На восточной окраинѣ мѣстечка Нагій Нэмети до сихъ поръ виднѣется полуразвалившійся, заброшенный домъ, стоящій среди запущеннаго, заросшаго, заброшеннаго сада. Вѣтеръ свободно вторгается въ выбитыя окна этого дома; въ дырья прогнившей, частію обрушившейся крыши струится дождевая вода, а зимою валятся хлопья снѣга; въ глубокихъ ранахъ разрушающихся каменныхъ стѣнъ давно уже поселились ночныя совы да летучія мыши, а когда лучи солнца достигаютъ своими яркими нитями выкрошившагося фундамента, изъ подъ него выползаютъ ящерицы и змѣи. Одичавшій садъ обильно заселяютъ лѣтомъ пѣвчія птицы, привыкшія къ тому, что никто не потревожитъ ихъ покоя въ этомъ уединенномъ пристанищѣ; зимою-же тамъ мелькаютъ огоньки волчьихъ глазъ. Передъ самымъ домомъ стоитъ старая, громадная липа, совершенно лишенная листвы, равно голая и зимою и лѣтомъ; изъ гнилаго дупла этой мертвой липы выбросилась поросль бѣлой, таинственной омелы; никому изъ живущихъ въ мѣстечкѣ не приходитъ въ голову мысль срубить громадный стволъ мертваго дерева, какъ никто изъ проходящихъ мимо него не сорвалъ никогда омелы; напротивъ того: всякій прохожій, будь онъ еврей или христіанинъ, старается какъ можно дальше обойдти стороною дерево, пройдти поскорѣе мимо него, да еще проходя шепчетъ про себя молитву за умершихъ.
Лѣтъ сорокъ тому назадъ, въ тотъ періодъ времени, когда въ странѣ безпорядочно кипѣла междуусобная война, въ домѣ, пришедшемъ теперь въ такую ветхость, жила молодая еврейская парочка: хлѣбный торговецъ Адольфъ Зонненфельдъ и его жена Сарра, имѣвшая еще другое имя Эглантины, почему ее и звали обыкновенно Эглой. Саррѣ едва исполнилось пятнадцать лѣтъ, когда Зонненфельдъ, взявъ ее изъ строгихъ рукъ ея родителей, ввелъ въ домъ свой въ качествѣ молодой жены; но даже въ этотъ ранній періодъ женскаго возраста это была раскошно разцвѣтшая роза Сарона. Въ то время какъ самъ Зонненфельдъ являлъ собою типъ обычнаго горожанина, совершенно утратившаго восточную индивидуальность своего происхожденія, горожанина достаточно бѣлокураго, достаточно слабаго духомъ и тѣломъ, для того, чтобъ въ немъ можно было признать отдаленнаго потомка библейскихъ героевъ, красавица жена его выглядѣла истой еврейкой хорошаго стараго типа: красивая, роскошно развитая фигура, спокойное, вдумчивое лицо, глубокіе черные глаза, изъ которыхъ порою свѣтилась холодная насмѣшка, порою-же сверкалъ огонекъ внутренней силы, маленькій, хорошо поставленный ротикъ, сомкнутыя губки котораго казалось были созданы настолько же для страстныхъ поцѣлуевъ какъ и для выраженія повеленій подлежащихъ безусловному исполненію. Вообще нельзя было себѣ представить семейную пару, оба члена которой являли бы собою большую противуположность чѣмъ супруги Зонненфельдъ, идущіе по улицѣ мѣстечка, онъ, сутуловатый, слабый на видъ, съ вѣчно блуждающей на физіономіи улыбкой услужливости и она, гордо и прямо несущая свою прекрасную фигуру.
Несходство ихъ нравственныхъ натуръ было не меньшее. Зонненфельдъ отлично понималъ свое торговое дѣло, но это и было единственнымъ, въ чемъ онъ былъ силенъ, если не считать еще того, что его считали сильнымъ и смѣтливымъ въ карточной игрѣ; Эгла-же училась и читала гораздо болѣе того, чѣмъ сколько этого требовалось по тогдашнимъ понятіямъ для еврейской дѣвушки. Зонненфельдъ былъ простоватъ, но хитеръ и практиченъ, жена-же его была женщиной съ сильной душою и смѣлымъ, быстрымъ умомъ. Если ему и случалось заслужить отъ окружающихъ похвалы своему доброжелательству но отношеніи къ ближнимъ, то происходило это единственно въ результатѣ его робкой предусмотрительности не оставлявшей для него возможности сдѣлать кому либо вредъ, или непріятность; даже при наилучщемъ желаніи онъ не рѣшился-бы въявь сдѣлать кому-либо зло. Эгла же обладала и достаточно живой фантазіей, и страстнымъ сердцемъ, и рѣдкой энергіей, и непреклонной волей; глубоко, въ самыхъ отдаленныхъ тайникахъ ея нравственной натуры; покоились всѣ эти качества, не понятныя мужу, не бросающіяся въ глаза окружающимъ.
Не смотря на такую противуположность своихъ натуръ, а отчасти даже можетъ быть благодаря ей, Зонненфельды жили дружною семьей, и красавица жена была безупречно вѣрною подругой своего мужа; оба они любили другъ друга каждый по своему, что-же касается Эглы, то можно даже сказать, что она любила мужа больше всего, даже больше своей отчизны, — а она была самою ярой Венгеркой-патріоткой. Въ качествѣ таковой она съ самымъ горячимъ интересомъ слѣдила за тогдашнимъ движеніемъ Венгерской литературы. Съ вѣрою въ будущее, съ надеждою въ грядущую независимость Венгріи, съ любовью къ своему родному краю, жила она и въ томъ-же направленіи старалась воспитать и двоихъ дѣтей, которыми она одарила своего мужа.
Долго оставалась Эгла въ строгихъ границахъ своей семейной и домашней жизни, жила тою жизнью, какою живутъ женщины хорошей еврейской семьи, но мало по малу ее начали охватывать кипѣвшія кругомъ событія и умственный кругозоръ ея началъ быстро разширяться подъ вліяніемъ того, что являло собою Венгерское возстаніе. Съ горячимъ интересомъ слѣдила она за дебатами рейхстага, быстро развернувшеюся разладицею и наступившей затѣмъ междоусобной войной. Когда въ октябрьскіе дни Венгерская армія двинулась въ дѣло, Эгла почувствовала, что жизнь ея роднаго края, весь ходъ и возможныя послѣдствія начавшагося охватили ея мысли и вниманіе превыше всего.
Однажды утромъ, за завтракомъ, только что прочитавъ газету, Эгла обратилась къ мужу.
— Послушай Адольфъ, — сказала она, — все берется за оружіе, все стремится въ битву за свое отечество, старики, мальчики, даже женщины. Ужели ты хочешь оставаться въ бездѣйствіи?
— Ты съума сошла! — воскликнулъ мужъ, полуудивленный, полуиспуганный такимъ вопросомъ. — Какое мнѣ дѣло до всей этой хваленой Венгерской независимости? Я еврей, и если-бы я пошелъ съ другими на подобную войну всякій осмѣялъ-бы меня и это тѣмъ болѣе, что я рѣшительно ничего не понимаю въ военныхъ дѣлахъ; я не знаю даже съ которой стороны заряжаются пушки и ружья.
— Можешь выучиться, коль не умѣешь.
— Отнюдь не намѣреваюсь учиться чему-нибудь подобному. На то у насъ есть солдаты, которыхъ и безъ меня вполнѣ достаточно. Да я и не чувствую вовсе себя какимъ-то героемъ.
И онъ дѣйствительно не былъ героемъ — Эглѣ пришлось убѣдиться въ этомъ очень скоро.
Въ мѣстечко вступилъ отрядъ Венгерскихъ гусаръ. Всякій, способный носить оружіе спѣшилъ присоединиться къ отряду и стать въ качествѣ волонтера подъ его знамя, что-же касается Зонненфельда то онъ исчезъ куда-то безслѣдно и явился домой лишь къ ночи, когда послѣдній всадникъ покинулъ Нагій-Нэмети. Оказалось, что все время, пока отрядъ былъ въ мѣстечкѣ, Зонненфельдъ провелъ въ уединенномъ помѣщеніи подвала, куда онъ спрятался, приказавъ предварительно кухаркѣ снабдить его на цѣлый день ѣдой и питьемъ. Эгла была возмущена. Въ первыя минуты послѣ выхода мужа изъ подвала она выразила намѣреніе уйти отъ него, взявъ съ собою дѣтей; но Зонненфельдъ такъ началъ умолять ее не дѣлать ничего подобнаго, такъ униженно простиралъ къ ней свои руки, да и дѣти оказались ходатаями за отца… Эгла осталась. Но съ этого дня о прежнихъ отношеніяхъ не было и помина: жена третировала мужа съ видомъ вѣчной холодной насмѣшки, терзавшей Зонненфельда больше чѣмъ если-бы Эгла отнеслась къ нему съ прямой открытой враждебностью, съ несдержаннымъ гнѣвомъ. И странное дѣло! Измѣнившееся отношеніе Эглы къ мужу повліяло на него совсѣмъ особенно: относившійся прежде съ полнымъ равнодушіемъ къ возникшей и разгорѣвшейся въ его отечествѣ междоусобицѣ, Зонненфельдъ началъ теперь съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе принимать къ сердцу общественныя событія дня, но только интересуясь ими съ совершенно другой стороны, чѣмъ какъ интересовалась ими Эгла. Онъ ненавидѣлъ патріотовъ, которые по его мнѣнію похитили у него сердце его жены, этихъ воякъ, героизмъ которыхъ такъ унизилъ его гражданскую робость въ глазахъ Эглы. Съ того дня, когда правительственныя войска перешли границу Венгріи и начали наступленіе по направленію къ Венгерской столицѣ, Эгла дѣлалась все болѣе и болѣе замкнутою, задумчивою, блѣдною, тогда какъ Зонненфельдъ, какъ ни старался онъ скрыть отъ жены свои чувства, все болѣе и болѣе сіялъ отъ восторга. Когда-же правительственныя войска взяли Пештъ, а Венгерское временное правительство переселилось оттуда въ Дебресчинъ, Зонненфельдъ просто незналъ что дѣлать отъ радости; можно было подумать, что онъ либо самолично одержалъ побѣду надъ врагомъ, либо выигралъ милліонъ дукатовъ.
— Хорошъ-бы я былъ, — говорилъ онъ, — взявшись за оружіе якобы для блага своей родины! Славными палками отсчиталъ-бы мнѣ награду за этотъ мой подвигъ его свѣтлость Виндишгреца.
Эгла молча выслушивала подобную рѣчь мужа.
Черезъ нѣсколько времени правительственная кавалерія появилась въ Нагій-Нэмети; за нею слѣдовала цѣлая бригада, расположившаяся лагеремъ недалеко отъ мѣстечка. Часть солдатъ разквартировалась въ самомъ мѣстечкѣ, командовавшій-же бригадой генералъ помѣстился въ домѣ Зонненфельда. Зонненфельдъ можно сказать весь распустился въ самое низкопоклоническое гостепріимство; онъ растался проявить свою лояльность, свою услужливость, Австрійскому правительству. Эгла, державшаяся напротивъ того холодно и нѣсколько враждебно по отношеніи къ постояльцу, видѣла однажды, какъ генералъ вышвырнулъ ея мужа изъ комнаты пинкомъ ноги. Этотъ способъ обращенія съ Зоннедфельдомъ возмутилъ ее до нельзя; кровь прилила ей въ голову, сердце дрогнуло отъ оскорбленія, но она снесла его молча.
Нѣсколько дней спустя въ окрестностяхъ показались шныряющіе венгерскіе гусары; форпосты правительственныхъ войскъ обмѣнялись съ ними парою — другой выстрѣловъ. Ночью бригала была окружена и аттакована венграми, надвинувшимися на нее со всѣхъ сторонъ и скоро очутилась въ положеніи столь печальномъ, что ей оставалось только быстрое отступленіе. Все поднялось на ноги; жители мѣстечка высыпали на улицы и переговаривались другъ съ другомъ шепотомъ въ то время какъ по тѣжъ-же улицамъ безпорядочно громыхая двигались пушки и тяжеловѣсная правительственная кавалерія.
Эгла быстро одѣлась и, замѣтивъ, что мужъ ея куда-то скрылся, отправилась розыскивать его. Скоро увидѣла она его въ саду, стоящаго у забора съ генераломъ и бесѣдующаго о чемъ-то должно быть весьма заинтересовавшемъ генерала, судя потому, что тотъ весело смѣялся пока Зонненфельдъ ему что-то нашептывалъ. Еврейка не могла дать себѣ отчета въ томъ, почему оно такъ, но только увидѣнная ею на сей разъ сцена показалась ей еще болѣе отвратительною чѣмъ та, когда она видѣла какъ постоялецъ генералъ вытолкалъ ея мужа изъ комнаты. Изъ разговора до Эглы долѣтали лишь отдѣльныя слова да отрывочныя фразы, но и этого было достаточно: еврейка поняла, что мужъ ея, завѣряя генерала въ своей преданности, вызывается оказать правительственнымъ войскамъ услугу. Затѣмъ говорившіе удалились, а съ другой стороны Эгла увидѣла направляющихся къ ней сосѣдокъ, весело сообщавшихъ ей подробности того, что уже стало извѣстнымъ: на всѣхъ пунктахъ сраженія Венгерскія войска одержали побѣду.
Къ утру Венгры исчезли. Какой-то адъютантъ, спѣшно прискакавъ къ генералу, передалъ ему очевидно правительственное распоряженіе, въ результатѣ котораго правительственная бригада быстро двинулась куда-то на югъ. Затѣмъ начался рядъ быстро слѣдовавшихъ одна за другой перемѣнъ въ общемъ ходѣ зимней части Венгерской компаніи; каждый день приносилъ какую-нибудь новость. Эгла рѣшительно лишилась сна отъ постояннаго волненія; она не могла сомкнуть глазъ втеченіи ночи, когда-же пробовала встать и одѣться, то чувствовала себя столь утомленною, что утромъ ложилась въ постель, чтобъ скоро снова проснуться отъ тяжелаго сна, проснуться при полномъ, яркомъ свѣтѣ.
Всякая торговля остановилась, во всѣхъ дѣлахъ былъ полнѣйшій застой; только Зонненфельдъ обнаруживалъ самую лихорадочную дѣятельность. Онъ ставилъ разнообразный провіантъ для правительственныхъ войскъ и началъ часто исчезать изъ дому, принимая у себя въ промежуткахъ, между днями своего отсутствія изъ мѣстечка, какихъ то подозрительныхъ индивидуумовъ. Эгла смотрѣла на это со страхомъ и все увеличивавшимся сожалѣніемъ. Въ одинъ прекрасный зимній день прискакали въ мѣстечко Венгерскіе гусары, а вслѣдъ за ними явился и еще батальонъ Венгерскихъ войскъ. Населеніе встрѣтило ихъ съ сочувствіемъ, доходившимъ до энтузіазма; венгры размѣстили форпосты, живо устроились въ Нагій-Нэмети, направили патрули во всѣ концы, тотчасъ-же приступили къ обѣду и кормежкѣ лошадей, Жители охотно отдавали имъ чуть не послѣднее — Эгла не хотѣла слѣдовать общему примѣру лично отъ себя и рѣшила сначала переговорить съ мужемъ, внушивъ ему то, какъ слѣдуетъ отнестись къ нежданнымъ гостямъ. Но Зонненфельдъ изчезъ изъ дому и нидѣ въ цѣломъ мѣстечкѣ не оказалось возможнымъ найдти его. Страшное подозрѣніе закралось въ душу энтузіастки еврейки…
Настала ночь. Все уснуло въ Нагій-Нэмети, не спала одна Эгла. Она сидѣла на своей постели и безсознательно прислушивалась къ чему-то; ей почему-то казалось, что вотъ-вотъ сейчасъ имѣетъ совершиться что то страшное, ужасное, отвратительное, о чемъ она узнаетъ и услышитъ непремѣнно первою. Такъ прошелъ часъ, другой, третій; наконецъ она задремала, а затѣмъ, сама не замѣчая того, погрузилась въ крѣпкій сонъ.
Разбудили ее ружейные выстрѣлы. На улицѣ было шумно; ржали лошади, трещалъ барабанъ, слышались крики команды. Вскочивъ съ постели, Эгла быстро отворила окно… Пуля ударилась какъ разъ возлѣ нея въ стѣну. Захлопнувъ окно, еврейка потушила въ комнатѣ свѣчу. Она слышала какъ дрались на улицѣ, она поняла сразу, что Австрійскія войска нагрянули внезапно на венгровъ и что послѣдніе гибнутъ въ общей сумятицѣ неожиданнаго ночнаго нападенія. И дѣйствительно только незначительной части гусаровъ удалось въ эту ночь спасти свое знамя, остальные-же, или полегли убитыми на улицахъ мѣстечка, дли были взяты въ плѣнъ.
Убитая, уничтоженная, сидѣла Эгла въ своей комнатѣ. Наступила сравнительная тишина дѣло было очевидно покончено. Прошелъ такимъ образомъ еще часъ времени. Вдругъ въ сосѣдней комнатѣ послышались голоса: одинъ былъ голосъ ея мужа, другой-же, посторонній, ясный, громкій голосъ, привыкшій очевидно повѣлевать и командовать; этотъ другой голосъ выражалъ похвалу Зонненфельду и обѣщалъ ему хорошую награду.
Пока правительственныя войска и Зонненфельдъ съ ними направились куда-то къ востоку изъ мѣстечка, Эгла раздобылась первымъ попавшимся экипажемъ, закутала своихъ дѣтишекъ и свезла ихъ къ своимъ роднымъ. На третій день возвратилась она одна домой; мужа ея еще не оказалось дома и она осталась его дожидаться.
На слѣдующую ночь вернулся Зонненфельдъ, вернулся, крадучись какъ воръ, и войдя въ комнату не безъ инстинктивнаго ужаса увидѣлъ вышедшею къ нему на встрѣчу, со свѣчею въ рукѣ, Эглу. Она покойнымъ, медленнымъ движеніемъ поставила свѣчу на столъ, сама-же, опустившись на ближайшій стулъ обратилась къ мужу съ сухимъ, холоднымъ допросомъ, словно она была его судьею, а онъ преступникомъ.
— Гдѣ былъ ты? — начала Эгла.
— Я устроилъ одно хорошее дѣльце.
— Я знаю о томъ, какое хорошее дѣльце ты устроилъ!
— Я… я продалъ господину генералу сало и хлѣбъ.
— Ты продалъ ему не сало и хлѣбъ! — воскликнула Эгла, при чемъ пылающіе гнѣвомъ глаза ея впились въ мужа. — Ты продалъ ему своихъ братій. Шпіонъ!!
— Что ты говоришь такой вздоръ? — испуганно воскликнулъ Зонненфельдъ, поблѣднѣвшій какъ полотно.
— Я слышала твой разговоръ съ генераломъ.
— Ну и чтожъ дальше? — попробовалъ было онъ съиронизировать.
Красавица еврейка не сводила съ него пылающаго взора.
— Что дальше? — холодно проговорила она. — А вотъ что! Ты предатель и потому заслуживаешь смерть, но я любила тебя и нехочу всю жизнь носить имени, тобою оскверненнаго. Я не могу допустить тебя умереть на висѣлицѣ и предлагаю тебѣ умереть сейчасъ-же, сію минуту, не сходя съ этого мѣста.
— Ты вѣрно съ ума сошла! — закричалъ мужъ, отскакивая отъ нея въ сторону.
Она же, протянувъ ему спокойнымъ движеніемъ заряженный пистолетъ, проговорила:
— Ты долженъ умереть. Но ты палъ такъ низко, что даже непонимаешь всей громадности своего преступленія, какъ непонимаешь того, что умереть послѣ этого необходимо. Ты слишкомъ трусъ, чтобы могъ застрѣлиться! Ну, такъ я во имя роднаго края, застрѣлю тебя сама.
И она направила ему въ грудь дуло пистолета въ то время какъ онъ съ крикомъ отчаянія и испуга упалъ предъ ней на колѣни и началъ безсвязно бормотать о пощадѣ, просить о помилованіе его жизни.
Красавица еврейка смотрѣла на него съ презрѣніемъ, смотрѣла долго, за тѣмъ опустивъ пистолетъ, проговорила:
— Ты дѣйствительно не стоишь того, чтобъ на тебя истратить зарядъ.
И она вышла изъ комнаты, заперевъ за собою дверь. Убѣдившись въ томъ, что мужъ нѣсколько пришелъ въ себя и, успокоенный, улегся въ постель, Эгла какъ могла тихо закуталась въ шубку, отворила окно, вылѣзла чрезъ него на улицу и быстро скрылась въ ночной темнотѣ.
Едва начало свѣтать, какъ на улицѣ послышался лошадиный топотъ. Пріѣхавшіе остановились у дома Зонненфельда. Минуту спустя дверь его комнаты затрещала подъ сильными ударами прикладовъ и, проснувшійся въ страхѣ, Зонненфельдъ увидѣлъ передъ собою нѣсколько человѣкъ венгерскихъ гусаръ съ красавицей Эглой во главѣ.
— Вотъ шпіонъ! — спокойнымъ, холоднымъ тономъ проговорила еврейка. — Онъ мужъ мой и я его любила… Но я хочу его видѣть болтающимся на висѣлицѣ.
Напрасно Зонненфельдъ молилъ о пощадѣ, напрасно взывалъ онъ о помощи… Въ одинъ мигъ руки его были скручены на спинѣ, а въ слѣдующую минуту онъ уже почувствовалъ, что его тащутъ изъ дома прямо къ старой липѣ. Эгла наблюдала быстро совершавшуюся казнь. Она видѣла какъ подтащили ея мужа къ дереву, какъ петля была наброшена на его шею, какъ конецъ веревки охватилъ толстый сукъ вѣковаго дерева; она видѣла все, все до конца…
Быстро вскочила она на припасенную для нея лошадь и ускакала изъ мѣстечка вмѣстѣ съ гусарами.
Не однажды видѣли потомъ красавицу женщину впереди венгерскаго батальона. То была еврейка Эглантина Сарра Зонненфельдъ изъ мѣстечка Нагій-Нэмети. Въ послѣдній разъ видѣли ея въ день того памятнаго пораженія венгровъ, когда штыки польскихъ полковъ пронизывали венгерскіе ряды, и когда еврейка, уже раненная двумя пулями упала, пронзенная штыкомъ, а вмѣстѣ съ нею упало и венгерское знамя обагренное ея кровью, пролитой въ страшной междоусобной войнѣ.