[287]
Видали-ли вы когда-нибудь старинный-старинный шкафъ, почернѣвшій отъ времени и весь изукрашенный рѣзьбою въ видѣ разныхъ завитушекъ, цвѣтовъ и листьевъ? Такой вотъ точно шкафъ—наслѣдство послѣ прабабушки—и стоялъ въ комнатѣ. Онъ былъ весь покрытъ рѣзьбой—розами, тюльпанами и самыми причудливыми завитушками. Между ними высовывались маленькія оленьи головы съ вѣтвистыми рогами, а по самой серединѣ былъ вырѣзанъ цѣлый человѣчекъ. На него невозможно было глядѣть безъ смѣха, да и самъ онъ преуморительно скалилъ зубы,—такую гримасу ужъ никакъ не назовешь улыбкою! У него были козлиныя ноги, маленькіе рожки на лбу и длинная борода. Дѣти звали его „оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержантъ Козлоногъ“! Трудно и выговорить такое имя, и немногіе-то удостаиваются подобнаго титула, зато и вырѣзать такую фигуру стоило немалаго труда. Ну, да все-таки вырѣзали! Онъ вѣчно глядѣлъ на подзеркальный столикъ, гдѣ стояла прелестная фарфоровая пастушка. Башмачки на ней были вызолоченные, платьице слегка приподнято и подколото алой розой, на головкѣ красовалась золотая шляпа, а въ рукахъ пастушій посохъ. Ну, просто прелесть! Рядомъ съ нею стоялъ трубочистикъ, черный какъ уголь, но, впрочемъ, тоже изъ фарфора и самъ по себѣ такой же чистенькій и миленькій, какъ всякая фарфоровая статуетка; онъ, вѣдь, только представлялъ трубочиста, и мастеръ точно также могъ бы сдѣлать изъ него принца,—все равно!
Онъ премило держалъ въ рукахъ свою лѣстницу; личико у него было бѣлое, а щеки розовыя, какъ у барышни, и это было немножко неправильно, слѣдовало бы ему быть почернѣе. Онъ стоялъ рядомъ съ пастушкой; такъ ихъ поставили, такъ они и стояли; стояли, стояли, да и обручились: они были отличною парочкой, оба молоды, оба изъ одинаковаго фарфора, и оба одинаково хрупки.
Тутъ же стояла и еще одна кукла, въ три раза больше ихъ. Это былъ старый китаецъ съ кивающею головой. Онъ былъ
[288]тоже фарфоровый и называлъ себя дѣдушкой маленькой пастушки, но доказать этого, кажется, не могъ. Онъ утверждалъ, что имѣетъ надъ ней власть и потому кивалъ головою оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержанту Козлоногу, который сватался за пастушку.
— Вотъ такъ мужъ у тебя будетъ!—сказалъ старый китаецъ пастушкѣ.—Я думаю даже, что онъ изъ краснаго дерева! Онъ сдѣлаетъ тебя оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержантшей! И у него цѣлый шкафъ серебра, не говоря уже о томъ, что лежитъ въ потаенныхъ ящичкахъ!
— Я не хочу въ темный шкафъ!—сказала пастушка.—Говорятъ, у него тамъ одиннадцать фарфоровыхъ женъ!
— Такъ ты будешь двѣнадцатой!—отвѣчалъ китаецъ.—Ночью, какъ только въ старомъ шкафу треснетъ, мы сыграемъ вашу свадьбу! Да, да, не будь я китайцемъ!
Тутъ онъ кивнулъ головой и заснулъ.
Пастушка плакала и смотрѣла на своего милаго.
— Право, я попрошу тебя,—сказала она:—бѣжать со мной, куда глаза глядятъ. Тутъ намъ нельзя оставаться!
— Твои желанія—мои!—отвѣтилъ трубочистикъ. Пойдемъ же скорѣе! Я думаю, что смогу прокормить тебя своимъ ремесломъ!
— Только бы намъ удалось спуститься со столика!—сказала она.—Я не успокоюсь, пока мы не будемъ далеко-далеко отсюда!
— Трубочистикъ успокоивалъ ее и указывалъ, куда лучше ступать ножкой, на какой выступъ или золоченую завитушку рѣзныхъ ножекъ стола. Лѣстница его тоже сослужила имъ немалую службу; такимъ образомъ, они благополучно спустились на полъ. Но, взглянувъ на старый шкафъ, они увидѣли тамъ страшный переполохъ. Рѣзные олени далеко-далеко вытянули впередъ головы съ рогами и мотали ими, а оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержантъ Козлоногъ высоко подпрыгнулъ и закричалъ старому китайцу:
— Бѣгутъ! Бѣгутъ!
Бѣглецы испугались немножко и поскорѣе шмыгнули въ ящикъ передоконнаго возвышенія[1]. [289]
Тутъ лежали три-четыре неполныя колоды картъ и кукольный театръ; онъ былъ кое-какъ уставленъ и на сценѣ шло представленіе. Всѣ дамы: и бубновыя, и червонныя, и трефовыя, и пиковыя сидѣли въ первомъ ряду и обмахивались своими тюльпанами. Позади ихъ стояли валеты и старались показать, что они о двухъ головахъ—какъ и всѣ карты. Въ пьесѣ изображались страданія влюбленной парочки, которую разлучали. Пастушка заплакала: это была, вѣдь, точь-въ-точь ихъ собственная исторія.
— Нѣтъ, я не вынесу!—сказала она трубочисту.—Уйдемъ отсюда!
Но очутившись опять на полу, они увидали, что старый китаецъ проснулся и весь качался изъ стороны въ сторону,—внутри его катался свинцовый шарикъ.
— Ай, старый китаецъ идетъ къ намъ!—закричала пастушка и въ отчаяніи упала на свои тонкія фарфоровыя колѣнки.
— Стой, мнѣ пришла въ голову мысль!—сказалъ трубочистъ.—Видишь вонъ тамъ, въ углу, большую вазу съ сушеными душистыми травами и цвѣтами? Влѣземъ въ нее! Тамъ мы будемъ лежать на розахъ и лавандѣ, а если китаецъ подойдетъ къ намъ, засыплемъ ему глаза солью.
— Нѣтъ, это не годится!—сказала она.—Я знаю, что старый китаецъ и ваза были когда-то помолвлены, а въ такихъ случаяхъ всегда, вѣдь, сохраняются добрыя отношенія! Нѣтъ, намъ остается только пуститься по бѣлу-свѣту, куда глаза глядятъ!
— А хватитъ-ли у тебя мужества идти за мною всюду?—спросилъ трубочистъ.—Подумала-ли ты, какъ великъ свѣтъ? Подумала-ли о томъ, что намъ уже нельзя будетъ вернуться назадъ?
— Да, да!—отвѣчала она.
Трубочистъ пристально посмотрѣлъ на нее и сказалъ:
— Моя дорога идетъ черезъ дымовую трубу! Хватитъ-ли у тебя мужества вскарабкаться со мной въ печку и пробраться по колѣнчатымъ переходамъ трубы? Тамъ-то ужъ я знаю, что мнѣ дѣлать! Мы заберемся такъ высоко, что насъ не достанутъ! Въ самомъ же верху есть дыра, черезъ нее можно выбраться на бѣлый свѣтъ!
И онъ повелъ ее къ печкѣ.
— Какъ тутъ черно!—сказала она, но все-таки полѣзла за нимъ въ печку и въ трубу, гдѣ было темно, какъ ночью.
— Ну, вотъ мы и въ трубѣ!—сказалъ онъ.—Смотри, смотри! Прямо надъ нами сіяетъ чудесная звѣздочка! [290]
На небѣ и въ самомъ дѣлѣ сіяла звѣзда, точно указывая имъ дорогу. А они все лѣзли и лѣзли, выше да выше! Дорога была ужасная! Но трубочистъ поддерживалъ пастушку и указывалъ, куда ей удобнѣе и лучше ставить фарфоровыя ножки. Наконецъ, они достигли края трубы и усѣлись на нее,—они очень устали, и было отъ чего!
Небо, усѣянное звѣздами, было надъ ними, а всѣ домовыя крыши подъ ними. Съ этой высоты глазамъ ихъ открывалось огромное пространство. Бѣдная пастушка никакъ не думала, чтобы свѣтъ былъ такъ великъ. Она склонилась головкою къ плечу трубочистика и заплакала; слезы катились ей на грудь и разомъ смыли всю позолоту съ ея пояса.
— Нѣтъ, это ужъ слишкомъ!—сказала она.—Я не вынесу! Свѣтъ слишкомъ великъ! Ахъ, если бы я опять стояла на подзеркальномъ столикѣ! Я не успокоюсь, пока не вернусь туда! Я пошла за тобой, куда глаза глядятъ, теперь проводи же меня обратно, если любишь меня!
Трубочистъ сталъ ее уговаривать, напоминалъ ей о старомъ китайцѣ и объ оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержантѣ Козлоногѣ, но она только рыдала и крѣпко цѣловала своего милаго. Что ему оставалось дѣлать? Пришлось уступить, хотя и не слѣдовало.
И вотъ, они съ большимъ трудомъ спустились по трубѣ обратно внизъ; не легко это было! Очутившись опять въ темной печкѣ, они сначала постояли нѣсколько минутъ за дверцами, желая услышать, что творится въ комнатѣ. Тамъ было тихо, и они выглянули—ахъ! На полу валялся старый китаецъ: онъ свалился со стола, собираясь пуститься за ними въ догонку, и разбился на три части; спина такъ вся и отлетѣла прочь, а голова закатилась въ уголъ. Оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержантъ Козлоногъ стоялъ, какъ всегда, на своемъ мѣстѣ и раздумывалъ.
— Ахъ, какой ужасъ!—воскликнула пастушка.—Старый дѣдушка разбился въ куски, и мы всему виною! Ахъ, я не переживу этого!
И она заломила свои крошечныя ручки.
— Его можно починить!—сказалъ трубочистъ.—Его отлично можно починить! Только не горячись! Ему приклеятъ спину, а въ затылокъ забьютъ хорошую заклепку—онъ будетъ совсѣмъ какъ новый и успѣетъ еще надѣлать намъ много непріятностей. [291]
— Ты думаешь?—спросила она.
И они опять вскарабкались на столикъ, гдѣ стояли прежде.
— Вотъ куда мы ушли!—сказалъ трубочистъ.—Стоило безпокоиться!
— Только бы дѣдушку починили!—сказала пастушка.—Или это очень дорого обойдется?
И дѣдушку починили: приклеили ему спину и забили хорошую заклепку въ шею; онъ сталъ какъ новый, только кивать головой больше не могъ.
— Вы что-то загордились съ тѣхъ поръ, какъ разбились!—сказалъ ему оберъ-унтеръ-генералъ-комиссаръ-сержантъ Козлоногъ.—А мнѣ кажется, тутъ нечѣмъ особенно гордиться! Что же, отдадутъ ее за меня или нѣтъ?
Трубочистъ и пастушка съ мольбой взглянули на стараго китайца,—они такъ боялись, что онъ кивнетъ, но онъ не могъ, хоть и не хотѣлъ въ этомъ признаться: не очень-то пріятно разсказывать всѣмъ и каждому, что у тебя въ затылкѣ заклепка! Такъ фарфоровая парочка и осталась стоять рядышкомъ. Пастушка и трубочистъ благословляли дѣдушкину заклепку и любили другъ друга, пока не разбились.
