[435]
Жила-была одна маленькая морская рыбка изъ хорошей семьи; имени ея не упомню; это пусть скажутъ тебѣ ученые. Было у рыбки тысяча восемьсотъ сестрицъ-ровестницъ; ни отца, ни матери онѣ не знали, и имъ съ самаго рожденія пришлось промышлять о себѣ самимъ, плавать, какъ знаютъ, а плавать было такъ весело! Воды для питья было вдоволь—цѣлый океанъ, о пищѣ тоже безпокоиться не приходилось—и ея хватало, и вотъ, каждая рыбка жила въ свое удовольствіе, по-своему, не утруждая себя думами.
Солнечные лучи проникали въ воду и ярко освѣщали рыбокъ и цѣлый міръ удивительнѣйшихъ созданій, кишѣвшихъ вокругъ. Нѣкоторыя были чудовищной величины, съ такими
[436]ужасными пастями, что могли бы проглотить всѣхъ тысячу восемьсотъ сестрицъ заразъ, но рыбки объ этомъ и не думали,—ни одной изъ нихъ еще не пришлось быть проглоченной.
Маленькія рыбки плавали всѣ вмѣстѣ стадомъ, тѣсно прижавшись другъ къ другу, какъ сельди и макрели. Но вотъ, однажды, въ то время, какъ онѣ беззаботно плавали себѣ, ни о чемъ не думая, въ самую середину ихъ стада шумно бухнулась сверху и начала погружаться въ воду какая-то тяжелая и такая длинная штука, что ей, казалось, и конца не будетъ! Она тянулась, стремительно шла ко дну, давя и калѣча на пути попадавшихся рыбокъ. И всѣ рыбы—и маленькія, и большія, и тѣ, что держались на поверхности, и тѣ, что гуляли въ глубинѣ, въ ужасѣ улепетывали въ разныя стороны. Страшная тяжелая штука между тѣмъ погружалась все глубже и глубже, вытягивалась все больше и больше и, наконецъ, протянулась на много-много миль по дну морскому, черезъ все море.
Рыбы и слизняки, все, что плаваетъ, ползаетъ или носится по теченію, всѣ видѣли эту чудовищную штуку, этого невозможнаго, невиданнаго морского угря, который такъ неожиданно свалился къ нимъ въ море.
Что же это была за штука? Да, мы-то знаемъ! Это былъ огромный, въ нѣсколько миль длиною, морской телеграфный кабель, который проложили люди между Европой и Америкой.
То-то смятеніе, то-то переполохъ поднялись между законными обитателями моря! Летучія рыбы подпрыгивали на воздухъ такъ высоко, какъ только могли, а керцы[1] выскакивали изъ воды на цѣлый ружейный выстрѣлъ,—такіе ужъ прыгуны! Другія же рыбы искали убѣжища на днѣ, да такъ стремительно, что далеко опередили телеграфный кабель и успѣли напугать и треску, и камбалъ, которыя такъ мирно разгуливали въ глубинѣ, поѣдая своихъ ближнихъ.
Нѣсколько колбасообразныхъ голотурій такъ перетрусили, что выплюнули весь свой желудокъ, и все-таки остались въ живыхъ,—имъ это ни почемъ. А сколько повышло изъ себя отъ перепуга омаровъ и крабовъ! Да еще какъ! Такъ, что подъ броней остались однѣ ножки!
Во время всего этого переполоха тысяча восемьсотъ сестрицъ-рыбокъ разсѣялись въ разныя стороны и больше ужъ не
[437]встрѣчались, а, можетъ быть, и встрѣчались, да не узнавали другъ друга. Съ десятокъ сестрицъ удержались, впрочемъ, вмѣстѣ, и когда первый страхъ прошелъ, вышли изъ оцѣпененія, въ которомъ пробыли нѣсколько часовъ, и принялись любопытно озираться вокругъ.
Поглядѣли онѣ по сторонамъ, поглядѣли вверхъ, поглядѣли внизъ, и имъ показалось, что онѣ видятъ въ глубинѣ ту ужасную штуку, которая такъ напугала всѣхъ и большихъ, и малыхъ. Она была очень тонка на видъ, но, вѣдь, почемъ знать, насколько она можетъ раздуться, или насколько вообще сильна! Она лежала на днѣ смирнехонько, но онѣ подозрѣвали, что это она только такъ, лукавитъ.
— Пусть ее лежитъ, гдѣ лежитъ! Намъ до нея дѣла нѣтъ!—сказала самая осторожная изъ рыбокъ, но самая маленькая не хотѣла отказаться разузнать, что это была собственно за штука. Явилась она сверху; на верху, значитъ, надо и начать развѣдки, и вотъ, рыбки поднялись на поверхность. Стоялъ штиль; море лежало какъ зеркало.
Тамъ они встрѣтили дельфина. Это такой гуляка, вертопрахъ, знай себѣ кувыркается на морской поверхности, но глаза-то у него есть,—навѣрное ужъ онъ видѣлъ ту штуку и зналъ о ней что-нибудь! Рыбки приступили къ нему съ вопросами, но онъ былъ занятъ только самимъ собою и своими прыжками, ничего не видалъ, ни о чемъ не зналъ и гордо помалчивалъ.
Тогда рыбки обратились къ тюленю, который только что погрузился въ воду. Этотъ оказался вѣжливѣе, нужды нѣтъ, что онъ ѣстъ маленькихъ рыбокъ; сегодня, впрочемъ, онъ былъ сытъ. Онъ зналъ немножко побольше прыгуна-дельфина.
— Я много ночей провелъ, лежа на мокромъ камнѣ и поглядывая на землю. Прелукавыя созданія эти „люди“, какъ они сами себя называютъ! Они всячески стараются истребить насъ, но чаще всего мы ускользаемъ изъ ихъ рукъ. Мнѣ это удавалось, удалось вотъ и тому морскому угрю, о которомъ вы спрашиваете. Онъ попался имъ въ лапы, вѣроятно, еще въ незапамятныя времена и съ тѣхъ поръ оставался на землѣ. Но вотъ они вздумали перевезти его на суднѣ въ другую, еще болѣе отдаленную землю. Я видѣлъ, какъ они старались и тужились и наконецъ таки одолѣли его,—конечно, онъ успѣлъ ослабѣть тамъ, на сушѣ! И вотъ, они согнули его въ кольцо; я
[438]слышалъ, какъ онъ хрустѣлъ и трещалъ, когда они укладывали его, но потомъ ему все-таки удалось ускользнуть отъ нихъ сюда! Они держали его изо всѣхъ силъ, вцѣпились въ него сотнями рукъ, а онъ все-таки удралъ отъ нихъ на самое дно и теперь лежитъ тамъ пока что!
— Онъ что-то тонокъ!—сказали рыбы.
— Они заморили его голодомъ!—отвѣтилъ тюлень.—Но погодите, онъ скоро оправится, опять войдетъ въ тѣло! Я полагаю, что это-то и есть тотъ большой морской змѣй, о которомъ люди такъ много толкуютъ и котораго такъ боятся. Раньше я никогда его не видывалъ и даже не вѣрилъ въ него, но теперь вѣрю. Это онъ и есть!
И тюлень нырнулъ вглубь.
— Какъ много онъ знаетъ! Какъ много онъ насказалъ!—затараторили рыбки.—Я сроду не знавала столько! Только бы онъ не навралъ намъ?
— Мы можемъ спуститься на дно и удостовѣриться!—сказала самая маленькая.—По дорогѣ же узнаемъ, что говорятъ другіе!
— Ну, нѣтъ, мы не шевельнемъ плавникомъ, чтобы разузнавать еще!—сказали остальныя рыбки и отстали.
— А я такъ добьюсь своего!—сказала самая маленькая и устремилась на дно. Но она оказалась далеко отъ того мѣста, гдѣ лежала „длинная штука“. Рыбка принялась искать ее, шныряя во всѣ стороны.
Никогда еще не думала она, что міръ ихъ такъ великъ. Сельди гуляли огромными стаями, блистая чешуей, словно исполинскія лодки изъ серебра; макрели ходили такими же стаями и сіяли еще ярче. Повсюду гуляли рыбы всѣхъ родовъ и видовъ, всевозможныхъ оттѣнковъ. Медузы, точно полупрозрачные цвѣты, неслись по теченію; со дна подымались большія растенія, трава въ сажень вышиной и пальмообразныя деревья; на каждомъ листкѣ красовались блестящія раковинки.
Наконецъ, рыбка увидала на днѣ какую-то длинную, темную черту и устремилась къ ней, но оказалось, что это не рыба и не кабель, а бортъ затонувшаго корабля; верхняя и нижняя палубы его были снесены волнами. Рыбка вплыла въ каюту; теченіе унесло оттуда всѣхъ утонувшихъ вмѣстѣ съ кораблемъ людей, исключая двухъ: молодой женщины и ребенка, котораго она держала въ объятіяхъ. Волны слегка приподымали ихъ,
[439]словно баюкая; и мать, и ребенокъ казались спящими. Рыбка совсѣмъ перепугалась: она, вѣдь, не знала, что они не могутъ больше проснуться. Водяныя растенія обвивали бортъ корабля и сплелись бесѣдкой надъ прекрасными трупами матери и ребенка. Какъ тутъ было тихо, пустынно! Рыбка поспѣшила поскорѣе убраться отсюда, туда, гдѣ вода была освѣщена ярче, и гдѣ попадались живыя рыбы. Немного спустя, рыбка встрѣтила молодого кита, огромнаго-преогромнаго.
— Не ѣшь меня!—взмолилась рыбка.—Я такая маленькая, меня и на глотокъ-то не хватитъ, а мнѣ такъ хочется жить!
— А что тебѣ понадобилось тутъ, въ глубинѣ? Тутъ ваша сестра не водится!—сказалъ китъ.
И рыбка разсказала ему о длинномъ диковинномъ угрѣ, или чѣмъ тамъ была эта штука, которая погрузилась сверху и напугала даже самыхъ храбрыхъ обитателей моря.
— Ого!—сказалъ китъ, и такъ потянулъ въ себя воду, что можно было представить себѣ, какой онъ пуститъ фонтанъ, когда опять вынырнетъ на поверхность!—Ого!—продолжалъ китъ.—Такъ это та штука, что пощекотала меня по спинѣ, когда я повернулся на другой бокъ! А я то думалъ, что это корабельная мачта и радовался было, что нашелъ себѣ хорошую чесалку! Но случилось это не тутъ! Нѣтъ, штука та лежитъ подальше! Что-жъ, надо отъ нечего дѣлать разслѣдовать, въ чемъ дѣло!
И онъ поплылъ впередъ, а маленькая рыбка за нимъ—на почтительномъ разстояніи,—онъ оставлялъ за собою такой бурный, пѣнящійся слѣдъ.
На пути они встрѣтили акулу и старую мечъ-рыбу. Тѣ тоже слышали о диковинномъ тонкомъ и длинномъ угрѣ, но еще не видѣли его и непремѣнно хотѣли.
Потомъ явился морской котъ.
— И я съ вами!—сказалъ онъ.—И если этотъ большой морской змѣй не толще якорной цѣпи, я разомъ перекушу его пополамъ!—Тутъ онъ открылъ свою пасть и показалъ шесть рядовъ зубовъ.—Я могу оставить ими мѣтку на корабельномъ якорѣ, такъ ужъ этакій-то стебелекъ и подавно перекушу!
— Вотъ онъ!—сказалъ китъ.—Я вижу его!—Онъ воображалъ, что видитъ лучше другихъ.—Глядите, какъ онъ подымается, извивается, корчится!
Но это былъ вовсе не морской змѣй, а огромнѣйшій морской угорь, въ нѣсколько саженъ длиною.
[440]
— Ну этого-то я и раньше видала!—заявила мечъ-рыба.—Не ему надѣлать такого переполоха въ морѣ и перепугать большихъ рыбъ!
И всѣ разсказали угрю о новомъ угрѣ и спросили, не отправится-ли и онъ вмѣстѣ съ ними на развѣдки.
— Коли тотъ угорь длиннѣе меня, такъ надо ему шею свернуть!—сказалъ угорь.
— Да, да!—подхватили другіе.—Насъ довольно, чтобы не спустить ему!
И они двинулись впередъ.
Но вотъ что-то загородило имъ дорогу, что-то чудовищное, превосходящее своею величиною всѣхъ ихъ вмѣстѣ! Чудовище походило на плавучій островъ, который не могъ удержаться на поверхности.
Это былъ старый-престарый китъ. Голова его вся поросла водяными растеніями, а черная спина была усажена разными гадами и такой массою устрицъ и ракушекъ, что казалась вся въ бѣлыхъ пятнахъ.
— Пойдемъ съ нами, старина!—сказали они ему.—Тутъ появилась новая рыба, которая не можетъ быть терпима!
— Нѣтъ, я лучше останусь на мѣстѣ!—сказалъ старый китъ.—Оставьте меня въ покоѣ! О-хо-хо! Я совсѣмъ разболѣлся! Только и облегченія, что всплыть на поверхность, да выставить изъ воды спину! Тогда прилетаютъ добрыя, большія морскія птицы и ковыряютъ мнѣ спину. Славно! Если только онѣ не запускаютъ клювовъ слишкомъ глубоко въ жиръ, а это часто бываетъ. Вотъ глядите! Я такъ и таскаю на спинѣ цѣлый птичій остовъ! Птица запустила когти слишкомъ глубоко и не могла высвободиться, когда я нырнулъ вглубь. Теперь рыбки пообчистили ее. Полюбуйтесь-ка на нее да и на меня! Охъ, я совсѣмъ расхворался!
— Ну, это одно воображеніе!—сказалъ молодой китъ.—Я никогда не хвораю! Ни одна рыба не хвораетъ!
— Извините!—сказалъ старый китъ.—У угря болитъ кожа, у карповъ бываетъ оспа, и у всѣхъ у насъ глисты!
— Чепуха!—сказала акула.
Ей не хотѣлось больше слушать, да и остальнымъ тоже,—у нихъ было другое дѣло.
Наконецъ, они добрались до мѣста, гдѣ лежалъ телеграфный кабель. Онъ тянулся черезъ весь океанъ отъ Европы до
[441]самой Америки, по песчанымъ мелямъ, по морскому илу, скалистому грунту, сквозь чащу водяныхъ растеній, черезъ цѣлые лѣса коралловъ. Тутъ, въ глубинѣ, теченія встрѣчаются, образовываются водовороты, кишатъ несмѣтными стаями рыбы; ихъ тутъ больше, чѣмъ птицъ въ поднебесьи во время перелета. Движеніе, плескъ, гулъ, шумъ… Отголосокъ этого шума слышится еще внутри большихъ пустыхъ раковинъ, если приложить ихъ къ уху.
— Вонъ онъ лежитъ!—сказали большія рыбы, а за ними и маленькая, которая первая пустилась на развѣдки. Онѣ увидали кабель, начало и конецъ котораго терялись изъ вида.
Губки, полипы и горгоны колыхались на днѣ, опускались и наклонялись надъ кабелемъ, такъ что онъ то совсѣмъ скрывался подъ ними, то опять показывался. Морскіе ежи, слизняки и червяки тоже копошились около него; исполинскіе пауки, носившіе на себѣ цѣлые поселки паразитовъ, шагали вдоль по кабелю. Темно-голубыя морскія колбасы, или какъ тамъ зовутъ тѣхъ гадовъ, что ѣдятъ всѣмъ своимъ тѣломъ, лежали смирно и словно принюхивались къ новому созданію, лежавшему на днѣ моря. Камбала и треска перевертывались въ водѣ съ боку на бокъ, чтобы слышать на всѣ стороны. Морскія звѣзды, которыя вѣчно зарываются въ илъ, выставляя наружу только два длинныхъ хоботка съ глазами, лежали и таращили глаза въ ожиданіи, что́ выйдетъ изъ всей этой кутерьмы.
Кабель лежалъ недвижимо, но внутри его кипѣла жизнь, работали мысли,—онъ, вѣдь, былъ проводникомъ человѣческихъ мыслей!
— Хитритъ онъ!—сказалъ китъ.—Пожалуй, возьметъ, да и хлестнетъ меня въ животъ, а это мое самое больное мѣсто!
— Надо пощупать его!—сказалъ полипъ.—У меня длинныя руки, гибкіе пальцы! Я уже трогалъ его слегка, а теперь возьмусь покрѣпче!—И онъ протянулъ свои гибкія длиннѣйшія руки къ кабелю и обвилъ его.
— Чешуи на немъ нѣтъ!—заявилъ полипъ.—И кожи нѣтъ! Онъ врядъ-ли рождаетъ живыхъ дѣтенышей!
Морской угорь растянулся рядомъ съ кабелемъ и вытянулся какъ только могъ.
— Нѣтъ, эта штука длиннѣе меня!—сказалъ онъ.—Ну, да не въ одной длинѣ дѣло, надо тоже имѣть и кожу, и желудокъ, и гибкость!
Молодой силачъ-китъ погрузился чуть не на самое дно; такъ глубоко онъ еще никогда не погружался.
[442]
— Рыба ты или растеніе?—спросилъ онъ.—Или ты просто человѣческая выдумка? Тогда тебѣ не поздоровится!
Телеграфный кабель безмолвствовалъ: онъ хоть и разговариваетъ, да не такъ; онъ передаетъ человѣческія мысли, которыя пробѣгаютъ въ одну секунду сотни миль.
— Или отвѣчай, или мы загрыземъ тебя!—крикнула свирѣпая акула, за нею повторили то же и остальныя:
— Или отвѣчай или мы загрыземъ тебя!
Но кабель не двигался, онъ думалъ свое. И какъ ему было не думать, если онъ былъ полонъ мыслями! Онъ думалъ: „Грызите себѣ на здоровье! Испортите—меня вытащатъ, да исправятъ! Случалось это съ нашимъ братомъ, хоть и не въ такихъ большихъ моряхъ!“
Вотъ почему онъ и не отвѣчалъ. Къ тому же онъ былъ занятъ другимъ—телеграфировалъ; онъ, вѣдь, лежалъ здѣсь на днѣ по служебной обязанности.
А надъ моремъ „заходило солнышко“, какъ выражаются люди; оно горѣло, какъ жаръ, и облака на небѣ тоже горѣли, какъ жаръ, одно великолѣпнѣе другого.
— Теперь насъ освѣтитъ краснымъ огнемъ!—сказали полипы.—Тогда, пожалуй, и эту штуку будетъ виднѣе, если это вообще нужно.
— Ату его! Ату его!—закричалъ морской котъ, оскаливая губы.
— Ату его! Ату его!—закричали мечъ-рыба, китъ и морской угорь.
Всѣ бросились впередъ, морской котъ впереди всѣхъ, но только что онъ хотѣлъ укусить кабель, какъ мечъ-рыба сгоряча угодила ему своимъ мечомъ прямо въ задъ! Это была большая ошибка, и морской котъ такъ и не укусилъ кабеля,—ослабѣлъ!
Пошла кутерьма: большія и малыя рыбы, морскія колбасы и слизняки сталкивались, тискались, давили, мяли и пожирали другъ друга. А кабель лежалъ себѣ смирнехонько и дѣлалъ свое дѣло. Такъ оно и слѣдуетъ.
Надъ моремъ спустилась ночная тьма, но въ морѣ засвѣтились миріады живыхъ маленькихъ созданьицъ. Свѣтились даже раки величиной меньше булавочной головки! Диковинно, но это такъ!
Обитатели моря смотрѣли на кабель.—Что же это за штука?
Да, вотъ былъ вопросъ!
Тутъ явилась старая морская корова; люди зовутъ ее „
[443]морскою дѣвой“ или „водянымъ“. Это была особа женскаго пола, съ хвостомъ, двумя короткими лапами для гребли и висячими грудями; голова ея была покрыта водорослями и паразитами, чѣмъ она очень гордилась.
— Хотите вы знать, въ чемъ дѣло?—сказала она.—Я одна могу дать вамъ объясненіе. Но я требую за это свободнаго пастбища на днѣ морскомъ для меня и всѣхъ моихъ. Я такая же рыба, какъ и вы, а благодаря упражненію стала и ползучимъ животнымъ. Я умнѣе всѣхъ въ морѣ, я имѣю свѣдѣнія обо всемъ, что двигается внизу и наверху. Штука эта, надъ которой вы ломаете себѣ головы, явилась сверху, а все, что является оттуда—мертво или сейчасъ же умираетъ, становится безсильнымъ. Такъ пусть она себѣ лежитъ! Это человѣческая выдумка и больше ничего!
— Ну, а по-моему она значитъ кое-что побольше!—возразила маленькая рыбка.
— Молчать, макрель!—сказала морская корова.
— Ахъ, ты, колюшка!—сказали другія, и это вышло еще обиднѣе.
И морская корова объяснила имъ, что вся эта громкая штука, которая въ сущности-то и не пискнула даже, только выдумка людская. Затѣмъ она прочла небольшую лекцію о коварствѣ и злобѣ людей.
— Имъ хочется изловить насъ всѣхъ! Они только для того и живутъ! Закидываютъ сѣти, крючки съ приманкой—все, чтобы подманить насъ. И эта штука тоже нѣчто вродѣ большой удочки,—они думаютъ, что мы всѣ такъ сразу и вцѣпимся въ нее зубами! Глупые! А мы-то не глупы! Только не троньте этой дряни, она изветшаетъ сама, станетъ трухой, тиной! Все, что является оттуда, сверху—гниль, дрянь, никуда не годится!
— Никуда не годится!—подхватили всѣ остальныя, присоединяясь къ мнѣнію морской коровы,—надо же имѣть хоть какое-нибудь!
Но маленькая рыбка осталась при особомъ мнѣніи. „А, можетъ статься, этотъ огромный, тонкій змѣй—диковиннѣйшая морская рыба? Сдается мнѣ, что такъ!“
„Да, это нѣчто диковиннѣйшее!“ скажемъ вмѣстѣ съ нею и мы, и скажемъ сознательно и увѣренно.
Это-то и есть тотъ большой морской змѣй, о которомъ изстари твердили намъ пѣсни и преданія.
[444]
Онъ порожденіе человѣческаго ума. Люди спустили его на дно морское, и онъ тянется тамъ отъ восточной страны до западной, передавая вѣсти съ такою же быстротою, съ какою доходитъ до земли лучъ солнца.
И змѣй этотъ все растетъ въ длину, становится все сильнѣе годъ отъ году, проходитъ по всѣмъ морямъ, окружаетъ кольцомъ всю землю, прячась то въ бурныхъ, то въ тихихъ и такихъ прозрачныхъ волнахъ, что шкиперъ видитъ въ нихъ—словно плыветъ въ прозрачномъ воздухѣ—миріады рыбъ и цѣлый фейерверкъ красокъ.
Глубоко-глубоко подъ водою, на самомъ днѣ, покоится этотъ змѣй, благодатный змѣй Мидгордъ[2], окружающій кольцомъ всю землю и кусающій свой собственный хвостъ. О него съ разлету стукаются лбами рыбы и гады, и все-таки не понимаютъ значенія этой штуки, не понимаютъ, что это—полный человѣческихъ мыслей, говорящій на всѣхъ языкахъ и въ то же время нѣмой хранитель тайнъ, чудо изъ морскихъ чудесъ, современный большой морской змѣй.
