Изслѣдованія, которымъ была посвящена предыдущая глава, имѣли своимъ предметомъ строеніе тѣла и вообще физическія свойства обитателей различныхъ міровъ; въ этой главѣ передъ нами прошли всѣ болѣе или менѣе обоснованные взгляды, высказанные до сихъ поръ по вопросу объ обитаемости планетъ; мы видѣли, что всѣ системы, созданныя для выясненія вопроса объ обитаемости планетъ, лишены прочнаго основанія, и что всѣ созданныя до сихъ поръ теоріи опираются лишь на совершенно произвольныя предположенія. Сравнительное изслѣдованіе обитаемости планетъ показало, что среди обитателей этихъ міровъ должно наблюдаться крайнее разнообразіе въ организаціи. Вернемся теперь къ области философіи и направимъ наше изслѣдованіе въ сторону онтологіи (метафизическое ученіе о сущности всего живущаго. Перевод.): здѣсь мы увидимъ, что на ряду съ разнообразіемъ, царящимъ въ физической вселенной, начиная отъ обитателей низшихъ міровъ и до величественныхъ существъ, населяющихъ наиболѣе развитыя планеты, стоитъ разнообразіе интеллектуальнаго развитія и моральнаго подъема различнаго вида человѣчествъ, и если здѣсь познаніе истины оказывается не такимъ простымъ, какимъ оно было раньше, когда изслѣдованіе внѣшняго, физическаго міра приводило насъ къ яснымъ, неопровержимымъ заключеніямъ, то оно въ значительной степени подкрѣпляется свидѣтельствами нашей совѣсти, которыя для насъ должны имѣть такую же цѣнность, какъ и логическіе выводы, сдѣланные изъ наблюденій надъ физическимъ міромъ.
Ученіе объ обитаемости міровъ есть ученіе истинное, потому что возвышенные духи всѣхъ временъ и, что еще важнѣе, самыя силы природы признаютъ его и подчиняются ему. Это — поразительное ученіе, такъ какъ распространяемое имъ по всей вселенной дыханіе жизни превращаетъ видимыя безжизненныя пустыни въ плодородныя равнины и всюду разсѣиваетъ роскошные цвѣты жизни. Скоро мы увидимъ, что это ученіе въ области морали является истиннымъ, а въ области философіи необходимымъ, такъ какъ передъ его свѣтомъ исчезнетъ тьма, которая скрываетъ до сихъ поръ нашу жизнь во времени и внѣ времени, и тогда разсѣется таинственность, скрывающая отъ насъ наше предопредѣленіе.
Пойдемъ прямо къ нашей цѣли, не пытаясь привлечь на свою сторону фантазію читателя красивыми словами и ораторскими оборотами рѣчи.
Мысль, которая здѣсь должна служить лучшимъ доказательствомъ, можно выразить въ нѣсколькихъ словахъ: состояніе человѣчества на землѣ обусловлено предопредѣленіемъ высшаго существа, Бога. Что такое земной міръ и что такоо Богъ? Этотъ вопросъ, очевидно, очень трудно рѣшить, но рѣшить его необходимо, такъ какъ отъ этого въ данномъ случаѣ зависятъ все дальнѣйшее: здѣсь мы имѣемъ дѣло съ двумя понятіями, которыя, правда, совершенно несравнимы другъ съ другомъ, но которыя, тѣмъ не менѣе, необходимо поставить одно возлѣ другого; эти понятія заключаютъ въ себѣ два важныхъ вопроса, отъ которыхъ нельзя отдѣлаться ни остротами ни уклончивыми разсужденіями, они содержатъ двѣ мысли, которыя во что бы то ни стало необходимо согласовать другъ съ другомъ; эти понятія, наконецъ, обозначаютъ двѣ сущности, дѣйствительныя и неоспоримыя, одна — въ конечности, другая — въ безконечности, но сущности, которыя стоятъ одна подлѣ другой и которыя должны соотвѣтствовать другъ другу.
Здѣсь мы не будемъ снова прибѣгать къ метафизическимъ разсужденіямъ о бытіи Божіемъ, не вернемся снова къ безконечнымъ изслѣдованіямъ и не поднимемъ старый вопросъ о томъ, полезно ли для нашихъ цѣлей отрицаніе божественности. Этотъ вопросъ сюда не относится; уже раньше мы рѣшили признавать бытіе Высшаго Существа, которое считаемъ вездѣсущимъ, а потому этотъ принципъ мы считаемъ вполнѣ опредѣлившейся и необходимой истиной, которая послужитъ намъ исходной точкой для всѣхъ нашихъ послѣдующихъ разсужденій.
Въ нѣсколькихъ словахъ опредѣлимъ предстоящую намъ задачу. Съ одной стороны, состояніе нашей земли кажется намъ неудовлетворительнымъ; населяющее землю человѣчество страдаетъ отъ всевозможныхъ стѣсненій, слабостей, несчастій и т. д. Человѣкъ представляется намъ существомъ низшаго вида, потому что среди другихъ свойствъ въ немъ рѣзко проявляются различныя страсти, невольно увлекающія его въ сторону зла. Съ другой стороны, уже самое понятіе о сущности Бога выражаетъ совершенство, красоту, добро. Вотъ тѣ два представленія, которыя надо согласовать между собою. Выясненіе неудовлетворительности состоянія земли порождаетъ въ насъ пессимизмъ, и мы всюду начинаемъ видѣть только зло и несчастье; понятіе о божествѣ невольно просвѣтляетъ нашъ духъ и приводитъ насъ къ оптимизму, въ нашемъ представленіи Богъ неразрывно связанъ съ добромъ и съ развитіемъ всего прекраснаго. Недостатки, которыми отличается земля, въ интересахъ божественности и совершенной гармоніи природы, должны исчезнуть.
Каждый человѣкъ въ виду настоящаго состоянія земли чувствуетъ себя пессимистомъ. Кровожадный волкъ всегда пожираетъ беззащитную овцу; грубая сила одерживаетъ побѣду надъ угнетенной слабостью; одного человѣка наполняютъ честолюбивыя страсти, другого — губятъ извращенности чувствъ. Со временъ Брута на землѣ перемѣнилось немногое: какъ и тогда, добродѣтельныхъ людей можно сосчитать по пальцамъ. Обращаясь къ идеѣ божественности, всякій человѣкъ невольно дѣлается оптимистомъ. Когда мы мысленно поднимаемся до пониманія высшаго существа, мы въ этомъ недосягаемомъ образѣ невольно видимъ цѣломудренный блескъ истины, символъ могущества, святость справедливости и невыразимое чувство любви, которая, какъ излученіе Создателя всего существующаго, льется съ высоты, и это излученіе вѣчнаго солнца проникаетъ въ наши души и наполняетъ насъ увѣренностью въ томъ, что дѣла Божіи прекрасны въ своей совокупности и совершенны въ своей конечной цѣли.
Обѣ эти мысли, или, выражаясь вѣрнѣе, оба эти факта — несовершенство земного міра и совершенство Бога — кажутся противорѣчащими другъ другу съ самаго возникновенія философіи. Начиная съ ученія объ Ормуздѣ и Ариманѣ и до вѣрованія въ дьявола, возстающаго противъ воли Бога, это кажущееся противорѣчіе являлось поводомъ къ созданію всевозможныхъ объяснительныхъ или, вѣрнѣе, примирительныхъ системъ. Скоро представленіе о всемогуществѣ и совершенствѣ Бога взяло перевѣсъ надъ мыслью о несовершенствѣ человѣка и заслонило собою глаза своихъ послѣдователей, такъ что они стали заблуждаться относительно дѣйствительнаго состоянія человѣчества на землѣ; такое заблужденіе въ концѣ-концовъ привело своихъ сторонниковъ не только къ ложнымъ взглядамъ на сущность божества, но даже къ полному отрицанію бытія этого высшаго существа[1]. Философы, а за ними и богословы пытались найти объясненіе для этого очевиднаго противорѣчія, въ существованіи котораго никто никогда не сомнѣвался; ученыя школы, многочисленныя секты и спокойные, глубокіе мыслители старались изслѣдовать эту глубину и пытались устранить противорѣчіе путемъ старательнаго анализа понятій; но люди исчезали вмѣстѣ съ своими теоріями и ученіями, самыя смѣлыя человѣческія мысли тонули въ потокѣ столѣтій, а неодолимое затрудненіе оставалось неустраненнымъ и нерѣшеннымъ, — осталось до сихъ поръ огромнымъ вопросительнымъ знакомъ, который ни одна рука не можетъ вычеркнуть изъ великой книги природы.
Поднимая здѣсь этотъ таинственный вопросъ, мы нисколько не прельщаемъ себя обманчивой надеждой найти давно желанный отвѣть на него, — отвѣтъ, который человѣчество напрасно ищетъ въ теченіе тысячелѣтій. Какъ ни горячо наше стремленіе найти этотъ отвѣтъ, но оно умѣряется вполнѣ понятной скромностью, которая наиболѣе умѣстна именно здѣсь, потому что она представляетъ собою единственное право и единственную обязанность слабаго человѣка. Однако мы все-таки рѣшаемся открыто поднять этотъ вопросъ и хотимъ показать, что фактъ, составляющій его загадочную сущность, вполнѣ удостовѣренъ какъ наукой, такъ и нашей совѣстью; мы хотимъ напомнить о томъ, что наличность этого вопроса признана, какъ философскими школами, такъ и религіями, и что, начиная съ „Фэдона“ Платона и до нашихъ дней, не было человѣческаго племени, которое поклонялось бы совершенству Бога и въ то же время сознавало убогое положеніе, которое въ мірѣ отведено земному человѣчеству. Выяснивъ это, мы хотимъ сдѣлать попытку опредѣлить положеніе вещей, обратившись непосредственно къ самой природѣ, — той самой необъятной природѣ, которая среди безпредѣльности руководитъ „звѣздной арміей“ тою же рукою, которою она вызвала изъ хаотическаго состоянія къ жизни нашу землю, создавъ на ней такое богатое разнообразіе проявленій жизни.
Итакъ, обратимся къ самой природѣ.
Природа говоритъ намъ, что она создала все по законамъ постепенной градаціи, что ея планъ заключается не въ созданіи навѣки установившихся формъ и не въ мгновенномъ творчествѣ готовыхъ видовъ изъ ничего, но что она создаетъ длинный рядъ болѣе или менѣе развитыхъ организмовъ, приспособленныхъ къ данному времени и мѣсту. Далѣе природа учитъ насъ, что гармонія создается не однородными, однотонными звуками, а звуками различнаго тона, взятыми изъ цѣлой сложной гаммы, и что цифры, это божественное наслѣдіе стараго ученія о созданіи міра, широко примѣнялись Высшимъ Математикомъ. Въ совокупности живыхъ существъ природа показываетъ намъ едва замѣтную постепенность перехода отъ одного вида къ другому, отъ низшихъ ступеней къ высшимъ, и эта постепенность настолько общепризнана, что въ естественной исторіи фраза:
„Natura non facit saltum“ (природа не дѣлаетъ скачковъ)
считается непоколебимой истиной, опредѣленіемъ важнѣйшаго закона эволюціи, медленнаго совершенствованія и приспособленія всего живущаго. Наконецъ природа доказываетъ намъ, что красота и возвышенность всей общей системы основаны на прочно установленномъ порядкѣ, который никогда не нарушается какой-либо случайностью, который неизмѣнно властвуетъ надъ всѣмъ постепенно совершающимся развитіемъ, надъ всей безконечной цѣпью постепенно измѣняющихся организованныхъ тѣлъ.
При такомъ стройномъ, всегда неизмѣнномъ ученіи природы едва ли позволительно пользоваться методомъ индукціи и отъ большинства переносить выводы къ общему, по извѣстному судить о неизвѣстномъ. Эти краснорѣчивыя свидѣтельства природы должны послужить намъ на пользу, мы можемъ взять изъ нихъ тѣ элементы, которые пригодны для разрѣшенія интересующаго насъ вопроса!
Обратимся къ совокупности міровъ. Кто рѣшится утверждать, что эти міры и населяющія ихъ существа въ своей совокупности не представляютъ собою такой же цѣпи постепенныхъ видоизмѣненій, которую мы видимъ всюду въ созданіи природы, начиная съ тѣхъ міровъ, на которыхъ физическія условія наименѣе благопріятны для развитія жизни и кончая тѣми мірами, на которыхъ природа достигла высшей точки богатства и красоты своего творчества? Кто рѣшится утверждать, что въ общей совокупности человѣчество тоже составляетъ непрерывную цѣпь видоизмѣненій индивидуальныхъ человѣчествъ, занимающихъ всѣ ступени постепеннаго развитія? Съ точки зрѣнія науки такое заключеніе совершенно естественно вытекаетъ изъ изученія природы; съ точки зрѣнія разума едва ли можно отрицать, что такой взглядъ на систему вселенной неизмѣримо логичнѣе и остроумнѣе, чѣмъ взглядъ, по которому вселенная является какимъ-то дикимъ хаосомъ небесныхъ тѣлъ, населенныхъ различными существами безъ всякой гармоніи, безъ общаго единства, безъ взаимоотношенія между собою.
Скажемъ даже больше: кто въ божественномъ твореніи или хотя бы въ части этого творенія видитъ только хаосъ, тотъ приближается къ точкѣ зрѣнія, совершенно отрицающей власть разума среди вселенной; напротивъ того, кто во всемъ твореніи видитъ общее единство, которое замѣтно и у насъ на землѣ, тотъ понимаетъ природу и видитъ въ ней выраженіе божественной воли. Конечно, если закрыть глаза на строеніе міра и утверждать, что во всемъ созданномъ нѣтъ общности, единства; если отрицать, что отдѣльные индивидуумы объединяются въ виды, виды — въ семейства, семейства — въ классы и такъ далѣе, до объединенія въ общій порядокъ; если, въ противорѣчіе всякому разуму и смыслу, утверждать, что всѣ существа живутъ разрозненно, сами по себѣ, что они не связаны однимъ общимъ для всѣхъ закономъ, то придется отсюда вывести вполнѣ логичное заключеніе, что всѣ представленія о порядкѣ, планѣ и единствѣ существуютъ только внутри насъ; что человѣческое знаніе есть лишь своего рода привычный, регулярный обманъ, совершенно не пригодный для объясненія какихъ бы то ни было фактовъ, или, другими словами, природѣ и вселенной совершенно чужды порядокъ и разумность; разумъ и порядокъ свойственны только человѣческому духу, который мысленно приписываетъ ихъ и природѣ!
Но если, что весьма вѣроятно, въ духовномъ мірѣ, какъ и въ мірѣ тѣлесномъ, всѣмъ руководитъ порядокъ; если духовный міръ составляетъ одно общее съ міромъ тѣлеснымъ; если всѣ человѣчества, населяющія различныя планеты, составляютъ одну общую, связную цѣпь мыслящихъ существъ, начиная отъ низшихъ видовъ, едва поднявшихся надъ матеріей, и кончая высшими существами, видящими Бога во всемъ Его величіи и понимающими Его великія дѣла, — то все существующее получаетъ стройное объясненіе и оказывается подчиненнымъ строгому порядку; человѣчество, населяющее землю, занимаетъ положеніе на одной изъ низшихъ ступеней этой величественной лѣстницы, чѣмъ нисколько не нарушается единство божественнаго плана. Эта теорія, быть-можетъ, страдаетъ тѣмъ недостаткомъ, что она противорѣчигь нѣкоторымъ старымъ общепринятымъ понятіямъ, глубоко пустившимъ корни въ нашихъ душахъ; но во всякомъ случаѣ она вполнѣ достойно выражаетъ понятіе о Богѣ и вполнѣ отвѣчаетъ величію природы. Въ пользу ея говоритъ очень многое; противъ нея мы не знаемъ ни одного неопровержимаго тезиса философіи или естественныхъ наукъ.
Естественныя науки, изучающія физическій міръ, стоятъ на сторонѣ изложенной теоріи. Въ физическомъ мірѣ все развивается постепенно, такъ сказать, поднимается по отлогой лѣстницѣ. Всюду и во всемъ проявляется одинъ законъ, устанавливающій поразительное единство, съ которымъ все существующее находится въ тѣсномъ взаимоотношеніи, развиваясь, дополняетъ другъ друга, отъ низшаго организма до высшаго, отъ полипа до человѣка. Міровая машина работаетъ при помощи безчисленнаго количества шестеренъ, задѣвающихъ другъ друга, зависящихъ другъ отъ друга; отсюда получается главный общій ходъ машины и въ то же время этимъ обусловливается необходимость каждой отдѣльной шестерни. Остановка или поломка мельчайшей части механизма нарушило бы общую гармонію, и если бы какая-нибудь гигантская рука вдругъ остановила бы движеніе солнца на небѣ, то отъ этого пострадала бы не только система этого солнца, то-есть земля и другія планеты, но рѣзко нарушилась бы гармонія и другихъ міровыхъ системъ, въ общей цѣпи которыхъ наша система является лишь незначительнымъ звеномъ, такъ такъ на эти системы солнце оказываетъ вліяніе своей притягательной силой. И среди безпредѣльности вселенной, какъ въ небольшой машинѣ на землѣ, поломка мелкой части неминуемо влечетъ за собою нарушеніе общей гармоніи. Правильный ходъ небесныхъ тѣлъ, о которомъ догадывался еще Пиѳагоръ, былъ доказанъ Ньютономъ, но какъ Ньютонъ, такъ и Пиѳагоръ склонялись передъ этимъ порядкомъ вещей, такъ какъ они сознавали важность взаимоотношенія во всѣхъ областяхъ жизни вселенной.
Если бы мы имѣли возможность запросить по поводу нашей теоріи загробный міръ, то мы, несомнѣнно, узнали бы много интереснаго; покинувшія нашу землю души разсказали бы намъ, что онѣ пережили за предѣлами времени, на сверкающихъ небесныхъ тѣлахъ; онѣ разсказали бы намъ, гдѣ дремлютъ наши души до рожденія тѣла, и открыли бы намъ, какъ среди этой дремоты подготовляется наша земная жизнь; наконецъ онѣ описали бы намъ ту міровую лѣстницу, которая ведетъ къ областямъ вѣчнаго мира и того, что когда-то люди называли „землей обѣтованной“.
Разсматриваемая въ этомъ свѣтѣ наша земная жизнь оказывается заключенной въ тѣсную, тяжелую оболочку, которая мѣшаетъ намъ познать наше положеніе среди вселенной; теперь мы поняли это положеніе и познали цѣль, къ которой намъ опредѣлено стремиться; вдали отъ солнца совершенства, наша земля окутана мракомъ невѣдѣнія, она представляетъ собою мѣсто тяжелыхъ трудовъ и лишеній, среди которыхъ человѣкъ утрачиваетъ небольшую часть своего прежняго невѣдѣнія и немного приближается къ познанію; трудъ является неразрывнымъ съ земной жизнью; человѣкъ рождается въ состояніи полнаго невѣдѣнія, и долженъ начинать свое развитіе на низшихъ мірахъ; въ высшихъ мірахъ человѣкъ можеть появиться лишь послѣ того, какъ онъ пріобрѣтетъ извѣстный запасъ познанія, а блаженство, къ которому мы всѣ стремимся, служитъ наградой нашего труда, нашихъ стараній. Если „есть много жилищъ въ домѣ отца нашего“, то это не мѣста отдохновенія, но лишь рабочія помѣщенія, въ которыхъ наши душевныя силы должны постепенно развиваться и упражняться въ непрерывной дѣятельности; это — области, въ которыхъ постепенно растетъ наше духовное богатство, въ которыхъ мы постепенно научаемся познавать природу вещей, научаемся видѣть Бога во всемъ его могуществѣ и поклоняться Его величію.
Развѣ мы могли бы познать Бога и Его творенія, если бы мы навсегда остались заключенными въ этомъ низшемъ мірѣ? Въ этой темной пещерѣ, говоритъ Платонъ, намъ свѣтъ невѣдомъ и истина для насъ недостижима; мы похожи на слѣпорожденныхъ, которымъ говорятъ о солнечномъ свѣтѣ; нашъ удѣлъ — невѣдѣніе, и наши сужденія о Богѣ несовершенны и полны заблужденіями. Платонъ сказалъ правду. Полное познаніе Бога, которое одно могло бы повести насъ къ истинѣ, есть конечная цѣль всего существующаго, но на землѣ мы можемъ ознакомиться лишь съ разъединенными частностями, связь которыхъ съ цѣлымъ намъ невѣдома, и наша разобщенность съ остальной вселенной виновата въ нашемъ невѣдѣніи; она является главной причиной всѣхъ кажущихся противорѣчій и всѣхъ затрудненій, смущающихъ философовъ.
Если бы мы захотѣли судить о всей вселенной по землѣ, то это было бы такъ же дико, какъ желаніе судить о хорѣ Палестрини по нѣкоторымъ отрывочнымъ нотамъ, или о картинѣ Рафаэля по тушевкѣ ноги одной изъ изображенныхъ на ней фигуръ, или, наконецъ, о „Божественной комедіи“ Данта по небольшой группѣ въ какомъ-нибудь изъ адскихъ поясовъ. — Мы повторяемъ, что аналогія, какъ и всѣ другіе методы, имѣетъ свои границы, и, если сравнительная анатомія можетъ по уцелѣвшему куску челюсти составить цѣлый скелетъ, то эта возможность зависитъ отъ того, что у анатома въ рукахъ оказывается характерная и важная часть цѣлаго, но ни одинъ пейзажистъ не сможетъ судить о размѣрахъ и окраскѣ луга по одной сорванной на послѣднемъ травинкѣ.
Представимъ себѣ неграмотнаго человѣка, передъ которымъ открыли какую-либо трагедію Софокла или Корнеля; онъ увидитъ передъ собою неравно длинныя строки, составленныя изъ мелкихъ и крупныхъ буквъ, для него ровно ничего не означающихъ; онъ увидитъ на отдѣльныхъ строкахъ всего по нѣскольку буквъ, составляющихъ имена дѣйствующихъ лицъ. Представимъ себѣ, что такой человѣкъ сталъ бы осуждать Софокла или Корнеля только потому, что они не внесли въ свои страницы большаго порядка! Такой невѣжественный судья нисколько не былъ бы глупѣе тѣхъ людей, которые при видѣ недостатковъ нашей земли предаются мрачному пессимизму. Кажущееся неустройство земли зависитъ отъ того, что мы можемъ окинуть взглядомъ лишь незначительную отдѣльную часть вселенной. Если бы намъ было дано видѣть все сотворенное въ совокупности, то мы поняли бы, что наша земля занимаетъ вполнѣ опредѣленное мѣсто въ гармоничной системѣ цѣлаго.
Изъ всей необъятной природы мы знаемъ только нашъ ничтожный атомъ, на которомъ мы проводимъ мимолетную жизнь; неужели же мы можемъ осмѣлиться судить о созданной Всевышнимъ вселенной, судить о ея пространствѣ и времени, сравнивая ее съ крошечной точкой, на которой намъ предназначено жить? Если бы мы сдѣлали это, то мы были бы похожи на человѣка, который, для того, чтобы судить о красотѣ, правильности и планомѣрности разбивки огромнаго парка, занялся бы разсматриваніемъ растущаго въ дальнемъ уголкѣ кустика и сталъ бы осуждать неправильность и спутанность парка, потому что у куста не видно симметріи и планомѣрности. Въ своей общей совокупности и въ своей конечной цѣли вселенная божественна; въ виду величія и единства плана, по которому создана вселенная, мелкія кажущіяся неправильности представляются вполнѣ понятными. Надо научиться понимать, что земля, со всѣмъ ея населеніемъ, есть одинъ нераздѣльный индивидуумъ, что живущее на ней населеніе похоже на слабаго, дрожащаго ребенка; проникнувшись этой истиной, мы уже не будемъ считать себя способными судить о вѣчной вселенной по себѣ и по окружающимъ насъ предметамъ. Еще Гёте назвалъ природу книгой, содержащей чрезвычайныя, важныя разоблаченія, страницы которой, однако, разбросаны на Юпитерѣ, Уранѣ и другихъ планетахъ. Разсмотрѣвъ отдѣльные предметы изъ доступнаго намъ уголка природы, мы должны бросить взглядъ на цѣлое, подняться на высоту, съ которой можно уловить единство и гармонію.
Возможно, что намъ возразятъ, что высказанная выше гипотеза еще не объясняетъ присутствія въ человѣкѣ злыхъ началъ и недостатковъ нашей природы; такъ какъ, разъ зло вообще существуетъ на землѣ, то, если даже вселенная безпредѣльна и значительно болѣе совершенна, чѣмъ наша земля, то все-таки зло не перестаетъ существовать и совершенно несовмѣстимо съ понятіемъ о высшемъ существѣ.
Для того, чтобы устранить это затрудненіе — единственное, говорящее противъ нашей теоріи, — прежде всего надо отказаться отъ ложнаго взгляда, который обыкновенно существуетъ относительно божественныхъ созданій. Постоянно приходится слышать утвержденіе, что изъ рукъ Бога не можетъ выйти ничего несовершеннаго; въ полное противорѣчіе съ естественными науками и философіей многіе привыкли утверждать, что совершенство неизбѣжно свойственно всему, созданному творческими силами. Люди предпочитаютъ держаться этого ни на чемъ не основаннаго утвержденія, и тѣмъ самымъ лишать живыя существа присущаго имъ величія, чѣмъ согласиться съ тѣмъ, что въ природѣ надъ всѣмъ господствуетъ законъ прогресса, а не законъ движенія назадъ. Противорѣчіе между приведеннымъ утвержденіемъ и естественными науками неустранимо. Древняя академія грековъ такъ же, какъ и великая школа Аристотеля, впали въ заблужденіе, выставивъ принципъ совершенства міра; но этотъ примѣръ, несмотря на двухтысячелѣтнюю давность, ни въ чемъ не убѣдилъ метафизиковъ, о которыхъ мы теперь говоримъ. Для нихъ и теперь все осталось попрежнему: пусть астрономія, механика, физіологія и медицина неопровержимо доказываютъ, что въ природѣ на первомъ планѣ стоитъ законъ о постепенномъ совершенствованіи, но никоимъ образомъ не законъ о начальномъ совершенствѣ, пусть геологія и палеонтологія доказываютъ, что всѣ организмы достигли современнаго своего состоянія путемъ медленной эволюціи, продолжавшейся сотни тысячъ лѣтъ, пусть сейчасъ организмы въ отдѣльныхъ своихъ частяхъ проявляютъ непрерывное стремленіе устранить нѣкоторые недостатки, — для метафизиковъ все это нисколько не убѣдительно, они продолжаютъ утверждать, что все застыло въ состояніи совершенства, они продолжаютъ утверждать, что въ природѣ все остановилось, они отрицаютъ то вѣчное двлженіе, котораго нельзя не замѣчать. Отъ этого ложнаго взгляда безусловно необходимо освободиться; невѣрное стекло обманываетъ насъ и показываетъ тѣни и искаженныя линіи тамъ, гдѣ наши глаза ищутъ свѣтъ и правду.
Разъ мы сознаемъ это заблужденіе и окончательно откажемся отъ него, то мы, несомнѣнно, поймемъ, что всякое существо должно быть преходящимъ, полнымъ недостатковъ, что ни одно существо не обладаетъ природными знаніями, что оно рождается въ состоянія полнаго невѣдѣнія, развивается постепенно, чисто-опытнымъ путемъ, и что каждое существо съ первыхъ моментовъ своей жизни подвержено всевозможнымъ заблужденіямъ. Неужели, при такихъ условіяхъ, можно удивляться тому, что живое существо при первымъ шагахъ иногда падаетъ, чтобы затѣмъ подняться и ходить затѣмъ уже болѣе увѣренно? Скорѣе можно было бы удивляться, если бы такое юное существо, едва успѣвъ сбросить пеленки, быстрыми, увѣренными шагами пошло прочь отъ своей колыбели. Было бы гораздо удивительнѣе, если бы обитатели земли отличались совершенствомъ и обладали великимъ, но совершенно незаслуженнымъ даромъ святости, при чемъ въ силу своего несовершенства человѣкъ, конечно, не былъ бы въ состояніи по достоинству цѣнить этотъ даръ, легкомысленно растрачивалъ его и все-таки получалъ бы его обратно; это было бы дѣйствительно достойно удивленія.
Въ математикѣ есть отдѣлъ, въ которомъ доказывается, что есть извѣстныя величины, къ которымъ можно непрерывпо приближаться, никогда ихъ не достигая; къ нимъ можно приблизиться настолько, что отдѣляющее ихъ отъ добытыхъ изслѣдователемъ данныхъ, разстояніе уже не можетъ быть выражено никакой извѣстной нашей математикѣ величиной, но дѣйствительно достигнуть искомой величины все-таки невозможно. Если бы посвященный въ тайну цифръ сдѣлалъ попытку изслѣдовать эту теорію, выяснить ея сокровеннѣйшій смыслъ, и примѣнить ее ко всей вселенной, то передъ нимъ вдругъ открылся бы гигантскій амфитеатръ съ безконечными уступами. Этотъ амфитеатръ представлялъ бы собою лѣстницу міровъ; нижняя ступепь, возникновеніе міровъ, терялась бы гдѣ-то внизу, въ тьмѣ пространства; верхняя ступень, полное совершенство, тоже терялась бы, но уже наверху; между этими двумя исчезающими предѣльностями поднимались бы всѣ существа, въ ихъ безконечномъ развитіи. Человѣкъ, которому было бы доступно подобное изслѣдованіе, могъ бы составить себѣ приблизительное понятіе о непостижимой для насъ безпредѣльности творчества.
Если помѣстить землю на одну изъ нижнихъ ступеней этого мірового амфитеатра, то мы, быть-можетъ, найдемъ объясненія для нашей слабости, нашихъ недостатковъ и несчастій.
Къ тому же взгляду на постепенность развитія міровъ мы должны прійти и при серьезномъ изученіи наиболѣе существенныхъ особенностей населяемаго нами міра. Съ какой бы стороны мы ни разсматривали природу, наше ученіе о нравственности всегда будетъ основываться на нашихъ взглядахъ на физическое строеніе міра; многочисленность обитаемыхъ міровъ есть неопровержимый, истинный принципъ, а каждый истинный принципъ долженъ проявлять себя во всѣхъ мелочахъ великой истины природы, какъ при развитіи ея силъ, такъ и въ состояніи скрытаго покоя.
Если предположить, что земля въ прошломъ, настоящемъ и будущемъ представляетъ собою единственный обитаемый міръ, единственное пристанище жизни, единственное проявленіе творческаго могущества, то это было бы несовмѣстимо съ вѣчной роскошью именно этого творческаго могущества, для котораго было бы унизительно предположеніе, что оно затратило всѣ свои силы на созданіе одного этого безформеннаго, грубаго, жалкаго и несовершеннаго міра; такимъ образомъ тотъ, кто вѣритъ въ существованіе единаго обитаемаго міра, невольно приходитъ къ слѣдующему чудовищному выводу: божественныя силы, остававшіяся недѣятельными до созданія земли, проявили свою дѣятельность на созданіе одной земли, все ихъ безконечное могущество затрачено на созданіе населеннаго несовершенными существами комочка пыли.
Если бы земля была единственнымъ обитаемымъ міромъ, то этотъ міръ былъ бы совершененъ въ себѣ самомъ и единство его, проявляясь во всемъ, не внушало бы никакихъ сомнѣній; какъ замѣчаетъ Декартъ, такой единый міръ долженъ былъ бы вполнѣ удовлетворять нашъ разумъ и не давать ему повода искать въ пространствѣ другихъ міровъ, другихъ условій жизни, болѣе совершенныхъ, чѣмъ нашъ единый міръ и царящія на немъ условія. Между тѣмъ мы знаемъ, что, несмотря на постоянное совершенствованіе нашей природы, несмотря на высокую ступень, до которой дошло и до которой еще дойдетъ наше образованіе, намъ все-таки никогда не удастся измѣнить жизненныя условія земли, никогда не удастся замѣнить свою природу менѣе грубой природой, болѣе тонкой организаціей; намъ никогда не удастся сбросить съ себя оковы, прикрѣпляющія насъ къ матеріи. Правда, человѣчество все болѣе и болѣе растетъ духовно; новыя поколѣнія приносятъ съ собою новое одушевленіе, новую жизненную энергію, и мы съ радостью привѣтствуемъ молодежь, которой суждено подготовить ясный день XX вѣка? Но какъ ни горячо наше стремленіе, какъ ни дороги намъ наши надежды, но исторія человѣчества учитъ насъ, что у народовъ, какъ и у отдѣльныхъ живыхъ существъ, есть своя юность, есть расцвѣтъ силъ въ зрѣломъ возрастѣ и есть старческая слабость; къ сожалѣнію, мы знаемъ, что придетъ время, когда этотъ роскошный городъ, въ которомъ теперь кипятъ ключомъ творческія силы, этотъ храмъ наукъ, въ которомъ разрабатываются завоеванія могучаго, побѣдоноснаго духа, эта нива свободы, на которой человѣкъ поддерживаетъ права человѣчества, — мы знаемъ, что придетъ время, когда все это исчезнетъ, когда рѣка, прорѣзающая теперь цвѣтущій городъ и, въ свою очередь, покрытая жизнью, будетъ катить свои лѣнивыя волны среди запустѣнія, въ тѣни развѣсистыхъ ивъ, и что путникъ, знакомый съ исторіей развитія и гибели народовъ, лишь кое-гдѣ найдетъ развалины дворцовъ, похожія на кости мертвецовъ, лишь кое-гдѣ встрѣтитъ капители разрушенныхъ колоннъ, послѣдніе осколки погибшихъ чудесъ. Образованіе найдетъ себѣ другую родину, народы, держащіе теперь въ своихъ рукахъ великій свѣточъ искусства и науки, держащіе въ своихъ рукахъ искрящійся бокалъ наслажденій, погрузятся въ непробудный сонъ, сквозь который до нихъ лишь смутно будетъ доноситься далекій гулъ міровой жизни, далекіе всплески волнъ океана человѣчества, и эти народы будутъ грезить о минувшихъ дняхъ славы, о постепенной изнѣженности, о тщеславной роскоши и расточительности, о причинахъ ихъ паденія и гибели. Такова исторія Вавилона съ висячими садами Семирамиды, исторія Ѳивъ семистѣнныхъ, исторія Экбатаны, могилы Александра Великаго, Карѳагена, соперника Рима, наконецъ, самого Рима, бывшаго двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ центромъ земной жизни, бывшаго при папѣ Львѣ X свѣточемъ христіанства и жалко прозябающаго теперь на берегахъ мутнаго Тибра, давно поглотившаго побѣдные трофеи далекой славной старины.
Какъ и у всякой единичной личности, у человѣчества есть тоже предѣлъ совершенства; будемъ надѣяться, что этотъ предѣлъ еще далекъ, но онъ существуетъ, его нельзя перейти, и человѣчество, поднявшись до него, обречено на движеніе назадъ, на постепенную гибель. Наши способности и силы ограничены, и даже элементы нашего совершенствованія замкнуты въ извѣстныхъ предѣлахъ: когда горѣніе окончено, пламя должно погаснуть.
Исторія земли, несомнѣнно, находится въ зависимости отъ условій ея обитаемости. Неодушевленная природа всегда опережаетъ природу одушевленную, а потому послѣдняя неизбѣжно находится въ зависимости отъ первой. Для нашей цѣли будетъ не безполезно попытаться выяснить, что такое представляетъ собой законъ жизни, отъ котораго зависитъ существованіе обитателей нашей земли, законъ, руководящій вообще всѣми организованными существами, по крайней мѣрѣ, на поверхности нашей планеты.
Мы съ самаго начала заявляемъ, что законъ жизни есть законъ смерти. Среди животныхъ, населяющихъ землю, не найдется ни одного, которое жило бы не за счетъ другихъ организованныхъ существъ, животныхъ или растеній; начиная отъ простѣйшихъ клѣтокъ, отъ низшихъ видовъ грибковъ, и вплоть до высшаго представителя земного животнаго міра — до человѣка, назначеніе существъ состоитъ въ непрерывномъ поддерживаніи жизни.
Растенія, эти до сихъ поръ таинственныя существа, въ которыхъ Гёте, путемъ внимательныхъ наблюденій, открылъ признаки души, живутъ, чтобы служить пищей животнымъ. Животныя, питающіяся растеніями, въ свою очередь, служатъ пищей другимъ животнымъ и т. д. Живыя существа могутъ поддерживать на землѣ свою жизнь лишь при условіи поглощенія другъ друга. Строгій законъ англійскаго политико-эконома Мальтуса нѣсколько преувеличенъ, но въ припципѣ совершенно справедливъ. Мальтусъ говоритъ:
„Каждый человѣкъ, не имѣющій возможности самостоятельно питаться, какъ и каждый человѣкъ, трудъ котораго не нуженъ обществу, — лишній на землѣ. Для него на пиру жизни нѣтъ прибора, природа властно приказываетъ ему удалиться, и пусть онъ не медлитъ добровольно выполнить этотъ приказъ“.
Законъ смерти властвуетъ надъ всѣмъ существующимъ на землѣ, онъ безусловно обязателенъ и для насъ. Если бы мы могли когда-нибудь къ концу нашей жизни собрать въ одно мѣсто всѣ тѣ организованныя существа, которыя за нашу жизнь послужили намъ пищей, то всякій изъ насъ невольно ужаснулся бы ихъ количеству; и то, что мы говоримъ про себя, въ большей или меньшей степени примѣнимо ко всякому другому живому существу, независимо отъ того, питается ли оно растеніями или животными: законъ жизни есть законъ смерти.
Таково состояніе земли, которое никто не можетъ отрицать, состояніе, къ которому мы настолько привыкли, что относимся къ нему совершенно безсознательно.
Впрочемъ, для человѣка этотъ законъ смерти нашелъ еще одно весьма печальное распространеніе, которое, будемъ надѣяться, не принесетъ тѣхъ горькихъ плодовъ, какіе оно можетъ принести. Люди, руководящіе борьбой за существованіе, неизбѣжной при существующихъ на землѣ жизненныхъ условіяхъ, довели значеніе этого закона до крайности, обративъ его противъ себя; какъ въ далекія времена варварства, въ самомъ началѣ возникновенія общественныхъ формъ, такъ и теперь огромную роль въ жизни народовъ играетъ война, несправедливое и противное здравому смыслу уничтоженіе людьми другъ друга. Этому, вѣроятно, съ трудомъ повѣрятъ другіе, мирные обитатели другихъ планетъ! Человѣкъ на землѣ настолько глубоко погрязъ въ своихъ заблужденіяхъ, что онъ создалъ себѣ изъ войны кумира и поклоняется ему! Да, обитатели земли глядятъ на этого жаднаго Молоха съ обожаніемъ и, по взаимному соглашенію, они отдаютъ пальму первенства и вѣнецъ славы наиболѣе жестокимъ людямъ, которые проявили самую большую ловкость въ массовыхъ убійствахъ! Таковъ нашъ міръ! Слава принадлежитъ тому, кто покрылъ залитыя кровью поля большими грудами труповъ; слава тому, кому удалось собрать вокругъ своего кроваваго знамени наибольшее число людей, обезумѣвшихъ отъ злобы, который ведетъ свои дикія орды убійцъ черезъ поля, покрытыя трупами уничтоженныхъ имъ народовъ!
Такое положеніе вещей, держащее насъ въ полномъ подчиненіи и опирающееся на глубоко пустившую корни убѣжденность въ его необходимости, — такое дикое положеніе вещей самымъ тѣснымъ образомъ связано съ нашей природой, со всѣми вытекающими изъ послѣдней матеріальными потребностями. Первыя дикія племена, съ которыхъ у насъ на землѣ начинается исторія человѣчества, были близки къ состоянію животныхъ, отъ которыхъ они отличались лишь нѣкоторыми понятіями о правѣ и свободой выбора, т.‑е. завоеваніемъ элементовъ, необходимыхъ для ихъ существованія. Прежде чѣмъ эти племена научились говорить, прежде чѣмъ они ознакомились съ искусствами, даже прежде, чѣмъ они вообще начали сознательно относиться ко всему окружающему, они были вынуждены вести войну съ того самаго мгновенія, когда вообще выяснилась необходимость удержать за собою права собственности; эта война, обращенная частью противъ звѣрей, а частью противъ людей же, въ однихъ случаяхъ имѣла характеръ нападенія, въ другихъ — служила средствомъ защиты, но она всегда преслѣдовала одну цѣль — дать воюющимъ сторонамъ возможность вести обезпеченную жизнь, она создала первыя права и первыя насилія. Племена разрастались, переселялись въ другія мѣста, гонимыя неудобствами природы или притягиваемыя свѣтлыми перспективами счастливой жизни; одно племя слѣдовало за другимъ, они создали отечества и націи, но каждое племя непремѣнно продолжало воспитывать кровожадное чувство войны, которое съ теченіемъ времени выросло до невѣроятныхъ размѣровъ, пріобрѣло невѣроятное могущество. Съ незапамятныхъ временъ народы, достигшіе опредѣленной зрѣлости, изъ честолюбія или гордости постоянно готовились къ войнѣ; мы умѣемъ удовлетворять наши наиболѣе существенныя потребности, но до сихъ поръ мы сохранили наиболѣе характерныя черты нашего прежняго варварства, до сихъ поръ мы не отказались отъ ужасовъ войны, которые, напротивъ, еще болѣе усилились, благодаря усовершенствованнымъ способамъ истребленія, благодаря помощи, которую въ этомъ отношеніи намъ оказываетъ наука. Такимъ образомъ недостатки человѣчества тѣсно связаны съ природой земли; если бы существующія на землѣ жизненныя условія были совершеннѣе, то вмѣстѣ съ ними была бы совершеннѣе и природа человѣка. Мы рѣшительно приписываемъ господствующему надъ нашимъ міромъ закону смерти главную вину въ только что упомянутой соціальной язвѣ: если бы не было этого страшнаго закона, то человѣчество съ перваго дня своего существованія жило бы подъ благотворной сѣнью непрерывнаго мира и счастья.
Большинство испытываемыхъ нами золъ зависитъ отъ несовершенства нашего міра. Изслѣдуя сущность явленій, мы находимъ, что какъ наши личные, такъ и соціальные недостатки сами по себѣ не обладаютъ самодовлѣющими причинами возникновенія и вызываются исключительно особенностями нашего земного міра. Если бы мы не были вынуждены заботиться о своемъ питаніи, о поддержаніи своей преходящей жизни; если бы наша планета не создала для своихъ обитателей такихъ суровыхъ условій жизни, если бы ея обитатели не были вынуждены приносить такія тяжелыя жертвы, то, конечно, никому не пришла бы въ голову даже мысль о возможности украсть вещь, которую свободно можно получить безъ кражи, — кража потеряла бы всякій смыслъ, а вмѣстѣ съ ней исчезли бы убійство, ложь и вообще всѣ пороки, въ основаніи которыхъ лежитъ стремленіе присвоить себѣ что-либо, лежитъ чувство любостяжанія. Земля была бы свободна отъ такихъ пороковъ.
Такъ какъ въ природѣ все находится во взаимныхъ отношеніяхъ, во взаимной связи, то наше существо, связанное съ матеріальнымъ міромъ, не могло остаться чисто-духовнымъ; въ то время, когда наше тѣло находится подъ вліяніемъ грубыхъ матеріальныхъ наклонностей, всѣ побужденія нашей души необходимо должны были испытать на себѣ вліяніе этихъ наклонностей. Такъ какъ, такимъ образомъ, наиболѣе благородныя стремленія нашего духа съ самаго момента нашего рожденія находятся подъ гнетомъ своей матеріальной оболочки и лишены возможности подняться на доступную имъ высоту, то все наше существо оказывается какъ бы скованнымъ, и мы невольно вынуждены обращать свой взоръ назадъ, къ тому времени, когда человѣчество по своей природѣ вполнѣ точно отвѣчало строенію земного шара, чтобы въ этомъ первобытномъ состояніи найти намеки на наши потребности, желанія и первыя побужденія. Всѣ недостатки, вплоть до тѣхъ, которые рождены самой цивилизаціей, можно свести къ какому-либо первоисточнику, зависящему отъ жизненныхъ условій нашего земного шара и отъ нашего положенія въ природѣ. Если бы мы могли окинуть взоромъ всѣ чувства человѣческой души, отъ могучаго огня естественной любви и до льда болѣзненнаго скряжничества, то зародыши этихъ чувствъ мы безъ особаго труда могли бы найти въ потребностяхъ, обусловленныхъ нашей земной организаціей.
Однако обратимся снова къ основному закону нашего существованія, къ основному закону жизни всего существующаго на землѣ, къ закону, который требуетъ, чтобы мы питались останками другихъ существъ, который допускаетъ наше существованіе лишь подъ тѣмъ условіемъ, чтобы мы для своихъ надобностей убивали животныхъ, срѣзали или выкапывали растенія. Неужели можно утверждать, что этотъ законъ необходимъ, что такой порядокъ вещей совершененъ, что жизнь вообще немыслима безъ жертвъ? Неужели нельзя допустить, что существуютъ міры, въ которыхъ человѣчество лишено необходимости убивать и проглатывать, съ цѣлью поддерживать свою жизнь? Неужели всюду жизнь можетъ поддерживаться только смертью? Такой взглядъ кажется намъ глубоко ошибочнымъ.
Развѣ такъ трудно себѣ представить организацію, которая сама въ себѣ содержитъ всѣ элементы, необходимые для продолжительной жизненной дѣятельности? Развѣ, помимо этого, нельзя себѣ представить питательныя атмосферы, т.‑е. атмосферы, содержащія въ себѣ необходимыя для питанія вещества въ настолько легко усвоиваемомъ видѣ, что они прямо соединяются съ организмами, строеніе которыхъ приспособлено для такого рода питанія?
Представимъ себѣ состояніе человѣчества въ такомъ мірѣ, гдѣ человѣкъ свободенъ отъ неразрывно связанныхъ съ земной нашей организаціей грубыхъ потребностей, которыя такъ сильно мѣшаютъ развитію нашего духа; перенесемся на тѣ счастливые міры, гдѣ человѣкъ можетъ вести лучшую, болѣе благородную жизнь, гдѣ духъ безпрепятственно, среди полной свободы, можетъ развить всѣ свои могучія силы, и затѣмъ сравнимъ такой міръ съ нашей убогой землей, гдѣ борьба за существованіе, борьба жизни со смертью поглощаетъ почти всѣ силы живыхъ существъ: только тогда мы поймемъ, насколько такіе міры должны быть совершеннѣе нашей земли, насколько выше должно стоять развитіе обитателей такихъ благословенныхъ міровъ надъ развитіемъ обитателей земли.
Благодаря организаціи нашихъ дыхательныхъ органовъ, наша кровь возобновляется непрерывно и безъ участія нашего сознанія; намъ нѣтъ надобности обѣдать кислородомъ, чтобы поддерживать необходимый химическій составъ нашей крови, обращающейся въ мельчайшихъ сосудахъ нашего организма и заставляющей биться наше сердце; такимъ образомъ мы видимъ, что атмосфера, независимо отъ нашихъ усилій, даетъ нашему тѣлу важную часть элементовъ, необходимыхъ для его существованія, даетъ намъ значительную часть нашего питанія. Развѣ нельзя допустить, что на низшихъ мірахъ дыханіе совершается иначе, чѣмъ у насъ, что оно представляетъ собою особый видъ необходимаго періодическаго питанія? И, съ другой стороны, развѣ нельзя допустить, что въ болѣе высокихъ мірахъ то же дыханіе, видоизмѣненное и усовершенствованное, снабжаетъ организмъ всѣми питательными элементами, необходимыми ему для жизни?
„Законъ смерти, — говоритъ Эпиктетъ, — есть законъ матеріальной, подчиненной природы; иной законъ дѣйствуетъ въ высшемъ, эѳирномъ мірѣ“. Еще раньше Эпиктета тотъ же взглядъ высказалъ авторъ „Иліады“. Описывая заботливую любовь Венеры къ ея сыну Энею, Гомеръ высказываетъ слѣдующія мысли: „Эѳирный ароматъ наполняетъ все существо счастливыхъ боговъ; они не питаются плодами земли и не пьютъ вино, чтобы утолить свою жажду“. Подобныя мысли часто высказывались и позднѣе, примѣнительно къ существамъ, которымъ различныя сказанія и вѣрованія отводили мѣсто среди райской природы; эти мысли выражаютъ не только сказочную фантазію, но онѣ совершенно точно опредѣляютъ жизненныя условія высшихъ міровъ, — условія, гармонично согласующіяся съ высшимъ опредѣленіемъ разумныхъ существъ; мы смутно догадываемся объ этихъ условіяхъ, но среди окружающаго насъ полумрака они кажутся намъ идеальной формой совершенства, къ которой мы не рѣшаемся даже стремиться.
Да, матеріальное строеніе нашего міра оказало сильное вліяніе на физическое строеніе его обитателей; подъ вліяиіемъ этого строенія развились наши инстинктивныя стремленія, отмѣченныя печатью грубой чувственности, и даже чувства заключенной въ эту оболочку нашей души оказались затронутыми этими вліяніями. Признаки подчиненнаго положенія нашего міра мы видимъ не только въ строеніи нашихъ питательныхъ органовъ, не только въ нашихъ органахъ дыханія, — но всѣ органы нашего тѣла находятся въ тѣсномъ взаимоотношеніи другъ съ другомъ, и нѣтъ ни одного жизненнаго проявленія, въ которомъ они не давали бы неоспоримое доказательство того, что мы находимся на одной изъ низшихъ ступеней развитіи. Нашъ организмъ, матеріальный съ одной стороны, съ другой стороны не могъ оказаться чисто духовнымъ; гармонія не чужда даже низшимъ организмамъ; мы родились на землѣ, приспособлены къ ней, и наша организація во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ соотвѣтствуетъ мѣстному характеру нашего міра.
На тѣхъ мірахъ, гдѣ благодѣтельная природа заботливо воздвигла человѣческому духу настоящій тронъ, гдѣ человѣкъ не только воображаетъ себя царемъ міра, какъ у насъ на землѣ, но гдѣ онъ дѣйствительно властвуетъ надъ всею областью, принадлежащею духу, — на такихъ мірахъ время жизни человѣчества измѣряется эрой мира и счастія. Тамъ нѣтъ тѣхъ обманчивыхъ оболочекъ, которыми у насъ прикрываетъ себя порокъ, — тамъ нѣтъ мѣста пороку, нѣтъ мѣста обману. Элементы соблазна и невѣрности тамъ не встрѣчаются, потому что сорная трава тоже вырастаетъ изъ сѣмянъ. На тѣхъ мірахъ человѣчество достигло періода истины, потому что тамъ всѣ стремленія человѣческаго духа направлены исключительно къ добру.
Дѣйствительно, каждый міръ, гдѣ человѣчество вступаетъ въ область своей зрѣлости, долженъ имѣть строго выраженный характеръ свободы, которая ведетъ неизмѣнно къ добру. Для зрѣлаго человѣчества свобода, развитая во всей своей широкой полнотѣ, должна быть могучей силой, направленной къ непрерывному совершенствованію, и одна эта свободная сила служитъ порукой за совершенство такого міра. Тамъ всѣ побужденія, всѣ желанія, всѣ стремленія человѣка непосредственно имѣютъ въ виду тотъ идеалъ, который для насъ представляется лишь далекой конечной цѣлью развитія человѣческой природы.
Какъ мало отвѣчаетъ наша земля этимъ условіямъ! Каждый желаетъ, каждый требуетъ свободы, каждый стремится къ свободѣ и рѣшительно никто ея не достоинъ. У насъ свобода сейчасъ же превращается въ разнузданность, она ведетъ къ удовлетворенію пошлыхъ страстей, къ уничтоженію безопасности, къ разрушенію общаго порядка. Бросимъ бѣглый взглядъ на всѣ цивилизованные народы: каждый изъ нихъ теоретически настроенъ либерально, но ни одинъ изъ нихъ не либераленъ на практикѣ. Можно себѣ представить, въ какой хаосъ броситъ народы разнузданная свобода, если подъ ея крыломъ люди отдадутся удовлетворенію грубыхъ инстинктовъ, не обращая вниманія на законы, которые должно было создать себѣ общество, не обращая вниманія на совѣсть, которая въ большей или меньшей степени способна удержать насъ на краю пропасти! За немногими исключеніями люди на землѣ чувствуютъ склонность къ той философіи, по которой каждый долженъ заботиться только о себѣ самомъ, которая имѣетъ въ виду не общность интересовъ, а лишь интересы отдѣльной человѣческой личности, и которую можно было бы назвать философіей чувственности. Ни одна изъ философскихъ школъ не насчитываетъ такого миожества послѣдователей, какъ именно эта школа, которая отражаетъ въ себѣ дѣйствительныя стремленія человѣка, хотя большинство людей отъ послѣднихъ горячо отрекаются. Выражаясь кратко, эта философія приняла за исходную точку слѣдующій тезисъ: „Ощущенія дѣлятся на пріятныя и непріятныя; къ первымъ слѣдуетъ стремиться, а вторыхъ — избѣгать“. Эта философія напоминаетъ человѣку о томъ, что первымъ его стремленіемъ является стремленіе къ удовольствію, что онъ болѣе всего склоненъ къ веселью, къ радостямъ знанія, или къ удовлетворенности добродѣтелями; она учитъ, что правильное пониманіе жизни заключается въ распредѣленіи на опредѣленное время возможно большей суммы наслажденій, т.‑е. въ поискахъ счастья, и что истинная мудрость заключается въ томъ, чтобы человѣкъ позналъ путь къ этой цѣли и пошелъ по нему, хотя бы это стоило ему временныхъ лишеній и разумныхъ жертвъ. Согласно этой системѣ, цѣль жизни состоитъ въ личномъ счастьи и личный интересъ является единственной пружиной, руководящей всѣми дѣйствіями человѣка.
Развѣ въ этихъ строкахъ не отражаются мысли большинства людей? И развѣ не стали бы точно такъ же мыслить всѣ, если бы вдругъ разорвались цѣпи, которыми мы были прикрѣплены къ старой морали, если бы мы вдругъ получили возможность въ полной мѣрѣ пользоваться желанной свободой. Мы позволимъ себѣ спросить тѣхъ людей, которые на словахъ возвѣщаютъ высокія ученія возвышенной философіи, не скрываются ли въ глубинѣ ихъ мыслей тѣ же взгляды и тѣ же импульсы, непрерывно толкающіе ихъ къ наслажденіямъ и радостямъ? Если бы люди слушались или, выражаясь вѣрнѣе, могли слушаться только своихъ внутреннихъ побужденій, то богомъ земли, несомнѣнно, былъ бы Эпикуръ.
Однако философія чувственности, или мораль личнаго интереса, представляетъ собою одну изъ самыхъ ложныхъ философскихъ системъ; она смѣшиваетъ свободу съ желаніями и тѣмъ самымъ уничтожаетъ свободу; она не дѣлаетъ существеннаго различія между добромъ и зломъ; она не признаетъ ни обязательствъ ни обязанностей, она не знаетъ ни права, ни заслуги, ни вины; наконецъ она не признаетъ высокаго ученіи красоты и добродѣтели.
Достаточно бросить общій взглядъ на человѣчество, чтобы понять, что именно по этому пути ложно понятой свободы оно бросится, если предоставить ему дѣйствительно полную свободу; до такой степени человѣкъ сумѣлъ исказить высокое понятіе о свободѣ, толкуя его по своему усмотрѣнію. По этому пути стремится итти большинство людей, хотя это стремленіе они считаютъ нужнымъ скрывать; однако, по ихъ мнѣнію, было бы неблагоразумно уклоняться отъ этого пути, такъ какъ съ ихъ точки зрѣнія разумнѣе брать земную жизнь такою, какова она есть, и къ ней приспособливать свои потребности, чѣмъ тратить жизнь на разныя попытки внести въ этотъ міръ какія-то усовершенствованія. И про этотъ міръ говорятъ, что онъ — единственное созданіе Бога! И это то самое человѣчество, о которомъ думали, что оно совершенно въ себѣ самомъ и черезъ себя самого, что ему предстоитъ господствовать надъ всей вселенной!
Такимъ образомъ, съ какой бы точки зрѣнія мы ни разсматривали человѣчество, мы всюду находимъ неопровержимыя доказательства низкаго положенія нашего міра, всюду находимъ свидѣтельства о томъ, что совершенство царитъ за предѣлами нашего міра; всѣ ученія философія и морали соединяются для того, чтобы доказать намъ это. Неужели послѣ всего сказаннаго можно еще поддерживать мысль, что человѣчество на землѣ непрерывно совершенствуется и что настанетъ время, когда человѣкъ достигнетъ высшей точки своего развитія, послѣ чего для него настанутъ непрерывные дни счастья и славы? Но даже, если предположить, что со временемъ обитатели земли достигнутъ той крайней степени совершенства, которая для нихъ вообще доступна, если допустить, что при помощи науки и промышленности человѣку удастся вполнѣ подчинить себѣ матерію, что всю физическую работу, которую ему теперь приходится выполнять своими руками, будутъ дѣлать машины, если допустить, что тогда, насколько это вообще возможно для земного человѣка, на землѣ настанетъ царство духа; если, такимъ образомъ, въ далекомъ будущемъ настанетъ на землѣ сравнительное совершенство, которое будетъ отличаться отъ нашего времени такъ же сильно, какъ наше время отличается отъ каменнаго вѣка, — даже въ этомъ случаѣ мы не могли бы измѣнить основныя условія нашего существованія, условія, неразрывно связанныя со всѣмъ строеніемъ земли, а потому и тогда мы не могли уничтожить лежащую на землѣ неизгладимую печать ея низменности.
Быть-можетъ, найдутся оптимисты, которые будутъ утверждать, что созданіе земли не закончено созданіемъ одареннаго разумомъ человѣчества, что творческая сила, создавшая человѣка, каждое мгновеніе можетъ создать новый видъ высшихъ существъ, новый порядокъ одухотворенныхъ организмовъ, которые окажется настолько же выше человѣка, насколько послѣдній стоитъ выше обезьянъ; эти новыя существа могутъ отнять у насъ господство надъ землей, что, конечно, представляется для насъ весьма мало желательнымъ. — Эти новыя существа, быть-можетъ, будутъ свободны отъ тѣхъ особенностей, которыя насъ неразрывно связываютъ съ матеріей; возможно, что они будутъ обладать болѣе эѳирной организаціей, похожей на организацію обитателей высшихъ міровъ, о которыхъ мы говорили выше; въ такомъ случаѣ вполнѣ естественно, что эти существа съ перваго момента своего появленія на землѣ подчинятъ себѣ всѣ организмы, зависящіе отъ видоизмѣненій матеріальныхъ элементовъ. Сущность и природа этихъ новыхъ обитателей земли были бы для насъ такъ же непонятны, какъ свѣтъ непонятенъ для слѣпорожденнаго, какъ звукъ недоступенъ глухому отъ рожденія. Хотя многіе видные ученые раздѣляютъ этотъ взглядъ, но намъ онъ кажется лишеннымъ всякаго основанія: съ одной стороны, все говоритъ за то, что человѣку дѣйствительно суждено господствовать надъ всѣмъ населеніемъ поверхности земли, такъ что въ человѣкѣ можно видѣть какъ бы вѣнецъ всего созданнаго на землѣ, а съ другой стороны, если бы даже возникло новое, высшее земное существо, то оно непремѣнно должно было бы по своей организаціи тѣсно примыкать къ человѣку, ибо мы знаемъ, что природа не дѣлаетъ скачковъ отъ одного вида къ другому, что въ естественной лѣстницѣ твореній нѣтъ пробѣловъ. Какъ бы то ни было, эта высшая порода существъ все-таки должна была бы приспособливаться къ жизненнымъ условіямъ земного шара, она, какъ и всѣ другія породы, въ общемъ принадлежала бы къ животному царству земли; ея, хотя бы и высшая, организація непремѣнно находилась бы въ связи съ основнымъ организмомъ животной жизни; мы можемъ представить себѣ цѣлый рядъ человѣческихъ видовъ, одинъ совершеннѣе другого, и все-таки послѣдній, наиболѣе совершенный видъ останется обитателемъ земли, и ничто не заставитъ землю перестать быть землей.
Такпмъ образомъ очевидно, что это романтическое предположеніе возможности появленія новаго человѣческаго вида, который будто бы сразу можетъ доказать совершенство земли, ровно ни на чемъ не основано, а потому вернемся къ прежнему нашему изслѣдованію. Прежде всего приходится согласиться съ тѣмъ, что на землѣ мы никогда не придемъ къ тому идеальному времени всеобщаго мира и блаженнаго покоя, о которомъ мы привыкли грезить; скажемъ даже больше: если бы условія сложились такимъ образомъ, что такое состояніе жизни оказалось бы возможнымъ, мы должны были бы отказаться отъ него, такъ какъ оно не принесло бы намъ ровно никакой пользы. На землѣ неизмѣнно долженъ царить законъ упорнаго труда. Безъ послѣдняго стремленіе къ развитію замѣнится бездѣятельнымъ покоемъ, который неизбѣжно обезсилитъ насъ и приведетъ насъ къ гибели. Только высшія души, живущія въ области знанія, могутъ безъ вреда для своего существованія обходиться безъ физическаго труда, простые же смертные на многихъ примѣрахъ видятъ, что трудъ представляетъ собою необходимое условіе развитія, и что безъ упражненія нашихъ силъ, послѣднія ослабѣваютъ, а наши организмы обрекаются на медленное разрушеніе.
Основная мысль, неизбѣжно вытекающая изъ всѣхъ нашихъ изслѣдованій моральнаго порядка человѣчествъ во вселенной въ общемъ должна показать намъ постепенное совершенствованіе духа, а въ то же время и совершенствованіе организаціи существъ, стоящихъ надъ нами. Какъ у насъ на землѣ всѣ организованныя тѣла, начиная отъ растеній, ютящихся въ глубинѣ скалистой пещеры, и кончая ребенкомъ, инстинктивно тянутся къ солнечному свѣту, что доказываетъ свойственное имъ естественное стремленіе къ свѣту, такъ всѣ существа во вселенной должны проявлять стремленіе къ высшей цѣли. Во всей вселенной человѣчества не остаются на той же ступени развитія; они поднимаются все выше, они создаютъ среди звѣздныхъ міровъ безконечное разнообразіе, но всѣ они занимаютъ вполнѣ опредѣленное мѣсто въ общемъ, единомъ божественномъ планѣ, начертанномъ Всевышнимъ при созданіи вселенной.
Въ дополненіе къ нашимъ изслѣдованіямъ бросимъ еще взглядъ на сущность понятій, которыя обитатели другихъ планетъ могутъ имѣть на три основныя идеи философіи: на красоту, истину и добро. Одновременно съ этими изслѣдованіями мы научимся правильнѣе цѣнить эти идеи, сообразно ихъ собственному значенію.
Если матеріальныя формы живыхъ существъ могутъ разнообразиться, въ зависимости отъ физическихъ условій, свойственныхъ каждому міру, то это измѣненіе должно касаться того внутренняго нравственнаго чувства, которое сообщаетъ всякому человѣческому сознанію характеръ индивидуальной отвѣтственности. Наружная оболочка существъ, физическая часть вселенной, подчинены силамъ матеріи, тѣмъ силамъ, выступленіе которыхъ не имѣетъ ничего общаго съ самодѣятельной абсолютностью, силамъ, не существующимъ самостоятельно, но проявляющимся лишь въ зависимости отъ случайныхъ совпаденій цѣлаго ряда условій, при чемъ эти силы, въ свою очередь, испытываютъ цѣлый рядъ видоизмѣненій, которымъ подвержена сама матерія. Физическое единство міра можетъ существовать и среди непрерывныхъ видоизмѣненій тѣлъ, и, обратно, непрерывное измѣненіе соединеній матеріальныхъ элементовъ не препятствуетъ самому роскошному міру оставаться единымъ, непрерывно развивающимся, цѣлымъ. Но для того, чтобы среди вселенной существовало моральное единство, всѣ духи должны быть связаны съ высшимъ Духомъ неразрывными узами.
Мы приходимъ къ познанію, что всѣ эти связи образуются основными принципами эстетики, метафизики и морали, и что всѣ человѣческія души вселенной должны имѣть понятія объ этихъ принципахъ, — понятія болѣе или менѣе ясныя и опредѣленныя, въ зависимости отъ степени развитія душъ или обитаемыхъ ими міровъ, но во всякомъ случаѣ понятія вполнѣ достаточныя для того, чтобы подняться до истины. Поэтому мы сдѣлаемъ попытку изслѣдовать свойственныя намъ самимъ представленія о красотѣ, истинѣ и добрѣ, и постараемся отличить физическую красоту отъ красоты духовной, чтобы познать послѣднюю во всемъ ея значеніи.
Прежде всего, мы отмѣтимъ слѣдующее: хотя идея о красотѣ изъ всѣхъ названныхъ трехъ идей наиболѣе отмѣчена характеромъ относительности, такъ какъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ она связывается съ внѣшностью существъ, которая чужда абсолютности и неизмѣняемости, но тѣмъ но менѣе мы и въ ней можемъ найти принципы, имѣющіе самостоятельное значеніе, являющіеся основой духовныхъ понятій и обладающіе признаками абсолютнаго, обще-дѣйствительнаго, всемірнаго. Прежде всего мы постараемся выяснить, насколько относительна идея о красотѣ тамъ, гдѣ находится въ связи съ физической внѣшностью тѣлъ.
Будемъ, какъ и прежде, считать природу земли примѣромъ и исходной точкой нашихъ разсужденій. Мимолетнаго знакомства съ жизнью и бытомъ народовъ достаточно для того, чтобы увидѣть, какъ различно понимаетъ красоту каждый изъ населяющихъ землю народовъ, и чтобы понять, что всѣ эти сужденія относительны, зависятъ отъ взглядовъ, свойственныхъ данному народу, но никогда не носятъ характера абсолютнаго обобщающаго. Возьмемъ греческое изваяніе Цирцеи, поставимъ съ ней рядомъ Капитолійскую Венеру, затѣмъ взглянемъ на красавицу-китаянку, съ косыми глазами и до смѣшного изуродованными ногами; дополнимъ эту группу готтентоткой, которая въ насъ вызываетъ чувство отвращенія, и мы увидимъ, какая громадная разница лежитъ между взглядами на красоту со стороны бѣлой, желтой и черной расъ; здѣсь мы видимъ яркій примѣръ того, насколько относительны могутъ быть понятія о красотѣ, по крайней мѣрѣ, или, вѣрнѣе, даже на нашей маленькой землѣ. И такую относительность мы встрѣчаемъ всюду, гдѣ возникаетъ вопросъ о вкусѣ. Вожди племенъ американскихъ индѣйцевъ для красоты татуируютъ себѣ кожу, украшаютъ себя перьями и раковинами, продѣваютъ кольца сквозь ноздри, обрѣзаютъ уши, и т. д. Туземцы Таити сплющиваютъ себѣ носы и красятъ волосы въ красный цвѣтъ. Живущіе въ бразильскихъ лѣсахъ Ботокуды требуютъ отъ красивой дѣвушки, чтобы она выломала себѣ передніе верхніе зубы, что на нашъ взглядъ дѣлаетъ безобразной. Не меньше особенностей можно встрѣтить и среди негровъ, живущихъ на верховьяхъ Нила: тамъ женщина, желающая быть красивой должна обладать такой полнотой тѣла, чтобы она могла передвигаться лишь ползкомъ, при помощи рукъ и ногъ. Многія индійскія племена вытягиваютъ свои губы придаютъ имъ форму птичьяго клюва, а сквозь нижнюю губу продѣваютъ деревянныя палочки. Обитатели острова Цейлона чернятъ себѣ зубы и жуютъ для этого особое растеніе тембуль; бѣлые зубы внушаютъ имъ отвращеніе. То же самое относится къ жителямъ острова Явы, которые не желаютъ, чтобы у нихъ „зубы были бѣлы, какъ у собакъи и т. д., и т. д. Не хватитъ никакого мѣста для перечисленія всѣхъ капризовъ вкуса, которые въ разное время и у разныхъ народовъ опредѣляли модную красоту.
Мы сейчасъ примѣнили выраженіе, которое опредѣляетъ измѣнчивость взглядовъ на красоту. Дѣйствительно, трудно себѣ представить что-либо менѣе постоянное чѣмъ мода, что-либо, подверженное столькимъ случайностямъ, столькимъ измѣненіямъ. И если намъ замѣтятъ, что въ приведенныхъ примѣрахъ слѣдуетъ видѣть признаки возникающаго, еще не сформировавшагося вкуса, съ колебаніями котораго нельзя считаться, такъ какъ онъ проявляется у народовъ, находящихся еще на сравнительно низкой ступени развитія, то мы обратимся къ нашимъ собственнымъ взглядамъ на красоту, къ взглядамъ, которые опредѣляются каждый годъ особой модой, и мы снова спросимъ, можно ли себѣ представить что-либо на свѣтѣ, что было бы непостояннѣе, измѣнчивѣе моды? Можно повторить слова Паскаля: „то, что считается истиной по одну сторону Пиреней, считается заблужденіемъ по другую ихъ сторону. Что десять лѣтъ тому назадъ увлекало и воодушевляло цѣлые народы, то теперь считается смѣшнымъ, но со временемъ то же самое вернется и снова станетъ на прежней высотѣ. То, чѣмъ восхищаются нѣмцы, французы часто находятъ отвратительнымъ, и наоборотъ. Формы, цвѣтъ, характеръ, все мѣняется вмѣстѣ съ географическими широтами“.
Разумѣется, что примѣры прекраснаго не слѣдуетъ брать отъ низшихъ или древнихъ человѣческихъ расъ, но еще менѣе можно согласиться съ Руссо, который рекомендуетъ искать основную идею прекраснаго въ дикомъ состояніи народовъ; напротивъ того, мы должны признать, что народы начинаютъ дѣйствительно понимать прекрасное лишь по мѣрѣ того, какъ они идутъ впередъ по пути культуры, по пути духовнаго развитія, и что прекрасное, признаваемое таковымъ нами, народомъ сравнительно культурнымъ, болѣе заслуживаетъ этого названія, чѣмъ то, что называютъ прекраснымъ дикія африканскія племена. Но именно эта зависимость пониманія красоты отъ степени духовнаго развитія показываетъ относительность самаго понятія о красотѣ, такъ какъ такое понятіе, принятое въ данную минуту какъ бы по общему соглашенію, постоянно можетъ измѣняться, совершенствоваться, и въ дѣйствительности совершенствуется по мѣрѣ того, какъ измѣняются наши идеалы; мы тѣмъ болѣе должны признать относительность понятія о красотѣ, что мы никоимъ образомъ не можемъ считать современныя наши понятія окончательно установившимися, такъ какъ это значило бы остановиться, прекратить естественный ходъ общаго развитія, отказаться отъ мысли о дальнѣйшемъ совершенствованіи, такъ какъ вмѣстѣ съ послѣднимъ, несомнѣнно, должно измѣняться и наше понятіе о красотѣ.
Сейчасъ мы увидимъ, что всѣ наши сужденія о физической красотѣ могутъ приближаться къ истинѣ лишь постольку, поскольку мы сами приближаемся къ понятію о духовной красотѣ; что физическая красота обладаетъ лишь тѣми отличительными абсолютными признаками, которые она взяла у красоты духовной. Но прежде чѣмъ перейти къ этому вопросу, мы разсмотримъ одинъ примѣръ, находящійся въ непосредственной связи съ нашей темой, и на немъ постараемся показать, насколько относительна эта физическая красота по самому своему существу.
Къ интересующей насъ темѣ изъ всѣхъ видовъ искусства наиболѣе близкое отношеніе имѣетъ ваяніе, занимающееся изображеніемъ живыхъ существъ, главнымъ образомъ, человѣка. Поэтому займемся разсмотрѣніемъ этого искусства, или, вѣрнѣе, его произведеній. Возьмемъ Аполлона Бельведерскаго, и Венеру Медицейскую: два произведенія, которыя совершенно справедливо считаютъ образцами прекраснаго въ области искусства. Въ первомъ мы видимъ безсмертную божественную юность; за чистымъ, высокимъ лбомъ чувствуется присутствіе возвышенныхъ мыслей; его поза полна величія; все его тѣло какъ бы проникнуто спокойнымъ небеснымъ духомъ. Этотъ богъ полонъ спокойнаго сознанія своего могущества, его смертельная стрѣла только что пронзила дракона Паѳона; его взоръ еще отражаетъ счастье, вызванное этой побѣдой, но въ то же время этотъ взоръ уже съ величавой задумчивостью устремленъ въ безпредѣльность. Перейдемъ теперь къ Венерѣ, которая производитъ неизгладимое впечатлѣніе даже послѣ дивнаго Аполлона. Какая грація въ чертахъ лица! Какая гармонія, какая плавность мягко изогнутыхъ линій! Вся фигура облита отраженіемъ божественности: кажется, что это тѣло розовѣетъ, какъ во времена Пигмаліона, что на губахъ появляется улыбка, что по всѣмъ этимъ роскошнымъ формамъ пробѣгаетъ легкій трепетъ жизни.
Изъ всѣхъ произведеній искусства описанныя статуи наиболѣе богаты упомянутыми выше признаками абсолютной красоты. Безпристрастное изслѣдованіе, однако, лучше выяснитъ намъ этотъ видъ красоты и покажетъ, что и она, какъ всякая другая физическая красота, лишь относительна.
Въ этихъ случаяхъ мы видимъ образецъ земной красоты. Съ этимъ нельзя не согласиться. Но все абсолютное, какъ таковое, неизмѣнно и всеобще; посмотримъ, могутъ ли жить этотъ Аполлонъ и эта Венера въ другихъ мірахъ. Мы давно знаемъ, что наша жизнь самымъ тѣснымъ образомъ связана съ обитаемой нами землей, и что мы не могли бы переселиться на другіе міры безъ того, чтобы во всемъ нашемъ организмѣ не произошли коренныя измѣненія. Если этимъ двумъ прекраснымъ существамъ было бы трудно, послѣ мягкаго климата Аѳинъ и Рима, жить подъ палящимъ солнцемъ центральной Африки или среди снѣговъ Сибири, если переселясь въ Африку или въ Сибирь, они утратили бы свою грацію и красоту, то можно себѣ представить, какія глубокія измѣненія должны были бы произойти въ ихъ внѣшности, если бы они переселились на другіе міры, въ совершенно чуждыя имъ условія жизни! Созданныя для жизни на землѣ, они получили организацію, приспособленную именно къ условіямъ земли, и именно благодаря гармоничному приспособленію къ нимъ, они могли создать такія прекрасныя формы, но что сдѣлалось бы съ ними въ страшной жарѣ Меркурія, гдѣ они должны были бы немедленно задохнуться или въ морозной атмосферѣ Урана, гдѣ кровь застыла бы въ ихъ жилахъ! Механизмъ ихъ дыхательныхъ органовъ не могъ бы работать въ атмосферѣ, въ сто разъ болѣе плотной, или въ сто разъ болѣе разрѣженной, чѣмъ наша земная атмосфера! Можно предположить, что у этихъ прекрасныхъ существъ могли бы соотвѣтственно измѣниться легкія, но вмѣстѣ съ легкими непремѣнно должна измѣниться грудная клѣтка, т.‑е. должна измѣниться форма груди, а вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, и гармонія очертаній всего тѣла. Имъ на другихъ мірахъ не нужны зубы, не нужны пищеварительные органы, необходимые намъ на землѣ, гдѣ приходится питаться растеніями и животными, такъ какъ на другихъ мірахъ питаніе, конечно, совершается инымъ способомъ. Вмѣстѣ съ измѣненіемъ пищеварительныхъ органовъ, произойдетъ и измѣненіе наружнаго вида всего тѣла. Наши глаза устроены такимъ образомъ, что они способны различать ближайшіе къ намъ предметы, къ которымъ мы имѣемъ непосредственное отношеніе; такіе глаза лишніе тамъ, гдѣ взоръ постоянно погруженъ въ далекое эѳирное пространство или тамъ, гдѣ жизнь протекаетъ подъ волнами океана. То же самое можно сказать и про всѣ другіе органы нашего тѣла. Что намъ отвѣтятъ, если мы возбудимъ вопросъ о тѣхъ чувствахъ, при помощи которыхъ мы сообщаемся съ наружнымъ міромъ? Здѣсь мы располагаемъ пятью чувствами, достаточными для всѣхъ потребностей земной жизни, взаимно другъ друга дополняющими и въ своей совокупности создающими единство впечатлѣнія. Другія существа имѣютъ всего четыре внѣшнихъ чувства, но есть существа, располагающія лишь тремя, двумя и даже лишь однимъ чувствомъ осязанія; тѣмъ не менѣе, каждое такое существо по-своему ведетъ полную жизнь, которая, однако, стоитъ значительно ниже нашей жизни, такъ какъ имъ доступна лишь часть тѣхъ впечатлѣній, которыя доступны намъ. Вполнѣ возможно, что существуетъ еще шестое чувство, о которомъ мы не имѣемъ никакого представленія, но которое сообщаетъ обладающимъ имъ существамъ новое преимущество надъ нами, шестое чувство, которое создаетъ для нихъ болѣе тѣсную связь съ природой при помощи свойствъ, намъ неизвѣстныхъ. Такимъ образомъ какъ въ физическомъ, такъ и въ эстетическомъ отношеніи у насъ нѣтъ никакихъ основаній полагать, что дальше насъ совершенство уже итти не можетъ; напротивъ, все говорить о томъ, что совершенство идетъ значительно дальше насъ. Всѣ отвѣты, которые мы можемъ дать на вопросы, касающіеся нашей физической природы, согласно свидѣтельствуютъ о томъ, что красота земли не есть въ то же время красота всѣхъ міровъ. Каждый міръ имѣетъ своего, приспособленнаго къ даннымъ условіямъ жизни Аполлона и свою Венеру, но красоту этихъ существъ мы бы не поняли, какъ обитатели другихъ міровъ не поняли бы красоту нашихъ.
Такимъ образомъ физическая красота относительна по самому своему существу. Но этимъ еще не сказано, что она вообще не существуетъ; между несуществованіемъ и существованіемъ относительнымъ лежитъ большая пропасть; мы хотимъ только сказать, что мы не должны останавливаться на этой красотѣ такъ, какъ мы должны были бы остановиться на красотѣ абсолютной. Отъ относительной красоты до красоты абсолютной есть безчисленное множество ступеней и между ними обѣими существуетъ такая же разница, какая существуетъ между конечнымъ и безконечнымъ.
Абсолютная красота есть красота духовная, красота знанія, красота воли, какъ бы ее ни называли; она находится въ нашемъ сознаніи въ самомъ источникѣ идеи, представленія о красотѣ, какъ идеалъ, къ которому болѣе или менѣе приближаются тѣ конечные виды красоты, которые мы воспринимаемъ при помощи нашихъ чувствъ. Этотъ идеалъ представляетъ собою масштабъ и направляющее начало всѣхъ нашихъ сужденій объ отдѣльныхъ видахъ красоты; и, если мы предполагаемъ существованіе среди этихъ видовъ различныхъ градацій, то это зависитъ отъ того, что мы совершенно безсознательно проводимъ параллель между видимымъ нами образцомъ красоты и нашимъ идеаломъ и составляемъ себѣ окончательное сужденіе въ зависимости отъ результата этого сравненія.
Этотъ неопровержимый принципъ духовной красоты представляетъ собою нѣчто абсолютное и прочно укоренился въ нашемъ сознаніи. Въ силу нашего подчиненнаго положенія въ природѣ, онъ рисуется намъ болѣе или менѣе смутно, бо̀льшая или меньшая степень нашего нравственнаго развитія также вліяетъ на ясность его пониманія, но, во всякомъ случаѣ, онъ руководить нами при нашихъ сужденіяхъ даже если мы стараемся уклониться отъ его вліянія, при чемъ это вліяніе распространяется не только на сужденія о нашихъ собственныхъ идеяхъ, но и объ идеяхъ другихъ людей. Если намъ приходится судить о какомъ-нибудь нравственномъ явленіи и, съ силу внутренняго чувства, мы находимъ это явленіе прекраснымъ, то мы останемся при этомъ мнѣніи даже въ томъ случаѣ, если взгляды другихъ людей будутъ этому противорѣчить.
Для ясности приведемъ нѣсколько примѣровъ изъ нравственной области, какъ мы это сдѣлали съ областью физической.
Вспомнимъ о геройскомъ поступкѣ швейцарскаго гражданина Арнольда фонъ-Винкельридъ. Когда австрійскія войска Леопольда желѣзнымъ кольцомъ надвигались на швейцарцевъ, и оба войска уже стояли другъ противъ друга, Винкельридъ вышелъ впередъ и со словами: „Товарищи, я вамъ проложу дорогу!“ бросился къ врагамъ, захватилъ нѣсколько обращенныхъ на него непріятельскихъ копій и воткнулъ ихъ себѣ въ грудь. Швейцарцы воспользовались образовавшейся въ непріятельскихъ рядахъ брешью и одержали побѣду, а имя Винкельрида, героя, добровольно пожертвовавшаго жизнью за спасеніе своего отечества, неизгладимо занесено въ исторію Швейцаріи. Вспомнимъ о знаменитомъ Викентіи Поль, который отдалъ все свое богатство и даже жизнь бѣднымъ и больнымъ, укажемъ просто на всѣхъ людей вообще, которые, подчиняясь чувству жалости и состраданія, въ различныя времена и у различныхъ народовъ посвящали свою жизнь великимъ дѣламъ милосердія. Напомнимъ о Сократѣ, который опорожнилъ стаканъ съ ядомъ, хотя ему представлялась возможность спасти свою жизнь, который умеръ, не желая отречься отъ истины, желая остаться ей вѣрнымъ, даже послѣ смерти, — той истинѣ, которую не слѣдуетъ отрицать ни въ какомъ случаѣ, къ которой непримѣнимо іезуитское правило, что „цѣль оправдываетъ средства“; это та истина, которая должна намъ всю жизнь сіять путеводной звѣздой.
Такіе поступки мы называемъ прекрасными по самому ихъ существу. Это сужденіе мы выносимъ на основаніи сознаннаго нами принципа идеала, и если бы кто-нибудь намъ сказалъ, что его эти поступки совершенно не трогаютъ, то мы подумали бы, что онъ притворяется, или что онъ страдаетъ извращеніемъ нравственнаго чувства. Наше сужденіе здѣсь вызывается тѣмъ, что эти поступки носятъ отпечатокъ красоты, которая приближается къ нашему представленію о красотѣ абсолютной. Такимъ образомъ мы судимъ относительно всѣхъ видовъ красоты, приближающихся къ абсолютной духовной красотѣ.
Красота физическая, воспринимаемая нашими чувствами, представляетъ собою относительное понятіемъ то время какъ красота духовная, идеальная—абсолютна; послѣдняя есть основаніе, принципъ первой. Тѣ виды красоты, которые мы можемъ воспринимать наружными чувствами, насъ не удовлетворяютъ, потому что они являются лишь намеками на высшую, идеальную красоту. И этотъ идеалъ рисуется передъ нашимъ духовнымъ взоромъ тѣмъ отчетливѣе, тѣмъ совершеннѣе и выше, чѣмъ выше стоитъ развитіе нашихъ духовныхъ силъ; этотъ идеалъ дѣлается для насъ все прекраснѣе, но въ то же время отодвигается отъ насъ все дальше и дальше, по мѣрѣ того, какъ сами мы поднимаемся и стремимся приблизиться къ нему; на немъ лежитъ печать безконечности, потому что границы его — Самъ Богъ, принципъ принциповъ.
Всѣ созданныя человѣческія души, населяющія землю или другіе міры, связаны между собою тѣми же неопровержимыми принципами идеальной, духовной красоты, и эти принципы обладаютъ признаками совершенства, необходимости, всеобщности. Если физическая красота различна на разныхъ мірахъ, то красота духовная неизбѣжно должна быть всюду одинаковой, потому что она представляетъ собою нѣчто абсолютное, нѣчто неизмѣнное. Какъ мы увидимъ дальше, эта духовная красота вмѣстѣ съ принципами абсолютной истины и абсолютнаго добра, составляетъ ту моральную связь, которая соединяетъ всѣ души съ высшимъ духомъ. На всѣхъ обитаемыхъ мірахъ вселенной, какъ и у насъ на землѣ, человѣческія души могутъ повторить слѣдующія слова Платона:
„Вѣчная красота не рождается и не умираетъ, не растетъ и не уменьшается, не прекрасна въ одномъ направленіи и не безобразна въ другомъ; она прекрасна не въ одномъ времени, не въ одномъ мѣстѣ, не въ одномъ отношеніи: она не прекрасна для однихъ и не безобразна для другихъ; у нея нѣтъ видимыхъ формъ, нѣтъ рукъ, лица и вообще чего-либо тѣлеснаго: она ничего не имѣетъ общаго ни съ какимъ-либо опредѣленнымъ представленіемъ ни съ наукой, она не свойственна чему-либо въ физическомъ мірѣ, напримѣръ, живому существу, землѣ или небу, но она вполнѣ самостоятельна, едина и вѣчна, отпечатокъ ея духа носитъ все, что мы называемъ прекраснымъ, но, когда это прекрасное создается или разрушается, то вѣчная, единая красота остается безъ всякаго измѣненія! Чтобы достигнуть тебя, совершенная красота, надо начинать съ прекраснаго на землѣ и, не сводя глазъ съ твоей высшей красоты, неустанно взбираться наверхъ, какъ во ступенямъ лѣстницы, отъ одного познанія къ другому, пока не будетъ достигнуто то познаніе, предметомъ котораго является сама красота, пока это познаніе не будетъ усвоено во всемъ его существѣ… Какое невыразимое блаженство должны были бы испытать смертные, если бы имъ было дано видѣть прекрасное безъ всякихъ примѣсей, безъ человѣческаго тѣла, человѣческихъ красокъ и вообще всего земного, если бы имъ было дано видѣть красоту во всей ея божественной прелести!“
Если въ прекрасномъ есть абсолютные принципы, которые составляютъ какъ бы основаніе и духовную начальную форму красоты, то такіе абсолютные принципы мы неизбѣжно должны встрѣтить и въ идеяхъ истины и добра; такъ какъ здѣсь уже нѣтъ ничего матеріальнаго, здѣсь мы вступаемъ въ область чисто-духовную, область морали. Истина истинна, добро добро, въ абсолютномъ значеніи этого слова, и, если намъ кажется, что въ исторіяхъ народовъ мы у однихъ изъ нихъ встрѣчаемъ истины, неизвѣстныя другимъ народамъ, что какъ будто ослабляетъ принципъ абсолютной истины, то это обстоятельство должно служить для насъ лишь объясненіемъ существованія этихъ истинъ, должно научить насъ отличать ихъ отъ относительныхъ представленій и считать абсолютной истиной только то, что дѣйствительно носитъ несомнѣнный отпечатокъ абсолютности.
Всеобщія истины отличаются тѣмъ, что онѣ существуютъ безусловно, независимо отъ насъ, что онѣ никоимъ образомъ не могутъ измѣняться. Онѣ вѣчны и непреложны. Нашъ разумъ воспринимаетъ ихъ, но не создаетъ, и хотя не всѣ люди могутъ въ одинаковой степени познать ихъ значеніе, потому что не всѣ люди стоятъ на одинаковомъ уровнѣ пониманія и нравственнаго развитія, но общее понятіе объ истинѣ можетъ проникнуть въ сознаніе каждаго человѣка, потому что это понятіе должно быть направляющей силой нашей духовной жизни.
Эти общіе принципы стоять во главѣ всѣхъ наукъ и помимо нихъ вообще немыслимо развитіе какой-либо науки. Краеугольнымъ камнемъ математики, напримѣръ, являются общіе принципы, общія опредѣленія, составляющія начальную основу нашего знанія, и мы не можемъ выйти за предѣлы этихъ основъ, такъ какъ на нихъ зиждутся всѣ законы, совокупность которыхъ составляетъ математическія науки. Математическіе законы и формулы признаны истинными во всѣхъ земныхъ странахъ, какъ, напримѣръ, величина, какъ цѣлое, равна совокупности своихъ составныхъ частей; прямая есть кратчайшее разстояніе между двумя точками; между двумя точками мыслима лишь одна прямая. Двѣ прямыя не могутъ окружать площадь и т. д.
Во главѣ философіи тоже стоять абсолютные принципы, на которыхъ мы основываемъ различныя мысли, — принципы, на основаніи которыхъ мы высказываемъ опредѣленныя сужденія и находимъ искомую истину. Напомнимъ здѣсь нѣкоторые принципы, находящіе примѣненіе при дознаваніи явленій, протекающихъ во вселенной; при каждомъ слѣдствіи предполагается причина, равняющаяся, по крайней мѣрѣ, вызванному ею слѣдствію; каждое движеніе требуетъ примѣненія силы и каждая сила дѣлается замѣтной лишь вслѣдствіе сопротивленія; содержащее всегда больше содержимаго; нѣтъ дѣйствія безъ дѣйствующаго, нѣтъ качества безъ матеріи, и т. д.
Во главѣ нравственности у насъ тоже стоятъ абсолютные, неоспоримые принципы, по которымъ мы цѣнимъ поступки и даже мысли. Эти принципы являются основой личной жизни каждаго и исходной точкой законовъ, управляющихъ внѣшнею общественною жизнью человѣка, они охватываютъ всѣ нравственныя отношенія, не считаясь ни съ временемъ ни съ пространствомъ. Представленіе о правѣ глубоко вкоренилось въ наше сознаніе. Клятва для насъ обязательна, и нарушившій клятву совершаетъ преступленіе; завидующій брату своему совершаетъ преступленіе; посвѣщающій жизнь свою помощи обездоленнымъ, совершаетъ добродѣтель и т. д. Для насъ это общія и абсолютныя истины.
Эти общія истины не слѣдуетъ смѣшивать съ истинами общепринятыми, которыя иногда дѣлаются въ извѣстномъ отношеніи какъ бы общими, но которыя все-таки не носятъ печати абсолютности. Если мы, напримѣръ, скажемъ, что годъ зависитъ отъ движенія земли, то мы выразимъ относительно общую истину, примѣнимую къ большинству планетъ, но не ко всѣмъ, такъ какъ есть солнечныя системы, значительно отличающіяся отъ нашей системы. Въ системѣ, напримѣръ, гдѣ планеты находятся среди группы нѣсколькихъ солнцъ, того, что мы называемъ годомъ, не существуетъ; на такой планетѣ должна существовать совершенно особая, не похожая на нашу, астрономія и физика, между тѣмъ какъ математическіе принципы тамъ должны быть тѣ же самые, какъ и у насъ на землѣ. Истины, общія лишь относительно, могутъ познаваться чувствами, путемъ внѣшнихъ наблюденій, а потому школа, основанная на наблюденіяхъ, не признаетъ сдѣланнаго нами раздѣленія истинъ. Абсолютныя истины, не зависящія ни отъ міровъ ни отъ ихъ обитателей, познаются только разумомъ; разумъ открываетъ ихъ при помощи другихъ, абсолютно-общихъ истинъ, но онъ не создастъ ихъ, не выдумываетъ. Поэтому мы говоримъ, что у всѣхъ человѣчествъ, какъ и у насъ, абсолютныя истины являются врожденнымъ основаніемъ дѣятельности духа.
Въ отношеніи происхожденія абсолютныхъ истинъ мы послѣдуемъ примѣру философовъ-эклектиковъ; мы утверждаемъ, что эти истины могутъ существовать въ нашемъ духѣ или существовать совершенно самостоятельно; мы утверждаемъ: что нашъ духъ познаетъ абсолютную истину, но не создаетъ ея; что матеріальныя существа способны познавать абсолютную истину, но не объяснять ее; что истина не существуетъ абстрактно, сама по себѣ, но что она въ Богѣ, въ принципѣ всѣхъ принциповъ. Высшее существо связало ею всѣхъ духовъ съ собою; всѣ разумныя существа имѣютъ назначеніе подняться до познанія абсолютныхъ истинъ. И эти существа носятъ въ себѣ всѣ данныя и понятія, необходимыя для ихъ развитія и для этого познаванія.
Если мы говоримъ, что общіе принципы истины насаждены въ нашихъ душахъ Самимъ Богомъ, что они составляютъ основу нашего знанія, то мы этимъ нисколько не хотимъ сказать, что всѣ люди знаютъ эти истины въ одинаковой степени, и что всюду на нихъ воздвигнуты тѣ зданія, которыя на нихъ воздвигли мы, обитатели земли. Мы далеки отъ этой мысли; напротивъ того, мы вынуждены высказать предположеніе, что знанія человѣчествъ находятся на различной, болѣе или менѣе высокой ступени развитія, въ зависимости отъ того положенія, которое данное человѣчество занимаетъ въ области духовной жизни. Изъ однихъ и тѣхъ же принциповъ можно вывести различныя заключенія, какъ справедливыя, такъ и ошибочпыя. Если мы, напримѣръ, отъ простѣйшихъ ариѳметическихъ правилъ, отъ формулы Пиѳагора и таблицы умноженія постепенно дошли до диференціальнаго исчисленія и интеграловъ, или отъ основъ геометрическихъ понятій, отъ Эвклида дошли до тригонометріи, то этимъ еще не сказано, что на всѣхъ мірахъ вселенной, на которыхъ вообще извѣстна математика, достигнуты тѣ же результаты. У насъ нѣтъ никакихъ доказательствъ того, что извѣстными намъ способами вычисленія вообще ограничиваются методы, примѣнимые въ области этой науки, и что путь, по которому идемъ мы, единственный путь, вообще существующій въ этой области. Если справедливо, что Паскаль и другіе изслѣдователи самостоятельно открыли геометрическія формулы, которыя зналъ уже Эвклидъ, то нѣтъ рѣшительно ничего невозможнаго въ томъ, что на другихъ мірахъ существуетъ точно такая же математика, какая существуетъ у насъ. Возможно, что на нѣкоторыхъ мірахъ люди пока еще дошли до простѣйшихъ понятій о величинѣ, въ то время какъ на другихъ мірахъ успѣхи математики дошли до предѣловъ, неизвѣстныхъ намъ. Возможно также, что на одинаковыхъ основныхъ принципахъ построены математическія зданія, совершенно не похожія на то, что въ этой области создано нами; что нѣкоторые принципы, отвергнутые нами, найдены вполнѣ примѣнимыми; что изъ нихъ развились новыя ученія, послужившія основой для развитія новыхъ, неизвѣстныхъ намъ методовъ вычисленія. — И развѣ мы сами не приходимъ иногда разными путями къ одной и той же цѣли? Не слѣдуетъ забывать, что каждый разумъ кажется намъ ограниченнымъ, если мы разсматриваемъ его въ опредѣленный моментъ, но что онъ является центромъ какъ бы способнаго къ расширенію шара, въ предѣлахъ котораго его развитіе ничѣмъ не ограничено; не слѣдуетъ забывать, что каждому человѣку свойственны особыя способности пониманія и изобрѣтательности, такъ что одни и тѣ же общіе принципы могутъ послужить основаніемъ для чрезвычайно разнообразныхъ научныхъ зданій.
Разсмотрѣвъ вопросъ о возможныхъ разграниченіяхъ понятія объ истинѣ, мы можемъ повторить уже сказанное выше: абсолютные принципы вѣчныхъ истинъ находятся въ сознаніи каждаго разумнаго существа; эти принципы являются свѣтомъ, озаряющимъ каждаго человѣка во всей вселенной, и въ то же время на нихъ, совмѣстно съ принципами добра и красоты, основало моральное единство всего созданнаго. Свои разсужденія объ истинѣ мы достойно заключимъ, процитировавъ слова, въ которыхъ Боссюе, въ своемъ трудѣ „О познаніи Бога и самого себя“, высказываетъ свои взгляды на истину, и такое заключеніе будетъ тѣмъ болѣе умѣстно, что свои разсужденія о красотѣ закончили знаменательными словами Платона изъ его „Пира“.
Боссюе говоритъ:
„Вѣчныя истины, отраженныя нашими идеями, представляютъ собою предметъ научнаго изслѣдованія. — Если я буду доискиваться, гдѣ и въ чемъ онѣ существуютъ вѣчно и неизмѣнно, то я неизбѣжно долженъ признать бытіе существа, въ которомъ сосредоточены эти вѣчныя истины, и въ которомъ я представляю себѣ ихъ никогда не измѣняющимися; и это высшее существо должно быть самимъ добромъ и должно быть все добро, и отъ него происходитъ добро во всемъ существующемъ и вообще во всемъ, что можно себѣ вообразить, кромѣ него. Такимъ образомъ, я вижу, что въ немъ, непостижимымъ для меня образомъ, соединились всѣ эти вѣчныя истины, что заставляетъ меня обратиться къ этому существу, составляющему одно цѣлое съ вѣчными, не измѣняющимися истинами, и воспріять отъ него его высшій духъ. Это вѣчное бытіе есть Богъ, вѣчный, вѣчно истинный и вѣчно сама истина. Въ этой вѣчности сосредоточены и вѣчныя истины. Тамъ я ихъ вижу и тамъ ихъ видятъ и другіе люди, которымъ доступно познаніе истинъ“.
„Откуда мой духъ воспріялъ это кристально-чистое понятіе объ истинѣ? Откуда онъ позналъ эти неизмѣняющіеся законы, на которыхъ основывается сужденіе; законы, создавшіе всю нашу нравственность; законы, благодаря которымъ человѣкъ уясняетъ себѣ тайны движеній и формъ? Однимъ словомъ, откуда онѣ явились, эти вѣчныя истины, которымъ мнѣ пришлось посвятить такъ много строкъ? Могутъ ли тѣ треугольники, четыреугольники и круги, которые я въ грубыхъ чертахъ набрасываю на бумагу, вызвать въ моей душѣ представленіе о ихъ взаимоотношеніяхъ? Или, быть-можетъ, есть еще другіе, болѣе точные способы ихъ познаванія?.. Есть ли гдѣ-нибудь среди вселенной или внѣ ея треугольники и круги, настолько совершенные по формѣ, что они могли бы идеальнымъ образомъ запечатлѣться въ моемъ духѣ? Есть ли гдѣ-либо среди вселенной мѣсто, откуда мы получаемъ точныя, готовыя понятія о неизмѣняющейся, вѣчной истинѣ? Или, быть-можетъ, опредѣленное представленіе объ истинахъ мой духъ получаетъ непосредственно отъ Бога, разсѣявшаго всюду мѣру, отношенія и самыя истины? Несомнѣнно, что Богъ есть первоисточникъ всего существующаго и всѣхъ мыслей, рождавшихся и рождающихся во вселенной; что онъ есть первородная истина и что все, связаное съ его вѣчной идеей, истинно, что, когда мы его ищемъ, мы ищемъ истину, и что, когда мы находимъ истины, мы находимъ его“.
Все сказанное нами по поводу общаго представленія о красотѣ и истинѣ, свойственныхъ разуму всѣхъ мыслящихъ существъ, въ еще большей степени примѣнимо къ свойственному каждому человѣческому сознанію представленію объ абсолютной идеѣ добра. Впрочемъ, идея добра неразрывно связана съ идеей истины, потому что абсолютное добро есть не что иное, какъ абсолютная моральная истина. Такимъ образомъ все послѣдующее необходимо вытекаетъ изъ предыдущаго, и для насъ уже не представитъ никакого труда доказать, что въ основѣ морали, совершенно такъ же, какъ и въ основѣ всякаго другого ученія, посвященнаго духовнымъ эмоціямъ, лежатъ абсолютные и неизмѣняющіеся принципы.
Какъ мы уже говорили выше, философія ничего не открываетъ и не изобрѣтаетъ, она лишь разъясняетъ существующее и какъ бы собираетъ разсѣянные лучи въ одинъ фокусъ. Человѣкъ не въ состояніи создать моральную истину, точно такъ же, какъ онъ не въ состояніи выдумать истину въ области метафизики; все, что онъ можетъ сдѣлать, это подняться до пониманія существующей истины, открыть ее и примѣнить, согласно развитію и законамъ своего разума.
Поэтому мы вполнѣ раздѣляемъ взглядъ большинства философовъ, утверждающихъ, что всеобщіе принципы морали могутъ быть установлены соотвѣтственно общему состоянію человѣчества, что задачи и методы философіи ограничиваются собираніемъ того, что мыслитъ и во что вѣритъ человѣчество, въ добросовѣстномъ разъясненіи этого матеріала и въ томъ, чтобы придать форму ученія идеямъ, которыя человѣкъ, по своему глубочайшему убѣжденію, считаетъ относящимися къ добру. Здѣсь нашимъ судьею оказывается здоровый человѣческій разумъ. Во всѣ времена, у всѣхъ народовъ, человѣкъ отличалъ право отъ безправія, всюду ему были свойственны понятія объ обязанностяхъ, добродѣтели, вѣрности и самопожертвованіи; всюду, въ изученіи языковъ, въ выраженіи мыслей, во внѣшней жизни семействъ и народовъ, въ сокровенной бесѣдѣ съ самимъ собою, всюду мы встрѣчаемъ абсолютныя сужденія, порицающія или одобряющія моральные поступки, при чемъ эти сужденія являются слѣдствіемъ нашихъ духовныхъ убѣжденій, высказанныхъ безапелляціонно, и настолько твердыхъ, что ихъ не можетъ поколебать никакая сила.
Въ области морали, какъ и въ области логики и эстетики, далеко не всѣ люди одинаково способны познавать всѣ принципы, обосновывающіе добро, и придавать имъ правильную оцѣнку; эта способность всегда высказывать правильныя сужденія, носить въ себѣ, въ глубинѣ своего сознанія, ясное и опредѣленное понятіе о добрѣ и злѣ, а потому быть отвѣтственнымъ, — эта способность свойственна намъ въ большей или меньшей степени, въ зависимости отъ того, насколько мы сами поднялись въ области морали. Кромѣ того, принципы естественной морали и религіи не слѣдуетъ смѣшивать съ идеями, начертанными изъ первороднаго состоянія, и не слѣдуетъ, какъ то часто дѣлается, искать общіе принципы добра и подтвержденіе нашихъ сужденій въ тьмѣ прошлаго, въ тѣхъ далекихъ временахъ, когда человѣкъ находился въ дикомъ, первородномъ состояніи; вообще не слѣдуетъ искать въ прошломъ подтвержденія современныхъ понятій. Мы не можемъ искать ясно выраженныхъ представленій о красотѣ и истинѣ у тѣхъ существъ, которыя люди только по названію, которыя занимаютъ среди человѣчества самыя низкія ступени и которыя представляютъ собою какъ бы переходную степень отъ человѣка къ животному; точно такъ же мы не можеммъ требовать, чтобы эти существа знали всѣ законы морали или даже могли подтвердить намъ нашу правоту въ этой области. Эти слова могутъ служить подтвержденіемъ справедливости нашего ученія о постепенномъ развитіи духовъ и дать представленіе о всеобщей градаціи духовъ, болѣе или менѣе поднявшихся по лѣстницѣ познанія и примѣненія принциповъ добра.
Для того, чтобы изучить истинные принципы морали, необходимо искать ихъ въ сознаніи тѣхъ человѣческихъ существъ, которыя достигли наибольшаго развитія внутренней жизни, которыя проявляютъ свою духовную дѣятельность свободно и широко, но никоимъ образомъ не слѣдуетъ искать зти принципы въ такъ называемомъ первородномъ состояніи, или у человѣчества, едва вышедшаго изъ состоянія дѣтства; за совѣтомъ слѣдуетъ обращаться къ взрослому человѣку, богатому жизненнымъ опытомъ и способному къ самопознаванію, а не ребенку. Наше общее сознаніе предписываетъ намъ законы, близкіе къ законамъ абсолютной морали; оно учитъ насъ, что принципы, которые мы ищемъ и на основаніи которыхъ мы высказываемъ свои сужденія, чужды какъ чувственному ученію Эпикура, такъ и морали цѣлесообразной полезности, такъ какъ оба эти ученія ведутъ къ деспотизму и разрушенію. Оно учитъ насъ также, что здѣсь недостаточно и морали чувства, являющейся противовѣсомъ морали эгоизма; что мораль, основанная въ интересахъ большинства, не совершенна, и что ученіе о нравственности, опирающееся на простыя ссылки на волю Божію или на награду и наказаніе въ загробной жизни, тоже страдаетъ многими недостатками. Если мы внимательно изучимъ всѣ явленія нашей духовной жизни, если мы произведемъ добросовѣстную оцѣнку своихъ и чужихъ поступковъ, то увидимъ, что наши понятія о добрѣ и злѣ находятся въ зависимости оть самой человѣческой природы, такъ же какъ наши понятія объ истинѣ и красотѣ, и что всѣ эти виды понятій обладаютъ элементами первородности, единства и недѣлимости. Какъ у всѣхъ другихъ наукъ, у морали тоже есть свои неоспоримые принципы, и эти принципы на всѣхъ языкахъ называются моральными истинами, — истинами, не подчиняющимися никакимъ вліяніямъ, настойчиво стучащимися въ нашу душу, рождающими въ ней муки раскаянія или чувства ужаса, приносящими ей покой или смятеніе; эти истины выносятъ намъ обвинительный или оправдательный приговоръ, — словомъ, строго судятъ насъ по достоинству.
Эти принципы представляютъ собою истинную мораль, они свойственны всѣмъ человѣчествамъ вселенной и ими всѣ отвѣтственные духи связываются воедино.
Эти принципы, какъ и принципы красоты и истины, представляютъ собою далеко не чистыя отвлеченности; они не представляютъ собою лишь продуктъ нашихъ грёзъ и нашего воображенія; эти принципы существуютъ абсолютно, неопровержимо, въ высшемъ существѣ, создавшемъ ихъ. Отъ понятія объ истинѣ и красотѣ мы поднялись къ единству, представляющему собой абсолютную красоту, абсолютную истину; теперь поднимемся отъ понятія о добрѣ къ единству абсолютнаго добра. Это высшее единство объединяетъ въ себѣ совершенную красоту, совершенную истину и истинное добро. Это — то безпредѣльное существо, съ которымъ, при помощи изложенныхъ нами принциповъ, связаны всѣ духи всѣхъ міровъ, то величественное существо, которому свойственна вершина совершенства или, вѣрнѣе, которое само есть совершенство и къ которому предопредѣлено непрерывно стремиться всѣмъ существамъ[2].
Всякое мыслящее существо, поднявшееся до созерцанія вѣчности, изъ глубины души можетъ любовно обращаться къ нему и, охваченное священнымъ воодушевленіемъ, отъ имени всѣхъ другихъ существъ, населяющихъ пространство вселенной, повторить слова великаго мудреца Фихте:
„Великая, живая Воля, имя которой никому не вѣдомо, предѣлы которой никому непостижимы, я осмѣливаюсь душой своей обратиться къ тебѣ, потому что между нами существуетъ связь. Твой голосъ звучитъ во мнѣ, а мой голосъ звучитъ въ тебѣ; и всѣ мои мысли, если только въ нихъ отражается истина и добро, родились въ тебѣ. — Въ тебѣ, Непостижимомъ, я постигаю самого себя и всю вселенную, въ тебѣ разъясняются всѣ тайны моего бытія и въ моемъ духѣ рождается совершенная гармонія. — Ты создаешь во мнѣ сознаніе моихъ обязанностей, моего назначенія въ ряду разумныхъ существъ; какъ ты это дѣлаешь, мнѣ невѣдомо, мнѣ не надо знать. Ты знаешь, ты видишь, что я думаю, чего я хочу; какъ ты можешь это знать, какимъ путемъ ты узнаешь все это, мнѣ невѣдомо. Твоя воля, чтобы мое свободное повиновеніе принадлежало тебѣ во вѣки вѣковъ… Ты дѣйствуешь, и твоя воля есть дѣйствіе… Ты живешь, ибо ты знаешь, ты дѣйствуешь, тебѣ свойственъ конечный разумъ!.. Въ созерцаніи всѣхъ твоихъ отношеній ко мнѣ, конечному, для меня заключается мой покой, мое блаженство. Мнѣ вѣдомо лишь то, что я долженъ дѣлать. И я буду дѣлать это спокойно, радостно, не разсуждая; ибо твой голосъ повелѣваетъ мною, ибо на мнѣ лежитъ частица духовнаго мірового плана, ибо сила, которой я дѣйствую, есть твоя сила. Что повелѣлъ твой голосъ, что сдѣлала твоя сила, то соотвѣтствуетъ твоему плану, то соотвѣтствуетъ истинѣ и добру. Я спокойно отношусь ко всѣмъ событіямъ міра, потому что они совершаются въ твоемъ мірѣ. Ничто не можетъ испугать меня, и сдѣлать малодушнымъ, ибо ты живешь и я созерцаю твою жизнь. Ибо въ тебѣ и черезъ тебя, о, Безконечный, весь современный міръ я вижу въ иномъ свѣтѣ. Природа и ея вліяніе на судьбу и жизненныя явленія свободныхъ существъ передъ тобою дѣлаются пустыми, ничего не значащими словами. Природы нѣтъ болѣе, есть только ты, одинъ ты… Все, что совершается, совершается по плану вѣчной вселенной и все цѣлесообразно; мнѣ невѣдомо, что въ этомъ планѣ есть цѣль и что средство для борьбы съ какимъ-либо существующимъ зломъ, и чему я долженъ радоваться больше или меньше. Въ твоей вселенной все развивается; этого для меня достаточно и на этомъ я стою, какъ на скалѣ; но мнѣ невѣдомо, что въ твоемъ мірѣ есть сѣмя, что есть цвѣтокъ и что есть плодъ. Единственное, что для меня важно, это развитіе разума и нравственности среди разумныхъ существъ, и развитіе исключительно ради него самого, ради развитія… Послѣ того, какъ сердце мое закрылось для земныхъ стремленій, послѣ того, какъ для меня перестало существовать все приходящее, вселенная открылась передъ моимъ духовнымъ взоромъ совершенно преображенной. Наполнявшая раньше пространство мертвая, тяжелая масса исчезла, и вмѣсто нея всюду катитъ свои могучія волны вѣчный потокъ жизни, силы и развитія твоей жизни, о, Безконечный, ибо вся жизнь есть твоя жизнь!“
Теперь сдѣлаемъ краткую сводку всѣмъ нашимъ философскимъ изслѣдованіямъ.
Есть абсолютные принципы справедливости и истины, которые сосредоточены въ Богѣ, ничѣмъ не ограниченномъ высшемъ властителѣ. Это тѣ самые принципы, на которыхъ основано моральное единство вселенной, это тѣ самые принципы, которые создаютъ гармоничную связь между всѣми духами и высшимъ существомъ. На тѣхъ мірахъ, гдѣ эти принципы общепризнаны и царятъ нераздѣльно, человѣчество оставило за собой безконечный рядъ мучительныхъ испытаній; оно освободилось отъ всякаго вліянія матеріи, оно приблизилось къ высшему совершенству и сверкаетъ среди потока лучей божественнаго свѣта. Тамъ прекрасный міръ залитъ свѣтомъ, тамъ течетъ жизнь безъ тѣней, тамъ живетъ человѣчество безъ недостатковъ; тамъ на всемъ покоится печать духа Божія, и духъ Божій тамъ окружаетъ все существующее, какъ насъ окружаетъ свѣтъ, льющійся на землѣ съ яснаго неба. На менѣе развитыхъ мірахъ эти принципы справедливости и истины еще не достигли безпредѣльнаго могущества; тамъ они еще не познаны во всемъ ихъ величіи, не находятъ примѣненія во всемъ ихъ объемѣ; на этихъ мірахъ принципы справедливости и истины не служатъ единственнымъ компасомъ, при помощи котораго люди находятъ свой путь къ счастью, къ цѣли своихъ мучительныхъ стремленій, опускаясь внизъ по ступени развитія міровъ, мы видимъ, что эти принципы все болѣе и болѣе заслоняются матеріей, которая все болѣе и болѣе выступаетъ на первый планъ, и на низшихъ мірахъ, гдѣ человѣчество едва успѣло сдѣлать нѣсколько шаговъ по пути совершенствованія, надъ всѣмъ властвуютъ первородные инстинкты животной жизни, которые не позволяютъ проявиться движеніямъ духа. Здѣсь въ большомъ масштабѣ передъ нами развертывается то же зрѣлище, которое въ меньшихъ размѣрахъ мы видимъ на нашей землѣ. Духъ поднимается тѣмъ выше, чѣмъ болѣе онъ освобождается отъ гнета матеріальнаго міра и въ то же время духъ все болѣе усвоиваетъ себѣ понятія объ истинѣ и о морали. Эти понятія, зародыши которыхъ вложены въ каждое человѣческое сознаніе, едва замѣтны въ первородномъ духѣ, въ которомъ они тѣсно смѣшаны съ грубыми инстинктами и заслонены ими; позднѣе эти понятія отдѣляются, освобождаются, развиваются и служатъ руководящей нитью для человѣка, идущаго по пути совершенствованія. Такимъ образомъ, познанные принципы являются той общей связью, которая соединяетъ всѣ человѣчества вселенной съ Богомъ.
Нашъ земной міръ занимаетъ одну изъ низшихъ ступеней на лѣстницѣ моральнаго развитія міровъ, и если мы станемъ на эту точку зрѣнія, то передъ нами во всемъ своемъ величіи развернется созданіе Бога. Пессимистъ, который до сихъ поръ всюду видѣлъ лишь недостатки, ошибки и убогость, измѣняетъ свою точку зрѣнія и уже не рѣшается отрицать бытіе высшаго изъ всѣхъ существъ, такъ какъ онъ не можетъ не видѣть, что во вселенной все занимаетъ свое строго опредѣленное мѣсто, что въ природѣ всему созданному свойственно непрерывное стремленіе къ Творцу. Съ новой точки зрѣнія вселенная кажется намъ цѣлымъ, совершеннымъ въ себѣ; мы видимъ, что природа духа тѣсно связана съ природой тѣла, что матеріальный и духовный міры взаимно дополняютъ другъ друга. Отдѣльное существованіе этихъ двухъ міровъ было бы убого, но въ тѣсной связи между собою они гармонично выражаютъ божественную мысль. Для того, кто вѣритъ въ обитаемость міровъ, число духовныхъ существъ должно быть безпредѣльнымъ, какъ безпредѣльно число міровъ вселенной. Всеобщая жизнь одушевляетъ все, и созданіе Бога, безконечное въ своемъ разнообразіи, въ своемъ развитіи, для духовнаго взора является самой грандіозной самой прекрасной истиной изъ всѣхъ истинъ, доступныхъ нашему духу.
Примѣчанія[править]
- ↑ Изъ тысячи работъ, посвященныхъ вопросу о несовершенствѣ земной жизни и направленныхъ къ отрицанію Бога, мы упомянемъ здѣсь о превосходной книгѣ Гольбаха: „Доброе чувство, или завѣщаніе священника Мелье“. Приведемъ нѣсколько строкъ изъ главы, посвященной интересующему насъ вопросу: „Со времени своего созданія, человѣку приходится испытывать всевозможныя бѣдствія. Исторія разсказываетъ намъ о всевозможныхъ войнахъ, тираніяхъ, эпидеміяхъ, наводненіяхъ, голодахъ и т. д. Продолжительность и численность этихъ испытаній невольно должны были внушить человѣку сомнѣніе въ существованіи Высшаго, Справедливаго Существа… Въ теченіе болѣе двухъ тысячъ лѣтъ смиренные умы жаждутъ и ожидаютъ справедливаго рѣшенія многихъ наболѣвшихъ вопросовъ, а мудрецы утѣшаютъ насъ тѣмъ, что эти вопросы будутъ рѣшены въ загробной жизни!“ Отрицаніе Бога — это та пропасть, въ которую до сихъ поръ проваливались всѣ люди, рѣшавшіеся осуждать Творца за недостатки земного міра.
- ↑ Ренанъ, пантеизмъ котораго нѣсколько сомнителенъ, въ этомъ случаѣ раздѣляетъ нашъ взглядъ. Онъ ссылается, между прочимъ, на слова Христа: «Наступаетъ время, когда и не на горѣ сей, и не въ Іерусалимѣ будете поклоняться Отцу… Когда истинные поклонники будутъ поклоняться Отцу въ духѣ и истинѣ… Богъ есть духъ: и поклоняющіеся Ему должны поклоняться въ духѣ и истинѣ».
(Евангеліе Іоанна, гл. IV, ст. 21—21. Переводч.)
И пишетъ: — въ этотъ день Іисусъ создалъ новый культъ, отличающійся удивительной чистотой, свободный отъ узъ времени и пространства, — культъ, которому будутъ служить всѣ возвышенныя души до конца временъ. Это даже не религія человѣчества, но это — религія абсолютная; и если на другихъ планетахъ есть обитатели, одаренные разумомъ и знакомые съ моралью, то ихъ религія не можетъ значительно разниться отъ религіи, созданной Іисусомъ этими словами у колодца Іакова.