Я проснулся съ какимъ-то страннымъ чувствомъ, словно вокругъ меня чего-то недоставало. Но когда я окончательно проснулся, я понялъ, что недоставало вѣтра.
За нѣсколько мѣсяцевъ это была первая ночь, которую я проводилъ подъ крышей, и теперь я лежалъ нѣжась подъ теплымъ одѣяломъ, размышляя о странномъ впечатлѣніи, которое произвело на меня отсутсгвіе вѣтра, и наслаждался сознаніемъ того, что я лежу на матрацѣ, сдѣланномъ руками Модъ. Когда я одѣлся и открылъ дверь, волны все еще съ шумомъ бились о берегъ. Но утро было ясное и солнце ярко свѣтило. Я спалъ долго и теперь чувствовалъ необыкновенный приливъ энергіи и, какъ подобало жителю острова Старанія, жалѣлъ о потерянномъ времени.
Но вдругъ я застылъ въ изумленіи. На берегу футахъ въ пятидесяти отъ меня, стояло какое-то черное судно, безъ мачтъ, зарывшись носомъ въ песокъ. Мачты и реи, перепутавшись съ парусами и безчисленными тросами, лежали въ водѣ рядомъ съ нимъ.
Я протиралъ глаза, но, нѣтъ, это былъ онъ. Я тотчасъ же узналъ наскоро сколоченную нами кухню взамѣнъ погибшей, знакомый ютъ и низкую яхтъ-каюту, еле поднимавшуюся надъ бортомъ. Это былъ Призракъ.
Какой капризъ судьбы привелъ его сюда, именно сюда? Какая странная случайность? Я посмотрѣлъ назадъ, на высокую скалистую стѣну и меня охватило отчаяніе. Убѣжать было невозможно. Я подумалъ о Модъ, спавшей въ своей хижинѣ, вспомнилъ, какъ она сказала мнѣ «спокойной ночи, Гёмфри», вспомнилъ свое выраженіе «моя женщина, моя самка», и у меня потемнѣло въ глазахъ.
Это можетъ-быть продолжалось только часть секунды, но я потерялъ сознаніе. Когда я прищелъ въ себя, передо мной стоялъ Призракъ, носомъ на пескѣ, его перепутанныя мачты и снасти висѣли сбоку и касались тихо журчавшихъ волнъ. Надо непремѣнно что-нибудь предпринять, но что?
Меня вдругъ поразило, что на суднѣ не было замѣтно никакой жизни. «Вѣроятно утомились и спятъ, подумалъ я». И второй моей мыслью было, что Модъ и я можемъ еще убѣжать. Мы могли бы незамѣтно сѣсть въ лодку и обогнуть мысъ…
Я могъ бы сейчасъ позвать ее и тотчасъ же пуститься въ путь. Моя рука уже поднялась, чтобы постучать въ ея дверь, но я вдругъ вспомнилъ, что островъ очень малъ. Мы бы не могли на немъ скрыться. Для насъ оставался только огромный, бурный океанъ. Я подумалъ о нашихъ уютныхъ маленькихъ хижинахъ, о нашихъ запасахъ мяса и сала, мху и дровъ, и понялъ, что мы не можемъ выжить на холодномъ морѣ въ такую бурную пору.
Я стоялъ въ нерѣшительности передъ ея дверью. Да, это невозможно, совершенно невозможно. Вдругъ въ голову явилась дикая мысль пойти и убить ее, пока она спитъ. Но затѣмъ у меня мелькнула новая мысль: всѣ на борту спятъ, почему бы мнѣ не пробраться на Призракъ — вѣдь я хорошо зналъ, гдѣ находится койка Ларсена — и убить его. А потомъ… ну, да тамъ увидимъ, что дѣлать. Послѣ его смерти у насъ останется время, чтобы подумать о другомъ, ибо, чтобы ни случилось потомъ, врядъ ли положеніе стало бы хуже, чѣмъ теперь.
Мой кинжалъ висѣлъ у пояса. Я вернулся въ хижину, взялъ ружье, убѣдился въ томъ, что оно было заряжено и отправился на Призракъ. Съ большимъ трудомъ, бредя въ водѣ по поясъ, я взобрался на бортъ. Люкъ кубрика былъ открыть. Я остановился и прислушался, но въ немъ было тихо. У меня вдругъ мелькнула мысль: а что если Призракъ покинуть всѣми? Я прислушался еще разъ. Ничего. Я осторожно спустился по трапу. Кубрикъ былъ пусть и въ немъ стоялъ затхлый запахъ, какъ въ покинутомъ жилищѣ. Всюду валялась старая, изодранная одежда, старые морскіе сапоги, изодранные непромокаемые плащи, — вообще то разнообразное старое тряпье, которое обыкновенно набирается въ кубрикахъ за время продолжительнаго путешествія. «Бросили все и убѣжали», рѣшилъ я, поднимаясь на палубу. Надежда опять ожила въ моей груди и я уже гораздо спокойнѣе осматривался. Я замѣтилъ, что лодокъ не было. Трюмъ, въ которомъ помѣщались охотники, разсказалъ мнѣ ту же исторію, что и кубрикъ. Охотники, очевидно, бѣжали съ такой же поспѣшностью, захвативъ только самое необходимое. Призракъ былъ покинуть. Онъ принадлежалъ теперь мнѣ и Модъ. Я вспомнилъ о кладовой, помѣщавшейся подъ каютой, и мнѣ пришла въ голову мысль, что я могу пріятно удивить Модъ, если принесу къ завтраку что-нибудь вкусное.
Переходъ отъ страха къ радости, сознаніе, что мнѣ не нужно совершать задуманнаго мною ужаснаго поступка, превратили меня въ мальчика. Я выбѣжалъ изъ трюма на палубу, прыгая черезъ двѣ ступеньки, радуясь, что Модъ уже не нужно будить и что у нея будетъ сюрпризъ къ завтраку. Когда я пробѣгалъ мимо кухни, я съ новой радостью подумалъ о томъ, что теперь вся кухонная утварь принадлежитъ намъ. Я вскочилъ на ютъ и увидѣлъ… Волка Ларсена. Онъ стоялъ на трапѣ, ведшемъ въ каюту, такъ что видны были только его голова и плечи, и смотрѣлъ прямо на меня. Его руки опирались на полуоткрытую дверь. Онъ не сдѣлалъ никакого движенія, только стоялъ и смотрѣлъ.
Я задрожалъ. Старая боль въ желудкѣ снова вернулась ко мнѣ. Я оперся рукой о выступи каюты, чтобы удержаться на ногахъ, и не снускаль съ него глазъ. Мы оба молчали. Въ его молчаніи и неподвижности было что-то ужасное. Весь мой прежній страхъ вернулся и усилился въ сто разъ. А мы все стояли и молча глядѣли другь на друга.
Я чувствовалъ, что нужно что-то сдѣдать, но моя прежняя безпомощность охватила меня и я ждалъ, чтобы онъ первый ааговорилъ; я подумалъ, что мое положеніе теперь похоже на то, когда я приближался къ котику сь намѣреніемъ убить его, и въ то же время желалъ, чтобы онь обратился въ бѣгство. Наконецъ я вспомнилъ, что я иришелъ сюда не за тѣмъ, чтобы Волкъ Ларсенъ взялъ на себя иниціативу дѣйствія, а для того, чтобы дѣйствовать самому. Я взвелъ оба курка и прицѣлился. Если бы онъ только пошелохнулся, я знаю, что я бы выстрѣлилъ въ него. Но онъ стоялъ неподвижно и смотрѣлъ на меня. И, цѣлясь въ него дрожащими руками, я все же успѣлъ замѣтить, что лицо его носило слѣды истощенiя и было необычайно угрюмо и озабоченно. Щеки впали и на лбу собрались морщины, И мнѣ показалось, что глаза его были какіе-то странные; и не только выраженіе было странно, но, казалось, будто они гдядятъ въ разныя стороны.
Пока я разглядывалъ его, въ моемъ мозгу пробѣгали тысячи мыслей; но я подрежнему не могъ спустить курка. Я опустилъ ружье и подошелъ къ углу каюты, прежде всего потому, что мое нервное напряженіе было невыносимо, а во-вторыхъ, чтобы приблизиться къ нему. Я снова поднялъ ружье. Онъ былъ въ двухъ футахъ отъ меня. Его положеніе было безнадежно. Я рѣшился. Я не могъ промахнуться, какъ бы плохо я ни стрѣлялъ… и все же я не могъ спустить курка.
— Ну? — нетерпѣливо спросилъ онъ.
Я тщетно старался надавить пальцами на курокъ, или хоть сказать что-нибудь.
— Почему вы не стрѣляете? — спросилъ онъ.
Я прокашлялся, чтобы прочистить горло.
— Гёмпъ, — сказалъ онъ медленно, — вы не можете этого сдѣлать. Вы не совсѣмъ боитесь, но вы все-таки этого не можете сдѣлать. Ваша условная мораль сильнѣе васъ. Вы рабъ тѣхъ взглядовъ, среди которыхъ вы выросли и о которыхъ вы читали. Этотъ моральный кодексъ былъ вбитъ вамъ въ голову съ того времени, какъ вы начали лепетать слова, и, несмотря на вашу философію и на все то, чему я васъ научилъ, вы не можете убить безоружнаго, незащищающагося человѣка.
— Я знаю это, — сказалъ я хрипло.
— И вы знаете также, что я убилъ бы безоружнаго человѣка такъ же просто, какъ закурилъ бы сигару, — продолжалъ онъ. — Вы знаете меня, вы знаете, чего я стою, по вашей оцѣнкѣ, конечно. Вы называли меня змѣей, тигромъ, акулой, чудовищемъ и Калибаномъ. И все же, вы — маленькая тряпочная кукла, вы — ничтожная говорящая машина, вы не въ состояніи убить меня, какъ убили бы змѣю, или акулу, и только потому, что у меня есть руки, ноги и тѣло, похожее на ваше. Ха! Я все-таки быль о васъ лучшаго мнѣнія, Гёмпъ.
Онъ поднялся по трапу и подошелъ ко мнѣ.
— Положите ружье. Я хочу кое-что спрооить у васъ. Я еще не осмотрѣлся здѣсь. Что это за мѣсто и какъ лежитъ Призракъ? Почему вы мокры? Гдѣ Модъ? Извините — миссъ Брюстеръ, или, можетъ быть, я долженъ сказать миссисъ Ванъ-Вейденъ?
Я попятился отъ него, чуть не плача отъ досады, что не могу убить его, но все же у меня хватило ума настолько, чтобы не положить ружье. Я страстно желалъ, чтобы онъ сдѣлалъ какое-нибудь враждебное движеніе, попытался ударить меня или бросился бы душить; потому что въ такомъ случаѣ я зналъ, что выстрѣлю въ него.
— Это островъ Старанія, — сказалъ я.
— Никогда не слышалъ о такомъ островѣ.
— По крайней мѣрѣ мы его такъ называемъ.
— Мы? Кто это мы?
— Миссъ Брюстеръ и я. А Призракъ лежитъ, какъ вы сами можете это видѣть, носомъ въ пескѣ.
— Здѣсь есть котики, — продолжалъ онъ. — Они разбудили меня своимъ ревомъ, а то я бы еще спалъ. Я слышалъ ихъ и вчера, когда подъѣхалъ. Это былъ первый признакъ того, что я на подвѣтренномъ берегу. Они являются сюда выводить дѣтенышей — я это мѣсто искалъ въ продолжении многихъ лѣтъ. Благодаря моему брату Смерти-Ларсену, я, наконецъ, нашелъ его; это цѣлое состояніе, это золотой рудникъ. Какая здѣсь широта и долгота?
— Не имѣю объ этомъ ни малѣйшаго понятія, — сказалъ я. — Но вы это должны знать довольно точно. Когда вы дѣлали послѣднія измѣренія?
Онъ многозначительно улыбнулся, но не отвѣтилъ.
— Гдѣ же команда? — спросилъ я. — Какъ это случилось, что вы одни? — Я приготовился къ тому, Что онъ снова не отвѣтитъ на мой вопросъ; но, къ моему изумленію, онъ съ готовностью отвѣтилъ.
— Мой брать забралъ у меня все черезъ два дня послѣ вашего ухода. Онъ взялъ меня на абордажъ ночью, когда на палубѣ былъ только одинъ вахтенный. Охотники измѣнили мнѣ, какъ только онъ предложилъ имъ лучшія условія. Команда, конечно, тоже распрощалась со мной. Этого нужно было ожидать. Такимъ образомъ я остался одинъ на суднѣ. Счастье перешло къ брату… все равно, оно осталось вь нашемъ семействѣ.
— Но какъ вы потеряли ваши мачты? — спросилъ я.
— Пойдите и посмотрите тросы, — сказалъ онъ.
— Да вѣдь они перерѣзаны ножомъ.
— Не совсѣмъ такъ, — разсмѣялся онъ. — Это была болѣе чистая работа. Взгляните снова.
Я взглянуль. Тросы, Державшіе мачты, были почти совершенно перерѣзаны; была оставлена только часть ихъ, чтобы они держались, пока не черезчуръ натянуты, а потомъ лопнули бы при малѣйшемъ напряженіи.
— Это сдѣлалъ поварокъ, — снова pасмѣялся онъ. — Я знаю это, хотя и не засталъ его на мѣстѣ преступленія.
— Браво, Могриджъ, — вскричалъ я.
— Да, я сказалъ то же самое, когда все это полетѣло къ чорту.
— Но гдѣ же были вы, когда все это происходило?
— Я сдѣлалъ все, что могъ. Но это не помогло.
Я повернулся, чтобы посмотрѣть еще разъ работу Томаса Могриджа.
— Я посижу на солнцѣ, — сказалъ Волкъ Ларсенъ.
Въ его голосѣ послышался какъ будто намекъ на физическую слабость; это было такъ странно, что я быстро взглянулъ на него. Онъ нервно проводилъ рукой по лицу, какъ будто снималъ паутину. Я былъ озадаченъ.
— А какъ ваши головныя боли? — спросилъ я.
— Онѣ еще безпокоятъ меня, — отвѣтилъ онъ. — Кажется сейчасъ начнется припадокъ.
Онъ соскользнулъ на полъ, легъ на бокъ, положивъ голову на согнутую руку и защищая кистью руки глаза отъ солнца. Я съ изумленіемъ смотрѣлъ на него.
— Ну, вотъ вамъ удобный случай, Гёмпъ, — сказалъ онъ.
— Я не понимаю васъ, — солгалъ я, такъ какъ на самомъ дѣлѣ я его отлично понялъ.
— Ну, ничего… — прибавилъ онъ тихо, какъ будто засыпая; — вамъ, вѣроятно, очень хотѣлось застать меня такимъ…
— Ну, нѣтъ, — отвѣтилъ я, — я хотѣлъ, чтобы вы были за тысячу миль отсюда.
Онъ засмѣялся, но ничего не сказалъ. Когда я прошелъ мимо него, онъ не шевельнулся, и я спустился въ каюту. Тамъ я приподнялъ люкъ и нѣкоторое время подозрительно смотрѣлъ въ темную кладовую. Спускаться я не рѣшался. Что, если онъ устроитъ мнѣ какую-нибудь ловушку? Мнѣ совсѣмъ не хотѣлось попасться въ нее. Я тихонько прокрался вверхъ по лѣстницѣ и взглянулъ на него. Онъ лежалъ такъ, какъ я его оставилъ. Я снова спустился внизъ, но прежде, чѣмъ спуститься въ кладовую, я изъ предосторожности открылъ люкъ настежь. Но это было излишне. Черезъ нѣсколько минутъ я поднялся въ каюту въ запасомъ варенья, бисквитовъ, консервированнаго мяса, и закрылъ за собою люкъ.
Взглядъ, брошенный на Волка Ларсена, убѣдилъ меня, что онъ все время не двигался. Меня осѣнила блестящая мысль. Я прокрался въ его каюту и взялъ его револьверы. Другого оружія не было, хотя я тщательно осмотрѣлъ остальныя три каюты. Чтобы быть вполнѣ увѣреннымъ, я вернулся въ трюмъ и кубрикъ, осмотрѣлъ ихъ, затѣмъ прошелъ въ кухню и взялъ оттуда острый ножъ. Затѣмъ я вспомнилъ о большомъ ножѣ, который онъ всегда носилъ съ собой, и, подойдя къ нему, заговорилъ съ нимъ сначала тихо, потомъ громче. Онъ не двигался. Тогда я наклонился къ нему, вытащилъ ножъ изъ-за пояса и вздохнулъ свободно. Теперь онъ не могъ напасть на меня на разстояніи, а я могъ остановить его пулей, если бы онъ попытался схватить меня своими горильими руками.
Наполнивъ кофейникъ и сковороду частью своей добычи и захвативъ кое-какую посуду изъ буфета, я оставилъ Волка Ларсена лежать на солнцѣ, а самъ отправился на берегъ.
Модъ еще спала. Я раздулъ уголья и съ лихорадочной поспѣшностыо сталь готовить завтракъ. Когда онъ быль почти готовь, я услышалъ, что она ходитъ по хижинѣ, совершая свой туалеть. Когда у меня все было готово, дверь открылась и она вышла.
— Это не хорошо съ вашей стороны, — сказала она вмѣсто привѣтствія. — Вы узурпируете мои прерогативы. Вы же знаете, что варить должна я?
— Только одинъ разъ… — взмолился я.
— Если вы обѣщаете больше этого никогда не дѣлать, то я васъ прощаю.
Къ моему удовольствію она ни разу не взглянула на берегъ и я выдержалъ тонъ такъ хорошо, что она безсознательно пила кофе изъ фарфоровой чашки, ѣла жареный картофель и намазывала мармеладомъ свой бисквитъ. Но это не могло долго продолжаться. Она вдругъ замѣтила, что ѣла на фарфоровой тарелкѣ, затѣмъ съ изумленіемъ увидѣла и все остальное. Затѣмъ взглянула на меня и медленно повернулась къ берегу.
— Гёмфри, — сказала она, и прежній ужась изобразился на ея лицѣ. — Развѣ онъ…
Я кивнулъ головой.