Начавшаяся в 1827 году и длившаяся до 1830 года история отразилась в высшей степени пагубно на самой Гимназии Высших Наук. Лучшие профессора были смещены, а Гимназию постиг полный разгром. Среди разгара всяческих страстей, среди борьбы мелких самолюбий и честолюбий в среде профессоров, среди обвинений последними друг друга в вольнодумстве и вредном влиянии на юношество, среди допросов, которые устраивались ученикам Гимназии о содержании лекций профессора Белоусова — среди всех этих печальных обстоятельств и преподавателям и учащимся было не до учения, и оно пришло в полный упадок. Хотя производивший в 1830 году ревизию и следствие по обвинению профессора Белоусова во вредном преподавании естественного права, действительный статский советник Адеркас и дал одобрительный отзыв о поведении и успехах учеников Гимназии, но очевидно этот отзыв проистекал не более, как из желания позолотить ту пилюлю, которую он преподнёс Гимназии, как результат своей ревизии. Напротив, целый ряд документальных данных, относящихся к непосредственно следующим затем годам, удостоверяет, что Гимназия в учебно-воспитательном отношении пришла в полный упадок. Эти данные будут приведены нами ниже. Такое состояние Гимназии Высших Наук и вызвало, конечно, её преобразование в физико-математический лицей. Но очевидно тут следует предполагать и другую причину. История профессора Белоусова набросила тень на политическую благонадежность Нежинской Гимназии и, при господствовавшем в то время в высших сферах недоверчивом отношении к политической доброкачественности наук гуманных и социально-политических, признано более удобным и безопасным заменить их безобидными физико-математическими науками. 7-го октября 1832 года утвержден был устав «Лицея Князя Безбородко». Гимназические классы были уничтожены и оставлены только три высшие класса, составлявшие шесть полугодичных курсов. Для преподавания наук назначены были законоучитель и шесть профессоров для шести следующих кафедр: 1) чистой математики, 2) прикладной математики, 3) физики, 4) химии и технологии, 5) естественной истории и 6) одной кафедры: русской словесности и русской истории и статистики, и наконец два лектора для французской и немецкой литературы. Взамен всех прежних преимуществ. студентам, окончившим с успехом полный курс учения и удостоенным похвальных аттестатов, предоставлен, при вступлении в гражданскую службу, 14-й класс, а на получение офицерского чина одинаковое право с студентами университетов, с оговоркою: «ежели познанием службы достойны будут производства». § 17 нового устава давал право студентам, отличившимся своим поведением и особенными способностями, быть отправленными, на счёт хозяйственных сумм заведения, для усовершенствования в науках в один из российских университетов. Наконец, по § 30, окончившие курс в Лицее Князя Безбородко освобождались от испытания, установленного указом 6-го августа 1809 года для производства в чины VIII и V классов. Но и это преобразование мало помогло делу и десятилетний период (1830—1840) представляется самым тёмным периодом во внутренней жизни заведения, носящего имя князя Безбородко. При преобразовании Гимназии в Лицей сначала имелось в виду сразу закрыть гимназические классы, предоставивши ученикам перейти в другие учебные заведения — и это, быть может, было бы и лучше для дальнейшего состояния Лицея. Но потом, в интересах учащихся, предписано было постепенное закрытие гимназических классов, по одному ежегодно, так что они продолжали существовать при Лицее до 1837 года. Они-то и составляли истинный тормоз для Лицея, так как служащие в них очевидно относились к ним, как к учреждению умирающему, которое нужно было только как-нибудь дотянуть до последнего издыхания. С другой стороны, в Лицее, как заведении только ещё зарождавшемся, тоже ещё порядок устанавливался плохо. Старая история 1827—30 годов не совсем затихла; отголоски её мы встречаем ещё гораздо позднее — и последнею жертвою её был ещё один из лучших профессоров гимназии высших наук, Андрущенко, удалённый в декабре 1832 года от службы с прописанием в выданном ему свидетельстве, что он удалён по причине неспокойного характера и дурного образа мыслей. Благом для Лицея в это тяжелое время послужило хоть то, что, с открытием в 1832 году Киевского учебного округа, у него явилось ближайшее начальство, руководившее его действиями и направлявшее их по возможности в хорошую сторону; а начальство это заключалось в лице первого попечителя Киевского учебного округа, прекрасного администратора и благороднейшего человека, Е. Ф. фон-Брадке. Но зато директор Гимназии и Лицея, на долю которого выпала тяжелая задача вынести на своих плечах всю эту неурядицу, Д. Е. Ясновский (1827—1835), видимо оказался не в соответствии с положением дел. Ясновский, не смотря на свои нравственные качества, на прекрасное образование и разносторонние познания, не смотря даже на свой чрезвычайно красивый, чёткий почерк, как начальник, администратор и даже воспитатель, едва ли обладал нужными для всего этого качествами. Он не сумел разобраться в той каше, в которую попал при самом вступлении своём в должность директора, не умел и после твёрдо, решительно и правильно вести дела в конференции и хозяйственном правлении. Отсюда — несогласия, отдельные мнения, отказы профессоров подписывать протоколы, счёты и тому подобное и всяческие пререкания, а в заключение всего — масса строгих и строжайших выговоров и замечаний, сыпавшихся на голову почтенного Даниила Емельяновича, за разные упущения по службе, от окружного начальства.
В апреле месяце 1833 года Нежинский Лицей в первый раз посетил попечитель фон-Брадке. После трёхдневного осмотра заведений, лицейских курсов и гимназических классов, попечитель в особой бумаге на имя директора, данной здесь же в Нежине, изложил выводы, сделанные им из этого осмотра. Попечитель нашёл неудовлетворительными успехи учеников в большей части предметов, особенно в низших классах гимназии, неудовлетворительность которых происходила от неумелости преподавателей, и их небрежного отношения в своему делу и обязанностям, так что попечитель вознамерился было немедленно некоторых преподавателей отрешить от должности и оставил их только по ходатайству доброго директора. Нашёл также попечитель недостатки и упущения и в дисциплинарно-воспитательной части в заведении. Поэтому фон-Брадке предписывал директору всеми мерами и способами склонять и побуждать своих подчинённых к добросовестному исполнению своих обязанностей и к поднятию уровня заведения во всех отношениях. Только состоянием гимназических зданий, господствовавшею в них чистотою и опрятностью попечитель остался доволен и выразил директору свою благодарность.
Но и после этого посещения и замечаний дела в Нежине не пошли лучше. В ноябре того же 1833 года посетил свои заведения почётный их попечитель, граф А. Г. Кушелев-Безбородко. Из осмотра Гимназии и Лицея он вынес ещё более неблагоприятное впечатление, чем окружной попечитель. После отъезда графа, попечитель округа в предложении своём резче и решительнее выразился о состоянии Гимназии и Лицея Князя Безбородко. Он говорит, что почётный попечитель нашёл заведение и с внешней, и с внутренней стороны в состоянии неудовлетворительном; поразили графа и слабые успехи учеников, особенно в новых языках; вообще же заведение показалось графу «заметно склоняющимся к упадку». Поэтому попечитель округа опять убеждает директора употребить все усилия к приведению заведения в лучшее состояние, позаботиться восстановить и поддержать его прежнее достоинство, «отклонить от упадка, к которому оно с давнего времени быстро приближается».
Наконец в 1835 году, при посещении Лицея попечителем фон-Брадке, Д. Е. Ясновский подал ему — волей или неволей — лично прошение об отставке, по причине преклонных лет и расстроенного здоровья.
В том же году прибыл в Лицей новый директор, X. А. Экеблад. Человек ещё молодой, прекрасно образованный, с солидными познаниями в предмете своей специальности, знающий службу и строгий ревнитель служебных порядков — он в лице своём представлял все данные для коренного исправления и возрождения пришедшего в такой упадок заведения. И действительно Экеблад в довольно скором времени поставил Лицей на лучшую ногу. В 1839 году по вопросу о представлении Экеблада к награждению орденом Св. Владимира 4-й степени, Совет Лицея в длинном протоколе изложил заслуги Христиана Адольфовича и то, что сделано им для Лицея Князя Безбородко в течении управления им. Экеблад прежде всего улучшил внешнюю сторону заведения, начиная с самого здания и кончая учащимися. Аккуратность везде завелась чисто немецкая, на поведение учеников и студентов обращено было самое строгое внимание, выработаны были точные правила надзора за поведением — одним словом, воспитательно-дисциплинарная часть приведена была в лучший порядок. Дела в Совете и в хозяйственном правлении стала вести твёрдая рука, нередко исполнявшая секретарские обязанности и сама писавшая длинные протоколы по важнейшим делам. Отчётность перед высшим начальством велась правильно и своевременно — и на Лицей перестали сыпаться выговоры и замечания. Но что касается до части учебной, до успехов учеников в учении, то, естественно, здесь многого нельзя было сделать одними административными мерами без надлежащего состава преподавателей и без надлежащего отношения наличных к своим обязанностям. Гимназические классы продолжали быть ахиллесовой пятой заведения. В октябре 1836 года директор подал в Совет записку, в которой обращал его внимание на неудовлетворительность успехов учеников гимназии, особенно в математике и новых иностранных языках, и предлагал обсудить меры к устранению замеченных им недостатков.
Как на главнейшую причину неуспешности учеников в названных предметах, директор указывал на то обстоятельство, что, по практиковавшимся тогда правилам о переводных испытаниях, право на переход в высший класс давалось ученику не достаточной отметкой по каждому отдельному предмету, а общею суммою баллов вместе по всем предметам, так что высокая отметка по одним предметам могла покрывать низкие — по другим. Вследствие этого, по мнению директора, ученики, зная заранее, что плохие успехи по некоторым предметам не будут служить препятствием к переходу их в высшие классы, предпочитали усерднее заниматься более занимательными предметами — историей, словесностью — и относились небрежно к предметам более трудным и менее интересным, какова математика. Но едва ли здесь директор напал на настоящую причину. Есть основание представлять себе дело несколько в ином виде. Несколько раньше попечитель округа поставил Совету Лицея на вид, что переводные экзамены в гимназических классах произведены были довольно своеобразно: так как вследствие ежегодного закрытия по одному из классов бывшей гимназии высших наук, ученикам уже невозможно было оставаться на второй год в том же классе, а тем, которые не удостоились бы перевода, приходилось увольняться, то экзаменаторы и переводили всех учеников без исключения из одного класса в другой. Понятно, что подобный способ производства переводных экзаменов заключал в себе мало побуждений для учеников усердно учиться в течении года. В вышеупомянутой записке своей директор, в числе мер к усилению занятий учеников «незанимательными» предметами, предложил репетиторство учениками старших классов учеников младших. Совет согласился со всем, предложенным директором.
Что касается в частности до физико-математического Лицея Князя Безбородко, то здесь порядка было несколько больше. Преподавание шло правильнее и успехи студентов были лучше. Состав профессоров Лицея был довольно хорош, хотя, к сожалению, они часто менялись и выбывали именно лучшие профессора. Хороший профессор чистой математики и в полном смысле человек науки, К. Г. Купфер, не пробыл и двух лет в Лицее и похищен был смертью от болезни, полученной им при исполнении служебных обязанностей. Другой, ещё лучший, профессор по кафедре прикладной математики, К. А. Будзынский, оставивший в своих слушателях самое светлое воспоминание своими превосходными лекциями и приносивший им громадную пользу, внезапно, в 1838 году, по распоряжению министра, был уволен от службы «за беспокойное поведение и неуважение к начальству». Это увольнение профессора Будзынского было, можно сказать, громовым ударом для всего Лицея. Под конец существования Лицея сюда перешёл также прекрасный профессор по кафедре естественных наук, адъюнкт Киевского университета А. Л. Андржеевский. Большой симпатией слушателей пользовались также лекции другого профессора естественных наук, Н. Ф. Соловьёва, бывшего ещё профессором в Гимназии Высших Наук.
К сожалению, не сохранилось никаких остатков лекций этих профессоров, по которым можно было бы судить о характере преподавания в физико-математическом Лицее. Впрочем сохранились ежегодные программы преподавания всех профессоров. Эти программы показывают, что преподавание естественно-математических наук в Лицее вполне соответствовало тогдашнему состоянию этих наук в России и что профессора владели с полною авторитетностью своими предметами. Преподавание отличалось достаточной обширностью и происходило по лучшим руководствам — русским и частью иностранным. Но программы эти поражают отсутствием каких бы то ни было перемен, какого бы то ни было движения: из года в год у одного и того же профессора они только переписывались с стереотинной точностью без всяких изменений. Было ли причиной этого отсутствие научного движения и усовершенствования в самих профессорах, или что-нибудь иное? По крайней мере в это время, начиная с знаменитого Уваровского циркуляра о повсеместном преподавании в соединённом духе православия, самодержавия и народности, ежегодно повторялись предписания, чтобы преподавание паук происходило по руководствам, одобренным высшим начальством. В 1836 году, по мысли директора X. А. Экеблада, в Лицее заведены были литературные беседы: раз или два в месяц происходили собрания, на которых студенты Лицея и ученики гимназии читали свои сочинения, написанные ими на заданные преподавателями темы, а из среды присутствовавших являлись оппоненты и критики, заранее ознакомившиеся с прочитанной работой. Всему происходившему на этих беседах велись протоколы. Темы для рассуждений, читанных на литературных беседах, равно как и для годичных сочинений, отличались удивительным однообразием, так как в них постоянно фигурировала христианская вера в её влиянии на всемирную цивилизацию, на развитие просвещения в России, на развитие в человеке гражданских доблестей и тому подобное. Быть может, причиной такого однообразия тем было и то обстоятельство, что в это время преподавателем риторики в гимназии был законоучитель, протоиерей Иоанн Мерцалов.
Помимо всего этого, научная производительность профессоров физико-математического Лицея, можно сказать, равнялась нулю. К годичным отчётам по Лицею все профессора должны были прилагать собственноручно ими писанные ответы на следующие вопросы, присылавшиеся из управления округом: с кем вступал в сношения но делам, до науки относящимся, какие получал отношения и что на них отвечал? какие делал научные наблюдения? что написал, что перевёл и что издал в свет? На эти вопросы ежегодно все профессора Лицея единодушно отвечали, что ни с кем в научных сношениях не находились, никаких научных наблюдений не делали, ничего не сочиняли, ничего не переводили и ничего в свет не издавали.
Когда в 1833 году основан был «Журнал Министерства Народного Просвещения», то профессора Лицея, в числе других, получили приглашение принять участие в этом издании присылкою статей, научных сочинений и тому подобное; но из нежинских никто на это приглашение не отозвался. В 1839 году министр граф С. С. Уваров преобразовал программу журнала министерства по новому плану, и профессора Лицея получили опять такое же приглашение, или даже, правильнее сказать, просьбу, как и в 1833 году. На этот раз директор затребовал от всех профессоров письменные ответы, и оказалось, что только сам директор, Экеблад, предложил для журнала с дюжину своих статей, профессор русской истории и статистики Шульговский предложил три имевшиеся у него в рукописях небольшие статейки, да инспектор, преподававший в то же время и словесность, Македонский, заявил, что когда у него окажется досуг, он не отказывается написать что-нибудь для журнала. Все же остальные профессора, ссылаясь — кто на слабое здоровье, кто на многосложные и многотрудные служебные обязанности — от всякого участия в журнале министерства отказались.
В эту пору неприглядного внутреннего состояния Лицея его постигло ещё и физическое бедствие: ночью с 3-го на 4-е февраля 1836 года в правом крыле главного лицейского здания от причины, следствием ее обнаруженной, произошёл пожар, от которого пострадала крыша и потолки в третьем этаже того крыла.
Физико-математический Лицей князя Безбородко служит как нельзя более наглядным доказательством того, как скоро заведения, возникновение которых вызвано не общими целями просвещения, не какими нибудь местными потребностями, а причинами случайными, посторонними, даже чуждыми просветительным целям, умирают естественною смертью от истощения сил, от худосочия, с которым они появляются на свет. Такая смерть постигла и Лицей — создание 7-го октября 1832 года. В 1839 году для Лицея наступил кризис: в этом году не оказалось поступающих на первый курс, что и повлекло за собою закрытие этого курса. Этот кризис заставил наконец обратить внимание на злополучное заведение и вызвал новое его преобразование. 24-го апреля 1840 года утверждён был устав юридического Лицея князя Безбородко. С этого времени начинается новый, более светлый и самый продолжительный период в истории этого заведения, по важности и плодотворности своего существования смело могущий быть поставленным рядом с периодом Гимназии Высших Наук Князя Безбородко.
Но и в этот по-видимому бесследно-прошедший для истории русского просвещения период (1832—1840) жизни Нежинского Высшего Учебного Заведения Князя Безбородко, над этим заведением не вполне оскудела та благодать свыше, которая в первом периоде (1820—1832) связала с его именем столько славных и даже великих имён в русской истории. Воспитанники физико-математического Лицея П. И. Собко, Д. И. Журавский и Ф. Е. Миклуха могли бы служить украшением истории любого учебного заведения.
Но и независимо от этих выдающихся имён, Лицей выпустил не мало людей, с честью и пользою подвизавшихся на поприще литературы, науки и служения государству. В одном отношении особенно оставил по себе след физико-математический Лицей. Его воспитанниками была почти исключительно местная дворянская молодёжь. Обеспеченное материально дворянство охотно избирало для себя военную службу, которая в то время ещё считалась наиболее почётной, особенно для дворян средней руки, не имевших возможности избрать себе дипломатической или придворной карьеры. Для военной службы математический Лицей и давал прекрасную подготовку. Значительная часть окончивших в нём курс служили именно в военной службе. При малом в то время количестве в России военно-учебных заведений, при низком уровне и специального, и общего образования нашего армейского офицерства, лицеисты должны были вносить новую, освежающую струю в армейские полки и служить хорошим примером для своих менее образованных товарищей. Благодаря своему специально-математическому образованию, лицеисты избирали преимущественно так называемые ученые роды войск, особенно артиллерию, и математический Лицей за короткое время своего существования дал русской армии не мало прекрасных артиллерийских офицеров. И так в этом отношении физико-математический Лицей сослужил России свою службу и должен быть помянут добрым словом; имена же двух воспитанников — командира Прагского пехотного полка полковника Ферейнда и начальника 3-й гвардейской пехотной дивизии генерал-лейтенанта Каталея, павших геройскою смертью — первый на Малаховом кургане, а второй на Балканах — должны занять место не только в истории Лицея Князя Безбородко, но и на страницах русских военных летописей.
Всех выпусков из физико-математического Лицея было 8; выпущено студентов с правом на чин XIV класса — 147.
24-го апреля 1840 года дан был именной Высочайший указ о преобразовании физико-математического Лицея Князя Безбородко, на основании нового устава, «в видах улучшения настоящего состояния Лицея и доставления оному больших средств к успешному образованию юношества, приготовляющегося в гражданскую службу», как сказано в этом указе. Того же числа получил Высочайшее утверждение и новый устав, причём третий параграф этого устава гласил, что, со времени нового преобразования Лицея из математического в юридический, главная цель Лицея будет распространение основательных сведений по части отечественного законодательства. Таким-образом цель была поставлена чисто практическая: Лицей сделан был специальной юридической школой для подготовления опытных чиновников, причём чисто научный элемент игнорировался уставом, хотя в выработке его, о чём нельзя умолчать, принимал деятельное участие и лучший русский ученый юрист того времени, тогдашний ректор Киевского университета К. А. Неволин. Самый состав и распределение кафедр, назначенных в Лицее по уставу 1810 года, указывает на исключительно практически-специальный характер этого заведения. Так за исключением энциклопедии законоведения, в Лицее не положено было ни одного научно-теоретического предмета из области права: ни римского права, ни политической экономии, ни международного права. Всё дело сводилось к основательному усвоению учащимися «Свода Законов», почему и преподавание в Лицее и самые кафедры в уставе распределены были по «Своду Законов», именно: 1) Энциклопедия Законоведения и Государственное Право, законы основные, учреждения государственные и губернские, вместе с уставами о службе гражданской и законами о состояниях («Свод Законов» томы I, II, III и IX); 2) законы казённого управления, уставы о повинностях и уставы казённого управления (томы IV, V, VI, VII, и VIII); 3) законы гражданские, общие, местные и межевые и законы государственного благоустройства (томы X, XI и XII) и 4) законы полицейские и уголовные с судопроизводством (томы XIII, XIV и XV). Таким образом предметы не совсем однородные, как гражданское право и государственное благоустройство, соединены были в одной кафедре, чтобы охватить по возможности одинаковое число томов «Свода Законов», идущих при том последовательно в порядке нумерации их. Для предметов обще-образовательных в Лицее учреждены были две кафедры: 1) Русской Истории и Русской и Всеобщей Статистики и 2) Теории Поэзии и Русской Словесности. В состав предметов кафедры богословия входила церковная история и каноническое право. Сверх того, при Лицее состояло два лектора: для французской и немецкой словесностей. Полный курс учения в Лицей был трёхлетний, разделявшийся на 6 семестров, воспитанники, окончивавшие курс с хорошими успехами, получали право на чин XII класса при вступлении в гражданскую службу, а окончившие с успехом вообще удовлетворительным — право на чин XIV класса. По правам на производство в офицерский чин в военной службе студенты Лицея приравнивались к студентам университетов. Студенты, окончившие с успехом курс в Лицее, принимались без испытания в 1-й курс университетов, а в прочие курсы — с соответственным испытанием. Существенно-важной особенностью преобразования Лицея по уставу 24-го апреля 1840 года было учреждение при нём гимназии, «как приуготовительного к поступлению в Лицей заведения». Эта гимназия, помещаясь в лицейском здании, должна была содержаться на сумму, отпускаемую из государственного казначейства, в размере 5828 рублей в год.
Во внутреннем своём устройстве Нежинская гимназия не представляла никаких отступлений от общего устава гимназий, утверждённого 8-го декабря 1828 года. Начальство — директор и инспектор, а также некоторые другие должностные лица, были у неё общие с Лицеем. В Лицее остались прежние двадцать четыре студента, помещавшиеся в лицейском пансионе, в который принимались и своекоштные пансионеры. Право пользоваться казённым содержанием было новым уставом распространено и на учеников гимназии, которые, по выбору местного начальства и с утверждения почётного попечителя, могли быть принимаемы на казённое содержание и продолжали пользоваться им и после поступления в Лицей, по окончании гимназического курса.
Не смотря на категорическое положение устава, что никто не может быть профессором в Лицее, не имея по крайней мере степени магистра по одному из предметов того факультета, к которому относится преподаваемый им предмет, невозможность удовлетворить этому требованию обнаружилась с первого же раза. На кафедры в Лицее не нашлось людей с требуемыми учеными степенями. И не удивительно! В то время и в университетах наших далеко не все преподавательские места были заняты людьми, имевшими надлежащие ученые степени; должности же адъюнктов, которые во всех отношениях соответствовали профессуре в Нежине, сплошь и рядом занимаемы были не магистрами, а кандидатами. На первый раз, при назначении профессоров или, лучше сказать, исправляющих их должность, в Лицей ограничились самым необходимым составом, с тем чтобы со временем подыскать для других кафедр профессоров с правами, требуемыми уставом. Законоучителем остался по прежнему протоиерей отец Иоанн Мерцалов; остались и прежние лекторы иностранных языков: французского — бакалавр Парижского университета Я. Я. Лельевр и немецкого — И. И. Лембахь; последний впрочем очень скоро вышел в отставку и был заменён кандидатом Дерптского университета И. О. Клернером. В 1841 году назначены были исправляющими должность профессоров: по кафедре Энциклопедии, Законоведения и Государственного Права — кандидат законоведения, в том же году окончивший курс в университете св. Владимира, А. К. Циммерман; по кафедре же гражданского права — кандидат законоведения, вышедший в 1839 году, Н. И. Пилянкевич, а в 1840 году исправляющим должность профессора русской словесности назначен был, также окончивший в 1839 году курс в университете св. Владимира, кандидат философии М. А. Тулов.
Все эти люди, не смотря на свою молодость и недавний только выход их самих из университета, смело можно сказать, вполне стояли на высоте своего дела. Все они или остались превосходными профессорами в Лицее, или приобрели почётную известность своими учеными заслугами вне Лицея. Циммерман преподавал в Лицее до 1859 года и все бывшие его слушатели с удовольствием вспоминают о его лекциях и с почтением о них отзываются за их содержательность, удобопонятность и увлекательное изложение. Программа преподаваемого им государственного права отличалась полнотою и вполне удовлетворяла потребностям будущих практических юристов, а с преподаванием Энциклопедии Законоведения он связывал изложение и истории философии права. Пилянкевич, после двухлетнего преподавания в Лицее, обратил на себя внимание и, по ходатайству высшего начальства. с Высочайшего соизволения, отправлен для усовершенствования в Германию, Англию и Францию и по возвращении из-за границы, после трёхлетнего там пребывания, назначен был адъюнктом в Университете св. Владимира, и только ранняя смерть, от усиленных занятий, похитила его у науки. Преподавание М. А. Тулова имело в высшей степени благодетельное влияние на его слушателей, оно увлекало их и развивало в них эстетический и литературный вкус и литературные наклонности. При чисто практических целях и таком же направлении преподавания в Лицее юридических предметов, словесность, да ещё русская история, были в составе лицейского преподавания главным образом предметами с характером чисто научным, изложение которых не стеснялось никакими практическими соображениями. Такими и являлись эти предметы в руках лучших профессоров. Историю русской словесности Тулов, правда, читал, по крайней мере в начале своего профессорства, по запискам своего бывшего профессора, известного М. А. Максимовича; что же касается теории словесности, то здесь Тулову самому приходилось создавать курс, а каков был этот курс, то всякий может знакомиться сам по лекциям Михаила Андреевича по теории словесности, напечатанным в его книге: «Руководство к познанию родов, видов и форм поэзии», которая была в своё время чуть ли не классическим руководством в этом роде на русском языке. Кроме этого капитального труда, Тулов и во время пребывания своего в Лицее и после выхода своего из последнего, издал не мало и других сочинений. Даже и в настоящее время, не смотря на преклонный возраст, Михаил Андреевич не перестаёт трудиться для науки — и все его работы отличаются солидностью содержания, научностью наблюдения и методом исследования.
Преемник М. А. Тулова по кафедре словесности, А. И. Линниченко, также приобрел себе известность многолетним преподаванием в Киевском университете русской и всеобщей литературы, причём он служил единственным представителем последней в Киевском университете около десяти лет. Здесь уже кстати будет сказать и о красе Нежинского юридического Лицея профессоре русской истории И. В. Лашнюкове. Сам воспитанник Лицея, он ещё будучи студентом, благодаря своему уму, способностям и развитию, имел влияние на своих товарищей, действуя на развитие в них научно-литературных стремлений и помогая им уяснять себе трудные места из слушаемых ими наук. Назначенный через два года после окончания курса в Университете св. Владимира профессором в Нежинский Лицей, Иван Васильевич пятнадцать лет занимал свою кафедру и под конец своей деятельности в Лицее оставался, пожалуй, единственным представителем прежнего блестящего периода жизни Лицея. Его лекции поражали слушателей своей живостью и необыкновенным остроумием, которое, к сожалению, иногда переходило даже в жёлчь и сарказм. Но вместе с тем они вполне удовлетворяли и самым строгим требованиям науки. Записки Ивана Васильевича по русской истории изданы уже после его смерти и, можно сказать, с честью предупредили известный превосходный университетский compendium К. Н. Бестужева-Рюмина. Изложению своего курса Лашнюков придавал историко-критический характер. О всех главных эпохах нашей истории, о значении великих исторических лиц, о спорных вопросах, которых так много в русской истории, он приводил все существующие в нашей исторической литературе сколько-нибудь выдающиеся мнения и теории и подвергал их вполне основательной и остроумной критике. Таким же строго-критическим характером отличались и другие исторические работы Лашнюкова, например о Владимире Мономахе. В 1868 году Иван Васильевич приглашен был в Киевский университет доцентом русской истории. Вступательная его лекция, несмотря на видимую сухость её предмета («О составе древней русской летописи») и на то, что она произносилась слабым и прерывающимся голосом человека, снедаемого злою чахоткою, произвела положительный фурор среди многочисленных слушателей, наполнявших громадную аудиторию.
В 1842 году явилась необходимость заместить в Лицее и две другие юридические кафедры и министр народного просвещения уведомил попечителя Киевского учебного округа, что, по невозможности найти лиц, удовлетворяющих требованиям устава для занятия кафедры в Лицее, то есть имеющих магистерскую степень, он, министр, временно назначил исправляющими должность профессоров кандидатов университета Св. Владимира А. А. Глушановского и И. А. Максимовича, одного на кафедру законов казённого управления, а другого — на кафедру уголовных законов. Первый из них оказался для Лицея случайным человеком и через два года оставил Лицей для более выгодной должности; второй же, посвятив всю свою дальнейшую деятельность Лицею, целые двадцать семь лет, до 1869 года, занимал с честью в нём кафедру. Следует при этом заметить, что все эти лица, назначенные профессорами в Лицей, имея только степень кандидатов, добросовестно выполняли своё обязательство и в скором времени приобретали магистерские степени. К числу таких молодых кандидатов, начавших в Лицее свою ученую и служебную деятельность, принадлежит и известный наш ученый и финансист, занимающий ныне высокий служебный пост, Н. X. Бунге. Ученая слава Николая Христиановича и служебно-административная деятельность его достаточно известны, чтобы распространяться о них. Он занял в Лицее после Глушановского кафедру законов казённого управления в 1845 году и оставался на ней до 1850 года. После Н. X. Бунге эту кафедру в течении трёх лет занимал также известный профессор университета Св. Владимира (по кафедре международного права) действительный статский советник В. А. Незабитовский. В 1843 году кафедру гражданского права занял, после Пилянкевича, также магистр прав, П. Н. Даневский, ныне сенатор, автор сочинения: «Об источниках местных законов некоторых губерний и областей России». П. Н. Даневский оставался в Лицее до 1853 года.
И так в этот первый, блестящий период истории Юридического Лицея Князя Безбородко, который можно считать до конца пятидесятых годов, учоная и учебная машина в Лицее действовала исправно, хорошо и вполне целесообразно. С внешней стороны в нём вполне соблюдалась обстановка высших учебных заведений, например торжественные акты с чтением исторических записок и речей, которые потом печатались и иногда представляли довольно солидные ученые рассуждения и исследования. Профессорами были молодые люди, с горячим и искренним одушевлением относившиеся к своему делу, быстро совершенствовавшиеся в этом деле и благодетельно влиявшие на своих слушателей. Они не ограничивались одним чтением лекций, как бы хорошо оно ни шло, но независимо от него вели и научные работы, дававшие право на занятие почётных мест в учёном мире. Поэтому многие из этих профессоров скоро переходили на кафедры в университеты, что, конечно, было невыгодно для самого Лицея, но за-то давало ему право на почётное титло рассадника университетских профессоров. Согласитесь, что для заведения с целями специально-практическими, для технической школы, это является уже, пожалуй, заслугой сверх-должной, которая тем ценнее.
Ту же свежесть молодости, ту же жизненность в этот первый период замечаем мы и в мире учащихся в Лицее Князя Безбородко. Уроженцы преимущественно местностей, окружающих Нежин: губерний Полтавской, Черниговской и далее на юг России, окончившие курс в гимназиях и, в значительном меньшинстве, в семинариях — они стекались в Нежин, как в свою метрополию, шли в его высшую школу с доверием, вследствие преданий, установившихся в ней ещё со времени гимназии высших наук. Здесь они встречали удовлетворение своим стремлениям к знанию и, руководимые и одушевлённые любимыми профессорами, серьёзно и дельно учились. Доказательства этому легко найти, хоть бы в следующем. По уставу Лицея, ежегодно советом его предлагались студентам темы для сочинений на соискание наград медалями, при чём за лучшее сочинение назначалась золотая медаль, а за следующее за ним по достоинству — серебряная. И ежегодно представлялась студентами не одно сочинение, удостоиваемое советом наград медалями. Это не была одна формальность, безразборчивая раздача наград, положенных по штату. Конкурсные работы строго разбирались рецензентами-профессорами, а иногда сочинения, представлявшие многие хорошие стороны, бывали лишаемы награды за небольшую неточность автора в приёмах или за некоторое отступление от предложенной советом темы. Каковы бывали иногда эти премированные сочинения — можно судить по сочинению студента 1847 года К. Е. Троцины, обратившему на себя в своё время внимание критики: «Историческое развитие судоустройства в России от времён в. кн. Иоанна III до наших дней. Киев 1847». Во втором издании оно вышло под заглавием: «Истории судебных учреждений в России. Спб. 1851».
Половина студентов этого времени жила в здании Лицея пансионерами, частью на иждивении основателей заведения, частью на своём собственном. Подобного рода общежития, что бы против них ни говорили, имеют много хороших и привлекательных сторон. Пансион служил объединяющим центром и для тех студентов, которые жили на частных квартирах. Благодаря этому, среди молодёжи развит был корпоративный дух, забота об поддержании чести заведения. И действительно, за всё это время в лицейском архиве, в котором ярко отражается вся жизнь заведения, нельзя найти и следов какого бы то ни было не только нечестного или неблагородного поступка со стороны кого-либо из студентов, но даже чего-нибудь несогласного с добрыми приличиями. Конечно, не обходилось дело без маленьких шалостей и дебошей; обращались иногда нежинские греки и их достойные конкуренты — евреи к лицейскому начальству с просьбами о взыскании со студентов должишек: но — «блажен, кто с молоду был молод!» Близкое, внутреннее, так сказать, общение студентов между собою влияло хорошо и на умственный уровень студенчества: здесь менее развитые и менее знающие учились у более знающих, здесь юноши, с ещё неустановившимися понятиями, находили руководство у людей зрелых умственно и нравственно. В полумраке вековых лип и вязов лицейского сада, где над юношеством витала тень великого Гоголя, сладко мечталось этому юношеству и верилось во всё истинное, доброе и прекрасное, укреплялась любовь к тому, противоречия чему им приходилось потом встречать за порогом этого самого сада. Всеми этими условиями лицейской студенческой жизни вероятно объясняется та горячая, чтобы не сказать — страстная, любовь, какую сохраняют нежинские студенты описанного периода к воспитавшему их заведению.
И если Нежинский юридический Лицей не имел счастья видеть, как досталось Гимназии Высших Наук, в стенах своих мирового гения; если он не произвёл никакой знаменитости в области науки и литературы; если в нём не образовались важные и видные государственные и общественные деятели, хотя в этом последнем отношении Лицей виноват только отчасти: ведь заведение находилось в провинциальной глуши, да ещё в Хохландии — то зато он дал России несколько сотен честных и просвещённых людей, верных слуг отечеству, хорошо подготовленных и опытных чиновников, которые не торговали совестью и законом. А всё это по отношению к России сороковых и первой половины пятидесятых годов является заслугой, доказывающей, что Лицей честно выполнял свой долг — такой заслугой, за которую следует помянуть добрым словом заведение, память которого лягает всякий, кто только имеет копыто.
С конца пятидесятых и начала шестидесятых годов и в официальных сферах, и в периодической печати начинаются толки об упадке лицеев, причём речь всегда шла только о двух лицеях: Демидовском в Ярославле и Князя Безбородко в Нежине и о необходимости их преобразования. В ряду тысячи и одного вопросов, неизвестно откуда всплывавших у нас на верх и быстро затем погружавшихся в Лету, возник и «вопрос о преобразовании лицеев». В газетах очень часто можно было встретить статью, начинающуюся словами: «Вопрос о преобразовании лицеев обращает на себя общее внимание; необходимость преобразования вызывается упадком лицеев» — и прочее, или что-нибудь в таком роде. Но едва ли многие из писавших эти разглагольствования знали как следует состояние лицеев, понимали, отчего происходит их упадок и в чём должно было состоять преобразование. Поэтому здесь будет уместно коснуться этого вопроса, на столько, конечно, на сколько он относился к Нежинскому Лицею. Никто из трактовавших о преобразовании Лицея ничего не возражал ни против цели Лицея, ни против его устава, ни даже против его действий, на сколько они зависели от него самого. Всё дело в конце концов сводилось к недостатку материальных средств Лицея; это и был пункт, на который все били. В самом деле, смешно сказать: высшее специальное учебное заведение содержалось всего на 12½ тысяч рублей в год! По штатам 1840 года профессора лицея получали жалованья 750 рублей в год, директор — 571 рубль, да столько же от гимназии. О низших чинах уж и говорить нечего: секретарь и кассир, например, получали по 250 рублей, а канцелярский чиновник — 100 рублей «с пайком и одеждою». На первых порах существования Лицея, в сороковых годах, когда адъюнкт в университете получал, кажется, 800 рублей, ординарный профессор 1200 рублей, старший учитель гимназии 391 рубль, а директор гимназии 800 рублей, да ещё при необыкновенной дешевизне и простоте жизни в Нежине в то время, жалованье в 750 рублей было, конечно, привлекательным не только для молодых людей, только что окончивших университет, но и для людей, уже послуживших и семейных, и помимо других условий, привлекало на лицейские кафедры людей способных и достойных, которые и оставались на месте на более или менее продолжительное время и посвящали все свои силы и способности Лицею. Но с течением времени условия изменились: деньги наши стали падать в цене, а предметы потребления, напротив, дорожать. Сообразно с этим везде, по крайней мере в учено-учебном ведомстве, стали изменяться и служебные условия. С изданием новых штатов для университетов и гимназий, в 1863 и 1864 годах, служба в лицеях потеряла всякую привлекательность. Действительно, не говоря уже о службе в университете, которая привлекала и материальными условиями и почётом, даже материальное положение учителей гимназий могло назваться блестящим сравнительно с положением профессоров Лицея. Молодой кандидат университета прямо со скамьи мог поступить в гимназию учителем с жалованьем в полторы и даже две тысячи рублей. Эта перемена условий и отразилась прежде всего на количественном и, может быть, даже и на качественном составе профессоров Лицея. Профессора стали чаще меняться: на кафедры являлись кандидаты на короткое время, желая например воспользоваться сравнительным необременением служебными обязанностями и происходящим отсюда досугом для подготовки себя к высшим ученым степеням или для других целей. Достигнув своей цели, профессор уходил из Лицея и заменялся другим, который также не долго оставался. Так например кафедру законов казённого управления, после перемещения в Киев профессора В. А. Незабитовского, занимали следующие лица: А. Ф. Янишевский (1853—1861), Л. И. Жданович (1861—1862), И. Ю. Патлаевский (1863—1866), опять Жданович (1866—1873), Н. П. Яснопольский (1873—1876). Кафедру гражданского права после П. Н. Даневского занимали: К. А. Царевский (1853—1866), А. М. Черепов (1866—1867) и И. П. Зобугин (1867—1875). Только кафедры уголовного права испытали мало перемен в профессорах: первая оставалась до 1869 года занятою И. А. Максимовичем, а вторую после Цимермана занял М. Д Затыркевич (1859—1875). На кафедре словесности после А. И. Линниченка мы видим Е. М. Белоброва (1855—1863), Ф. Я. Вороного (1864—1872) и П. С. Иващенка (1873—1874). Вследствие уменьшения числа желающих поступать профессорами в Лицей, некоторые кафедры оставались иногда довольно продолжительное время вакантными: так после перехода И. В. Лашнюкова в Киев кафедра русской истории оставалась незанятою пять лет (1868—1873) и русская история читалась профессорами других кафедр. Но не смотря на эти частые перемены профессоров, не смотря на большую или меньшую случайность пребывания последних в Лицее, никогда бездарность и недобросовестность не сидела на лицейской кафедре. Конечно, материальная необеспеченность и необходимость заботиться о насущном содержании заставляла профессоров иногда искать средств на стороне, быть может, и не без некоторого ущерба для своих прямых обязанностей. Один, например, брался за частные уроки, другой посвящал немного более чем следовало времени своему подгородному имению, третий держал пансионеров. И, к сожалению, этот последний способ увеличения своих средств, хотя и практиковавшийся в малых размерах, подавал, кажется, более всего поводов злонамеренным людям к разным толкованиям. Дело в том, что прииск молодых людей в студенты Лицея производился двояким способом: имевшие аттестат об окончании курса в гимназии принимались в Лицей без экзамена; те же, которые такого аттестата не имели, подвергались при Лицее полному гимназическому экзамену. Эти-то последние и бывали чаще всего профессорскими пансионерами. Экзамены производились учителями состоявшей при Лицее гимназии, под наблюдением профессоров… не совсем чистыми выходили тут и некоторые учители гимназии. Впрочем при всех этих неблагоприятных условиях Лицей продолжал держать себя с достоинством и все его функции отправлялись исправно: профессора читали полные и вполне удовлетворительные курсы и в то же время научная их деятельность не прекращалась. В 1863 году, когда вопрос о преобразовании Лицея был уже в ходу, тогдашним министром народного просвещения, Головниным, были затребованы от всех служащих по его министерству сведения об изданных ими и предназначаемых к изданию учёных и литературных трудах, об участии их в учёных экспедициях и так далее. В ответ на этот вопрос всеми профессорами Лицея представлены были списки их исследований и статей, показывающие, что они не бездействовали в научно-литературном отношении. При этом некоторые профессора заявляли, что ими приготовлены к печати целые руководства и курсы преподаваемых ими предметов, но напечатаны не могут быть по недостатку ни своих собственных у профессоров, ни лицейских денежных средств.
Итак все слабые стороны Лицея происходили единственно от скудости его материальных денежных средств. Можно ли это поставить в вину лично, так сказать, заведению? Можно ли было из этого делать вывод, что самое существование заведения бесцельно и бесполезно? Не думаем. Прежде всего следует обратить внимание на то, что заведение это не стоило государству ни копейки, содержалось на свои собственные специальные средства и, вдобавок, ещё давало у себя помещение для правительственной гимназии, которой уступило также и некоторые из своих учебно-вспомогательных учреждений, например богатый физический кабинет. Между тем это заведение с доступною для него исправностью выполняло все свои обязанности. Так, например, при своих скудных средствах оно ежегодно пополняло библиотеку, приобретая лучшие сочинения на русском и иностранных языках по наукам юридическим и политическим, так что наконец образовалась хорошая и довольно полная библиотека в этом роде. Наконец Лицей ежегодно выпускал несколько десятков более или менее образованных юристов, хотя бы то для должностей не выше столоначальников и секретарей. Заслуживало ли подобное заведение полного уничтожения? Смеем думать — нет? Единственная вещь, в которой оно нуждалось — это денежные средства, которые и помогли бы ему развивать ещё с большим успехом его учёную и учебную деятельность.
В 1856 году посетил Лицей министр народного просвещения Е. П. Ковалевский. Он внимательно знакомился со всеми сторонами Лицея, посещал неоднократно лекции всех профессоров, сам проверял успехи студентов и, за исключением некоторых отдельных частностей, вообще состоянием Лицея остался вполне доволен. Но уже вскоре после этого одобрительного отзыва о состоянии Лицея со стороны лица, заведовавшего народным просвещением в России, в самом Лицее возникает вопрос о необходимости его преобразования. В 1859 г. советом Лицея составлен был проект преобразования этого заведения. Преобразование это впрочем далеко не предполагалось коренным. Имелось в виду только несколько расширить преподавание в Лицее введением некоторых предметов юридического факультета, не входивших в состав лицейского курса; затем дело касалось изменения некоторых частностей устава 1840 года. Одним словом, этот проект вполне походил на то преобразование, какому подвергся, десять лет позже, Ярославский Лицей. Главным же образом проект требовал усиления денежных средств Лицея, лучшего обеспечения преподавателей в материальном отношении. Быть может, поэтому самому проект этот дальнейшего хода и не получил.
На сколько в это время толков о преобразовании Лицея отсутствовала какая бы то ни было идея об этом преобразовании, какое бы то ни было понятие о том, что̀ можно и что̀ должно сделать с Лицеем, даже в самом министерстве народного просвещения — можно видеть из проекта преобразования, составленного в 1866 году в министерство Головина. Министерство, даже совместно с лицами, своим рождением поставленными, так сказать, на страже неприкосновенности Лицея, не могли придумать ничего лучшего, как полное уничтожение Лицея. Министерство, выступая со своим проектом, мотивировало его следующим образом: «Устав Нежинского Лицея, в течении сорокашестилетнего существования этого заведения, «три раза подвергался изменениям, с целью более специализировать и приблизить курс онаго к потребностям края; но опыт убедил, что заведение это, не смотря на все усилия правительства, не достигает цели, и потому постоянно имеет крайне ограниченное число учащихся[1] и весьма неполный комплект преподавателей[2], и что в настоящее время, при введении новых штатов в университете и гимназии, Лицею будет ещё труднее иметь преподавателей, которые бы согласились принять меньший оклад в Лицее, когда в университетах и гимназиях находятся многие вакансии преподавательских должностей с большим содержанием». Поэтому министерство обратилось к попечителям округов и советам университетов, спрашивая их мнения о мерах к преобразованию Лицея. «По соображении полученных вследствие сего предположений о преобразовании Нежинского Лицея, оказалось необходимым остановиться на том из них, которое представляет уклонение от воли учредителей Лицея, и на осуществление которого не потребуется увеличения денежных средств, так как на подобное увеличение нельзя рассчитывать ни со стороны потомства учредителя, ни из государственного казначейства». Поэтому министерство остановилось на проекте, предложенном, как говорится в министерской записке, самим почётным попечителем Лицея, графом Г. А. Кушелевым-Безбородко, и состоявшем в следующем:
1) Курсы Лицея закрыть, а из получаемых на их содержание 12.541 р. 64 к. в год отделять по 10.500 р. в год университету Св. Владимира на учреждение 42 стипендий князя Безбородко, в 250 р. каждая, для уроженцев Черниговской и Полтавской губерний, преимущественно из окончивших курс в Нежинской гимназии.
2) Остальные из доходов Лицея, по 2041 руб. 64 коп. в год, передать Нежинской гимназии на содержание лицейского здания, церкви и настоятеля с причтом; гимназии же передать библиотеку, учебные кабинеты и коллекции Лицея, с тем, чтобы она была переименована в Лицей князя Безбородко, но содержалась, как и ныне, сполна на суммы государственного казначейства.
Такое преобразование нынешнего Лицея не считать окончательным, предоставив почётному попечителю право, при перемене обстоятельств, восстановить в Нежине высшее учебное заведение и возвратить ему, в этом случае, всё настоящее его имущество».
Совет министра народного просвещения, принимая этот проект для внесения его в государственный совет, не мог не выразить «искреннего сожаления», что недостаток денежных средств не даёт никакой возможности сохранить Лицей, как отдельное высшее учебное заведение, сделав в нём необходимые для сего улучшения.
Хотя этот проект остался без последствий, тем не менее в это самое время, т. е. в средине шестидесятых годов, когда Лицей бил уже приговорён к смерти, от которой только на время спасся, он вдруг начал обнаруживать все признаки возрождения. Возрождение выразилось прежде всего быстрым увеличением числа студентов. Различные причины влияли на это увеличение. Во-первых, в это время начала вводиться судебная реформа 1864 г., вызвавшая большую потребность в образованных юристах, как для коронной службы, так и для адвокатуры; и Лицей не мало послужил для удовлетворения этой потребности. Масса лиц, искавших образовательного ценза для юридической службы, устремилась в Лицей, чтобы здесь с меньшим трудом, чем в университете, благодаря большей специализации курса, и в менее продолжительное время получить этот ценз. Через три года они выходили из Лицея с теми же правами на службе, как действительные студенты университетов. И не одних олухов и невежд выпускал Лицей в министерство юстиции: многие из его воспитанников довольно быстро подымались по ступеням храма русской Фемиды.
Охватившее в это время чуть не всю Россию «юридическое» одушевление отразилось и на студентах Лицея: они ревностно занимались изучением гражданского и уголовного права. В 1863 году например в Лицее явилась мысль устроить, как выразился в своём представлении директор, «юридическую клинику» — именно: студенты, под руководством профессоров гражданского и уголовного права, должны были помогать, преимущественно бедным людям, в ведении их судебных дел, составлением бумаг и всякими указаниями. Но на открытие этой «клиники» не последовало разрешения от высшего начальства на том основании, что даже в Училище Правоведения, где учащимся доставляются все средства к практическому изучению судопроизводства, подобная практика не дозволяется, потому что такое вмешательство в частные дела могло бы подать повод к разным столкновениям.
Далее, в эту же пору уничтожены были приёмные испытания в университетах, и в студенты университетов стали приниматься только лица с гимназическими аттестатами, а приобретение этих аттестатов всё становилось делом более и более трудным, вследствие начавшегося царства классицизма. Между-тем Лицей продолжал сохранять право, или, скорее, usus, как любили выражаться нежинские юристы, собственных приёмных испытаний. И вот опять масса искателей благ земных являлась в Нежин и здесь, конечно, с бо̀льшим удобством выдерживала экзамен, чем где-либо в гимназии. Этот экзамен имел для них и другое значение: будучи приняты в Лицей, они, в качестве его студентов, имели право перехода в университет и пользовались этим правом в широких размерах. Начиная с 1869—70 года, число лиц, являвшихся на экзамены для поступления в Лицей, доходило иногда человек до 200, и, по крайней мере, добрая половина их оказывалась принятою. Некоторые из желавших поступить в Лицей, сознавая сами малые размеры своих познаний, или же не выдержав в первый раз экзамена, посылись на год, а иногда и более, в Нежине и подготовлялись к вступительному испытанию. Такие получали название futurus’ов. Они по большей части жили пансионерами у кого-либо из профессоров или, ещё чаще, учителей гимназии. Таким-образом оказывался первый курс Лицея человек во сто. Но вслед затем начинался отлив: записавшись в студенты Лицея и уплатив деньги за слушание лекций, значительная часть этих первокурсников подавали прошение о переводе в какой-либо университет, главным образом в ближайшие — Киевский и особенно Новороссийский, где легче всего принимали таких пришлецов. Таким путём проникло в университеты множество гимназистов, которым без этого не видать бы аттестата, как своих ушей, множество семинаристов далеко не первого сорта. Сначала студентов из Лицея принимали в университеты без всякой задержки, но наконец штука эта обратила на себя внимание, и поступающих из Нежина стали подвергать, по крайней мере в Киевском университете, поверочному испытанию. При этом и начали обнаруживаться вещи довольно странные. В 1871 году в университете Св. Владимира комиссия из профессоров, производившая поверочные испытания поступающим в университет, в отчёте своём говорит, что поступающие из Нежина обнаруживают наименьшие познания в некоторых предметах; так студенты Лицея князя Безбородко Александр Г., Абрам П. и Петр К. на поверочном испытании по русскому языку обнаружили малограмотность.
Наконец, в среде лицейских студентов появляется ещё один и довольно многочисленный, контингент. Это — студенты, переходившие в Лицей из университетов. Они слагались из самых разнообразных элементов: малоспособные, убоявшиеся бездны университетской науки и отчаявшиеся в возможности справиться с нею; невыдержавшие полукурсового или окончательного экзамена в университете; женатые студенты, иногда обременённые семейством и потому торопившиеся скорее окончить науку и поступить на службу или заняться частной деятельностью; наконец, ещё особый отдел — люди, иногда и с большими способностями, но ещё с большими денежными средствами, перебывавшие во многих университетах, иногда от Петербурга до Казани и Одессы, везде прожигавшие жизнь, прокучивавшие родительские денежки, мало учившиеся, но за-то бойкие, развитые, иногда блестящие, с нахватанными верхушками всего и с значительным запасом уже жизненного опыта. В Нежин являлись они, как в последнее прибежище, когда наступала пора покончить расчёты с периодом кутежей и прожигания жизни и занять определённое общественное положение. В Нежине иногда окончивали курс господа, начавшие его в Московском университете и продолжавшие где-нибудь в Гейдельберге. Не в диковину были среди нежинских студентов и титулованные имена. Студенты всех перечисленных категорий этого последнего отдела поступали в Лицей прямо на второй и даже чаще всего на третий курс, и потому третий курс и бывал самый многолюдный и выпуски лицейские достигали такой большой численности, как в 1872, 73 и 74 годах.
Вместе с изменением состава Нежинского студенчества изменился и его характер сравнительно с характером его в сороковых и пятидесятых годах. Это уже не были, как прежде, местные «панычи», черниговские и полтавские, учившиеся под надзором своих папенек иногда затем только, чтобы по окончании курса засесть в своём имении или служить по выборам. Теперь, как видно из всего сказанного выше, состав студенчества стал самый разношерстный, отчего, конечно, уничтожилась прежняя солидарность и корпоративность студентов. Первый удар ей нанесён был закрытием в 1868 году лицейского пансиона, после чего студенты разбрелись по всему городу. Затем последовало уничтожение форменной одежды и подчинение студентов вне стен заведения общей полиции. Всё это разобщило студентов между собою. В то время как бедняки-студенты ютились по предместьям города на квартирах у мещан или же, как это делалось и в университетах, числясь студентами, уезжали на целый год куда-нибудь в деревню «на кондиции» — студенты состоятельные, особенно из приезжих «знатных иностранцев», наполняли центр города и бросались здесь в глаза на каждом шагу. Впрочем эта часть студенчества для нежинцев была наиболее желательною и приятною. Эти студенты вносили оживление и интерес в нежинскую общественную жизнь: нередко изящные и остроумные молодые люди, они блистали в качестве кавалеров на всех балах, устраивали любительские спектакли и концерты; своими кутежами и разными затеями они поощряли нежинскую промышленность и ещё более нежинских ростовщиков. Зато и в образе жизни и в поведении студентов исчезает прежняя простота и дисциплина. То студенты судятся у мирового судьи за буйство, произведённое ими в кондитерской, с разбитием окон, посуды и тому подобное, то в Лицее заводится объёмистое дело об оскорблении студентом А—ским жены полковника, В. Ю. Р—а, или о буйстве, учинённом студентом Л—м на Нежинской почтовой станции, причём хромой Л. своим костылём порядком нагрел бока и писарю, и старосте, и сбежавшимся ямщикам.
При всём этом, учение в Лицее шло, вообще говоря, удовлетворительно: все профессорские кафедры были заняты и студенты, за исключением разве полных природных бездарностей или невозможных лентяев, хорошо усваивали себе суть юридической мудрости, и в качестве «софистов XIX века» оказывались не хуже других. Были даже случаи, что студент, окончивши курс в Лицее, непосредственно вслед затем отправлялся в университет и выдерживал экзамен на степень кандидата.
В 1872 году к Лицею совершенно незаметно и без всякого участия его Совета, вследствие одной административной переписки, подкралась реформа, бывшая для Лицея чуть ли не смертельным ударом. Распоряжением министра народного просвещения, 11-го марта 1872 года, у Совета Лицея отнято было право производить приёмные испытания для поступления в Лицей, и в студенты стали допускаться только лица, имеющие гимназический аттестат. Эта мера вызвана была представлением тогдашнего директора Лицея, М. К. Чалого, который при этом не имел совсем в виду Лицея — почему вероятно и не провёл своего представления чрез лицейский Совет — а заботился об интересах гимназии и даже брал под свою защиту интересы университетов. В то время в гимназиях, вместо восьмого класса, существовал двух-годичный седьмой класс, из которого только отличнейшие ученики, с разрешения окружного начальства, допускались к окончательному испытанию по истечении первого года пребывания их в седьмом классе. «Затем», говорит в своём представлении господин Чалый, «для не желающих остаться на второй год в седьмом классе предвидится два выхода: или они явятся к экзамену в гимназии, в качестве так называемых посторонних лиц домашнего приготовления, или прибудут в Нежин держать вступительный экзамен в Лицей князя Безбородко, чтобы потом перейти в университет, как это показали предшествовавшие годы». Совет узнал об этой мере только тогда, когда она явилась уже в виде министерского предписания. Тогда профессора составили протест, который в виде особого мнения одного из них — и мнения вполне основательного — был представлен по начальству, но, как и следовало ожидать, остался без всяких результатов.
Эта мера действительно произвела переворот в Лицее: число студентов в нём сразу стало уменьшаться. Правда, второй и третий курс продолжали пополняться переходившими из университетов, и потому лицейские выпуски оставались довольно многочисленны. Но зато поступающих на первый курс являлось немного. Из окончивших гимназии в Лицей поступали почти исключительно только нежинские гимназисты, привлекаемые стипендиями, большей дешевизной жизни, чем например в Киеве, и трёхлетним курсом. Это был народ, за немногими исключениями, не особенно бойкий. Кроме того, в Лицей стали поступать семинаристы, не надеявшиеся выдержать поверочного экзамена в университете. Таким образом юридическому Лицею стала грозить та же участь, которая некогда постигла физико-математический, то есть опасность в одно прекрасное утро очутиться без первого курса.
В 1871 году явился наконец тот философский камень, та панацея, которую так долго и тщетно искали для Лицея — явились денежные средства, при которых можно было бы исправить его, улучшить и поддержать к его собственной и общей пользе. Это было пожертвование княгиней Е. И. Суворовой-Рымникской, бывшей во второй раз замужем за графом Н. А. Кушелевым-Безбородкой, родным братом старшего почётного попечителя Лицея, в пользу Лицея капитала в 105,000 рублей. Проценты с этого капитала, более 5,000 рублей в год, могли бы помочь поставить Лицей на лучшую ногу; но министерство сейчас же распорядилось, чтобы проценты эти оставались неприкосновенными до предполагаемого преобразования Лицея. Преобразование это в принципе было решено уже давно, но характер и существо этого преобразования, видно, никак ещё не могли определить.
В 1870 году исполнилось пятидесятилетие существования Лицея и Совет его обратился в министерство с просьбою о разрешении отпраздновать торжественно день 4-го сентября 1870 года. На это ходатайство последовал ответ министра через попечителя: «принимая во внимание, что означенный Лицей, при совершенной недостаточности ныне своих денежных способов содержания, не соответствует уже более ни в учебном, ни в материальном отношениях первоначальному своему назначению и в настоящем его положении лишен всех средств к развитию своей ученой и учебной деятельности, господин министр народного просвещения затрудняется при таком прискорбном положении Лицея, указывающем на настоятельную необходимость преобразования сего заведения, на что обращено уже и Всемилостивейшее Его Императорского Величества внимание, ходатайствовать о Высочайшем разрешении праздновать 50-летний юбилей лицея».
В 1873 году прибыл в Нежин бывший министр народного просвещения, граф Д. А. Толстой. Накануне самого его прибытия профессора Лицея, с почётным попечителем, графом А. И. Мусиным-Пушкиным, во главе, рассуждали о том, как бы испросить у министра разрешения пользоваться процентами с Суворовского капитала для нужд Лицея. Граф Александр Иванович много рассчитывал на личное свидание с министром; но все расчёты и надежды оказались тщетными. Никто не знал, что судьба Лицея уже решена. 7-го октября прибыл граф Толстой. При ревизии своей он почти всё своё внимание посвящал гимназии, а на Лицей едва взглянул, как на заведение уже обречённое на смерть. При прощанье со служащими министр, после пространной речи к гимназии, обратился к профессорам только с следующими словами; «о Лицее ничего не могу сказать определённого; заведение это десятки лет находится в переходном состоянии; всё будет зависеть от тех средств, какие будет угодно Государю Императору дать на него». Вслед затем, в ноябре, пришла бумага о том, что министр повергал на Высочайшее Государя Императора воззрение преобразование Лицея князя Безбородко в Историко-Филологический Институт, на что и последовало Высочайшее соизволение. Поэтому с 1874 года прекращён был приём на первый курс Лицея, а в 1875—76 академическом году рядом с последним курсом Лицея уже появился первый курс Историко-Филологического Института князя Безбородко.
Всех выпусков из юридического Лицея, с 1842 по 1876 год, было 84; выпущено студентов с правом на чин XII класса 436 и XIV класса — 402.
Так умер Лицей князя Безбородко — заведение, бесспорно имевшее свою историю и принесшее свою долю пользы России, дав ей не мало полезных и образованных деятелей. Конечно, всякий волен судить о Лицее, как кому угодно; но если для большинства русской публики от существования или уничтожения Лицея, по меньшей мере, ни тепло, ни холодно, то тем не менее, можно смело сказать, что не мало найдётся в России и таких, особенно в среде многочисленных воспитанников Лицея, рассеянных по всем концам Русской Земли,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды |
и от Варшавы до Ташкента, которые с любовью вспоминают о старом Лицее и искренно сожалеют о его смерти.