Пришли сумерки. Въ столовой, маленькой и низенькой комнатѣ, только что покормили дѣтей манной кашей, молочкомъ съ булочкой; была и холодная котлетка для старшаго мальчика… Маленькая Маруся мелко-мелко искрошила свой кусочекъ булочки, шаловливо хлопая пухлой ладонью, пискливо выкликнула:
— Ахъ, какъ хорошо!—и столкнула взмахомъ руки много крошекъ подъ столъ.
— Манечка, милая мышка, не сори хлѣбецъ!—остановила ее няня.
— Я, нянечка, только малость мышкамъ бросила; онѣ голодны,—имъ вѣдь булочникъ не носитъ хлѣбца… Я нынче видѣла утромъ,—одна малюсенькая мышка проворно тутъ бѣгала, искала, ничего не нашла.
— Видно, кота Васьки не было, а теперь вонъ лежитъ онъ въ креслѣ,—подъ бѣду ты мышку-то подводишь, не быть ей живой отъ его лапъ.
— Онъ сытъ, я его много кормила, не станетъ онъ ѣсть мышку.
— Э-эхъ, дитятко, и сытый котъ играетъ съ мышкой, а кошкины игры—мышкамъ слезки.
Дѣти уже въ дѣтской, каждый въ своей кроваткѣ: кто шепчетъ самъ съ собой, закрывши глаза; кто держитъ пальцы на вѣкахъ такъ крѣпко, что видитъ и при закрытыхъ глазахъ, какъ у него подъ пальцами ходятъ зеленые и разноцвѣтные круги, искрятся огоньки; кто думаетъ, какую на него надѣнутъ рубашечку: красную или палевую,—завтра вѣдь праздникъ,—и что будетъ на третье блюдо въ обѣдъ: пирогъ съ яблоками, пудингъ или кисель. Хорошо бы пудингъ,—давно его не было… Въ столовой темно. Въ дѣтской чуть-чуть только мигаетъ лампадка у иконъ. Тишина. Дѣти нынче скоро заснули.
Изъ одного, другого, третьяго уголка свѣтятся уже маленькіе, бойкіе глазки: мышки уже выглядываютъ изъ подполья,—и побѣгать имъ хочется на просторѣ, въ огромной для нихъ столовой, и ѣсть хочется, страшно хочется ѣсть! Цѣлый день во рту не было ни крошки, грызли дерево въ подпольѣ, но отъ этого сытъ не будешь,—вострили только зубы.
— Ппи!—пискнула старая мышь въ подпольѣ и сцѣпила за хвостъ молодую, сбросила назадъ, сама присѣла на ея мѣсто въ уголокъ, проворчавъ тихо про себя:—Глупая, лѣзетъ впередъ!.. Трусиха, а лѣзетъ, какъ разъ налетитъ на бѣду!—и она поводила мордочкой, нюхая воздухъ и озираясь въ темнотѣ; она чуяла, что котъ близко, хотя и не видѣла его.
Маленькая мышка Матреша сердито вцѣпилась ей въ ногу и такъ больно укусила, что старая мышь Овдотья отчаянно пискнула и пулей вылетѣла впередъ, въ столовую. Матреша сѣла на ея мѣсто.
На креслѣ котъ Василій чуть-чуть вытянулъ заднюю ногу и полуоткрылъ лѣвый глазъ, подумавъ: «Дуры, ишь грызутся, вотъ я помирю васъ! Пожалуйте-ка сюда, торопиться не будемъ. Дадимъ мыши ходъ! Соберется побольше, тогда и увидимъ, съ которой начать игру нашу!» Мышь Овдотья, живо обѣжавъ столовую, чуя кота, но не видя его, проскользнула подъ столъ, сцапала тамъ крошку, наскоро проглотила ее, забрала было другую… а надъ ея острой мордочкой вертѣлась уже маленькая мышка Матреша. Матреша была такъ голодна, что, замѣтивъ крошку у тетушки Овдотьи въ посѣдѣвшемъ усикѣ, живо схватила ее, прокусивъ ей немного и верхнюю губу; тетушка дала ей такую увѣсистую пощечину, что разомъ раздался отчаянный пискъ и старой и молодой мыши.
Это совсѣмъ взбѣсило кота Василія,—полное вѣдь неуваженіе!.. Вотъ и будь снисходительнымъ къ каждому мышонку, такъ, чего добраго, онъ тебѣ на голову прыгнетъ.
Брръ! Батюшки, воры! Въ собственномъ домѣ и при немъ самомъ, Василіи Ивановичѣ, и крошки таскать безнаказанно и буйствовать еще—полное неуваженіе!
И онъ мѣшкомъ свалился съ кресла, бросившись и туда и сюда, желая сгрудить разомъ обѣихъ мышей; но онѣ змѣйками отъ него разбѣжались и до того растерялись, что обѣ столкнулись въ одномъ и томъ же уголкѣ. Минута,—котъ былъ тамъ, мышки снова бросились отъ него, и началась игра.
Старая мышь Овдотья, видя, что маленькая мышь Матрена задыхается отъ страха и устали, рѣшила отвадить отъ нея кота,—такъ, быть-можетъ что-нибудь да какъ-нибудь онѣ и выиграютъ, хоть время проведутъ,—надежда поддерживаетъ вѣдь слабыхъ,—авось обѣ улизнутъ!
И она стала, не подпуская близко, метлешится у него въ глазахъ; ужъ котъ разъ даже такъ ударилъ передней лапой ее по спинѣ, что у нея изъ глазъ посыпались искры. Матреша совсѣмъ было попалась въ лапы, напрягла послѣднія силы и сунулась снова въ свой уголъ; котъ былъ тамъ, только на секунду Матреша упредила его; она скользнула въ норку, но—ахъ!—жестокая боль, словно огонь, разлилась по всему ея маленькому тѣлу…
Что это, неужели онъ ее сцапалъ? Нѣтъ, она свалилась въ подполье на всѣ четыре лапки, въ зубахъ кота остался только ея хвостъ, красивый хвостъ! Но она лежала безъ чувствъ, и чуть-чуть только замѣтно было, что она еще дышала….
Сбѣжалось все подполье, во всѣхъ углахъ тамъ уже пищали:
— Матрешу котъ загрызъ! И такъ искромсалъ, такъ изъѣлъ, что теперь ее и не узнаешь! Что-то бросилъ отъ нея прямо въ щель,—не знай—голову, не знай—лапки!
— Ну, вотъ и не такъ говорите вы, молодые мышата,—отъѣлъ онъ только правый бокъ, а голова и лапки на мѣстѣ. Она ему прокусила ухо, онъ ее и выпустилъ; смѣлая Матреша, вишь ты, на кота пошла! Съ котомъ сцѣпилась, шутка ли это!
— Все это сказки кумушки! Ужъ гдѣ котъ объявился, мыши тутъ съ нимъ рядомъ не сидѣть, поиграть онъ поиграетъ, а живую изъ лапъ не выпуститъ!
— Анъ, бабушка Василиса, мышь ты старая, а лжешь тоже! Посмотри, вонъ она бѣгаетъ! — Забѣгала, скажешь тоже!
— Да, бѣгаетъ: безъ хвоста только, а бѣгаетъ!
— Ну, а я-то что же пищала? Что цѣлую мышку котъ не пуститъ, ну, и выходитъ безъ хвоста; а безъ хвоста мышь—развѣ мышь? Хвостъ для мыши—все: нѣтъ у мыши хвоста,—нѣтъ и мыши! Развѣ у насъ теперь кто съ ней будетъ водиться изъ нашего общества, съ безхвостой-то? Нѣтъ ужъ, сударка, полѣзай опять къ коту, играй тамъ, а намъ безхвостой мыши не нужно! Этакій позоръ. Я много лѣтъ живу на свѣтѣ, въ которомъ подпольѣ принята уже съ честью, а такого позора, чтобы съ безхвостой жить,—не приходилось! Котъ можетъ каждую изъ насъ загрызть, отъѣсть голову, исцарапать до-смерти, а хвостъ отъѣсть и пустить живой,—этакаго сраму въ мышиномъ мірѣ не бывало! И это съ молодой мышью!
Маленькая мышь Матреша, дѣйствительно, бѣгала безъ хвоста; она все еще дрожала отъ пережитаго страха и понять не могла, отчего отъ нея всѣ сторонятся….
А въ столовой наверху шла отчаянная возня.
Котъ Василій страшно волновался, что упустилъ маленькую мышку, грызъ въ зубахъ ея хвостъ, словно досаждалъ себѣ этимъ за свою глупость, что онъ не вытащилъ за хвостъ мышку, какъ это съ нимъ не разъ бывало, а отгрызъ его и пустилъ ее на свободу. Старая мышь Овдотья, хитрая изъ всѣхъ мышей этого подполья, ловко спряталась въ гардинѣ и смѣялась себѣ въ усъ, видя, какъ котъ грызетъ отъ досады глупый хвостъ изъ-за своей глупости. А котъ никакъ не могъ рѣшить, куда скрылась другая мышь; присѣлъ, прилегъ надъ хвостомъ, вытянулся на спинѣ и, какъ клоунъ, сталъ подбрасывать хвостъ вверхъ и ловить его. Онъ былъ сытъ, выспался, такъ что сонъ уже не бѣжалъ къ нему. Лѣнтяй былъ онъ изрядный, а все-таки и изрядному лѣнтяю совсѣмъ безъ дѣла бываетъ скучно.
Умная мышь Овдотья за всѣмъ этимъ зорко наблюдала и про себя думала:
«Вотъ поди ты, разсказать ежели нашимъ мышамъ,—вѣдь не повѣрятъ! Такой страшный звѣрь, умный вѣдь,—и, дуракъ, забавляется мышинымъ хвостомъ! Ну-ну, дѣла! Пожалуй, онъ такъ меня долго будетъ тутъ манежить»…
А котъ все лежалъ и все подбрасывалъ и все ловилъ хвостъ.
И вдругъ стало мышкѣ Овдотьѣ такъ тяжело, такъ тошно смотрѣть, какъ забавляется мышинымъ хвостомъ котъ Василій, что она отчаянно пискнула:
— Мышиный хвостъ!—и стрѣлой бросилась въ знакомый ей уголъ.
Котъ зачѣмъ-то три раза перевернулся кубаремъ, словно сумасшедшій, но попалъ въ уголъ уже тогда, когда старая мышь Овдотья въ подпольѣ, въ толпѣ подругъ, разсказывала про кота «мышиный хвостъ». И всѣ мыши смѣялись и повторяли:
— Котъ мышиный хвостъ! Котъ мышиный хвостъ!
Повторяла: «Котъ мышиный хвостъ!» и безхвостая Матреша, а хроменькая мышка Елизарьевна сложила даже маленькій стишокъ:
У кота ли Воркота, |
— А что тамъ не говорите, сестрицы-мышки,—перебила стишочницу старая мышь Овдотья,—а кота намъ за эти безобразія надо поучить… Ты насъ ѣшь, уродуй, а хвостами мышиными не играй!
— Ха-ха-ха!—засмѣялось все подполье.—Кота поучить! Хе-хе-хе! Кота поучить! А какъ ты его поучишь?
— А очень, то-есть, просто! Подкараулить, когда онъ спитъ…
— Ну?..
— Выбраться всему подполью разомъ, вцѣпиться въ его хвостъ и отгрызть его!
— Какъ это просто! Да пока ты зубами вопьешься, онъ тебя пополамъ перегрызетъ! — Ну, всѣхъ-то не перегрызетъ! Пока онъ грызетъ одну, другую, третью, ему хвостъ-то и отъѣдятъ.
— Умна тоже! Такъ тебѣ и будутъ ждать всѣ, когда онъ всѣхъ перегрызетъ… Просто разбѣгутся, а котъ, можетъ-быть, теперь при двухъ хвостахъ, а потомъ при трехъ и больше… Грызи да грызи мышиные хвосты да играй ими, коли сытъ. А котъ всегда сытъ… Это не мышь трусливая, слабосильная! Вотъ что!..