Мои воспоминания (Фет)/1890 (ДО)/Часть 2/4
| ← Глава III | Мои воспоминанія. — Глава IV | Глава V → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Мои воспоминанія. — Москва: Типографія А.И. Мамонтова и К°, 1890. — С. 113—125. |
В. П. Боткинъ писалъ:
„Давно уже я не писалъ къ вамъ, милые друзья, да и сказать правду, — нечего было сообщить вамъ интереснаго о себѣ. Жизнь моя тянулась своимъ заведеннымъ порядкомъ. Въ послѣднее время этотъ порядокъ и однообразіе нарушились пріѣздомъ Ивана Сегѣевича, который прожилъ у меня дней десять съ сильнѣйшею подагрою въ ногѣ. Наконецъ боль и опухоль уменьшились, и онъ выѣхалъ въ Москву, — а въ настоящее время находится въ Спасскомъ. Онъ принялъ твердое намѣреніе замѣнить Николая Николаевича новымъ управляющимъ. Эта перемѣна имѣетъ характеръ революціи, ибо Ник. Ник. оказываетъ ей рѣшительное сопротивленіе. Такое дѣло очень трудно судить со стороны. Въ денежныхъ и хозяйственныхъ дѣлахъ Иванъ Сергѣевичъ положительно ничего не смыслитъ, и, что еще хуже, они въ его понятіяхъ отражаются совершенно фантастически; вообще на его сужденія фантазія имѣетъ преобладающее вліяніе. Это существенный порокъ относительно практической жизни и дѣловыхъ отношеній, но съ другой стороны, этотъ порокъ есть главное условіе его таланта. Вообще надо принимать человѣка такимъ, какой онъ есть, и разсматривать его въ его собственномъ соусѣ, который можетъ быть и не по нашему вкусу; но вѣдь въ этомъ виноваты мы, а онъ не въ силахъ передѣлать его. Какъ бы то ни было, ложно или справедливо, Иванъ Сергѣевичъ недоволенъ управленіемъ Никол. Никол. и хочетъ поставить другаго управляющаго. Вотъ тутъ и обнаружились раздраженіе и гнѣвъ Никол. Никол.; не хочетъ онъ своей смѣны, поднялась буря, начались рѣчи о какихъ то правахъ, о какомъ то оскорбленіи, угрозы и проч. Положимъ, что Иванъ Сергѣевичъ поступаетъ глупо, но онъ хозяинъ, притомъ же онъ одинокъ, безсемеенъ, и надѣлять ему своими имѣніями послѣ себя некого. Я видѣлъ отчеты Ник. Ник. по управленію за два года: они составлены до крайности плохо и неточно; со Спасскаго, напримѣръ, никакого дохода не показано. Вообще дѣловыя отношенія очень плохо вяжутся съ родственными, и Иванъ Сергѣевичъ, будучи хозяиномъ, былъ постоянно въ нравственной и матеріальной зависимости отъ Ник. Ник. Эта зависимость всегда чувствовалась и наконецъ надоѣла, захотѣлось быть на свободѣ и развязать себѣ руки. Это въ природѣ человѣка, а тѣмъ болѣе 48 ми лѣтняго человѣка. По личнымъ отношеніямъ къ Ник. Ник., ты можешь жалѣть объ этомъ, но обвинять Ивана Сергѣевича, мнѣ кажется, ты не вправѣ. Можно ли утверждать, что управленіе Ник. Ник. было во всѣхъ отношеніяхъ хорошо? Что касается до меня, то я ни въ какомъ случаѣ не возьму на себя такого гадательнаго утвержденія. Притомъ же Ник. Ник. 76 лѣтъ, онъ подверженъ неизбѣжнымъ болѣзнямъ старости; всякая поѣздка стала для него уже труднымъ предпріятіемъ; одно это обстоятельство уже заподозриваетъ въ моемъ мнѣніи дѣльность управленія. Вообще во всякомъ дѣлѣ надо выслушивать обѣ стороны. Въ извѣстныя лѣта человѣку хочется поступать такъ, какъ онъ признаетъ за лучшее, а не такъ, какъ указываютъ ему другіе. Вся буря поднята женскимъ отдѣленіемъ, которое рѣшительно подняло старика на дыбы, и тотъ же Ник. Ник., который говорилъ, что во всякомъ дѣлѣ причину надо непремѣнно искать въ женщинѣ; и вотъ теперь эта она оказалась и въ его собственномъ дѣлѣ. А тамъ еще ихъ двѣ, и при извѣстной своей глупости на что не могутъ онѣ подбить старика!!
„Статью твою „Объ изученіи древнихъ языковъ“ я далъ Краевскому. Такъ какъ онъ уже двѣ недѣли держитъ ее у себя, то, вѣроятно, онъ напечатаетъ въ Отеч. Запискахъ. Это будетъ курьезно! Отеч. Записки все карали за реальныя гимназіи. Но Краевскій признался мнѣ, что статья очень хорошо написана, и потому ему хочется, хотя съ оговоркою, помѣстить ее. Мнѣ кажется, лучше печататься въ Отеч. Зап., потому что у нихъ болѣе 5 тысячъ подписчиковъ.
„Иванъ Сергѣевичъ читалъ мнѣ свою новую повѣсть. Тутъ нѣтъ и тѣни похожаго на „Призраки“ или „Собаку“. Это настоящая сочная повѣсть съ его извѣстными достоинствами и съ меньшими противъ прежняго недостатками. Она будетъ напечатана въ мартовской книжкѣ Русск. Вѣстника.
„Вчера вечеромъ встрѣтилъ Краевскаго и спросилъ его о твоей статьѣ. Онъ сказалъ, что не можетъ ея напечатать, ибо она въ разрѣзъ идетъ съ реальными мнѣніями журнала. Это онъ говоритъ не свое, — ему такъ наговорили его писуны.
„Я забылъ сказать, что Иванъ Серг. даетъ Ник. Ник. пенсію 1000 р. въ годъ и кромѣ этого далъ ему еще прежде заемное письмо въ 10 тысячъ. И всѣмъ этимъ они еще недовольны! Прощайте.
Не могу сказать, до какой степени я былъ обрадованъ, получивъ отъ Борисова слѣдующее письмо Тургенева:
„Милый Иванъ Петровичъ, я пріѣхалъ въ Москву сегодня утромъ и выѣзжаю въ субботу въ Спасское. Начиная съ понедѣльника или со вторника, меня можно будетъ тамъ застать; я очень, очень буду радъ васъ видѣть; дайте знать также Фету, но остаюсь я въ деревнѣ весьма немного времени, не болѣе недѣли. — Дѣла не позволяютъ. Итакъ, въ надеждѣ скоро увидать васъ, хотя не надолго, жму вамъ руку и остаюсь
А внизу приписка Борисова:
„Спѣшу препроводить къ тебѣ сію вѣсть и буду ждать тебя завтра, чтобы во вторникъ вмѣстѣ кувыркнуть въ Спасское. Зима, кажется, еще продержится хоть недѣльку. И Марьѣ Петровнѣ можно бы рискнуть, Богъ вѣсть когда опять увидимъ его“.
„Вотъ она, думалось мнѣ, наилучшая развязка этого запутаннаго дѣла. Какъ хорошо придумалъ Иванъ Серг. вызвать насъ съ Борисовымъ въ качествѣ безпристрастныхъ посредниковъ, за плечами которыхъ такъ удобно можно укрыться отъ непріятныхъ подробностей. Ник. Ник. ничего не можетъ возразить противъ нашей повѣрки экономическихъ счетовъ; а тоскливая неспособность Тургенева можетъ при этомъ случаѣ драпироваться въ благородное довѣріе“. Какъ вдругъ получаю слѣдующее письмо отъ Тургенева изъ Москвы:
„Такъ, любезный Аѳанасій Аѳанасьевичъ, и не пришлось намъ увидать другъ друга! Вотъ говорите послѣ этого, что судьбы нѣту! Не схвати меня простуда въ Серпуховѣ, отъ которой я до сихъ поръ не отдѣлался, — непремѣнно прибылъ бы въ Спасское, еслибъ не сломалъ себѣ шеи на дорогѣ! А ужь какъ хотѣлось мнѣ видѣть васъ, поспорить съ вами, съ хрипомъ, крикомъ, визгомъ и удушьемъ, какъ слѣдуетъ и съ постояннымъ чувствомъ симпатіи и дружбы къ спорящему субъекту! Что дѣлать! Авось въ будущемъ году свидимся, либо въ деревнѣ, только лѣтомъ, — зимой я больше въ Россію не ѣздокъ, — либо въ Баденѣ, если счастливая звѣзда васъ умчитъ туда. Съ тѣхъ поръ, какъ я въ Россіи, — я развиваю (это галлицизмъ, вродѣ галлицизмовъ моего перевода сказокъ Перро, который я увидалъ впервые только въ печати и узналъ, что есть лошади сѣрыя съ яблоками, тссъ... тссъ! это тайна!! ) — я развиваю ужасающую дѣятельность: печатаюсь (посмотримъ, что вы скажете о моей повѣсти въ мартовской книжкѣ Русск. Вѣстн., — чай, обругаете), продаю новое изданіе, читаю публично и приватно, болѣю (нога у меня совсѣмъ отказывается), ввожу новаго управляющаго . Кстати, чтобы разъ навсегда покончить съ этимъ предметомъ, такъ чтобы уже толковъ объ этомъ между нами больше не было, и вамъ не приходилось величать меня, какъ въ письмѣ Боткину, осатанѣлымъ, — вотъ вамъ рѣшительныя цыфры, заставившія меня принять означенное рѣшеніе:
„Въ 11 ½ лѣтъ я получилъ |
122,000 руб. сер.! |
„Изъ нихъ капитальной суммы |
62,000 руб. сер.!! |
„Доходной суммы |
60,000 руб. сер !!! |
„Что составляетъ въ годъ |
5,500 руб. сер.!!!! |
„Я нахожу, что съ имѣнія въ 5,500 десят., изъ коихъ 3,500 совершенно свободны, этотъ доходъ слишкомъ малъ!!!!
„Такъ какъ притомъ имѣніе въ упадкѣ, скота нигдѣ нѣту, и братъ получаетъ до 20,000!!!!! — Дядѣ 76 лѣтъ!!!!!! — я рѣшился взять другаго управляющего!!!! Положимъ, я ужасный преступникъ, но все же не слѣдуетъ меня мгновенно предавать анаѳемѣ, тѣмъ болѣе, что я будущность дяди обезпечилъ и никакого отчета отъ него не требую. — Sapienti sat!
„Ну, а засимъ, что сказать, что сказать вамъ? Видѣлъ я въ Петербургѣ Полонскаго, онъ все такой же милый, кланяется вамъ. О прочихъ литературныхъ звѣряхъ не упоминаю: вы ихъ не любите. Но что за погода! Спасители! А въ Баденѣ, пишутъ мнѣ, все въ полномъ разцвѣтѣ.
„Я сегодня уѣзжаю въ Петербургъ (гдѣ останавливаюсь у Боткина), а въ понедѣльникъ въ Баденъ... Когда васъ ждать? Поклонитесь отъ меня вашей женѣ, крѣпко жму вамъ руку.
Вскрытіе полей этого года врѣзалось въ воспоминаніи моемъ въ видѣ первой вешней поѣздки съ женою въ шарабанѣ къ Александру Никитичу. Дорога шла вдоль межи нашего ржанаго поля, и на протяжении всего клина глаза мои были поражены самымъ необычайнымъ и — увы! — грустнымъ зрѣлищемъ.
По стаяніи снѣговъ, озими въ первое время обыкновенно зеленѣютъ; но затѣмъ звѣздообразная, зелень ржи (кустъ) нерѣдко отъ утреннихъ морозовъ увядаетъ и принимаетъ видъ тусклой бронзы. Но это не бѣда; — если вырвать кустъ и разодрать его сверху, то окажется въ серединѣ сердцевина, которая, въ теплые дни поднявшись изъ земли, снова весело зеленѣетъ. Озимь, можно сказать, не боится морозовъ, зато застывшая на ней корою дождевая вода, если не изноетъ весною подъ снѣгомъ отъ теплыхъ дождей, — является величайшимъ врагомъ осеннихъ посѣвовъ. Можно подумать, что нагрѣтая сквозь ледъ земля развиваетъ теплоту, не имѣющую исхода, и молодое растеніе въ ней задыхается и сопрѣваетъ.
На этотъ разъ ржаное поле представилось мнѣ покрытымъ не мѣдными, а серебряными звѣздами. Передавъ возжи женѣ, я въ разныхъ мѣстахъ сталъ кнутовищемъ выкапывать ржаные кусты и тутъ же разрывать ихъ сердцевину. Увы!— сколько я ни повторялъ опыта, я всюду добывалъ безжизненный корень, вродѣ небѣленой нитки. Ждать урожая, очевидно, было уже невозможно. Съ небольшихъ оазисовъ мы едва собрали осенью сѣмена и ржи для собственнаго продовольствия. Замѣчатѳльно, что вокругъ ржаныхъ оазисовъ все поле покрылось не лебедой, неохотно поѣдаемой крупнымъ скотомъ, а какою то густою и кудрявою травой, которую скотъ ѣлъ всю зиму съ величайшимъ удовольствіемъ.
Боткинъ писалъ отъ 27 апрѣля 1867 г. изъ Петербурга:
„Милые друзья, на дняхъ получилъ ваше письмо и особенно благодарю тебя, милая Маша, за то, что ты потрудилась написать мнѣ. Твои письма — увы! рѣдкія — гораздо больше отражаютъ въ себѣ Степановку. Фетъ же особенно занятъ теперь разрѣшеніемъ Спасскаго вопроса. Такъ какъ дѣло это не касается до меня лично, и я смотрю на него со стороны, то поэтому и отношусь къ нему съ большимъ безпристрастіемъ. Что дѣла по управленію Ник. Ник. находятся въ величайшемъ безпорядкѣ, это для меня не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Не подлежитъ для меня сомнѣнію и то, что Иванъ Серг. сдѣлалъ Ник. Ник. большое одолженіе, поручивъ ему управленіе своими имѣніями, каковое управленіе Ник. Ник. велъ весьма плохо и безпорядочно, потому что онъ старъ, медлителенъ и лѣнивъ, и давно уже не годится на это дѣло. Да если бы и годился, всетаки Иванъ Серг. имѣлъ несомненное право взять другаго управляющаго, который приметъ имѣнія такъ, какъ захочетъ ихъ сдать ему Ник. Ник. Что полное снисхожденіе оказывается старику, о томъ не можетъ быть и вопроса. Очень скверно поступилъ Иванъ Серг., не пріѣхавъ самъ въ Спасское, вслѣдствіе своего пустаго характера, трусости и легкомыслия. Но въ сущности пріѣздъ его съ новымъ управляющимъ, который предназначался замѣнить Ник. Ник., развѣ могъ позолотить пилюлю, которую въ концѣ концовъ всетаки должно было проглотить Ник. Ник.? Повторяю: что Ник. Ник. заблагоразсудитъ сдать, то и будетъ принято, и ничего похожаго на споры и домогательства со стороны новаго управляющаго быть не можетъ. Я не могу понять, на чемъ основываются претензіи Ник. Ник. Вместо того, чтобы покориться необходимости и показать благоразуміе, онъ положительно дѣлаетъ глупости и безразсудства.
„30 апрѣля я уѣзжаю и, какъ предполагалъ, проведу лѣто въ Баденѣ, потомъ къ морю въ Діепъ, а осенью въ Парижъ и къ зимѣ опять восвояси. Письма ко мнѣ адресуйте въ Баденъ. Здѣсь въ Петербургѣ постоянно стоить холодная погода. Полонскій не показывается, и послѣ того, какъ онъ приходилъ объявить мнѣ, что пристроилъ статью твою въ Библиотекѣ, — я его не видалъ.
„Еще о Спасскомъ вопросѣ: по моему мнѣнію, трехдневное присутствіе въ Спасскомъ нисколько бы положеніе Ник. Ник. не измѣнило относительно общества. Съ дѣловой точки зрѣнія Ив. Серг. несомнѣнно правъ; а по родственнымъ отношеніямъ онъ поступаетъ съ Ник. Ник. со всевозможною деликатностью, снисхожденіемъ и добротою. Ты знаешь, что я не охотникъ до характера Ивана Сергѣевича; но въ этомъ дѣлѣ онъ тысячу разъ правъ. Ты говоришь, что онъ только обѣщаетъ, а не даетъ. Но онъ совершенно вправѣ и ничего не обѣщать; это въ его доброй волѣ. Да и есть ли ему какая возможность дать теперь? Но своимъ упорствомъ и безразсудствомъ Ник. Ник. только можетъ окончательно раздражить его и испортить свое дѣло. Ник. Ник. уже грозитъ ему процессомъ и взысканіемъ.
„Пока прощайте. Крѣпко васъ обнимаю.
Приведенныя письма, находящіяся въ настоящую минуту передъ безпристрастными глазами читателя, не могли въ свое время не повліять на меня. Изъ одного письма Боткина уже видно, что болѣзнь, на которую ссылается Тургеневъ, какъ на причину непріѣзда въ Спасское, — одинъ предлогъ, a мнѣ достовѣрно извѣстно, что въ Серпуховѣ Тургеневъ на станціи встрѣтился съ княземъ Черкасскимъ, ѣхавшимъ съ юга. Черкасскій, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ ухабовъ и не зная отношенія Тургенева къ дядѣ, посовѣтовалъ ему вернуться съ нимъ вмѣстѣ въ Москву, что безъ сомнѣнія было пріятнѣе поѣздки въ Спасское. Такъ какъ поступокъ Тургенева надломилъ навсегда мое беззавѣтно дружеское къ нему чувство, и я поневолѣ самъ сажусь передъ читателемъ на скамью подсудимыхъ, то разъясняя снова мотивы, приведшіе меня къ такому чувству, я ищу не оправданія, а правды. Самъ Иванъ Сергѣевичъ въ теченіи десяти лѣтъ пріучилъ меня смотрѣть на Ник. Ник., какъ на его отца, а не управляющего. Не удивительно ли мое изумленіе, когда я вдругъ увидалъ такую перемѣну декораціи. И Тургеневъ, и Боткинъ въ своихъ письмахъ употребляютъ извѣстный софистическій пріемъ, оспаривая сторону дѣла, съ которою противникъ давно согласенъ, и обходя молчаніемъ спорную, которая такимъ образомъ является какъ бы доказанной. Мнѣ въ голову не приходило оспаривать у Ивана Серг. право на его имущество. Я только утверждалъ, что такихъ пилюль, о которыхъ наивно упоминаетъ Боткинъ, порядочные люди между собою не подносятъ. Къ этому присоединялось темное убѣжденіе, что высланный въ Спасское Зайчинскій не улучшитъ имущественнаго положенія Тургенева. Последствія блистательно оправдали такое предположеніе.
Л. Толстой писалъ:
„Ежели бы я вамъ писалъ, милый другъ Аѳан. Аѳан., всякій разъ, какъ я о васъ думаю, то вы бы получали отъ меня по два письма въ день. А всего не выскажешь и кромѣ того то лѣнь, а то слишкомъ занятъ, какъ теперь. На дняхъ я пріехалъ изъ Москвы и предпринялъ строгое леченіе, подъ руководствомъ Захарьина, и главное, печатаю романъ въ типографіи Риса, готовлю и посылаю рукопись и корректуры, и долженъ такъ день за день подъ страхомъ штрафа и несвоевременнаго выхода. Это и пріятно, и тяжело, какъ вы знаете.
О „Дымѣ“ я вамъ писать хотѣлъ давно и, разумѣется, то самое, что вы мнѣ пишете. Отъ этого то мы и любимъ другъ друга, что одинаково думаемъ умомъ сердца, какъ вы называете. (Еще за это письмо вамъ спасибо большое. Умъ ума и умъ сердца — это мнѣ многое объяснило). Я про „Дымъ“ думаю то, что сила поэзіи лежитъ и въ любви; направленіе этой силы зависитъ отъ характера. Безъ силы любви нетъ поэзіи; ложно направленная сила, — непріятный, слабый характеръ поэта претитъ. Въ „Дымѣ“ нѣтъ ни къ чему почти любви и нѣтъ почти поэзіи. Есть любовь только къ прелюбодѣянію легкому и игривому, и потому поэзія этой повѣсти противна. Вы видите, — это тоже, что вы пишете. Я боюсь только высказывать это мнѣніе, потому что я не могу трезво cмотрѣть на автора, личность котораго не люблю; но кажется, мое впечатлѣніе общее всѣмъ. Еще одинъ кончилъ. Желаю и надѣюсь, что никогда не придетъ мой чередъ. И о васъ тоже думаю. Я отъ васъ все жду, какъ отъ 20-ти-лѣтняго поэта, и не вѣрю, чтобы вы кончили. Я свѣжѣе и сильнѣе васъ не знаю человѣка. Потокъ вашъ все течетъ, давая то же извѣстное количество ведеръ воды — силы. — Колесо, на которое онъ падалъ, сломалось, разстроилось, принято прочь, но потокъ все течетъ, и ежели онъ ушелъ въ землю, онъ гдѣ-нибудь опять выйдетъ и завертитъ другія колеса. Ради Бога не думайте, чтобы я это вамъ говорилъ потому, что долгъ платежомъ красенъ, и что вы мнѣ всегда говорите подбадривающія вещи, нѣтъ, я всегда и объ одномъ васъ такъ думаю. — Хотѣлъ еще писать, но пріѣхали гости и помѣшали. Прощайте, обнимаю васъ, милый другъ, и цѣлую руку Марьи Петровны и прошу за меня пожать руку Борисову, у котораго надѣюсь быть осенью. Я адресую во Мценскъ, потому что вы тамъ на выборахъ.
„Мнѣ такъ хочется васъ видѣть, что я бы пріѣхалъ къ вамъ, ежели бы было возможно. Благодѣтель, голубчикъ, пріѣзжайте ко мнѣ на денекъ!
Въ воспоминаніяхъ моихъ я подхожу къ событію, которое по справедливости можетъ быть названо эпохой, отдѣляющей предыдущій періодъ жизни и въ нравственномъ и въ матеріальномъ отношеніи отъ послѣдующаго. Сколько разъ съ тѣхъ поръ приходилось мнѣ напоминать своему прежнему мценскому сосѣду и младшему товарищу И. П. Н—ву, какъ вначалѣ шестидесятыхъ годовъ мы еще при заслуженномъ отцѣ его сиживали въ его Воинскомъ паркѣ на фаянсовыхъ табуреткахъ въ видѣ боченковъ, и какъ я на каждое его слово противъ стѣсненія правъ губернатора находилъ двадцать горячихъ словъ въ защиту всемогущества судебнаго слѣдователя. Замѣчательно, что, благодаря тогдашнему вѣянію, отецъ Н—ва, самъ бывшій губернатору, былъ горячимъ моимъ защитникомъ въ спорѣ съ его сыномъ. Нечего говорить, что свободный выборъ уѣздными гласными наилучшихъ людей въ мировые судьи, которымъ предоставлялось судить публично по внутреннему убѣжденію, являлся на глазахъ наивныхъ искателей должности судьи чѣмъ то священнымъ и возвышающимъ избираемаго въ его собственныхъ глазахъ.
Съ этими чувствами я пріѣхалъ къ И. П. Борисову въ Новоселки за день до земскаго собранія во Мценскѣ для избранія судей. Постоянно любезный ко мнѣ предводитель дворянства В. А. Ш—ъ, и лично, и черезъ Александра Никитича, и даже черезъ Борисова, совѣтовалъ мнѣ попытать счастья въ выборѣ на должность мироваго судьи въ южномъ участкѣ уѣзда, причемъ главнымъ, но весьма серьезнымъ конкуррентомъ являлся мѣстный посредникъ Ал. Н. М—овъ, нарочно вышедшій въ отставку, чтобы имѣть возможность балллотироваться. При этомъ Алекс. Никит. Ш—ъ, не имѣвшій воспитательнаго ценза для должности судьи, былъ назначенъ мировымъ посредникомъ вмѣсто М—ва, баллотировавшагося и выбраннаго въ должность орловскаго городскаго судьи. На сторонѣ М—ова были опытность и извѣстность въ участкѣ; но было, если не ошибаюсь, и неудовольствіе за радикальный оттѣнокъ. Но вѣдь и я самъ, не будучи радикаломъ, былъ самымъ наивнѣйшимъ либераломъ до мозга костей. Не странно ли, что, постоянно толкуя Тургеневу о томъ, что въ дѣлѣ художественной критики выѣденнаго яйца не дамъ за общественный приговоръ, — я въ то же время съ простодушіемъ ребенка вѣрилъ въ общественные выборы и приговоры. Болѣе скептическій Борисовъ старался охладить мой либеральный пылъ, увѣряя, что тутъ никакихъ общественыыхъ выборовъ не предстоитъ, а что все заранѣе прилажено и приказано крестьянамъ мировыми посредниками, и такимъ образомъ, при такой рѣшающей массѣ шаровъ, свободная борьба невозможна. Подъ вліяніемъ возникающего негодованія, я сейчасъ же написалъ самую жестокую филиппику, противъ недобросовѣстнаго давленія на общественное мнѣніе, и рѣшилъ прочесть свою статью въ земскомъ собраніи передъ самыми выборами.
Борисовъ сообщилъ мнѣ, что переводитъ Петю изъ Peter-Schule въ лицей Каткова, на что уже получилъ согласіе послѣдняго.
На другой день мы оба съ Борисовымъ въ качествѣ гласныхъ отправились въ собраніе. Каково было мое изумленіе, негодованіе и разочарованіе, когда, выпросивъ у предсѣдателя разрѣшенія прочесть свою рѣчь, я замѣтилъ, начавши чтеніе, что всѣ власть имѣющіе употребляли всевозможныя усилія, для того чтобы рѣчь моя не была въ залѣ слышна. Ноги задвигались подъ столами и стульями, жестокій кашель напалъ на всѣхъ, секретари всѣхъ вѣдомствъ, сосредоточивающихся въ рукахъ предводителя, заходили со своими докладами. Я преднамѣренно сократилъ чтеніе и сѣлъ на свое мѣсто.
Принесли ящики съ шарами, и баллотировка началась. Смущенный и едва соображая происходящее, я вышелъ въ другую комнату, когда провозгласили мое имя. Видимо раздраженный и поблѣднѣвшій Борисовъ подошелъ ко мнѣ, пока меня баллотировали, и сказалъ: „это такая гадость, что отнынѣ нога моя не будетъ ни въ какомъ собраніи. Удивляюсь, какъ ты не отказался отъ выборовъ“.
Въ эту минуту кто то изъ властей подошелъ ко мнѣ и объявилъ, что, за исключеніемъ трехъ черняковъ, я выбранъ подавляющимъ большинствомъ. Другіе конкурренты, искавшіе счастья, провалились, а М—овъ, въ виду моего блистательнаго избранія, наотрѣзъ отказался отъ баллотировки.
Выходя изъ отдѣльной комнаты, я дотого былъ смущенъ внезапнымъ переходомъ отъ необъяснимой враждебности къ общему сочувствію, что заставилъ сидѣвшаго на подоконникѣ мироваго посредника Ал. Арк. Тимирязева сказать мнѣ: „избранные обыкновенно благодарятъ за избраніе“. Тутъ только я очнулся и сталъ благодарить избирателей. Увы! въ то наивное время я не понималъ, что нѣтъ общественнаго избранія безъ партій, изъ которыхъ каждая желаетъ успѣха всоему кандидату. Безъ этого желанія она бы не подошла къ избирательной урнѣ, а подходя она не можетъ, подобно мнѣ, не знать, что если не употребить съ своей стороны всѣхъ законныхъ и незаконныхъ мѣръ, противная партія навѣрное употребитъ ихъ въ свою пользу. Такое нелиберальное давленіе на общественные выборы происходить въ громадныхъ размѣрахъ въ самыхъ либеральнѣйшихъ на словахъ государствахъ.
Конечно, въ скорости послѣ выборовъ я уѣхалъ въ Москву заказать мундиръ и купить необходимыя для судебной практики книги и бланки.
По утвержденіи выборовъ назначено было распорядительное засѣданіе, и неоконченныя дѣла бывшего земскаго суда розданы по четыремъ участковымъ судьямъ, и я получилъ цѣпь третьяго мироваго участка, почти въ серединѣ котораго приходилась Степановка, куда я и отправился, пріискавъ письмоводителя, болѣе или менѣе знакомаго съ канцелярскими формальностями.
Я увѣренъ, что читатель, удостоившій до сихъ поръ мои воспоминанія своего вниманія, не испугается небольшаго ряда судебныхъ случаевъ, приводимыхъ здѣсъ мною въ качествѣ лѣстницы, по которой я, руководимый нагляднымъ опытомъ, мало по малу въ теченіе 10½ лѣтъ, спускался съ идеальныхъ высотъ моихъ упованій до самаго низменнаго и безотраднаго уровня дѣйствительности. Какъ ни тяжко было иное разочарованіе человѣка, до той поры совершенно незнакомаго съ народными массами и ихъ міровоззрѣніемъ, я всетаки съ благодарностью озираюсь на время моего постепеннаго отрезвленія, такъ какъ правда въ жизни дороже всякой высокопарной лжи. Нагдядѣвшись въ теченіи шести лѣтъ на великолѣпные результаты единоличнаго управленія посредниковъ, я, принимая единоличную власть судьи, былъ увѣренъ, что, помимо всѣхъ формальностей, ясно понимаю основную мысль Державнаго Законодателя: дать народу вмѣсто канцелярскихъ волокитъ — судъ скорый, милостивый къ пострадавшему, а потому самому и правый. Я понималъ, что главная гарантія суда — въ его гласности и постоянной возможности обжалованія; что самые законы суть только компасъ и морская карта для огражденія кормчаго отъ утесовъ и отмелей; но что эти формальности только излишняя связа тамъ, гдѣ кормчій и безъ этихъ пособій видитъ прямѣйшій путь въ пристань.
Если-бы я имѣлъ возможность представить на судъ читателя хотя не всѣ, a наиболѣе интересные судебные случаи въ хронологическомъ порядкѣ моей 10-ти лѣтней практики, то не сдѣлалъ бы этого по слѣдующимъ причинамъ: такое продолжительное испещреніе воспоминаній судебными разбирательствами, не связанное единствомъ мысли, надоѣло бы читателю и только мѣшало бы ему составить себѣ ясное понятие о моей судебной дѣятельности. Кромѣ того, такъ какъ нѣкоторые подсудимые многократно появлялись въ качествѣ обвиняемыхъ, то я позволю себѣ до конца прослѣдить судьбу ихъ, насколько она мнѣ извѣстна. Вставляя здѣсь свою судебную дѣятельность отдѣльнымъ эпизодомъ, я даю читателю возможность пропустить весь этотъ эпизодъ, не взирая на его воспитательное по отношенію ко мнѣ значеніе. Исходя изъ мысли, что тяжбы между помѣщиками встрѣчаются гораздо чаще въ комическихъ повѣстяхъ, чѣмъ на дѣлѣ, и что, за исключеніемъ таковыхъ, мировые посредники разбирали всевозможныя дѣла и жалобы, — большинство сельскихъ мировыхъ судей считали, что всѣ обыватели участка равно нуждаются въ судѣ скоромъ, правомъ и милостивомъ, а потому, подобно мнѣ, принимали къ разбирательству всевозможныя дѣла, впослѣдствіи окончательно исключенныя изъ вѣдомства мировыхъ судей.