30-го Августа пришли мы къ д. Мамоновой, въ укрѣпленный лагерь, въ 19-ти верстахъ отъ Москвы. Пріятные холмы, увѣнчанные рощицами, и красивыя мызы, до половины выглядывающія изъ-за вершинъ древесныхъ, означали уже окрестности древней столицы нашей, окрестности, до того времени спокойно разцвѣтавшія въ тишинѣ сельской, и отъ временъ Отрепьева не видавшія предъ собою вражеской силы; а теперь—все стремилось къ ихъ истребленію! Горестно взирали мы на прелест…[1], долженствующіе вскорѣ иска…[2] отъ военныхъ бѣдствій; невольно …сь[3] къ сердцу Царства Русскаго, и, …сь[4] съ поникшими головами, стыдились взглянуть на златоверхую матушку, которую не могли защитить отъ гибели. Смертоносное оружіе въ рукахъ воиновъ казалось безполезнымъ, и сила человѣческая недѣйствительною противъ торжествующаго врага, поправшаго царства Христіанскія. Въ слабыхъ умахъ утвердилась мысль о сверхъестественности Наполеоновой; припоминали всеобщее о немъ въ церквахъ проклятіе, и грамотѣи говорили, что его имя точно находится въ Апокалипсисѣ. Такъ физически и нравственно сокрушались многіе изъ Русскихъ воиновъ, презиравшіе до того всѣ ужасы смерти.
Въ слѣдующій день не дошли мы только 4-хъ верстъ до столицы. Войски расположились на Воробьевыхъ горахъ въ боевую позицію; по линіи фронта построены были редуты, и потому ожидали, что и тутъ произойдетъ рѣшитѣльная битва, ужаснѣе Бородинской. Златоверхая Москва разстилалась вдали, по всему горизонту, передъ нашими взорами, на необозримое пространство, и, казалось, вопіяла къ сынамъ своимъ защитить ея неприкосновенность. Одинъ видъ этой прекрасной и древней столицы Русскаго Царства, въ состояніи вдохнуть въ воиновъ отчаянное мужество, для ея защиты. Смотря на ихъ мрачныя лица, казалось, что каждый готовъ былъ умереть защищая родимое, въ чемъ заключалась послѣдняя слава и величіе Русскаго народа. Но обстоятельства готовили вовсе иное, неожиданное.
Среди общаго волненія духа и мыслей, на краю гибели отечества, никто не оставался безъ участія. Товарищи мои, и всѣ офицеры, были задумчивы; отъ рѣдкаго изъ нихъ можно было добиться слова; кто что чувствовалъ, не могъ выразить. Командиръ нашей роты, Капитанъ Фигнеръ, часто, и болѣе всѣхъ, предаваясь мрачному молчанію, не слышалъ того, о чемъ ему доносили по службѣ; онъ только разъѣзжалъ верхомъ для разсѣянія, и предоставилъ мнѣ попеченіе о ротѣ.
Впечатлѣнія при видѣ погибающей столицы, и ненависть къ врагу отечества, столь сильно потревожили и мое воображеніе, разгоряченное послѣдствіями контузіи въ голову, что я къ утру видѣлъ подлинно патріотическій сонъ. Мнѣ представилось, что какимъ-то случаемъ я очутился въ непріятельскомъ лагерѣ, переодѣтый какъ Французъ, для того, чтобы убить Наполеона, и что у меня въ карманѣ заряженные пистолеты. Я пришелъ въ одинъ редутъ на батарею, и увидѣлъ Генерала съ зрительною трубою, наклонившагося на валъ и высматривающаго положеніе нашей арміи. Стоявшіе вокругъ офицеры, своею почтительностію къ нему, удостовѣрили меня, что это былъ самъ Наполеонъ. Я тотчасъ вынимаю изъ кармана пистолетъ, и дѣлаю по Генералу выстрѣлъ съ боку: пуля пробиваетъ ему грудь; онъ, упадая навзничь, оборачивается ко мнѣ лицомъ, и я, о горе! вижу, что убилъ не Наполеона; вскрикиваю: «Ахъ, это Мюратъ!....» Окружающіе меня схватили, и конечно-бы самого разстрѣляли, если-бъ я не успѣлъ — проснуться.
Фигнеръ, поутру 1-го Сентября, куда-то ѣздилъ; по прибытіи его къ ротѣ, около полудни, я разсказалъ ему свой сонъ. Онъ усмѣхнулся, и между прочимъ отвѣчалъ, что самъ видѣлъ во снѣ точно подобное этому. Потомъ разсказывалъ, что, для успокоенія встревоженныхъ мыслей, онъ ѣздилъ по утру въ Москву — молиться. Фигнеръ казался довольно набожнымъ; у него на груди, подъ мундиромъ, всегда висѣлъ образъ Св. Николая Чудотворца. Мундиръ онъ носилъ изъ толстаго солдатскаго сукна, съ Георгіемъ въ петлицѣ: этотъ орденъ получилъ онъ за свои подвиги въ Молдавіи, подъ Рущукомъ. Голова на этотъ разъ у него была нечесана, борода небрита; онъ походилъ болѣе на простаго, отчаяннаго солдата. Будучи въ такомъ видѣ, Фигнеръ молился въ пустой церкви, съ большимъ усердіемъ. Находившійся тамъ дьячекъ, видя служиваго, на колѣнахъ предъ Чудотворцемъ Николаемъ, проливающаго съ молитвою слезы, и не понимая о чемъ онъ плачетъ, подошелъ къ Фигнеру и сказалъ жалостливо: «Видно ты, служивый, терпишь большую нужду; на, прими малую-толику!» — Онъ подалъ ему гривну мѣдью. Фигнеръ, помолившись, всталъ, посмотрѣлъ на дьячка, вынулъ изъ кармана серебряный рубль и подалъ ему, сказавши: «На, прими большую-толику! и — потомъ сѣлъ на лошадь, и ускакалъ. Пораженный, аки громомъ, такою щедростію отъ бѣднаго служиваго, дьячекъ не понималъ чудесъ, совершающихся предъ его очами.
Фигнеръ разсказывалъ, что, послѣ молитвы, онъ ѣздилъ по всей боевой позиціи нашей, и замѣтилъ опять слабость лѣваго фланга ея, такъ-же какъ было при Бородинѣ. Объ этомъ онъ тотчасъ написалъ свое мнѣніе, и хотѣлъ въ полдень ѣхать съ нимъ къ Фельдмаршалу, дабы обнаружить ему то, что можетъ быть (думалъ Фигнеръ) отъ него скрывали. Онъ объяснилъ въ своемъ замѣчаніи, что во всѣхъ боевыхъ позиціяхъ прошедшихъ кампаній, слабость лѣвыхъ фланговъ нашихъ армій всегда заставляла непріятеля устремлять на нихъ главныя свои силы, и чрезъ то достигать вѣрной побѣды. Переписавши на бѣло свое военное замѣчаніе, Фигнеръ выбрился, пригладилъ голову и поѣхалъ въ главную квартиру. Онъ былъ тогда въ какомъ-то энтузіазмѣ.
Между тѣмъ въ главной квартирѣ составился военный совѣтъ изъ всѣхъ старшихъ Генераловъ, и Фельдмаршалъ рѣшилъ войскамъ ретироваться, а Москву оставить непріятелю—для его погибели. Отдать безъ боя древнюю столицу Имперіи, могъ только одинъ Фельдмаршалъ Князь Кутузовъ, какъ истинный сынъ Россіи, вскормленный ея сосцами; всякой другой полководецъ, въ народномъ мнѣніи былъ-бы признанъ за эту жертву явнымъ измѣнникомъ. Такъ, для спасенія цѣлой націи, великая жертва позволительна, если она предложена отъ перваго, избраннаго защитника.
Ввечеру Фигнеръ возвратился въ лагерь, и съ удовольствіемъ разсказывалѣ, какъ ласково принялъ его Фельдмаршалъ, хотя доступъ до него былъ труденъ; какъ милостиво выслушалъ военное замѣчаніе, поблагодарилъ его, обласкалъ и обѣщалъ употребить для важнаго дѣла. Фигнеръ говорилъ, что болѣе всѣхъ способствовалъ ему доступить къ Фельдмаршалу Начальникъ его Штаба, Алексѣй Петровичъ Ермоловъ. Фигнеръ съ особеннымъ чувствомъ превозносилъ этого Генерала, и называлъ его—щитомъ отечества.
Въ ночь съ 1-го на 2-е Сентября тронулись всѣ войски. Подъ видомъ того, чтобы не позволить непріятелямъ обойдти насъ съ фланговъ, приказано было идти черезъ Москву. Нашъ 4-й Корпусъ, уже съ разсвѣтомъ дня, послѣдній шелъ къ городу за другими. Арріергардъ, подъ начальствомъ Генерала Милорадовича, оставался на мѣстѣ, для встрѣчи Французовъ. Отступленіе наше производилось въ строгомъ порядкѣ и въ унылой тишинѣ. Приближаясь къ осиротѣвшей столицѣ, матери городовъ Русскихъ, воины съ сокрушенными сердцами взирали на великолѣпныя зданія, оставляемыя врагу: Пашкова домъ, особенной архитектуры, многіе другіе огромные и красивые домы, наконецъ Кремль съ готическими башнями, съ высокими палатами древнихъ Царей Русскихъ, и съ златоглавымъ Иваномъ-Великимъ, безмолвными свидѣтелями предстоящихъ бѣдствій—все это оставлялось въ жертву непріятелю! И тысячи Рускихъ бѣгутъ отъ него съ оружіемъ въ рукахъ! Столь скорбныя мысли приводили насъ въ неописанную горесть, и, стѣсняя грудь, исторгали слезы. Несчастные жители своимъ отчаяніемъ увеличивали общую горесть. Священники передъ церквами, въ полномъ облаченіи, благословляли Св. Крестомъ и кропили Св. водою проходящихъ мимо солдатъ, освѣжая тѣмъ упадшій духъ. На каждомъ шагу представлялись горестныя явленія: жены, старцы, дѣти плакали и выли, не зная куда дѣваться. Иные выбѣгали изъ домовъ блѣдные, отчаянные, и суетились не понимая о чемъ: все въ глазахъ ихъ разрушалось и казалось, съ приближеніемъ Антихриста, свѣтопреставленіемъ.... Мужественнѣйшіе воины содрогались, взирая на такія явленія въ погибающей столицѣ своего отечества. Общее движеніе, шумъ проходящихъ, мракъ осенняго дня, и страшная мысль о приближеніи непріятеля, были предзнаменованіями всѣхъ ужасовъ разрушенія Москвы.
Солдаты шли уныло въ рядахъ, Генералы и офицеры по своимъ мѣстамъ. Во время перехода войскъ по набережной, между Кремлевскою стѣною и рѣкою, у Каменнаго моста, для наблюденія за порядкомъ марша, стоялъ Главнокомандующій 4-ю арміею.
Мы прошли за Кремль, внутрь города, и всюду видѣли горе, плачъ, отчаяніе. Офицеры стали сходиться вмѣстѣ для бесѣды о предстоящемъ, которое для всѣхъ было чрезвычайно непонятно; тутъ и рядовые, подъ предлогомъ напиться водицы, ускользали въ ближайшія лавочки, домы и погреба, открытые, какъ будто для угощенія проходящихъ: тамъ-то прощались они съ матушкой Москвою....
Передъ заставою, мы вышли на большую, широкую улицу, заставленную въ нѣсколько рядовъ обозами: коляски, брички, тѣлеги ѣхали, вмѣстѣ съ артиллеріею, по обѣ стороны. Тутъ представлялась странная смѣсь всякаго званія людей и экипажей; повозки были наполнены сундуками, узлами и перинами, на которыхъ сидѣли служанки, а лакеи, сзади повозокъ, вели лошадей и борзыхъ собакъ. Казалось, всякой въ торопяхъ забиралъ только одни любимые предметы, для спасенія изъ города. Иныя повозки вытѣсняли одна другую изъ рядовъ. Фигнеръ позволилъ многимъ изъ нихъ пристать къ своей артиллеріи, до самаго выѣзда. Пѣхота отъ насъ отдалилась, и проходила городъ окольными улицами. За заставою, вся дорога и поле были усѣяны разнаго рода экипажами, людьми, лошадьми, собаками: всѣ спѣшили, въ одномъ направленіи съ войсками, по Рязанской дорогѣ. Версты за три, жители стали отъ насъ отдѣляться, и мало по малу разсѣялись по проселочнымъ дорогамъ.
Къ вечеру отошли мы отъ Москвы до сел. Панки (15 верстъ) и увидѣли въ городѣ пожаръ: это было только начало. Черезъ ночь пожаръ усилился, и по утру, 3-го Сентября, уже большая часть горизонта надъ городомъ означилась пламенемъ: огненныя волны восходили до небесъ, а черный густой дымъ, клубясь по небосклону, разстилался до насъ. Тогда всѣ мы невольно содрогнулись отъ удивленія и ужаса. Суевѣрные, не постигая что̀ совершается предъ ихъ глазами, думали уже, съ паденіемъ Москвы, видѣть паденіе Россіи, торжество Антихриста, потомъ скорое явленіе страшнаго суда и кончину свѣта. Мѣсто удивленія заступило негодованіе: «Вотъ тебѣ и златоглавая Москва! Красуйся, матушка, Русская столица!» говорили солдаты съ большою досадою. Ввечеру, когда смерклось, Фигнеръ подъѣхалъ ко мнѣ и сказалъ: «Ну, братъ Илья! прощай! ѣду въ Москву. Если черезъ недѣлю не возвращусь, то не считай въ живыхъ. Я просилъ Генерала Ермолова, чтобъ ты остался безъ меня командовать ротою,»—пожалъ руку и скрылся. Эти слова изумили меня не менѣе Московскаго пожара: «ѣду въ Москву, черезъ недѣлю не считай въ живыхъ»—были страшною загадкою.
Послѣ роздыха 3-го Сентября, въ слѣдующій день тронулись мы въ походъ по Рязанской дорогѣ. Пламя горящей столицы разливалось по небу, и клубящійся дымъ взвивался высоко, образуя густыя, черныя облака. Погода была пасмурная, холодная и влажная, соотвѣтствующая обстоятельствамъ.
На этомъ переходѣ случай доставилъ мнѣ честь говорить съ самимъ Фельдмаршаломъ Княземъ Кутузовымъ. Я съ артиллеріею долженъ былъ переходить, проселочною дорогою, черезъ одну рѣчку, по весьма слабому мосту, который расшатался отъ прошедшей по немъ пѣхоты и артиллеріи. Осмотрѣвши его съ крутыхъ береговъ, я замѣтилъ опасность, и, никакъ не рѣшаясь пройдти по немъ съ своими пушками, воротился на большую дорогу, чтобы, хотя нѣсколько далѣе, въ обходъ, но перейдти безопаснѣе. Мое обратное слѣдованіе съ ротою артиллеріи замѣтилъ Фельдмаршалъ, ѣхавшій въ крытой коляскѣ, подозвалъ меня къ себѣ и спросилъ, что это значитъ? Я отвѣчалъ ему; тогда онъ приказалъ, одному изъ находившихся при немъ колонновожатыхъ, провести артиллерію удобнѣйшею и ближайшею къ нашей дивизіи дорогою, по которой далъ направленіе и прочимъ обозамъ. Говоря съ Княземъ, я видѣлъ его важное и спокойное лицо; казалось, онъ былъ въ полномъ увѣреніи о предстоящемъ переворотѣ судьбы непріятелей, и ожидалъ только успѣха, долженствующаго увѣнчать его мудрыя предпріятія для спасенія отечества.
За рѣчкою я примкнулъ къ своей пѣхотѣ. Мы проходили мимо одной великолѣпной мызы и села, на Москвѣ рѣкѣ лежащихъ. Все было тутъ пусто и оставлено на произволъ проходившихъ. Артиллеріи пришлось идти черезъ садъ, мимо длинной оранжереи, наполненной лимонными и померанцевыми деревьями, почти съ зрѣлыми плодами. Я прогулялся по ней, среди разнообразной зелени, и съ сожалѣніемъ видѣлъ много кадокъ и горшковъ опрокинутыхъ, деревьевъ поломанныхъ, и стеколъ выбитыхъ. Такъ война истребляла въ самыхъ нѣдрахъ отечества произведенія изящныхъ затѣй.
Переходъ былъ не болѣе 15 верстъ. Мы перешли Москву рѣку у Боровскаго перевоза, по мосту, и расположились въ боевомъ порядкѣ на высотахъ известковаго берега. Съ этихъ холмовъ ясно представлялась намъ картина пылающей со всѣхъ сторонъ столицы. Только что расположились мы на бивакахъ, какъ вдругъ раздался ужасный взрывъ пороховаго погреба въ городѣ: этотъ ударъ потрясъ всѣ окрестности, и эхо страшнымъ грохотомъ передало его во всѣ концы горизонта. Во мнѣ тотчасъ мелькнула мысль о Фигнерѣ, и его прощаньѣ....
Продолжая отступленіе, 5-го Сентября мы вдругъ поворотили на право, къ юго-западу, и пошли по р. Пахрѣ, мимо Никитска; для ночлега остановились противъ Фроловскаго яма.
Слѣдуя далѣе по Пахрѣ, 6-го Сентября стали противъ города Подольска. Генералы заняли квартиры въ городѣ, а войски за нимъ, въ верстѣ разстоянія, расположились биваками, по обѣимъ сторонамъ дороги. Уже время года было осеннее, земля влажная, обнаженная; покуда солдаты успѣвали построить кой-какіе шалаши и добыть дровъ, офицеры довольно зябли. Впрочемъ хлѣба, мяса, водки и овса у насъ было достаточно; передъ Москвою намъ вволю всего надавали; только для лошадей трудно было найдти сѣна. Въ Подольскомъ Казначействѣ, къ нашей небольшой отрадѣ, оставалась какая-то тяжелая казна мѣдныхъ денегъ, съ которою, въ настоящей опасности, не знали что̀ дѣлать, а потому заблагоразсудили раздать ее войскамъ. Отъ каждаго полка и артиллерійской роты потребовали команды для принятія денегъ, сколько приходилось кому по разсчету; въ томъ числѣ и ко мнѣ въ роту принесли что̀ слѣдовало, пятаками. На походѣ отъ самой Вильны, мы поистратились деньжонками, и задолжали маркитантамъ; прилива-же никакого не имѣли, и даже думали, что, потерявши Москву, вовсе не будемъ получать жалованья, а потому этотъ скудный даръ былъ намъ весьма кстати.
Между тѣмъ шесть дней и шесть ночей Москва умирала, превращаясь въ пепелъ. Пламень ея разрушенія сдѣлалъ неизгладимое впечатлѣніе въ умахъ и чувствахъ не однихъ сыновъ Россіи, но и въ непріятеляхъ. Ея гибель потрясла не только Россію, но и всю Европу—даже отразилась по всѣмъ странамъ свѣта, ибо съ минуты ея превращенія въ пепелъ, постепенно стали являться перевороты въ политическомъ мірѣ обоихъ материковъ свѣта. Такъ въ шестой день исчезло то, что̀ расло и процвѣтало шесть вѣковъ. Легли въ прахъ златоверхіе храмы, гордо возвышавшіеся къ небесамъ; легли въ прахъ произведенія изящной архитектуры, предметы наукъ и художествъ; легли въ прахъ всѣ радости и наслажденія роскошной жизни. Только Кремль съ башнями еще остался, чтобъ быть свидѣтелемъ всѣхъ ужасовъ, и передать потомству событіе. Пожаръ Москвы есть происшествіе знаменитое въ Исторіи міра, и славнѣйшая катастрофа въ Исторіи Россіи. Подобное едва-ли можно найдти въ отдаленной древности минувшихъ вѣковъ; новѣйшія времена, съ успѣхами просвѣщенія, смягчившаго суровость нравовъ, не представляютъ примѣра столь чрезвычайной жертвы патріотизма. И тотъ, кто первый внесъ искру всесожженія въ столицу, или былъ главною причиною этой достославной жертвы любви къ отечеству, тотъ истинно былъ Рускій духомъ и сердцемъ. Слава его имени возрастетъ съ отдаленіемъ вѣковъ, въ преданіяхъ потомства.
7-го Сентября отошли мы недалеко, и стали на биваки за лѣсомъ. Главная квартира Фельдмаршала перешла въ село Красную-Пахру. Легкія орудія артиллеріи снова размѣстили по полкамъ. Мнѣ, съ 4-мя пушками, досталось быть въ Перновскомъ полку; но какъ, въ отсутствіе Фигнера, я оставался командующимъ ротою, то и долженъ былъ находиться вездѣ при другихъ орудіяхъ, въ полкахъ Елецкомъ и Полоцкомъ.
Не понимая фланговаго марша, и не видя предъ собою непріятелей, всѣ думали, что конечно идутъ переговоры о мирѣ; даже носились слухи, будто-бы Россійское Правительство уступаетъ Наполеону всѣ пройденныя имъ губерніи до Днѣпра, съ городомъ Смоленскомъ, и сверхъ того даетъ вспомогательный Корпусъ войскъ, для истребленія въ Индіи Англійскихъ владѣній. По этимъ-ли слухамъ, или потому, что дымящаяся въ пеплѣ Москва все еще находилась передъ глазами нашими, только общее негодованіе въ войскѣ и патріотическій ропотъ въ рядахъ воиновъ увеличились до того, что заставили обратить на себя вниманіе главнаго Начальства.
Для успокоенія сыновъ Россіи, огорченныхъ потерею столицы, тотъ, на кого болѣе обращалось это негодованіе, какъ на производителя безконечной ретирады и причину несмѣтныхъ потерь, рѣшился явиться самъ передъ войсками, съ спокойнымъ челомъ, увѣренный въ правотѣ своей. Кто знаетъ Русскаго солдата, тотъ знаетъ также, что одно доброе слово отъ начальника внушаетъ въ него довѣріе, и возвышаетъ упадшій его духъ. Такъ Главнокомандующій 4-ю арміею Барклай-де-Толли ѣздилъ по линіямъ войскъ, и, останавливаясь передъ каждымъ полкомъ, говорилъ краткую, но сильную и ободрительную рѣчь. Въ это время я случился при Елецкомъ полку, съ артиллеріею, когда почтенный Генералъ, одинъ, безъ знаковъ отличія, въ скромномъ мундирѣ, явился передъ воинами, и, остановясь близко къ нимъ, говорилъ достопамятную рѣчь такого содержанія: «Храбрые воины! вѣрные сыны Россіи! Я вижу уныніе на лицахъ вашихъ, выражающихъ печаль сердца, слышу патріотическій гласъ негодованія. Настоящее событіе, конечно, прискорбно для каждаго Рускаго, но оно еще не есть конецъ начатаго дѣла. Часто, среди крайностей, требуются великія жертвы для спасительныхъ послѣдствій. Вспомните, какъ Государь Петръ I-й находился нѣкогда въ подобныхъ нашимъ обстоятельствахъ; вспомните, какъ онъ завелъ врага своего подъ Полтаву, и тамъ погубилъ его. Мы, съ помощію Божіею и съ вашимъ мужествомъ, надѣемся то-же сдѣлать, если только вы съ терпѣніемъ и кротостію предадитесь волѣ путеводителей своихъ, которые ведутъ васъ для спасенія отечества и для собственной вашей славы. Правда, столица наша превращена въ пепелъ; но знайте, что изъ пепла сего возрождается гибель врагу и всей его силѣ: скоро почувствуетъ онъ истребленіе. Уже войски его, изнуренныя нуждою и трудами дальняго похода, войски до половины вами побитыя, потеряли устройство и бодрость: они представляютъ не что болѣе, какъ толпу бродягъ, алчущихъ добычи и пропитанія. Скоро увидите вы передъ глазами своими погибель новаго Карла XII-го; скоро онъ побѣжитъ отъ васъ быстрѣе молніи, но не вынесетъ костей своихъ изъ Царства Русскаго, и прахъ его развѣется подъ стопами вашими!»—Послѣднія слова были сказаны съ выразительностію, и съ жаромъ, который перелился въ сердца слушателей.
Такимъ образомъ почтенный вождь говорилъ передъ каждымъ полкомъ—и примирился съ воинами. Рѣчь его еще болѣе возымѣла дѣйствія, когда онъ, въ каждомъ полку, по нѣскольку отличныхъ рядовыхъ произвелъ въ унтеръ-офицеры, и раздалъ по нѣскольку знаковъ отличія военнаго ордена Св. Георгія за храбрость. Въ одномъ Елецкомъ полку онъ произвелъ 20 человѣкъ солдатъ въ унтеръ-офицеры. Послѣ этого всѣ ободрились. Старые усачи припоминали преданія отцовъ своихъ, какъ подлинно Шведъ былъ разбитъ на голову подъ Полтавою, и надѣялись, что съ Наполеономъ Карловичемъ то-же можетъ случиться, ежели сами постоятъ грудью до послѣдней капли крови, и предадутся совершенно во власть начальниковъ. Уже не стали горевать о Москвѣ, говоря, что Царь де нашъ изъ каждаго городка можетъ поставить столицу, такъ-же какъ Петръ Великій изъ болота вывелъ Питеръ.—Къ вечеру, во всѣхъ полкахъ заиграла музыка духовая и роговая: вездѣ запѣли пѣсни, и воинское веселье опять разлилось по старому. Тихая погода, пріятное зарево заходящаго солнца по чистому небосклону, отголоски музыки, повторяемые эхомъ изъ лѣса, который закрывалъ передъ нами дымъ курящейся подъ пепломъ Москвы; утѣшительныя бесѣды, утѣшительная надежда на будущее, полная довѣренность къ распоряженіямъ Фельдмаршала: все это вмѣстѣ романически услаждало сердце каждаго воина. Въ продолженіе цѣлаго похода, никогда я не имѣлъ столь пріятныхъ ощущеній.
Фельдмаршалъ, сдѣлавши съ войсками поворотъ на Тульскую дорогу, вдругъ перемѣнилъ отступательное движеніе въ угрожающее непріятельскому тылу. Онъ предоставилъ Французамъ идти въ сѣверныя губерніи, но, обратившись самъ къ югу, прикрылъ свое сообщеніе съ арміями Тормасова и Чичагова. Еще болѣе онъ тѣмъ охранилъ южныя плодородныя губерніи, которыя доставляли ему всѣ способы къ продолженію войны безъ нужды. Такимъ образомъ, искусный полководецъ нашъ, однимъ простымъ оборотомъ, доставилъ Русской арміи большія выгоды предъ непріятелемъ, и разстроилъ, привелъ въ замѣшательство всю стратегію своего антагониста. Кто не признаетъ превосходства воинскихъ соображеній Русскаго Фабія? Какой сынъ Россіи съ благоговѣніемъ въ сердцѣ не почтетъ его спасителемъ отечества?
Послѣ совершившихся событій, и простой воинъ не можетъ надивиться ошибкамъ великаго Наполеона, ослѣпленнаго счастіемъ. Казалось, мысли его столько были заняты Москвою, что онъ потерялъ изъ вида всѣ правила Военнаго Искуства. Первая ошибка его была та, что оставивъ базисъ своихъ дѣйствій, онъ выскочилъ изъ средины его отъ Смоленска, прямою линіею на 300 верстъ къ Москвѣ—зажигательному фокусу своихъ бѣдствій; вторая ошибка была та, что при Бородинѣ слишкомъ увлекся онъ кровопролитіемъ въ битвѣ, и упустилъ изъ вида устремиться всѣми силами по старой Смоленской дорогѣ. Третья ошибка та, что онъ погнался цѣлою арміею за нами къ Москвѣ. Онъ могъ-бы пустить по большой дорогѣ одну кавалерію, съ однимъ Корпусомъ пѣхоты, а самъ со всѣми прочими обратиться чрезъ Верею и Боровскъ, чтобы, слѣдуя боковымъ движеніемъ, на лѣвомъ флангѣ нашего отступленія, подкрѣпить свои войски жизненными потребностями изъ южныхъ губерній. Тогда онъ отдѣлилъ-бы сообщеніе нашей арміи съ Тормасовымъ и Чичаговымъ. Занявши прежде насъ южныя губерніи, онъ могъ-бы также, хотя нѣсколькими днями позже, овладѣть Москвою, ибо, по обширности ея, наша девяносто тысячная армія не въ состояніи-бъ была защитить ее противъ ста пятидесяти тысячь. Тогда мы, точно, должны-бъ были идти къ Владиміру или къ Ярославлю.
Фельдмаршалъ Князь Кутузовъ конечно былъ весьма увѣренъ въ ослѣпленіи своего противника, ибо не почелъ за нужное принять мѣръ для защиты дороги на Верею, при отступленіи своемъ отъ Можайска. Онъ также могъ-бы, для приманки Наполеона къ Москвѣ, оставить одну кавалерію съ Корпусомъ пѣхоты, а самъ, обратясь къ южнымъ губерніямъ, защитить ихъ благовременно; но такое движеніе не могло-бы укрыться отъ Наполеона; онъ догадался-бы, для какой цѣли оно производится, и тогда успѣлъ-бы не только овладѣть Москвою, но и перемѣнить вовсе планъ дѣйствій, потерявъ надежду на миръ. Фельдмаршалъ могъ предвидѣть эту опасность, а потому, кажется, почелъ за лучшее не выводить врага своего изъ ослѣпленія до самой Москвы, откуда внезапнымъ поворотомъ вдругъ привелъ его въ изумленіе и замѣшательство.
8-го Сентября продолжали мы въ данномъ направленіи обходить Москву, отъ Тульской дороги до Калужской. Тутъ уже всѣ стали разумѣть, что идутъ въ тылъ непріятелю; каждый удвоивалъ шаги, желая застать его врасплохъ, и солдаты сожалѣли, что переходы были не большіе.
10-го числа войски вошли въ боевую позицію при Красной-Пахрѣ, и простояли тутъ до 13-го числа спокойно, отдыхая въ полной безпечности. Будучи увѣрены въ недоумѣніи непріятеля, всѣ ожидали важныхъ послѣдствій отъ благоразумныхъ распоряженій Фельдмаршала. Скоро явились первые успѣхи: ежедневно стали приводить къ намъ по 200 и по 300 плѣнныхъ Французскихъ мародёровъ, которыхъ Казаки находили въ ближайшихъ селеніяхъ. Между плѣнными были и гвардейцы, рослые молодцы, и офицеры въ щегольскихъ мундирахъ. Пріятно было видѣть, какъ безъ кровопролитія доставались намъ цѣлыя партіи тѣхъ страшныхъ враговъ, отъ которыхъ, до этого времени, мы безпрестанно уходили. Казалось, уже геній мщенія взлетѣлъ изъ пепла сожженной Москвы, и началъ совершать гибель ея убійцамъ.
Въ три дни, при арміи нашей набралось болѣе тысячи плѣнныхъ. Ихъ содержали за лагеремъ, обезоруженныхъ, оставляя въ присвоенной каждому одеждѣ. Любопытно было видѣть ихъ въ разнокалиберныхъ мундирахъ: голубой гусаръ стоялъ возлѣ малиноваго улана; длинный кирасиръ, въ рыцарскомъ шишакѣ, величался подлѣ тощаго Итальянскаго стрѣлка; гвардейскій артиллеристъ, въ куней шапкѣ, глядѣлъ съ презрѣніемъ на малорослаго Вестфальца; Французъ съ Голландцемъ, Испанецъ съ Полякомъ, Баварецъ съ Итальянцемъ, представляли странную смѣсь Европейскихъ націй въ одной толпѣ. Сами они дивились своему стеченію; многіе не понимали другъ друга, какъ при Вавилонскомъ столпотвореніи, и только нѣкоторыя слова языка господствующей націи давали разумѣть имъ, что всѣ они суть сподвижники одного генія истребителя. Въ полдень имъ раздавали суточную порцію пропитанія. Иные, будучи еще не голодны, принимали нехотя этотъ скудный даръ; иные, съ униженною гордостію, чувствуя свое бѣдствіе, покорялись необходимости; одни, проголодавшись, по естественному побужденію, для сохраненія жизни, тутъ-же языкомъ вбирали въ ротъ и глотали сухую муку; другіе завертывали ее въ тряпки, какъ драгоцѣнность, или пекли въ горячей золѣ лѣпешки. Плѣнные, имѣя на себѣ мундиры, воображали еще свое воинское бытіе; но принимая горсть муки, какъ даръ отъ непріятеля, для продолженія жизни, съ стыдомъ видѣли ничтожную существенность. Многіе изъ нихъ имѣли у себя разныя вещи, бронзовыя и серебряныя, награбленныя ими въ Москвѣ, какъ-то перстеньки, серьги, колечки и прочее. Они торговали ими, и добрые солдаты наши вымѣнивали на хлѣбъ и сухари, или покупали за деньги то, что могли-бы отнять отъ грабителей, какъ имъ не принадлежащее.
Между тѣмъ получено было въ лагерѣ пріятное извѣстіе, что Генералъ Дороховъ, посланный съ отрядомъ на Можайскую дорогу, въ тылъ непріятелю, взялъ нѣсколько тысячь плѣнныхъ, сжегъ паркъ, перехватилъ почту, курьеровъ, и отбилъ восемь пудъ награбленнаго серебра, отправленнаго изъ Москвы къ Смоленску.
Французы, занятые Москвою, ея пожаромъ, грабежемъ и раздѣломъ добычи, казалось, забыли объ насъ, или, ослѣпленные мнимою побѣдою, съ торжествомъ ожидали заключенія мира; они не прежде образумились, какъ уже по истлѣніи Москвы. Не видя отъ насъ никакихъ депутатовъ, которые-бы просили съ покорностію пощады, они бросились по всѣмъ дорогамъ отыскивать нашу армію. Къ удивленію своему, Французы столкнулись съ нею почти въ тылу у себя, передъ Красною-Пахрою.
13-го Сентября непріятели вышли изъ города Подольска, по направленію во флангъ боевой позиціи нашей арміи. Чтобы не дать имъ выйдти на Тульскую дорогу, и прикрыть правый флангъ свой, Фельдмаршалъ, по полудни въ 3 часа, отрядилъ 4-й пѣхотный Корпусъ, со 2-мъ кавалерійскимъ, подъ командою Графа Остермана-Толстаго, къ Подольску. Едва успѣли мы пройдти верстъ 15, какъ встрѣтились съ непріятелемъ, съ которымъ уже давно не видались. Французы, увидѣвши насъ, подвинулись къ намъ версты на 4 ближе. Мы свертывали и развертывали колонны, и, маневрируя, въ боевомъ порядкѣ отступали въ виду ихъ, безъ выстрѣла; остановились-же для ночлега не доходя сел. Александрова.
На другой день войски перемѣняли боевыя позиціи и, маневрируя, отступили до вечера не болѣе 8 верстъ, также безъ выстрѣла. Непріятель, казалось, не зналъ въ точности нашихъ силъ, былъ остороженъ, маневрируя также за нами, постепенно приближался, и къ ночи остановился, верстахъ въ 3-хъ отъ насъ. Между тѣмъ главная квартира нашей арміи, отъ Красной-Пахры, отступила по Калужской дорогѣ къ д. Бабенковой.
15-го Сентября, по утру, нашъ отрядъ сталъ отступать, и пройдя верстъ 5, занялъ позицію близъ с. Нѣмчинина: пѣхота съ артиллеріею расположились по опушкѣ лѣса. Впереди насъ простиралась небольшая долина, закрытая лѣсомъ. Правѣе, передъ с. Сатинымъ, находилась дивизія Генерала Паскевича, а влѣво отъ насъ, по Калужской дорогѣ, былъ арріергардъ арміи, подъ начальствомъ Генерала Милорадовича, отъ котораго, такъ-же какъ и отъ дивизіи Паскевича, мы отдѣлялись лѣсомъ на небольшое пространство. Впереди нашего фронта были разсѣяны Башкирцы съ частію драгуновъ; они выманивали непріятельскихъ фланкёровъ изъ лѣса, за которымъ силы его отъ насъ скрывались. Погода была пасмурная и влажная, но деревья еще оставались въ зелени. Въ 4 часа по полудни показались изъ лѣса непріятельскія колонны противъ праваго фланга нашей линіи, и тогда фланкёры начали игру свою. Мы любовались особенно уловками и хитростію Башкирцевъ, которые въ ушастыхъ шапкахъ своихъ, бросая стрѣлы, какъ Амуръ, увивались около манежныхъ шассёровъ Французскихъ, настигали ихъ, уходили, и заманивали къ засадамъ; потомъ снова стекались въ толпу, нападали съ визгомъ, и опять разсыпались. Графъ Остерманъ-Толстой, укутанный въ бурку, съ грознымъ лицомъ стоялъ на флангѣ при моихъ пушкахъ, ожидая рѣшительнаго движенія непріятелей, и, казалось, негодуя на его медлительность. Фланкёры съ Башкирами продолжали шутить до самаго вечера, безъ урона съ обѣихъ сторонъ. Между тѣмъ, вправо слышна была канонада: тамъ непріятель тѣснилъ дивизію Генерала Паскевича. Въ 4-хъ верстахъ впереди, лѣвѣе противъ насъ, ночевалъ Корпусъ Князя Понятовскаго. Нигдѣ ночью непріятели не показывали огней своихъ; по всему видно было, что они наблюдали крайнюю осторожность.
Въ слѣдующій день прошли мы только 3 версты, ведя за собою Французовъ; къ вечеру перешли рѣчку Мочу, при дер. Окуловой, и отодвинулись еще версты двѣ, приближаясь все къ Калужской дорогѣ на село Вороново. Тутъ, по опушкѣ лѣса, заняли мы опять довольно выгодную позицію. Противъ линіи, къ правому флангу, простирался лѣсъ, который занимали егери и драгуны; лѣвымъ флангомъ сближались мы съ арріергардомъ Генерала Милорадовича, а къ правому у насъ примыкала дивизія Паскевича.
17-го Сентября оставались въ томъ-же положеніи. На лѣвомъ флангѣ нашемъ, въ арріергардѣ главной арміи, слышали мы сильную канонаду; тамъ происходила порядочная сшибка. Въ то время, какъ кавалерія Короля Неаполитанскаго занималась съ нашимъ отрядомъ, Князь Понятовскій съ своимъ Корпусомъ шелъ къ сел. Воронову, и встрѣтился тамъ съ Генераломъ Милорадовичемъ, который разбилъ его.
Въ отрядѣ нашемъ до полудни было спокойно. Уже передъ вечеромъ, въ 4 часа, непріятель сталъ развертывать свои колонны по ту сторону возвышеннаго берега р. Мочи. Цѣлый часъ разсматривалъ онъ насъ, ничего не предпринимая; потомъ началъ спускать черезъ рѣчку на нашу сторону, въ долину, сперва полвзвода кавалеріи, потомъ взводъ, эскадронъ, и такъ далѣе всею массою, не подкрѣпивъ этого движенія артиллеріею. Мы позволили имъ приблизиться сажень на 200 въ добромъ порядкѣ, потомъ вдругъ изъ всѣхъ батарей съ линіи пустили ядрами и гранатами, такъ что въ нѣсколько минутъ разстроили всю тактику кавалеріи, которая мигомъ улетѣла за рѣчку, и тѣмъ насъ довольно потѣшила. Послѣ этого Французы ничего не затѣвали, и мы спокойно оставались на мѣстѣ до слѣдующаго дня.
Разсказывали, что въ то время, какъ непріятельская кавалерія передъ нами парадировала, изъ Штаба Короля Неаполитанскаго Генералъ Ферье съ адъютантомъ углубились въ лѣсъ, и срисовывали нашу позицію; вдругъ, притаившійся за деревьями, Псковскаго драгунскаго полка унтеръ-офицеръ выскочилъ съ пистолетомъ въ рукѣ, и, уставивши Генералу въ грудь смертоносное оружіе, страшно вскричалъ: «Стой, пардонъ!»—Генералъ съ адъютантомъ столько были заняты своею топографіею, что не успѣли бросить карандашей, и, взяться за шпаги, какъ уже драгунъ, съ подоспѣвшимъ къ нему товарищемъ, подхватилъ ихъ, и поскакалъ съ ними въ линію пѣхоты.
Видно, непріятель не имѣлъ противъ отряда нашего достаточно силъ, а потому и не тревожилъ насъ; тогда приказано было 4-му Корпусу Графа Остермана отойдти къ главной арміи. 18-го Сентября, по смѣнѣ насъ дивизіею Генерала Паскевича съ драгунами, отошли мы 3 версты, и соединились съ арріергардомъ Генерала Милорадовича на Калужской дорогѣ.
20-го Сентября, въ 5 часовъ утра, Корпусъ Графа Остермана проходилъ мимо пылающаго дома Графа Ростопчина въ Вороновѣ. Генералы и офицеры останавливались передъ этимъ необыкновеннымъ явленіемъ, ибо говорили, что самъ Графъ своею рукою зажегъ домъ, гдѣ было его любимое мѣстопребываніе, гдѣ онъ вкушалъ семейственное счастіе. Я видѣлъ этого знаменитаго патріота: съ мрачною думою смотрѣлъ онъ на пламень, обнимающій прекрасныя колоннады и пожирающій окаменѣлыхъ стражей ихъ, центавровъ. Глядя на предстоящее, казалось, онъ углублялся въ прошедшее, и воображалъ послѣднія радости, съ которыми не задолго разстался подъ кровомъ своего мирнаго пріюта. Такъ загоралось сердце его мщеніемъ, и горесть наложила печать на угрюмое чело…—Графъ Растопчинъ оставилъ тутъ на столбѣ Французскую надпись для непріятелей, такого содержанія: «Восемь лѣтъ украшалъ я это мѣстопребываніе, и жилъ въ немъ счастливо, среди семейства. Обитатели селенія моего оставили домы свои при вашемъ приближеніи, а я сжигаю собственный домъ, чтобы не дать вамъ осквернить его вашимъ присутствіемъ. Французы! я вамъ оставилъ на жертву два дома въ Москвѣ, съ мебелью на полтора милліона рублей; здѣсь оставляю вамъ пепелъ третьяго!»—Эта черта ожесточенія Русскаго патріотизма достойна изящной кисти живописца.
Съ 4-мъ Корпусомъ прошли мы не болѣе версты за Вороново, и тамъ остановились, для подкрѣпленія арріергарда Генерала Милорадовича, и для связи его съ главною арміею.
21-го Сентября войски отступили по большой дорогѣ къ с. Тарутину. Непріятель, открывши настоящій путь нашей арміи, соединилъ свои силы, и сталъ уже дѣйствовать противъ арріергарда наступательно. Мы шли во всю ночь; рѣчки съ дурными мостиками не мало насъ затрудняли. Мѣстоположеніе отъ самаго Воронова пересѣкалось оврагами и пролѣсками, которые, около большой дороги, образовывали поляны версты на двѣ шириною, какъ-бы нарочно, способныя для военныхъ дѣйствій небольшихъ отрядовъ.
Въ слѣдующій день, арріергардъ сталъ твердою ногою на высотахъ, позади дер. Спасъ-Купли, подкрѣпляемый 4-мъ Корпусомъ. Съ 1-го часа по полудни завязалась у насъ жаркая сшибка съ Французами. Тутъ я имѣлъ случай въ первый разъ видѣть военное искуство Генерала Милорадовича, и любовался порядкомъ, съ какимъ производилъ онъ всѣ движенія войскъ своего арріергарда: колонны двигались какъ шахматы, батареи бросали перекрестный огонь, цѣпи стрѣлковъ, подкрѣпляемыя резервами, отходили съ перекатомъ, не прекращая ружейнаго огня; между тѣмъ на обоихъ флангахъ, изъ пролѣсковъ, по-минутно выскакивали кавалерійскія засады на непріятельскихъ стрѣлковъ, и осаждали ихъ. Но когда надлежало остановиться, то непріятель не могъ двинуться ни шагу впередъ; онъ принужденъ былъ развертывать колонны, усиливать кавалерійскія атаки, раздвигать батареи. Въ то-же время противупоставляемы были усиліямъ его натиска такія-же усилія отраженія. Не льзя было не восхищаться, слушая разсказы, съ какимъ равнодушіемъ и воинскою гордостію сподвижникъ Суворова, осыпаемый непріятельскими ядрами и пулями, подъѣзжалъ къ артиллеріи, и говорилъ командиру, указывая на непріятелей: «Приказываю вамъ сбить эту батарею!»—а подъѣзжая къ пѣхотѣ говорилъ: «Солдаты! дарю вамъ эту колонну; возьмите ее!»—Одушевленные, съ крикомъ: ура! солдаты бросались въ штыки и опрокидывали непріятеля. Пушки также повиновались гласу вождя-героя, и сбивали непріятельскія батареи.
Мнѣ однако не удалось быть участникомъ въ этомъ неважномъ, но по военному порядку замѣчательномъ дѣлѣ. Я съ своими пушками только маневрировалъ между пѣхотными колоннами во второй линіи. Нашей бригады одна батарейная рота Подполковника М*** была въ дѣйствіи. Между моими пушками только хлопали гранаты непріятельскія, безъ всякаго вреда. Французы, видя тщетными свои усилія сдвинуть арріергардъ нашъ съ мѣста, при наступленіи вечера оставили дальнѣйшія покушенія.
Примѣчанія[править]
- ↑ Неразборчиво. Приблизительно 10 букв. Возможно, «прелестные черты». — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Неразборчиво. Приблизительно 6—7 букв. Возможно, «исказиться». — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Неразборчиво. Приблизительно 11—12 букв. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Неразборчиво. Приблизительно 8 букв. — Примечание редактора Викитеки.
_%D1%81%D1%82%D1%80.166.jpg){kind=link}
_%D1%81%D1%82%D1%80.167.jpg){kind=link}