Одним принципом гражданского общества является конкретная личность, которая служит для себя целью как особенная, как целокупность потребностей и смесь природной необходимости и произвола, — но особенное лицо, как существенно находящееся в соотношении с другой такой особенностью, так что оно заявляет свои притязания и удовлетворяет себя лишь как опосредствованное другим особым лицом и вместе с тем как всецело опосредствованное формой всеобщности — другим принципом гражданского общества.
Прибавление. Гражданское общество есть разъединение, которое появляется посредине между семьей и государством, хотя развитие гражданского общества наступает позднее, чем развитие государства, так как в качестве разъединения оно предполагает наличность государства, которое оно должно иметь перед собою как нечто самостоятельное, чтобы существовать. Гражданское общество создалось, впрочем, лишь в современном мире, который один только воздает свое каждому определению идеи. Когда государство представляют как единство различных лиц, как единство, которое есть лишь общность, то этим разумеют лишь определение гражданского общества. Многие новейшие государствоведы не могли додуматься до другого воззрения на государство. В гражданском обществе каждый для себя — цель, все другие суть для него ничто. Но без соотношения с другими он не может достигнуть объема своих целей; эти другие суть потому средства для целей особенного. Но особенная цель посредством соотношения с другими дает себе форму всеобщности и удовлетворяет себя, удовлетворяя вместе с тем благо других. Так как особенность связана с условием всеобщности, то целое есть почва опосредствования, на которой дают себе свободу все частности, все случайности рождения и счастья, в которую вливаются волны всех страстей, управляемых лишь проникающим в них сиянием разума. Особенность, ограниченная всеобщностью, есть единственная мера (Мая), при помощи которой всякая особенность способствует своему благу.
Таким образом, себялюбивая цель, обусловленная в своем осуществлении всеобщностью, обосновывает систему всесторонней зависимости, так что пропитание и благо единичного лица и его правовое существование переплетены с пропитанием, благом и правом всех, основаны на них и лишь в этой связи действительны и обеспечены. Можно рассматривать эту систему ближайшим образом как внешнее государство, — как основанное на нужде государство рассудка.
Идея в этом своем раздвоении сообщает этим моментам своеобразное наличное бытие, сообщает особенности право развиваться и распространяться во все стороны, а всеобщности — право показать себя основанием и необходимой формой особенности, равно как и верховной властью над нею и ее последней целью. — Именно система ушедшей в свои крайности и потерявшейся в них нравственности и составляет абстрактный момент реальности идеи, которая здесь имеется лишь в качестве относительной целостности и внутренней необходимости в этом внешнем явлении.
Прибавление. Нравственное ушло здесь в свои крайности, потерялось в них, и непосредственное единство семьи распалось здесь на множество. Реальность есть здесь внешность, распад понятия, самостоятельность ставших свободными наличных моментов. Хотя в гражданском обществе особенность и всеобщность распались, они все же взаимно связаны друг с другом и обусловливают друг друга. Хотя и кажется, будто одна делает как раз противоположное другой и полагает, что может существовать лишь держа другую на почтительном расстоянии от себя, все же каждая имеет другую своей предпосылкой. Так, например, большинство людей смотрят на уплату налогов как на нарушение их особенности, как на нечто враждебное им, мешающее осуществлению их цели. Но, хотя им и на самом деле это кажется, все же особенность цели не может быть удовлетворена без всеобщего, и страна, в которой не уплачивали бы налогов, вряд ли отличалась бы и ростом силы особенности. Точно так же могло бы казаться, что со всеобщностью обстояло бы лучше, если бы она стянула к себе силы особенности, как это, например, осуществляется в платоновском государстве. Но и это опять-таки лишь иллюзия, так как обе существуют лишь друг для друга и друг посредством друга, переходят друг в друга. Способствуя осуществлению моей цели, я способствую осуществлению всеобщего, а последнее в свою очередь способствует осуществлению моей цели.
С одной стороны, особенность, как распространяющееся во все стороны удовлетворение своих потребностей, случайного произвола и субъективного каприза, разрушает в своих наслаждениях самое себя и свое субстанциальное понятие; с другой же стороны, удовлетворение необходимых и случайных потребностей, как подвергающееся бесконечному возбуждению, находящееся во всесторонней зависимости от внешней случайности и внешнего произвола, а также ограниченное властью всеобщности, случайно. Гражданское общество представляет нам в этих противоположностях и их переплетении картину столь же необычайной роскоши, излишества, сколь и картину нищеты и общего обоим физического и нравственного вырождения.
Примечание. Самостоятельное развитие особенности (ср. § 124) представляет собою момент, который проявляется в античных государствах как наступающая порча нравов и последняя причина гибели этих государств. Эти государства, находящиеся частью под знаком патриархального и религиозного принципа, частью под знаком принципа более духовной, но вместе с тем более простой нравственности, построенные вообще на основе первичного природного созерцания, не могли вынести его раздвоения, бесконечной рефлексии самосознания в себя и пали под тяжестью этой рефлексии, когда она стала выдвигаться сначала в области умонастроения, а затем также и в действительности, потому что их еще простому принципу недоставало подлинно бесконечной силы, содержащейся лишь в том единстве, которое дает противоположностям разума развернуться во всей их мощи, преодолевает их и, следовательно, сохраняет себя в них и сдерживает их внутри себя. — Платон в своем государстве изображает субстанциальную нравственность в ее идеальной красоте и истине, но он не может справиться с принципом самостоятельной особенности, ворвавшимся в его время в греческую нравственность, иным путем как противопоставляя этому принципу свое лишь субстанциальное государство, совершенно исключая его из последнего в самих его начатках, каковыми являются частная собственность (§ 46) и семья, исключая его затем также и в его дальнейшем развитии, как например, произвольный выбор сословия и т. п. Этот недостаток и является причиной того, что не замечают великой субстанциальной истины его государства и смотрят обыкновенно на последнее как на мечту абстрактной мысли, как на то, что часто даже называют идеалом. Принцип самостоятельной внутри себя бесконечной личности единичного человека, субъективной свободы, взошедший внутренне в христианской религии, а внешне, и потому, в связи с абстрактной всеобщностью, — в римском мире, не получает подобающего положения в этой исключительно лишь субстанциальной форме действительного духа. Этот принцип исторически появился позднее греческого мира и точно так же философская рефлексия, опускающаяся до этой глубины, есть более позднее явление, чем субстанциальная идея греческой философии.
Прибавление. Особенность сама по себе есть излишество и безмерное, и формы этого самого излишества тоже безмерны. Человек расширяет путем представлений и размышлении свои стремления, которые не представляют собою замкнутого круга, подобно инстинкту животных, и это расширение ведет их в дурное бесконечное. Но, с другой стороны, лишения и нужда суть также нечто безмерное, и это запутанное состояние может быть приведено в гармонию через ставшее его господином государство. Если платоновское государство хотело исключить особенность, то надо сказать, что этим нельзя помочь, ибо такая помощь противоречила бы бесконечному праву идеи освобождать особенность. Преимущественно в христианской религии взошло право субъективности как бесконечность для-себя-бытия, и при этом целость должна вместе с тем получить достаточную силу, чтобы приводить особенность в гармонию с нравственным единством.
Но принцип особенности именно потому, что он развивается сам по себе в целостность, переходит во всеобщность и в ней одной обладает своей правдой и правом на свою положительную действительность. Это единство, которое вследствие самостоятельности указанных двух принципов на этой точке зрения раздвоения (§ 184) не есть нравственное тожество — это единство имеется именно поэтому не как свобода, а как необходимость того, чтобы особенное возвысилось до формы всеобщего, чтобы оно искало и имело в этой форме свое существование.
Индивидуумы суть в качестве граждан этого государства частные лица, преследующие как свою цель свой собственный интерес. Так как эта цель опосредствована всеобщим, которое следовательно, представляется им средством, то она может быть достигнута ими лишь постольку, поскольку они сами определяют свое знание, воление и делание всеобщим способом и делают себя звеньями этой связующей цепи. Интерес идеи, не присутствующий в сознании этих членов гражданского общества как таковых, состоит в процессе поднятия их единичности и природности через естественную необходимость, так же как и через произвол потребностей, до формальной свободы и формальной всеобщности знания и воления, процесс превращения субъективности, взятой в ее особенности, в культурную субъективность.
С представлением о невинности естественного состояния, о простоте нравов некультурных народов, с одной стороны, и с умонастроением, рассматривающим потребности, их удовлетворение, удовольствия и удобства частной жизни и т. д. как абсолютные цели, с другой стороны, находится в связи то обстоятельство, что культура (Bildung) рассматривается то как нечто лишь внешнее, гибельное, то лишь как средство для достижения вышеуказанных целей. Как первый, так и второй взгляд показывает незнакомство с природой духа и с целью разума. Дух имеет свою действительность лишь через то, что̀ раздваивается в себе самом, сообщает себе в естественных потребностях и в связи этой внешней необходимости предел и конечность, и именно тем самым внедряется внутрь их (sich hineinbildet), преодолевает их и обретает в них свое объективное наличное бытие. Целью разума не является поэтому ни указанная естественная простота нравов, ни удовольствия как таковые, получающиеся в ходе развития особенности, удовольствия, достигаемые посредством культуры; цель разума заключается в том, чтобы посредством труда была удалена естественная простота, т. е. частью пассивное отсутствие эгоизма, частью примитивность знания и воления, т. е. непосредственность и единичность, в которые погружен дух, и чтобы эта его внешность получила ближайшим образом ту разумность, к которой она способна, а именно, форму всеобщности, осмысленность. Лишь таким образом дух в этой внешности как таковой чувствует себя уютно и у себя. Его свобода обладает, таким образом, в последней некиим наличным бытием, и он становится для себя в этом элементе, который сам по себе чужд его предназначению к свободе и имеет дело лишь с тем, на что он наложил свою печать и что произведено им. Тем самым форма всеобщности получает для себя существование в мысли, — а эта форма единственно лишь и представляет собою достойный элемент для существования идеи. Культура (Bildung — образование, культура, слово имеет здесь оба смысла; это — просветительская культура. Перев.) в своем абсолютном определении есть поэтому освобождение и работа высшего освобождения, а именно, абсолютный переходный этап на пути к больше уже не непосредственной, естественной, а духовной, также поднятой на высоту образа всеобщности, бесконечно субъективной субстанциальности нравственности. — Это освобождение представляет собою в субъекте тяжкий труд, направленный против голой субъективности поведения, против непосредственности стремлений, равно как и против субъективного тщеславия, свойственного чувству, и произвола каприза. То обстоятельство, что освобождение представляет собой этот тяжкий труд, и является отчасти причиной нерасположения, с которым к нему относятся. Но именно благодаря этой работе культуры сама субъективная воля обретает в себе объективность, единственно лишь в которой она с своей стороны достойна и способна быть действительностью идеи. Вместе с тем эта форма всеобщности, до которой особенность возвысилась посредством работы, путем переработки себя в процессе культуры, имеет тот смысл (die Verständigkeit), что особенность становится подлинным для-себя-бытием единичности, и, давая всеобщности наполняющее ее содержание и ее бесконечное самоопределение, она сама есть в нравственности бесконечно для себя сущая, свободная субъективность. Это — та точка зрения, которая показывает, что культура представляет собою имманентный момент абсолютного и обладает своей бесконечной ценностью.
Прибавление. Под словом «культурные люди» можно ближайшим образом понимать таких людей, которые в состоянии сделать все то, что делают другие, и которые не выставляют на показ своей частности, между тем как у некультурных людей обнаруживается именно последняя, так как их поведение не следует всеобщим свойствам вещей. И в своих отношениях с другими людьми некультурный человек может легко их обидеть, так как он лишь дает себе волю и не предается размышлениям о чувствах, которые испытывают другие. Он не хочет οскорблять других, но его поведение не согласуется с его волей. Культурность, следовательно, есть сглаживание особенности, чтобы она вела себя согласно природе предмета. Истинная оригинальность, являющаяся творчеством настоящего предмета, требует культурности, между тем как ложная оригинальность принимает форму тех безвкусных проявлений, которые приходят в голову лишь некультурным людям.
Гражданское общество содержит в себе три следующих момента:
A. Опосредствование потребности и удовлетворение единичного посредством его работы и посредством работы и удовлетворения потребностей всех других, — систему потребностей.
B. Действительность содержащегося в этом опосредствовании всеобщего свободы, покровительство собственности посредством правосудия.
C. Забота о борьбе со случайностью, оставшейся в вышеуказанных системах, и попечение об особенном интересе как об общем, посредством полиции и корпораций.
Особенность, определенная ближайшим образом как противопоставленная всеобщему воли вообще (§ 60), есть субъективная потребность, которая достигает своей объективности, т. е. своего удовлетворения посредством (α) внешних предметов, которые суть также собственность и продукт других потребностей и воль, и (β) посредством деятельности и работы как того, чем опосредствуются обе стороны. Так как ее целью является удовлетворение субъективной особенности, а в отношении к потребностям и свободному произволу других показывает свою силу всеобщность, то это проникновение света разумности в эту сферу конечности есть рассудок, та сторона, которая важна при рассмотрении и которая составляет примиряющий момент внутри самой этой сферы.
Примечание. Политическая экономия есть наука, исходящая из этих точек зрения, но кроме этого она должна изобразить отношение и движение масс продуктов в их качественной и количественной определенности и запутанности. Это — одна из тех наук, которые возникли в новейшее время, так как имеют последнее своей почвой. Ее развитие являет интересный пример того, как мысль (см. Смит, Сэй, Рикардо) в бесконечном множестве частных фактов, которые она ближайшим образом имеет перед собой, отыскивает простые принципы предмета, действующий в нем, управляющий им рассудок. — Если, с одной стороны, это познание в сфере потребностей содержащейся в самой природе вещей разумности, лучи которой деятельно проникают в толщу частностей, представляет собою примиряющий момент, то и, наоборот, эта наука есть то поприще, на котором рассудок, исходящий из субъективных целей и моральных мнений, изливает свое недовольство и моральную досаду.
Прибавление. Существуют известные всеобщие потребности, как например, потребность в еде, питье, одежде и т. п., и всецело зависит от случайных обстоятельств способ, каким эти потребности удовлетворяются. Почва здесь или там более или менее плодородна; годы различаются между собою по своей урожайности; один человек трудолюбив, другой ленив. Но этот кишмя кишащий произвол порождает из себя всеобщие определения, и факты, кажущиеся рассеянными и лишенными всякой мысли, управляются необходимостью, которая сама собою выступает. Отыскивание здесь этой необходимости есть задача политической экономии, науки, которая делает честь мысли, потому что она, имея перед собой массу случайностей, отыскивает их законы. Интересно видеть, как все зависимости оказывают здесь обратное действие, как особенные сферы группируются, влияют на другие сферы и испытывают от них содействие себе или помеху. Эта взаимная связь, в существование которой сначала не верится, потому что кажется, будто все здесь предоставлено произволу отдельного индивидуума, замечательна главным образом тем, — и сходна в этом с планетной системой, — что она всегда являет глазу лишь неправильные движения, и все же можно познать ее законы.
Животное обладает ограниченным кругом средств и способов удовлетворения своих тоже ограниченных потребностей. Человек доказывает также и в этой зависимости, что он вместе с тем выходит за ее пределы, доказывает свою всеобщность прежде всего созданием многообразия потребностей и средств, а затем различением в конкретной потребности отдельных частей и сторон и разложением ее на последние, которые становятся различными распавшимися на частности и, следовательно, более абстрактными потребностями.
Примечание. В праве предметом является лицо, с моральной точки зрения — субъект в семье — член семьи, в гражданском обществе — гражданин вообще (как bourgeois); здесь же на точке зрения потребностей (ср. § 123) предметом является то конкретное представление, которое называется человеком; следовательно, собственно лишь здесь идет речь о человеке в этом смысле.
Прибавление. Животное есть некое частное, оно обладает своим инстинктом и отграниченными, непереступимыми средствами удовлетворения. Существуют насекомые, которые связаны с одним определенным растением, существуют другие животные, круг которых более обширен, которые могут жить в разных климатах, но всегда поприще их жизни ограничено по сравнению с поприщем жизни человека. Потребность в жилище и одежде, необходимость не оставлять больше пищу сырой, а делать ее соответственной себе и разрушать ее природную непосредственность приводит к тому, что человеку живется не так легко, как животному, да ему, как духу, и не должно так легко житься. Рассудок, который познает различия, вносит многообразие в эти потребности, а так как вкус и полезность делаются критериями оценки, то и сами потребности захватываются им. В конечном результате уже не потребность, а мнение должно быть удовлетворено, и разложение конкретного на его особенности именно и составляет черту культуры. В разнообразии потребностей заключается как раз задержка страстей, ибо, если людям нужны многие вещи, то стремление к одному предмету, в котором они чувствуют надобность, все же не так сильно, и это многообразие потребностей служит признаком того, что нужда вообще не так подавляет.
Точно так же делятся и разнообразятся средства для распавшихся на частности потребностей и вообще способы их удовлетворения, которые в свою очередь делаются относительными целями и абстрактными потребностями. Этому увеличению разнообразия нет конца, и оно в такой же мере есть разнообразие различения этих определений и оценки соответствия средств их целям, — оно есть утончение.
Прибавление. То, что англичане называют comfortable (комфортом) есть нечто совершенно неисчерпаемое, нечто такое, чему нет конца, ибо каждое удобство обнаруживает в свою очередь также и свое неудобство, и этим изобретениям нет конца. Оно становится поэтому потребностью не столько тех, которые непосредственно пользуются им, сколько тех, которые ищут выгоды от его производства.
Потребности и средства как реальное наличное бытие становятся бытием для других, чьими потребностями и работой взаимно обусловлено удовлетворение. Абстракция, становящаяся качеством потребностей и средств (см. предшествующий параграф), становится также определением взаимных отношений индивидуумов друг к другу; эта всеобщность как признанность представляет собою тот момент, который превращает их в их разрозненности и абстрактности в конкретные, делает их общественными потребностями, общественными средствами и способами удовлетворения.
Прибавление. Благодаря тому, что я должен согласоваться с другими, здесь появляется форма всеобщности. Я приобретаю от других средства удовлетворения и должен вследствие этого принять их мнение. Но наряду с этим я вынужден производить средства для удовлетворения других. Одно, таким образом, переходит в другое и связано с ним; все частное превращается, таким образом, в общественное. В способе одеваться, в определенном времени для еды, есть некоторая условность, которую приходится принять, потому что не стоит труда проявлять в этих вещах свой ум, а всего благоразумнее поступать по отношению к ним так, как другие.
Этот момент становится, таким образом, особенным целеопределением в отношении средств самих по себе и обладания ими, также как и в отношении характера и способа удовлетворения потребностей. Он, далее, непосредственно содержит в себе требование равенства с другими в средствах и способах удовлетворения; потребность в этом равенстве и уравнении, подражание, так же как и, с другой стороны, потребность особенности, равным образом содержащейся в этом моменте, проявить себя каким-нибудь отличием, сам становится действительным источником роста разнообразия потребностей и их распространения.
Между тем в общественных потребностях, как представляющих собою соединение непосредственной или естественной потребности и духовной потребности, созданной представлением, последняя как всеобщее берет перевес, и потому в этом общественном моменте есть сторона освобождения, заключающаяся в том, что строгая естественная необходимость потребностей стушевывается, и человек считается со своим мнением, которое есть также всеобщее мнение, и с им-же самим созданной необходимостью, вместо того чтобы считаться лишь с внешней и внутренней случайностью, с произволом.
Примечание. Имеется представление, будто человек в так называемом естественном состоянии, в котором у него, якобы, имеются лишь так называемые простые естественные потребности, употребляет для их удовлетворения лишь такие средства и в таком виде, какие и в каком виде ему непосредственно доставляет природа; представление, будто человек в таком состоянии был свободен в отношении потребностей, не принимает во внимание момента освобождения, заключающегося в труде, о чем скажем ниже. Это мнение ложно, потому что естественная потребность как таковая и ее непосредственное удовлетворение были бы лишь состоянием погруженной в природу духовности и, значит, состоянием дикости и несвободы; свобода же получается лишь благодаря рефлексии духовного в себя, его различении себя от природного и его реакции на последнее.
Это освобождение формально, так как особенность целей остается лежащим в основании содержанием. Нет предела направленности общественного состояния на неопределенное увеличивание разнообразия и специфизирование потребностей, средств и удовольствий, так же как и нет предела различию между естественными потребностями и потребностями культурных людей. Эта направленность — роскошь — есть столь же бесконечный рост зависимости и нужды, которой приходится иметь дело с оказывающей бесконечное сопротивление материей, а именно — с внешними средствами, имеющими тот особый характер, что они являются собственностью свободной воли, следовательно, с чем-то абсолютно неподатливым, жестким.
Прибавление. Диоген во всей своей цинической фигуре представляет собою продукт афинской общественной жизни, и его определяло именно мнение, против которого он вообще реагировал своим образом жизни. Он поэтому не независим, а возник благодаря этому общественному состоянию, и сам он представляет собою некрасивый продукт роскоши. Где последняя на одной стороне достигает своего высшего расцвета, там столь же велики на другой стороне нужда и беспомощность, и цинизм порождается тогда своей противоположностью, утонченностью.
Опосредствование изготовления и приобретения соответственных распавшимся на частности потребностям, столь же распавшихся на частности средств есть труд, который специфизирует для этих многообразных целей непосредственно доставляемый природой материал с помощью многообразных процессов. Это формирование сообщает теперь средству ценность и его целесообразность, так что человек в своем потреблении имеет отношение преимущественно к произведениям людей и он потребляет именно такие человеческие усилия.
Прибавление. Непосредственного материала, которого не приходится обрабатывать, очень мало. Даже воздух приходится приобретать, так как его нужно нагревать; лишь воду, пожалуй, можно пить в том виде, в котором мы ее находим. Человеческий пот и человеческий труд добывают для человека средства удовлетворения его потребностей.
На основе многообразия интересующих человека определений и предметов развивается теоретическая кулътура, не только многообразие представлений и познаний, но и подвижность и быстрота представления и перехода от одного представления к другому, схватывание запутанных и всеобщих отношений и т. д. Вообще, развитие (die Bildung) рассудка вообще и, следовательно, также и языка. — Практическая культура, приобретаемая посредством труда, состоит в потребности и привычке вообще чем-нибудь заниматься и, далее, в ограничении своего делания, согласуясь частью с природой материала, частью же и преимущественно с произволом других, и в приобретаемой благодаря этой дисциплине привычке к объективной деятельности и общезначимым умениям.
Прибавление. Варвар ленив и отличается от культурного человека тем, что он тупо и безучастно глядит перед собой, ибо практическая культура и состоит именно в привычке и потребности в занятии. Неумелый всегда производит не то, что он хочет произвести, потому что он не господин над своим собственным деланием, между тем как тот рабочий может быть назван умелым, который производит предмет таким, каким он должен быть, и который в своем субъективном делании не находит никакого сопротивления цели.
Но всеобщее и объективное в труде заключается в абстракции, которая приводит к специфизированию средств и потребностей, тем самым специфизирует также и производство и создает разделение работ. Труд отдельного человека упрощается благодаря этому разделению, и благодаря этому увеличивается степень его умелости в его абстрактной работе, так же как и количество произведенных им продуктов.
Вместе с тем эта абстракция в области умений и средств завершает зависимость и взаимоотношения людей в деле удовлетворения остальных потребностей, превращая эту взаимную надобность в полную необходимость. Абстракция в производстве делает, далее, труд все более и более механичным и тем самым делает его подготовленным к тому, чтобы человек отошел от него и поставил на место себя машину.
В этой зависимости и взаимности труда и удовлетворения потребностей субъективное себялюбие превращается в содействия удовлетворению потребностей всех других, — переходит как диалектическое движение в опосредствование особенного всеобщим, так что, когда каждый сам для себя приобретает, производит и потребляет, он вместе с тем именно этим приобретает и производит для потребления других. Эта необходимость, заключающаяся во всестороннем переплетении зависимостей всех ото всех, представляет собою теперь для каждого всеобщее, пребывающее имущество (см. § 170), содержащее в себе возможность для него принять участие в этом имуществе своей образованностью и своими практическими умениями, чтобы быть обеспеченным средствами существования, — равно как и это опосредствованное его трудом добывание средств сохраняет и приумножает всеобщее имущество.
Но возможность принять участие во всеобщем имуществе, особенное имущество, обусловлена частью непосредственной собственной основой (капиталом), частью умениями, которые сами в свою очередь обусловлены первым, но вместе с тем обусловлены и случайными обстоятельствами, многообразие которых создает различие в развитии уже самих по себе неодинаковых природных телесных и духовных задатков; это различие проявляется в данной сфере особенности во всех направлениях и на всех ступенях, и, действуя вместе с прочими случайностями и произволом, имеет своим необходимым следствием неравенство имущества и умений индивидуумов.
Примечание. Противопоставление требования равенства содержащемуся в идее объективному праву особенности духа, которое не только не упраздняет в гражданском обществе неравенства людей, установленного природой — этой стихией неравенства, — но и порождает его из духа, поднимает его до неравенства умений, имущества и даже интеллектуальной и моральной культуры — это противопоставление требования равенства есть черта пустого рассудка, который принимает эту свою абстракцию и свое долженствование за реальное и разумное. Эта сфера особенного, которую всеобщее внедряет в себя, сохраняет в этом лишь относительном тожестве с последним как природную, так в произвольную особенность, сохраняет, следовательно, остаток естественного состояния. Имманентный же в этой системе разум расчленяет далее систему человеческих потребностей и их движение в органическое целое различий (см. следующий параграф).
Бесконечно многообразные средства и их также бесконечно скрещивающееся и переплетающееся движение во взаимном порождении и обмене концентрируется благодаря имманентной его содержанию всеобщности и образует отличные друг от друга всеобщие массы, так что вся совокупность развивается в особенные системы потребностей, средств и работ, способов удовлетворения и теоретической и практической культуры, в системы, между которыми распределены индивидуумы, — развивается в различие сословий.
Прибавление. Способ участия во всеобщем имуществе предоставлен выбору каждой особенности индивидуумов, но всеобщая различность, диференциация гражданского общества, есть нечто необходимое. Если первым базисом государства является семья, то сословия суть его второй базис. Последний потому так важен, что частные лица, хотя они и себялюбивы, все же вынуждены обращаться к другим. Здесь, следовательно, тот корень, посредством которого себялюбие связывается со всеобщим, с государством, и последнее должно заботиться о том, чтобы эта связь была основательной и прочной.
Сословия определяют себя согласно понятию как субстанциальное или непосредственное сословие, как рефлектирующее или формальное сословие и, наконец, как всеобщее сословие.
а) Имуществом субстанциального сословия являются естественные произведения почвы, которую оно обрабатывает, почвы, способной быть исключительной частной собственностью и требующей не только неопределенного пользования, но и объективного формирования. Корригируя связь труда и добывания средств к существованию с отдельными временами года, раз навсегда данными природой, и зависимость дохода от изменчивого характера естественного процесса, это сословие, имея в виду цель удовлетворения потребностей, прибегает к заботе о будущем, но благодаря условиям осуществления этой заботы она все же сохраняет характер пропитания, не столь опосредствованного рефлексией и собственной волей, и в этом своем характере она вообще сохраняет субстанциальное умонастроение нравственности, непосредственно покоящейся на семейных отношениях и на доверии.
Примечание. Справедливо признавалось, что настоящим началом и первым основанием государства является введение земледелия и института брака, так как принцип государства ведет за собою формирование почвы, и, значит, исключительную частную собственность (ср. § 170), приводит кочевую жизнь дикаря, ищущего средств существования в кочевничестве, к покою частного права и к обеспеченности удовлетворения потребностей; с этим связывается ограничение влечения полов друг к другу, развитие этого влечения в брак и, следовательно, расширение этих уз посредством их превращения в постоянный в себе всеобщий союз, расширения потребности в заботу о семье и имущества — до семейного имения. Обеспечение, упрочение, продолжительность удовлетворения потребностей и т. д. — все эти черты, которые мы ближайшим образом замечаем в этих учреждениях, суть не что иное, как формы всеобщности и образований, которыми проявляет себя в этих предметах разумность, абсолютная окончательная цель. — В этой области нет ничего интереснее столь же остроумных, сколь ученых пояснений, которые мой высокоуважаемый друг, господин Крейцер, нам дал в особенности в четвертом томе его «Mythologie und Symbolik» относительно земледельческих праздников, статуй и святынь древних, которые считали введение земледелия и связанных с ним институтов божественным деянием и посвящали им поэтому религиозные культы.
То обстоятельство, что гражданским правом и, в особенности, правосудием, как и преподаванием и образованием, а также и религией вносятся в субстанциальный характер этого сословия видоизменения не в отношении субстанциального содержания, а в отношении формы и рефлективного развития, — это обстоятельство представляет собою уже дальнейший результат, который имеет место также и в отношении других сословий.
Прибавление. В наше время хозяйство в имении тоже ведется рефлективно, как на фабрике, и оно тогда принимает противный его естественности, природности характер занятия второго сословия. Но все же первое сословие всегда больше сохранит свой патриархальный образ жизни и свое субстанциальное умонастроение. Человек здесь принимает даваемое и получаемое, непосредственным чувством благодарит за него бога и живет в благочестивом уповании, что эта благость не перестанет и впредь проявляться. Он удовлетворяется тем, что получает; он его потребляет, ибо оно получится снова. Это — простое умонастроение, не направленное на приобретение богатства; можно его также назвать староаристократическим умонастроением, которое проживает то, что у него есть. У этого сословия главное делает природа, и, по сравнению с этим делом, собственное трудолюбие есть нечто второстепенное, тогда как для второго сословия наиболее существенным является именно рассудок, а продукт природы может рассматриваться лишь как материал.
b) Занятие промышленного сословия заключается в формировании продуктов природы, и в добывании средств своего существования он зависит от труда, от рефлексии и рассудка, равно как и главным образом от опосредствования потребностями и трудом других. Произведенными и потребляемыми им предметами он обязан преимущественно себе самому, своей собственной деятельности. — Его занятия в свою очередь отличаются друг от друга; как более конкретный труд для удовлетворения отдельных потребностей и по желанию отдельных людей — ремесленное сословие; как более абстрактная масса труда для удовлетворения отдельных потребностей, на которые есть всеобщий спрос — сословие фабрикантов; и как занятие обменом друг на друга разрозненных средств преимущественно посредством всеобщего средства обмена, денег, в которых действительна абстрактная ценность всех товаров: торговое сословие.
Прибавление. Индивидуум в промышленном сословии должен надеяться на себя, и это чувство своего достоинства теснейшим образом связано с требованием правопорядка. Чувство свободы и порядка возникло поэтому главным образом в городах. Первому сословию, напротив, приходится мало самому думать; добываемое им есть дар чужого, природы: это чувство зависимости у него на первом плане, и с этим чувством у него легко связывается готовность терпеть от людей все, что бы ни случилось; первое сословие поэтому больше склонно к подчинению, а второе — к свободе.
с) Занятие всеобщего сословия состоит в охранении всеобщих интересов общества, оно должно быть поэтому свободно от необходимости непосредственного труда для удовлетворения своих потребностей либо благодаря обладанию частным состоянием, либо благодаря тому, что государство, требующее от него отдачи своей деятельности, вознаграждает его за нее, так что частный интерес находит свое удовлетворение в работе на пользу всеобщего.
Сословие, как ставшая для себя объективная особенность, делится, таким образом, с одной стороны, согласно понятию на свои всеобщие различия. Но на принадлежность данного индивидуума к тому или другому особенному сословию оказывают, с другой стороны, влияние прирожденные черты характера, происхождение и внешние обстоятельства; последнее и существенное определение этой принадлежности заключается однако в субъективном мнении и особенном произволе, который сообщает себе в этой сфере свое право, свою заслугу и честь, так что то, что̀ в нем происходит по внутренней необходимости, опосредствовано вместе с тем произволом и имеет для субъективного сознания форму дела его воли.
Примечание. Также и с этой стороны выступает в отношении принципа особенности и субъективного произвола различие между политической жизнью востока и запада, античного и нового мира. Разделение целого на сословия возникает, правда, в первых объективно, само собою, потому что оно разумно в себе, но вместе с тем принцип субъективной особенности не получает там того, что принадлежит ему по праву, так как, например, распределение индивидуумов по сословиям предоставлено или правителям, как например, в платоновском государстве (De Rep. III. p. 320, ed. Bip. t. VI), или одной лишь случайности происхождения, как например, в индусских кастах. Таким образом субъективная особенность, не воспринятая в организацию целого и не примиренная в нем и, однако тоже выступающая как существенный момент, являет себя враждебной общественному порядку, гибельной для него (см. § 185); она либо выбрасывает последний за борт, как например, это происходило в греческих государствах и в римской республике, либо проявляется как внутренняя испорченность и полнейшая деградация там, где общественный порядок, благодаря тому, что он обладает силой или благодаря религиозному авторитету, сохраняется, как это до некоторой степени происходило у лакедемонян, а в наше время полнее всего происходит у индусов. — Но когда объективный порядок держит субъективную особенность в соответствии с собою и вместе с тем не лишает ее того, что принадлежит ей по праву, она становится действенным началом всяческого оживления гражданского общества, развития мыслящей деятельности, заслуги и чести. Признание, что то, что̀ разум делает необходимым в гражданском обществе и в государстве, должно совершаться через опосредствование произвола, и предоставление такого права последнему является ближайшим определением того, что в общем представлении преимущественно называется свободой (§ 121).
Индивидуум сообщает себе действительность лишь тогда, когда он вообще вступает в наличное бытие когда он, следовательно, вступает в определенную особенность и этим самым исключительно ограничивается одной из особенных сфер потребностей. Нравственным умонастроением в этой системе является поэтому добропорядочность и сословная честь требующая, чтобы он, и именно по собственному определению, сделал себя посредством своей деятельности, своего усердия и умения членом одного из моментов гражданского общества и оставался таковым, чтобы он заботился о себе лишь через это опосредствование со всеобщим, равно как и требующая того, чтобы он лишь через это опосредствование получал признание в своем представлении и в представлении других. — Мораль занимает свое особое место в этой сфере, где господствует рефлексия о своем собственном делании, цель особенной потребности и особенного блага, и где случайность в их удовлетворении делает также обязанностью случайную и единичную отдельную помощь.
Примечание. То обстоятельство, что индивидуум ближайшим образом (т. е. в особенности в молодости) восстает против представления, что он должен решиться сделаться членом одного особенного сословия, и видит в этом ограничение своего всеобщего определения и часто — лишь внешнюю необходимость, имеет своей причиной абстрактное мышление, которое останавливается на всеобщем, и, следовательно, недействительном, и не познает, что для того, чтобы существовать понятие вообще приходит к различению между понятием и его реальностью, и, значит, вступает в определенность и особенность (см. § 7), и что лишь благодаря этому оно может обрести действительность и нравственную объективность.
Прибавление. Говоря, что человек должен быть чем-нибудь, мы под этим разумеем, что он должен принадлежать к определенному сословию, ибо это «что-нибудь» означает, что он тогда представляет собою нечто субстанциальное. Человек без сословия есть лишь частное лицо и не находится в действительной всеобщности. С другой стороны, отдельный человек в своей особенности может считать себя всеобщим и мнить, что, если бы он вошел в сословие, он отдался бы более низкому. Это — ложное представление, полагающее, что когда нечто обретает необходимое ему наличное бытие, оно этим ограничивает себя, отрекается от себя.
Принцип этой системы потребностей как своя собственная особенность знания и воления обладает в себе и для себя сущей всеобщностью, всеобщностью свободы лишь абстрактно, следовательно, в качестве права собственности, которое однако выступает здесь уже не только в себе, но и в своей имеющей силу действительности как защита собственности судебным порядком.
Относительное во взаимоотношении потребностей и труда, нужного для их удовлетворения, имеет ближайшим образом свою рефлексию внутри себя, вообще в бесконечной личности, в (абстрактном) праве. Но сама эта сфера относительного как образование дает праву наличное бытие в качестве всеобщепризнанного, знаемого и волимого, и опосредствует этой знаемостью и волимостью обладание им значимостью и объективной действительностью.
Примечание. Образованию, мышлению как сознанию единичного в форме всеобщего, свойственно понимать «я» как всеобщее лицо, в котором все тожественны. Человек обладает таким образом значением, потому что он человек, а не потому, что он иудей, католик, протестант, немец, итальянец и т. д. и т. д. Это сознание, для которого имеет значимость мысль, бесконечно важно и лишь в том случае ошибочно, когда оно в качестве космополитизма утверждается на точке зрения антагонизма к конкретной государственной жизни.
Прибавление. С одной стороны, право в качестве защиты особенности становятся внешней необходимостью благодаря системе частных устремлений (System der Partikularität). Хотя эта защита и вытекает из понятия, однако она вступает в существование лишь потому, что она полезна для потребностей. Чтобы обладать мыслью о праве, нужно быть образованным, мыслить и уже не пребывать больше в одном лишь чувственном: нужно приспособлять к предметам форму всеобщности и руководиться всеобщим также и в воле. Законы могут образоваться лишь после того, как люди создали для себя многообразные потребности и приобретение этих потребностей переплелось с удовлетворением.
Объективная действительность права состоит частью в том, что оно есть для сознания, становится вообще знаемым, частью же в том, что оно обладает мощью действительности и имеет силу и, следовательно, становится также знаемым, как имеющее всеобщую силу.
То, что̀ есть право в себе, положено в своем объективном наличном бытии, т. е. определено для сознания мыслью, и определено как то, что̀ есть право и считается правом, что̀ известно как закон; право есть вообще, благодаря этому определению, положительное право.
Примечание. Полагание чего-либо как всеобщего, т. е. осознание его как всеобщего, есть, как известно, мышление (ср. выше § 13 и § 21); сводя таким образом содержание к его простейшей форме, оно сообщает ему его последнюю определенность. То, что̀ есть право, только благодаря тому, что оно становится законом, получает не только форму своей всеобщности, но также и свою подлинную определенность. При представлении о законодательствовании надо поэтому иметь в виду не только тот момент, что посредством этого законодательствования нечто высказывается как правило поведения, имеющее силу для всех; важнее этого тот внутренний существенный момент, которым является познание содержания в его определенной всеобщности. Даже обычное право содержит в себе момент существования в качестве мысли и знаемого, так как животные обладают своим законом как инстинктом, и лишь люди обладают им как привычкой. Отличие норм обычного права от законов положительного права состоит лишь в том, что обычное право знаемо субъективным и случайным образом, и нормы обычного права поэтому сами по себе менее определенны и всеобщность мысли в них более помутнена; а кроме того, еще в том, что знание права с той или другой стороны и вообще есть случайное достояние немногих. То якобы их преимущество, что они, благодаря своей форме обычаев, перешли в жизнь (в наше время, впрочем, чаще всего говорят о жизни и о переходе в жизнь как раз там, где говорящие об этом погружены в мертвеннейший материал и мертвеннейшие мысли), представляет собою иллюзию, так как действующие законы данного народа не перестают быть его привычками оттого, что их записали и собрали воедино. Когда нормы обычного права собраны и соединены вместе, что непременно должно произойти у каждого народа, достигшего хотя бы некоторого образования, то это собрание есть кодекс, и этот кодекс, разумеется, отличается бесформенностью, неопределенностью и неполнотой, так как он — только собрание законов. Он будет отличаться от так называемого кодекса в собственном смысле тем, что последний понимает и высказывает принципы права в их всеобщности, следовательно, в их определенности. Английское земское или обычное право содержится, как известно, в статутах (формальных законах) и в так называемом неписанном законе; этот неписанный закон, впрочем, также написан, и знание его может и должно быть приобретено только из чтения многих томов in quarto, которые он наполняет. Но какая ужасная путаница получается как в тамошней судебной практике, так и в самых законах, — об этом рассказывают нам знатоки этого права. Они в особенности обращают внимание на то обстоятельство, что так как этот неписанный закон содержится в решениях судебных палат и судей, и судьи, следовательно, всегда играют роль законодателей, то они в одно и то же время и необязаны и обязаны руководствоваться авторитетом своих предшественников; они обязаны руководствоваться им, так как их предшественники только высказали неписанный закон; они не обязаны руководствоваться им, так как они сами носят в себе неписанный закон и поэтому имеют право судить о прежних судебных решениях, соответствуют ли они или не соответствуют последнему. — Против подобной путаницы, которая могла возникнуть в позднейшей римской судебной практике благодаря авторитету всех различных знаменитых правоведов, один император придумал остроумное средство, носившее название закона о цитации, вводившее нечто вроде коллегии давно умерших правоведов с председателем во главе, постановлявшей решения большинством голосов (См. г. Гуго, Röm. Rechtsgeschichte, § 354). — Отказ образованному народу или его юридическому сословию в способности составлять кодекс был бы величайшим поношением этого народа или этого сословия, так так здесь ведь не имеется в виду создать систему новых по своему содержанию законов, а познать наличное содержание законов в его определенной всеобщности, т. е. постичь его мыслью и вместе с тем указать его применение к особым случаям.
Прибавление. Солнце и планеты имеют также свои законы, но они их не знают; варварами управляют влечения, нравы, чувства, но они не сознают этого. Благодаря тому, что право положено и знаемо, отпадает все случайное — чувства и мнения, форма мести и сострадания, себялюбия, и таким образом лишь теперь право получает свою истинную определенность и достигает подобающей ему чести. Лишь благодаря культивированию воспринимания оно становится способным достигнуть всеобщности. Существование коллизий при применении законов, в разрешении которых рассудок судьи находит себе подобающее место, представляет собою совершенно необходимое явление, так как в противном случае применение законов превратилось бы в нечто совершенно машинообразное. Если некоторые юристы напали на мысль покончить с коллизиями посредством предоставления решения многих вопросов благоусмотрению судей, то нужно сказать по поводу этой мысли, что такой выход куда хуже затруднения, которое он должен устранить, так как коллизия также принадлежит области мысли, мыслящего самосознания и его диалектики, между тем как голое решение было бы произволом. Обыкновенно приводят в пользу обычного права тот довод, что оно есть живое право; но эта живость, т. е. тожество определения с субъектом, еще не составляет сущности предмета; право должно быть знаемо в мысли, оно должно быть системой внутри себя самого, и лишь как таковое оно может иметь силу у образованных народов. Высказывавшийся недавно взгляд, отказывающий народам новейшего времени в призвании к законодательству, представляет собою не только поношение этих народов, но помимо того и нелепую мысль, будто при бесконечном множестве существующих законов нельзя допустить, что у отдельных лиц найдется умение привести их в последовательную систему, между тем как именно систематизация, т. е. возведение к всеобщим началам, является бесконечной потребностью нашего времени. Точно так же некоторые правоведы считают, что собрание решений вроде того, которое мы имеем в Corpus juris, стоит выше кодекса, разработанного по наиболее всеобщим принципам, так как в таких решениях все еще сохраняется некоторая особенность и исторические воспоминания, от которых не хотят отказаться. Насколько такие собрания неудовлетворительны, достаточно показывает практика английского права.
В этом тожестве в-себе-бытия и положенности обязательно как право лишь то, что̀ есть закон. Положенность составляет ту сторону наличного бытия, в которой может появляться также и случайно порождаемое своеволием и другой особенностью; поэтому то, что́ есть закон, все же еще может быть отличным по своему содержанию от того, что̀ есть право в себе.
Примечание. Поэтому в положительном праве закономерное есть источник того, что́ есть право, или, вернее, того, что законно; положительная наука о праве представляет собою постольку историческую науку, которая имеет своим принципом авторитет. Дальнейшее есть уже дело рассудка и касается внешнего расположения, сопоставления, последовательности, дальнейших применений и т. п. Теории, например, уголовного права показывают нам, что́ может наделать рассудок со своими рассуждениями, исходящими из оснований, когда он пускается в рассмотрение природы самого предмета. Если положительная наука, с одной стороны, не только имеет право, но даже обязана дедуцировать со всей подробностью из положительных данных как ход исторического развития, так и применение и расщепление данных правовых определений, равно как и показывать их последствия, то ее, по крайней мере, не должно абсолютно удивлять, с другой стороны, что и после всех этих доказательств задают вопрос, разумно ли то или другое определение права, хотя бы она и смотрела на такой вопрос, как на очень неприятный для ее дела. — Ср. сказанное нами о понимании в § 3.
Так как право вступает в существование ближайшим образом в форме положенности, то оно и со стороны своего содержания выступает как применение к материи до бесконечности разрознивающихся и запутывающихся в гражданском обществе отношений и видов собственности и договоров, затем — как применение к основанным на сердечности, любви и доверии нравственным отношениям, но как применение к последним оно выступает лишь постольку, поскольку в этих отношениях содержится сторона абстрактного права (§ 159). Моральная сторона и моральные заповеди, как касающиеся воли в ее самой настоящей субъективности и особенности, не могут быть предметом положительного законодательства. Дальнейший материал доставляют права и обязанности, имеющие своим источником само отправление правосудия, государство и т. д.
Прибавление. В высших отношениях брака, любви, религии, государства могут сделаться предметом законодательства лишь те стороны, которые по своей природе способны обладать в себе внешней стороной. Однако законодательства различных народов очень отличаются в этом отношении друг от друга. У китайцев, например, установленный государством закон постановляет, чтобы муж любил свою первую жену более других своих жен, которых он одновременно имеет. Если его изобличают в том, что он действовал противоположно требованию этого закона, он наказывается ударами. Точно так же мы находим в древних законодательствах много предписаний относительно верности и честности, которые не соответствуют природе закона, так как верность и честность всецело принадлежат сфере внутреннего. Лишь при присяге, в которой все предоставлено совести, честность и верность должны быть приняты во внимание в качестве чего-то субстанциального.
Но кроме применения к особенному положенность права заключает в себе применимость к отдельному случаю. Тем самым оно вступает в сферу неопределяемого понятием количественного (количественного, взятого само по себе, или количественного как определения ценности при обмене одного качественного на другое качественное). Определенность понятия указывает лишь общую границу, в пределах которой еще имеет место колебание в ту или другую сторону. Но это колебание должно быть прервано, дабы получилось осуществление, и вследствие этого появляется в данных пределах случайное и произвольное решение, останавливаются на определенном пункте в пределах, указываемых понятием.
Примечание. В этом заострении всеобщего, в этом переходе не только к особенному, но и к единичному, т. е. к непосредственному применению, преимущественно и заключается чисто положительное в законе. Нельзя определить это положительное разумно; нельзя также посредством применения проистекающей из понятия определенности решить, что́ более справедливо — наказать ли за проступок сорока ударами или сорока без одного, наложить ли штраф в пять талеров или в четыре талера и двадцать три гроша, присудить ли к году тюремного заключения или к году и одному, двум, трем дням, и т. п. И однако один лишний удар, один лишний или недостающий талер или грош, одной неделей, одним днем меньше или больше тюремного заключения есть уже несправедливость. — Сам разум определяет, чтобы случайность, противоречие и видимость обладали своей все же ограниченной сферой, своей долей права, и чтобы мы не заботились о выравнивании и исправлении такого рода противоречий; здесь имеет место лишь один интерес: заинтересованность в осуществлении, в том, чтобы так или иначе определить и вырешить в известных пределах. Это решение есть дело формальной уверенности в самом себе, дело абстрактной субъективности, которая всецело стоит за то, что нужно в вышеуказанных пределах прервать и фиксировать, может быть лишь для того, чтобы нечто было зафиксировано, или исходит из таких оснований, как например, желание установить круглое число или, скажем, такое число, как сорок без одного. — Ничего не меняет то обстоятельство, что закон сам не устанавливает этой требуемой действительностью окончательной определенности, а предоставляет решение судье и ограничивает его лишь максимумом и минимумом, ибо каждое из этих максимумов и минимумов есть само по себе круглое число и не противится тому, чтобы судья потом установил такое конечное, чисто положительное определение, а, наоборот, признает за ним такое право, видя в последнем нечто необходимое.
Прибавление. В законах и в судебной практике есть одна сторона, содержащая в себе случайность и заключающаяся в том, что закон есть всеобщее определение, которое должно быть применено к отдельному случаю. Если заявим, что мы против этой случайности, то выскажем нечто абстрактное. Количественную сторону какого-нибудь наказания, например, нельзя сделать адэкватной определению понятия, и что бы мы ни решили, в нашем решении с этой стороны всегда будет заключаться произвол. Но эта случайность сама необходима, и если против закона выдвигается аргумент, что он несовершенен, то не принимают во внимание ту сторону, в которой нельзя достигнуть совершенства и которую нужно принять такой, какова она есть.
Обязательность исполнения закона заключает в себе со стороны права самосознания (§ 132) необходимость того, чтобы законы опубликовывались, доводились до всеобщего сведения.
Примечание. Повесить законы так высоко, чтобы их ни один гражданин не мог читать, как это делал тиран Дионисий, или же похоронить их в пространных и многочисленных ученых книгах, собраниях решений, изложениях противоречащих друг другу суждений и мнений, обычаев и т. д. в еще к тому же — в книгах, написанных на чужом языке, так что знание действующего права оказывается доступным лишь тем, кто занимается учеными изысканиями, — все это является одинаково несправедливым. Правители, которые, подобно Юстиниану, дали своим народам хотя бы и бесформенное собрание законов, а тем паче такие правители, которые дали определенный и упорядоченный кодекс, не только сделались величайшими благодетелями этих народов и с благодарностью восхвалялись ими за это, но также совершили этим великий акт справедливости.
Прибавление. Сословие юристов, обладающее особенным знанием законов, считает часто это знание своей монополией, и тот, кто не из их среды, не должен будто бы рассуждать об этом. Физики точно так же отнеслись к учению Гете о цветах, потому что он-де не специалист и к тому же еще поэт. Но точно так же, как не нужно быть сапожником, чтобы знать, подходят ли башмаки к ноге, так и не нужно быть специалистом, чтобы обладать познаниями относительно предметов, которые представляют собою общий интерес. Право касается свободы, самого ценного и самого достойного в человеке, и он сам должен знать это право, поскольку оно для него обязательно.
С одной стороны, мы должны требовать от официального кодекса простых всеобщих определений, а, с другой стороны — природа бесконечного материала ведет к бесконечным дальнейшим определениям. С одной стороны, объем законов должен быть законченным, замкнутым целым, а, с другой стороны — есть постоянная потребность в новых правовых определениях. Но так как эта антиномия имеет место в области специализирования всеобщих принципов, которые при этом остаются незыблемыми, то эта антиномия не ограничивает права на законченный кодекс, так же как и права на то, чтобы всеобщие простые основоположения, взятые сами по себе, отличные от дальнейшего специального их развития, были понятны и поддавались ясной формулировке.
Примечание. Впрочем, главным источником запутанности законодательства является то обстоятельство, что в первоначальные установления, содержавшие в себе несправедливость и являвшиеся таким образом чисто историческими, с течением времени проникает разумное, само по себе правовое, как это случилось с римским правом (§ 180), с ленным правом и т. д. Но важно понять следующее: сама природа конечного материала характеризуется тем, что применение к нему даже самих по себе разумных, внутри себя всеобщих определений приводит к бесконечному прогрессу. — Требование от кодекса, чтобы он был абсолютно законченным и не допускал дальнейших определений, представляет собою преимущественно немецкую болезнь. Это требование и недопущение издания так называемого незавершенного, т. е. недопущение действительного осуществления, на том основании, что оно не может быть вполне совершенным, являются результатом непонимания природы таких конечных предметов, как гражданское право, в которых так называемое совершенство есть непрерывное приближение, а также результатом непонимания различия между разумно всеобщим и рассудочно всеобщим и его применением к возрастающему до бесконечности конечному и единичному материалу. Le plus grand ennemi du bien est le meilleur (величайшим врагом хорошего является лучшее) — вот выражение подлинного здравого смысла, идущего в разрез с суетным рассуждательским и рефлектирующим рассудком.
Прибавление. Полнотой называется собрание всех отдельных частностей, входящих в состав одной сферы, и в этом смысле никакая наука, никакое познание не может быть полным. Когда говорят, что философия или какая-нибудь другая наука неполна, то напрашивается мысль, что нужно подождать, пока они не сделаются полными, ибо ведь может статься, что не хватает самого лучшего. Но таким образом ничто не будет двигаться с места, ни геометрия, в которой, хотя она и кажется завершенной, все же появляются новые определения, ни философия, которая, разумеется, имеет своим предметом всеобщую идею, однако все же может быть все дальше и дальше специализирована. Десять заповедей искони были всеобщим законом: не провозгласить закона: не убий, только потому, что кодекс не может быть полным, было бы явно нелепо. Каждый кодекс мог бы быть еще лучше; праздная рефлексия может смело это утверждать, ибо самое превосходное, самое возвышенное, самое прекрасное можно мыслить еще более превосходным, еще более возвышенным, еще более прекрасным. Но большое старое дерево все более и более разветвляется, не становясь от этого новым деревом; было бы однако глупо не сажать деревьев из-за могущих появиться новых ветвей.
Подобно тому как в гражданском обществе право в себе превращается в закон, так и бывшее раньше непосредственным и абстрактным наличное бытие моего единичного права получает значение признанности в качестве некоторого наличного бытия в существующих всеобщей воле и всеобщем знании. Приобретение собственности и другие акты, касающиеся собственности, должны поэтому предприниматься и совершаться в той форме, которая сообщает им это наличное бытие. Собственность покоится на договоре и на тех формальностях, которые делают ее способной быть доказанной и имеющей законную силу.
Примечание. Первоначальные, т. е непосредственные виды и законные основания приобретения (§ 54 и сл.), отпадают, собственно говоря, в гражданском обществе и встречаются лишь как отдельные случайности или ограниченные моменты. — Формальности отвергаются частью чувством, не идущим дальше субъективного, частью рефлексией, которая смотрит на абстракцию как на существенное; мертвый рассудок может, напротив того, ухватиться за формальности, выдвигать их в противоположность сути и умножать их число до бесконечности. — Ход развития ведет, впрочем, к тому, что вместо первоначальной чувственной и непосредственной формы некоторого содержания достигается, благодаря длительным и напряженным усилиям, форма его мысли и, следовательно, соответствующее ему простое выражение, так что лишь в состоянии едва только начинающегося образования права торжественные церемонии и формальности очень разветвлены и признаются скорее самой сутью дела, чем знаком. Поэтому же в римском праве были сохранены множество определений и, в особенности, выражений, сопровождавших торжественные церемонии, вместо того чтобы заменить их определениями мысли и адэкватным выражением последних.
Прибавление. Закон есть право, положенное таким, каким оно было в себе. Я чем-то обладаю, обладаю собственностью, которою я завладел как бесхозяйной; оно теперь должно еще быть признано и положено как мое. В обществе имеют поэтому место формальности в отношении собственности: ставятся пограничные камни как знак для признания границ другими людьми; заводятся ипотечные книги, регистрация собственности. Бо̀льшая часть собственности в гражданском обществе покоится на договоре, формальности которого твердо определены. Можно питать антипатию к таким формальностям и считать, что они существуют лишь для того, чтобы приносить начальству доход; можно даже их рассматривать как нечто оскорбительное и знак недоверия, так как не признается положение: давши слово — держись, но на самом деле существенным в форме является то, что право в себе также и полагается как таковое. Моя воля есть разумная воля, она имеет силу, в эта ее значимость должна быть признана и другими. Здесь должны отпасть моя субъективность и субъективность других, и воля должна достигнуть такой уверенности, твердости и объективности, которые она может получить лишь через форму.
Так как собственность и личность в гражданском обществе пользуются признанием закона и имеют значимость то преступление теперь уже не есть только поражение субъективно-бесконечного, а есть поражение всеобщего дела, обладающего в себе прочным и крепким существованием. Здесь таким образом выступает точка зрения опасности преступного действия для общества; благодаря этому, с одной стороны, размер преступления увеличивается, но, с другой стороны, сила общества, его уверенность в своей силе и прочности уменьшает внешнюю важность поражения и приводит поэтому к бо̀льшей мягкости наказания.
Примечание. То обстоятельство, что в лице одного члена общества поражены и все другие, меняет природу преступления не согласно его понятию, а лишь со стороны внешнего существования, со стороны поражения, от которого теперь страдает представление и сознание гражданского общества, а не только существование непосредственно пораженного. Во времена героев (см. античные трагедии) граждане не считают себя пораженными теми преступлениями, которые члены царских домов совершают друг против друга. Так как наказание за преступление, представляющее в себе бесконечное поражение, обладает мерой со стороны своего наличного бытия, и наказание за него должно соразмеряться с его качественными и количественными различиями (§ 96), а это его наличное бытие существенно определяется как представление о законах и сознание их действия, то опасность для гражданского общества есть некоторое определение размера преступления или же одно из его качественных определений. Но это качество или размер изменяется соответственно состоянию гражданского общества, и в этом заключается оправдание как того, что кража нескольких су или репы карается смертной казнью, так и того, что кража предметов во сто или тысячу раз более ценных наказывается легко. Хотя и кажется, что точка зрения опасности для гражданского общества делает преступление более тяжким, она в действительности преимущественно приводила к облегчению наказания. Уголовный кодекс связан поэтому главным образом со своей эпохой и с состоянием гражданского общества в эту эпоху.
Прибавление. То обстоятельство, что совершенное в обществе преступление представляется более тяжким и все же карается менее сурово, кажется самопротиворечивым. Но если, с одной стороны, общество не может оставлять преступление безнаказанным, ибо последнее в таком случае полагалось бы как право, то все же преступление есть всегда лишь направленное против общества единичное покушение, нечто шаткое и изолированное, ибо общество уверено в самом себе. Благодаря прочности самого общества преступление оказывается в положении чего-то чисто субъективного, как-будто возникшего не столько из обдуманной воли, сколько из природных импульсов. Благодаря этому получается более мягкое отношение к преступлению, и наказание делается также менее суровым. Если положение самого общества еще шатко, тогда закону приходится посредством наказания устанавливать пример, ибо наказание само есть пример, направленный против примера данного преступления. Но в обществе, стоящем прочно, положенность преступления столь слаба, что с этим должно соразмеряться также и упразднение этой положенности. Суровые наказания, следовательно, не суть сами по себе нечто несправедливое, а находятся в определенном соотношении с состоянием общества в данную эпоху; один и тот же уголовный кодекс не может годиться для всех времен, и преступления суть мнимые существования, которые могут влечь за собою большие или меньшие наказания.
Право, вступившее в наличное бытие в форме закона, есть само по себе, самостоятельно противостоит особенному волению права и особенному мнению о праве и должно проявить свою силу как всеобщее. Это познание и осуществление права в особенном случае без субъективного чувства особенного интереса представляет собою прерогативу официальной власти, суда.
Примечание. Историческое возникновение судьи и суда могло происходить в форме патриархальных отношений, или насилия, или добровольного выбора; это безразлично для понятия предмета. Рассматривать введение отправления правосудия со стороны государей и правительств лишь как произвольный акт благоволения и милости, как это делает г. фон Галлер (в его «Restauration der Staatswissenschaft»), есть нелепая мысль, в которой нет ни следа понимания того, что когда мы говорим о законе и государстве, то важно установить, что их учреждения разумны сами по себе и потому необходимы, а форма их возникновения и введения не есть то, что нас интересует при рассмотрении их разумного основания. Другой противоположной крайностью является грубое представление, видящее в правосудии, как это было в период кулачного права, неподобающее насилие, подавление свободы и деспотизм. На правосудие надо смотреть одновременно и как на обязанность и как на право предержащей власти, которое однако также не проистекает из капризного решения индивидуумов поручить или не поручить его исполнение особой власти.
Право реагировать на преступление в форме мести (§ 102) есть лишь право в себе, но не право в форме права, т. е. не право, справедливое в своем существовании. Вместо пораженной стороны выступает пораженное всеобщее, обладающее в лице суда своей особой действительностью, и принимает на себя преследование и наказание преступления, которое благодаря этому перестает быть лишь субъективным и случайным возмездием посредством мести, а превращается в подлинное примирение права с самим собою в наказании. Это примирение является в объективном отношении примирением закона, восстановляющего себя через снятие преступления и тем самым осуществляющего себя как действительный; в субъективном же отношении, в отношении преступника, это примирение является примирением его закона, знаемого им, имеющего силу для него и в целях его защиты, следовательно, закона, в исполнении которого на нем он сам находит удовлетворение справедливости, видит лишь свое собственное деяние.
Член гражданского общества имеет право искать суда, так же как и обязан предстать перед судом и получить свое спорное право лишь от суда.
Прибавление. Так как каждый индивидуум имеет право искать суда, то он должен также знать законы, ибо в противном случае это право не оказало бы ему никакой помощи. Но индивидуум обязан также предстать перед судом. В эпоху феодализма могущественное лицо часто не являлось в суд, вело себя вызывающе по отношению к последнему и рассматривало вызов в суд могущественного лица как несправедливость по отношению к последнему. Но это — состояние, противоречащее тому, чем должен быть суд. В новейшее время государь в своих частных делах должен признать власть суда над собою, и в свободных государствах он обычно проигрывает свои процессы.
Перед судом право получает определение, согласно которому оно непременно должно быть доказуемо. Судопроизводство дает возможность тяжущимся сторонам предъявлять свои доказательства и высказывать свои доводы, и судья получает таким образом полное представление о деле. Эти стадии процесса суть сами права, их течение должно поэтому быть определено законом, и они составляют существенную часть науки о праве.
Прибавление. Человек может возмущаться, если он знает, что обладает правом, а ему между тем отказывают в нем на том основании, что оно не доказуемо. Но право, которым я обладаю, должно вместе с тем быть чем-то положенным. Я должен быть в состоянии изложить его, доказать его, и лишь благодаря тому, что в себе сущее также и положено, оно может иметь силу в обществе.
Благодаря расщеплению этих актов на все более и более разрозненные акты и их права, не имеющие в себе границы, судопроизводство, которое уже само по себе есть средство, выступает по отношению к своей цели как нечто внешнее. Так как сторонам принадлежит право пройти весь тот длительный путь разветвленных формальностей, который есть их право, а такие формальности могут быть превращены также и в зло и даже в орудие несправедливости, то стороны и само право, как представляющее собою то субстанциальное, которое одно лишь и имеет значение, должны быть защищены судом от злоупотребления судопроизводством, в целях чего последний должен вменять тяжущимся сторонам в обязанность сначала обратиться к простому суду (к третейскому, мировому суду), сделать попытку прийти между собою к добровольному соглашению и лишь затем обратиться к формальному суду.
Примечание. Естественная справедливость подразумевает несоблюдение формального права, происходящее по соображениям морального или другого свойства, и она относится ближайшим образом к содержанию тяжбы. Но суд совести имеет то значение, что он в постановляемом им решении по данному отдельному случаю не придерживается формальностей судопроизводства и в особенности считается не исключительно лишь с удовлетворяющими требования закона объективными доказательствами, так же как и постановляет свое решение, имея в виду отдельный случай, как этот данный случай, а не долженствующее быть установленным всеобщее законное решение.
В состав прав субъективного сознания входит не только публичное оглашение законов (§ 215), но также и возможность знать осуществление закона в особом случае, а именно — течение внешних процедур, правовых оснований и т. д., так как это течение само по себе есть происшествие, имеющее всеобщее значение, и хотя по своему особенному содержанию данное дело и касается лишь интересов тяжущихся сторон, оно однако по всеобщему своему содержанию касается заключающегося в нем права, и судебное решение по нему затрагивает интересы всех: судопроизводство должно быть публичным.
Примечание. Совещания между собою членов суда о долженствующем быть вынесенным решении суть высказывания пока что еще особенных мнений и взглядов, и, следовательно, не суть нечто публичное по своей природе.
Прибавление. Публичность судопроизводства признается здравым человеческим рассудком справедливой и правильной. Против такой публичности всегда служила большим возражением важность господ судей, не желающих показываться всем и каждому и смотрящих на себя как на убежище правосудия, в которое профаны не должны иметь доступа. Но доверие, которое граждане питают к суду, как раз и представляет собою необходимую принадлежность права, и именно эта сторона права требует публичности судопроизводства. Право требовать публичности судопроизводства основано на том, что цель суда есть право, которое, как некое всеобщее, должно также и совершаться перед очами всеобщего; вместе с тем оно основано также и на том, что граждане при публичности судопроизводства выносят убеждение, что здесь действительно совершается правильный суд.
В отправлении судоговорения, как применении закона к единичному случаю, есть две различные стороны, а именно, во-первых, познание характера случая по его непосредственной единичности — имеется ли налицо договор и т. д., совершено ли нарушающее действие и кто его совершил, а в уголовном процессе — рефлексия как определение действия по его субстанциальному, преступному характеру (§ 119); во-вторых, подведение случая под закон восстановления права, включая в это в уголовном процессе также и наказание. Решения по этим двум различным сторонам суть различные функции.
Примечание. В римском судопроизводстве различие этих функций проявлялось в том, что претор постановлял свое решение в случае, если дело обстоит так или иначе, а для расследования обстоятельства дела он назначал особого судью. Характеристика действия со стороны его определенного преступного качества (представляет ли оно собою, например, убийство или умерщвление) предоставлено в английском судопроизводстве разумению или произволу жалобщика, и суд не может формулировать другого определения, если он находит неправильным определение, указанное жалобщиком.
Главным образом, ведение всего хода расследования и заслушание сторон, две функции, которые как одна, так и другая, суть сами права (§ 222), а затем также и вторая сторона судопроизводства, постановление судебного решения (см. предшествующий параграф), есть специальное дело юриста-судьи, для которого как для органа закона случай должен быть подготовлен так, чтобы было возможно его подведение, т. е. возведение его эмпирического характера в признанный факт и всеобщую квалификацию.
Первая сторона, познание случая в его непосредственной единичности и его квалификация, сама по себе не заключает в себе судопроизводства. Она представляет собою такое познание, на которое может изъявлять притязание любой образованный человек. Поскольку для квалификации действия существенен субъективный момент разумения и намерения действующего лица (см. 2-ю часть) и поскольку доказательство и помимо того касается не предметов разума или абстрактного рассудка, а лишь подробностей, обстоятельств и предметов чувственного созерцания и субъективной достоверности, так что оно не содержит в себе никакого абсолютно объективного определения, постольку этот момент представляет собою в решении субъективное убеждение и совесть (animi sententia), и точно так же в отношении доказательства, покоящегося на высказываниях и заверениях других, присяга есть хотя и субъективное, но последнее подтверждение.
Примечание. При рассмотрении предмета, о котором идет речь, главное состоит в том, чтобы не упускать из виду природы доказательства, которое здесь требуется, и различать между ним и познанием и доказательствами другого рода. Доказательство определения разума, — таким определением является, например, само понятие права, т. е. познание его необходимости, — требует другого метода, чем доказательство геометрической теоремы. В последнем, далее, фигура определена рассудком и уже сделана абстрактной соответственно некоторому закону, но в эмпирическом содержании, каким является факт, материалом познания служит чувственное созерцание, чувственная субъективная достоверность и высказывание последней, заверение в последней — над каковым материалом оперирует умозаключение и комбинирование таких высказываний, свидетельств, обстоятельств и т. п. Объективная истина, получающаяся из такого материала и соответствующего ему метода, истина, ведущая при попытке определить ее объективно, самое по себе, к полудоказательствам, а при подлинно последовательном продолжении этой попытки — каковая подлинная последовательность заключает в себе вместе с тем формальную непоследовательность — приводит к чрезвычайным наказаниям, — эта истина имеет совершенно другой смысл, чем истина определения разума или суждения, материал которого уже ранее был абстрактно определен рассудком. Показать, что задача познания такой эмпирической истинности события есть дело собственно судебно-юридическое, что юристы обладают особой квалификацией для такого познания и что, следовательно, они обладают исключительным правом на решение этих вопросов и необходимо предоставить исключительно им это право, — вот что составляло главную исходную точку при решении вопроса о том, насколько должно признать делом формальных юридических судебных палат как суждение о факте, так и суждение о праве.
Прибавление. Нет основания признать, что лишь юрист-судья должен установить фактические обстоятельства, так как это дело всякого человека, обладающего общим образованием, а не только человека, обладающего юридическим образованием; оценка фактического состояния дела исходит из эмпирических обстоятельств, из свидетельств о поступке и тому подобных показаний очевидцев, а затем — еще и из фактов, из которых можно вывести заключение о поступке и которые делают его вероятным или невероятным. Здесь должна быть достигнута уверенность, а не истина в высшем смысле, которая есть безусловно нечто вечное: здесь эта уверенность есть субъективное убеждение, совесть, и вопрос заключается в том, какую форму должна получить эта уверенность на суде. В требовании признания со стороны преступника, имеющемся обыкновенно в немецком праве, заключается то истинное, что этим удовлетворяется право субъективного самосознания, ибо то, что̀ объявляют судьи, не должно быть разным в сознании, и лишь в том случае, когда преступник сознался в своем преступлении, не остается в приговоре ничего такого, что̀ противостояло бы ему как чуждое. Но здесь получается то затруднение, что преступник может отрицать свое преступление и тем нанести ущерб интересам справедливости. А если, напротив, признать, что должно иметь силу лишь субъективное убеждение судьи, то в свою очередь совершится нечто жестокое, так как с человеком в таком случае уже не обращаются как со свободным. Примирение заключается в требовании, гласящем, что приговор, объявляющий виновность или невиновность, должен быть дан из души преступника, — суд должен быть судом присяжных
Право самосознания стороны (т. е. тяжущегося или подсудимого перев.) сохраняется в приговоре судьи с той стороны, с которой он (приговор) есть подведение квалифицированного случая под закон как в отношении закона, так и в отношении подведения данного случая под закон; в отношении закона оно сохраняется благодаря тому, что он известен и, следовательно, есть закон самой стороны, а в отношении подведения — благодаря тому, что судоговорение происходит публично. Но в отношении решения об особенном субъективном и внешнем содержании дела, познание которого составляет часть первой из указанных в § 225 функций, это право находит свое удовлетворение в доверии к субъективности постановляющего решение. Это доверие основывается преимущественно на равенстве стороны с последним по своей особенности, по сословию и т. п.
Примечание. Право самосознания, момент субъективной свободы, может рассматриваться как субстанциальная точка зрения в вопросе о необходимости публичного судопроизводства и так называемых судов присяжных. К нему сводится то существенное, что в отношении полезности можно привести в защиту указанных институтов. Исходя из других соображений и оснований, можно очень много спорить о тех или других преимуществах или недостатках этих институтов; такие соображения, подобно всем рассудочным основаниям, являются второстепенными и не решающими или же заимствованы из других, может быть, высших сфер. Указывают, что судопроизводство само по себе может быть выполнено чисто юридическими судами хорошо и что оно, пожалуй, может быть выполнено ими лучше, чем другими институтами; но не об этой возможности идет речь, ибо, хотя бы даже эта возможность поднялась на степень вероятности и даже на степень необходимости, все же право самосознания, с другой стороны, не перестанет при этом предъявлять свои притязания и будет находить себя неудовлетворенным. — Если познание права благодаря характеру того, что представляет собою весь объем законов, а затем благодаря ходу судебного разбирательства и возможности следить за правом, является достоянием замкнутого сословия, которое остается замкнутым также и потому, что оно пользуется терминологией, представляющей собою как бы иностранный язык для тех, о правах которых идет речь, то члены гражданского общества, те, которые снискивают себе средства существования своей деятельностью, своим собственным знанием и собственным волением, удерживаются в положении чужих в отношении того, что̀ есть не только наиболее личное и наиболее индивидуальное, но также и субстанциальное и разумное во всем этом, в отношении права, ставятся под опеку того сословия и даже в некоторого рода крепостную зависимость от него. Хотя они и имеют право телесно, ногами, присутствовать на суде (in judicio stare), но этого все же очень мало, если они не могут присутствовать духовно, своим собственным знанием, и право, которое они получают, остается для них внешней судьбой.
В отправлении правосудия гражданское общество, в котором идея потеряла себя в особенности и внутреннее и внешнее разлучились друг от друга и распались, приводит себя назад к своему понятию, к единству в себе сущей всеобщности и субъективной особенности, причем возвращается однако так, что последняя оказывается в единичном случае, а первая — в значении абстрактного права. Осуществление этого единства распространением его на весь объем особенности ближайшим образом в качестве относительного объединения составляет назначение полиции, а осуществление этого единства в ограниченной, но конкретной целостности, составляет корпорацию.
Прибавление. В гражданском обществе всеобщность есть лишь необходимость, а в отношении потребностей прочно лишь право как таковое. Но это право, представляющее собою только ограниченный круг, относится лишь к защите того, чем я обладаю: для права как такового благо есть нечто внешнее. Это благо есть однако в системе потребностей существенное определение. Всеобщее, представляющее собою ближайшим образом лишь право, должно, следовательно, распространиться по всей области особенности. Справедливость представляет собою нечто великое в гражданском обществе: законы ведут к процветанию государства, и свободная собственность есть основное условие его блеска. Но, будучи весь вплетен в особенность, я имею право требовать, чтобы в этой связи получило содействие также и мое особенное благо; должно быть принято во внимание также и мое благо, моя особенность, и это совершается посредством полиции и корпорации.
Система потребностей есть пропитание и благо каждого отдельного человека как возможность, действительность которой обусловлена его произволом и природной особенностью, равно как и объективной системой потребностей; посредством отправления правосудия истребляется поражение собственности и личности. Но право, действительное в особенности, требует также уничтожения случайностей, противодействующих как одной, так и другой цели, и оно ведет к нерушимой обеспеченности лица и собственности, т. е. к обеспечению пропитания и блага индивидуумов — приводит к тому, чтобы особенное благо рассматривалось и осуществлялось как право.
Обеспечивающая сила всеобщего, поскольку принципом первой или второй цели еще остается особенная воля, частью ограничивается ближайшим образом кругом случайностей, частью же остается лишь некиим внешним порядком.
Кроме преступлений, которые всеобщая власть должна предупреждать или доводить до судебного разбирательства — кроме случайности как произвола злого, — дозволенный произвол самих по себе правовых действий и частного потребления собственности также находится во внешних отношениях к другим индивидуумам, а равно и к публичным установлениям, имеющим в виду достижение общей цели. Благодаря этому всеобщему аспекту частные поступки становятся случайностью, выходящей из-под моей власти и могущей принести или приносящей другим вред, могущей оказаться или оказывающейся по отношению к ним несправедливостью.
Это есть, правда, лишь возможность вреда, но то, что поступок не наносит никакого вреда, есть в качестве случайности также не больше как возможность; это — аспект неправды, заключающейся в таких действиях, и, следовательно, последнее основание полицейской наказующей справедливости.
Отношения внешнего существования (Daseyns) также входят в область рассудочной бесконечности; не существует поэтому границы, которая сама по себе указала бы нам, что́ вредно и что́ не вредно; не существует также и по отношению к преступлению такой границы, которая указала бы нам, что́ подозрительно и что́ не подозрительно, что́ нужно запретить или подвергнуть надзору и что́ не нужно подвергать запрещению, не нужно подчинять, заподозревать, подвергать допросу и требовать отчета. Ближайшие определения по всем этим деталям дают нравы, дух государственного устройства, опасность данного момента и т. д.
Прибавление. Здесь нельзя дать твердое определение и провести абсолютные границы. Все здесь лично, субъективное мнение появляется на сцену, и дух государственного устройства, опасность данного времени должны указать ближайшие обстоятельства. Во время войны, например, приходится рассматривать как вредное то, что в обычное время безвредно. Благодаря этим аспектам случайности и произвольного личного элемента полиция получает характер чего-то ненавистного. Она может при очень развитой рефлексии принять такое направление, что вовлечет в круг своих распоряжений все возможные действия, ибо во всем можно находить отношение, посредством которого то или другое может сделаться вредным. Полиция может действовать очень педантично и стеснять повседневную жизнь людей. Но, хотя это и плохо, все же здесь нельзя провести объективной пограничной линии.
Так как повседневные потребности неопределенно возрастают и переплетаются друг с другом, то в отношении к получению и обмену средств их удовлетворения, на беспрепятственную возможность которых каждый полагается, равно как и в отношении связанных с ними изысканий и переговоров, которые желательно елико возможно сократить, получаются аспекты, которые являются предметом общей заинтересованности и вместе с тем могут быть устроены одним лицом за всех, получаются также средства и меры, которые могут быть употреблены для общей пользы и использованы сообща. Эти общие дела и общеполезные предприятия требуют контроля и заботы публичной власти.
Различные интересы производителей и потребителей могут столкнуться друг с другом, и хотя в целом правильное отношение между ними и устанавливается само собою, все же их примирение также требует регулирования, сознательно предпринятого инстанцией, стоящей выше их обоих. Право на такое регулирование отдельных операций (например, установление твердых цен на потребляемые всеми жизненные продукты) заключается в том, что публичное выставление товаров, являющихся предметом всеобщего повседневного потребления, предлагает их не столько отдельному лицу как таковому, сколько этому лицу как всеобщему, публике, право которой не быть обманутой и исследование товаров в качестве общего дела может быть осуществлено ее представителем, органом публичной власти. — Но более всего общая забота и руководство делаются необходимыми вследствие зависимости крупных отраслей промышленности от заграничных обстоятельств и комбинаций, которые не могут быть охвачены в их взаимодействии отдельными лицами, связанными с этими сферами.
Примечание. В противоположность свободе промыслов и торговли в гражданском обществе другой крайностью является опека над работой всех, так же как и ее определение публичными мерами; такова была, например, работа над древними пирамидами и над другими чудовищными египетскими и азиатскими сооружениями, которые возводились для публичных целей помимо опосредствования труда отдельного лица его особенным произволом и особенным интересом. Этот интерес, протестуя против высшего регулирования, взывает к свободе, но чем больше он слепо погружен в себялюбивую цель, тем больше он нуждается в таком регулировании, возвращающем его к всеобщему, смягчающем опасные судороги и сокращающем длительность того промежутка, в продолжение которого коллизии уладились бы путем бессознательной необходимости.
Прибавление. Полицейский надзор и опека имеет своей целью доставлять индивидууму имеющиеся налицо всеобщие возможности достижения индивидуальных целей. Полиция должна заботиться об уличном освещении, постройке и исправности мостов, установлении твердых цен на предметы повседневного потребления, так же как и о здоровьи индивидуумов. И здесь есть два главных господствующих мнения. Одни утверждают, что полиции надлежит надзирать за всем, другие же утверждают, что полиция здесь ничего не должна определять, так как каждый будет направляться в своей деятельности потребностями других. Отдельное лицо, разумеется, должно пользоваться правом зарабатывать свой хлеб тем или иным способом, но, с другой стороны, публика тоже имеет право желать, чтобы необходимое ей доставлялось должным образом. Нужно удовлетворить обе стороны, и свобода промыслов не должна быть такого рода, чтобы подвергать опасности общее благо.
Хотя возможность участвовать во всеобщем имуществе и существует для индивидуумов и обеспечена публичной властью, она, помимо того, что ее обеспечение необходимо остается неполным, еще кроме того подвержена с субъективной стороны случайностям и притом подвержена этим случайностям тем больше, чем больше она предполагает наличие известных условий: уменья, здоровья, капитала и т. д.
Семья есть ближайшим образом то субстанциальное целое, которому выпадает на долю забота об особенной стороне индивидуума как в отношении средств и умений, чтобы сделать его способным зарабатывать, пользуясь всеобщим имуществом, так и в отношении доставления ему средств к существованию и заботы о нем в случае наступления его неспособности к добыванию этих средств. Но гражданское общество вырывает индивидуума из этой семейной связи, делает членов семьи чуждыми друг другу и признает их самостоятельными лицами; оно, далее, замещает внешнюю неорганическую природу и родительскую почву, в которой коренился отдельный индивидуум, своей собственной почвой и делает случайным все существование самой семьи, зависимость индивидуума от нее. Индивидуум таким образом стал сыном гражданского общества; оно предъявляет к индивидууму требования, и он в свою очередь обладает правами на общество.
Прибавление. Семья, правда, должна заботиться о пропитании индивидуума, но она представляет собою в гражданском обществе нечто подчиненное и лишь кладет основание; объем ее деятельности уже не так велик. Гражданское же общество, наоборот, представляет собою могучую силу, увлекающую за собой человека, требующую от него, чтобы он на нее работал, чтобы лишь через общество он был всем, чем он есть, и делал все, что он делает. Если таким образом человек есть член гражданского общества, то он имеет на него притязания и права так же, как и раньше на семью. Гражданское общество должно защищать своего члена, отстаивать его права так же, как и индивидуум имеет обязанности по отношению к гражданскому обществу и должен их выполнять.
В своем качестве такой всеобщей семьи гражданское общество обязано и имеет право наблюдать за воспитанием и влиять на него наперекор произволу и случайности намерений родителей, поскольку это воспитание имеет отношение к способности стать членом общества, и оно имеет это право в особенности, если это воспитание должно быть дано ее самими родителями, а другими; поскольку могут быть приняты общие меры для осуществления этого воспитания, общество имеет также право и обязанность принимать такие меры.
Прибавление. Очень трудно здесь провести границу между правами родителей и гражданского общества. Родители обыкновенно того мнения, что они должны пользоваться полной свободой в отношении воспитания своих детей и что они могут поступать так, как им угодно. При всякой публичности воспитания главная оппозиция обыкновенно исходит от родителей, они-то и высказывают свое неудовольствие учителями и учебными заведениями, потому что те не угождают их капризу. Несмотря на то, общество имеет право действовать в этой области согласно своим испытанным воззрениям: оно имеет право заставлять родителей посылать своих детей в школу, прививать им оспу и т. п. Коллизии, существующие теперь между требованием свободы воспитания, т. е. свободы каприза родителей, и государственным надзором за воспитанием, носят такой же характер.
Общество точно так же обязано и имеет право брать под опеку тех, которые своей расточительностью уничтожают обеспеченность своего существования и существования своей семьи, и осуществлять вместо них цель общества и их цель.
Прибавление. В Афинах существовал закон, предписывавший каждому гражданину указать, чем он живет; в наше время полагают, что это никого не касается. Каждый индивидуум есть, правда, с одной стороны, нечто самостоятельное; однако он также является членом системы гражданского общества, и поскольку каждый человек имеет право требовать от последнего средств к существованию, оно должно также и защищать его от него же самого. При этом имеет значение не только стремление не допускать смерти от голода, а приходится руководиться более дальнозорким соображением — стремлением не допускать возникновения черни. Так как гражданское общество обязано давать пропитание индивидуумам, то оно имеет также и право заставлять последних заботиться о средствах к существованию.
Но индивидуумы могут быть доведены до нищеты не только произволом, но и случайными, физическими и зависящими от внешних условий обстоятельствами (§ 200), а это состояние нищеты, оставляя для впавших в него весь объем потребностей гражданского общества, отняв у них вместе с тем природные средства заработка (§ 217) и разорвав более широкие узы семьи как рода (§ 181), лишает их более или менее всех преимуществ общества, возможности приобретать умение и вообще получать образование, а также и охраны их прав, заботы о здоровьи и часто даже утешений религии. Всеобщая власть занимает у бедных место семьи как в отношении их непосредственной нужды, так и в отношении борьбы с нежеланием работать, злобностью и другими пороками, проистекающими из такого положения и чувства его несправедливости.
Субъективное в бедности и вообще во всякого рода бедствиях, которые могут постигнуть каждого человека уже в его природном кругу, требует также и субъективной помощи как в отношении частных обстоятельств, так и в отношении сердца и любви. Здесь — то место, где при всех общих мероприятиях все еще остается достаточно дела для морали. Но так как эта помощь сама по себе и в ее действиях зависит от случайности, то усилия общества направлены к тому, чтобы отыскать в нужде и оказываемой ей помощи нечто всеобщее, осуществить всеобщие мероприятия по оказанию этой помощи и тем самым сделать менее необходимой субъективную помощь.
Примечание. Случайный элемент милостыни, благотворительных вкладов учреждений, так же как вечной лампады перед образом святых и т. п. дополняется общественными домами призрения для бедных, больницами, освещением улиц и т. д. Благотворительности еще остается достаточно дела, и благотворители, желающие, чтобы предоставили помощь бедствиям лишь особенности их сердца и случайности их умонастроения и осведомленности, и чувствующие себя оскорбленными и обиженными обязательными всеобщими распоряжениями и велениями, стоят на ложной точке зрения. Положение общества, напротив, следует признать тем более совершенным, чем меньше индивидууму остается делать для себя и согласно своему особенному мнению в сравнении с тем, что выполняется путем всеобщих мероприятий.
Когда гражданское общество действует беспрепятственно, его народонаселение и промышленность растут. — Благодаря тому, что связь людей между собою, создаваемая их потребностями, и способы изготовления и доставления средств для удовлетворения последних получают всеобщий характер, накопление богатства увеличивается, ибо из этой двойной всеобщности извлекаются, с одной стороны, величайшие выгоды точно так же, как, с другой стороны, эта же двойная всеобщность ведет к отрозненности и ограниченности особенного труда, а, следовательно, к зависимости и бедственности положения прикрепленного к этому труду класса, с чем также связана неспособность чувствовать и наслаждаться дальше свободами и, в особенности, духовными преимуществами гражданского общества.
Опускание жизни массы людей ниже уровня некоторого известного существования, который сам собою устанавливается как необходимый для члена общества, и связанная с этим понижением уровня жизни потеря чувства права, правомерности и чести существования собственной деятельностью, собственным трудом приводит к возникновению черни, а это в свою очередь облегчает вместе с тем концентрацию чрезмерных богатств в немногих руках.
Прибавление. Низший уровень жизни, уровень жизни черни, устававливается сам собою; этот минимум однако очень различен у разных народов. В Англии самый бедный полагает, что он обладает некоторым правом; это право представляет собою нечто совершенно не похожее на то, чем удовлетворяются бедные в других странах. Бедность сама по себе никого не делает чернью; чернью делает лишь присоединяющееся к бедности умонастроение, внутреннее возмущение против богатых, общества, правительства и т. д. С этим, далее, связано и то, что человек, который добывает средства к существованию лишь случайно, делается легкомысленным и начинает избегать труда, подобно, например, неаполитанским лаццарони. Таким образом, в человеке, принадлежащем к черни, возникает дурная черта, состоящая в том, что он не имеет чести зарабатывать себе средства к существованию своим собственным трудом и все же претендует, как на свое право, на получение этих средств к существованию. От природы никто не может искать своего права, но в общественном состоянии людей лишения тотчас же приобретают форму несправедливости, совершаемой по отношению к тому или другому классу. Важный вопрос о том, как бороться с бедностью, волнует и мучит преимущественно современные общества.
Если бы на богатые классы возлагалось прямое бремя удерживать бессильную массу населения на их прежнем, подобающем уровне существования, или если бы нашлись средства к этому в другой публичной собственности (в богатых лечебницах, благотворительных учрежждения, монастырях), то существование нуждающихся было бы обеспечено, не будучи опосредствовано трудом, а это было бы противно принципу гражданского общества, равно как и чувству независимости и чести входящих в него индивидуумов; если же эти средства к существованию были бы опосредствованы трудом (доставлением работы), то увеличилась бы масса продуктов, между тем как слишком большое обилие этих продуктов и отсутствие потребителей, самостоятельно производящих соответственно потреблению, именно и составляет то зло, против которого борются, и двояким образом его лишь увеличивают. В этом сказывается то обстоятельство, что при чрезмерном богатстве гражданское общество не достаточно богато, т. е. не обладает достаточным собственным достоянием, чтобы бороться с чрезмерностью бедности и возникновением черни.
Примечание. Эти явления можно изучить в крупном масштабе в Англии и там же можно изучить результаты, к которым повели налоги в пользу бедных, огромное число благотворительных учреждений и столь же неограниченная частная благотворительность, а при этом также и главным образом упразднение корпораций. Опыт там, в особенности, в Шотландии, показал, что наиболее прямым средством как против бедности, так и, в особенности, против отбрасывания стыда и чести, этих субъективных основ общества, против лени, расточительности и т. д., благодаря чему возникает чернь, — что наиболее прямым средством против всех этих зол является предоставление бедных их судьбе и предоставление им возможности добывать средства к существованию открытым нищенством.
Эта диалектика заставляет гражданское общество выйти за свои пределы, сначала за пределы этого определенного общества, чтобы искать потребителей, и, следовательно, необходимые средства сущеществования у других народов, являющихся отсталыми по количеству тех средств, которыми оно избыточествует, или вообще по своей индустриальной рачительности и т. д.
Если условием принципа семейной жизни является земля, твердая почва, то условием промышленности является оживленная в своем внешнем течении стихия, море. Стремление к наживе вследствие того, что оно связано с опасностью, поднимается вместе с тем выше одного лишь приобретательства, и прикрепленность к земле, к ограниченному кругу гражданской жизни, к ее наслаждениям и вожделениям переплетается с элементом текучести, опасности и гибели. Равным образом, указанное стремление к приобретению богатств благодаря морю, этому величайшему связующему средству, приводит к тому, что завязываются сношения и устанавливаются договорные правовые отношения между отдаленными странами, а такие сношения оказываются вместе с тем значительнейшим средством образования, и торговля находит в них свое всемирно-историческое значение.
Примечание. Реки не представляют собой естественных границ, за каковые их выдавали в новейшее время, точно так же и моря скорее связывают между собою людей. Что это так, и что Гораций высказывает неправильную мысль, говоря (Саrm. 1, 3)
…deus abseidit.
Prudens.
Осеаnо dissociabili terras… (предвидящий бог отделил друг от друга земли, прорезав их неласковыми морями), — это показывают не только бассейны рек, на берегу которых обитают племена или народы, но также, например, и известные отношения между Грецией, Ионией и Великой Грецией, — между Бретанью и Британией, Данией и Норвегией, Швецией, Финляндией, Лифляндией и т. д.; это становится в особенности ясно, если сопоставим эту связь со слабой связью между жителями прибрежной полосы и жителями внутренней части страны. — А какое средство образования представляет собою связь с морем, это показывает сравнение мореходных народов с народами, которые отказывались от мореходства: первые искусны и трудолюбивы, а вторые, как например, египтяне, индусы, тупы и погрязают в ужаснейших и постыднейших суевериях; это показывает также и то обстоятельство, что все великие, стремящиеся вперед народы рвались к морю.
Эту более широкую связь дает также и колонизация, к которой — к спорадической ли или систематической колонизации — развитое гражданское общество вынуждается и которая отчасти доставляет части своего населения возможность возвратиться на новой почве к семейному принципу, отчасти доставляет себе тем самым нового потребителя и новое поприще для приложения своего труда.
Прибавление. Гражданское общество видит себя вынужденным основывать колонии. Уже один рост народонаселения сам по себе влияет на него в этом направлении, но, в особенности, имеет значение то обстоятельство, что часть населения не может удовлетворять свои потребности трудом, если производство превышает нужду потребления. Спорадическая колонизация имеет место, в особенности, в Германии. Переселенцы отправляются в Америку, Россию, остаются без связи со своим отечеством и, таким образом, не приносят ему никакой пользы. Второй и совершенно отличный от первого вид колонизации представляет собою систематическая колонизация. Инициатором такой колонизации является государство, сознательно устанавливающее и регулирующее надлежащий способ ее осуществления. Этот вид колонизации часто имел место у древних и, в особенности, у греков, у которых тяжелый труд не был делом граждан и их деятельность была, скорее, направлена на общественные дела государства. Когда же рост народонаселения доходил до того, что могло оказаться необходимым позаботиться о них, тогда государство отправляло молодежь в новую страну; последняя иногда особо указывалась заранее, а иногда предоставлялось самим колонистам отыскать ее. В новейшее время колониям не предоставлялись одинаковые права с населением метрополии; такое положение приводило к войнам и, наконец, к получению колониями самостоятельности, как это показывает история английских и испанских колоний. Освобождение колоний оказывается величайшим благодеянием для метрополии, точно так же как освобождение рабов оказывается величайшим благодеянием для их владельцев.
Полицейское попечение осуществляет и сохраняет прежде всего содержащееся в особенности гражданского общества всеобщее, как внешний порядок и внешние мероприятия для защиты массы от особенных целей и интересов, имеющих свое существование в этом всеобщем; как высшее же руководство оно равным образом заботится об интересах (§ 246), ведущих за пределы гражданского общества. Так как согласно идее особенность сама делает целью и предметом своей воли и своей деятельности это пребывающее в ее имманентных интересах всеобщее, то нравственность возвращается назад в гражданское общество как некое имманентное; это составляет определение корпорации.
Земледельческое сословие благодаря субстанциальному характеру своей семейной и природной жизни обладает своим конкретным всеобщим, в котором оно живет: всеобщее сословие имеет в своем определении целью своей деятельности и своей почвой всеобщее само по себе. Средина между этими сословиями, промышленное сословие направлено преимущественно на особенное, и ему поэтому преимущественно свойственна корпорация.
Труд гражданского общества распадается согласно природе своей особенности на различные отрасли. Так как он, сам по себе одинаковый в особенности, получает существование в товариществе как общее, то направленная на свое особенное своекорыстная цель понимает и проявляет себя вместе с тем как всеобщее, и член гражданского общества является соответственно своему особенному умению членом той или другой корпорации, всеобщая цель которой, следовательно, совершенно конкретна и не обнимает собою ничего более широкого, ничего другого, кроме того, что содержится в промышленности, в ее собственном занятии и интересе.
Согласно этому определению, корпорация имеет право под надзором публичной власти заботиться о своих собственных, не выходящих за ее пределы интересах, принимать членов в определенном всеобщей связью количестве, руководясь при этом объективным свойством их умения и честности, имеет право для пользы входящих в нее членов принимать меры против могущих возникнуть особенных случайностей, заботиться об усовершенствовании их годности быть ее членами и вообще имеет право заступаться за них, занять по отношению к ним то положение второй семьи, которое всеобщее гражданское общество, более отдаленное от индивидуумов и их особенных нужд, может занять лишь менее определенным образом.
Примечание. Человек, занимающийся промыслом, отличен от поденщика, равно как и от того, который готов сделать отдельную случайную работу. Первый — мастер или тот, кто хочет сделаться таковым, — является членом товарищества не в отношении отдельного случайного заработка, а в отношении всего объема, всего того, что есть всеобщего в его особенном способе пропитания. Привилегии как права отрасли гражданского общества, принявшей формы корпорации, и привилегии в собственном, этимологическом смысле этого слова отличаются друг от друга тем, что последние суть случайные исключения из всеобщего закона, между тем как первые суть лишь установленные законом определения, заключающиеся в самой природе особенности некоторой существенной отрасли общества.
В корпорации семья не только имеет свою прочную почву, как обусловленную способностью обеспеченность пропитания, не только обладает прочным имуществом (§ 170), но и то, и другое признано, так что член корпорации не должен доказывать никакими другими внешними доказательствами свою годность и свое честное существование, не должен доказывать, что он представляет собою нечто. Точно так же признается, что он входит в состав целого, которое само в свою очередь есть член всеобщего общества, и что он интересуется несвоекорыстными целями этого целого и прилагает старание к их осуществлению. Член корпорации находит, таким образом, свою честь в своем сословии.
Примечание. Постольку учреждение корпораций своим обеспечением имущества соответствует введению земледелия и частной собственности в другой сфере (§ 203). Если мы справедливо можем сетовать на роскошь и расточительность промышленных классов, в связи с чем находится возникновение черни (§ 244), то по отношению к другим причинам возникновения черни (например, все бо́льшее и бо́льшее механизирование труда), мы не должны упускать из виду того нравственного основания, которое заключается в вышеуказанном обстоятельстве. Не будучи членом правомочной корпорации (а корпорация существует лишь как правомочное объединение), единичный человек не обладает сословной честью, так что благодаря этой своей изолированности он должен рассчитывать лишь на эгоистическую сторону своего промысла, и его пропитание и удовольствия не имеют в себе ничего пребывающего. Он будет поэтому стремиться достигнуть признания внешними доказательствами своего успеха в своем промысле, доказательствами безграничными, так как он не живет соответственно своему месту в обществе (Stande), потому что такого места не существует, — ибо в гражданском обществе существует лишь то общее, которое установлено и признано законом, — он, таким образом, не устанавливает для себя соответствующего такому месту более всеобщего образа жизни. — В корпорации помощь, получаемая бедным, теряет свой характер случайности, а также характер чего-то несправедливого, унизительного, и богатство в исполнении им своего долга к товариществу теряет характер высокомерия и зависти, которые оно может вызвать, именно высокомерие — в обладателе богатства, а зависть в другом человеке: в корпорации добропорядочность получает свое подлинное признание и свою подлинную честь.
В корпорации лишь постольку имеется ограничение так называемого естественного права пользоваться своим умением, с тем чтобы приобретать посредством него все доступное приобретению, поскольку это право определено в корпорации к разумности, а именно, поскольку оно освобождается от собственного мнения пользующегося им и случайности, которой он подвергает это право, освобождается от опасности собственно для него, также как и от опасности для других, поскольку оно получает признание, обеспечивается и вместе с тем возводится в сознательную деятельность для общей цели.
Наряду с семьей корпорация составляет второй, вырастающий на почве гражданского общества, нравственный корень государства. Первая содержит в себе моменты субъективной особенности и объективной всеобщности в субстанциальном единстве, во втором эти моменты, которые в гражданском обществе сначала раскалываются на внутрь себя рефлектированную особенность потребности и наслаждения и на абстрактную правовую всеобщность, теперь содержатся объединенные внутренним образом, так что в этом объединении особенное благо имеется как право и осуществлено.
Примечание. Святость брака и честь в корпорации суть те два момента, вокруг ослабления которых вращается дезорганизация гражданского общества.
Прибавление. Если в новое время упразднили корпорацию, то это означает, что каждый единичный человек должен сам заботиться о себе. Но если и можно согласиться с этим, то нужно указать, что корпорация не вносит никакой перемены в обязанность отдельного человека добывать себе средства к существованию, заниматься определенным промыслом. В наших современных государствах граждане лишь в ограниченной мере принимают участие во всех общих государственных делах; однако необходимо предоставить нравственному человеку, кроме его частной цели, еще и всеобщую деятельность. Это всеобщее, которое государство не всегда ему дает, он находит в корпорации. Мы видели раньше, что, заботясь о себе в гражданском обществе, индивидуум действует также и для пользы других. Но этой бессознательной необходимости недостаточно; познанной и мыслящей нравственностью она становится лишь в корпорации. Государству, разумеется, должен принадлежать высший надзор за нею, ибо в противном случае она залезла бы в свою собственную раковину, закостенела бы, замкнулась бы в себя, упала бы на жалкий уровень цеха. Но сама по себе взятая корпорация не есть замкнутый цех; она, скорее, представляет собою сообщение нравственного характера отдельно стоящему промыслу и включение его в высший круг, в котором он приобретает силу и честь.
Истиной цели корпорации, как конечной и ограниченной, равно как и истина имеющегося в полицейском внешнем распорядке разделения и относительного его тожества является в себе и для себя всеобщая цель и ее абсолютная действительность; сфера гражданского общества поэтому переходит в государство.
Примечание. Город и деревня, — первый есть местопребывание гражданского промысла, поглощенной собой и разрознивающей рефлексии, а вторая есть местопребывание нравственности, основанной на природе, — индивидуумы, опосредствующие в отношении к другим правовым лицам свое самосохранение, и семья составляют вообще те два пока что еще идеализованных момента, из которых проистекает государство как их подлинное основание. Это развитие непосредственной нравственности в государство, — развитие путем перехода в раздвоение гражданского общества и перехода затем этого промежуточного раздвоения в государство, оказывающееся его подлинным основанием,— представляет собою научное доказательство понятия государства, и лишь такое развитие представляет собою это доказательство. Так как в ходе научного понятия государство является как результат, а оно между тем оказывается подлинным основанием, то первое опосредствование и эта видимость также и самоснимается и переходит в непосредственность. В действительности поэтому государство есть вообще скорее первое, лишь в пределах которого семья развивается в гражданское общество, и сама идея государства раскалывает себя на эти два момента; в ходе развития гражданского общества нравственная субстанция приобретает свою бесконечную форму, которая содержит в себе два момента: 1) момент бесконечного различения, доходящего до для себя сущего внутри-себя-бытия самосознания, и 2) момент формы всеобщности, заключающейся в образовании, в форме мысли, посредством которой дух в законах и учреждениях, в своей мыслимой воле, становится для себя объективным и действительным как органическая целостность.