержена наводненіямъ. Внѣ предѣловъ наводненій, она пустынна, безводна, способна къ незначительному заселенію, какъ на восточномъ, такъ и на западномъ берегу рѣки. Почему же она не раздѣлена на двѣ части? Или Нилъ представляется достаточной границею для того, чтобы отдѣлить Азію отъ Либіи, потому что онъ течетъ къ югу на разстояніи болѣе 10,000 стадій, и имѣетъ ширины столько, что обнимаетъ многолюдные острова, изъ которыхъ значительнѣе всѣхъ Мероэ, царская резиденція и главный городъ Эѳіоповъ; но этотъ же Нилъ неужели оказывается недостаточнымъ раздѣлить на двѣ части Эѳіопію? Возражатели противъ тѣхъ, которые раздѣляютъ материкъ рѣкой, выставляютъ тотъ важнѣйшій аргументъ, что они будто бы разрываютъ Египетъ и Эѳіопію, и дѣлаютъ одну часть каждой изъ нихъ либійскою, другую — азіятскою; чтобы избѣжать этого неудобства, нужно или вовсе не раздѣлять материковъ, или же дѣлить не рѣкою.

26) Но можно раздѣлить и Эѳіопію инымъ способомъ. Всѣ плававшіе въ Океанѣ вдоль береговъ Либіи, какъ тѣ, которые отправлялись отъ Краснаго моря, такъ и тѣ, которые плавали отъ Геракловыхъ столбовъ, дошедши до извѣстнаго пункта, поворачивали назадъ, задерживаемые многими препятствіями, вслѣдствіе чего очень многіе проникались тѣмъ мнѣніемъ, что море раздѣлялось по серединѣ [33] перешейкомъ. Между тѣмъ все Атлантическое море, особенно въ южной части, не прерывается въ своемъ теченіи. Всѣ мореплаватели называли Эѳіопскими крайнія мѣста, до которыхъ они доходили, и дѣлали ихъ извѣстными, подъ этимъ именемъ. Что же несообразнаго представляетъ то, что Гомеръ увлекаемый молвою, также раздѣлялъ Эѳіоповъ, помѣщая однихъ на востокѣ, другихъ на западѣ? Между тѣмъ относительно промежуточныхъ мѣстностей не извѣстно было, заняты онѣ, или нѣтъ. Впрочемъ Ефоръ сообщаетъ другое древнее извѣстіе, которое, можно думать не безъ основанія, извѣстно было и Гомеру. Онъ передаетъ, что по мнѣнію, господствовавшему среди Тартесійцевъ, Эѳіопы вторгались въ Либію до запада, причемъ одни остались здѣсь, а другіе заняли большую часть морскаго побережья. По убѣжденію Ефора раздѣленіе это побудило и Гомера выразиться:

«Эѳіоповъ, которые живутъ на краю людей и раздѣлены на двѣ части».

27) Такія возраженія можно сдѣлать Аристарху и тѣмъ, которые слѣдуютъ за нимъ; можно также сказать и другое еще болѣе убѣдительное, чѣмъ устраняется упрекъ Гомеру въ грубомъ невѣжествѣ. Я утверждаю согласно съ мнѣніемъ древнихъ Эллиновъ, что сѣверные народы назывались однимъ именемъ Скиѳовъ или Номадовъ, точно также какъ и у Гомера, и что когда то съ теченіемъ времени открыты были западныя страны, для названія здѣшнихъ народовъ употреблялись общія имена Кельтовъ, Иберовъ, или же смѣшанныя имена Кельтиберовъ и Кельтоскиѳовъ; потому что вслѣдствіе невѣдѣнія разные народы соединялись въ одномъ общемъ имени, подобно этому всѣ южныя страны, расположенныя у Океана, назывались Эѳіопіей, что доказывается слѣдующимъ обстоятельствомъ. Эсхилъ въ «Скованномъ Промеѳеѣ» говоритъ такъ: (Ты увидишь) священное теченіе Эриѳрейскаго моря по пурпурному руслу, а также озера съ мѣднымъ отблескомъ подлѣ Океана, кормильца Эѳіоповъ, тамъ, гдѣ всевидящее солнце теплыми волнами мягкой воды освѣжаетъ свое тѣло и усталыхъ коней".

Такъ какъ океанъ во всей южной полосѣ занимаетъ одинаковое положеніе къ солнцу и оказываетъ ему одинаково услугу (о которой говоритъ Эсхилъ), то мнѣ кажется, что, по мнѣнію поэта, Эѳіопы занимали всю южную полосу. Потомъ Еврипидъ въ "Фаэѳонтѣ" говоритъ, что Климена

"— дана была Меропу, владыкѣ земли, той земли, которую прежде всего солнце съ высоты своей колесницы, запряженной четверкою, согрѣваетъ золотымъ пламенемъ. Чернокожіе сосѣди называютъ ее «стойлами лошадей солнца и блестящей Авроры». Въ этомъ мѣстѣ солнцу и Аврорѣ приписываются общія стойла; а въ слѣдующихъ стихахъ поэтъ утверждаетъ, что они находятся вблизи дворца Меропа. Вообще во всемъ ходѣ драмы это перепутывается: говорится не собственно о нашей Эѳіопіи, [34] которая граничитъ съ Египтомъ, но скорѣе вообще о берегахъ Океана, которые тянутся во всей южной полосѣ.

28) Ефоръ также раздѣлаетъ мнѣніе древнихъ объ Эѳіопіи, когда говоритъ въ своемъ трактатѣ о Европѣ: "если область неба и земли мы раздѣлимъ на четыре части, то одна въ предѣлахъ Апеліота будетъ занята Индійцами, другая южная Эѳіопами, третья западная Кельтами, четвертая, лежащая въ предѣлахъ вѣтра Борея, Скиѳами. «При этомъ онъ прибавляетъ что Эѳіопія и Скиѳія обширнѣе другихъ странъ. „Кажется“, говоритъ онъ, народъ Эѳіопскій тянется отъ зимняго востока до запада, а Скиѳія расположена противъ этого народа». Что Гомеръ съ этимъ согласенъ, видно уже изъ того, что по его словамъ, Иѳака лежитъ

«Во мракѣ (что значитъ на сѣверѣ), а прочіе острова далеко въ области Авроры и солнца»[38]: такъ онъ называетъ южную часть земли.

Потомъ въ другомъ мѣстѣ:

«Пускай идутъ или направо къ Аврорѣ и солнцу, или налѣво въ область мрака»[39]. Или далѣе: «О друзья! вѣдь мы не знаемъ, гдѣ область мрака и Аврора, гдѣ свѣтящее смертнымъ солнце уходитъ подъ землю, и гдѣ оно восходитъ»[40], о чемъ мы будемъ говорить яснѣе, когда рѣчь пойдетъ объ Иѳакѣ. И такъ, когда поэтъ говоритъ:

«Вчера Зевсъ отправился на Океанъ къ безпорочнымъ Эѳіопамъ»[41], то нужно понимать эти слова въ болѣе общемъ смыслѣ, разумѣя подъ Океаномъ вообще всю южную полосу а не одну Эѳіопію, потому что къ какому бы пункту этой полосы мы не обратили наши взоры, всегда мы будемъ на Океанѣ и въ Эѳіопіи. Точно тоже самое говорится и въ слѣдующихъ стихахъ:

(увидѣлъ) его (Посейдонъ), возвращавшійся тогда отъ Эѳіоповъ, съ высоты отдаленныхъ солимскихъ горъ"[42].

Выраженія эти означаютъ тоже самое, что «изъ южныхъ cтpaнъ», тaкъ какъ Солимами онъ называетъ не тѣхъ, которые живутъ въ Писидіи, но, какъ я сказалъ прежде, онъ выдумалъ одноименный народъ, который находится въ томъ же отношеніи къ блуждающему на суднѣ Одиссею и къ южнымъ народамъ, каковы напр: Эѳіопы, въ такомъ же отношеніи, говорю я, какъ Писидійскіе Солимы къ Попту и къ Эѳіопамъ, живущимъ выше Египта. Потомъ онъ ведетъ рѣчь о журавляхъ, обобщая ее такимъ же образомъ:

«Когда они бѣгутъ отъ зимы и отъ обильныхъ дождей, они съ крикомъ летятъ къ водамъ океана, неся войну Пигмеямъ и смерть»[43].

Журавля несущагося къ югу, видатъ не только въ Элладѣ, но также въ Италіи, Иберіи, въ Каспіи и Бактріанѣ. Такъ какъ Океанъ простирается по всему южному побережью, и такъ какъ журавли улетаютъ отъ [35] зимы во всю эту область, то и относительно Пигмеевъ нужно принимать, что, по мнѣнію Гомера, они заселяли всю эту страну. Если же позднѣйшіе писатели ограничиваютъ область Эѳіоповъ только тѣми, которые живутъ надъ Египтомъ и только къ нимъ пріурочиваютъ и сказаніе о Пигмеяхъ, то это нисколько не распространяется на древнихъ. Вѣдь мы въ настоящее время не называемъ Ахейцами и Аргивянами всѣхъ сражавшихся подъ Троею, между тѣмъ какъ Гомеръ называетъ этимъ именемъ всѣхъ ихъ. Близко къ этому и то, что я говорю о раздѣленіи Эѳіоповъ на двѣ части, именно: что нужно понимать подъ этимъ именемъ тѣ народы, которые занимаютъ весь берегъ Океана отъ восхода солнца до захода. Такъ понимаемые Эѳіопы, дѣйствительно раздѣлены физически Арабскимъ заливомъ, который уподобляется значительной части меридіональнаго круга и наподобіе рѣки тянется въ длину почти на 15,000 стадій, а наибольшая ширина котораго не превышаетъ 1,000 стадій; длина его увеличивается еще тѣмъ, что самая углубленная часть залива отдѣляется отъ Пелузійскаго моря всего тремя или четырьмя днями пути, перешейкомъ. Подобно тому какъ остроумнѣйшіе изъ тѣхъ, которые отдѣляютъ Азію отъ Либіи, считаютъ болѣе естественною гранью обоихъ материковъ заливъ, а не рѣку Нилъ, потому что заливъ простирается почти отъ одного моря до другаго, тогда какъ Нилъ течетъ далеко отъ Океана, а потому и не можетъ собственно отдѣлять Азію отъ Либіи, — подобие тому и я полагаю, что по мнѣнію поэта, вся южная область обитаемой земли раздѣлялись на двѣ части этимъ заливомъ. Как могъ не знать онъ въ такомъ случаѣ перешейка, который образуется Арабскимъ заливомъ и Египетскимъ моремъ?

29) Но уже совершенно не сообразнымъ кажется мнѣніе, что поэтъ зналъ въ точности египетскія Ѳивы, отстоящія отъ нашего моря немного менѣе, чѣмъ на 5,000 стадій и въ тоже время не зналъ будто бы ни углубленій аравійскаго залива, ни перешейка подлѣ него, имѣвшаго ширины не болѣе 1,000 стадій. Еще несообразнѣе было бы, если бы Гомеръ зналъ, что Нилъ носитъ одно названіе съ столь обширною страною какъ Египетъ, но не понималъ бы причины этого. Очень ясно должно было представиться Гомеру то, о чемъ говорилъ Геродотъ, именно: что страна была даромъ рѣки и черезъ это получила отъ нея названіе. Впрочемъ изъ особенностей каждой мѣстности наиболѣе извѣстны бываютъ тѣ, которыя представляютъ что нибудь необыкновенное и очевидны для всѣхъ, а таково въ данномъ случаѣ разлитіе Нила, и вслѣдствіе того наносы въ море. Подобно тому какъ пріѣзжая въ Египетъ, путешественники узнаютъ прежде прочихъ свойствъ страны природу Нила; потому что туземцы не могутъ сообщить иностранцамъ ничего болѣе для нихъ новаго и въ тоже время болѣе интереснаго у самихъ Египтянъ (такъ какъ лицу познакомившемуся съ рѣкою дѣлаются вполнѣ ясными особенности всей страны), — подобно этому узнаютъ прежде всего о Нилѣ и тѣ, которые слушаютъ разсказы о Египтѣ вдали. Къ этому же присоединяется любознательность поэта, его [36] любовь къ путешествіямъ, что признаютъ за нимъ всѣ, разсказывавшіе его біографію; впрочемъ многіе примѣры этого можно позаимствовать изъ самихъ произведеній поэта. И такъ, много есть доказательствъ того, что Гомеръ всегда зналъ и ясно излагалъ то, о чемъ нужно было говорить, и умалчивалъ о томъ, что слишкомъ хорошо было извѣстно, или же обозначалъ только эпитетами.

30) Удивительно, что Египтяне и Сирійцы, къ которымъ мы теперь обращаемся, не понимаютъ Гомера трактующего о ихъ же предметахъ, и обвиняютъ его въ незнаніи, въ которомъ они виновны сами, какъ показываетъ наше разсужденіе. Вообще, не говорить о чемъ либо вовсе не служитъ признакомъ незнанія; вѣдь поэтъ не говоритъ ни о теченіяхъ Еврипа, ни о Ѳермопилахъ, ни о многомъ иномъ, что было извѣстно всѣмъ Эллинамъ; конечно и онъ зналъ все это. Въ другихъ случаяхъ онъ говоритъ о какихъ либо предметахъ, но намѣренно глухіе отрицаютъ это, почему нужно обвинять ихъ же самихъ. Такъ поэтъ называетъ «упавшими съ неба», не только ручьи, но всякія теченія воды, потому что всѣ они наполняются дождевою водою. Однако общее свойство дѣлается частнымъ въ примѣненіи къ какому-либо предмету, превосходящему остальные того же рода; иначе слѣдуетъ понимать эпитетъ «упавшій съ неба» при словѣ ручей (Χείμαρρος) и иначе при словѣ «рѣка постоянно текущая» (άένναον); въ этомъ случаѣ мы имѣемъ какъ бы двоякое превосходство. Подобно тому какъ есть преувеличенія въ самыхъ преувеличеніяхъ, какъ напримѣръ: «быть легче тѣни корки», «трусливѣе зайца Фригійскаго», «обладать кускомъ земли болѣе легкимъ, чѣмъ письмо лаконское», подобно этому въ названіи Нила «упавшимъ съ неба», къ одному превосходству прибавлено другое. Потому что ручей скорѣе прочихъ рѣкъ можетъ быть названъ упавшимъ съ неба, Нилъ же скорѣе, нежели ручьи, ибо онъ наполняется столь значительнымъ количествомъ воды и въ теченіи столь продолжительнаго времени. Итакъ, если поэту извѣстно было разлитіе Нила, какъ мы утверждаемъ въ противуположность другимъ, и если онъ прилагаетъ къ нему этотъ эпитетъ, то не иначе это нужно понимать, какъ мы изложили теперь. То обстоятельство, что Нилъ заканчивается множествомъ устьевъ, — общее у Нила съ другими рѣками, почему поэтъ считаетъ это не столько достойнымъ упоминанія, особенно для знающихъ; равнымъ образомъ не говоритъ объ этомъ и Алкей, хотя и сообщаетъ, что онъ самъ посѣщалъ Египетъ. Наносы могли подразумѣваться сами собою, какъ слѣдствіе разлитій, а также и изъ того, что онъ говоритъ о Фарѣ. Что бы кто-либо говорилъ Гомеру или точнѣе, чтобы общая молва гласила, что островъ въ то время на столько отстоялъ отъ материка, сколько корабль проходитъ въ день, это не возможно: подобная ложь была слишкомъ очевидна. Что же касается до разлитія и до наносовъ, то вѣроятно, что онъ слышалъ свѣдѣнія менѣе опредѣленныя, болѣе общія; сообразивши, что островъ во время посѣщенія Египта Менелаемъ находился на большемъ разстояніи отъ суши, нежели въ его время, поэтъ [37] уже отъ себя въ нѣсколько разъ увеличилъ разстояніе, чтобы сообщить разсказу видъ басни. Но басня выдумываются не вслѣдствіе незнанія, доказательства чего существуютъ на лицо: что повѣствуютъ поэты о Протеѣ, Пигмеяхъ, о силѣ чаръ и т. п. предметахъ, это разсказывается не вслѣдствіе незнанія, но для доставленія слушателямъ удовольствія и развлеченія. "Какимъ образомъ Гомеръ говоритъ о Фарѣ, что онъ имѣетъ воду, тогда какъ островъ безводенъ?

«Есть въ немъ удобная гавань, откуда выгоняютъ въ море закругленные корабли, запасшись черной водою»[44].

Не возможно, чтобы источникъ высохъ; съ другой стороны поэтъ вовсе не говоритъ, что воду доставали на островѣ, упоминая только о нагруженіи водою, благодаря удобству пристани, причемъ воду можно было черпать на противуположномъ берегу. Изъ этого эмфатическаго выраженія поэта видно, что онъ самъ понималъ, что, называя островъ «окруженнымъ моремъ», онъ высказывалъ не истину, но преувеличеніе и басню.

31) Далѣе, такъ какъ разсказы о странствованіяхъ Менелая, кажется, подтверждаютъ незнаніе поэтомъ тѣхъ мѣстностей, то можетъ быть лучше всего изложить то, чего ищутъ въ этихъ стихахъ, и такимъ образомъ въ одно время и полнѣе объяснить, и защитить поэта. Менелай обращается съ такими словами къ Телемаху, выразившему удивленіе относительно украшеній его царскаго дворца: «Многое претерпѣвши, много блуждая, я носился на корабляхъ, а на восьмомъ году посѣтилъ Кипръ и Финикію, Египтянъ, пришелъ къ Эѳіопамъ, Сидонцамъ, Эрембамъ и въ Либію»[45].

Спрашиваютъ, къ какимъ Эѳіопамъ онъ прибылъ, плывя изъ Египта? потому что въ нашемъ морѣ не обитаютъ никакіе Эѳіопы, а съ другой стороны нельзя было кораблямъ проѣхать черезъ катаракты Нила? потомъ кто эти Сидонцы? Потому что нельзя разумѣть тѣхъ, которые живутъ въ Финикіи; поэтъ долженъ былъ упомянуть о видѣ, сказавши прежде о родѣ. Кто же Эрембы? Это имя новое. Аристоникъ, современный намъ грамматикъ, въ своемъ трактатѣ «о странствованіяхъ Менелая» изложилъ мнѣнія многихъ лицъ о каждомъ изъ этихъ вопросовъ; для насъ же будетъ достаточно сказать объ этомъ кратко. Одни изъ тѣхъ, которые утверждаютъ, что Менелай плавалъ въ Эѳіопію, ведутъ путь его черезъ Гадиру въ Индію, соглашая вмѣстѣ съ этимъ и время пітешествія, изъ котораго Менелай, по собственнымъ словамъ его, возвратился на восьмомъ году. Другіе полагаютъ, что онъ прошелъ черезъ Арабскій заливъ, вдоль перешейка этого залива; наконецъ по мнѣнію третьихъ онъ переплылъ черезъ какой нибудь изъ каналовъ Нила. Итакъ, тотъ путь, по которому ведетъ Менелая Кратетъ, не единственный; не потому чтобы онъ былъ не возможенъ (потому что не безусловно невозможны и [38] странствованія Одиссея), но потому, что онъ не согласуется съ математическими положеніями этого автора и съ продолжительностью странствованія. Менелая задерживали нѣкоторыя препятствія противъ его желанія, какъ напр. опасности плаванія, ибо онъ самъ говоритъ, что у него осталось изъ 60-ти кораблей пять, но были задержки и добровольныя, изъ корыстолюбія. Такъ говоритъ Несторъ:

«Онъ, собирая здѣсь средства къ жизни и золото, блуждалъ съ кораблями»[46].

«Странствуя по Кипру, Финикіи и среди Египтянъ»[47].

Путь черезъ перешеекъ или одинъ изъ каналовъ, если бы и былъ упомянутъ поэтомъ, долженъ быть принять какъ басня; а не будучи названъ поэтомъ, онъ вводится въ разсказы напрасно и противно вѣроятности. Невѣроятнымъ я называю его потому, что до Троянской войны не существовало никакого канала; говорятъ, что Сезострисъ, рѣшившись первый прорыть его, оставилъ свое намѣреніе не осуществленнымъ, потому что считалъ уровень моря слишкомъ высокимъ. Самый перешеекъ былъ непроходимъ для кораблей, и Эратосѳенъ ошибается, предполагая противное, именно думая, что въ то время не было еще разрыва материка у Геракловыхъ столбовъ, поэтому будто бы у перешейка море внѣшнее было на одномъ уровнѣ съ внутреннимъ и, будучи выше перешейка, покрывало послѣдній, а послѣ того какъ перерывъ у Гадиры совершился, внутреннее море понизилось и обнажило сушу, что подлѣ Касія и Пелузія до Краснаго моря. Но какое мы имѣемъ свидѣтельство того, что разрыва до Троянской войны еще не было? Можетъ быть, поэтъ, изображая Одиссея плывущимъ этимъ путемъ (съ запада) въ Океанѣ, даетъ знать, что проливъ въ то время уже образовался, а вмѣстѣ съ тѣмъ, заставляя Менелая плыть изъ Египта въ Красное море, онъ не предполагалъ существованія пролива. Впрочемъ поэтъ выводитъ Протея, говорящаго такъ Менелаю:

«Но тебя въ Елисейскую равнину и на края земли безсмертные пошлютъ»[48].

Какая же страна называется здѣсь крайнею, какъ не западный предѣлъ земли, что доказываетъ упоминаніе о Зефирѣ:

«Океанъ посылаетъ тиходующіе вѣтры Зефира»[49].

Все разсужденіе Эратосѳена исполнено неясностей,

32) Итакъ, если поэтъ зналъ, что перешеекъ нѣкогда всецѣло былъ покрытъ моремъ, то насколько больше заслуживаетъ нашей вѣры извѣстій о раздѣленіи Эѳіоповъ на двѣ части, разорванныхъ столь значительнымъ проливомъ? И какая корысть могла быть Менелаю отъ Эѳіоповъ внѣшняго мора и тѣхъ, которые обитали по берегамъ океана? [39] Дѣйствительно, спутники Телемаха удивляются обилію украшеній царскихъ палатъ, украшеній состоявшихъ «изъ золота, янтаря, серебра и слоновой кости»[50].

Изъ этихъ предметовъ ни-одинъ не имѣлся у Эѳіоповъ въ изобиліи, кромѣ слоновой кости, такъ какъ большая часть Эѳіоповъ были очень бѣдны и къ тому же вели кочевой образъ жизни. Это правда, скажутъ; но подлѣ нихъ лежала Арабія и нѣкоторыя области Индіи; Арабія, которая одна называется счастливою, преимущественно передъ всѣми странами міра; хотя Индія не называется тѣмъ же именемъ, однако и ее считаютъ и изображаютъ какъ «счастливѣйшую страну» мы отвѣчаемъ на это, что Индіи Гомеръ не зналъ; въ противномъ случаѣ онъ упомянулъ бы объ ней; а что касается Арабіи, которую теперь называють счастливою, то она не была въ то время богата, напротивъ была бѣдна и населеніе ея городовъ обитало въ палаткахъ. Область, доставляющая ароматы, откуда и происходитъ самое имя ея (αροματοφορος), перенесенное потомъ на всю Арабію въ силу того, что подобные товары въ нашихъ странахъ рѣдки и дороги, — область эта незначительна. Въ наше время жители Арабіи пользуются благосостояніемъ и богаты, благодаря непрерывнымъ и многочисленнымъ сношеніямъ; тогда же, по всей вѣроятности, этого не было.

Разумѣется, кто торговалъ ароматами и гонялъ верблюдовъ, тотъ пріобрѣталъ подобною торговлею нѣкоторый достатокъ. Менелаю нужны была добыча или подарки отъ царей и вельможъ, которые, обладая средствами, охотно давали бы ему за его знатность и славу. Египтяне и сосѣдніе съ ними Эѳіопы, Арабы не были ни совершенно дики, ни совершенно несвѣдущи относительно славы Атридовъ, приобрѣтенной главнымъ образомъ успѣшнымъ окончаніемъ Троянской войны, такъ что Менелай могъ надѣяться получить отъ нихъ подарки, подобно тому какъ по поводу шлема Агамемнона сказано:

«Его нѣкогда въ знакъ гостепріимства далъ ему Киниръ, потому что до Кипра доходила его великая слава»[51].

Необходимо при этомъ сказать, что большую часть времени Менелай странствовалъ по Финикіи, Сиріи, Египту, въ Либіи, а также въ окрестностяхъ Кипра и вообще по берегамъ нашего моря и по нашимъ островамъ, потому что въ этихъ мѣстностяхъ можно было получать и дары гостепріимства, и пріобрѣсти кое-что силою и разбоемъ, въ особенности отъ тѣхъ, которые сражались въ союзѣ съ Троянцами. Между тѣмъ отдаленные варвары, жившіе на берегахъ внѣшняго моря, не внушали Менелаю никакой надежды на пріобрѣтеніе. Поэтъ говоритъ, что Менелай приходилъ въ Эѳіопію, а не такъ, будто бы онъ достигъ только границъ ея, прилегающихъ къ Египту; кромѣ того границы эти могли [40] быть въ то время ближе къ Ѳивамъ, нежели теперь; и въ настоящее время близки эти границы, подлѣ Сіэны и Филъ. Изъ этихъ городовъ первый лежитъ въ Египтѣ, а населеніе втораго состоитъ изъ Эѳіоповъ и Египтянъ. Что Менелай, пришедши въ Ѳивы, могъ дойти не только до границъ, но проникнуть и далѣе до Эѳіоповъ, благодаря гостепріимству царя, — ничего нѣтъ въ этомъ невозможнаго. Одиссей говоритъ такъ, что онъ приходилъ въ страну киклоповъ, направившись впередъ отъ мора къ пещерѣ, потому что она расположена была на краю страны. Онъ говоритъ также, что приходилъ въ Эолію, къ Лестригонамъ и въ прочія местности, куда только ни приставалъ его корабль, Такимъ же образомъ приходилъ и Менелай въ Эѳіопію, въ Либію, потому что онъ приставалъ къ берегамъ этихъ странъ. Отсюда гавань, что подлѣ Арданіи выше Парайтаніа, называется Менелаемъ.

33) Если поэтъ, упомянувши о Финикіянахъ, называетъ по имени Сидонцевъ, т. е. жителей главнаго города Финикіи, онъ пользуется обыкновеннымъ оборотомъ, какъ наприм. къ кораблямъ. «Онъ привелъ Троянцевъ и Гектора»[52].

Или: «Не было болѣе въ живыхъ сыновей мужественнаго Ойнея; не было болѣе и его самого; и Мелеагръ бѣлокурый умеръ»[53]

Или:

«Достигъ Иды и….. Гаргара»[54].

Или:

«Они владѣли Евбеей… Халкидою и Эретріей»[55].

Также Сапфо говоритъ:

«Тебя родилъ или Кипръ, или Пафъ или Панормъ»:

Было что-нибудь другое, побудившее поэта, упомянувши о Финикіи, снова отдѣльно назвать Сидонъ; потому что для исчисленія народовъ по порядку ему достаточно было сказать такъ: Странствуя по Кипру, Финикіи и среди Египтянъ, я пришелъ къ Эѳіопамъ. А чтобы показать, что Менелай пробылъ у Сидонцевъ дольше, такъ какъ прежде онъ слышалъ разсказы объ ихъ благосостояніи, то ему прилично было превозносить ихъ, упоминать объ ихъ искусствахъ, а также о томъ, что Елена прежде радушно была здѣсь принята вмѣстѣ съ Александромъ. Вотъ почему онъ говоритъ, что у Александра сложено много драгоцѣнныхъ предметовъ отъ Сидонцевъ:

«Здѣсь были разукрашенные пеплы, издѣлія сидонскихъ женщинъ, которыхъ самъ богоподобный Александръ увезъ изъ Сидона, плывши по широкому морю, — тѣмъ самымъ путемъ, которымъ онъ увезъ и Елену»[56]

У Менелая точно также были сокровища; онъ говоритъ Телемаху:

«Я дамъ тебѣ искусно отдѣланную чашу: вся она изъ серебра и по [41]краямъ обвита золотомъ, издѣліе Гефеста; подарилъ мнѣ ее знаменитый герой, царь Сидонцевъ, въ то время, когда онъ принималъ мена въ своемъ домѣ на обратномъ пути“ [57].

Нужно понимать, что „издѣлія Гефеста“ сказано гиперболически, какъ называютъ прекрасныя вещи издѣліями Аѳины, Харитъ или Музъ. Что Сидонцы были хорошіе мастера, онъ намекаетъ на это своею похвалою чашѣ, которую Евней далъ за Ликаона, говоря:

—„далеко превосходила красотою всѣ остальныя, какія есть на землѣ, потому что сдѣлали ее прекрасно многоискусные Сидонцы, а привезли Финикійскіе мужи“ [58].

34) Объ Эрембахъ говорено было много, но наиболѣe зacлyживaютъ вѣpы тѣ, которые полагаютъ, что именемъ этимъ называются Арабы, а нашъ Зенонъ даже пишетъ такъ (вмѣсто обыкновеннаго чтенія): „Я приходилъ къ Эѳіопамъ, къ Сидонцамъ, Арабамъ (вмѣсто Эрембамъ).“

Но нѣтъ необходимости измѣнять чтеніе, такъ какъ оно идетъ отъ древности; гораздо скорѣе можно объяснять это перемѣною имени, что часто встрѣчается у всѣхъ народовъ; а иногда безъ сомнѣнія дѣлаютъ это лица, занимающіяся грамматическими объясненіями. Лучше всѣхъ, кажется мнѣ, говорить Посейдоній. отыскивая первоначальный смыслъ имени въ родствѣ и общеніи народовъ. Народы Армянскіе, Сирійскіе и Арабскіе обнаруживаютъ большое племенное родство въ языкѣ, образѣ жизни, наружныхъ чертахъ, въ особенности тамъ, гдѣ они находятся въ сосѣдствѣ между собою. Очевидно, Месопотамія населена этими тремя народами, и здѣсь сходство ихъ наиболѣе очевидно. Хотя есть нѣкоторая разница согласно съ климатомъ между тѣми, которые ближе къ сѣверу, и тѣми, которые къ югу и средними между этими двумя вѣтвями, новее таки общія черты между ними преобладаютъ. Съ другой стороны Ассиріяне, Аріане и Армянцы стоятъ близко какъ къ тѣмъ поименованнымъ выше, такъ и между собою. Отсюда, по предположенію Посейдонія, получилось и сходство названія этихъ народовъ. Действительно такъ названные нами Сирійцы самыми Сирійцами называются Армянами и Арамеями; на это послѣднее походить имя Армянъ, Арабовъ и Эрембовъ, какимъ именемъ древніе Эллины называли, быть можетъ, Арабовъ, тѣмь болѣе, что это подтверждается кореннымъ значеніемъ слова. Такъ, большинство производитъ слово Эрембы отъ εἰς τὴν ἔραν ἐμβαίνειν (проникать подъ землю); въ послѣдствіи замѣнивши это названіе болѣе понятнымъ, назвали тотъ же народъ Троглодитами, а эта послѣдніе суть тѣ изъ Арабовъ, которые расположены на другой сторонѣ аравійскаго залива, что подлѣ Египта и Эѳіопіи. По всей вероятности, думаетъ Посейдоній, поэтъ упоминаетъ объ нихъ; къ нимъ, по его словамъ, приходилъ Менелай, а тѣмь самымъ и къ Эѳіопамъ, по тому что эти послѣдніе живутъ въ сосѣдствѣ со Ѳиваидою. Равнымъ [42] образомъ, поэтъ упоминаетъ объ этихъ путешествіяхъ, не вслѣдствіе торговыхъ сношеній и богатства этихъ народовъ (то и другое было незначительно), но вслѣдствіе продолжительности пути и его славы, потому что достославно было столь отдаленное путешествіе; это подтверждается слѣдующими стихами:

«Онъ видѣлъ города многихъ народовъ и зналъ ихъ нравы».

Или:

«Много претерпѣвши и послѣ многихъ блужданій а привезъ (мои сокровища).»

Гезіодъ въ «Каталогѣ» говоритъ:

«И дочь Араба, котораго родилъ благодушный Гермесъ и Ѳронія, дочь владыки Бела»[59].

Точно также говорилъ и Стезихоръ. И такъ можно полагать, что отъ Араба и страна Арабія получила тогда уже свое имя, но этого быть можетъ еще не было во время героевъ.

35) Тѣ, которые воображаютъ, что Эрембы — особый эѳіопскій народъ, что Кефены (Κηφήνων) составляютъ другой народъ, Пигмей — третій и множество другихъ, — представляющіе себѣ дѣло такимъ образомъ, заслуживаютъ меньшей вѣры. Кромѣ того, что это не вѣроятно, изложеніе это смѣшиваетъ исторію съ баснею. Похожи на этихъ и тѣ, которые полагаютъ, что Сидонцы обитаютъ на берегахъ Персидскаго моря или какой нибудь части океана, перенося вмѣстѣ съ тѣмъ и странствованія Менелая и Финикійцевъ въ открытый океанъ. Немаловажная причина того, почему имъ нельзя вѣрить, заключается въ томъ, что они противорѣчатъ другъ другу. Одни утверждаютъ, что и Финикійцы и Сидонцы нашего моря — колонія Сидонцевъ океанійскихъ, указывая и причину наименованія ихъ Финикійцами, именно будто бы потому такъ они названы, что море имѣетъ красный цвѣтъ; другіе же тѣхъ Сидонцевъ называютъ колонистами нашихъ. Нѣкоторые и Эѳіопію переносятъ въ нашу Финикію, утверждая, что повѣствуемое объ Андромедѣ случалось подлѣ Іопы, и они говорятъ это не потому, чтобы не знали мѣстностей, но желаютъ пользоваться свободою басни, — подобно тѣмъ разсказамъ, которые есть у Гезіода и другихъ поэтовъ. Разсказы эти приводитъ Аполлодоръ, не зная, какъ согласить ихъ съ разсказами Гомера. Онъ приводитъ слова Гомера о Понтѣ и Египтѣ, обвиняя его въ искаженіи, утверждая, что поэтъ желалъ сообщить дѣйствительное, но онъ говоритъ о недѣйствительномъ какъ дѣйствительномъ вслѣдствіе незнанія. Но вѣдь Гезіода не можетъ кто-либо обвинять въ незнаніи, когда онъ говоритъ о «Полусобакахъ», «Макрокефалахъ» и «Пигмеяхъ», не упрекаютъ и Гомера, разсказывающаго о такихъ же предметахъ, въ томъ числѣ и о Пигмеяхъ, ни Алкмана, когда онъ повѣствуетъ о «Стеганоподахъ», или Эсхила о [43] «Кипокефалахъ», «Стернофѳальмахъ» и «Мономматахъ». Кромѣ того, мы не обращаемъ вниманія на прозаическихъ писателей, излагающихъ многое подъ видомъ исторіи, хотя на самомъ дѣлѣ, сознаются что пишутъ басни. Тотчасъ обнаруживается, что они сознательно приплетаютъ басни, не вслѣдствіе незнанія того, что есть въ дѣйствительности, но измышляя невозможное для того, чтобы чудеснымъ доставить удовольствіе слушателю; между тѣмъ кажется, что они сочиняютъ по незнанію; ибо наиболѣе неправдоподобное разсказываютъ они о странахъ темныхъ и незнакомыхъ. Ѳеопомпъ сознается открыто, что онъ рядомъ съ исторіей будетъ излагать и басни, только лучше, чѣмъ Геродотъ, Ктезія, Гелланикъ и тѣ, которые писали объ Индіи.

36) О явленіяхъ на океанѣ разсказывается въ формѣ басни, потому что такой формы поэту слѣдуетъ держаться. Въ разсказѣ о Харибдѣ, идетъ у Гомера рѣчь, объ отливахъ и приливахъ; ибо самая Харибда не была вполнѣ изобрѣтеніемъ Гомера, но разсказъ о ней былъ сочиненъ изъ того, что совершается у Сицилійскаго пролива. Если же приливъ и отливъ происходили только дважды каждый день и каждую ночь, а поэтъ говоритъ трижды:

«Трижды въ день она изрыгаетъ воду и трижды ее поглощаетъ»,

то въ оправданіе сего можно сказать такъ. Должно понимать, что сказано это не вслѣдствіе незнанія самаго явленія, но для трагизма и ужаса, что прибавила это къ своимъ рѣчамъ Кирка для отвращенія Одиссея отъ его намѣренія, съ какою цѣлью и примѣшала ложь. Вотъ какъ говоритъ Кирка въ тѣхъ же самыхъ стихахъ:

«Трижды въ день она изрыгаетъ, трижды страшно поглощаетъ, и ты не попадай туда въ тотъ моментъ, когда она поглощаетъ, потому что и самъ Посейдонъ не въ силахъ будетъ тогда спасти тебя»[60].

Но Одиссей попалъ туда именно во время поглощенія и не погибъ, какъ самъ говоритъ объ этомъ:

«она поглощала соленую воду моря, но я, поднявшись вверхъ на высокую смоковницу, прицѣпился тамъ, какъ летучая мышь»[61].

Потомъ, дождавшись обломковъ корабля и схватившись за нихъ, онъ былъ спасенъ. Слѣдовательно Кирка солгала какъ въ этомъ, такъ равно и въ томъ, что Харибда изрыгаетъ въ день трижды вмѣсто дважды, тѣмъ болѣе, что общеупотребительна подобная гипербола, потому что говорятъ «трижды блаженные», «трижды несчастные». Поэтъ говоритъ:

«Трижды блаженные Данаи»[62].

Или:

«Прелестная и трижды желанная»[63]

Или: [44] «На три, на четыре куска (раздробившись)»[64].

Можетъ быть, можно доказать самымъ количествомъ времени, что поэтъ вѣрно намекаетъ на дѣйствительность, потому что болѣе сообразно съ двойнымъ приливомъ и отливомъ въ продолженіе дня и ночи, чѣмъ съ тройнымъ то, что Одиссей такъ долго ждалъ обломковъ корабля находившихся подъ водою, что онъ сильно желалъ возвращенія ихъ, держась непрерывно за вѣтви смоковницы.

«Я крѣпко держался, пока она не изрыгнула обратно мачты и киля корабля, но это наступало поздно, не смотря на мое желаніе; именно когда мужъ покидаетъ собраніе и отправляется ужинать, рѣшивши многія тяжбы юныхъ тяжущихся; тогда только явились ко мнѣ эти обломки изъ Харибды»[65].

Все это заключаетъ въ себѣ намекъ на значительный промежутокъ времени, а особенно то, что поэтъ говоритъ о наступленіи вечера, и что онъ не употребляетъ общаго выраженія: «Когда поднимается судья», но прибавляетъ: «разрѣшивши многія тяжбы», черезъ что время нѣсколько замедляется.

Вообще поэтъ изобразилъ бы спасеніе потерпѣвшаго кораблекрушеніе не-вѣроятнымъ, если бы, прежде чѣмъ Одиссей далеко отдѣлился отъ Харибды, приливъ тотчасъ снова увлекъ бы его обратно.

37) Впрочемъ Аполлодоръ соглашаясь съ Эратосѳеномъ, дѣлаетъ упрекъ Каллимаху, за то, что онъ будучи грамматикомъ, называлъ въ противоположность мнѣнію Гомера, у котораго мѣста странствованія Одиссея, переносятся въ открытый океанъ — называлъ Гавдъ и Коркиру въ числѣ пунктовъ, куда приставалъ Одиссей. Если странствованія не было вовсе, но все это вымыселъ Гомера, тогда упрекъ справедливъ. А если странствованіе было, только около другихъ мѣстъ, тогда нужно тотчасъ сказать, около какихъ и исправить тѣмъ ошибку. И такъ, если нельзя съ вѣроятностью утверждать, что все это вымыселъ, какъ мы показали, и такъ какъ нельзя указать никакихъ другихъ мѣстъ, болѣе согласныхъ съ описаніемъ поэта (нежели Гавдъ и Коркира), то обвиненіе Каллимаха Аполлодоромъ должно рушиться.

38) Деметрій изъ Скепсиса разсуждаетъ также неправильно, и къ тому же онъ оказывается виновнымъ въ нѣкоторыхъ ошибкахъ Аполлодора. Съ жаромъ возражая Неапѳу изъ Кизика, сказавшему, что Аргонавты, плывя въ Фазисъ, — плаваніе засвидѣтельствованное Гомеромъ и другими писателями, — построили подлѣ Кизика храмъ матери Идаи, — онъ говоритъ, что Гомеръ вообще не зналъ странствованія Язона въ Фазисъ. Это противорѣчитъ не только тому, что разсказываетъ Гомеръ, но собственнымъ словамъ Деметрія, потому что онъ говоритъ, что Ахиллъ опустошилъ Лабъ и другія страны, но удержался отъ Лемна и сосѣднихъ [45] острововъ вслѣдствіе родства съ Язономъ и сыномъ его Евнеемъ, который въ то время владѣлъ островомъ. Какимъ же образомъ поэтъ зналъ, что Язонъ и Ахиллъ родственники или одноплеменники, или сосѣди, или что они находились въ какихъ нибудь иныхъ близкихъ отношеніяхъ вслѣдствіе того, что оба они происходили изъ Ѳессаліи: одинъ изъ Іолка, другой изъ Ахейской Фѳіотиды), — не зная того, какимъ образомъ случилось, что Язонъ, родомъ изъ Іолка не оставилъ по себѣ на родинѣ, въ Ѳессаліи, никакихъ преемниковъ, между тѣмъ сына своего сдѣлалъ владыкою Лемна? Вѣдь поэтъ зналъ Пелію и дочерей его, красивѣйшую изъ нихъ Алкестиду и сына ея:

«Божественная изъ женщинъ Алкестида, прекраснѣйшая по наружности изъ дочерей Пеліи родила Евмеда»[66]. Неужели онъ ничего не слышалъ о приключеніяхъ съ Язономъ, съ кораблемъ Арго и съ Аргонавтами, о чемъ единогласно разсказывается всѣми? Или неужели онъ всецѣло выдумалъ плаваніе по океану отъ Айета безъ всякаго историческаго основанія?

39) Нѣтъ, потому что всѣ говорятъ, что плаваніе въ Фазисъ вѣроятно, совершено было по распоряженію Пеліи, правдоподобно также возвращеніе и занятіе нѣкоторыхъ острововъ во время плаванія. Я убѣжденъ, что отдаленное странствованіе Язона, равно какъ Одиссея и Менелая, было на самомъ дѣлѣ, что доказывается достовѣрными памятниками, существующими до нашего времени и произведеніями Гомера. Около Фазиса показываютъ городъ Айю (Αἶα); считается также достовѣрнымъ, что Айетъ царствовалъ въ Колхидѣ, и среди тамошнихъ жителей имя это сдѣлалось народнымъ. Далѣе повѣствуется о чародѣйкѣ Медеѣ и богатствахъ той страны, состоящихъ изъ золота, серебра и желѣза, богатствахъ которыя и заставляютъ подозрѣвать истинную причину похода, побудившую прежде Фрика совершить это плаваніе. Существуютъ кромѣ того памятники обоихъ походовъ: одинъ Фрика по границамъ Колхиды и Иберіи, Язоновы же памятники находятся во многихъ мѣстахъ Арменіи, Мидіи (Μηδίας), a также въ сосѣднихъ съ этими мѣстностяхъ. Бромѣ того, говорятъ, что есть много слѣдовъ походовъ Язона и Фрика въ окрестностяхъ Синопы и на ея морскомъ берегу, около Пропонтиды, Геллеспонта до Лемна; слѣды Язонова путешествія и преслѣдованія его Колхидянами разсѣяны вездѣ до Крита, Италіи и Адріи; нѣкоторые изъ нихъ обозначаетъ Каллимахъ, какъ напр: Эйглету, Анафе сосѣднюю съ Ѳерою спартанскою»[67].

Говоритъ въ началѣ стихотворенія:

«Какъ герои отъ Айета Китея (Κυταίου) снова приплыли въ древнюю Гемонію».

Потомъ о Колхидянахъ:

«Они, у Иллирійскаго моря опустивши весла, основали городъ не [46] далеко отъ камня змѣи, умертвившей бѣлокурую Гармонію; у Грековъ онъ называется городкомъ «Изгнанныхъ» а на языкѣ Колхидянъ Полы (Πόλας)[68].

Нѣкоторые утверждаютъ, что Язонъ съ своими спутниками проплылъ вверхъ по Истру набольшее разстояніе; другіе же, что онъ доѣзжалъ только до Адріатическаго моря. Первые такъ утверждаютъ вслѣдствіе незнанія мѣстностей, а вторые, говоря, что рѣка Истръ получаетъ начало изъ большаго Истра и изливается въ Адріатическое море, не высказываютъ ничего невѣроятнаго и невозможнаго.

40) Излагая подобныя событія, Гомеръ въ одномъ соглашается съ историками, другое прибавляетъ отъ себя, слѣдуя общимъ для всѣхъ поэтовъ пріемамъ и своему собственному. Онъ согласенъ съ историками, когда называетъ Айета, Язона, говоритъ объ Арго, когда по поводу Айета вымышляетъ Айю и помѣщаетъ Евнея на Лемнѣ, самый островъ онъ представляетъ дорогимъ для Ахилла и изображаетъ чародѣйку Кирку «родную сестру гибель замышляющего Айета на подобіе Медеи»[69].

Напротивъ онъ вымышляетъ отъ себя, когда переноситъ въ открытый океанъ мѣсто странствованій, совершенныхъ на обратномъ пути изъ Колхиды. Слѣдующее сказано вѣрно, если мы допустимъ предъидущее раздѣленіе:

«Арго всѣмъ извѣстный»,

т. е, плаваніе на этомъ кораблѣ совершено было въ мѣстностяхъ извѣстныхъ и густо населенныхъ. Если же, какъ утверждаетъ Деметрій изъ Скепсиса, пользуясь свидѣтельствомъ Мимнерма, помѣстить жилище Айета въ океанѣ и предполагать, что Язонъ былъ посланъ Пеліей къ востоку, къ внѣшнему морю, въ такомъ случаѣ путешествіе туда за руномъ въ неизвѣстныя и темныя мѣста становится невѣроятнымъ; самое плаваніе черезъ страны пустынныя и ненаселенныя и къ тому же столь отдаленныя отъ насъ, не представляется ни знаменитымъ ни интересующимъ всѣхъ. «Никогда бы Язонъ не возвратился изъ Айи съ руномъ, совершивши полный бѣдъ путь, исполняя трудное порученіе злаго Пеліи, и никогда бы онъ съ спутниками не пришелъ къ прекрасному теченію Океана».

И потомъ дальше:

«Городъ Айета, гдѣ лучи быстраго солнца покоятся въ золотомъ теремѣ, у береговъ океана, куда приходилъ божественный Язонъ».

Примѣчанія[править]

  1. Одис. XVIII, 74
  2. Одис. III, 267
  3. Одис. III, 270
  4. Иліад. II, 502
  5. Ил. II, 503
  6. Ил. II, 508
  7. Ил. II, 523
  8. Од. I, 3
  9. Ил. III, 202
  10. Ил. X, 246
  11. Од. 367. 374. XVIII
  12. назыв. II п. в Иліад.
  13. обозначают. иногда IX п.
  14. Посольст. Менелая и Одиссея въ Трою, чтобы потребовать обратно Елену.
  15. Ил. III, 221
  16. Прозаическій по Греч. πεζος, собств. пѣшій
  17. Одис. VI, 232
  18. Одис. XIX, 203
  19. Од. V, 232
  20. Од. XII, 95
  21. Одис. IX, 82.
  22. Срав. Од. I. 50.
  23. Од. VI, 204.
  24. Од. XI, 314.
  25. Ил. XIV, 225.
  26. Одис. IV, 83.
  27. Од. XI, 25.
  28. Од. XIII, 109.
  29. Ил. XII, 239.
  30. Од. X, 190.
  31. Ил. IX, 5.
  32. Одис. V, 295.
  33. Ил. II, 144
  34. Ил. XI, 306
  35. Ил. IX, 5
  36. Ил. XI, 305
  37. Од. I, 24.
  38. Одисс. I 25
  39. Ил. XII, 239.
  40. Од. X. 190
  41. Ил. I, 423.
  42. Од. V, 282.
  43. Ил. III, 4.
  44. Одис. IV, 358.
  45. — IV, 81.
  46. Одис. III, 301.
  47. Одис. IV, 83.
  48. Одис. IV, 563.
  49. Одис. IV, 567.
  50. Одис. IV, 73.
  51. Иліад. XI, 20.
  52. Ил. XIII. 1.
  53. Иліад. II, 641.
  54. Иліад. VIII, 47.
  55. Иліад. II 536
  56. Иліад. VI. 289.
  57. Одис. IV, 615.
  58. Иліад. XXIII, 742.
  59. Les fragm. Lehrs. Par. 1840. № 32. — 2 Ibid. № 42.
  60. Ibid. XII, 105 и др.
  61. Ibid. 431.
  62. Одис. V, 308.
  63. Иліад. VIII, 488.
  64. Иліад. III, 363.
  65. Од. XII, 437.
  66. Ил. II, 214.
  67. — № 113.
  68. Ibid. № 104.
  69. Одис. X 137


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.