Командующий отдельным кавказским корпусом, Михаил Тариелович Лорис-Меликов, родился в 1825 году. Родители его — грузинские дворяне. Воспитание получил в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Свою службу он начал в Гродненском гусарском полку, куда поступил офицером лейб-гвардии в 1843 году; но здесь он прослужил недолго и в 1847 году, получив чин поручика, переселился на Кавказ, где состоял для особых поручений при генерал-адъютанте князе Воронцове, бывшем главнокомандующем Кавказским корпусом. Молодой гвардейский гусар вскоре обратил на себя внимание князя Воронцова, который, оценив его недюжинные военные способности, удерживал постоянно на Кавказе. В этом крае прошла большая часть служебной деятельности Михаила Тариеловича, заявившего себя в многочисленных походах и сражениях с горцами храбрым и неустрашимым офицером. Он побывал в ста восьмидесяти делах с неприятелем, но никогда не был ни ранен, ни контужен.
В первый же год своего пребывания на Кавказе он неоднократно отличался в Малой Чечне, за что и получил чин штаб-ротмистра. В 1848 году за храбрость, оказанную молодым Лорис-Меликовым при взятии штурмом сильно укреплённого аула Гергебиля, он был произведён в гвардии ротмистры. В следующие два года продолжал участвовать в постоянных походах против горцев и особенно отличался в 1851 году в деле 15 сентября; в этот день Михаил Тариелович с
Начальник кавказского корпуса действующей армии генерал-адъютант
М. Т. ЛОРИС-МЕЛИКОВ
(Рисов. П. Ф. Борель, грав. Ю. Барановский) незначительным отрядом отразил весьма многочисленного неприятеля; это блестящее дело доставило молодому герою большую популярность на Кавказе: его имя произносилось русскими с гордостью, а для горцев оно стало грозным… 17 февраля 1853 года ему удалось совершенно рассеять скопища Шамиля и разорить до основания несколько мятежных аулов. В том же году он отличился у Карчаха (на турецкой границе) в жарком деле казаков с многочисленною турецкою конницей, обращённой в бегство, а также в деле возле Баяндурского моста, где, имея под командою только тридцать человек казаков, он уничтожил сильный отряд турецкой кавалерии; за это он получил чин полковника. В мае 1855 года Михаил Тариелович вступил в пределы Турции, где разбил неприятеля близ крепостей Александрополя и Карса. В деле 20 декабря того же года он с тремястами казаками истребил большую шайку горцев, почти не потеряв ни одного человека; за этот подвиг он был награждён золотою саблей, с надписью «За храбрость», а самоё дело получило название «молодецкого дела полковника Лорис-Меликова». В 1856 году он был произведён в генерал-майоры, а в 1863 году — в генерал-лейтенанты; в 1865 году получил звание генерал-адъютанта, а в 1875 году — чин полного генерала. Герой стольких славных дел, Михаил Тариелович отличался ещё в 1858 и 1859 годах и удостоился за это монаршего благоволения. Он имеет несколько орденов, полученных преимущественно за военные отличия, а именно: Святой Анны 4-й степени; Святой Анны 3-й степени с бантом; Святого Владимира 4-й степени с бантом; Святого Станислава 1-й степени, Святой Анны 1-й степени; Святого Владимира 2-й степени; Белого орла; Святого Александра Невского; алмазные знаки к этому ордену. Кроме того, он имеет турецкий орден Меджидье 2-й степени.
В настоящую войну генерал Лорис-Меликов покрыл себя славою величайшего полководца. Начав удачно с своим отрядом военную кампанию, и вынужденный потом на некоторое время приостановить наступательные действия, он в знаменитом сражении 3 октября разбил армию Мухтара-паши наголову, а затем столь же блистательно взял штурмом первоклассную турецкую крепость Карс. Эти два славные дела составляют последний период нынешней войны на Кавказе, период окончательного разгрома и уничтожения турецких войск в Малой Азии.
Перед делом 3 октября происходил трёхдневный бой в течение 21-го, 22-го и 23 сентября при Авлиаре; последствием этого боя было оставление турками укреплённой позиции Кизил-тапы. Но ещё раньше, чем турки сознали необходимость оставить Кизил-тапу, у нас решено было продолжать начатое, и 27 числа генерал Лазарев двинулся с отрядом из пехоты, кавалерии и с орудиями в обход турецкой армии через Кочиран—Дигур и Базарджик, причём ему было поручено занять Огурлук и близлежащую коническую гору; затем, в момент общего наступления, генерал Лазарев должен был взять приступом плоскогорье Визинкева и отрезать туркам отступление к Карсу. Гора Малая Ягна была оставлена на этот раз в стороне и между главной квартирой и отрядом генерала Лазарева провели телеграфную линию, которая охранялась рядом казацких пикетов от турецких крестьян. Мухтар-паша, по единогласным показаниям взятых в плен турецких офицеров, тотчас же был уведомлен своими многочисленными шпионами об обходном движении генерала Лазарева и послал ему навстречу ферика Решид-пашу с пятнадцатью батальонами. 2 октября утром генерал Лазарев донёс, что он стоит в тылу армии Мухтара, и тогда в нашей главной квартире было решено начать наступление. На другой день, 3 октября, генерал Гейман двинулся в шесть часов утра из села Хаджи Келикиой к Авлиару с кавказской дивизией, причём впереди шла бригада генерала фон Шака.
Вокруг плоской вершины Авлиара, представляющего каменистую и обнажённую гору, турки устроили укрепления, состоявшие из ложементов в пятнадцать футов ширины и три фута глубины. Вынутая земля образовала бруствер, но последний имел недостаточную толщину, и потому его могли пронизывать гранаты наших орудий; кроме того, он мешал туркам стрелять вниз. Турецкие войска поддерживались огнём одной крупповской батареи. Наши орудия приблизились на 1 800—2 000 шагов к неприятельским ложементам и стали стрелять по ним исключительно шрапнелями; застрельщики отогнали турок после упорного боя на вершину Авлиара, а их три штурмовые колонны выстроились при подножии высоты в местности, прикрытой крутизной склона от турецкого огня.
Между тем наши батареи продолжали свой убийственный огонь и через пять-шесть часов ложементы турок были переполнены убитыми. Мухтар наблюдал за ходом сражения с другой укреплённой высоты, лежащей вблизи Авлиара. Вместо того, чтобы отказаться от Аладжинской позиции и сосредоточить свои войска при Визинкеве, он послал на выручку Авлиара один находившийся у него под рукой полк. Турки спустились с бывшей ещё в их власти высоты к ручью Матаре, протекающему вокруг Аладжи, выслали густую цепь застрельщиков и, поддерживаемые несколькими полевыми орудиями, беспокоили непродолжительное время наш отряд с тыла; но у генерала Геймана было достаточно сил, чтобы отразить эту слабую диверсию; он развернул несколько батальонов — и турки были отброшены.
В это время, около одного часу пополудни, три штурмовые колонны двинулись вперёд и мужественно стали взбираться под начальством генерала фон Шака на крутой склон Авлиара. Гренадеры, которым наскучила бесполезная перестрелка, почувствовали себя теперь в своей стихии и непрерывно стреляли в турок, поднимались всё выше и выше, поддерживаемые при этом убийственным огнём русских батарей. Сначала турки отвечали на выстрелы; но когда число их противников стало всё более и более увеличиваться, они потеряли мужество и обратились в бегство. Тогда, словно по мановению волшебного жезла, огонь прекратился, раздалось громкое «ура», и через пять минут густые колонны наших войск заняли вершину Авлиара. Мухтар, заметив это, окончательно потерял голову и поспешно бежал со своей свитой к Карсу. Генерал Гейман тотчас начал преследование. Часть его войск двинулась вслед за турками к горе Орлок через ровную, расширяющуюся в этом месте долину ручья Магара; главные же силы обратились вправо, к укреплённому плоскогорью, лежащему вблизи Визенкева, и взяли его при первом приступе среди жестокого ружейного и артиллерийского огня.
Между тем генерал Лазарев напал на Визинкев и тоже завладел им. После этого турки бросились бежать врассыпную, теснимые с одной стороны генералом Гейманом, а с другой — генералом Лазаревым. Кто из турок догадался заблаговременно последовать примеру Мухтара, тот спасся в Карс, остальные же были либо убиты, либо взяты в плен.
В то время как бой при Визинкеве был решён и главные турецкие силы уничтожены, правое крыло Мухтара стояло ещё нетронутым на горе Аладжа. Между ним и противостоящими войсками нашими поддерживался в течение целого дня слабый артиллерийский огонь, который однако, вследствие отдалённости расстояния, причинил весьма мало вреда обеим сторонам. В два же часа пополудни, когда Авлиар был взят, генерал Шереметев получил приказание напасть на Аладжу. Турки, сильно упавшие духом, защищались ещё несколько часов с помощью ружейного и артиллерийского огня; но наши гнали их всё выше и выше и брали один горный уступ за другим. Когда отчаянная попытка турок спасти свой лагерь не удалась, то они переваливали за вершину на другую сторону горы. Между тем наступила ночь, поднялся холодный ветер, и разбитые батальоны, истомлённые, голодные, продрогшие от холода, пытались пробиться к Орловским высотам. Наши войска и с этой стороны встретили их выстрелами, так что турки, утратив всякую надежду на спасение, остановились и послали парламентёра к великому князю Михаилу Николаевичу. Туркам был вскоре привезён ответ от главнокомандующего, в котором требовалось, чтобы они немедленно положили оружие. По приказанию своих полковников турки составили ружья в козлы и охрана последних была поручена одному стрелковому батальону. Всего взято было в плен: семь пашей и сто высших офицеров, тридцать шесть орудий, тридцать два батальона, четыре артиллерийских бригады и огромное количество военного имущества, состоящего из артиллерийских припасов, провианта и прочего. Взято также два турецких знамени и много значков.
Не прошло и месяца после разгрома армии Мухтара-паши, как наши храбрые войска, руководимые генералом М. Т. Лорис-Меликовым, взяли штурмом крепость Карс. Корреспондент «Русского мира», господин Трофимов, таким образом описывает это славное дело.
После поражения армии Мухтара-паши 3 октября никто у нас уже не сомневался, что Карс будет наш. Многие даже сетовали, зачем мы не пошли на штурм тотчас после разгрома турецких войск. Общее желание вскоре сбылось, так как решено было наконец взять крепость штурмом. Сначала штурм предполагался в ночь с 1-го на 2 ноября. Но, как нарочно, несколько дней лил дождь и шёл снег, таявший весьма скоро. Грязь развело такую, что положительно не было никакой возможности взбираться на какую-нибудь покатость; а ведь спуски рвов и скаты валов турецких укреплений, конечно, подновлены и, значит, весьма круты. Штурм отложили поэтому до утра 2-го числа, потом отложили ещё раз, к большому горю солдат, выступивших уже из лагерей на сборные пункты и не спавших почти всю ночь.
Через два дня приударил порядочный-таки морозец и заковал всю грязь, на следующий день ещё сильнее. Значит, в сутки не оттает. Окончательно штурм назначен был поэтому в ночь с 5-го на 6 ноября.
Первоначальная диспозиция заключалась в следующем. Главная атака ведётся на нижние форты: Сувари, Канлы, Хафиз; здесь наши войска действуют под непосредственным руководством генерал-лейтенанта Лазарева; с востока на Араб-табию и Карадах ведётся демонстрация колонною генерал-лейтенанта Шатилова со стороны Мацры; с запада же и с севера, где построены: Токмас, Тик-тенеси, Лаз-тенеси, Блюм-табия, Инглиз-табия, Вели-паша и Мухлис, — демонстрирует колонна генерал-лейтенанта Роопа. В случае успеха штурма всех трёх нижних фортов, колонны Шатилова и Роопа переходят от демонстрации к настоящей атаке и стараются овладеть Арабом, Карадагом и Лаз-тенеси.
На каждый из нижних фортов было назначено по пять батальонов и столько же назначено в общий резерв.
На Сувари шли: три батальона перновцев, 1-й стрелковый батальон и батальон севастопольцев, под начальством графа Граббе.
На Канлы назначались: три батальона севастопольцев и два имеретинских, под начальством полковника Вождакина.
На Хафиз посылались: два батальона кутаисцев и по батальону владикавказцев и имеретинцев, под начальством полковника Фадеева.
За этою последнею колонною должен был держаться общий резерв из трёх батальонов владикавказцев и двух батальонов несвижцев под начальством свиты генерал-майора Гурчина.
Так как одною из причин неудачи муравьёвского штурма в 1855 году были собаки, бежавшие при ротах и лаем своим предупредившие турок о нападении, то теперь собак строжайше запрещено было брать с собою. Предыдущие дела указали также, что не только солдаты, но и некоторые офицеры решительно не понимают, что зажигание спичек и курение папирос могут выдать наше движение туркам и послужат нам во вред. Поэтому штурмовым колоннам запрещено было и курение.
Опыт предыдущих случайных атак указал также, что при каждой колонне должны быть команды артиллеристов, которые умели бы действовать по туркам из захваченных турецких орудий, а в случае отступления умели бы испортить эти орудия или вынуть замки. Затем, на случай необходимости разбить ворота, двери, пробить стену, крышу и тому подобное надобно придать и команду сапёров с динамитными патронами. А чтобы колонна могла сообщать о ходе своей работы в резерв и по начальству — необходимо придать ей и по нескольку казаков. Для большей же скорости передачи главного и наиболее существенного обстоятельства, что такой-то форт взят, необходимо было установить систему ночных сигналов. Единственным возможным для нас сигналом могли служить только ракеты, так как ни морских фонарей Шпаковского, ни фальшфейеров у нас не было. Поэтому в каждой колонне приданы были ещё и ракетные команды. Сами сигналы установлены были следующие: если взят форт Сувари, пускаются с него две ракеты; если взят Канлы, то с него пускают три ракеты, а если Хафиз, — то четыре. Когда руководитель штурма увидит по ракетам, что все три форта уже взяты, он пускает четыре ракеты разом, что и служит сигналом для Шатилова и Роопа — начинать наступление. Если эти генералы заметили сигнал и поняли его, они должны ответить двумя ракетами, пущенными также разом; а когда начнётся штурм Карадага с горжи, то пускаются шесть ракет разом.
После отмены штурма, в диспозиции произведены были некоторые изменения в составе колонн и направлении их. Так, например, колонна Граббе шла уже не на Сувари, а на Канлы, поменявшись с Вождакиным. Затем колонне генерал-майора Комарова (из войск Роопа) приказано было демонстрировать не на Токмас и Лаз, а брать Чим.
В заключение обзора диспозиции следует сказать, что колоннам приказано было взять по восемнадцать штурмовых лестниц для спуска в ров и взлезания на бруствер или вал и по нескольку досок для перекидывания через волчьи ямы и рвы. Идти велено без шума и без выстрела, несмотря на огонь неприятеля.
Его высочество главнокомандующий предоставил все распоряжения по штурму корпусному командиру, генералу Лорис-Меликову, а ближайшее руководствование — генерал-лейтенанту Лазареву.
В семь часов вечера войска уже тронулись со сборных пунктов. Колоннам даны были проводники из туземцев и некоторые вывели свои колонны превосходным образом.
Ровно в девять часов с Канлы показались огни, а через несколько десятков минут послышалась трескотня: это проснулись турки; через четверть часа огни как-то подвинулись вправо, ещё через четверть — загорелась такая же иллюминация на Хафизе. Иногда вспыхнет яркое и большое пламя, послышится громкий выстрел дальнобойной пушки и мимо нас пролетит с воем граната. Турки, конечно, не могли видеть нашей группы и кидали гранаты наугад, к стороне Караджурана, в расчёте, что штаб и резервы должны подходить оттуда. Расчёт был верен и гранаты падали довольно близко.
Через час Канлы замолк, это случилось около десяти с половиной часов вечера. Мы слышали продолжительное «ура» и видели как выстрелы оборвались сразу.
— Слава богу: Канлы взят, — прошептало несколько голосов.
Корпусный командир послал несколько ординарцев во все стороны — узнать, как идут дела. Через минуту Канлы снова заговорил, но по фигуре огней видно, что стреляют не в нашу сторону, а вправо: огни вырывались не блёсткой, а длинным языком. Это стреляют, очевидно, наши по туркам, которые хотят отнять форт назад. Линия турецких огоньков, вспыхивавших точно по зажигательной нитке, виднелась с правой стороны взятого форта. Вот она колыхнулась назад… А вот и совсем потухла. Турки отбиты: два или три раза пробовали турки идти на штурм своего бывшего укрепления, два или три раза загоралась их иллюминация и наконец всё стихло.
Со стороны Канлов подъезжают рысью два всадника.
— Где корпусный командир? — спрашивает передний.
Это приехал штабс-ротмистр Бибиков, состоявший ординарцем при начальнике кавалерии, князе Чавчавадзе. На время штурма он был назначен в колонну графа Граббе.
— Канлы взято, ваше высокопревосходительство, — доложил Бибиков и прибавил, понизив голос: — граф Граббе убит.
— Ах, ах, Граббе! Кто? Грабб… Боже мой! — раздалось кругом.
Стоявший поблизости почтенный ветеран, генерал Шульц, заходил взад и вперёд, махая руками с жестом отчаяния, и только твердил: «Ах Граббе, ах Граббе!»
— Царство ему небесное — перекрестились некоторые.
Надобно заметить, что покойный пользовался у нас завидною репутацией боевого офицера и честного человека.
— Только что крикнул «ура» и вдруг упал, — докладывал Бибиков. — Мы думали ранен; понесли его на перевязочный пункт, но он уже не приходил в себя и на наших руках умер. Пуля попала в грудь и кровь тотчас хлынула горлом.
В это время шла перестрелка и на Хафизе. Верхние форты: Карадаг и Араб-Табия также приняли участие в бою, посылая к нам свои громадные бомбы и гранаты. Наши осадные пушки молчали, а полевая артиллерия была сосредоточена в резерве. В случае неудачи она прикрыла бы своим огнём отступление наших колонн. Итак, турецкие пушки пели соло. На Хафизе слышны были крики: вероятно, наши штурмуют передовые его укрепления. Хафиз построен штерншанцем, то есть звездообразным укреплением: это четырёхугольный форт, каждая сторона которого изломана бастионным начертанием. Впереди рва, против куртины (вдающаяся часть вала на каждой стороне форта между двумя смежными бастионами), возведены равелины — выдающиеся стрелкой углы, обстреливающие доступ к фасам бастионов.
Бастионное начертание представляет целую систему перекрёстных огней и взять такой форт, как Хафиз, представлялось задачею не из лёгких. Надо было перелезть по очереди через все передовые постройки.
Первое «ура», по всей вероятности, относилось к этим передовым постройкам, так как форт всё ещё палил по нашим.
Я только что воротился от Караджурана; меня посылали туда передать полковнику Кишмишеву, чтобы по дороге к штабу были разложены костры и протянута казачья цепь для указания, где отыскать корпусного командира.
— Поезжайте к Лазареву, передайте ему, что Граббе убит и пусть назначит на его место кого-нибудь из полковых командиров. Да узнайте, что делается в Хафизе, — приказал мне корпусный командир.
Я передал генералу грустную весть о смерти Граббе и приказание назначить другого.
— Уже назначен, — ответил Лазарев, — я распорядился ещё перед штурмом, кому заступать место начальников колонне в случае их выбытия из строя. А насчёт Хафиза доложите, что он сейчас взят.
Я обернулся: действительно, форт замолк.
Левые верхние форты на Шарахских высотах: Токмас, Тик и Лаз, стрелявшие первое время из пушек, также оделись ружейными огнями. По временам вылетали блестящие белые шары — это светящиеся ядра (их делают из пакли, пропитанной смесью из смолы, сала и пороховой мякоти). Выпущенные из мортиры под большим углом возвышения, ядра эти описывали высокую и крутую дугу и, погорев ещё несколько секунд на земле, разрывались. Это рвалась граната, заложенная внутрь ядра, чтобы отвадить охотников тушить его.
— Что это с фортов не видать ракет? Вот уже три форта взяты, а сигналов не дают, — долетает до нас из группы начальников.
Корпусный командир разослал опять несколько ординарцев.
Выстрелы в Канлы всё ещё по временам долетали до нашего слуха, хотя огней и не было видно за передним редутом.
Корпусный командир подозвал меня и приказал узнать в Канлах, на чём остановилось дело. Как оказалось, Канлы был взят смаху двумя ротами охотников. Турки, в количестве батальона, бросили ружья и сдались было в плен, думая, что это лишь передовая часть большой колонны, но скоро увидали, что к русским удальцам подкрепления не подходят, и тотчас снова подобрали свои ружья. Охотникам приходилось довольно жутко, но в это время подоспели два батальона перновцев. Тут-то и был убит граф Граббе.
С нашей стороны здесь никто уже и не стрелял, видя бесполезность такой «ночной атаки»; турки же всё ещё по временам постреливали, не нанося нашим здесь особого вреда, так как солдаты лежали на верхнем и наружном скатах вала, которой выше казармы, скрывавшей в себе не сдававшихся турок. Казарма эта составляла собою заднюю сторону большего редута; она как бы замыкала собою всё укрепление; по обеим её сторонам были крепкие ворота. Спуститься с вала на дворик укрепления было весьма опасно, а главное, бесполезно: штыком стену казармы не расковыряешь, пулей её не прошибёшь, а добрым словом турку не пробьёшь!
Я спустился вниз и написал записку в резерв, чтоб прислали два орудия. Казаку, повёзшему записку, было приказано везти её к корпусному командиру, в случае если из резерва пушек не дадут. Для этого и сама записка была составлена как бы в форме донесения: «Казарма не сдаётся; без пушек ничего сделать нельзя: надобно по крайней мере два орудия».
Турки, впрочем, отстреливались, кажется, только для того, чтобы заявить о своём существовании; главным образом они рассчитывали, кажется, отсидеться в надежде, что к утру мы и сами уйдём, как это случилось уже однажды с Хафизом, где гарнизон также отсиделся в казарме.
Записка моя дошла до резерва, и там, без дальних околичностей, назначили две пушки; но пока они прибыли, дело было уже кончено. Гарнизону объявлено через татарина, что мы будем бить казарму из пушек и на ответ, что «наши не идут», предложено выходить одним солдатам. Те послушались, отворили двери и вышли толпою, оставив ружья в казарме.
Полному затишью и мраку, царствовавшим внизу, ярким и трескучим контрастом служил грозный фейерверк, горевший на левых высотах: Токмас не умолкал ни секунды; Лаз-тепеси и Тик-тепеси, едва видные нам снизу, также освещали на горизонте свои места.
Но вот заблестели огоньки в самом городе. Послышалась ружейная трескотня. Это штурм на Чим.
Напряжённо, затаив дыхание, следим мы за вспыхивающими ежесекундно огоньками. Двигаются ли они или нет.
Вот всё смолкло. Взят Чим или нет?
Как бы в ответ на этот вопрос Чим посылает нам гранату.
— Нет, не взят, проклятый, — слышатся кругом сожаления.
Мы отвернулись от Чима: на Карадаге горели огни, опоясывая гору, точно надетое на неё бриллиантовое ожерелье.
Не прошло и получаса, как грозный Карадан смолк и оделся мраком.
— Карадан взят! — не мог удержаться я.
Никто ничего не сказал, — очевидно, что большинство сомневалось. Действительно, криков «ура» слышно не было, перестрелка длилась недолго, а Карадаг считался сильнейшим фортом.
Проходит минута, другая, а Карадаг всё молчит. Между тем очередь дошла и до Араба: он также затрещал и загромыхал.
Великий князь прислал нескольких своих адъютантов в распоряжение корпусного командира, чтобы через них можно было почаще посылать к нему известия о ходе дел. Прежде чем донести главнокомандующему о том или другом нашем успехе, корпусный командир всегда посылал кого-нибудь удостовериться на месте в положении дел или узнать у генерала Лазарева. Таким образом, известие о взятии Карадага могло быть послано не ранее как через два часа, когда не оставалось уже никакого сомнения. Форт этот был взят теми же кутаисцами, которые взяли и Хафиз: им это было ближе всех и дорогу они уже знали.
Теперь уже никто не сомневается, что победа наша: с падением Карадага не могли уже держаться ни Чим, ни цитадель, ни Араб, а раз, что город и доступы к воде будут в наших руках, падение левых фортов делается лишь вопросом времени.
Прежде чем рассказать конец дела, достойно увенчавший штурм Карса — я разумею взятие в плен нашею кавалериею десяти тысяч человек турецкой пехоты — необходимо возвратиться немного назад и хотя бы в лёгком очерке набросать ход действий в колонне Роопа, где так молодецки велась Комаровым демонстрация.
Отряд Роопа состоял из: трёх батальонов ростовцев, двух с половиной батальонов несвижцев, трёх батальонов пятигорцев, трёх батальонов кубанцев, одного батальона стрелков, одной роты сапёр, — всего же пехоты двенадцать и три четверти батальона. Затем четыре с половиной батареи или тридцать шесть орудий и четырнадцать эскадронов и сотен кавалерии князя Шербатова.
Все эти войска подразделены были на две группы: правая, под начальством Комарова, должна была взять Сувари и Чим, демонстрируя против Токмаса и Тика, чтобы они не мешали брать Чим; а левая, под начальством полковника Черемисинова, должна была демонстрировать против Лаз-Тепеси и Шорахских укреплений, чтобы не дать им возможности мешать правым колоннам.
Войска правой группы были разделены на три колонны: правая, под командою полковника князя Меликова, состояла из двух батальонов кубанцев и 4-го Кавказского стрелкового батальона. Она собиралась южнее деревни Татлиджи и шла на Сувари. Средняя, под командою полковника Бучкиева, из трёх батальонов пятигорцев, собиралась там же и шла на Чим. Левая, под командою подполковника Сташевича, из трёх батальонов ростовцев при восьми орудиях, собиралась в Тадлитжи, брала «во что бы то ни стало» гору Муху и затем демонстрировала самым энергичным образом против Токмаса и Тик-Табии.
Левая группа заключала в себе: два с половиной батальона несвижцев, один батальон кубанцев, две сотни осетинской милиции и три с половиной батареи или двацать восемь орудий. Эти войска должны были усиленною канонадой развлекать Лаз-тепеси и Шорахские укрепления, а двумя сотнями осетин, поддержанными стрелковою ротою, угрожать Мухлису.
Так называемая «обсервационная» гора была занята двумя ротами. Резерв Комарова стал за «Столовою» горой, а резерв Черемисинова между деревнями Чифтликом и Джаврою.
Три взвода сапёров отданы Комарову, остальной Черемисинову.
Что касается кавалерии, то она, выставив аванпосты, для поддержания связи между пехотными колоннами сосредоточивалась в трёх пунктах: у развалин Кюмбета, у Бозгалы и у Чифтлика. В первом пункте, между Бозгалой и Комацуром, стали два эскадрона нижегородцев и три сотни 7-го Оренбургского казачьего полка, под общим начальством полковника Кельнера. Во втором пункте — два эскадрона северцев и Гребенской полк, под командою полковника Батиевского, который должен был наблюдать пространство от Тадлитжи до Джавры. В третьем пункте, между Джаврой и Чахмауром, стали две с половиной сотни полтавских казаков под начальством полковника князя Эристова. Сверх того, в общий резерв генерала Дена назначены были два эскадрона северцев.
При исполнении диспозиции произошли некоторые отступления: полковник Бучкиев, пройдя оврагом половину пути к Чиму, вдруг свернул влево и полез на гору, чтобы сбить турецкую пехоту, вышедшую из Токмаса ему на фланг. Опрокинув турок, Бучкиев увязался за ними, рассчитывая ворваться на их плечах в Токмас и тем обеспечить дальнейшие операции против Чима. Действительно, пятигорцам удалось уже захватить передовые укрепления с прикрытым путём и спуститься в ров главного вала; но тут, на повороте к воротам, Бучкиев был ранен пулею в живот.
Рядом с Бучкиевым пало и пятьдесят охотников, шедших впереди.
Чтобы выручить пятигорцев, Комаров должен был предпринять против Токмаса ряд усиленных демонстраций, граничивших по настойчивости и энергии с настоящим штурмом.
Что касается Сувари, то это укрепление было взято с потерею только трёх человек. Это заслуга проводника, проведшего нашу колонну самым незаметным образом. Трудно сказать теперь что-нибудь, но, кажется, если бы пятигорцы не свернули на Токмас, то Чим весьма легко достался бы им в руки: дорога на Сувари и Чим одна и та же, а потому, если так легко досталось первое укрепление, то нет основания сомневаться в успехе против второго. Сравнительно с Токмасом Чим просто игрушка: это батарея, открытая с горжи, где впрочем навалены громадные каменья. Однако насколько эти каменья затрудняют движение атакующего, настолько же они и прикрывают его от выстрелов обороняющегося. Кроме того, тут же рядом есть несколько каменных домов, где весьма удобно можно бы засесть нашим стрелкам и расстрелять гарнизон Чима.
Полковник князь Меликов также получил две раны, по счёту с прежними это были тринадцать и четырнадцать. Тринадцатая оказалась смертельною.
Так как диспозиция была известна в подробностях только начальникам колонн, то с выбытием их из строя дальнейшие действия их войск становились гадательными. Этим же объясняется и то обстоятельство, что сигналы ракетами о взятии фортов поданы не были.
На рассвете шестого числа турецкая конница в числе пятисот человек прорвалась чрез наши аванпосты по дороге на Самават, то есть к стороне Ольты и Эрзерума. Это было началом всеобщего бегства. Говорят, впрочем, будто сам комендант Гуссейн-Али-паша убежал ещё ранее через Мухлис, то есть ещё более кружною дорогою и всего только с тридцатью всадниками, чтобы не возбудить внимания наших аванпостов.
Полтавцы живо собрались к резервам и бросились преследовать уходившую конницу. К ним присоединились ещё сотня осетин и сотня кубанцев. Два раза турки принимали атаку князя Эристова и оставили на месте до трёхсот тел.
Генерал Рооп, сведав об этом обстоятельстве, тотчас направил на путь отступления турок два эскадрона драгун и одну сотню гребенцев, под начальством Батиевского, который и настиг их между Самаватом и Аравартаном. Отсюда турки бежали уже врассынную до села Бозгуши.
К этому времени показалась и громадная масса неприятельской пехоты, двигавшейся в полном порядке чрез Аравартан на Сойгютли. Батиевский должен был покинуть турецкую конницу и, спрятав свои эскадроны за холмами у деревни Аравартан, выжидал удобного случая для атаки, наблюдая с горы за проходившею мимо пехотою. Князь Щербатов, получив известие о движении Батиевского, тотчас приказал колонне полковника Кельнера идти на рысях к сел. Тадлидже. Здесь уже кипел бой нашей пехоты с неприятельскою, потеснившею ростовцев и несвижцев, которые не были в силах остановить десятитысячную массу, выскочившую из укреплений с твёрдым намерением пробиться.
Рассказывают, что по очищении гарнизоном Токмаса там оставлена была только небольшая команда, чтобы ввести наших в заблуждение насчёт истинного значения вылазки. Вслед за тем наши охотники бросились на Токмас и вместо отпора встретили самый радушный приём: турки выскочили на вал без ружей, протянули нашим руки, помогли им взлесть на укрепление и вместе с ними кричали «ура!»
Как только князь Щербатов подъехал к Роопу, тот приказал ему идти к Аравартану за уходившей в этом направлении турецкой пехотой. Между тем Батиевский должен был обойти от Аравартана, так как по нему стала стрелять гранатами многочисленная артиллерия колонны Черемисинова. Но только что он заметил, что на хвост турецкой пехоты налетала кавалерия Щербатова, встреченная здесь залпами, как тотчас выскочил из своей засады и с громкими криками «ура»! врезался поперёк в длинную колонну турок. Шуму и крику немало содействовали и казаки оренбургские, визжавшие и гикавшие самим пронзительным образом.
Положение турок, заслышавших русскую кавалерийскую атаку с трёх сторон и видевших с горы приближение новых масс кавалерии, было незавидно. Они однако же попытались защищаться; но выстрелы, направленные дрожащими руками, не причинили нашим никакого вреда. С криками: «Драгон, драгон», — турки побросали свои ружья и прибавили шагу. Казаки и драгуны поскакали вдоль колонны по глубокому снегу и знаками показывали туркам, чтобы они поворотили назад.
— Мы точно опьянели от этой удачи, — рассказывал потом князь Щербатов. — Мы неслись всё вперёд и вперёд, обгоняя турецкие батальоны и приказывая им бросать оружие. Мы даже не замечали, что по сторонам дороги снег довольно глубок, и что драгунские лошади отстают одна за другою. Когда мы достигли до Бозгушей, оказалось что со мной только мой значок, справа Батиевский, слева старик подполковник Авалдов, майор Керим-бек Наурузов да ещё человек двадцать офицеров и, может быть, столько же доброконных драгун. Оно и понятно: офицерские лошади всё-таки лучшие и выносят больше. Это было чисто офицерское дело, и я никогда не забуду чести, сделанной моему значку. Недоставало одного Кельнера и то потому, что лошадь его пристала.
У Бозгуши мы наконец перевели дух. Остатки турецкой конницы, числом до ста пятидесяти человек, спешилась на бугре и начали перестрелку из-за своих коней.
— Перед нами до двухсот турецких кавалеристов, — сказал князю Батиевский, — а за нами что?
— За нами десять тысяч турецкой пехоты, — отвечал князь, — а это единственный наш резерв!
— Ну если турки вздумают дать по нас один залп, так от нас даже на снегу и мокро-то не останется!
Устроившись с горстью людей, к которой понемногу пристраивались отсталые, князь Щербатов пустился в атаку и порубил до тридцати человек. Остальные успели ускакать к деревне Бозгуши, где были снова настигнуты в ущельях. Окончательно спаслось не более тридцати-сорока человек.
Кавалерия наша прошла уже до тридцати вёрст и гоняться за несколькими всадниками не стоило. Отдохнув с час в Бозгушах, князь Щербатов направился обратно в Бозгалы, куда прибыл только к девяти часам вечера.
До восьми тысяч пленных шли под конвоем одного эскадрона северцев, полуэскадрона нижегородцев и полусотни гребенцов. Для содействия им князь Чавчавадзе выслал с своей стороны одну сотню волжцев и полсотни дагестанцев.
Нашими трофеями при взятии Карса были: более десяти тысяч пленных, до трёхсот орудий и огромные запасы. Наши потери простираются до двух с половиной тысяч убитыми и ранеными.