В предшествовавшей главе мы очертили общую картину столичного бродячего, бездомного и нищенствующего класса, а также причины и источники, его порождающие; здесь мы остановимся на характеристической и весьма интересной частности этой печальной картины — на нищенстве, в разнообразных его видах и проявлениях, выработанных местными специфическими условиями. Здесь, впрочем, необходима маленькая оговорка.
Если под словом нищета разуметь, вообще, бедность и крайность, то пришлось бы рамку нашего очерка раздвинуть до колоссальных размеров и даже потерять её совсем из виду, потому что Петербург, — как это мы говорили в своем месте, — город по преимуществу «бедный», изобилующий во всех своих общественных сферах разнообразной нищетой, населенный, в огромной доле, так называемым недостаточным классом. Мы старались, хотя приблизительно, наметить объем всей петербургской бедности, скрывающейся не только в подвалах и чердаках, но нередко и за зеркальными окнами бельэтажей, выходящей на улицу, в люди, не только в лохмотьях, с протянутой за милостыней рукою, но, случается, и в щегольском, по последней картинке, костюме, с гордым и беззаботным видом вполне обеспеченного положения и довольства. Но пытаться вскрыть и констатировать все виды нищеты — от той, которая сама себя рекламирует, до той, которая, по пословице, носит «на брюхе шелк» в то время, как в пустоте самого брюха раздается томительный «щелк», — усилия напрасные. Точный диагноз и точная статистика всех нужд, лишений и страданий, гнездящихся в массе миллионного человеческого муравейника, — недостижимы, и, кроме нескольких гадательных штрихов этой огромной язвы, мы дать больше ничего не можем.
На этом-то основании и здесь мы ограничиваем рамку нашего очерка лишь специальным и определенным понятием нищеты и нищенства, в обыденном смысле этих слов. В этом смысле, под нищенством понимается такое положение, когда человек почему-либо лишается возможности собственными силами и средствами пропитывать себя, и вынуждается голодом обращаться к общественной благотворительности. Это, так сказать, общая прописная формула рассматриваемого социального явления, но на практике, как самое нищенство, так и его причины имеют множество разновидностей, и в том числе много таких, которые трудно уловимы для наблюдателя.
Например, один исследователь этого явления, желая определить его бытовую и юридическую сущность, высказал такое, как бы общее положение, что «нищенство есть не действие, а состояние». В теории это верно, но действительность на каждом шагу доказывает фактами, что есть много видов нищенства, отождествляющих собою понятие, именно, действия, в юридическом смысле слова, каково, напр., нищенство промышленное. Вообще, в теоретическом определении сущности нищенства замечается путаница и сбивчивость. Одни исследователи смотрят на него, как на продукт чисто экономических неблагоприятных условий; другие хотят видеть в нём, главным образом, порок нравственный, с чем согласно отчасти и существующее законодательство, как у нас, так и на Западе, заключающее в себе целый ряд карательных мер, направленных против нищенства. С своей стороны, общество в массе, особенно в низших классах, благодушно относится к нищим, по традиции, как к «божьим людям», на попечении о которых должно изощряться религиозное чувство милосердия во Христе. Этой же точки зрения придерживается отчасти и просвещенная официальная филантропия, как бы предназначенная смягчать своим благотворительным елеем суровое отношение к нищенству действующего полицейского закона. Такую именно функцию выполняет в Петербурге комитет для разбора и призрения нищих, деятельность которого, впрочем, не приносит никаких существенных результатов, как увидим ниже.
Во всяком случае, нищенство, во всех его разнообразных видах, должно быть принято, как явление обособленное и самостоятельное. По крайней мере, все исследователи условились отличать его от пауперизма, хотя оно есть прямое его порождение, и, в действительности, очень трудно отыскать раздельную грань, где пауперизм соприкасается и перемежается с нищенством.
Теперь о причинах. Не вдаваясь в рассмотрение их отдаленных корней и частных мнений по этому предмету ученых исследователей, остановимся лишь на обязательном и вошедшем в силу формулировании их нашим действующим законодательством. В «Уложении о наказаниях» (том XV Св. Зак.) законодатель, при рассмотрении случаев «нарушения правил о прошении подаяния», по смыслу которых «воспрещается нищенствовать» всем и каждому, распределяет нарушающих эти правила на две категории. Распределение это сделано на основании различия причин и поводов, побуждающих неосновательных граждан прибегать к попрошайничеству, а именно: 1) на нищенствующих по несчастью, и 2) на нищенствующих «по лени, привычке к праздности или даже в виде ремесла». Далее, закон, а на его основании и нищенский комитет допускают еще, как будет сказано в своем месте, частную, более подробную разгруппировку причин нищенства, но в основе остаются две — вышепоименованные, составляющие общепринятую, вошедшую в рутину квалификацию нищенства, хотя она и не выдерживает строгой критики.
Не выдерживает критики потому, что, производя, напр., ремесло нищенством от «лени и привычки к праздности», она констатирует в сущности не причину данного явления, а его последствия. Кому не известно, что на Руси благодатной есть немало местностей, где сплошь почти всё население, если не постоянно, то периодически промышляет собиранием по миру «кусочков». Неужели это от «лени и привычки к праздности»?.. Что же касается представителей городского нищенства, то, хотя несомненно — отъявленных лентяев и празднолюбцев между ними много, но самая-то лень есть в них продукт нищенского состояния, а — не наоборот.
Нищенство в общем мнении, разделяемом всеми более или менее культурными классами, представляет собою состояние унизительное и, в известной степени, позорное. Чтобы дойти до него, чтобы решиться выйти на улицу и клянчить у прохожих с протянутой рукою, человек должен прежде отрешиться, в известной мере, от сохранения собственного достоинства, должен нравственно раскиснуть и сломаться. На улицу он выходит уже деморализованным, опустившимся, дошедшим до отчаяния; но ведь, чтоб превратиться в открытого попрошайку, в представителя всеми презираемого общественного отребья, человек должен был вынести долгую, мучительную борьбу с постигшим его несчастьем и самим собою. Близорукие наблюдатели забывают обыкновенно об этом незримом тяжком периоде постепенного падения и непосильной борьбы с нуждою, предшествующем, по большей части, в жизни каждого профессионального нищего тому моменту, когда в нём созрела решимость выйти на улицу с протянутой рукою.
Эта решимость человеку очень дорого стоит, но раз сделан шаг, по свойству покладистой человеческой натуры, в следующие затем моменты являются сами собою приспособленность и привычка к принятому положению, как бы оно ни было, с первого взгляда, унизительно и трудно. Уже и без того измученное, исковерканное долгой борьбою чувство собственного достоинства тупеет окончательно, энергия и дух предприимчивости гаснут; наступают полная распущенность и деморализация, — и нищий по профессии готов во всей своей красе! Нищий, теряя веру в себя и в свои силы, и приучаясь смотреть из чужих рук на средства к существованию, естественным порядком утрачивает неощутительно способность и охоту к труду и, таким образом, превращается в лентяя и дармоеда по призванию.
На основании этих соображений, весьма трудно различать, где нищенство из «состояния» переходит в «действие» или, другими словами, где оно из вынужденного крайностью и случайного положения превращается в добровольное, привычное ремесло. В сущности, оба эти вида «нищенского образа» суть ничто иное, как различные степени одного и того же явления, подобно тому, как в патологии различаются острая и хроническая формы одного и того же недуга. Рассматривая нищенство, как язву общественного организма, всего правдоподобнее сравнить его вышеозначенные виды именно — с острой, легко поддающейся излечению, и трудно излечимой, застарелой, хронической формами данной болезни. С этой точки зрения мы и постараемся разгруппировать многообразные проявления столичного нищенства в доступных наблюдению пределах. Начнем, прежде всего, с фактов нищенства острой формы, обусловленного только временным лишением средств к пропитанию, под влиянием случайных причин.
Нищенство этой группы комплектуется главным образом, как мы в своем месте указывали, неудачниками из пришлых крестьян, или явившихся в столицу на заработки и обманувшихся в своем расчете, или почему-либо оставшихся без места и без работы, которыми они перед этим пользовались. Нищенствующие этой категории действительно представляют собою случайный элемент и, в большинстве случаев, ничего не имеют общего с теми потерянными, деморализованными профессиональными попрошайками, которые составляют сущность рассматриваемой язвы.
Крестьянин, воспитанный вековой школой лютой нужды и лишений, усвоил себе такой житейский взгляд, что никому-де от «сумы, да от тюрьмы зарекаться не след». Поэтому, доведенный до крайности, он нередко идет «побираться», не чувствуя в этом ничего постыдного, в наивно патриархальной вере встретить со стороны ближних вполне человечное к себе отношение. Человек просит подать ему Христа ради, значит, другого исхода ему нет от голодной смерти, и каждый, смотря на дело с этой сердечной точки зрения, подает ему по силе-мере, без всякого филантропически брезгливого покровительства, по-человечеству, и памятуя, при этом, что и для него самого — на кого грех, да беда не живет? — нищенская сума не заказана… Тут нет места подозрению, что просящий подаяние — лентяй и дармоед, избывающий трудовые способы пропитания в поте лица своего. Напротив, само собой подразумевается, что случись работа, дающая хлеб насущный, и — этот нищий тотчас же скинет суму с плеч и превратится в честного, заправского работника. Так оно, действительно, в крестьянской жизни и бывает, на основании чего составился выше очерченный, крестьянский своеобычный взгляд на «нищенский образ», воспринимаемый своим братом-мужиком. Поэтому-то в массе столичного нищенства необходимо отличать нередко встречаемых крестьян-работников, просящих подаяние, вследствие безысходной нужды и невозможности достать работу. Это — случайные нищие, и к ним, в большинстве, никак нельзя прикидывать тот аршин нравственного падения и лени, с которым уместно подходить к другим видам и формам нищенства.
Нищенствующих этой категории является в Петербурге больше всего зимою. Есть немало чернорабочих профессий, из представителей которых в зимнее время очень немногие достают себе работу, притом за плату, доведенную до minimum’а, вследствие большого предложения рук. «Что же, спрашивается, должен делать здоровый рабочий, не нашедший себе работы? — говорит, по этому поводу, один непосредственный наблюдатель рассматриваемого рода пауперов. — Желудок его, благодаря постоянной деятельности, привык поглощать до 5 фунтов хлеба в день, а так как рабочий живет одним только желудком и для него одного, то и голод ощущается им гораздо резче, чем человеком, привыкшим к сидячей работе. Ввиду настоятельной потребности как-нибудь наполнить свой желудок, рабочий с нетерпением ждет вечера и, скрепя сердце, отправляется по лавочкам «звонить» хле́ба. Сколько душевных пыток ощущает он на первых порах, это можно судить по тому, что он сначала подойдет к нескольким лавочкам, постоит немного около них и уходит далее, не решаясь войти. Но раз он вошел, в другой и последующие разы делается всё смелее и смелее, и в конце концов превращается в настоящего «звонаря» (т. е. в нищего).
Это — совершенно верная картина того тяжелого пути, каким крестьянин-рабочий приходит к решимости начать «звонить хлеба». Неверно здесь только — по крайней мере, как общее правило, — заключение, что эти случайные «звонари» превращаются в «настоящих», т. е., профессиональных нищих, ибо сам же автор чрез несколько строк засвидетельствовал тот факт, что «звонари» эти, при первой возможности найти работу, отказываются от попрошайничества. «На лето, — говорит он, — когда открываются работы, Петербург освобождается от десятков тысяч желудков, всю зиму наполняемых благотворительностью». В этом-то и заключается специальная особенность данной категории столичного нищенства, комплектуемого чернорабочим людом, по различным временам и случайным причинам, каковы, напр., колебание спроса рабочих рук на рынке труда, беспаспортность и т. д. Здесь мы, впрочем, сошлемся лучше на юрисдикцию и практику комитета о нищих, тоже существенным образом отличающего рабочих, вынужденных крайностью просить подаяния и представляющих собою такую группу рассматриваемого здесь класса, которая стоит как раз на меже, где поверхностному глазу легко смешать пауперизм с нищенством.
При разборе доставляемых полициею нищих, комитет, согласно своей программе, распределяет их на четыре разряда и, сообразно этому, устраивает их дальнейшую судьбу: одних помещает в богоугодные заведения, других старается приучить к какому-нибудь занятию и труду, третьих выпроваживает на казенный счет из столицы на родину и, наконец, четвертых, отличающихся в прошении милостыни «по лени и привычке к праздности», привлекает к ответственности в мировой суд. Распределение нищих по разрядам обусловлено практикой и наблюдением. Таким образом, по классификации комитета, к первому разряду относятся впавшие в нищенство от несчастных обстоятельств: сиротства, дряхлости, болезней и, вообще, неимения ни сил, ни здоровья к зарабатыванию пропитания; ко второму разряду отнесены нищенствующие по временному несчастью или болезни, обладающие силами для работы, но не имеющие ни случаев, ни способов найти её; к третьему разряду причисляются такие нищие, которые, имея возможность и силы трудиться, вследствие лени, привычки к праздности и «дурного своего поведения», сделали из прошения милостыни ремесло для себя; в четвертый же разряд заносятся все временные или случайные нищие, как-то: просрочившие паспорты, по болезни или неграмотности, и тем лишившие себя возможности найти работу, лишившиеся, по какому-нибудь несчастному случаю, места или денег в дороге, вдали от родины, и проч.
Нам необходимо было привести здесь эту казенную классификацию столичного нищенства для дальнейших соображений; здесь же мы ссылаемся на неё только для установления правильного взгляда на выше рассмотренную нами группу временных и случайных нищих, выделяемых чернорабочим, преимущественно крестьянским, населением столицы. Группа эта в массе петербургского уличного нищенства занимает, по численности, одно из первенствующих мест. Мы имеем возможность определить её в цифрах, на основании отчетной статистики нищенского комитета, но при этом нужно только помнить, что статистика комитета далеко не обнимает собою всего столичного нищенства, даже того, которое не избегает полицейского «задержания». У нас имеются под рукою цифровые данные комитета за четыре года (с 1870 по1873 г. включительно). Приводим из них, в годичных итогах, число нищих, попадавших в комитет, параллельно с цифрами задержанных полицией, а именно:
| Полицией задерживалось | В комитете содержалось | |||
| В | 1870 | году | 5.314 | 2.675 |
| » | 1871 | » | 5.607 | 3.788 |
| » | 1872 | » | 4.543 | 3.396 |
| » | 1873 | » | 6.240 | 3.346 |
| 5.425 | 3.301 | |||
Таким образом оказывается, что в среднем расчете, между полицейской статистикой нищих и ведомостью их, производимой комитетом, существовала за данный период разница на 2.124 ч. ежегодно; другими словами: до сорока процентов общей суммы нищих, задерживаемых полицией, не достигало гостеприимных дверей комитета и было лишено его «разбора» и «призрения». Чем это объяснить — мы не знаем, хотя хорошо известно, что по существующим правилам ни один нищий, изловленный на улицах столицы, не должен пройти мимо попечительных глаз и рук комитета, как, с другой стороны, сам комитет, говорят, выработал такое правило, что только тот нищий может рассчитывать на его призрение, которого приводит к нему полиция и — не иначе. Отмечаем мимоходом этот вызывающий на размышление факт и возвращаемся к рассматриваемому нами вопросу.
Статистика комитета дает нам довольно обстоятельные сведения об устройстве судьбы доставляемых ему нищих. Судьба эта бывает различна и согласуется с производимым в комитете «разбором» нищих по раз установленным «разрядам», о которых было говорено выше. Таким образом, узнаем, что ежегодно, в среднем расчете (за 1870—1872 г.), из 3.286 нищих, попадавших в ведение комитета, было им {{|razr|отправляемо}}: на родину — 330, в губернское правление — 796, в управу благочиния и полицию — 210, в мещанскую и ремесленную управы — 237; призревалось в богадельнях — 9; пристраивалось к работам и на места — 799; привлекалось к мировому суду — 283 чел., и отвозилось на Преображенское кладбище — 73 (в восемь раз больше, чем призревалось в богадельнях).
Данные эти представляют довольно наглядную и назидательную картинку благотворной деятельности комитета, но нас не она теперь интересует. Для нас нужно определить здесь арифметическое отношение между двумя главными, по общепринятой классификации, группами столичных нищих: — случайных и временных, испрашивающих подаяние «по несчастью», а также сирых, увечных и престарелых, с одной стороны, и — с другой — предающихся нищенству «по лени, привычке к праздности и дурному поведению». Насколько можно полагаться на точность «разбора» комитета и его цифры, отношение это само собою явствует из приведенных данных.
Очевидно, цифра нищих, преданных комитетом суду, сполна обнимает собою вторую группу, т. е. предосудительный «разряд» тех попрошаек, которые, вследствие порочных наклонностей, сделали из нищенства ремесло. Цифра эта, как видно, определяема в 283 человека, — весьма лестная для репутации нравственности Петербурга и более чем успокоительная, ибо даже по статистике комитета она составляет менее десяти процентов общего числа разбираемых им нищих. Словом, совершенный пустяк, имеющий чисто дифференциальное, ничтожнейшее значение в миллионной массе благополучного столичного населения! Читатель, конечно, волен верить или не верить этому отрадному выводу официальной статистики.
Весьма интересна также в статистике комитета цифра призреваемых им нищих. Цифра эта до комизма ничтожная, если смотреть на неё оком скептика; но, с точки зрения оптимистической, она тоже в высочайшей степени отрадная. В самом деле, не отрадно ли знать, что из всего столичного населения ежегодно девять человек, по рассмотрению компетентного комитета, оказываются в состоянии нищеты и беспомощности в такой степени, что комитет вынуждается поручить их призрению общественной филантропии!?. Оставим, впрочем, в стороне эти курьезы статистики и практики достопочтенного комитета, чтобы не погрешить возбуждением недоверия к его филантропическому авторитету и апломбу непогрешимости, с которыми он ежегодно, с методической аккуратностью, истрачивает десятки тысяч рублей на бесплодное переливание из пустого в порожнее бездонной пучины столичного нищенства. Положительным результатом его деятельности можно бы считать приурочивание нищих к занятиям и местам, но мы не знаем ни способов этого приурочивания, ни его прочности. Остается, в интересе сделанного нами выше заключения о составе и характере группы временных и случайных нищих, утешиться только тем, что цифра пауперов, облагодетельствованных таким образом комитетом, довольно значительна (799 из 3.286, или более 24%).
Вообще, ведомости разбора и распределения нищих комитетом утверждают нас в следующей мысли, вопреки пессимистическому мнению самого комитета, что, будто бы, «главнейшая причина нищенства не суть болезни или дряхлость, а скорее лень и привычка к праздности» (Отчет за 1871 г., стр. 2), — а именно в той мысли, что масса петербургского нищенства комплектуется не столько профессиональными, порочными и потерянными для общества лентяями-попрошайками, сколько бедняками из простолюдинов, или действительно несчастных и беспомощно убогих, или случайно доведенных до крайности и временно лишь вынужденных идти на улицу «звонить» на хлеб у прохожих. Здесь кстати будет ближе ознакомиться с сословным и профессиональным составом столичного уличного нищенства, а также с распределением его по полам и возрастам, о чём находим любопытные и довольно подробные сведения в отчетах комитета.
В числе 3.286 нищих, ежегодно разбиравшихся в комитете, по среднему расчету за трехлетие (1870—1872 г.), находилось:
| Лиц благородного звания | 275 | или | 8,5 | % |
| Духовных | 15 | » | 0,4 | » |
| Отставных придворнослужителей | 30 | » | 0,8 | » |
| Крестьян | 723 | » | 22,0 | » |
| Нижних чинов воинского звания | 1.170 | » | 35,6 | » |
| Мещан и ремесленников | 913 | » | 27,7 | » |
| Купцов и почетных граждан | 8 | » | 0,2 | » |
| Иностранцев | 45 | » | 1,3 | » |
| Финляндских уроженцев[1] | 45 | » | 1,3 | » |
| Питомцев Воспит. Дома и незаконнорожденных | 11 | » | 0,3 | » |
| Вольноотпущенных (?) | 14 | » | 0,4 | » |
Табличка эта может служить посылкой для нескольких интересных выводов и сопоставлений. Остановимся на некоторых. Любопытно прежде всего отношение представителей культурных классов к некультурным в среде столичного нищенства. Отнеся к культурным классам лиц благородного и духовного звания, купцов и почетных граждан, видим, что они фигурируют здесь в количестве около 10%. Вообще же, о степени культурности клиентов нищенского комитета еще более любопытную справку дают нам сведения о числе грамотных между ними. К сожалению, сведения эти имеются в комитетских отчетах только за два года (1870—1871) и относятся не ко всему числу нищих. Узнаем из них, что, в сложности, из 5.655 спрошенных комитетом нищих, грамотных оказалось всего лишь 1.780 чел. или с небольшим 31%, т. е., менее одной трети[2]. Отношение это получает особенный вес и значение, если его сопоставить с отношением числа грамотных к числу неграмотных в среде всего столичного населения вообще.
По данным переписи 1869 г., знающих грамоте в петербургском населении исчислено 60,3%, а неграмотных — 39,7%. Между тем, оказывается, что отношение это в среде петербургского нищенства имеет совершенно обратное значение: в нём, на каждые 100 чел., грамотных только 31, а неграмотных 69. Из этого обстоятельства можно заключить, что одним из факторов в развитии нищенства является низкая степень умственного развития, недостаток образования и культурности, если говорить вообще и если можно положиться на вывод из такого, сравнительно, ничтожного числа наблюдений, какое доставила нам статистика комитета.
В частности же, нижеследующая выкладка покажет нам, что в Петербурге вышеисчисленные нами культурные классы, в среде которых, по крайней мере, безграмотность почти не встречается, выделяют, сравнительно, напр., с крестьянами, немногим меньший процент нищих. Так, на 130.020 чел. общего их числа — нищих, принадлежащих к этим классам, приходится ежегодно 298 чел. или более 0,2%, а на 207,170 крестьян — 723 нищих или немногим более 0,3%. Разница весьма незначительная, если речь идет о влиянии в данном отношении культурности, потому что в то время, как на сто дворян, чиновников и т. п. приходится всего около двух неграмотных, на сто крестьян таковых же невежд — более 58-ми! Черта, конечно, не имеющая общего значения, но не лишенная характеристичности, в частности, по отношению к Петербургу.
В приведенной табличке бросается в глаза, довольно нелестное для славы русского оружия, преобладание сынов Марса в среде столичного нищенства, в котором они составляют больше трети общего числа. Притом, отношение это постоянное не только в Петербурге, но, напр., и в Москве[3], и вошло как бы в норму, так что комитет, хотя и непрерывно испытывавший патриотическое огорчение при виде этого явления, отделывался в своих отчетах категорическим на него указанием, как на нечто хроническое и неизбежное, «несмотря на различные меры, принимаемые в последнее время правительством к устройству положения людей этого сословия» (т. е. военного). Действительно, правительство в лице комитета министров, еще в 1871 г. предписало подлежащим начальствам, посредством приписки и «прочного водворения» на жительство отставных солдат, отвратить их от зазорного для чести носимого ими мундира попрошайничества; но меры эти, судя по статистике нищенских комитетов (петербургского и московского), не оказали никакого влияния на уменьшение этой категории нищих. Оно и понятно: прочным водворением и тому подобными мерами понуждения трудно было заставить людей, при прежнем продолжительном сроке службы, исковерканных казармой, оторванных и отучившихся от сохи, и потерявших силы и здоровье, а нередко и изувеченных на службе отечеству, — найти себе пропитание и теплый угол способами, более производительными и благовидными, нежели нищенство.
Относительно распределения петербургских нищих по полам и возрастам находим следующие данные в статистике комитета. В средней ежегодной сложности, из 3,286 нищих было мужчин 2,044 и женщин 1,242, или до 38%. Таким образом, оказывается, что прекрасный пол, вопреки традиции о его слабости, значительно реже господствующего в мире мужского пола промышляет в Петербурге нищенством; но в особенности должно сказать это относительно нищих из благородного сословия. Так, в числе представителей этого сословия было: в 1870 г. на 107 мужчин 65 женщин, в 1871 г. на 223 муж. 88 жен. и в 1872 г. на 267 муж. 75 жен., или, в среднем расчёте, на 4 мужчин 1 женщина. Конечно, в этом случае влияет численное преобладание мужского пола над женским в петербургском населении вообще.
Что касается возраста нищих, то, по наблюдению и «к сожалению» комитета, «до 50-тилетнего возраста количество нищих увеличивается постепенно и после этого периода постепенно ослабевает.» Это наблюдение привело комитет к мысли, «что нищенство развивается в такую именно цветущую пору жизни, когда всего менее следовало бы ожидать этого, в смысле возможности устроить свое положение трудом и занятиями». Быть может, впрочем, комитет и не пришел бы к такому, слишком уж мрачному заключению, если бы принял в соображение тот общий для всех смертных закон природы, что долголетие огромного большинства человечества не простирается далее 50-тилетнего возраста и что процент людей, переживающих этот возраст, весьма незначителен. Притом же, на самом деле, большинство нищих, по статистическим данным самого комитета, оказывается вовсе не в «цветущей поре жизни», если пределом последней положить 45 лет и если при этом произвести некоторые статистические вычисления. Это можно заключить из следующей группировки нищенствующей братии по общепринятому делению на возрасты. По этому пункту мы можем представить сведения только относительно 5,655 нищих, в числе которых было:
| Детей менее и | от | 1 | года | до | 15 | лет | 364. |
| Юношей | » | 15 | лет | » | 25 | » | 532. |
| Молодых людей | » | 25 | » | » | 35 | » | 800. |
| Среднего возраста | » | 35 | » | » | 45 | » | 1,378. |
| Пожилого возраста и стариков | » | 45 | » | » | 100 | » | 2,581. |
Таким образом, последняя категория нищих, пожилого и старческого возрастов, составляя почти половину общего их числа, в частности подавляет численно каждый другой, отдельно взятый, возраст. Конечно, в приведенной табличке поражают своей значительностью цифры нищих в «цветущей поре жизни» (от 15 до 45 л.), но, если взять во внимание отношение этих возрастов, сравнительно с пожилым и старческим, в общей массе населения, то тогда получится вывод, не столь уж поразительный.
По переписи 1869 г. в Петербурге приходилось на 100 жителей — в возрасте от 15 до 50 лет — 70 человек, а в возрасте от 50 до 100 лет — 13 человек. Между тем, в массе столичного нищенства на каждые 100 человек приходится представителей первой из названных групп — 63 человека, а второй — более 30 человек. Затем, распределяя соответственно этим же группам число нищих на цифры населения, получим, что последнее, в возрасте от 15 до 50 лет, выделяет всего около 0,8% нищих, или менее 1 человека на 100 жителей, а в возрасте от 50 до 100 лет — 2,2%, или с лишком 2 человека на сто. Таким образом, вопреки безотрадному заключению компетентного (но не слишком сильного в арифметике) комитета, что, будто бы, «до 50-тилетнего возраста количество нищих увеличивается постепенно», т. е., преобладает, — приведенная точная статистическая выкладка убеждает нас в совершенно обратном выводе: относительно преобладают не указанные комитетом возрасты, а те именно, которые начинаются с 50-ти лет и переходят в старчество, да, к тому ж, преобладают с лишком в два с половиною раза (2,2 : 0,8)!
Здесь мы расстанемся с цифрами и обратимся к живым наблюдениям быта и нравов петербургских нищих, в виде иллюстрации к добытым нами статистическим данным и выводам. Как ранее было нами условлено, мы будем придерживаться общепринятого распределения нищих — на нищенствующих по нужде и случайно, и на профессиональных, сделавших из попрошайничества ремесло, и соответственно этому будем группировать наблюдения и факты, насколько, впрочем, возможно отличать по формам, часто не поддающимся анализу, тот и другой виды нищенства.
Прежде всего, мы остановимся на одном своеобразном проявлении нищенства, которое, быть может, более всего заслуживало бы теплого внимания филантропии, хотя и она и общество очень часто не замечают его и даже едва ли подозревают в нём «нищенский образ». А между тем этот вид культурного нищенства заявляет о своем существовании каждый день и каждый день вопиет в общественной благотворительности… Кто не читал и не читает повседневно в газетах, на задних страницах, такие, например, выразительные анонсы, выбор которых в наших материалах изобилен до роскоши:
«Студент университета, не имеющий средств к существованию, ищет уроков или каких-либо занятий». «Чем бы ни было готов заниматься бедный студент, не имеющий положительно никаких средств к существованию». «12 студентов, сильно нуждающихся, дают уроки по всем предметам»…
Бесконечные, в таком же роде, обращения к добрым людям переходят нередко в своеобразный лиризм: «Прошу уроков или какой-нибудь работы». «Убедительно просит доставить уроки слушательница высших женских курсов». «Дайте хоть теперь!!! уроков или письменных работ слушательнице высших женских курсов». «Да неужели и теперь никто не доставит мне урока или переписки? Студент». И так далее, и. т. д.
Читатель согласится, что предложение услуг и рук в такой патетической форме, не имея ничего общего с обыденной коммерческой практикой на рынке труда, представляет собою, в сущности, один из видов нищенского испрашивания подаяния. Что это действительно так, можно заключить еще из того, что в то время, как одни из «сильно нуждающихся» и «не имеющих средств к существованию» студентов и студенток испрашивают, в виде замаскированной милостыни, уроков и «какой-либо» работы, другие из них, более простодушные и покладистые, прямо, без околичностей, просят подать им на хлеб натурой. «Студент, — читаем в тех же газетных объявлениях, — которому угрожает исключение из медико-хирургической академии, за невзнос платы за слушание лекций, просит одолжить ему 25 руб.» «Нуждаюсь в материальных средствах и, не имея никаких занятий, прошу одолжить мне 20 руб. Адрес: студенту»… «Студент убедительно просит благотворительное лицо одолжить ему 130 рублей до октября месяца»…
На подобные, весьма участившиеся в последние годы, ламентации голодающей школьной молодежи обращалось внимание и в печати, и один фельетонист как-то, по этому поводу, воскликнул в припадке гражданской скорби: «Студент, публично просящий милостыню, — хуже, публикующий об этой просьбе в газетах, на всю Россию! — Этого не потерпело бы студенчество в былое время»… В какой степени былое время брезгливее было, на этот счет, времени новейшего, — судить не беремся; но несомненно одно, что в наши дни студент-нищий, «публично просящий милостыню», вовсе не составляет, к сожалению, редкости в Петербурге. Немало обнаружено было фактов, что некоторые, доведенные голодом до отчаяния, студенты даже в буквальном смысле слова публично, не через газеты, а на улицах испрашивают нередко на хлеб у доброхотных дателей. Такой же студент-попрошайка довольно обычный гость во всех столичных редакциях и в прихожих различных учреждений, известных писателей, богачей, филантропов и т. п. лиц, куда он лично является с откровенной просьбой о милостыне или адресуется с нею на письме.
Этот специально-учебный вид нищенства сделался до того обычным и постоянным явлением, что стали появляться темные промышленники, соблазненные выгодной ролью студента-нищего, которые прибегают к фальсификации этого звания. В наших материалах есть несколько случаев такого подлога. Вот один из них, наиболее рельефный. Некто дворянин, прилично одетый, здоровый молодой человек, был как-то привлечен полицией к суду по обвинению его в том, что он по вечерам приставал на Невском к прохожим с просьбою «подать милостыню бедному студенту медицины», причем хватал их за полы, останавливал и говорил грубости. На суде он повинился в самозванстве и в испрашивании подаяния с дерзостью, за что и был приговорен к месячному тюремному заключению. Затем, известны случаи появления темных промышленников, выдававших себя за студентов, пострадавших, будто бы, от университетских «историй»; эти негодяи беззастенчиво приходили в редакции, в квартиры литераторов и, путем такого самозванства, сопровождаемого изображением своего несчастного положения, выклянчивали деньги.
Вообще, должно сказать, что подобного рода самозванство и обман — весьма обычное явление в нищенском промысле, а что касается испрашивания милостыни «с дерзостью» и нахальством, то в этом грехе чаще всего изобличаются нищие благородных сословий. Точно так же, за представителями этих же сословий остается до сих пор исключительно, недавно начавшая входить в употребление, практика испрашивания подаяния путем печати, в газетах. Мы видели сейчас, что к ней очень часто, к сожалению, прибегают нищенствующие представители учащегося молодого поколения. Затем, во многих газетах стали появляться почти ежедневно, стереотипной фразой начинающиеся, заметки от редакции: «Обращаем внимание благотворителей на крайне бедственное положение такого-то или таких-то, имя рек» (Следуют изображения, более или менее подробные, «бедственного положения» алчущих и жаждущих клиентов филантропии и их адресы). Иногда сами клиенты, от своего лица, адресуются к сострадательным людям, в таком патетическом роде:
«Два года публиковал, тратился на комиссионеров, чтобы найти место или занятие, и до сих пор ничего! Обратите внимание на мое несчастное положение!» — «Обратите внимание на бедственное положение жены добровольца, без вести пропавшего!» — «Г-н Редактор! Мы дошли до такой ужасной крайности, что нет ровно ничего: ни квартиры, ни одежды, ни обуви. Дети буквально валяются на холодном полу… Просить милостыни не могу — не позволяет нравственное чувство. Вчера, чтоб накормить детей, продал с себя последнюю жилетку… Отставной коллежский секретарь» (имя рек). — «Обращаюсь к человеколюбию читателей, будучи приговорена мировым судьею к уплате обществу дешевых квартир 55 р. и к выезду из квартиры и не имея никаких средств к существованию, а равно к уплате долга, умоляю милосердных читателей помочь мне… Вдова такая-то»…
Мы могли бы привести бесконечный ряд образчиков такой литературы, которая, путем частой практики, начинает вырабатывать свой особый «слезный» стиль и свои особые риторические приемы. Без сомнения, в большинстве случаев эти обращения к «милосердым читателям» диктует отчаяние, вполне искреннее и вытекающее из безвыходной нищеты, но и здесь, как везде, нет недостатка в злоупотреблениях и обманах. Так или иначе, но этот литературный способ испрашивания милостыни, имеющий свои удобства, практикуется преимущественно интеллигентными нищими, нравственное чувство которых, как выразился выше один из них, не позволяет идти на улицу клянчить у прохожих. Впрочем, есть немало нищих этой категории, которые в этом отношении совершенно эмансипировались от всякого стыда и нравственного чувства.
Перед нами проходит длинный ряд всюду примелькавшихся представителей неумирающего типа капитана Копейкина — героев, «проливавших в некотором роде кровь за отечество», или статских чиновников, «потерпевших за правду», по выражению Чичикова: — испитые, обрюзглые физиономии, замаранные формуляры, специфический запах питейного заведения, неопрятная внешность, дырявые локти, но неизбежная форменная фуражка с кокардой на голове и апломб заносчивого благородства в тоне и манерах такой высокой пробы, что меньше гривенника и подать совестно этим джентльменам. На устах у них всегда наготове хорошо заученная витиеватая фраза, а иногда целая тирада об «ужасной игре обстоятельств», о неоцененных услугах «престол — отечеству», о людской несправедливости, о «многочисленном» голодающем семействе (жена… дети—мал-мала-меньше!..) и так далее. Нередко, для пущего благородства, всё это произносится на французском диалекте («Эйэ питие пур ён повр, мэ онетт офисье!.. Же ву при, мусье: доннэ муа кельк шоз»), с таким чувством, а нередко и с элегантностью, что с первого разу и в голову не придет видеть в этом «бедном, но благородном отце семейства» простого уличного нищего. Тип этот имеет, впрочем, несколько характеристических разновидностей.
На Песках жил-был, а, может, и до сих пор живет один отставной морской офицер, приобретший себе репутацию Плюшкина во всём околотке. Он ежедневно, неизменно, во всякую пору года в одной и той же шинели, снабженной огромными карманами, выходил на добычу. Всякую бросовую дрянь на улицах он подбирал и прятал в свои карманы; затем, являлся в местный (Александровский) рынок, входил в лавки, здоровался с приказчиками, величая их по именам, шутил, рассказывал политические новости и анекдоты, и, между прочим, привычной рукою, как бы пробуя, брал по горсточкам то гороху, то крупы, то картофелю, то соли, то снетков и проч. Переходя из лавки в лавку, он дополна набивал свои карманы разной провизией и — этим кормился. Торговцы так привыкли к нему и к его грошовому хищничеству, что стали относиться к нему с благодушным гостеприимством, какое всегда находят у простых русских людей всякие «блаженненькие».
Другой сын Марса — севастопольский ветеран — сделал привычку таким же, но более утонченным образом побираться в кругу своих знакомых. Прилично одетый, он аккуратно каждый месяц являлся в их дома; владея лоском светского образования и иностранными языками, он заводил блестящий разговор и, между скобок, политично вставлял словечко о своей мизерной пенсии и «бедственном положении». Делал он это так ловко и остроумно, что хозяин обыкновенно сам предлагал ему лепту от щедрот своих. Несколько лет такой практики сделали то, что некоторые из знакомых почтенного ветерана, чтоб избавиться от его визитов, сами стали присылать ему в известные сроки подаяние, как бы в виде пенсии.
Такую политику нищенствующие «благородные люди» этой категории применяют иногда и более широко. Они появляются в разные конторы и в кабинеты разных «дельцов», с достоинством рекомендуются, начинают с деловым видом разговор о каком-нибудь задуманном ими великолепном предприятии или предлагают свои услуги по какому-нибудь высшему занятию; когда же вся эта ораторская фантасмагория, пускаемая в ход для отвода глаз, истощается, гость круто переходит к сути своего посещения, прося одолжить ему «кельк шоз»[4] на пропитание или — чтоб вышло бонтоннее — на извозчика…
Другой вид этого класса нищих отличается открытым нахальством и цинизмом. Как-то в одной газете обличался некий отставной штабс-капитан, специально оперировавший в зимнее время на пешеходных мостках через Неву. Здесь он приставал к прохожим, преимущественно к женщинам, и, когда ему отказывали в подаянии или давали мало, он кричал и ругался.
— Я штабс-капитан, офицер моего императора! Двух копеек ни от кого не принимаю, да мне и не дают меньше двугривенного! — оправдывался он в оскорблении какой-то дамы, подавшей ему две копейки.
Раз взыскательный штабс-капитан, будучи уже «на взводе», пристал на тех же мостках к самому репортеру и настойчиво требовал подать «на сороковку для его обер-офицерской персоны», а, когда получил отказ, с угрозой сказал: — «Хорошо; теперь не хочешь подать бедному благородному человеку, так в другой раз и пальто содрать можно»!
В этом скандалёзном жанре попадаются и представительницы прекрасного пола из благородного сословия. У одного мирового судьи раз судилась молодая еще дочь генерал-майора, «с измятой физиономией, в какой-то невозможной кацавейке и рваном платье». Полиция её обвиняла в дерзком приставании, в нетрезвом виде, к прохожим и в рецидивизме по нищенскому промыслу. Генеральская дочь не раз побывала в нищенском комитете, но от привычки побираться не могла отстать, а на вопрос судьи, почему она не ищет помощи у родственников, ответила, что обращаться к ним ей мешает гордость.
Есть нищие из благородных, создаваемые какими-нибудь чрезвычайными политическими обстоятельствами в отечестве. Так, после сербской войны, в Петербурге вдруг появилась масса нищенствующих «добровольцев» — подлинных и поддельных, никогда в Сербии не бывавших. Этого рода нищие-герои обыкновенно являются после каждой войны. Затем, следует весьма разнообразный класс интеллигентных нищих — шутов, балагуров, непризнанных поэтов, артистов и просто компрачикосов[5]. Посещают они главным образом торговые ряды, где пользуются большим фавором у скучающих торгашей-сидельцев. Один смешит невзыскательную публику какими-нибудь потешными фарсами и коленцами, другой — готовностью за известный гонорар проглотить любую гадость или пролезть под столом на четвереньках, третий — юмористической формой просьбы о подаянии, в таком, напр., роде: «Отечества защитнику пожалуйте на штоф пострижения, на косушку сооружения!» Нищие артисты «ломают кумедь». Был один отставной хорист, который за три копейки исполнял целые арии и сцены из опер; другой — трагик — представлял Прокопия Ляпунова; третий, виршеплёт, декламировал целые поэмы…
Нищих, промышляющих такого сорта художественным дилетантизмом, в Петербурге пропасть из всяких сословий и национальностей. Шарманщики, уличные певцы и музыканты, раёшники[6] и акробаты, кукольные комедианты, показыватели разных «ученых» зверьков и птиц, продавцы так называемого «счастья» в конвертиках и т. под. дармоеды целою ордой повседневно рыскают по дворам петербургских домов, по улицам и гульбищам, представляя собой одну из самых многочисленных групп нищенства.
Орда эта особенно велика была в то время, к которому относится наш рассказ. Даже на Невском проспекте можно было ежедневно видеть прочно водворившихся на бойких местах слепцов, непрестанно вертевших разбитые шарманки и их унылыми звуками разжалобливавших публику. Хорошо памятен нам также разъезжавший по улицам в ручной тележке безногий идиот, в сопровождении шарманщика, которому он аккомпанировал звоном на треугольнике и этим искусством собирал лепту. Есть и несомненные артисты — нищие. Очень долго, в описываемое время, странствовал по городу, в потасканной шинели с собачьим воротником, типичный слепец — кларнетист, в сопровождении шарманки, а случалось — контрабаса и скрипки. Играл он на своем инструменте мастерски и пользовался большой популярностью. Весьма обычными, странствующими по дворам, увеселителями являлись также: старый савояр-волынщик и выплясывающий под его игру неведомый танец сынишка, измученный, едва двигающий ногами мальчик; надорванным голосишком, через силу распевающая старинные романсы девочка, посиневшая от холода, под аккомпанимент шарманки; а вот — целое артистическое семейство, очевидно, «культурное», немецкого происхождения: отец с гармонией, мать с гитарой и дочь — девица с мелодическим контральто. Не раз видели мы также весьма прилично одетого, в парижском цилиндре, чопорного старика-немца, с гармонией и складным стулом. Войдя во двор, он расставлял стул, чинно усаживался и шамкающим голосом, коверкая русскую речь, пел с большим чувством постоянно один и тот же романс: «Кохта-п он зналь»… Наконец, кто не видел в Петербурге нищих — мальчиков, показывающих заморенных барсуков и, при этом, распевающих, жестикулируя и приплясывая, какую-то несообразную дребедень?
К этим певцам и музыкантам примыкают, по способу испрашивания милостыни, «прошаки», странники и «калики перехожие», распевающие заунывными голосами псалмы и самодельные божественные песни или, просто, пронзительно выкликающие нараспев заученную, краткую, но красноречивую мольбу о пожертвовании «на погорелое», «на построение храмов» и т. д. Здесь мы входим в среду нищенства, так сказать, клерикального, облеченного, большею частью, в рекламирующий костюм монашеского покроя, носящего при людях постную мину благочестия и смирения, иногда очень плохо гармонирующих с явными физиономическими признаками нетрезвой и распутной жизни. Этот класс нищих, в который входят настоящие и мнимые монахи и монашенки разных монастырей, включительно до Афонского, собирающие лепты на свои обители по книжкам, безместные, с испорченной карьерой, причетники всяких степеней, юродивые и блаженные, и т. под. люд, — в Петербурге весьма многочислен.
Нищие этого рода особенно любят посещать лавки и трактиры, в безошибочном расчёте на благочестивую тароватость русских торговых людей, мнящих копеечными подаяниями замолить у Бога свои коммерческие грешки. Так, напр., один репортер-статистик, высидев целый день в трактире средней руки, сосчитал, что там, в течение дня, перебывало 96 человек этого сорта нищенствующей братии, в том числе 40 монахинь, среди которых, сказать мимоходом, попадаются отчаянные пройдохи. Нам известен факт, что у такой монахини-просительницы оказалось в книжке, выданной якобы из консистории и украшенной на переплете крестом, собрание самых скабрезных куплетиков. Обман и кощунство здесь — вещи заурядные.
Раз в мировом суде судилась целая клика таких боговдохновенных сборщиков, в том числе несколько персидских подданных и между ними один подлинный священник. Стол судьи был завален при этом целой кучей вещественных доказательств обманного промысла этих блаженных мужей: книга с воззванием и описанием угнетений от мусульман, с неведомой подписью «на халдейском языке», покрывала на гробы, пузырьки с маслом и с иорданской водой, гвозди и щепки с креста Господня, образки́ и т. п. предметы, вывезенные якобы из Иерусалима. Всё это сбывалось по высокой цене, и промышленная компания имела большой успех в среде низшего купечества. В другой раз полиция задержала одну смоленскую мещанку с большим напрестольным евангелием, в роскошном бархатном переплете, с серебряной оправой. В евангелии, на вклеенных листах оказался длинный список доброхотных дателей, которых владетельница евангелия уверила, что они этим путем получат спасение души и достигнут царствия небесного. Простолюдины, а в особенности, почему-то, купцы «черной сотни» с младенческой верой и чуть не с боготворением относятся к подобным шарлатанам. Больше же всего чтут они разыгрывающих роли блаженных и юродивых.
Как-то один репортер, проходя внутри Апраксина рынка, встретил странного субъекта с испитой физиономией, причудливо одетого в полумонашеский костюм, с железным посохом. «Проходя мимо лавок, субъект шептал несвязные речи; купцы, при виде его, робко выглядывали из дверей; мальчишки жались к стенкам. Всё стихло и как бы устрашилось странника». На вопрос, что это за личность, один торговец набожно ответил:
— Это святой человек! Он, видите ли, схимник, схиму, значится, принял, и теперь с Афонской горы пешком пришел: видение ему такое было… Трогать его нельзя, потому ему Бог путь указывает, и ежели он ко мне в лавку зайдет — лавке моей прибыль может быть большая. Да его никто и не трогает, потому, в случае чего, он так-то своим посохом свистнет…
Репортер проследил этого афонского схимника и узнал, что он просто отставной писарь, выгнанный со службы за пьянство.
Никакими личинами не замаскированные, откровенные нищие — «звонари», принадлежащие, большею частью, к простолюдинам, составляя собой довольно однообразную массу, по типичным чертам и по усвоенным искони способам промысла, различаются по месту, к которому они приурочиваются. В Петербурге есть несколько особенно излюбленных нищими закоулков, удаленных от полицейского надзора, где их можно всегда встретить; но больше всего любят они кружить и примащиваться около храмов Божьих и кладбищ, где добыча всего надежнее, в верном расчете на милосердие богомольных людей. В этих, особенно выгодных для нищенского промысла местах, дело устраивается иногда на правильных коммерческих началах: места эти попросту продаются с торгов, и купившая их компания нищих образует из себя дружную, правильно организованную артель, монополизируя всю местную благотворительность. Рассказывали, что такая нищенская монополия существовала, напр., в Александро-Невской лавре, привратники которой установили даже что-то вроде таксы за впуск нищих в монастырские стены: по 3 коп. с души в будничный день, по 5 коп. — в праздничный и по 10 коп. — во время похорон. Возможности такого оброка легко поверить, потому что нищенский промысел в Петербурге бывает иногда очень прибылен. Известны многие факты, что нищие успевали не только безбедно прожить, но и нажить немалые капиталы. Почти в каждом нищенском гнезде найдется свой кулак, отдающий деньги в рост не только своей братии, но и на сторону — людям зажиточным по виду. В 1867 г. был такой случай: умер старик — нищий, бывший дворовый человек, и в его лохмотьях нашли до 70 тысяч рублей банковыми билетами.
По поводу продажи мест и т. под. угодий нищенского промысла, должно сказать, что несомненно, в известных слоях петербургского нищенства, замечаются признаки артельной организации и существует условленный порядок в пользовании теми или другими прибыльными для попрошайничества местами. Есть, впрочем, места и дни, безразлично утилизируемые всеми нищими. Места эти — рынки и торговые ряды, а дни — субботы. С раннего утра, по субботам, нищие поодиночке, с интервалами, обходят ряды лавок и собирают грошики. Находится еще немало благочестивых купцов, которые считают своим священным долгом аккуратно по субботам оделять от своих щедрот нищую братию. Эти нищие-субботники, большею частью, одни и те же, и пользуются некоторыми правами доброго старого знакомства с своими патронами.
Уличные профессиональные нищие прибегают нередко к подделкам и рекламам, выработанным практикой нищенского промысла. Есть искусственные, поддельные калеки, мнимые слепые, глухонемые и проч. Нередки несчастные вдовы-матери с больными ребятами на руках, издающими жалобный писк, вынуждаемый подчас, в бойкую минуту промысла, щипками и тычками, тем более нещадными, что чаще всего у этих мнимых матерей ребята не свои, а взятые напрокат у какой-нибудь своей же сестры—нищенки. Бывает и так, что у чадолюбивой вдовы-нищенки, вместо живого ребенка, завернуто здоровое и безгласное полено. За этими матерями по промыслу тянутся неутешные отцы, вдовы и сироты, сейчас только лишившиеся своих кровных, которых не на что похоронить: «подайте, значит, Христа ради, на погребение»! А вот странствует целая группа крестьянок (чаще всего по рынкам), среди которой красуется молодое, нередко смазливое лицо по-праздничному наряженной девушки… Сверх всякого ожидания, и эти нищенствуют: «Подайте, Христа ради, на приданое невесте»! Этот странный вид нищенства практикуется преимущественно пригородными чухнами… Есть, наконец, специалисты, постоянно выдающие себя за бедняков, только что выписанных из больницы. Около станций железных дорог и на вокзалах во время отхода поездов встречают вас нередко с отчаянным видом несчастливцы, которым не хватает двугривенного на пассажирский билет — так не снабдите ли вы их этой монетой, Христа ради!
Впрочем, трудно исчислить все виды и формы существующего в столице нищенства. Это — таинственный мир! Не можем, однако, не упомянуть в заключение еще об одном, быть может, самом возмутительном и наиболее нуждающемся в заботах филантропии, виде нищенства. Говорим о нищих-детях, составляющих, как показывают приведенные выше статистические данные, значительный процент в массе столичного нищенства. Эти несчастные малолетки, оборванные, холодные и голодные, бросающиеся под ноги прохожим и неотступно преследующие их жалобными мольбами подать им «копеечку» или купить у них конвертиков, почтовой бумаги, календарик, увядший букетик ландышей и т. под. дрянь, — к сожалению, встречаются в Петербурге чуть не на каждом шагу. Хуже всего то, что они — жертва самой гнусной эксплуатации со стороны своих бессердечных родителей, а еще чаще особых промышленников. Есть специалисты, которые содержат таких нищенствующих ребят десятками и выгоняют их христарадничать, как на работу. Нечего и говорить, что эти жалкие дети, вовлекаемые в нищенство с пеленок, постоянно вращаясь в безнравственной среде своих родных и опекунов, терпя от них грубый гнет, заранее обрекаются на неминуемую гибель.
Примечания[править]
- ↑ О других инородцах комитет, почему-то, не дает никаких сведений и только за четырехлетний срок отметил одного еврея, изобличенного в нищенстве.
- ↑ В Москве это отношение, по-видимому, еще менее благоприятное. Там, по сведениям местного комитета, из 3.221 нищих в 1877 г. грамотных было только 799, или около 24%.
- ↑ В хлебосольной Москве нижних воинских чинов среди нищих еще гораздо больше: там за 3 года (1875 по 1877 г.) они составляли почти половину общего числа уличных «попрошаек», ближайшую причину чего, по мудрому замечанию местного комитета, надо искать в той среде, из которой они поступили на службу.
- ↑ Калька с фр. quelque chose. Здесь — «сколько-нибудь». — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Компрачикос — лицо, похищавшее или покупавшее детей и уродовавшее их для продажи в качестве шутов, акробатов и пр. См. в Википедии и Викисловаре. — Примечение редактора Викитеки
- ↑ См. Раёк в Википедии. — Примечение редактора Викитеки.
