Когда мой бѣленькій землячокъ станетъ иногда жалобиться на экономическія затрудненія, происходящія отъ «малости зе́мельки и работинки», я участливо выслушиваю его и понимаю, что недальновидный предокъ землячка, жившій, «якъ панъ каже», имѣвшій въ наличности не болѣе двухъ «блазнюковъ» да одной «утѣшницы-блазнотки» и о вящшемъ семейномъ приростѣ не помышлявшій, упускалъ изъ виду, что эта тройка дѣтворы можетъ разрастись въ довольно численное потомство, а потому, при надѣленіи землею и другой возможности увеличить земельную собственность, годилъ лишь текущимъ нуждамъ, наличной семьѣ; — понимаю и вѣрю, что со своимъ фунтовымъ топорикомъ онъ нерѣдко безплодно прошатается около разныхъ «рюмовъ», лѣсосѣчныхъ мѣстъ, гдѣ уже давнымъ-давно орудуютъ кто вѣсть откуда появившіяся десятифунтовыя сѣкиры, или со своею жиденькою «ко́скою и грабе́льками» онъ еле-еле можетъ сложить за день кое-какую «везе́ню или копёшку сѣна». Мнѣ и безъ словъ очевидна тогда «неуѣжность» землячка: объ этомъ говоритъ весь обликъ его — вялый, подавленный, безъ порывовъ къ веселости. Станетъ землячекъ повѣствовать о разныхъ прижимкахъ, трудныхъ временахъ, о семейной и сосѣдской неурядицѣ — я опять же на его сторонѣ, потому что воочію вижу, какъ его притѣсняетъ міръ, обписаютъ сосѣди, какъ ворчать и грызутся семейныя бабы, выходятъ изъ повиновенія родныя дѣти: вмѣстѣ съ землячкомъ я скорблю по поводу сложившагося нестроенія и, если не могу облегчить послѣдняго матеріально, такъ не отказываюсь отъ подачи нравственной поддержки.
Когда же, угнетенный набѣжавшею остротою положенія, землячокъ заключитъ свою повѣсть пословичнымъ возгласомъ — «живали дяды, ни видали бяды» — и тутъ же доскажетъ, что «унукамъ досталася уся мука», я невольно начинаю колебаться и — грѣшенъ! — заподазриваю землячка въ прилыгиваніи, хотя и знаю, что не онъ первый и не онъ послѣдній готовъ считать личныя бѣды за настоящія, готовъ видѣть больше хорошаго въ прошедшемъ. Мнѣ почему-то рисуется тогда жизнь сначала незапамятнаго дѣда: вотъ онъ окруженъ страшилищами животнаго міра, съ которыми принужденъ бороться за существованіе, оспаривать пядь земли, глотокъ пищи; вотъ онъ, слабый владыка міра, ежечасно принужденъ трепетать за личное и своей семьи бытіе, потому что не знающій гражданскихъ правъ, но алчный сосѣдъ, того и жди, нападетъ, побьетъ, разорить, поработитъ. И мечется этотъ дѣдъ туда и сюда: укрывается въ лѣсныя чащи, въ дупла вѣковыхъ деревъ, въ горныя пещеры, на свайныя сооруженія, во всѣхъ сихъ мѣстахъ переживая климатическія настроенія. Даже и тогда, когда окаянная жизнь его нѣсколько преобразилась, подпавъ подъ охрану не родовую, вѣчевую, областную только, но и кияжью, когда онъ научился противостоять супостатскому разоренію, эта жизнь все-же не была въ достаточной мѣрѣ обезпечена отъ случайностей: чужеземные «вояки» могутъ внезапно набѣжать, пограбить или пожечь скопленное добро, — полонить, побить, разоромъ пройти по насиженному мѣсту, остановить обычное теченіе жизни.
Вслѣдъ за симъ передо мною воскресаетъ жизнь и дѣда историческаго, того именно, которому пословично завидуетъ внукъ. Очень можетъ быть, что сей дѣдъ лично не переносилъ ни шведскихъ, ни ляшскихъ разорительныхъ находовъ; зато до конца дней своихъ онъ помнилъ «рубанйну, или руину», помнилъ двѣ «бунтонины, Савастоплю», грозную рекрутчину, многократныя голодовки, опустошительные «болѣзные годы» и, въ особенности — страшную «панщину». Все это прошло разоромъ по дѣдовской жизни, лично имъ и его присными перенесено, пережито; но все это совершенно невѣдомо завндливому внуку, при немъ перешло въ область преданій, гдѣ отдѣльныя событія представляются уже смутными, неузнаваемыми. Такъ, завидливып внукъ удостовѣряетъ, будто вотъ тѣ высокія насыпи есть «швецкія» могилы и тутъ же, благодаря фальшивой филологіи, поясняетъ: въ давніе годы живали «швбцы» (портные); они прославились мастерствомъ, — за что и удостоены почетнаго погребенія… Нѣчто подобное и о галлахъ съ двунадесятью языками, почему-то смѣшиваемыхъ съ галками (птицами) — какими-то выродками пернатаго царства, когда то налетѣвшими изъ отдаленныхъ краевъ на пагубу и разореніе нашей родины. Что же касается «руины и Савастопли», то памятованіе о нихъ сливается съ понятіемъ о «храньцахъ» — органическомъ недугѣ, каковая немочь успѣшно вылѣчивается докторами и въ больницахъ… Несомнѣнно, что и ближайшія къ внуку событія изъ жизни дѣда съ теченіемъ времени закроются чѣмъ-нибудь смутнымъ и, если онъ не даётъ имъ фальшиваго толкованія, такъ наполовину скраситъ жизненную ихъ правдивость.
Опираясь на тѣ или другія данныя, можно, кажется, подвести приблизительные итоги траты и разора отъ указанныхъ матеріальныхъ нестроеній, молено опредѣлить границы ихъ, какъ и средства огражденія. Набѣжали шведы, ляхи, галлы, появились мятежники побили они, пограбили, полонили, да и «замирились» — жизнь снова потекла обычнымъ путемъ; выдался болѣзный или голодушный годъ, потомилъ онъ современниковъ да и миновался — опять потекла прежняя жизпь; отбылъ дѣдъ панщину, ушелъ отъ несносной пригонной неволи, или припрятался на время отъ рекрутчины — все же у него не потеряна надежда возвратиться къ семьѣ, къ продолженію остановленной жизии. Потужитъ онъ по поводу происшедшаго, поправитъ дѣло по мѣрѣ обстоятельствъ и разумѣнія, поблагодаритъ судьбу за сохраненіе драгоцѣннаго дара — жизни и подспорпыхъ при ней рукъ, и съ ними снова примется за прерванныя дѣла, какъ та Божья пчелка, у которой только-что разорили восковыя сооруженія, пограбили плоды долгихъ трудовъ.
А вотъ, куда ему бывало дѣваться, какъ противодѣйствовать безчисленнымъ незримымъ врагамъ, какъ поправлять учиняемыя ими траты? Не уйти бывало ему отъ этихъ враговъ ни въ чащи, ни въ дупла, ни въ пещеры, ни на сваи, не противопоставить имъ матеріальной силы: съ быстротою мысли враги окружали безпомощника, пробирались чрезъ высокія и крѣпкія стѣны, такія же ворота, башенныя и горныя выси, умѣя обходить все, чѣмъ противоборствовалъ слабый умъ человѣка. Правда, не полонятъ эти враги матеріально, зато опутаютъ незримыми сѣтями, изъ которыхъ жертвѣ не выбраться собственными силами; не пограбятъ — зато настроятъ множество преградъ къ притоку въ домъ добра; не побьютъ — зато медленно изведутъ. При всемъ этомъ вт. страданіяхъ жертвы они постараются съ злорадствомъ видѣть свою побѣду, праздновать начало торжества. И какъ много этихъ враговъ, какъ обильны притонныя ихъ мѣста! Нескончаемые дремучіе лѣса, «долгія нивы и поля», воды въ-рѣзь-край береговъ, необозримыя болотины, овражныя пропасти, горныя выси — сколько тутъ простора незримому врагу! А между тѣмъ волей-неволей давній человѣкъ принужденъ былъ вѣдаться съ такими мѣстами, идти, такъ сказать, въ руки враговъ. Если же онъ изловчался уходить отъ нихъ въ столь пагубныхъ мѣстахъ, то можно ли было ручаться за безопасность въ собственномъ домѣ, вокругъ да около него?
Протекли многія десятилѣтія, въ теченіе которыхъ одни дѣды смѣнились другими: топоръ да пила скосили дремучіе лѣса, или разрѣдили лѣсныя пространства — и вч. нихъ все слабѣе и слабѣе стали раздаваться вражескіе переклики, пропало здѣсь давнее приволье, позволявшее врагу ходить по-на-лѣсью, а внизу, у ногъ своихъ, заваживать жертву до потери силъ, до смерти; старинныя «долгія нивы» измельчали, превратились въ нашейные «шнуры» шириною не болѣе простой бороны, или въ прыжокъ дюжаго молодца, а «долгія поля» застроились усадьбами такъ густо, что жильцы, пожалуй, свободно могутъ пере- говариваться со своихъ дворовъ, или же эти поля прорѣзались сохами, вслѣдъ за которыми и посыпаются благословеннымъ зерномъ, это же послѣднее вручается нолю и отбирается отъ него то съ молитвенными, то съ пѣсенными возгласами мирныхъ людей; изъ пустынныхъ когда-то водъ почти не выходитъ неводъ корыстолюбивыхъ рыболововъ, уже не первый десятокъ лѣтъ сѣтующихъ на обмелѣніе этихъ водъ и бѣдную поимку рыбы; сродное корыстолюбіе прорѣзало каналами грозныя болотины, превративъ ихъ въ пашни и луга, даже поселки, съ которыхъ, въ свою очередь, уже раздаются мирные людскіе возгласы, при мирномъ веденіи житейскихъ дѣлъ; чрезъ овражныя пропасти перетянулись полотна подъ шоссе и рельсы, повисли мосты, и по нимъ ежедневно движутся туда и сюда сотни людей, безстрашно тащатся предметы ихъ обиходности, перемѣщаются плоды промышленной и торговой наживы; что же касается горныхъ высей, то одна часть ихъ срѣзана дорожниками, нри проведеніи полотна, или для той же цѣли просверлена насквозь, а другая густо окружена людскими поселеніями, вдоль и поперекъ протоптана безстрашными прохожими — и отсюда уже раздадутся развѣ призывные, распорядительные людскіе голоса, веселыя пѣсни молодежи... Въ всемъ этомъ ярко свѣтится пріобрѣтенное умѣнье не только не страшиться незримаго врага, выживать его изъ насиженныхъ мѣстъ, но и губить его окончательно, или же устраиваться такъ, чтобы съ презрѣніемъ смотрѣть на козни и навѣты того же врага.
Пересиливъ исконнаго врага, смѣлый внукъ уже не страшится подлиннаго вражескаго имени, а произноситъ таковое и въ дѣловой рѣчи, и въ шутливой бесѣдѣ, и въ брани, вовсе не желая знать, прибудетъ, или не прибудетъ врагъ на зовъ, не страшась и послѣдствій незримаго прибытія его, — что такъ непохоже на положеніе дѣдовъ. Бѣдняги по скорбному опыту -знали, что «бѣсъ легокъ на поминъ», не заставитъ призывать себя вторично, и что «съ чертомъ — не съ своимъ братомъ», а потому всемѣрно обходили даже думу о немъ («задумалъ мужикъ брагу варить, а уже чертъ съ чаркой стоитъ», — помнилось имъ), открещивались и отплевывлались при чужомъ или собственномъ поминѣ чертовскаго имени, при выслушиваніи повѣсти о бѣсов-ствѣ, а при крупной необходимости чертыхнуть, взамѣнъ подлинныхъ бѣсовскихъ именъ, употребляли иносказанія: «ёнъ, той-самый, ётый-што, поганикъ, проклятикъ, рогатикъ, красавецъ хвостатый» и проч. Если же такъ осторожно произносилось одно имя незримаго врага изъ опасенія, что онъ немедленно прибудетъ на зовъ и бѣдъ надѣлаетъ, то каково приходилось старикамъ, когда тотъ же врагъ незримо или образно приставалъ къ нимъ, становился поперекъ ихъ дѣлъ и намѣреній, и когда необходимо было ограждать себя всюду и всегда?!.
Но тутъ лучше всего прослушать дѣдовскую повѣсть о сихъ врагахъ, составленную изъ сказаній о нечистой силѣ. Преемственною передачею отъ дѣдовъ и отцовъ эта повѣсть сообщалась дѣтямъ и внукамъ, принималась сими послѣдними на вѣру, какъ выходящая изъ авторитетныхъ устъ старшихъ, какъ наука и предупрежденіе младшимъ. Стоя отдѣльпо отъ библейскихъ и вообще религіозныхъ сказаній, предлагаемая повѣсть сложена изъ сводныхъ сказаній простонародья о нечистикахъ и передаетъ типичныя особенности разнообразныхъ представителей — впѣшпій и внутренній складъ, образъ жизни, странности и привычки, отношеніе къ людямъ и собратьямъ, родъ дѣятельности, мѣсто и время послѣдней, при чемъ она даётъ разграниченіе нечистиковъ по тремъ категоріямъ. Къ первой отнесены повсюдные, вольные нечистики, ко второй — человѣкоподобники, прикованные дѣятельностью къ опредѣленному мѣсту, и къ третьей — демоноподобники. Предварительно же повѣсти о каждомъ нечистикѣ порознь слѣдуетъ общее сказаніе о нихъ, суммирующее простонародныя свѣдѣнія о нечистой силѣ.
Передавая исключительно устныя простонародныя сказанія о нечистикахъ, состоя въ связи съ данными «Примѣтъ и повѣрій» (Витебскъ, 1897 г.), повѣсть не вторитъ сихъ данныхъ и только въ немногихъ случаяхъ ограничивается легкимъ поминомъ 6 нѣкоторыхъ изъ нихъ, какъ существенныхъ дополненіяхъ къ повѣсти. Благодаря же своему характеру (сводъ сказаній), она лишена топографическихъ показателей, которыми остается считать всю область не разъ упомянутой Витебской Бѣлоруссіи.
5 мая 1898 года.
Витебскъ.