Призракъ подходилъ безмолвно, медленно и важно. При его приближеніи Скруджъ упалъ на колѣни. Что-то мрачное и таинственное разсѣивалъ призракъ вокругъ себя.
Голова, лицо, вся фигура его были закутаны въ черную мантію, и, если бы не оставшаяся на виду простертая впередъ рука, его трудно было бы отдѣлить отъ ночного мрака.
Когда призракъ поровнялся со Скруджемъ, Скруджъ замѣтилъ, что онъ былъ огромнаго роста, и таинственное присутствіе его наполнило душу Скруджа торжественнымъ ужасомъ. Призракъ былъ безмолвенъ и неподвиженъ.
— Я вижу духа будущаго Рождества?—спросилъ Скруджъ.
Призракъ не отвѣтилъ, но указалъ рукой впередъ.
— Ты покажешь мнѣ тѣни вещей, которыхъ еще нѣтъ, но которыя будутъ?—продолжалъ Скруджъ.—Да?
Казалось, духъ наклонилъ голову, ибо верхній край его мантіи на мгновеніе собрался въ складки. Это былъ единственный отвѣтъ, который получилъ Скруджъ. Онъ уже привыкъ къ общенію съ духами, но этотъ безмолвный образъ вселилъ въ него такой страхъ, что ноги его дрожали; онъ чувствовалъ, что едва держится на нихъ, что не въ состояніи слѣдовать за духомъ. Духъ помедлилъ мгновеніе, точно наблюдая за нимъ и давая ему время опомниться.
Но отъ этого Скруджу сдѣлалось еще хуже. Безотчетный, смутный страхъ охватилъ его при мысли, что изъ-подъ этого чернаго покрывала на него устремлены безплотныя очи, тогда какъ онъ, сколько ни старался напрягать свое зрѣніе, ничего не видалъ, кромѣ призрачной руки и безформенной черной массы.
— Духъ будущаго!—воскликнулъ Скруджъ.—Ты страшишь меня больше прежнихъ духовъ, видѣнныхъ мною. Но зная твое желаніе сдѣлать меня добрымъ, и надѣясь стать инымъ человѣкомъ, чѣмъ прежде, я готовъ съ благодарностью слѣдовать за тобою. Почему ты ничего не говоришь мнѣ?
Духъ попрежнему молчалъ. Его рука была направлена впередъ.
— Веди меня!—сказалъ Скруджъ.—Веди меня! Ночь убываетъ, а время дорого мнѣ—я знаю это. Веди меня, духъ!
Призракъ сталъ отдаляться отъ Скруджа точно такъ же, какъ и подходилъ къ нему. Въ тѣни его мантіи Скруджъ послѣдовалъ за нимъ и ему казалось, что она уносила его съ собой, а городъ какъ будто самъ надвигался и окружалъ ихъ.
Они очутились какъ разъ въ центрѣ города, на биржѣ, среди купцовъ, суетливо бѣгавшихъ взадъ и впередъ, звенѣвшихъ деньгами, толпившихся и разговаривавшихъ между собой, посматривавшихъ на часы, задумчиво игравшихъ золотыми брелоками часовъ,—словомъ, они очутились въ обстановкѣ, хорошо знакомой Скруджу.
Духъ остановился возлѣ небольшой кучки купцовъ. Замѣтивъ, что рука духа указывала на нее, Скруджъ подошелъ послушать разговоръ.
— Нѣтъ,—сказалъ крупный, толстый господинъ съ громаднымъ подбородкомъ.—Я объ этомъ совершенно ничего не знаю. Знаю только, то, что онъ умеръ.
— Когда же?—спросилъ другой.—Кажется, прошлой ночью?
— Что же случилось съ нимъ?—спросилъ третій, взявъ изъ объемистой табакерки большую щепотку табаку.—А я думалъ, что онъ никогда не умретъ.
— Богъ его знаетъ,—сказалъ первый, зѣвая.
— А что онъ сдѣлалъ съ деньгами?—спросилъ господинъ съ краснымъ лицомъ и висячимъ, трясущимся, какъ у индюка, наростомъ на концѣ носа.
— Я не слыхалъ,—сказалъ человѣкъ съ большимъ подбородкомъ и опять зѣвнулъ.—Но, можетъ быть, онъ завѣщалъ деньги своей гильдіи? Мнѣ онъ ихъ не оставилъ, я это прекрасно знаю.
Эта шутка вызвала общій смѣхъ.
— Вѣроятно, похороны будутъ очень скромныя,—сказалъ тотъ же самый господинъ.—Я не знаю никого, кто бы пошелъ его проводить до могилы. Честное слово! не пойти ли намъ, не дожидаясь приглашенія?
— Я, пожалуй, не прочь, но только въ томъ случаѣ, если будетъ завтракъ,—замѣтилъ господинъ съ наростомъ на носу.—Только тогда я приму участіе въ проводахъ, если меня угостятъ.
Снова раздался хохотъ.
— Чудесно! А я вотъ безкорыстнѣе васъ всѣхъ,—сказалъ первый господинъ,—я никогда не носилъ черныхъ перчатокъ и не ѣлъ похоронныхъ завтраковъ. Но все же я провожу его, если найдутся еще желающіе. Мнѣ теперь сдается,—не былъ ли я его близкимъ другомъ, ибо, встрѣчаясь съ нимъ, мы обыкновенно раскланивались и перекидывались нѣсколькими словами. Прощайте, господа! Счастливо оставаться!
Говорившіе и слушавшіе разбрелись и смѣшались съ другими группами. Скруджъ хорошо зналъ этихъ людей—и вопросительно взглянулъ на духа, ожидая объясненія того, что только что говорилось на биржѣ.
Но духъ уже двинулся далѣе, по улицѣ. Онъ указалъ пальцемъ на двухъ встрѣтившихся людей. Стараясь и здѣсь найти объясненіе толковъ на биржѣ, Скруджъ снова прислушался. Онъ зналъ и этихъ людей: то были очень богатые и знатные дѣловые люди. Скруджъ всегда дорожилъ ихъ мнѣніемъ, конечно, въ сферѣ чисто дѣловыхъ отношеній.
— Какъ поживаете?—сказалъ одинъ изъ нихъ.
— А вы какъ?—спросилъ другой.
— Хорошо,—сказалъ первый.—Старый хрычъ, такъ-таки допрыгался.
— Я слышалъ,—отвѣтилъ второй.—А холодно, не правда ли?
— По-зимнему, вѣдь Рождество! Вы не катаетесь на конькахъ?
— Нѣтъ. Нѣтъ, мнѣ не до того! Мнѣ и кромѣ этого есть о чемъ подумать! До свиданія!
Сначала Скруджъ удивился, почему духъ придавалъ такую важность столь пустымъ, повидимому, разговорамъ, но, чувствуя, что въ нихъ кроется какой-то особенный смыслъ, задумался. Трудно было допустить, что разговоръ шелъ о смерти его стараго компаньона Якова Марли, ибо то относилось къ области прошлаго; здѣсь же было царство духа будущаго. Онъ не могъ вспомнить никого изъ своихъ знакомыхъ, кто былъ бы связанъ непосредственно съ нимъ и къ кому онъ могъ бы отнести ихъ разговоръ. Но нисколько не сомнѣваясь, что, къ кому бы онъ ни относился, въ немъ скрывается тайный смыслъ, клонящійся къ его же собственному благу, онъ старался сохранить въ памяти каждое слово,—все, что видѣлъ и слышалъ. Онъ рѣшилъ тщательно наблюдать за своимъ двойникомъ, какъ только тотъ появится, надѣясь, что поведеніе его двойника послужитъ руководящей нитью къ разъясненію всѣхъ загадокъ.
Онъ оглядывался вокругъ себя, ища взорами своего двойника. Но въ томъ углу, гдѣ обычно стоялъ Скруджъ, былъ другой человѣкъ, часы же показывали какъ разъ то время, когда долженъ былъ быть тамъ Скруджъ. Притомъ въ толпѣ, которая стремительно входила въ ворота, онъ не замѣтилъ ни одного человѣка, похожаго на него самого. Однако, это мало удивило его, ибо, рѣшившись измѣнить образъ жизни, онъ свое отсутствіе здѣсь объяснялъ осуществленіемъ своихъ новыхъ плановъ.
Протянувъ впередъ руку, стоялъ сзади него спокойный мрачный призракъ. Очнувшись отъ сосредоточенной задумчивости, Скруджъ почувствовалъ, по повороту руки призрака, что его невидимые взоры были пристально устремлены на него. Скруджъ содрогнулся, точно отъ холода.
Покинувъ бойкое торговое мѣсто, они отправились въ смрадную часть города, куда Скруджъ никогда не проникалъ прежде, хотя и зналъ ея мѣстоположеніе и дурную славу, которой она пользовалась. Улицы были грязны и узки, лавки и дома жалки, люди полуодѣты, пьяны, безобразны, обуты въ стоптанную обувь. Закоулки, проходы въ ворота, мѣста подъ арками, словно помойные стоки, изрыгали зловоніе, грязь и толпы людей. Ото всего квартала такъ и вѣяло порокомъ, развратомъ и нищетой.
Въ глубинѣ этого гнуснаго вертепа находилась низкая, вросшая въ землю, съ покосившейся крышей и навѣсомъ, лавченка,—лавченка, въ которой скупали желѣзо, старое тряпье, бутылки, кости и всякій хламъ. Внутри ея, на полу, были навалены кучи ржавыхъ гвоздей, ключей, цѣпей, дверныхъ петель, пилъ, вѣсовъ, гирь и всякаго скарба. Мало охотниковъ нашлось бы узнать тѣ тайны, которыя скрывались здѣсь подъ грудами безобразнаго тряпья, подъ массами разлагающагося сала и костей. Среди всего этого, возлѣ печки, топившейся углемъ и сложенной изъ старыхъ кирпичей, сидѣлъ торговецъ—сѣдой, старый, семидесятилѣтній плутъ. Защитившись отъ холода грязной занавѣской, сшитой изъ разныхъ лохмотьевъ и висѣвшей на веревкѣ, онъ курилъ трубку, наслаждаясь мирнымъ уединеніемъ.
Скруджъ и духъ вошли въ лавку одновременно съ женщиной, тащившей тяжелый узелъ; почти слѣдомъ за ней и тоже съ узломъ въ лавку вошла другая женщина, а по пятамъ за ней вошелъ человѣкъ въ полинялой черной парѣ. Увидавъ и узнавъ другъ друга, они остолбенѣли. Затѣмъ, послѣ нѣсколькихъ мгновеній смущенія и удивленія, которымъ охваченъ былъ и самъ хозяинъ, державшій трубку въ рукѣ, всѣ разразились смѣхомъ.
— Позвольте поденщицѣ быть первой,—сказала прежде всѣхъ вошедшая женщина.—Прачка пусть будетъ второй, а слуга гробовщика—третьимъ. Каково, старикъ Джо! Нежданно-негаданно мы всѣ трое встрѣтились здѣсь.
— Мѣсто, какъ нельзя болѣе подходящее,—сказалъ старикъ Джо, вынимая трубку изо рта.—Но идемъ въ гостиную! Вы знаете, что вы тамъ съ давнихъ поръ свой человѣкъ, да и тѣ двое не чужіе. Подождите, я затворю дверь въ лавку. Ахъ, какъ она скрипитъ! Мнѣ кажется, что въ моей лавкѣ нѣтъ ни одного куска желѣза болѣе заржавленнаго, чѣмъ ея петли, и, я увѣренъ, что нѣтъ ни единой кости старѣе моихъ; ха, ха! Наша профессія и мы сами—мы стоимъ другъ друга. Но въ гостиную! Идемте же!
Гостиной называлось отдѣленіе за занавѣской, сшитой изъ тряпокъ. Старикъ сгребъ угли въ кучу старымъ желѣзнымъ прутомъ, бывшимъ когда-то частью перилъ лѣстницы и, оправивъ коптящую лампочку (была ночь) чубукомъ своей трубки, снова взялъ ее въ ротъ.
Въ то время, когда, онъ дѣлалъ это, говорившая до этого женщина бросила свой узелъ на полъ и развязно усѣлась на стулъ, положивъ руки на колѣни, нахально и вызывающе смотря на прочихъ.
— Ну, что изъ того? Что изъ того, миссъ Дильберъ!—сказала женщина.—Каждый человѣкъ имѣетъ право заботиться о самомъ себѣ. Онъ такъ и дѣлалъ всегда.
— Это совершенно вѣрно,—сказала прачка.—Но, кажется, никто не воспользовался этимъ правомъ въ большей степени, чѣмъ онъ.
— Ну, чего вы таращите глаза другъ на друга, точно другъ друга боитесь? Кто знаетъ объ этомъ? Кажется, намъ нѣтъ смысла строить другъ другу каверзы.
— Конечно,—сказали въ одинъ голосъ Дильберъ и слуга гробовщика.—Конечно!
— Ну, и отлично,—воскликнула женщина.—Довольно объ этомъ. Кому станетъ хуже отъ того, что мы кое-что взяли? Не мертвецу же!
— Разумѣется,—сказала Дильберъ, смѣясь.
— Если этотъ скаредъ хотѣлъ сохранить всѣ эти вещички послѣ смерти,—продолжала женщина,—то почему при жизни онъ никому не дѣлалъ добра: вѣдь если бы онъ былъ подобрѣе, навѣрное нашелся бы кто-нибудь, кто приглядѣлъ бы за нимъ при кончинѣ, не оставилъ бы его одинокимъ при послѣднемъ издыханіи.
— Нѣтъ словъ справедливѣе этихъ!—сказала Дильберъ.—Вотъ и наказаніе ему.
— Было бы даже лучше, если бы оно было потяжелѣе!—отвѣтила женщина.—Оно и было бы таковымъ, повѣрьте мнѣ, если бы только я могла забрать еще что-нибудь. Развяжите узелъ, старикъ Джо и назначьте цѣну за вещи. Говорите на чистоту. Я не боюсь того, что вы развяжите мой узелъ первымъ, а они увидятъ содержимое его. Кажется, мы довольно хорошо знаемъ занятія другъ друга еще и до встрѣчи здѣсь. Въ этомъ нѣтъ грѣха. Развязывайте узелъ, Джо.
Но деликатность ея сотоварищей не позволила этого, и человѣкъ въ черной слинявшей парѣ отважился первымъ показать награбленную добычу: ея было немного. Одна или двѣ печати, серебряный карандашъ, пара запонокъ и дешевенькая булавка для галстука—вотъ и все! Старикъ Джо разсматривалъ и оцѣнивалъ каждую вещь въ отдѣльности, мѣломъ записывая на стѣнѣ сумму, которую разсчитывалъ дать за каждую вещь.
Кончивъ дѣло, онъ подвелъ итогъ.
— Вотъ!—сказалъ Джо.—Я не прибавлю и шести пенсовъ, даже если бъ меня живьемъ сварили въ кипяткѣ. Теперь чья очередь?
Слѣдующей была мистрисъ Дильберъ. У нея было нѣсколько простынь, полотенецъ, немного носильнаго платья, одна или двѣ старомодныхъ чайныхъ серебряныхъ ложки, сахарные щипцы и нѣсколько сапогъ.
Ея счетъ записывался на стѣнѣ тѣмъ же порядкомъ.
— Женщинамъ я даю всегда очень дорого. Это моя слабость, и она въ конецъ разоритъ меня,—сказалъ старикъ Джо.—Вотъ вашъ счетъ. Если вы будете настаивать на прибавкѣ даже въ одинъ пенни, я раскаюсь въ своей щедрости и вычту полкроны.
— А теперь развяжите мой узелъ, Джо,—сказала первая женщина.
Чтобы развязать его, Джо для большаго удобства опустился на колѣни и, развязавъ множество узловъ, вытащилъ большой тяжелый свертокъ какой-то темной матеріи.
— Что это?—спросилъ Джо.—Постельныя занавѣски?
— Да,—отвѣтила женщина со смѣхомъ, наклоняясь.—Постельныя занавѣски!
— Неужели ты хочешь сказать, что ты сняла ихъ вмѣстѣ съ кольцами, когда онъ еще лежалъ на кровати?—спросилъ Джо.
— Разумѣется,—отвѣтила женщина.—А почему бы мнѣ и не снять ихъ?
— Тебѣ на роду написано быть богатой,—сказалъ Джо,—и ты, навѣрное, добьешься этого.
— Разъ представляется случай что-нибудь взять, да еще у такого человѣка, я стѣсняться не стану!—возразила женщина хладнокровно.—Не капните масломъ на одѣяло.
— Развѣ это его одѣяло?—спросилъ Джо.
— А чье же еще, вы думаете?—отвѣтила женщина.—Небось, не простудится и безъ одѣяла.
— Надѣюсь, онъ умеръ не отъ какой-либо заразной болѣзни?—спросилъ старикъ Джо, оставляя работу и смотря на нее.
— Не безпокойтесь,—возразила женщина.—Не такое ужъ удовольствіе доставляло мнѣ его общество, не стала бы я изъ-за этаго хлама долго возиться съ нимъ, если бы онъ дѣйствительно умеръ отъ такой болѣзни. Разглядывайте сколько угодно, не найдете ни одной дыры, ни одного потертаго мѣста. Это—самая лучшая и самая тонкая изъ всѣхъ его рубашекъ. Не будь меня, она такъ бы и пропала зря!
— Что вы этимъ хотите сказать? Почему пропала бы?—спросилъ старикъ Джо.
— Навѣрное, ее надѣли бы на него и похоронили бы въ ней,—отвѣчала женщина со смѣхомъ.—Да и нашелся было такой дуракъ, который сдѣлалъ это, но я снова сняла ее. Если и коленкоръ не хорошъ для этой цѣли, то на что же послѣ этого онъ годенъ! Коленкоръ очень идетъ къ покойнику, и, авось, онъ не станетъ хуже въ коленкорѣ, чѣмъ въ этой рубашкѣ.
Скруджъ съ ужасомъ слушалъ этотъ разговоръ. Когда всѣ грабители собрались вокругъ своей добычи при тускломъ свѣтѣ лампочки старика, онъ съ омерзеніемъ и отвращеніемъ смотрѣлъ на нихъ, онъ не чувствовалъ бы себя лучше, даже если бы сами демоны торговали его трупомъ.
— Ха, ха!—смѣялась та же женщина, когда старый Джо выложилъ фланелевый мѣшокъ съ деньгами и сталъ считать, сколько приходится каждому.—Вотъ и развязка! Всю жизнь онъ скряжничалъ, словно для того, чтобы послѣ своей смерти дать намъ поживиться. Ха, ха, ха!
— Духъ,—сказалъ Скруджъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.—Я вижу, вижу. Участь того несчастнаго можетъ быть и моей. Мнѣ не избѣжать ея! Но, Боже милосердный! Что это?
Онъ отшатнулся въ ужасѣ, ибо сцена измѣнилась, и онъ очутился возлѣ голой, незанавѣшенной постели, на которой, подъ изорваннымъ одѣяломъ, лежало что-то, говорившее своимъ молчаніемъ больше, чѣмъ словами.
Комната была настолько темна, что ее почти невозможно было разсмотрѣть, хотя Скруджъ, повинуясь какому-то тайному влеченію, внимательно разглядывалъ окружающее, стараясь опредѣлить, что это за комната. Блѣдный свѣтъ, проникавшій снаружи, падалъ прямо на кровать, на которой лежалъ забытый, ограбленный, безпризорный и неоплаканный трупъ.
Скруджъ смотрѣлъ на духа. Его неподвижная рука указывала на голову. Покровъ былъ накинутъ такъ небрежно, что достаточно было легкаго прикосновенія, чтобы онъ спалъ съ лица. Скруджъ подумалъ о томъ, какъ легко это сдѣлать, томился желаніемъ сдѣлать это, но не имѣлъ силы откинуть покрывала, равно какъ и удалить призракъ, стоявшій рядомъ съ нимъ.
О, смерть, суровая, ледяная, ужасная, воздвигни здѣсь свой алтарь и облеки его такимъ ужасомъ, какимъ только можешь, ибо здѣсь твое царство! Но по твоей волѣ не спадетъ и единый волосъ съ головы человѣка, заслужившаго любовь и почетъ. Ты не въ силахъ, ради страшныхъ цѣлей своихъ, внушить отвращеніе къ чертамъ лица его, хотя рука его тяжела и падаетъ, когда ее оставляютъ, хотя прекратилось біеніе сердца его и замеръ пульсъ; эта рука была вѣрна, честна, открыта; это сердце было правдиво, тепло и нѣжно, этотъ пульсъ бился по-человѣчески. Рази, убивай! Ты увидишь, какъ изъ ранъ прольется кровь его добрыхъ дѣлъ и возраститъ въ мірѣ жизнь вѣчную!
Никто не сказалъ Скруджу этихъ словъ, но онъ слышалъ ихъ, когда смотрѣлъ на кровать. Онъ думалъ о томъ, каковы были бы первыя мысли этого человѣка, если бы онъ всталъ теперь. Алчность, страсть къ наживѣ, притѣсненіе ближняго? Поистинѣ, къ великолѣпному концу они привели его!
Онъ лежалъ въ темномъ, пустомъ домѣ, всѣми покинутый, не было ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, которые сказали бы: онъ былъ добръ къ намъ, и мы заплатимъ ему тѣмъ же. Кошка царапалась въ дверь, а подъ каменнымъ поломъ, подъ каминомъ что-то грызли крысы. Почему онѣ старались проникнуть въ комнату покойника, почему онѣ были такъ неугомонны и безпокойны,—объ этомъ Скруджъ боялся и думать.
— Духъ,—сказалъ онъ,—здѣсь страшно.—Повѣрь, оставивъ это мѣсто, я не забуду твоего урока. Уйдемъ отсюда!
Но духъ указалъ на голову трупа.
— Понимаю тебя и сдѣлалъ бы это,—сказалъ Скруджъ,—но не могу. Не имѣю силы, духъ, не имѣю.
И снова ему показалось, что призракъ смотритъ на него.
— Есть ли хоть одинъ человѣкъ въ городѣ, который сожалѣетъ о кончинѣ этого несчастнаго?—спросилъ Скруджъ, изнемогая.—Покажи мнѣ такого, духъ.
Призракъ раскинулъ передъ нимъ на мгновеніе черную мантію, подобно крылу, и, открывъ ее, показалъ комнату при дневномъ свѣтѣ,—комнату, гдѣ была мать съ дѣтьми. Она тревожно ожидала кого-то, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ и вздрагивая при малѣйшемъ звукѣ, смотря то въ окно, то на часы. Несмотря на всѣ усилія, она не могла приняться за иглу и едва переносила голоса играющихъ дѣтей.
Наконецъ, услышавъ давно ожидаемый стукъ, она поспѣшно подошла къ двери и встрѣтила своего мужа. Это былъ еще молодой человѣкъ, но лицо его уже носило отпечатокъ утомленія, заботъ и горя. Выраженіе его лица свѣтилось какою-то радостью, которой онъ, повидимому, стыдился, которую онъ старался подавить.
Онъ сѣлъ за обѣдъ, подогрѣвавшійся для него, и когда она, послѣ долгаго молчанія, нѣжно спросила, какія новости, онъ, казалось, затруднился, что отвѣтить.
— Хорошія или дурныя?—спросила она, желая вывести его изъ этого затрудненія.
— Дурныя,—отвѣтилъ онъ.
— Мы разорены въ конецъ?
— Нѣтъ, еще осталась надежда, Каролина.
— Если онъ смилостивится,—сказала пораженная женщина,—то, конечно, еще не все пропало, если бы случилось такое чудо, осталась бы нѣкоторая надежда.
— Ему уже теперь не до того: онъ, умеръ,—сказалъ ея мужъ.
Судя по выраженію лица, Каролина была кроткимъ, терпѣливымъ существомъ—и все-таки она не могла скрыть своей радости при этомъ извѣстіи. Но въ слѣдующее мгновеніе она уже раскаялась, подавивъ голосъ сердца.
— Значитъ, это правда,—то, что вчера вечеромъ сказала мнѣ эта полупьяная женщина,—я о ней уже разсказывала тебѣ,—когда я хотѣла повидаться съ нимъ и попросить отсрочки на недѣлю. Значитъ, это была не простая отговорка, не желаніе отдѣлаться отъ меня, но совершеннѣйшая правда. Онъ былъ не только боленъ, онъ лежалъ при смерти. Къ кому же перейдетъ нашъ долгъ?
— Я не знаю. Я думаю, мы еще успѣемъ приготовить деньги къ сроку. Едва ли его преемникъ окажется столь же безжалостнымъ кредиторомъ. Мы можемъ спокойно спать, Каролина.
Да. Какъ ни старались они скрыть своихъ чувствъ, они все-таки испытывали облегченіе. Лица притихшихъ, собравшихся въ кучку послушать непонятный для нихъ разговоръ дѣтей повеселѣли. Смерть этого человѣка осѣнила счастьемъ этотъ домъ. Единственное чувство, вызванное этой смертью, было чувство радости.
— Если ты хочешь, чтобы эта мрачная комната изгладилась изъ моей памяти,—сказалъ Скруджъ,—покажи мнѣ, духъ, такого человѣка, который сожалѣлъ бы о смерти покойника.
Духъ повелъ его по разнымъ знакомымъ ему улицамъ. Проходя по нимъ, Скруджъ всматривался во все, стараясь найти своего двойника, но нигдѣ не видѣлъ его. Они вошли въ домъ бѣдняка Крэтчита, гдѣ они уже однажды были. Мать и дѣти сидѣли вокругъ огня. Было тихо.
Очень тихо. Маленькіе шалуны Крэтчиты сидѣли въ углу тихо и неподвижно, точно статуэтки, глядя на Петра, державшаго передъ собою книгу. Мать и дочери, занятыя шитьемъ, тоже были какъ-то особенно тихи.
«И онъ взялъ ребенка и поставилъ его посреди нихъ».
Гдѣ слышалъ Скруджъ эти слова? Не приснились же они ему? Навѣрное, мальчикъ прочелъ ихъ, когда они переступили порогъ. Почему же онъ не продолжаетъ?
Мать положила работу на столъ и подняла руки къ лицу.
— Этотъ цвѣтъ раздражаетъ мои глаза,—сказала она.—Ахъ, бѣдный, маленькій Тимъ! Теперь лучше,—сказала жена Крэтчита.—Я хуже вижу при свѣтѣ свѣчей. Мнѣ очень не хочется, чтобы вашъ отецъ, придя домой, замѣтилъ, что глаза мои такъ утомлены.
— Давно бы пора ему придти,—отвѣтилъ Петръ, закрывая книгу.—Мнѣ кажется, что нѣсколько послѣднихъ вечеровъ онъ ходитъ медленнѣе, чѣмъ обыкновенно.
Снова воцарилось молчаніе. Наконецъ, жена Крэтчита сказала твердымъ веселымъ голосомъ, который вдругъ оборвался.
— Я знаю, что онъ… Помню, бывало, и съ Тайни-Тимомъ на плечѣ онъ ходилъ быстро.
— И я помню это,—воскликнулъ Петръ.
— И я,—отозвался другой.—Всѣ видѣли это.
— Но онъ былъ очень легокъ,—начала она снова, усердно занимаясь работой,—и отецъ такъ любилъ его, что для него не составляло труда носить его. А вотъ и онъ!
И она поспѣшила навстрѣчу маленькому Бобу, закутанному въ свой неизмѣнный шарфъ.
Приготовленный къ его возвращенію чай подогрѣвался у камина, и всѣ старались прислуживать Бобу, кто чѣмъ могъ. Затѣмъ два маленькихъ Крэтчита взобрались къ нему на колѣни, и, каждый изъ нихъ приложилъ маленькую щечку къ его щекѣ, какъ бы говоря: не огорчайся, папа! Бобъ былъ очень веселъ и радостно болталъ со всѣми. Увидѣвъ на столѣ работу, онъ похвалилъ мистриссъ Крэтчитъ и дѣвочекъ за усердіе и быстроту; они, навѣрное, кончатъ ее раньше воскресенія.
— Воскресенія! Ты уже былъ тамъ сегодня, Робертъ?—сказала мистриссъ Крэтчитъ.
— Да, дорогая,—отозвался Бобъ.—Жаль что ты не могла пойти туда, у тебя отлегло бы на сердцѣ при видѣ зеленой травы, которой заросло то мѣсто. Да ты еще увидишь его. Я обѣщалъ приходить туда каждое воскресеніе. Мой бѣдный мальчикъ, мое бѣдное дитя!
Онъ не въ силахъ былъ удержать рыданій. Можетъ быть, онъ и удержалъ бы ихъ, да ужъ слишкомъ любили они другъ друга!
Выйдя изъ комнаты, онъ поднялся по лѣстницѣ наверхъ, въ комнату, украшенную по-праздничному. Возлѣ постели ребенка стоялъ стулъ и были замѣтны слѣды недавняго пребыванія людей. Немного успокоившись, Бобъ сѣлъ на стулъ и поцѣловалъ маленькое личико. Онъ примирился съ тѣмъ, что случилось, и пошелъ внизъ успокоенный.
Всѣ придвинулись къ камину, и потекла бесѣда. Дѣвочки и мать продолжали работать. Бобъ разсказывалъ о чрезвычайной добротѣ племянника Скруджа, котораго онъ видѣлъ только одинъ разъ. «Да, только разъ, и однако, встрѣтивъ меня послѣ этого на улицѣ,—говорилъ Бобъ,—и замѣтивъ, что я разстроенъ, онъ тотчасъ же освѣдомился, что такое со мной случилось, что такъ огорчило меня. И я,—сказалъ Бобъ,—я все разсказалъ ему, ибо это необыкновенно славный человѣкъ. «Я очень сожалѣю объ этомъ, мистеръ Крэтчитъ,—сказалъ онъ,—и душевно сочувствую горю вашей доброй супруги». Впрочемъ, я удивляюсь, откуда онъ знаетъ все это?
— Что, мой дорогой?
— Что ты добрая, прекрасная жена!
— Всякій знаетъ это,—сказалъ Петръ.
— Ты сказалъ хорошо, мой мальчикъ,—воскликнулъ Бобъ.—Надѣюсь, это сущая правда. «Сердечно сочувствую вашей доброй женѣ. Если я могу быть чѣмъ-нибудь полезенъ вамъ,—сказалъ онъ,—то вотъ мой адресъ. Пожалуйста, навѣстите меня!» Это восхитительно, и прежде всего не потому, что онъ можетъ принести намъ какую-либо пользу, восхитительна прежде всего его любезность: онъ какъ будто зналъ нашего Тима и раздѣлялъ наши чувства.
— Онъ, вѣроятно, очень добръ,—сказала мистриссъ Крэтчитъ.
— Ты еще болѣе убѣдилась бы въ этомъ, дорогая,—отвѣтилъ Бобъ,—если бы видѣла его и поговорила съ нимъ. Меня, замѣть, нисколько не удивитъ, если онъ дастъ Петру лучшее мѣсто.
— Слышишь, Петръ?—сказала мистриссъ Крэтчитъ.
— А потомъ Петръ найдетъ себѣ невѣсту,—воскликнула одна изъ дѣвочекъ.—И обзаведется своимъ домкомъ.
— Отстань,—отвѣтилъ Петръ, улыбаясь.
— Это все еще въ будущемъ,—сказалъ Бобъ,—для этого еще довольно времени. Но когда бы мы ни разстались другъ съ другомъ, я вѣрю, что ни одинъ изъ насъ не забудетъ бѣднаго Тима. Не правда ли?
— Никогда, отецъ,—вскричали всѣ.
— Я знаю,—сказалъ Бобъ,—знаю, дорогіе мои, что когда мы вспомнимъ, какъ кротокъ и терпѣливъ онъ былъ, будучи еще совсѣмъ маленькимъ, мы не будемъ ссориться въ память о немъ, не забудемъ бѣднаго Тима.
— Никогда, отецъ, никогда,—снова закричали всѣ.
— Я очень счастливъ,—сказалъ маленькій Бобъ,—я очень счастливъ.
Мистриссъ Крэтчить, дочери и два маленькихъ Крэтчита поцѣловали его, а Петръ пожалъ ему руку.
— Духъ,—сказалъ Скруджъ,—мы должны скоро разстаться—я знаю это.—Но я не знаю, какъ это будетъ? Скажи мнѣ, кто тотъ покойникъ?
Духъ будущаго Рождества снова повелъ его впередъ, какъ велъ и прежде, хотя, казалось, время измѣнилось: дѣйствительно, въ видѣніяхъ уже не было никакой послѣдовательности, кромѣ того, что всѣ они были въ будущемъ. Они были среди дѣловыхъ людей, но тамъ Скруджъ не видѣлъ своего двойника. Духъ упорно, не останавливаясь, шелъ впередъ, точно преслѣдуя какую-то цѣль, пока, Скруджъ не попросилъ его остановиться хотя на одно мгновеніе.
— Дворъ, по которому мы мчимся такъ быстро, былъ мѣстомъ, гдѣ я долгое время работалъ,—сказалъ Скруджъ.—Я вижу домъ. Позволь мнѣ посмотрѣть, что станетъ со мной въ будущемъ.
Духъ остановился, но рука его была простерта въ другую сторону.
— Вѣдь вотъ домъ,—воскликнулъ Скруджъ.—Почему же ты показываешь не на него?
Но рука духа оставалась неподвижна.
Скруджъ быстро подошелъ къ окну своей конторы и заглянулъ въ нее. Сама комната, ея обстановка были тѣ же, что и прежде, но сидѣвшій на стулѣ человѣкъ былъ не онъ. Однако призракъ неизмѣнно указывалъ въ томъ же направленіи.
Скруджъ снова обернулся къ нему, не понимая, куда и зачѣмъ ведутъ его, но покорился и слѣдовалъ за духомъ до тѣхъ поръ, пока они не достигли желѣзныхъ воротъ.
Кладбище. Здѣсь подъ плитой лежалъ тотъ несчастный, имя котораго предстояло узнать Скруджу. Это было мѣсто, достойное его. Оно было окружено домами, заросло сорной травой и другой растительностью—не жизни, а смерти, пресыщенной трупными соками. Да, поистинѣ достойное мѣсто!
Духъ стоялъ посреди могилъ и указывалъ на одну изъ нихъ.
Съ дрожью во всемъ тѣлѣ Скруджъ приблизился къ ней. Призракъ оставался тѣмъ же, но Скруджъ теперь боялся его, видя что-то новое во всей его величественной фигурѣ.
— Прежде чѣмъ я подойду къ этому камню, на который ты указываешь,—сказалъ Скруджъ,—отвѣть мнѣ на одинъ вопросъ. Это тѣни будущихъ вещей или же тѣни вещей, которыя могутъ быть?
Духъ указалъ на могилу, возлѣ которой стоялъ Скруджъ.
— Пути жизней человѣческихъ предопредѣляютъ и конецъ ихъ,—сказалъ Скруджъ.—Но вѣдь если пути измѣнятся, то измѣнится и конецъ. Скажи, согласуется ли это съ тѣмъ, что ты показываешь?
Духъ былъ попрежнему недвижимъ.
Скруджъ, дрожа, подползъ къ могилѣ, слѣдуя указанію пальца духа и прочиталъ на камнѣ заброшенной могилы свое имя:
«Эбензаръ Скруджъ».
— Но неужели человѣкъ, лежавшій на кровати,—я?—воскликнулъ Скруджъ, стоя на колѣняхъ.
Палецъ поперемѣнно указывалъ то на него, то на могилу.
— Нѣтъ, духъ, нѣтъ!
Палецъ указывалъ въ томъ же направленіи.
— Духъ,—воскликнулъ Скруджъ, крѣпко хватаясь за одежду духа,—выслушай меня. Я уже не тотъ, какимъ былъ. Я не хочу быть такимъ, какимъ былъ до общенія съ тобою! Зачѣмъ ты показываешь все это, разъ нѣтъ для меня никакой надежды на новую жизнь?
Казалось, рука дрогнула—въ первый разъ.
— Добрый духъ,—продолжалъ Скруджъ, стоя передъ нимъ на колѣняхъ.—Ты жалѣешь меня. Не лишай же меня вѣры въ то, что я еще могу, исправившись, измѣнить тѣни, которыя ты показалъ мнѣ!
Благостная рука снова дрогнула.
— Всѣмъ сердцемъ моимъ я буду чтить Рождество, и воспоминаніе о немъ буду хранить въ сердцѣ круглый годъ! Я буду жить прошлымъ, настоящимъ и будущимъ! Воспоминаніе о духахъ будетъ всегда живо во мнѣ, я не забуду ихъ спасительныхъ уроковъ. О, скажи мнѣ, что я еще могу стереть начертанное на этомъ камнѣ!
Въ отчаяніи Скруджъ схватилъ руку призрака. Тотъ старался высвободить ее, но Скруджъ держалъ ее настойчиво, крѣпко. Но духъ оттолкнулъ его отъ себя. Простирая руки въ послѣдней мольбѣ, Скруджъ вдругъ замѣтилъ какую-то перемѣну въ одѣяніи духа. Духъ сократился, съежился,—и Скруджъ увидѣлъ столбикъ своей кровати.
