Мы разсмотрѣли психологическую сторону рѣчи съ точки зрѣнія статической, т. е. съ точки зрѣнія даннаго одновременнаго состоянія ума, а теперь перейдемъ къ психологическому изученію нашей рѣчи съ точки зрѣнія динамической или исторической. Прежде всего замѣтимъ, что слова претерпѣваютъ въ ходѣ времени измѣненія какъ въ отношеніи смысловомъ, такъ и звуковомъ; оба эти момента — какъ увидимъ — играютъ роль при морфологическомъ преобразованіи языка, основными же процессами морфологической жизни языка являются слѣдующіе: 1) опро́щеніе, 2) переразложеніе, 3) аналогія и народная этимологія, 4) дифференціація.
1) Опро́щеніемъ называется процессъ, который состоитъ въ томъ, что слова съ сложной основой уже не чувствуются въ своемъ морфологическомъ составѣ, а становятся простыми символами представленій, хотя иногда, какъ мы уже упоминали (см. стр. 114), могутъ сознаваться и въ своей сложности, когда вниманіе почему-либо устремляется на морфологическій составъ слова.[1] Однако есть цѣлый рядъ словъ, которыя уже на столько подверглись опрощенію, что не смотря на сложность своего морфологическаго состава уже не поддаются легко разложенію, а представляются для чутья говорящихъ какъ простыя, напр. „воздухъ“, „забыть“, „востокъ“, „западъ“, „вмѣстѣ“ и т. д.[2] Наконецъ опрощеніе можетъ стать полнымъ, когда къ нему присоединились значительныя фонетическія перемѣны, которыя лишаютъ насъ возможности непосредственно сознавать морфологическій составъ слова, а также и родство этого слова съ другими словами; срв. напр. слова „конецъ“ и „начало“: здѣсь первоначально были родственные корни *kŏn- и *kĕn- (съ чередующимися въ нихъ ŏ и ĕ), изъ которыхъ второй на славянской почвѣ, вслѣдствіе смягченія k въ č, измѣнился въ čen- и затѣмъ en дало въ положеніи передъ слѣдующимъ согласнымъ носовой гласный ẽ, а послѣдній на русской почвѣ измѣнился въ а, такъ что второй корень видоизмѣнился въ čа-; такимъ образомъ мы видимъ, что слова „начало“ и „конецъ“, первоначально родственныя по корню, теперь настолько разошлись между собою по звукамъ (и по значенію), что ихъ родство уже нельзя замѣтить непосредственнымъ чутьемъ. И такъ слова, въ умѣ индивидуумовъ прежняго времени сознававшіяся въ своемъ морфологическомъ составѣ, въ умѣ индивидуумовъ позднѣйшаго времени могутъ уже не разлагаться, т. е. стать простыми, утрачивая свое генетическое значеніе въ пользу реальнаго. Въ этомъ процессѣ мы видимъ проявленіе принципа экономіи и удобства въ мыслительно-рѣчевой дѣятельности; и въ самомъ дѣлѣ, если бы при каждомъ словѣ всплывало въ нашемъ умѣ кромѣ реальнаго также и генетическое значеніе, то это служило бы страшнымъ тормазомъ мысли. Такъ какъ для говорящаго всегда важнѣе реальная сторона въ значеніи словъ, то явленіе опрощенія имѣетъ характеръ необходимаго языковаго процесса, который совершался и въ болѣе раннія времена и который въ той или другой мѣрѣ свойственъ всѣмъ языкамъ; напр., въ нѣмецкомъ сюда можно отнести такія слова, какъ Vor-rat „запасъ“, Ver-fassung „государственный строй, конституція“, mit-unter „иногда“, zu-rück „назадъ“ и т. д.[3]
2) Переразложеніемъ называется такое явленіе, когда слова, извѣстнымъ образомъ разлагавшіяся въ умѣ индивидуумовъ прежняго времена, затѣмъ разлагаются по другому вслѣдствіе перемѣщенія морфологической границы. Примѣромъ могутъ служить такія формы склоненія въ русскомъ языкѣ, какъ: „рыб-ахъ“, „рыб-амъ“, „рыб-ами“. Первоначально гласный звукъ а въ этихъ случаяхъ принадлежалъ основѣ или темѣ слова, составляя т. наз. тематическій гласный, присоединявшійся къ корню для образованія основы; съ теченіемъ же времени онъ отошелъ къ окончаніямъ и такимъ образомъ произошло сокращеніе основы въ пользу окончаній.[4] Причина этого переразложенія заключается прежде всего въ томъ, что тематическій гласный, характеризовавшій извѣстный типъ склоненія и повторявшійся передъ окончаніями, употреблялся вмѣстѣ съ послѣдними чаще, чѣмъ самыя слова, а потому и сталъ чувствоваться принадлежностью окончаній. Кромѣ того, указанному сокращенію основъ благопріятствовали фонетическія перемѣны, благодаря которымъ тематическій гласный измѣнился въ нѣкоторыхъ падежахъ (срв. рыбу, гдѣ окончаніе -у развилось изъ первоначальнаго *-ā-m) и потому утратилъ свое значеніе какъ тематическаго гласнаго. Процессомъ переразложенія объясняются далѣе нѣкоторыя особенности просторѣчія, какъ напр. произношеніе „овторникъ“ и т. п. Въ самомъ дѣлѣ, такія слова, какъ „во вторникъ“ и напр. „въ огонь“ представляютъ въ произношеніи полное совпаденіе по начальному слогу (во-), а эта одинаковость въ предложныхъ выраженіяхъ повела во многихъ народныхъ говорахъ къ одинаковости и безпредложныхъ оборотовъ, а именно: въ обоихъ случаяхъ на мѣсто предлоговъ „во“ и „въ“ была принята лишь одна разновидность „въ“, а гласный о въ одномъ изъ выраженій отошелъ отъ предлога къ самому слову. Этотъ процессъ можно иллюстрировать слѣдующей пропорціей:
откуда х = „овторникъ“. Здѣсь мы видимъ, какъ тѣ неправильности, который нерѣдко встрѣчаются въ народной рѣчи, для лингвиста представляютъ интересъ, какъ проявленіе общихъ языковыхъ процессовъ.[5]
3) Аналогія и народная этимологія. Мы уже не разъ упоминали о явленіяхъ, объясняемыхъ аналогіей; такъ, если вмѣсто „ходятъ“ произносятъ „ходютъ“, то это — по аналогіи къ глаголамъ 1‑го спряженія, т. е. по аналогіи къ такимъ формамъ, какъ „колютъ“. Процессъ аналогіи заключается въ томъ, что значеніе, ассоціированное съ двумя звуковыми комплексами, изъ которыхъ тѣснѣе связано съ однимъ,[6] вызываетъ этотъ послѣдній также и вмѣсто втораго (срв. ходютъ). Аналогія можетъ действовать не только въ области окончаній, но и въ основѣ; если мы остановимся на одномъ изъ прежнихъ примѣровъ, именно на спряженіи наст. времени глагола „пеку“, то такія формы народныхъ великорусскихъ говоровъ, какъ „пекешь“, „пекетъ“, представляютъ распространеніе по аналогіи вида основы пек-, свойственнаго 1‑му лицу ед. ч. и 3‑му мн. ч., на формы прочихъ лицъ того же времени, вытѣснивъ въ нихъ разновидность основы печ- (при этомъ въ этихъ формахъ к является уже не твердымъ, а мягкимъ, т. е. аналогично спряженію глаголовъ типа несу—несешь). Если народныя формы „пекешь“ и проч. чужды литературному языку, то это объясняется тѣмъ, что въ народномъ языкѣ, вслѣдствіе отсутствія или скуднаго примѣненія письменности, нѣтъ столь сильной устойчивости въ формахъ, какъ въ литературномъ языкѣ, который, будучи связанъ письменностью, менѣе поддается перемѣнамъ по сравненію съ народнымъ языкомъ. Въ качествѣ примѣра дѣйствія аналогіи въ другихъ языкахъ приведемъ франц. форму 1 мн. наст, aimons вм. *amons, поручившую ai по аналогіи къ ед. ч. Дѣло въ томъ, что латинское ă въ открытыхъ слогахъ въ исторіи французскаго языка при удареніи измѣнилось въ ai, а въ положеніи передъ удареніемъ сохранилось, срв. лат. hábeo = франц. (j’)ai, habémus = (nous) avons. Соотвѣтственно этому закону латинскій глаголъ ămo во французскомъ отражается въ видѣ aime, а 1 мн. ămámus отражалось въ старомъ французскомъ въ видѣ amons, но затѣмъ по аналогіи къ ед. ч. и 3 мн. возникло aimons, т. е. гласный ai распространился и на 1‑ое (а также 2‑ое) лицо мн. ч. Не слѣдуетъ однако думать, что при дѣйствіи аналогіи происходитъ звуковое измѣненіе; въ этомъ случаѣ мы имѣемъ дѣло лишь съ замѣщеніемъ или субституціей одной морфемной разновидности другою. Вообще говоря, факторъ аналогіи въ широкомъ смыслѣ неотлучно сопровождаетъ нашу рѣчь, въ которой мы постоянно производимъ отъ словъ требующіяся формы по образцу соотвѣтствующихъ привычныхъ типовъ.[7]
Обратимся теперь къ процессу, который носитъ названіе „народной этимологіи“. Подъ этимъ процессомъ разумѣются такія перемѣны въ словахъ, которыя состоятъ въ морфологическомъ осмысленіи непонятныхъ словъ, чаще иностранныхъ, а иногда и природныхъ, значеніе которыхъ затемнилось. Нужно замѣтить, что къ народной этимологіи относятъ довольно различные процессы, и, чтобы не смѣшивать ихъ между собою, постараемся указать различіе между ними; процессы эти слѣдующіе: 1) акустическая замѣна или субституція звуковъ, 2) морфологизація и 3) семазіологизація. Акустическая замѣна звуковъ состоитъ въ томъ, что въ мало понятомъ словѣ (каковы напр. нѣкоторыя собственныя имена) путемъ ослышки одинъ звукъ замѣняется сходнымъ другимъ, ошибочно же заслышанное слово можетъ затѣмъ при недостаточности образованія утвердиться въ рѣчи индивидуума, а затѣмъ распространяться и въ цѣломъ говорѣ (срв. произношеніе „Микита“ вм. „Никита“ и т. п.). Вторая категорія изучаемых! звуковыхъ замѣнъ — морфологизація —уже сложнѣе первой; она усложнена присоединеніемъ къ акустическому моменту морфологическаго, благодаря чему слово нѣсколько осмысливается морфологически; срв. напр. народное произношеніе „некрутъ“, „небель“ (гдѣ начальные, ничего не значущіе, слоги ре и ме замѣнены знаменательнымъ слогомъ, именно отрицаніемъ не), „дифтерикъ“ (незнакомый суф. -итъ замѣненъ природнымъ -икъ) и т. п. Третья группа — семазіологизація или осмысленіе — представляетъ дальнѣйшее усложненіе, состоящее въ попыткѣ понять и истолковать собственное значеніе не вполнѣ яснаго слова на основаніи той корневой морфемы, которая въ немъ подставляется; срв. напр. народное гульваръ вм. „бульваръ“ (вслѣдствіе отнесенія слова къ корню глагола „гулять“), лежанка вм. „дилижансъ“, механикъ понимается въ смыслѣ „мѣховщикъ“ (т. е. =„мѣханикъ“) и т. п. Такого рода толкованія, разростаясь, даютъ начало легендамъ, миѳамъ. Этимъ же путемъ возникли нѣкоторые заговоры, поговорки, примѣты (напр.: „вино видѣть во снѣ — быть обвиненнымъ“, и т. п.). Какъ видимъ, зародыши нѣкоторыхъ литературныхъ жанровъ заложены въ природѣ нашей рѣчи и ея словъ. Собственно народную этимологію составляютъ 2‑ая и въ особенности 3‑ья категоріи, первая же представляетъ простую акустическую замѣну звуковъ.[8] Не мало интересныхъ случаевъ для 2‑ой и 3‑ей категоріи представляютъ собою нерѣдкія у насъ, начавшіяся еще изстари, передѣлки иностранныхъ фамилій на русскій ладъ, отчасти даже сознательныя. Приведемъ нѣсколько наиболѣе характерныхъ примѣровъ:[9]
4) Дифференціація. Процессъ дифференціаціи состоитъ въ томъ, что разновидности той иди другой морфологической части не вытѣсняются дѣйствіемъ аналогіи, но сохраняются, получая различіе или дифференцируясь по оттѣнку значенія. Это происходитъ благодаря тому, что съ духовнымъ развитіемъ человѣка возникаютъ и новые оттѣнки мысли, для которыхъ говорящіе ищутъ особое обозначеніе, — и въ этомъ случаѣ разновидности морфемъ могутъ оказаться полезными, такъ какъ одинъ оттѣнокъ можетъ утвердиться за одной разновидностью, другой же за другою. Возьмемъ для примѣра формы „бѣ́гомъ“ (Твор. ед. отъ существительнаго „бѣгъ“) и „бѣго́мъ“ (нарѣчіе): здѣсь ударенность и неударенность окончанія послужила для различенія или дифференціаціи между существительнымъ и нарѣчіемъ: «Срв. далѣе различіе въ примѣненіи окончаній -а и -у въ Р. ед. существительныхъ муж. рода (напр. „цвѣтъ снѣга“ || „много снѣгу“), а также и нѣкоторыхъ другихъ окончаній. Явленія дифференціаціи встрѣчаются, разумѣется, и въ другихъ языкахъ; укажемъ напр. на англійскій языкъ, гдѣ одно и то же слово часто является и существительнымъ, и глаголомъ, при чемъ, если оно сложно съ префиксомъ, то оказывается разница по ударенію этихъ двухъ частей рѣчи, напр. contést („спорить“) || cóntest („споръ“); такимъ образомъ, удареніе послужило здѣсь средствомъ дифференціаціи.[10]
Постараемся теперь освѣтить взаимное соотношеніе разсмотрѣнныхъ морфологическихъ процессовъ въ жизни словъ, а также показать роль ихъ въ умственно-рѣчевой дѣятельности. Прежде всего замѣтимъ, что всѣ они касаются морфологическаго состава словъ и связанныхъ съ нимъ значеній. Такъ, процессъ опрощенія представляетъ перевѣсъ реальнаго значенія словъ надъ морфологическимъ; переразложеніе производитъ простую перегруппировку въ области морфологическаго состава, не касаясь смысла словъ; аналогія нивеллируетъ морфологическія разновидности съ однимъ смысловымъ значеніемъ; дифференціація, напротивъ того, приспособляетъ подобныя морфологическія разновидности къ новымъ смысловымъ различіямъ; наконецъ, народная этимологія придаетъ чуждому слову знакомый морфологическій составъ и значеніе. Всѣ эти процессы, взаимно приспособляя языковыя средства и значенія въ направленіи удобства памяти и легкости мысли, являются такимъ образомъ мощными факторами прогресса умственно-рѣчевой дѣятельности.
Примѣчаніе. Интересно отмѣтить, что однородные процессы проявляются и въ сферѣ письма, такъ какъ это послѣднее такъ же обслуживаетъ наше мышленіе, какъ и рѣчь, хотя и пользуется для того иными средствами. Примѣромъ опрощенія въ письмѣ могутъ служить современныя слитныя написанія выраженія, раньше имѣвшихъ раздѣльное обозначеніе соотвѣтственно морфологическому составу (срв. старыя написанія: съ переди, въ прочемъ, съ лишкомъ, съ легка — Магаз. общепол. знаній 1795 г.); случаи переразложенія встрѣчаемъ весьма нерѣдко въ малограмотныхъ написаніяхъ, напр.: «къвартира» и т. п.; аналогія широко примѣняется въ орѳографіи, гдѣ она болѣе извѣстна подъ именемъ принципа морфологическаго (срв. передачу конечныхъ звонкихъ согласныхъ и неудараемыхъ гласныхъ въ русскомъ письмѣ); принципъ дифференціаціи, тоже довольно нерѣдкій, представляетъ извѣстныя отличія въ написаніи одинаковыхъ словъ, но съ разнымъ значеніемъ, напр. миръ || міръ, что || что̀ и т. п.; наконецъ, случаи народной этимологіи нужно видѣть тамъ, гдѣ чуждое слово при передачѣ его письмомъ истолковывается соотвѣтственно природному (напр., если написаніе заимствованнаго изъ французскаго языка слова «палисадникъ» съ однимъ с оправдывается ссылкою на слово «садъ»).
Въ заключеніе настоящей лекціи мы позволимъ себѣ остановиться особо на семазіологической сторонѣ нашихъ словъ, пока еще мало изученной. Прежде всего надо сказать, что наши представленія и понятія, обозначаемыя соответствующими словами, не есть нѣчто вполнѣ постоянное и устойчивое, напротивъ — они постоянно развиваются и видоизмѣняются, при чемъ у каждаго индивидуума имѣютъ свою исторію, такъ что чѣмъ болѣе сходны условія духовной жизни индивидуумовъ, тѣмъ и понятія у нихъ являются болѣе сходными. Далѣе, одно и то же понятіе, вступая въ сочетаніе съ разными другими, нерѣдко рисуется въ нашемъ умѣ нѣсколько иначе; срв. напр. слово „читаетъ“ въ выраженіяхъ: „дьяконъ читаетъ въ церкви евангеліе“ || „профессоръ читаетъ свою лекцію передъ аудиторіей“ || „артистъ читаетъ стихотвореніе на вечерѣ“ и т. д.; во всѣхъ этихъ случаяхъ представленіе чтенія, хотя и обозначено однимъ и тѣмъ же словомъ, выступаетъ въ нашемъ умѣ въ иныхъ образахъ соотвѣтственно объективнымъ особенностямъ этого дѣйствія, которыя оно принимаетъ, будучи приписываемо тому или иному предмету. Эта неустойчивость значенія словъ въ умѣ каждаго индивидуума благопріятствуетъ болѣе крупнымъ перемѣнамъ значенія словъ въ исторіи языка. Эти перемѣны обусловливаются вліяніемъ ассоціацій смежности и сходства. Когда мы представляемъ себѣ какой-нибудь предметъ (дѣйствіе и т. п.), то это представленіе предмета ассоціируется по смежности со всею обстановкою, благодаря чему его названіе можетъ распространяться на другія смежныя представленія; такъ, напр., слово „ѣда“ является названіемъ дѣйствія, а также и того, что мы ѣдимъ; словомъ „жалоба“ называется не только извѣстное дѣйствіе, но также и та бумага, которая содержитъ эту жалобу, и т. п. Съ другой стороны, перемѣны въ значеніи словъ могутъ зависѣть отъ ассоціаціи сходства; такъ, мы говоримъ „ясный умъ“, хотя слово „ясный“ первоначально примѣнялось къ свѣтовымъ представленіямъ, напр. ко дню или т. п., но, найдя сходство ума съ этими послѣдними, мы говоримъ: „ясный умъ“; видя массу пущенныхъ стрѣлъ, можемъ сказать, „туча стрѣлъ“; мы говоримъ: „вода бѣжитъ“, т. е. теченіе воды намъ напоминаетъ движеніе животныхъ, и мы переносимъ это названіе на воду; и т. п. Но надо замѣтить, что во всѣхъ разсмотрѣнныхъ случаяхъ не значеніе слова измѣняется, а только слово получаетъ новое значеніе. Оцѣнивая этотъ процессъ, можемъ сказать, что онъ слѣдуетъ принципу экономіи, такъ какъ языкъ создаетъ названія для новыхъ понятій на основаніи прежняго языковаго матеріала, при участіи ассоціацій сходства и смежности, при чемъ иногда присоединяетъ къ прежнимъ корнямъ соотвѣтствующіе суффиксы и префиксы, срв.: подсвѣчникъ, подоконникъ, нагрудникъ, и т. д.
Примѣчанія[править]
- ↑ Такъ, бываютъ случаи, когда такое морфологическое разложеніе слова вызывается необходимостью, напр. когда намъ приходится слышать новое слово, смыслъ котораго не вполнѣ ясенъ, а также когда сами образуемъ новое слово.
- ↑ Этимъ путемъ въ языкѣ нараждается слой новыхъ корней, образовавшихся изъ прежнихъ въ сочетаніи съ префиксами и суффиксами; эти новые корни, чувствуемые въ живой рѣчи какъ простые, становятся теперь способными къ распространенію новыми суффиксами и префиксами (срв. забывчивый, перезабыть и т. п.).
- ↑ Въ тѣхъ случаяхъ, когда мы сами образуемъ основу словъ генетически, т. е. изъ соотвѣтствующихъ морфологическихъ частей, а также когда присоединяемъ къ основѣ тѣ или другія флексійныя окончанія, то этотъ процессъ представляетъ собою проявленіе нѣкотораго творчества или продукціи; въ случаѣ же опрощенія и при произнесеніи такихъ словъ, которыя не разлагаются на основу и окончаніе (напр. нѣкоторыя нарѣчія и частицы, срв. «теперь» и т. п.), то такія основы или же слова мы воспроизводимъ по памяти отъ перваго звука до послѣдняго, и подобное воспроизведеніе цѣлой основы или слова по памяти представляетъ собою уже явленіе репродукціи.
- ↑ Что действительно окончаніями стали чувствоваться -ахъ, -амъ и т. п., доказывается тѣмъ, что въ этомъ именно видѣ они распространились на другія склоненія; срв. соврем. формы отъ сущ. «рабъ» — «раб-амъ», «раб-ами», «раб-ахъ» при болѣе первичныхъ ст. славянскихъ раб-омъ, раб-ꙑ, раб-ѣхъ.
- ↑ Говоря о переразложеніи, нужно указать на случаи переходнаго состоянія, когда отдѣлившіяся звуки не вполнѣ примкнули къ смежной морфологической части и потому производятъ впечатлѣніе вставныхъ. Наглядный примѣръ этого встрѣчаемъ во французскомъ языкѣ въ такихъ случаяхъ, какъ: parle-t-il? parle-t-elle? parle-t-on? Исторія французскаго языка показываетъ, что t въ этихъ выраженіяхъ сохранилось въ качествѣ пережитка отъ прежняго признака 3‑го лица един. числа глагольной формы; но исчезнувши въ прочихъ случаяхъ и сохранившись лишь въ выраженіяхъ подобныхъ приведеннымъ, оно кажется уже какъ бы вставнымъ и соотвѣтственно этому впечатлѣнію отдѣляется черточками. Срв. также въ русскомъ языкѣ звукъ н въ формахъ мѣстоименія 3‑го лица послѣ предлоговъ (напр. къ нему и т. п.), производящій впечатлѣніе вставнаго и обязанный также фактору переразложенія (см. нашъ Общій курсъ русской грамматики, 19134, стр. 148).
- ↑ На болѣе тѣсную связь значенія съ однимъ изъ звуковыхъ комплексовъ вліяетъ, между прочимъ, бо̀льшая частота употребленія послѣдняго, а также бо̀льшая его выразительность.
- ↑ Этотъ факторъ начинаетъ дѣйствовать уже съ дѣтства, по мѣрѣ знакомства ребенка сь рѣчью: знакомясь со словами въ тѣхъ или другихъ формахъ, ребенокъ по аналогіи создаетъ и самъ такія же формы для другихъ словъ: зная, напр., формы т’ас’і = «часы», вájс’і = «волосы» и др., ребенокъ по аналогіи къ нимъ уже самъ будетъ образовывать тѣ же формы отъ другихъ словъ; но понятно, что при этомъ между новообразованіями у него будутъ встрѣчаться и ошибочныя, напр. отъ слова кас’ = «глазъ» по аналогіи съ предшествующими онъ легко можетъ сказать кас’і, еще не зная, что отъ слова «глазъ» множественное число оканчивается на -á.
- ↑ Къ сказанному нужно прибавить, что изслѣдователи нерѣдко злоупотребляютъ объясненіемъ посредствомъ народной этимологіи, произвольно приписывая словамъ то или другое народное толкованіе, не справляясь съ дѣйствителнымъ народнымъ чутьемъ. Напр., утверждаютъ, что народное произношеніе «карасинъ» явилось вмѣсто «керосинъ» не фонетическимъ путемъ, а подъ вліяніемъ слова «карась», хотя эти два слова столь далеки одно отъ другаго по значенію. Или уменьшительное имя «Лиза» (Елизавета) объясняютъ какъ результатъ сближенія со словомъ «лизать»; а между тѣмъ авторъ такой догадки самъ усумнился бы въ ней, если бы обратилъ вниманіе на существованіе того же слова въ иностранныхъ языкахъ (срв. напр. французское Lise), хотя соблазнительнаго слова «лизать» въ нихъ и не имѣется.
- ↑ Приводимые здѣсь примѣры выбраны нами изъ книги: Карновичъ Е. Родовыя прозванія и титулы въ Россіи и сліяніе иноземцевъ съ русскими (1886).
- ↑ Въ нѣмецкомъ языкѣ, съ его постояннымъ корневымъ удареніемъ, дифференціація посредствомъ этого послѣдняго встрѣчается рѣдко, встрѣчаясь лишь въ глаголахъ сложныхъ съ извѣстными префиксами, срв. ü’bersetzen «переправлять» || übersétzen «переводить съ какого-либо языка»; но съ другой стороны въ этомъ языкѣ нашла широкое примѣненіе въ существительныхъ дифференціація по грамматическому роду, чему благопріятствовало то обстоятельство, что одно и то же окончаніе встрѣчается нерѣдко въ разныхъ родахъ; срв.: die Steuer «подать» || das Steuer «руль» и т. п.