История Греции в классическую эпоху (Виппер)/1916 (ДО)/07

Исторія Греціи въ классическую эпоху IX—IV вв. до Р. Х.
авторъ Проф. Р. Випперъ

См. Оглавленіе. Опубл.: 1916. Источникъ: Випперъ Р. Ю. Исторія Греціи въ классическую эпоху IX—IV вв. до Р. Х. — Москва:, 1916.

VII· Торговый подъемъ Аѳинъ и большая междоусобная война.

Колоніальныя предпріятія Аѳинъ на западѣ. Послѣ вынужденныхъ мировъ 449 и 446 года, Аѳинамъ нельзя было думать о новыхъ завоеваніяхъ; первое время не легкимъ дѣломъ казалось даже удержать въ повиновеніи подданныхъ державы. Смирившаяся радикальная партія, и во главѣ ея Периклъ, должна была измѣнить свою внѣшнюю политику. Потерпѣвъ крушеніе на попыткѣ прямого захвата торговыхъ путей въ европейской Греціи, руководящіе круги Аѳинъ направили вниманіе на пріобрѣтеніе новыхъ коммерческихъ позицій внѣ державы, за ея окраинами. Тутъ стояли на очереди самые насущные вопросы въ жизни Аѳинъ: надо было обезпечить источники питанія для возросшаго населенія города, надо было открыть новые рынки для вывоза аттической индустріи. Но, помимо того, руководители мореходной державы разсчитывали косвенными средствами вернуться къ своей старой и основной задачѣ — экономическому подчиненію Греціи. Въ самомъ дѣлѣ, если бы удалось овладѣть транзитной торговлей, направлявшейся черезъ порты европейской Греціи, особенно тѣ, которые лежали у Истма, если бы аѳиняне, опираясь на свой большой флотъ, устранили всѣхъ конкурентовъ изъ области морей, окружающихъ Грецію, то вся метрополія оказалась бы въ полной зависимости отъ Аѳинъ. Въ этомъ смыслѣ очень важны попытки аѳинянъ, начиная съ 40‑хъ гг., укрѣпиться на западѣ, въ южной Италіи и Сициліи.

Издавна Аѳины направляли продукты своей индустріи, особенно художественно-разрисованную посуду, къ берегамъ Италіи, въ Этрурію и Адріатическимъ моремъ къ долинѣ рѣки По. Въ свою очередь Аттика получала изъ Италіи и Сициліи важные предметы питанія, между прочимъ хлѣбъ и скотъ, изъ Карѳагена — матеріи. Однако аѳиняне не имѣли колоній и опорныхъ пунктовъ въ Италіи. Уже Ѳемистоклъ обращалъ вниманіе на западное побережье Средиземнаго моря и строилъ какіе-то планы; должно быть, онъ не даромъ назвалъ своихъ дочерей, одну Италіей, другую Сибарисъ. Теперь, по предложенію Перикла, Аѳины взяли на себя руководящую роль въ устройствѣ новой колоніи Ѳурій на мѣстѣ разрушеннаго Сибариса.

Колонизація Ѳурій (443 г.) представляетъ вообще любопытное предпріятіе въ смыслѣ систематической попытки поселенія на общенаціональной основѣ и съ примѣненіемъ новыхъ раціональныхъ пріемовъ.

Въ новооснованномъ городѣ должны были сойтись и основать одну общину колонисты изъ всѣхъ частей Греціи. Въ этомъ духѣ отъ аѳинянъ было составлено воззваніе къ греческимъ городамъ. На него откликнулись выдающіеся люди разныхъ общинъ: софисты Эмпедоклъ изъ Акраганта въ Сициліи и Протагоръ изъ Абдеры во Ѳракіи, принявшій на себя редактированіе городского права Ѳурій; историкъ Геродотъ изъ Галикарнасса въ Малой Азіи; архитекторъ Гипподамъ изъ Милета, извѣстный своими планами новыхъ и гигіенически возводимыхъ городовъ, строитель Пирея, набросавшій проектъ и для Ѳурій; наконецъ, эмигранты, между ними спартанецъ Клеандридъ, осужденный на родинѣ за поспѣшное отступленіе изъ Аттики въ 446 году. Всѣ эти лица приняли горячее участіе въ устройствѣ новой колоніи и записались въ число ея гражданъ^1[1]. Увлеченіе, охватившее нѣкоторые круги греческаго общества, можно сравнить приблизительно съ тѣми чувствами, какія въ концѣ XVIII вѣка вызывала у европейцевъ свободная республиканская Америка, образовавшаяся изъ эмигрантовъ разныхъ европейскихъ странъ. Въ Греціи многіе, повидимому, были увѣрены, что на новой почвѣ, безъ мѣстныхъ традицій, внѣ старыхъ связей и соперничествъ, въ средѣ гражданъ, составившейся изъ перемѣшанныхъ разнородныхъ элементовъ, удастся создать болѣе здоровое нормальное общество и провести прямо въ жизнь раціональныя просвѣтительныя начала. Впрочемъ, на ряду съ раціонализмомъ при основаніи Ѳурій, заявила себя старая суевѣрная Греція. Въ Аѳинахъ надо было побѣдить рядъ предубѣжденій и какъ разъ въ средѣ демоса. За это взялся человѣкъ, близкій къ Периклу, извѣстный какъ богословъ и толкователь оракуловъ, Лампонъ. Самъ Лампонъ былъ, можетъ быть, всего болѣе заинтересованъ въ томъ, чтобы доставить Элевсинскому храму новыя приношенія отъ предполагаемой италійской колоніи. Онъ сумѣлъ отыскать нѣсколько подходящихъ изреченій Дельфійскаго оракула благопріятныхъ основанію колоній въ Италіи; далѣе, при своихъ близкихъ отношеніяхъ къ Дельфамъ, онъ добылъ новый оракулъ, который прямо предписывалъ заложить городъ тамъ, гдѣ поселенцы будутъ пить воду въ мѣру, а хлѣбъ ѣсть въ обиліи (плодородіе низины Сибариса вошло въ поговорку). Всѣ эти религіозные доводы имѣли большой успѣхъ въ Аѳинахъ. Самъ Лампонъ отправился въ Италію, какъ членъ комиссіи, которой было поручено руководить предпріятіемъ и произвести раздѣленіе земли; спеціально ему, какъ толкователю, выпало на долю досмотрѣть, чтобы все было сдѣлано согласно предписанію оракула.

Участіе Лампона очень характерно для тогдашнихъ Аѳинъ. Мы видимъ наглядно, что новое просвѣщеніе непосредственно встрѣчается съ консервативной религіей; видимъ, до какой степени сильны традиціонныя вѣрованія въ аѳинскомъ обществѣ. Очень любопытна и близость Лампона къ Периклу. На основаніи біографіи Плутарха Перикла любили изображать окруженнымъ просвѣтителями и самого проникнутымъ новымъ раціоналистическимъ міровоззрѣніемъ; при этомъ настаивали на его интимномъ знакомствѣ съ Анаксагоромъ и Протагоромъ. Въ сущности о теоретическихъ воззрѣніяхъ Перикла говорить трудно; но, можетъ быть, этотъ вопросъ и не представляетъ большого интереса, если принять во вниманіе, что для практическаго политика, какимъ былъ Периклъ, и богословъ Лампонъ, и раціоналистъ Протагоръ являлись каждый въ своемъ родѣ очень нужными союзниками въ проведеніи опредѣленныхъ цѣлей; а жизнь въ Греціи, торопливая и нервная, сама давала нерѣдко такое соединеніе противорѣчій.

Возстаніе на островѣ Самосѣ. Вскорѣ послѣ основанія Ѳурій, которое должно было открыть пути аѳинскому вліянію на западѣ, вспыхнуло большое возстаніе внутри державы. Рѣчи Ѳукидида, сына Мелесія, въ защиту угнетенныхъ произвели большое впечатлѣніе на союзниковъ ; можетъ быть, даже его оппозиція была предвѣщаніемъ и подготовкой обширнаго движенія недовольныхъ членовъ союза, которые видѣли въ Ѳукидидѣ своего вождя. Между тѣмъ аѳиняне нисколько не думали о смягченіи своего режима и даже приняли рядъ демонстративныхъ мѣръ, которыя должны были показать союзникамъ, что ихъ трактуютъ, какъ подданныхъ, лишенныхъ всякаго права голоса. Между прочимъ аѳиняне раздѣлили всю область союза на 5 административныхъ округовъ, совсѣмъ какъ сатрапію. Аѳинскій демосъ постановилъ около того же времени требовать отъ союзниковъ принесенія въ даръ Элевсинскому храму первыхъ плодовъ. Очень требовательные и настойчивые, аѳиняне мало заботились о привлеченіи на свою сторону демократическихъ слоевъ въ союзныхъ городахъ, по крайней мѣрѣ, обращались слишкомъ поздно къ этому средству. Они просмотрѣли, что олигархи различныхъ общинъ успѣли войти между собой въ обширное соглашеніе.

Главнымъ полемъ возстанія сдѣлался Самосъ. Правящая на островѣ олигархія отказалась принять посредничество Аѳинъ въ спорѣ Самоса съ Милетомъ. Въ виду такого неповиновенія Периклъ бросился съ небольшой эскадрой въ 40 кораблей, всѣмъ, что было наготовѣ, къ Самосу, свергъ олигархію, ввелъ демократическій строй и отправилъ представителей знатныхъ семей на островъ Лемносъ въ качествѣ заложниковъ, подъ стражу тамошнихъ аѳинскихъ клеруховъ (440 г.). Послѣ этого Периклъ вернулся домой, считая дѣло поконченнымъ. Но часть олигарховъ успѣла бѣжать на берегъ Малой Азіи и уговорилась съ персидскимъ сатрапомъ Писсутномъ, которому, можетъ быть, обѣщана была уступка Самоса. Съ помощью персовъ они набрали отрядъ наемниковъ, переправились на островъ, затѣмъ, войдя въ соглашеніе со своими единомышленниками, ворвались въ главный городъ и опрокинули демократовъ; имъ удалось также увезти заложниковъ, водворенныхъ иа Лемносѣ. Тотчасъ же отпала отъ союза Византія, бывшая колонія Мегары; мятежъ показался также въ городахъ Халкидскаго полуострова; наконецъ, очень подозрительна была позиція, занятая лесбійцами и хіосцами. Положеніе получалось для Аѳинъ чрезвычайно опасное; можно было ожидать вмѣшательства Спарты и Персіи. Ходили слухи о томъ, что съ юга приближается финикійская эскадра на помощь возставшему Самосу. Спарта созвала конгрессъ пелопоннесскихъ общинъ, чтобы обсудить вопросъ о томъ, слѣдуетъ ли оказать содѣйствіе самійцамъ.

Аѳиняне не теряли времени. Периклъ захватилъ всю учебную эскадру — видимо, у Аѳинъ не имѣлось наготовѣ другихъ кораблей — и потребовалъ подкрѣпленій отъ Хіоса и Лесбоса для того, чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ ихъ обезоружить и пресѣчь возможность ихъ присоединенія къ мятежу. Затѣмъ онъ заперъ флотъ самійцевъ въ гавани и обложилъ городъ съ суши. На слухъ о приближеніи финикійской эскадры Периклъ устремился противъ нея съ главнымъ контингентомъ своего флота; его отсутствіемъ воспользовались самійцы, разбили аѳинянъ, оставленныхъ у осажденнаго города, и прорвали оцѣпленіе. Периклъ, повидимому, такъ и не встрѣтился съ финикійцами, но въ результатѣ грозившаго нападенія аѳиняне безвозвратно потеряли нѣсколько городовъ Карій на южномъ краю малоазійскаго побережья. Осаду Самоса пришлось повести снова въ болѣе значительныхъ размѣрахъ. Постепенно аѳиняне сосредоточили подъ Самосомъ до 200 тріеръ. Лишь на девятый мѣсяцъ осады самійцы сдались (439 г.). Условіями капитуляціи была выдача военныхъ кораблей и уплата большой военной контрибуціи, которую аѳиняне разсматривали, какъ возвратъ богинѣ Аѳинѣ суммы, взятой взаймы изъ ея сокровища для подавленія возстанія; Самосъ долженъ былъ выдать заложниковъ, многіе олигархи пошли въ изгнаніе, въ городѣ была возстановлена демократія. Теперь въ державѣ остались только двѣ автономныя общины, Лесбосъ и Хіосъ^2[2].

Послѣ подавленія мятежа въ Самосѣ и сдачи Византіи аѳиняне нисколько не смягчили своего режима. Напротивъ, въ финансовомъ отношеніи они еще болѣе натянули требованія своей имперіалистической системы. Чтобы возмѣстить уменьшеніе взносовъ, получившееся отъ потери городовъ Карій, аѳиняне подняли суммы фороса въ тѣхъ городахъ, которые казались ненадежными. Финансовые пріемы ихъ приняли характеръ ухищреній; такой видъ, напр., имѣла ὰπόταξις, т.‑е. выдѣленіе зависимой общины въ автономное положеніе, для того, чтобы брать съ нея особый взносъ.

Восточная колонизація и торговля Аѳинъ. Большое возстаніе 440—439 годовъ прервало торговыя предпріятія аѳинянъ, но, съ подавленіемъ мятежа, они опять возобновились. Среди своихъ широко раскинутыхъ плановъ аѳинскій народъ вернулся къ одной изъ колонизаціонныхъ затѣй, намѣченныхъ еще при Кимонѣ въ 465 г. Дѣло шло о пріобрѣтеніи опорнаго пункта на нижнемъ Стримонѣ близъ рудоноснаго Пангейскаго кряжа. Аѳиняне воспользовались ослабленіемъ македонскаго государства и основали въ 436 г., немного выше старой колоніи Эйонъ, новый городъ Амфиполь. Колонія была устроена у выхода рѣки Стримона изъ богатаго лѣсомъ и металлами ѳракійскаго края; она составляла опасную конкуренцію для сосѣднихъ городовъ Халкидики, входившихъ въ составъ морской державы; отсюда ихъ возрастающая вражда къ Аѳинамъ и отпаденіе большей ихъ части во время Пелопоннесской войны. Амфиполь не былъ аѳинской клерухіей. Подобно Ѳуріямъ, составъ поселенцевъ въ немъ былъ чрезвычайно смѣшанный, и аѳиняне составляли лишь небольшую долю колонизаціи^3[3]. Этотъ фактъ показываетъ, въ какой мѣрѣ уменьшилось населеніе Аттики: въ 60‑хъ, 50‑хъ и еще 40‑хъ годахъ страна могла выпустить цѣлый рядъ клерухій; теперь въ непрерывныхъ войнахъ составъ аѳинскаго гражданства сильно порѣдѣлъ.

Около времени основанія Амфиполя Периклъ предпринялъ большую экспедицію въ Понтъ. Когда образовался морской союзъ для борьбы съ персами и приморскія общины отдѣлились отъ персидской державы, для Аѳинъ особенное значеніе получили города, лежавшіе вдоль проѣзда къ Черному морю, т.‑е. по Геллеспонту, Пропонтидѣ и Босфору. Обладаніе этимъ проѣздомъ было важно вслѣдствіе общей экономической роли Черноморья, усѣяннаго греческими колоніями: изъ черноморскихъ странъ направлялись на аѳинскій рынокъ различные сырые продукты, скотъ, рыба, соль, кожи, строительное дерево, деготь, ленъ и пенька, но главнымъ образомъ хлѣбъ; понтійскій хлѣбъ составлялъ около половины общаго хлѣбнаго привоза въ Аттику. Въ свою очередь, въ греческія колоніи Понта и въ варварскія земли скиѳовъ и ѳракійцевъ стали ввозить аѳинскіе фабрикаты. По временамъ, когда варвары Скиѳіи начинали тѣснить понтійскихъ грековъ, аѳинская торговля испытывала непріятные толчки и перерывы; поэтому въ интересахъ Аѳинъ было поддержать тамошнія колоніи и закрѣпить свое положеніе въ Черномъ морѣ.

Периклъ, во многихъ чертахъ продолжатель политики Писистратидовъ, положившихъ начало обладанію проливами, настоялъ на отправкѣ въ Понтъ морской экспедиціи. Во главѣ флота онъ отправился самъ въ Черное море съ тѣмъ, чтобы «выразить сочувствіе» грекамъ, а варварскимъ царямъ и князьямъ «показать величіе аѳинской мощи, увѣренность и смѣлость, съ которою аѳиняне плаваютъ, гдѣ имъ угодно, и держатъ въ своемъ распоряженіи все море»^4[4]. Очень возможно, что послѣднія выраженія, носящія характеръ торжественныхъ формулъ, принадлежатъ программной рѣчи Перикла, въ которой онъ старался оправдать и расхвалить понтійское предпріятіе. Аѳиняне укрѣпились на двухъ противоположныхъ берегахъ Чернаго моря: въ Синопѣ, гдѣ была основана аѳинская колонія, и въ Нимфеѣ, около Пантикапеи, у Керченскаго пролива. Послѣднее пріобрѣтеніе у входа въ Босфоръ Киммерійскій (Азовское море) сдѣлало ихъ прямыми хозяевами большей части хлѣбной торговли, шедшей съ сѣвера.

Возвышеніе Пирея. Съ развитіемъ торговыхъ связей аѳинская гавань Пирей становится первымъ и крупнѣйшимъ портомъ Греціи. Сюда начинаютъ сходиться товары но только со всѣхъ концовъ греческаго міра, но также изъ отдаленныхъ чужихъ странъ, Египта, Финикіи, Кипра, Фригіи и Лидіи, изъ Италіи и Карѳагена. Аѳинскій портъ дѣлается посредникомъ между западной Европой и тропическими странами Востока, Аравіей и Сиріей. Въ самой Аттикѣ Пирей получилъ привилегированное положеніе передъ другими гаванями: подъ страхомъ тяжелаго наказанія было запрещено аѳинскимъ гражданамъ и метойкамъ везти хлѣбъ куда-либо, кромѣ большого порта въ Пиреѣ: позволялось кредитовать деньги лишь подъ залогъ тѣхъ кораблей, которые обязались привезти въ портъ обратный грузъ. Усиленный обмѣнъ, происходившій въ Пиреѣ, давалъ не только много дохода частнымъ лицамъ, владѣльцамъ судовъ, негоціантамъ, служащимъ въ конторахъ и складахъ, носильщикамъ и рабочимъ; выигрывала также община, благодаря увеличенію таможенныхъ сборовъ.

Въ разросшемся портѣ, гдѣ стоялъ подъ защитой укрѣпленій весь военный флотъ аѳинскій, были возведены крупныя сооруженія: крытые доки для кораблей, морской арсеналъ, магазины для склада хлѣба (άλφιτόπολις), товарная биржа (δείγμα), гдѣ пріѣзжіе купцы выставляли образцы продаваемыхъ товаровъ, и гдѣ заключались сдѣлки. Пирей украсился большими каменными набережными и молами, просторной рыночной площадью. Весь примыкающій къ порту городъ быль перестроенъ по плану просвѣщеннаго архитектора Гипподама. Въ противоположность тѣснымъ кривымъ улицамъ Аѳинъ, которыя стали называть «верхнимъ городомъ» или просто «городомъ» (άστυ), Пирей состоялъ изъ широкихъ проспектовъ, пересѣкающихся подъ прямыми углами. Въ Греціи V вѣка это было новостью, и Пирей послужилъ образцомъ для позднѣйшихъ большихъ приморскихъ городовъ эллинистической эпохи, Родоса, Александріи и др. На пирейскомъ населеніи, которое составляло особый демъ, лежалъ отпечатокъ шумной подвижности: оно считалось болѣе демократично настроеннымъ сравнительно съ гражданствомъ стараго города^5[5].

Единовластіе Перикла. Державное положеніе Аѳинъ и расцвѣтъ Пирея создали въ гражданствѣ большую и разнообразную группу людей, вполнѣ довольныхъ политикой момента. Впослѣдствіи противники демократіи составили списокъ тѣхъ гражданъ, которые были заинтересованы матеріально въ господствѣ Аѳинъ надъ союзниками и, такъ сказать, жили на счетъ имперіи. Въ силу этого обвинительнаго акта выходило, что отъ взносовъ, пошлинъ, штрафовъ и всякаго рода сборовъ съ союзниковъ, въ Аѳинахъ кормится больше 10.000 человѣкъ, при чемъ считали присяжныхъ судей, получавшихъ пайки, членовъ совѣта, должностныхъ лицъ въ Аѳинахъ, чиновниковъ, посылавшихся на мѣста (тѣхъ и другихъ списокъ насчитывалъ по 700), командировъ и солдатъ гарнизонныхъ и экзекуціонныхъ отрядовъ, государственныхъ пенсіонеровъ и т. д.^6[6]; другими словами на иждивеніи государства въ эпоху Перикла состояло около половины всего гражданства.

Въ сущности, если перебирать круги «удовлетворенныхъ» въ Аѳинахъ, то слѣдуетъ прибавить купеческіе слои, судовладѣльцевъ, индустріаловъ и банкировъ, и даже, можетъ быть, придется признать, что эти группы особенно были довольны финансовой политикой Перикла: въ самомъ дѣлѣ, обереганіе державы, оплата крупной военной силы, все это осуществлялось безъ всякаго отягощенія высшихъ слоевъ гражданства прямыми налогами. Периклъ чрезвычайно искусно ввелъ обычай дѣлать въ крайнихъ случаяхъ займы у богини и, такимъ образомъ, обходился безъ обращенія къ ненавистной εὶσφορὰ, налогу на доходы. Мало того, послѣ подавленія возстанія на Самосѣ, показавшаго ненадежность общаго положенія и возможность разрыва съ Пелопоннесскимъ союзомъ, Периклъ предложилъ откладывать въ казну богини резервный фондъ, изъ котораго можно было бы покрывать расходы въ случаѣ войны. Ко времени начала великой Пелопоннесской войны накопленный Перикломъ фондъ равнялся 6.000 талантовъ, и онъ рѣшился сказать въ экклесіи, что Аѳины будутъ въ силахъ выдержать борьбу на свои сбереженія (περιουσίαι)^7[7]. Богатые слои не могли не испытывать благодарности руководящему политику на столь бережное отношеніе къ ихъ интересамъ при условіи широкаго развитія въ то же время торговыхъ сношеній, создававшихъ усиленный притокъ капиталовъ въ Аѳины; они готовы были охотно оплачивать всѣ эти выгоды большими «добровольными» взносами на общественныя нужды, нести всякаго рода литургіи, тѣмъ болѣе, что траты ихъ на празднества и на снаряженіе кораблей создавали имъ блескъ и популярность въ городѣ. Наконецъ, за политику момента и за ея вождя стояла масса простыхъ гражданъ, особенно участниковъ экспедицій и походовъ, въ которыхъ Периклъ пользовался неизмѣннымъ счастьемъ, тѣмъ болѣе, что послѣ смерти Кимона, Миронида и Толмида у него не было соперниковъ, которые могли бы сравняться съ нимъ по таланту и популярности.

Соединеніемъ этой суммы разнообразныхъ интересовъ объясняется прочность политическаго положенія Перикла въ 30‑хъ годахъ. Господствующіе классы столичнаго и мореходнаго гражданства безгранично довѣряли своему вождю. Начиная съ эвбейскаго похода 446 года, народное собраніе непрерывно, въ теченіе 16 лѣтъ, переизбирало Перикла на должность стратега, въ важныхъ случаяхъ назначая его стратегомъ-автократоромъ, т.‑е. поручало ему полномочное веденіе флота, войска и финансовъ. Повидимому, за весь этотъ періодъ вплоть до паденія Перикла въ 430 году аѳинскій народъ не требовалъ отъ главнокомандующаго и въ то же время отвѣтственнаго министра финансовъ подробныхъ отчетовъ. Лишь въ 430 году, во время процесса, свергнутому диктатору пришлось отвѣтить относительно исчезновенія въ 446 году суммы, которую онъ передалъ спартанскому командиру, чтобы побудить его уйти изъ Аттики. Вслѣдствіе такого преобладанія Перикла въ Аѳинахъ получается положеніе совершенно исключительное, небывалое со времени паденія тиранніи; Ѳукидидъ выражаетъ его въ словахъ, уже приведенныхъ выше: «по имени была демократія, а на дѣлѣ монархія перваго по значенію человѣка». Въ самомъ дѣлѣ, послѣ изгнанія Ѳукидида, сына Мелесія, никакой оппозиціи въ собраніи больше не слышно, никакихъ колебаній въ вопросахъ международныхъ, финансовыхъ, союзническихъ больше нѣтъ. И самъ Периклъ далеко не тотъ, что былъ раньше. Онъ не испытываетъ необходимости искать расположенія у толпы; онъ управляетъ ею свободно, какъ выразился Ѳукидидъ. Онъ рѣдко выступаетъ передъ экклесіей и заставляетъ дѣйствовать своихъ друзей, т.‑е. второстепенныхъ, подручныхъ людей. Комедія зоветъ его громовержцемъ, олимпійцемъ. Его сравниваютъ съ тиранномъ Писистратомъ, его ближайшихъ сторонниковъ называютъ Писистратидами, и въ самомъ дѣлѣ многое напоминаетъ популярную тираннію.

Нравы аѳинской демократіи. Помимо появленія въ Аѳинахъ подобія тиранніи, строгая политическая конституціонность нарушается еще въ другомъ отношеніи. Въ народномъ собраніи нѣтъ свободы слова, нѣтъ того, что сами аѳиняне называли ίσηγορία. Демосъ не терпитъ, чтобы затрогивали установившійся строй. Вплоть до олигархической революціи 413—411 гг. критиковать открыто демократическія учрежденія и обычаи считается опаснымъ. Не только на подобныя вещи не рѣшается ни одинъ ораторъ, но нѣтъ также смѣлой оппозиціонной публицистики. Интересная брошюра или рѣчь олигарха, извѣстная подъ именемъ Псевдоксенофонтовой политіи, не увидѣла свѣта; она была произнесена въ тѣсномъ товарищескомъ кружкѣ и расходилась анонимно по рукамъ.

Въ перикловскихъ Аѳинахъ дѣло дошло даже до законодательства, напоминающаго законы объ оскорбленіи величества. Въ самомъ дѣлѣ, во время большого возстанія на о. Самосѣ 440—439 гг., угрожавшаго существованію державы, когда въ средѣ союзниковъ господствовало сильное возбужденіе, аѳинскій народъ принялъ постановленіе, которое можно сравнить съ современными намъ ограниченіями печати: были воспрещены личныя нападки въ комедіи, носившей вообще по преимуществу политическій характеръ. Можно предполагать, что законъ воспретилъ выводить на сценѣ и осмѣивать опредѣленныхъ дѣятелей подъ ихъ собственнымъ именемъ и въ соотвѣтствующей маскѣ. Народъ не допускалъ осмѣянія избранныхъ имъ должностныхъ лицъ, такъ какъ видѣлъ въ немъ подрывъ своего державнаго авторитета. Запрещеніе это было отмѣнено съ окончаніемъ возстанія. Но извѣстнаго рода ограниченія сохранились. Такъ, напр., остался въ силѣ запретъ осмѣивать архонта, руководящаго Діонисіями^8[8]. Правда, не было въ Аѳинахъ прямого закона, который бы воспрещалъ критиковать въ комедіяхъ демосъ, но, по замѣчанію современнаго наблюдателя, весьма остраго и компетентнаго, аѳиняне не любили, чтобы демосъ подвергался осмѣянію или порицанію въ комическихъ пьесахъ и чтобы, такимъ образомъ, о немъ распространялась дурная репутація; напротивъ, очень охотно допускали на сценѣ частныя сплетни и нападки на лицъ неслужащихъ, такъ какъ подобные удары обрушивались на богатыхъ, родовитыхъ или вообще видныхъ людей, стороннихъ народу. Въ виду этихъ условій, авторъ долженъ былъ соблюдать осторожность, чтобы не затронуть государство или народъ, или кого-нибудь изъ должностныхъ лицъ, избранныхъ народомъ, въ особенности если пьеса ставилась во время праздника Діонисій, когда въ Аѳинахъ собиралось множество иногороднихъ и чужихъ людей; иначе онъ рисковалъ быть отданнымъ подъ судъ совѣта 500 по обвиненію въ оскорбленіи народа (άδικείν тόѵ δήμον). Очень чувствительный ко всякаго рода критикѣ, аѳинскій демосъ жадно выслушивалъ комплименты себѣ и, повидимому, обязывалъ драматурговъ, готовившихъ пьесы на большіе всенародные праздники, вставлять подробныя восхваленія демократическаго строя. Впечатлѣніе такой вставки, исключительно разсчитанной на то, чтобы угодить демосу, производитъ слѣдующая сцена изъ эврипидовскихъ Ίκίτιδες (Умоляющихъ о защитѣ).

Къ аѳинскому царю Ѳесею обратились съ мольбой о помощи матери героевъ, убитыхъ подъ Ѳивами и оставленныхъ безъ погребенія. Ѳесей идетъ грозной силой на Ѳивы и на пути встрѣчаетъ ѳиванскаго посла. Эта встрѣча не имѣетъ никакого значенія для хода дѣйствія, она инсценирована только для того, чтобы на вызывающія слова ѳиванца Ѳесей могъ развить гордую демократическую программу Аѳинъ. Ѳиванецъ: Кто правитель (τύραννος) земли этой? — Ѳесей: Лживыми словами начинаешь ты свою рѣчь; нѣтъ единаго правителя надъ этимъ свободнымъ городомъ. Народъ здѣсь царствуетъ, смѣняя ежегодно должностныхъ лицъ и равняя богатыхъ въ правахъ съ бѣдными. — Словесный турниръ продолжается, и ѳиванецъ подстрекаетъ защитника демократіи рѣчью, полной обидныхъ замѣчаній: по его мнѣнію, въ республикѣ, гдѣ правитъ чернь (οχλος), выступаютъ вредные, своекорыстные льстецы, добиваясь темныхъ цѣлей; народъ не способенъ самостоятельно разбираться въ дѣлахъ. Бѣдный человѣкъ, копающійся вь полѣ, хотя бы онъ даже получилъ образованіе, развѣ можетъ оторваться отъ своего тяжелаго труда и подняться до пониманія общественнаго блага? И, наконецъ, не обидно ли порядочнымъ людямъ видѣть, какъ пробирается въ важную должность ничтожный человѣкъ, поднявшійся изъ грязи и угодившій народу своимъ краснобайствомъ? Въ отвѣть на это Ѳесей гремитъ горячей апологіей: «Нѣтъ хуже тиранна для общины. При его господствѣ нѣтъ равнаго для всѣхъ права, властвуетъ тоть, кто овладѣлъ закономъ. Другое дѣло, когда законъ утвержденъ и записанъ: слабый и богатый тогда равны передъ судомъ, и даже слабый можетъ выступать обвинителемъ сильнаго. Главный признакъ свободы, это — право каждаго гражданина выступать публично со своимъ мнѣніемъ. Тамъ, гдѣ народъ властелинъ земли (δῆμος αὺθέντης), сохраняется цвѣтъ молодежи, хочется работать и копить богатства; напротивъ, тираннъ губитъ молодое поколѣніе, при немъ небезопасно и нѣть охоты собирать богатства»^9[9].

Демосъ въ качествѣ властителя державы. Къ концу 30‑хъ годовъ, благодаря колонизаціоннымъ предпріятіямъ, развитію коммерческихъ связей, усиленію транзитной торговли, Аѳины становится крупнымъ центромъ товарнаго и денежнаго обмѣна. Казалось, демократія возвратила себѣ всѣ тѣ матеріальныя выгоды, которыя она потеряла отъ военныхъ и дипломатическихъ неудачъ 40‑хъ годовъ. Очень характерны для оцѣнки положенія вещей въ Аѳинахъ тѣ замѣчанія, которыя дѣлаетъ авторъ Псевдоксенофонтовой Политіи. Закоренѣлый олигархъ и врагъ народа, онъ, однако, не можетъ удержаться отъ восторга при видѣ морского могущества Аѳинъ и связаннаго съ нимъ обладанія богатствомъ, которое сходится со всѣхъ концовъ свѣта.

Онъ начинаетъ съ изображенія военныхъ основъ мощи Аѳинъ и переходить къ промышленнымъ. Союзныя и подчиненныя общины, входящія въ аѳинскую державу, разъединены; онѣ нигдѣ не могутъ собрать вмѣстѣ крупныя силы. Вѣдь между ними въ серединѣ море, а повелители моря (θαλχττοκράτορες) все держатъ въ своихъ рукахъ. Они быстро могутъ появиться въ любомъ мѣстѣ и нанести вредъ, запереть сообщенія врагу, и притомъ даже болѣе сильному, чѣмъ они сами: имъ также легко въ случаѣ необходимости отступить. Несравненно труднѣе и рискованнѣе всякаго рода сухопутныя предпріятія; пѣшія войска медленно идутъ, ихъ трудно продовольствовать, и они могутъ передвигаться только черезъ союзныя территоріи. Для всѣхъ тѣхъ, кто господствуетъ на морѣ, нѣтъ этихъ затрудненій. Они могутъ выморитъ голодомъ любого противника; всякій городъ вѣдь держится торговлей и долженъ одно вывозить, другое ввозить къ себѣ. Общее продовольствованіе въ сухопутной странѣ несравненно хуже поставлено, чѣмъ въ морской. Первая можетъ пострадать отъ неурожая; для второй такія явленія безразличны. Вѣдь не на всей земной поверхности одновременно бываетъ неурожай. А оттуда, гдѣ въ данный моментъ изобиліе, владѣтели моря вывезутъ нужные имъ припасы. «Если говорить о вещахъ менѣе важныхъ, то аѳиняне пользуются для своихъ обѣдовъ лакомствами со всѣхъ концовъ: изъ Сициліи, Италіи, Кипра, Египта, Лидіи, Понта, Пелопоннеса; все это открыто имъ благодаря власти ихъ надъ моремъ». Здѣсь авторъ не можетъ удержаться отъ ироніи. «Забирая отовсюду товары, аѳиняне слышатъ всѣ языки и отъ всѣхъ что-нибудь заимствовали. Всѣ греки говорятъ на чистыхъ своихъ нарѣчіяхъ; у аѳинянъ перемѣшались всѣ говоры и обычаи, и греческіе, и варварскіе». Но онъ опять серьезно продолжаетъ: «Богаты между всѣми греками и варварами только аѳиняне. Это — результатъ опять-таки ихъ господства на морѣ. Если есть области, изобилующія строительнымъ матеріаломъ, кому онѣ его продадутъ, какъ не владыкѣ моря? Точно такъ же области или общины, богатыя полотномъ, желѣзомъ и мѣдью, воскомъ и т. д.? Вотъ я, не трудясь нисколько надъ землей, и получу все моремъ». И ни одна община не выдержитъ сравненія съ нашей мореходной, съ гордостью заявляетъ аѳинскій олигархъ; производство всюду носитъ односторонній характеръ; а мы все сосредоточиваемъ у себя. Такимъ образомъ, морское развитіе Аѳинъ создало въ сознаніи большинства аѳинянъ извѣстнаго рода догматы внѣшней политики, которые совершенно раздѣляетъ даже врагъ демократіи. Характерно въ его рѣчахъ еще другое. Онъ говоритъ такъ, какъ будто сельской территоріи не существуетъ, или она вовсе не идетъ въ счетъ; есть только «городъ», всепоглощающая столица, которая надо всѣмъ командуетъ, все можетъ себѣ закупить и до всего добраться.

Брошюра олигархическаго автора даетъ намъ еще нѣсколько цѣнныхъ чертъ для изображенія аѳинской жизни времени полнаго расцвѣта морской державы. Конечно, авторъ постоянно склоненъ къ преувеличеніямъ, къ подчеркиванію темныхъ сторонъ, къ карикатурѣ, но онъ ничего не сочиняетъ, онъ передаетъ факты, только извѣстнымъ образомъ поднесенные публикѣ.

Въ Аѳины, по его словамъ, тянется непрерывная вереница прибывающихъ по своимъ дѣламъ союзниковъ; главнымъ образомъ, они пріѣзжаютъ судиться и защищать свои интересы въ аѳинскихъ судахъ. Выгоды аѳинянъ отъ этого наплыва союзниковъ въ столицу несомнѣнны. Во-первыхъ, они получаютъ цѣлый годъ судебный паекъ изъ платы за судебныя издержки. Затѣмъ, спокойно оставаясь дома, не выѣзжая на корабляхъ, демосъ имѣетъ возможность руководить союзными городами: на судѣ онъ беретъ подъ свою защиту простолюдиновъ и осуждаетъ противниковъ народа: а если бы судъ находился въ рукахъ самихъ союзниковъ, они, будучи раздражены противъ аѳинянъ, старались бы уничтожить какъ разъ тѣхъ изъ своей среды, кто наиболѣе расположенъ къ аѳинскому демосу. Кромѣ того, демосъ аѳинскій получаетъ еще другія выгоды отъ того, что союзники ведутъ въ Аѳинахъ свои процессы: во-первыхъ, возрастаетъ 1% портовой сборъ (έκατοστὴ), собираемый въ Пиреѣ, во-вторыхъ, выгодно владѣльцамъ наемныхъ помѣщеній, далѣе извозчикамъ и хозяевамъ носильщиковъ, наконецъ, больше заработка приставамъ и курьерамъ (κήρυκες). Опять авторъ не можетъ удержаться отъ насмѣшливыхъ замѣчаній. Если бы союзники не ѣздили на процессы въ Аѳины, они почитали бы лишь тѣхъ аѳинянъ, которые выѣзжаютъ на корабляхъ, т.‑е. командировъ, капитановъ и дипломатическихъ агентовъ; а теперь каждый изъ союзниковъ долженъ ухаживать за народомъ аѳинскимъ, такъ какъ хорошо понимаетъ, что онъ пріѣхалъ въ Аѳины судиться именно у народа, а не у кого другого: и онъ долженъ въ судѣ падать на колѣни, а какъ только кто войдетъ изъ аѳинянъ, ловить его за руку. Поэтому союзники скорѣе всего могутъ быть названы рабами народа аѳинскаго.

Слышу я, говоритъ авторъ брошюры, какъ аѳинянъ обвиняютъ въ томъ, что нерѣдко совѣть и народъ оставляли нерѣшеннымъ иное дѣло, хотя заинтересованное лицо просидѣло цѣлый годъ въ Аѳинахъ; это происходитъ не отъ чего другого, какъ отъ множества дѣлъ и невозможности во всѣхъ нихъ разобраться. Да и какъ тутъ на все поспѣть, когда аѳинянамъ приходится справлять столько праздниковъ, сколько ни въ одномъ греческомъ городѣ (а въ праздники нельзя заниматься общественными дѣлами), затѣмъ рѣшать по такому множеству частныхъ жалобъ, государственныхъ процессовъ, служебныхъ отчетовъ, что, пожалуй, столько дѣлъ не разсудятъ всѣ люди на свѣтѣ; а совѣтъ долженъ обсудить цѣлый рядъ вещей, касающихся войны, поступленія платежей, законодательства, городскихъ нуждъ, союзническихъ дѣлъ, пріема податей, заботы о корабельныхъ верфяхъ и о святилищахъ. Развѣ можно тутъ удивляться, что подъ давленіемъ такой массы дѣлъ аѳиняне не въ состояніи все рѣшить и всѣмъ дать отвѣтъ?

Какія характерныя признанія со стороны недоброжелателя демократіи! Онъ дѣлаетъ злостный намекъ на возможность подкупа аѳинскихъ судей, но считаетъ все же, что демократическіе суды въ Аѳинахъ наиболѣе обезпечиваютъ справедливость и безпристрастіе рѣшеній. Онъ признаетъ непрерывный судебный контроль, повсемѣстную и неотступную провѣрку путемъ судебнаго разбирательства самой замѣтной особенностью аѳинской политической жизни. Что касается союзниковъ, ихъ подчиненія аѳинянамъ, превращенія ихъ въ «подданныхъ» или «рабовъ аѳинскаго народа», по выраженію автора, то это фактъ общепризнанный и не прикрываемый никакими благозвучными фразами: «аѳиняне любятъ, чтобы союзники за ними ухаживали». Въ Аѳинахъ постоянная толчея просителей, ходатаевъ, тяжебщиковъ, огромный пріѣздъ иногороднихъ гостей и дѣловыхъ людей. Отъ возрастающаго административнаго значенія столицы выигрываютъ частные интересы аѳинскаго гражданства. И, наконецъ, еще одна черта аѳинской жизни, которая вызываетъ ироническую усмѣшку автора, принадлежащаго къ порядочному обществу: аѳиняне очень любятъ праздники, и въ Аѳинахъ ихъ необычайное обиліе. Авторъ относится къ праздникамъ, какъ къ чему-то для него постороннему: это — забавы и развлеченія все того же демоса, самоувѣреннаго, не прошедшаго школы, занятаго только собой и отлично устроившагося на общественный счетъ.

Культура аѳинскаго народа. Насмѣшливыя замѣчанія автора олигархической брошюры направляютъ насъ къ своеобразному строенію умственной жизни аѳинскаго общества. Авторъ, пишущій около 425 года, принадлежитъ къ кружкамъ интеллигенціи, рѣзко отдѣляющей себя отъ народной массы. «По всему свѣту лучшіе элементы враждебны демократіи; а у лучшихъ преобладаетъ скромность и чувство справедливости, совѣстливое отношеніе къ дѣлу и соревнованіе во всемъ хорошемъ и благородномъ, тогда какъ народу свойственно совершенное отсутствіе образованія и дисциплины и крайняя низменность; причиной того, что чернь склонна ко всему дурному, съ одной стороны, бѣдность, съ другой — недостатокъ воспитанія и образованія, а это опять вызвано отсутствіемъ матеріальныхъ средствъ». Авторъ гордится технической выучкой, спеціальными знаніями людей своего круга, интеллигенціи, и отрицаетъ всякую просвѣщенность за массой народа. Намъ придется существенно разойтись съ его мнѣніемъ и дать приведенному имъ факту противоположности интересовъ интеллигенціи и народа другое толкованіе. И какъ разъ аѳинскіе праздники послужатъ намъ особенно яркимъ матеріаломъ.

Аѳинскія празднества состояли, главнымъ образомъ, изъ большихъ драматическихъ представленій, исполненія диѳирамбическихъ хоровъ, массовыхъ плясокъ и художественныхъ процессій въ костюмахъ. Въ V вѣкѣ въ Аѳинахъ собственно не было профессіональныхъ актеровъ. Играли, пѣли и танцовали граждане разныхъ званій; все это были, говоря по-нашему, любительскіе спектакли и постановки. Надо имѣть въ виду, что любительское усердіе не ограничивалось однимъ исполненіемъ; заготовленіемъ костюмовъ, масокъ, декорацій, театральныхъ машинъ (само наше слово машипа, μηχανὴ, идетъ изъ аѳинскаго театра), занимались также обыватели, не профессіоналы, между своимъ обычнымъ дѣломъ. А усердіе и увлеченіе требовалось очень большое! Въ Аѳинахъ не любили повторять пьесы, къ каждому празднику требовались новинки. Ежегодно разучивалось по нѣскольку большихъ постановокъ къ каждому изъ двухъ главныхъ драматическихъ праздниковъ, Діонисіямъ и Ленэямъ; кромѣ того, заготовлялись въ еще большемъ количествѣ диѳирамбы, массовыя хоровыя пѣсни. Въ цѣломъ ежегодно выступало до 2.000 исполнителей, т.‑е. около одной десятой взрослаго населенія гражданства. Въ Аѳинахъ очень цѣнили хорошее исполненіе. Изъ гражданства выбирали присяжныхъ судей, которые давали сравнительную оцѣнку представленныхъ пьесъ и присуждали преміи. Выставлять хоры было повинностью филъ, корпоративныхъ группъ, на которыя дѣлилось гражданство. Между филами происходило въ этомъ отношеніи своего рода состязаніе: наилучше обученные хоры, имѣвшіе наибольшій успѣхъ въ представленіи, получали почетную награду въ силу публичнаго приговора и признанія.

Всѣ эти декламаторы и музыканты, заучивавшіе массу стиховъ, исполнявшіе все новыя и новыя мелодіи, двигавшіеся стройными хороводами, были мелкіе винодѣлы, лавочники, разносчики, ремесленники, моряки и т. п. Надо признать, что такая музыкальная и поэтическая развитость народа — нѣчто совершенно исключительное и нигдѣ больше не повторившееся; притомъ способность къ художественному выполненію предполагаетъ еще одно необходимое условіе, всеобщую грамотность, явленіе тѣмъ болѣе для насъ поразительное, что мы ничего не слышимъ о начальныхъ школахъ для бѣдныхъ классовъ и не можемъ себѣ отчетливо представитъ, какъ происходило обученіе грамотѣ. Самый же фактъ засвидѣтельствованъ слѣдующимъ мѣстомъ у Аристофана. Писатель хочетъ въ комедіи «Всадники» представить въ лицѣ торговца колбасой верхъ невѣжества и ограниченности простолюдина; поэтому колбасникъ признается: «не знаю я никакихъ наукъ и искусствъ, кромѣ одной грамоты, да и ее съ грѣхомъ пополамъ»^10[10]. Отсюда видно, что безграмотнаго даже въ сатирѣ нельзя было выводить, такового не было; достаточно смѣшно было показать человѣка, музыкально и поэтически не развитаго. Просвѣщенность рядового аѳинянина стоитъ внѣ сомнѣнія. Но она не похожа на то, что мы привыкли разумѣть подъ образованностью, и что разумѣлъ авторъ олигархической брошюры, не признававшій школы и воспитанности за аѳинской толпой. Это не была школьная, спеціальная выучка, это не была замкнутая въ учебники и пособія премудрость, преподанная на урокахъ. Такого рода наука ученыхъ теоретиковъ, наука педагоговъ появилась въ Аѳинахъ сравнительно поздно, позднѣе, во всякомъ случаѣ, чѣмъ въ колоніяхъ, какъ восточныхъ, такъ и западныхъ. Аѳины Кимоновской эпохи еще совсѣмъ чужды науки, и даже аристократы того времени, какъ показываетъ примѣръ Кимона, отличались той самой «необразованностью» и «невоспитанностью», которую олигархъ 425 г. считаетъ недостаткомъ аѳинскаго демоса. Периклъ чуть ли не первый прошелъ спеціальную школу, риторскую и софистическую, какъ бы сказали позднѣе. Кажется, однако, эта сторона генія Перикла производила мало впечатлѣнія на аѳинскій демосъ, судя по тому, что подъ конецъ его политической карьеры его сталъ затмевать Клеонъ, совсѣмъ неученый ораторъ, приходившійся очень по сердцу аѳинянамъ. Да и жалобы олигархическаго автора на невниманіе демоса къ воспитанности и солидности знаній «лучшихъ» подтверждаютъ то же самое. У аѳинскаго народа была своя культура, находившая величайшее торжество въ Діонисіяхъ; ею онъ увлекался и мало вникалъ въ заграничныя новинки въ видѣ ли астрономическихъ и физическихъ теорій, или красотъ сицилійскаго краснорѣчія.

У него былъ въ Перикловскую эпоху свой любимый поэтъ, чисто-аѳинскій драматургъ Софоклъ, авторъ 123 драмъ. Этотъ «Гомеръ драмы» черпалъ изъ богатаго источника миѳологіи, искусно драматизировалъ сказанія, не задавался просвѣтительными цѣлями, не старался разъяснять ни природы боговъ, ни характера Провидѣнія, ни міровыхъ загадокъ вообще, былъ далекъ отъ какихъ-либо разрушительныхъ мыслей. Онъ искалъ въ драмѣ лишь трогательнаго, зналъ лишь столкновенія человѣческой воли съ неисповѣдимой судьбой. Софоклъ долженъ былъ считаться съ сильнымъ отрицательнымъ направленіемъ своего времени. Но онъ отгородилъ себя отъ вольнодумцевъ. Въ одной изъ его пьесъ, есть такія слова: «я утверждаю, что данное положеніе и вообще все, что испытываютъ люди, составляетъ дѣло боговъ; кто не согласенъ съ этимъ мнѣніемъ, пусть остается при своемъ, а я при своемъ»^11[11]. Въ самой личной жизни Софокла есть черты, которыя относятъ насъ къ самому глухому и патріархальному почитанію мѣстныхъ героевъ. Онъ былъ жрецомъ бога-цѣлителя Амина, имѣвшаго часовню у подножія аѳинскаго акрополя. Въ качествѣ такового Софоклъ хлопочетъ о допущеніи на тотъ же священный участокъ чужого героя, цѣлителя Асклепія, когда въ 420 г. его культъ переносится изъ Эпидавра въ Аѳины. Въ свою очередь самого Софокла послѣ его смерти въ награду за это водвореніе божества причли къ святымъ патронамъ околотка, подъ именемъ героя Дексіона·, т.‑е. «воспріемника», и ежегодно чтили жертвой и молебствіемъ.

Начало аѳинской ученой школы. Сравнительно долго Аѳины считались въ кругахъ ученыхъ просвѣтителей городомъ неинтереснымъ, невоспріимчивымъ къ культурѣ. Одинъ изъ типичныхъ странствующихъ профессоровъ середины V вѣка, Эмпедоклъ, въ своихъ далекихъ и разнообразныхъ поѣздкахъ такъ и не удосужился посѣтить Аѳины. Но ко времени торговаго развитія столицы большой морской державы просвѣтители, ученые, художники, поэты устремляются въ Аѳины, невзирая на провинціальный и сурово-воинственный видъ, который до сихъ поръ показывалъ городъ. Иные пріѣзжали, какъ ходатаи по дѣламъ общинъ, къ которымъ они принадлежали: таковъ былъ Горгій изъ Леонтинъ въ Сициліи, и благодаря его появленію аѳинское общество познакомилось съ знаменитой сицилійской риторикой. Въ новую столицу стремились тѣ изъ союзниковъ, которые почему-нибудь пострадали или не могли устроиться на родинѣ; въ такомъ положеніи былъ Геродотъ, уроженецъ Галикарнаса въ Каріи, аристократъ по происхожденію, бѣжавшій отъ тиранніи въ своемъ родномъ городѣ, убѣжденный поклонникъ Аѳинъ, демократіи и Перикла. Иные надѣялись встрѣтить въ Аѳинахъ разнообразную интернаціональную публику, передъ которой они могли прочитать курсъ лекцій; таковъ былъ «софистъ» Протагоръ, повидимому, не столько самостоятельный ученый, сколько блестящій популяризаторъ въ разнообразныхъ отрасляхъ знанія. Скоро у этихъ заѣзжихъ преподавателей, ученыхъ спеціалистовъ и лекторовъ, теоретиковъ и виртуозовъ образуется своя аудиторія въ Аѳинахъ. Въ одномъ изъ раннихъ діалоговъ Платона, «Протагоръ», изображено въ необыкновенно яркихъ краскахъ, что значить пріѣздъ въ городъ знаменитаго профессора, кань осаждается съ утра до вечера домъ богатаго Каллія, гдѣ остановился Протагоръ, какъ его окружаетъ толпа почитателей и слушателей, какъ онъ сначала ведетъ бесѣду, прогуливаясь по обширной галлереѣ внутри помѣщенія Каллія, какъ, по желанію большинства аудиторіи, лекторъ произноситъ связную рѣчь на модную тему о происхожденіи общежитія и сущности государства и какъ, наконецъ, завязывается споръ съ однимъ изъ мѣстныхъ мастеровъ діалектики, Сократомъ. Въ результатѣ лекцій, бесѣдъ и споровъ, принесенныхъ въ Аѳины чужестранцами, тутъ образуется своя интеллигенція, появляются свои ученые, писатели, лекторы, усвоившіе вполнѣ новое просвѣтительное направленіе: драматургъ Эврипидъ, историкъ Ѳукидидъ, философъ Сократъ, всѣ одного поколѣнія, вступающаго въ жизнь въ 30-хъ годахъ V вѣка, для Аѳинъ люди новой складки.

Пріѣзжавшіе въ Аѳины просвѣтители и ученые естественно высказывались благопріятно о демократіи. Это понятно: они прибывали въ городъ, гдѣ демократія дѣйствительно могла сослаться на большіе успѣхи и образцовый порядокъ, притомъ къ одобренію демократіи обязывала простая деликатность. Съ другой стороны, только искреннимъ сторонникамъ демократіи стоило появляться въ Аѳинахъ. Но совершенно иначе оказывалась настроенной ихъ аудиторія въ Аѳинахъ; здѣсь поклонниками новаго просвѣщенія становились преимущественно люди оппозиціи, скрытые или явные олигархи. Наука, по крайней мѣрѣ, первое время, пошла преимущественно на пользу политической реакціи. Вожди олигархическаго движенія 411 года были ученики софистовъ и философовъ. Съ появленіемъ новаго просвѣщенія связанъ еще одинъ фактъ политической реакціи — религіозные процессы, изъ которыхъ образуется нѣчто въ родѣ инквизиціи въ Аѳинахъ.

Преслѣдованіе свободы мысли въ Аѳинахъ. Въ средѣ ученыхъ сложились направленія весьма различныя, и какъ водится, между ними закипѣла ожесточенная борьба. Ко времени начала Пелопоннесской войны большой успѣхъ имѣли отрицатели и раціоналисты. Скептикъ Протагоръ училъ о сомнительности существованія боговъ и о томъ, что человѣкъ — мѣра всѣхъ вещей. Пессимистъ Діагоръ отрицалъ вовсе присутствіе божества въ мірѣ на томъ основаніи, что на землѣ нѣтъ справедливаго возмездія людямъ. Смѣлѣе всѣхъ, можетъ быть, оказался Эврипидъ, рѣшившійся (около 430 года) поставить на аѳинской сценѣ пьесу, которая представляетъ настоящее ниспроверженіе старыхъ священныхъ авторитетовъ, полную религіозную революцію. Въ его «Беллерофонтѣ», по идеѣ похожемъ на байроновскаго Каина, изображенъ борецъ за человѣческія права, бурно вздымающійся противъ небесъ; онъ хочетъ притянуть боговъ къ отвѣту за ихъ правленіе; онъ горько упрекаете ихъ за то, что они даютъ счастье и удачу жестокимъ и вѣроломнымъ тираннамъ и въ то же время бросаютъ безъ помощи благочестивыя общины, которыя гибнутъ отъ руки злодѣевъ. «И послѣ этого говорятъ, что на небѣ есть боги? Ихъ нѣтъ тамъ, ихъ нѣтъ, если только люди не хотятъ безумно вѣрить старымъ сказкамъ!»^12[12].

Ученые консервативнаго толка, безсильные въ теоретической борьбѣ съ раціоналистами и отрицателями, обратились къ тому орудію, которое имъ помогало во всѣ времена, — къ свѣтскому мечу. Знатокъ священныхъ древностей и толкователь оракуловъ, Діопейѳъ внесъ въ народное собраніе предложеніе весьма своеобразное, которое повлекло за собой очень тяжелыя послѣдствія. Діопейѳъ предлагалъ судить процессомъ эйсангеліи (примѣнявшимся къ важнымъ государственнымъ преступленіямъ) всѣхъ тѣхъ, кто будетъ обвиняться въ отрицаніи божественныхъ силъ міра или въ изложеніи какихъ-либо астрономическихъ теорій. Пунктъ, касающійся астрономіи, обличаетъ опредѣленную личную нападку. За предложеніемъ Діопейѳа послѣдовалъ рядъ доносовъ и обвиненій противъ святотатцевъ (άσεβοῦντες) и между ними процессъ Анаксагора; въ ученіи послѣдняго популярное мнѣніе больше всего выдѣляло именно ту мысль, что солнце не одухотворено живой божественной силой, а образуетъ раскаленную каменную массу. Діопейѳъ, можетъ быть, мѣтилъ не столько въ астрономію, сколько въ даннаго астронома. Анаксагоръ съ трудомъ избѣгъ осужденія на смерть; онъ долженъ былъ выплатить большой штрафъ и уйти въ изгнаніе^13[13]. Предложеніе Діопейѳа создало для ученыхъ и лекторовъ въ Аѳинахъ очень опасное положеніе. Всякаго рода теоріи о строеніи міра, о роли божественнаго начала и т. п. пользовались теперь лишь фактической терпимостью — до перваго частнаго доноса и обвиненія въ святотатствѣ (άσεβείας), которое могъ внести любой гражданинъ. Хуже всего было то, что предложеніе Діопейѳа перенесло религіозные процессы на политическую почву. Передъ аѳинскими присяжными обвинитель не могъ приводить сложные ученые аргументы и развивать теоретическія доктрины, рядовому обывателю-геліасту все это было бы неинтересно, непонятно и неубѣдительно; обвиненіе избирало наиболѣе легкій для себя путь, открывая вопросъ о гражданской благонадежности подсудимаго. Отсюда получились самыя нелѣпыя формы обвиненія. Такъ, напр., «атеиста» Діагора осудили заочно на смерть, какъ преступника противъ общины, равнаго тираннамъ и сторонникамъ персовъ; опалѣ его придали общенаціональный характеръ; было послано приглашеніе пелопоннесцамъ, чтобы и они приняли участіе въ его преслѣдованіи.

Политическая нетерпимость аѳинскаго демоса, такъ ярко обнаружившаяся во время возстанія на Самосѣ, еще усилилась благодаря появленію процесса по святотатству. У гражданъ создалась привычка и, такъ сказать, дурной вкусъ чуять всюду измѣну отечеству въ видѣ оскорбленія боговъ. Было бы несправедливо говорить о какомъ-то особенномъ религіозномъ фанатизмѣ народа аѳинскаго. Инквизиція здѣсь, въ Аѳинахъ, такъ же какъ потомъ въ средневѣковой Европѣ, составляла вовсе не результатъ народнаго суевѣрія, а сознательное, злостное созданіе ученой братіи, которая во взаимной борьбѣ пользовалась предразсудками народа, не раздѣляя ихъ, но стараясь увеличить ихъ разрушительную силу.

Великая Пелопоннесская война и ея историкъ. При заключеніи Тридцатилѣтняго мира стороны, повидимому, серьезно думали о пріостановкѣ всякой вражды и успокоеніи Греціи: большое междоусобіе 459—446 гг., нанесло слишкомъ много вреда всѣмъ и слишкомъ истощило всѣ участвовавшіе въ войнѣ кантоны. Но что касается Аѳинъ, этой сдержки хватило на короткій срокъ. Снова сказалась воинственность безпокойной и неутомимой демократіи. Пелопоннесцы, гораздо болѣе пассивные, скоро увидѣли, что Аѳины возобновляютъ свою политику имперіализма, хотя и нѣсколько другими средствами и съ другого конца. Факты говорили здѣсь какъ нельзя болѣе отчетливо. Аѳиняне безусловно завладѣли: выходомъ въ Черное море, а понтійскія области были очень важны для хлѣбоснабженія греческихъ странъ вообще; въ частности этотъ захватъ затрогивалъ интересы одного изъ членовъ пелопоннесскаго союза, Мегары, которая была метрополіей Византіи. Между тѣмъ аѳиняне приступили къ задачѣ болѣе важной для ихъ объединительной программы, къ овладѣнію западными путями въ Италію и Сицилію. Непосредственно они задѣвали другую пелопоннесскую общину, богатый торговый Коринѳъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ грозили охватить своей торговой монополіей весь полуостровъ. Новая политика Аѳинъ была опаснѣе для Пелопоннеса, чѣмъ открытыя нападенія 50‑хъ годовъ, въ томъ смыслѣ, что Аѳины дѣлали пріобрѣтенія, не нарушая договоровъ, а общины, связанныя съ Спартой, и сама Спарта ничего не могли противопоставить равнаго: онѣ не обладали ни такой сосредоточенной силой, ни финансами, ни великолѣпной новой морской техникой Аѳинъ, ни ихъ энергіей и предпріимчивостью. Безсильные вести коммерческую войну, но сознавая, что Аѳины все болѣе стягиваютъ вокругъ нихъ желѣзное кольцо, пелопоннесцы силою вещей вынуждены были итти на открытую подлинную войну. Трудно было для этой цѣли раскачать тяжеловѣсный аппаратъ Пелопоннесскаго союза, а также нелегко вызвать Аѳины на новую войну, и мы видимъ, что около двухъ лѣтъ (433—431) уходитъ на усилія пелопоннесцевъ создать casus belli, привести очевидныя для всей Греціи доказательства нарушенія аѳинянами договоровъ 446 года.

Едва ли есть въ исторіи война, подготовку къ которой мы такъ хорошо знаемъ, какъ въ данномъ случаѣ. И ни одной войнѣ вообще такъ не посчастливилось въ смыслѣ литературнаго изображенія. Она имѣетъ своего лѣтописца, одного изъ крупнѣйшихъ геніевъ историческаго мастерства. Великія переживанія Пелопоннесской войны, можно сказать, сформировали умъ и талантъ Ѳукидида; въ свою очередь историкъ создалъ смыслъ и связь событій важнѣйшей борьбы, происходившей въ греческомъ мірѣ. Вѣдь то, что мы называемъ двадцатисемилѣтней Пелопоннесской войной (431—404), очень явственно распадается на двѣ большія войны 431—421 гг. и 415—404 гг., раздѣленныя перемиріемъ и остановкой враждебныхъ дѣйствій между Спартой и Аѳинами; и только благодаря Ѳукидиду, который считаетъ событія промежуточныя (421—415 гг.) продолженіемъ борьбы, тѣсно скрѣпляющимъ оба періода, только благодаря его историческому построенію, мы усвоили и повторяемъ условный терминъ одной великой Пелопоннесской войны. Подъ впечатлѣніемъ колебаній и трагическихъ событій этой борьбы возникла Ѳукидидова философія исторіи. Все въ его трудѣ глубоко интересно: его общее построеніе греческой исторіи, его изображеніе роста аѳинской державы, его разсужденія о ближайшихъ поводахъ и отдаленныхъ причинахъ войны, его соображенія о силахъ и шансахъ противниковъ, его характеристики, въ особенности, когда дѣло идетъ о личности и политикѣ Перикла, драматическія картины отдѣльныхъ эпизодовъ войны и затѣмъ моральнаго состоянія общества, вызваннаго войной, наконецъ, его своебразная манера влагать свои собственныя сужденія и оцѣнки въ уста дѣйствующихъ лицъ и распредѣлять ихъ между монологами, въ которыхъ мы встрѣчаемся съ единственнымъ въ своемъ родѣ стилемъ рельефныхъ противоположеній, незабываемыхъ ѳукидидовскихъ чеканенныхъ словъ. Ѳукидидъ глубоко любитъ свои Аѳины, но онъ не сторонникъ демократіи. Сложность аѳинской культуры, нервное напряженіе, увлеченіе театромъ и политическимъ краснорѣчіемъ, сила мысли и горячность слова, характерныя для этой бурной поры аѳинскаго общества, ни въ комъ не отразились такъ ярко, какъ въ немъ.

Вся предшествующая исторія Греціи (I, 2—20) кажется Ѳукидиду какъ бы подготовкой аѳинской державы съ ея господствующимъ на моряхъ флотомъ, крупной финансовой силой и широкимъ размахомъ предпріятій. Онъ разсказываетъ (I, 88—118) о ростѣ аѳинской мощи послѣ греко-персидскихъ войнъ, о политикѣ ея организаторовъ, Ѳемистокла и Перикла, о неизбѣжности подчиненія Аѳинамъ союзныхъ общинъ для того, чтобы притти къ историческому выводу, въ которомъ заключено вмѣстѣ истинное и вѣрнѣйшее основаніе (πρόφασις) войны: аѳинская держава стала такъ сильна, что, внушая страхъ Спартѣ, вынудила эту общину, при всей ея косности, организовать Аѳинамъ отпоръ. Это сужденіе современнаго наблюдателя и участника событій для насъ необыкновенно интересно. У Ѳукидида нѣтъ ни пристрастія къ родному городу, ни близорукаго исканія ближайшихъ виновниковъ войны. Столкновеніе было неизбѣжно, и оно задолго подготовлено всѣмъ ходомъ вещей. Ѳукидидъ прибавляетъ, что выдвинутое имъ главное основаніе (причина войны, какъ мы бы сказали) по большей части не высказывалось, оставалось скрытымъ. Другое дѣло непосредственные поводы (αίτίαι) борьбы; они были видны современникамъ, но историкъ считалъ нужнымъ изложить ихъ подробно для того, чтобы потомкамъ уже не приходилось съ трудомъ наводить изслѣдованіе о началѣ крупнѣйшей войны въ Греціи^14[14].

Всѣ эти общія различенія и опредѣленія у Ѳукидида великолѣпны и не оставляютъ желать ничего лучшаго отъ историка. Вмѣстѣ съ тѣмъ ясно видно, какъ онъ понималъ свою задачу и свое положеніе: онъ первый пишетъ исторію современности, его произведеніе основано «не на свѣдѣніяхъ, добытыхъ у случайныхъ лицъ и взятыхъ на вѣру, а либо на собственныхъ переживаніяхъ, либо на разсказахъ другихъ современниковъ, провѣренныхъ со всею тщательностью въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ. Изслѣдованіе было трудно, потому что свидѣтели отдѣльныхъ происшествій не одинаково о нихъ разсказывали, смотря по своей симпатіи къ той или другой сторонѣ, или сообразно тому, что у кого осталось въ памяти. Лишенный всякой фантастичности, мой разсказъ покажется для слушателя (мы бы сказали «для чтенія») мало занятнымъ. Но мнѣ достаточно того, что это изложеніе найдутъ полезнымъ всѣ тѣ, кто захочетъ познать достовѣрное прошлое и также будущее, а оно, согласно законамъ человѣческаго бытія, должно сложиться или одинаково, или близко похоже на пережитое. Мои книга сработана, чтобы быть вѣчнымъ пріобрѣтеніемъ, а не блестящей злободневной картиной для удовольствія слушателей».

Столкновеніе Аѳинъ и Коринѳа^15[15]. Ближайшими причинами войны Ѳукидидъ считаетъ двѣ группы событій, разыгравшихся въ западныхъ водахъ Греціи и на сѣверѣ въ Халкидикѣ.

У Коринѳа на западѣ былъ цѣлый рядъ колоній, Амбракія на берегу Акарнаніи, островъ Коркира и совмѣстно съ Коркирой основанный на эпирскомъ берегу Эпидамнъ (теперь Дураццо въ Албаніи). Сильная флотомъ Коркира давно отдѣлилась отъ Коринѳа. Въ серединѣ 30‑хъ годовъ Коркира поссорилась съ Коринѳомъ изъ-за Эпидамна, гдѣ народъ изгналъ олигарховъ, при чемъ они искали помощи у Коркиры, а демосъ обратился къ Коринѳу. Коринѳъ выслалъ къ Эпидамну флотъ, который былъ разбитъ коркирейцами. Несмотря на побѣду, Коркира оказалась въ критическомъ положеніи, такъ какъ Коринѳъ, которому угрожала потеря всей торговли съ западомъ, сталъ готовить новое нападеніе. Коркира вынуждена была обратиться къ Аѳинамъ и просить о принятіи ея въ морской союзъ. Одновременно съ делегатами отъ Коркиры въ Аѳины прибыли послы Коринѳа. Въ качествѣ общины чисто-торговой Коринѳъ избѣгалъ войны до послѣдней степени. Надо замѣтить, что раньше Коринѳъ, несмотря на всякія тренія, всегда старался держаться добрыхъ отношеній съ Аѳинами. Въ сущности Коринѳу Аѳины обязаны были тѣмъ, что на конгрессѣ пелопоннесцевъ въ 440 году было рѣшено не подавать помощи возставшимъ самійцамъ.

Дебаты, происходившіе лѣтомъ 433 года въ аѳинскомъ народномъ собраніи по вопросу о принятіи Коркиры въ союзъ, были очень продолжительны и бурны. Въ нихъ обнаружилось, насколько сильна количественно, хотя и не организована, оппозиція имперіалистической политикѣ Перикла. Сельская Аттика не хотѣла войны и боялась ея, такъ какъ теперь, послѣ отдачи Мегары въ 446 г., страна была изолировала и не защищена. Сначала народное собраніе, очевидно, подъ давленіемъ этой партіи, отклонило просьбу Коркиры. Но имперіалисты, строившіе планы овладѣнія западными путями, добились новаго собранія, и здѣсь, вѣроятно, подъ давленіемъ Перикла, было рѣшено принять Коркиру въ союзъ; для того, чтобы формально сохранить миръ съ Пелопоннесомъ и не нарушить условій договора 446 года, съ Коркирой заключили только эпимахію, оборонительный союзъ. Въ сущности, однако, это рѣшеніе аѳинской экклесіи опредѣлило начавшуюся два года спустя Пелопоннесскую войну.

Послѣ долгихъ приготовленій Коринѳъ двинулъ на Коркиру очень крупный флотъ, 170 тріеръ; аѳиняне ограничились присылкой въ западныя воды небольшой наблюдательной эскадры. При Сиботскихъ островахъ, близъ Коркиры и берега Эпира, произошло сраженіе, по словамъ Ѳукидида, самая большая изъ битвъ, бывшихъ до тѣхъ поръ между греками. Коринѳяне и коркирейцы бились старыми способами; ни тѣ, ни другіе не умѣли маневрировать кораблями по пріемамъ, выработаннымъ въ послѣднее время аѳинянами; оба противника, помѣстивъ на свои суда стрѣлковъ и копейщиковъ, сцѣплялись бортами и бились, какъ на сушѣ. Коринѳяне, болѣе многочисленные, навербовавшіе лучшихъ гребцовъ, между прочимъ въ приморскихъ общинахъ воинскаго союза, одержали полную побѣду; но въ рѣшительный моментъ вмѣшалась аѳинская эскадра и принудила коринѳянъ къ отступленію, не давши имъ разгромить Коркиру. Аѳиняне не преслѣдовали коринѳскаго флота, между кораблями тѣхъ и другихъ не было прямого столкновенія, и формально пелопоннесцы ие могли считать себя затронутыми. Но по существу Аѳины создали великій ущербъ Коринѳу, сдѣлавши сами важное пріобрѣтеніе. Быстро на западѣ открывалась одна перспектива за другой; Аѳины заключили союзъ съ полудикими акарнанцами, которые желали вытѣснить утвердившихся на ихъ берегу коринѳскихъ колонистовъ. Затѣмъ города Леонтины въ Сициліи и Регій на южной оконечности Италіи, у Мессинскаго пролива, опасаясь объединительныхъ стремленій Сиракузъ, заключили съ Аѳинами оборонительный союзъ. Аѳины протягивали цѣпь своего господства на самый край западной Греціи. И опять это былъ ударъ по сферѣ коринѳскаго вліянія, такъ какъ Сиракузы составляли колонію Коринѳа, всегда находившуюся въ близкихъ отношеніяхъ съ метрополіей.

Стараясь отомстить Аѳинамъ, Коринѳъ воспользовался затрудненіями, возникшими въ самомъ слабомъ мѣстѣ державы, именно въ Халкидикѣ, граничившей съ Македоніей и Ѳракіей. Здѣсь на перешейкѣ, соединяющемъ выступъ Паллене съ большимъ полуостровомъ Халкидикой, расположена была Потидея, колонія Коринѳа. Потидея служила посредникомъ для торговли Коринѳа съ Македоніей и сохраняла тѣсныя связи съ метрополіей, откуда присылали даже главнаго сановника города, эпидеміурга; въ то же время Потидея, въ качествѣ общины, принадлежавшей аѳинской державѣ, платила форосъ. Около времени битвы при Сиботахъ аѳиняне, подозрѣвая невѣрность Потидеи, потребовали, чтобы городъ разорвалъ связь съ Коринѳомъ, отослалъ назадъ эпидеміурга, а вмѣстѣ съ тѣмъ выдалъ заложниковъ и сломалъ стѣну, защищавшую его со стороны перешейка и моря, т.‑е. предоставилъ себя въ полное распоряженіе Аѳинъ. Вмѣсто того Потидея рѣшила отложиться. Ея послы появились въ Спартѣ и получили обѣщаніе, что въ случаѣ возстанія пелопоннесцы вторгнутся въ Аттику и отвлекутъ силы Аѳинъ отъ Халкидики. Вмѣстѣ съ тѣмъ въ Коринѳѣ снарядили въ помощь колоніи большой отрядъ добровольцевъ. Аѳиняне двинули къ Потидеѣ флотъ и войско. Имъ удалось разбить пелопоннесцевъ и запереть ихъ въ стѣнахъ Потидеи, а также обложить городъ и отрѣзать отъ моря; но сама осада затянулась. Коринѳъ, правда, создалъ Аѳинамъ большое затрудненіе, однако въ то же время не могъ не испытывать безпокойства за своихъ согражданъ, заключенныхъ въ стѣнахъ Потидеи.

Къ двумъ ближайшимъ поводамъ великой воины, которые приводитъ Ѳукидидъ, надо прибавить еще третій. Со времени уступки Мегары въ 446 году Аѳины старались вернуть себѣ вліяніе въ этой небольшой, пограничной съ Аттикой, области: она была важна и какъ путь изъ Пелопоннеса въ Среднюю Грецію, и какъ прямой выходъ въ Коринѳскій заливъ, избавляющій отъ необходимости объѣзжать кругомъ Пелопоннеса. Чтобы оказать давленіе на Мегару, аѳиняне закрыли свой рынокъ ея продуктамъ; другимъ постановленіемъ они еще усилили свой запретъ, закрывши Мегарѣ доступъ ко всѣмъ союзнымъ городамъ. Маленькому кантону, существовавшему огородничествомъ и выдѣлкой шерстяныхъ матерій, грозилъ полный экономическій банкротъ и голодъ. Для Коринѳа получилась новая опасность уже совсѣмъ близко: если Мегара сдастся Аѳинамъ, могущественная держава подвинется къ самымъ стѣнамъ Коринѳа и окончательно загородитъ ему всю торговлю съ западомъ.

Коринѳяне, мегаряне, а вмѣстѣ съ ними эгинеты, которыхъ тѣснили аѳиняне, бросились съ жалобами къ главѣ Пелопоннесскаго союза, Спартѣ, стараясь поднять малоподвижную, консервативную общину противъ безпокойнаго, быстро усиливающагося врага.

Переговоры между Спартой и Аѳинами^16[16]. Ѳукидидъ подробно передаетъ дипломатическіе переговоры, предшествовавшіе объявленію войны, и мы читаемъ любопытнѣйшія страницы греческаго международнаго права, узнаемъ, можетъ быть, одну изъ самыхъ своеобразныхъ сторонъ античной культуры вообще. Мы видимъ, какъ въ теченіе очень долгаго времени идетъ споръ о правѣ; точно на судѣ разбирается вопросъ объ истинномъ характерѣ международныхъ договоровъ, о томъ, произошло ли нарушеніе ихъ, и о томъ, кто первый нарушитель. Вотъ ужъ, дѣйствительно, народъ-законникъ передъ войной разыгрываетъ по всей формѣ судебное состязаніе! Ни одна сторона не хочетъ взять на себя почина въ объявленіи войпы, такъ какъ война представляется, прежде всего, въ видѣ разрыва договора 446 года: каждый изъ двухъ противниковъ старается доказать, что въ такомъ разрывѣ виноватъ другой. И, наконецъ, весь этотъ процессъ происходитъ среди полной публичности; вся Греція составляетъ аудиторію, присутствующую на судѣ; дипломатическіе вопросы рѣшаются и въ Аѳинахъ, и въ Спартѣ на общихъ собраніяхъ всѣхъ гражданъ. При всемъ томъ сколько адвокатской казуистики, какое большое мѣсто отдается турнирамъ краснорѣчія, разнымъ судебнымъ эффектамъ, внезапнымъ выпадамъ, разсчитаннымъ на впечатлѣніе въ посторонней публикѣ!

Лѣтомъ 432 года въ Спартѣ собрались представители многихъ союзныхъ городовъ. Громко жалуясь на аѳинянъ, коринѳяне, мегаряне и эгинеты старались доказать, что Аѳины нарушили трактатъ 446 года и побудить Спарту къ военнымъ дѣйствіямъ. Въ Спартѣ сторонники и противники войны приблизительно дѣлились поровну. Эфоры созвали общее собраніе спартіатовъ и пригласили делегатовъ Пелопоннесскаго союза, а также аѳинскихъ пословъ, которые въ это время находились въ Спартѣ. Аѳиняне доказывали, что договоры не нарушены, что Спартѣ не надлежитъ вмѣшиваться во внутреннія дѣла ихъ союза, а, впрочемъ, предлагали третейскій судъ по спорнымъ дѣламъ, какъ было предусмотрѣно въ трактатѣ 446 года. Вслѣдъ за рѣчами сторонъ, удаливъ всѣхъ иногороднихъ, и аѳинянъ, и пелопоннесцевъ, спартанцы начали совѣщаніе. Консерваторы, и во главѣ ихъ старый царь Архидамъ, герой событій 464 года, были за отсрочку рѣшительныхъ дѣйствій; если война неизбѣжна вообще, то въ виду подавляющей силы Аѳинъ на морѣ, ихъ техники и огромныхъ средствъ Архидамъ совѣтовалъ раньше заняться обширной подготовкой и вооруженіемъ Пелопоннеса. Новаторы, преимущественно военная молодежь, настаивали на немедленномъ вмѣшательствѣ Спарты. Эфоръ Сѳенеладъ приступилъ къ голосованію. По обычаю спартанцы отвѣтили на его вопросъ крикомъ. Но эфоръ заявилъ, что не можетъ рѣшить на слухъ, на чьей сторонѣ большинство; онъ вновь поставилъ вопросъ, и притомъ въ такой формѣ: нарушенъ ли договоръ и виновны ли аѳиняне въ его нарушеніи? Онъ предложилъ участникамъ собранія разойтись на двѣ стороны, и тутъ обнаружился перевѣсъ воинственной партіи. Однако, война не была объявлена; дипломатическія сношенія съ Аѳинами продолжались, частныя дѣла и поѣздки происходили также безъ всякихъ затрудненій.

Медлительность Спарты совсѣмъ не удовлетворяла коринѳянъ; они стали агитировать среди пелопоннесцевъ и добились созыва общаго конгресса союзныхъ общинъ въ Спартѣ. Здѣсь аркадяне высказались противъ войны; они считали затронутыми интересы лишь однихъ приморскихъ городовъ и не хотѣли за нихъ биться. Тогда коринѳяне поставили имъ на видъ, что безъ приморскихъ городовъ внутреннія области пропали; куда онѣ доставятъ свой урожай, и откуда оиѣ получатъ необходимый привозъ, какъ не черезъ приморскіе города? Коринѳяне искусно ввели еще болѣе общій мотивъ: всей Элладѣ грозитъ тираннія одного города; надо общими силами напасть на Аѳины и смирить ихъ; тогда союзники сами обезпечатъ себѣ миръ и спокойствіе и освободятъ порабощенныхъ нынѣ грековъ.

Хотя конгрессъ высказался за войну и къ его голосу присоединился Дельфійскій оракулъ, Спарта все еще не рѣшалась дѣйствовать: подъ вліяніемъ консерваторовъ она еще разъ попробовала путь переговоровъ. Требованія ея, однако, поразительны и на первый взглядъ кажутся бредомъ фантазіи среди столкновенія реальнѣйшихъ интересовъ. Не упоминались ни Потидея, ни Мегара; спартанцы настаивали на изгнаніи изъ Аѳинъ лицъ, на которыхъ тяготѣетъ проклятіе за святатственное убійство Килона и его свиты, происшедшее за 200 лѣтъ до того: разумѣлись Алкмеониды, т.‑е. Периклъ. Здѣсь, подъ видомъ религіозно-дипломатической демонстраціи, крылся очень опредѣленный расчетъ. Въ это время въ Аѳинахъ противники Перикла организовали противъ близкихъ ему людей, его жены Аспасіи, ученаго Анаксагора, и художника Фидія, рядъ процессовъ по обвиненію въ безбожіи; по-видимому, они добирались до самого всемогущаго демагога, и вотъ имъ-то подавали спартанцы руку въ надеждѣ на внутренній переворотъ и сверженіе Перикла. Рядомъ съ этимъ новое посольство, прибывшее изъ Спарты, выставило дѣловую программу: спартанцы требовали снять осаду Потидеи, освободить Эгину и отмѣнить запретъ торговли съ Мегарой; въ концѣ-концовъ они настаивали только на послѣднемъ. Дебаты въ аѳинскомъ народномъ собраніи и вращались около этого пункта. Периклъ доказывалъ, что отмѣнить мегарскую псефизму (рѣшеніе народа) совершенно невозможно; это значитъ открыть путь для новыхъ требованій враговъ, а главнымъ образомъ — обнаружить слабость Аѳинъ передъ союзниками и подданными. Рѣшеніе аѳинянъ было опять въ духѣ тогдашней дипломатіи: въ отвѣть на требованіе объ изгнаніи святотатцевъ, они предложили спартанцамъ наказать убійцъ Павсанія, нарушившихъ права священнаго убѣжища. По существу это было отклоненіе спартанскихъ требованій и готовность воевать. Можно думать, что война была рѣшена голосами промышленныхъ предпринимателей, судовладѣльцевъ, моряковъ и городской демократіи, говоря по-старому, параліи и деміурговъ, противъ геоморовъ, массы сельскаго населенія, которому грозило непосредственно нашествіе сильнаго на сухопутьѣ врага въ незагороженную съ перешейка Аттику.

Мнѣнія современниковъ о причинахъ и виновникахъ войны. И въ Спартѣ, и въ Аѳинахъ имѣлась сильная партія сторонниковъ мира; ихъ вліяніемъ объясняется долгая затяжка переговоровъ, не разъ подававшихъ надежду на полюбовное соглашеніе. Собственно рѣшеніе исходило отъ Аѳинъ; здѣсь военная партія съ Перикломъ во главѣ, была относительно сильнѣе, чѣмъ соотвѣтствующая ей группа въ Спартѣ. Каковы были ея мотивы?

Современниковъ очень занималъ вопросъ, на кого падаетъ отвѣтственность за гибельное для всей Греціи междоусобіе. Великій противникъ войны, Аристофанъ, бросаетъ Периклу прямое обвиненіе; по его словамъ, вслѣдъ за процессомъ Фидія, Периклъ, страшась народнаго гнѣва, чтобы избѣгнуть отвѣтственности, метнулъ малую искру мегарской псефизмы, чѣмъ и повергъ городъ въ великій пожаръ; онъ раздулъ военное пламя, дымъ котораго разъѣлъ людямъ глаза и наполнилъ ихъ слезами^17[17]. Еще шире развиваетъ эту мысль Плутархъ, ссылаясь на мнѣнія «многихъ» современниковъ войны: религіозно-политическіе процессы послужили какъ бы предостереженіемъ Периклу; угрожаемый внутренними врагами, онъ сталъ искать спасенія въ военной авантюрѣ. Плутархъ, впрочемъ, прибавляетъ: что здѣсь правда, остается неизвѣстнымъ. Повидимому, мы имѣемъ дѣло въ этихъ сужденіяхъ съ неправильной перестановкой фактовъ. Въ дѣйствительности не процессы заставили Перикла добиваться войны, а, напротивъ, его воинственная политика принудила противниковъ, олигарховъ и вождей сельской партіи, искать средствъ, чтобы свергнуть его. Периклъ и его сторонники должны были хорошо понимать, что политическая система, направленная къ торговому охвату и экономическому подчиненію Пелопоннеса, грозитъ вызвать войну. Сами они, разумѣется, не хотѣли ускорятъ вооруженное столкновеніе: «мирныя пріобрѣтенія» были, безъ сомнѣнія, выгоднѣе, и слѣдовало стараться вести ихъ какъ можно дольше. Но поскольку дѣло шло о мегарскомъ вопросѣ, господствующая партія не могла и уступить; это была не пустая придирка противниковъ и не «малая искра». Запретъ, положенный на Мегару, составлялъ начало большой торговой войны, задуманной противъ Пелопоннеса. Можетъ быть, расчеты Перикла состояли въ слѣдующемъ. Подъ давленіемъ экономической нужды Мегара должна будетъ сдаться Аѳинамъ; тогда откроется прямой выходъ изъ Аттики къ Коринѳскому заливу; аѳиняне перегородятъ Спартѣ сообщеніе черезъ Истмъ со Средней Греціей и, слѣдовательно, выиграютъ стратегическое положеніе до открытія военныхъ дѣйствій.

Если такое объясненіе вѣрно, вопросъ о виновникахъ войны получаетъ иное освѣщеніе. Намъ не столько любопытно выяснить мотивы, которые двинули руководителей аѳинской политики къ объявленію войны, сколько опредѣлитъ степень ихъ увѣренности въ конечной побѣдѣ Аѳинъ, когда они рѣшались на открытіе военныхъ дѣйствій. Ѳукидидъ въ этомъ смыслѣ не имѣетъ колебаній. Периклъ, по его мнѣнію, предусматривая неизбѣжность войны, превосходно заготовилъ все, что нужно было, для осторожнаго и упорнаго ея веденія. Неудачный поворотъ войны, по мнѣнію историка, получился оттого, что преемники Перикла не исполнили одного изъ важнѣйшихъ совѣтовъ организатора: они слишкомъ спѣшили съ нападеніями, слишкомъ разбрасывали силы аѳинской державы^18[18]. Мы увидимъ потомъ, что Ѳукидидъ былъ неправъ, и что пораженіе Аѳинъ было обусловлено не ошибками политиковъ, слѣдовавшихъ за Перикломъ, такъ какъ они въ сущности продолжали его планы, а выступленіемъ новыхъ неожиданныхъ враговъ, обновленной воинственной Спарты, вновь организованныхъ Сиракузъ и, наконецъ, персидскаго государства. Но если мы не можемъ согласиться съ общей характеристикой аѳинскихъ политиковъ у Ѳукидида, для насъ остаются крайне интересными его соображенія о перевѣсѣ Аѳинъ надъ врагами въ начальный моментъ войны. Къ его обозрѣнію силъ и шансовъ обоихъ противниковъ надо прибавить лишь нѣсколько словъ о международныхъ отношеніяхъ.

Силы противниковъ и планы борьбы. Съ дипломатической стороны Спарта имѣла рѣшительный перевѣсъ. Какъ только выяснилась неизбѣжность войны, Спарта заключила дружбу со среднегреческими областями, Беотіей, Локридой и Фокидой, и онѣ вступили въ Пелопоннесскій союзъ. Аѳины остались совершенно изолированы въ европейской Греціи, и Аттикѣ грозила опасность съ обоихъ сухопутныхъ фланговъ. Далѣе, Спарта выставила знамя освобожденія грековъ отъ аѳинской тиранніи; у нея былъ звучный идеалистическій кличъ борьбы, а къ тому же еще прямые виды на возможность возмущенія среди союзниковъ аѳинской державы.

Матеріальныя средства и организація противниковъ великолѣпно охарактеризованы у Ѳукидида, по обыкновенію, въ нѣсколькихъ рѣчахъ, которыя вложены въ уста дѣятелей и участниковъ войны. Спартанскій царь Архидамъ — у Ѳукидида въ данномъ мѣстѣ актеръ, произносящій драматическій монологъ, — указываетъ спартанцамъ на то, что Аттика далеко превосходитъ всѣ другія области плотностью населенія и богатствомъ запасовъ. Онъ развиваетъ дальше мысль, не очень подходящую къ міровоззрѣнію спартанца: война не столько дѣло вооруженія, сколько финансовъ^19[19]. Еще обстоятельнѣе излагаетъ матеріальные расчеты Периклъ въ программной рѣчи передъ народомъ. Вся она построена на сравненіи отсталыхъ общинъ Пелопоннеса, пребывающихъ въ экономической косности, и высоко развитаго въ финансовомъ отношеніи аѳинскаго государства. Пелопоннесцы, говоритъ ораторъ, живутъ работой рукъ своихъ, у нихъ нѣтъ денегъ, нѣтъ сбереженій ни у частныхъ лицъ, ни въ казнѣ; они поэтому не только неспособны къ далекимъ и продолжительнымъ войнамъ, но даже, вслѣдствіе бѣдности, они вынуждены иногда грабить другъ друга. Расходы на войну имъ приходится иногда прямо вырѣзывать изъ своего имущества, между тѣмъ ясно, что запасы гораздо лучше помогаютъ выдержать войну, чѣмъ чрезвычайные, насильственно взыскиваемые налоги (αί βίαιοι ὶσφοραί). Это мѣсто рѣчи формулируетъ какъ бы гарантію, данную Перикломъ богатому классу, что война не грозитъ ему обремененіемъ. Ораторъ думаетъ, что люди, которые живутъ въ натуральномъ хозяйствѣ, и войну ведутъ охотнѣе натурой, лично, чѣмъ на счетъ имущества своего. Но если бы они даже стали собирать деньги, то у нихъ нѣтъ соотвѣтствующаго устройства; все это пошло бы медленно и неувѣренно, а война не ждетъ. Периклъ указываетъ еще одинъ важный факторъ, централизацію аѳинской державы, тѣсно связанную съ возможностью быстро и полномочно распоряжаться финансами. У пелопоннесцевъ нѣтъ единаго авторитетнаго собранія, которое бы энергично и скоро направляло всѣ дѣйствія. Напротивъ, у нихъ слабая федерація; каждая изъ разношерстныхъ общинъ имѣетъ равный съ другими голосъ и защищаетъ настойчиво свой частный интересъ; а изъ этого не можетъ получиться ничего цѣлаго и законченнаго. Наконецъ, Периклъ ссылается на высокій культурно-техническій уровень аѳинянъ, который даетъ имъ громадный перевѣсъ въ крѣпостныхъ сооруженіяхъ и особенно въ морскомъ дѣлѣ. Если есть отрасль, требующая искусства и систематическаго упражненія, такъ это мореходство; имъ нельзя заниматься между прочимъ, надо отдаться ему цѣликомъ, а отсталые пелопоннесцы на это неспособны^20[20].

По изложенію Ѳукидида можно составить себѣ ясное понятіе о стратегическомъ планѣ аѳинянъ, который былъ въ сущности продолженіемъ ихъ системы изоляціи Пелопоннеса и экономическаго охвата всей европейской Греціи. Смыслъ его можно изложить слѣдующимъ образомъ. Сельская территорія Аттики приносится въ жертву, какъ во времена персидскаго нашествія. Аѳины превращаются въ большую неприступную крѣпость, какъ бы островъ, свободно сообщающійся моремъ со всѣми имперскими владѣніями. Въ Аѳинахъ и Пиреѣ, двойной огромной крѣпости, сосредоточены всѣ военныя и финансовыя средства: ополченіе, флотъ, верфи для постройки кораблей, складъ оружія, казна и денежные запасы. Изъ этого огромнаго военнаго центра совершается нападеніе; такъ какъ сухопутныя силы противника несравненно больше аѳинскихъ, то встрѣчи на сушѣ надо избѣгать; на морѣ, напротивъ, господство должно быть безусловно удерживаемо. Аѳины сохраняютъ весь свой подвозъ и доступъ къ подчиненнымъ общинамъ; въ качествѣ главной и непосредственной военной цѣли надо поставить блокаду Пелопоннеса, которая должна служить вымариванію противника до тѣхъ поръ, пока онъ не будетъ просить мира. Проведеніе этого плана было связано съ крупнѣйшимъ кризисомъ въ жизни самой Аттики. Надо было заставить сельское ея населеніе бросить свои земли и сады на разграбленіе врагамъ и переселиться внутрь Аѳинъ, Пирея и Длинныхъ стѣнъ. Ѳукидидъ изображаетъ картину разоренія страны, какъ изъ деревень увозятъ семьи, всю нужную утварь, сдираютъ съ домовъ деревянную обшивку, отсылаютъ на острова мелкій скотъ и вьючныхъ животныхъ; переселеніе очень тяжело отозвалось на аѳинянахъ, такъ какъ они по большей части привыкли жить въ деревнѣ; въ этомъ отношеніи аѳиняне съ древнѣйшихъ временъ выдѣлялись передъ всѣми другими; передвиженіе вызвало у нихъ поэтому крайнее раздраженіе; покидая дома и святыни, которые въ силу стариннаго строя казались точно родовыми ихъ владѣніями, мѣняя весь свой обиходъ, они какъ будто утрачивали свою родину. Виноградари и оливководы должны были идти на полное разореніе и притомъ безъ надежды на скорую поправку, даже сь заключеніемъ мира. Надо имѣть въ виду, что врагъ, опустошая страну, прежде всего срубалъ оливки, а эти деревья при новой посадкѣ начинали давать сколько-нибудь стоящій вниманія сборъ плодовъ лишь на 16-ый или 18-ый годъ. Деревня подчинялась необходимости, перебиралась въ городъ, но ходъ кампаніи, ежегодныя вторженія пелопоннесцевъ сдѣлали сельскую Аттику злѣйшимъ врагомъ войны, а вмѣстѣ съ тѣмъ и ожесточеннымъ противникомъ городской демократіи, которая, напротивъ, отъ войны ничего не теряла, но могла ожидать всякихъ выгодъ. Такимъ образомъ, планъ войны составлялъ дальнѣйшее развитіе морской Аттики, какъ оно было намѣчено Ѳемистокломъ, и окончательное приниженіе Аттики сельской.

При тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ открывалась война, вопросы продовольствія получали для Аѳинъ первостепенное значеніе. Обладая проливами, аѳиняне держали въ рукахъ всю черноморскую торговлю. Для того, чтобы одновременно закрыть доступъ понтійскаго хлѣба въ Пелопоннесъ и направить его въ Аттику, учредили комиссію «стражей пролива» (Έλλεσποντοφύλακες), которая заняла наблюдательный постъ въ Византіи. Весь хлѣбъ, проходившій черезъ Византію изъ Чернаго моря, долженъ былъ направляться въ Пиреи; въ аѳинской гавани отбирали ⅔ для главнаго города, и только ⅓ могла пойти на вывозъ въ союзные города. Особая «хлѣбная охрана» (σιτοφύλακες) была поставлена для того, чтобы вести контроль надъ хлѣботорговцами и удерживать низкія цѣны^21[21].

Начало десятилѣтней войны. Война началась съ нападенія ѳиванцевъ на Платеи. Этотъ небольшой городъ былъ единственной общиной, не присоединившейся къ беотійскому союзу и крѣпко примкнувшей къ Аѳинамъ. Нападеніе на Платеи составляло хорошо разсчитанный и важный шагъ: укрѣпленный пунктъ господствовалъ надъ узломъ путей, ведущихъ изъ Беотіи въ Аттику и Мегару: взятіе Платей открыло бы дорогу ѳиванцамъ въ Аттику и освободило бы сношенія между пелопоннесцами и ихъ среднегреческими союзниками. Операція, однако, не удалась. Ѳиванцы попробовали взять Платеи хитростью, войдя въ городъ въ бурную темную ночь по соглашенію съ платейскими олигархами, которые открыли имъ ворота; но платейскій демосъ успѣлъ собраться на улицахъ; вторгнувшихся ѳиванцевъ частью перебили, частью взяли въ плѣнъ. Ѳивы предложили Платеямъ миръ на условіи дарованія жизни плѣннымъ; несмотря на то, что они обмѣнялись клятвами, ожесточившійся платейскій народъ поспѣшилъ казнить захваченныхъ и лишилъ себя самъ драгоцѣнныхъ заложниковъ. Нападеніе на Платеи было рѣзкимъ нарушеніемъ не только опредѣленныхъ договоровъ, но и вообще международнаго права грековъ, если вспомнить, что городъ за свое геройство противъ персовъ получилъ въ 479 году гарантію неприкосновенности отъ національнаго союза всего эллинства. Кровавый отвѣтъ платейцевъ какъ бы опредѣлилъ общій тонъ дальнѣйшей войны. Кипѣніе злобы, непримиримость, нарушеніе клятвъ и договоровъ характеризуютъ великое греческое междоусобіе.

Весною 431 года собрались на Истмѣ пелопоннесцы, по ⅔ ополченія каждой изъ союзныхъ общинъ, и подъ начальствомъ стараго царя Архидама приблизились къ границѣ Аттики. Война все еще не была объявлена; спартанскій царь отправилъ парламентера въ Аѳины съ ультимативными предложеніями. Но спартанскаго вѣстника не допустили въ городъ и потребовали, чтобы въ теченіе сутокъ онъ покинулъ территорію Аттики. Народъ въ Аѳинахъ былъ въ необычайно возбужденномъ настроеніи; между прочимъ оно выразилось въ террористическомъ постановленіи, касавшемся Мегары: стратеги при своемъ избраніи обязаны были дать клятву, что они два раза въ году, при какихъ бы то ни было условіяхъ, совершатъ опустошительный набѣгъ на Мегару; для хода военной кампаніи эти нападенія, конечно, не имѣли смысла.

Первые годы десятилѣтней (431—421) войны вызывали у большинства историковъ недоумѣніе. Послѣ того, какъ въ обоихъ лагеряхъ такъ долго готовились къ войнѣ, дѣло шло очень вяло, съ той и другой стороны какъ будто бы не видно планомѣрныхъ, рѣшительныхъ дѣйствій. Пелопоннесцы приходятъ два лѣта подъ рядъ (431 и 430 гг.) въ Аттику, опустошаютъ ее, во второй разъ особенно основательно, не встрѣчаютъ сопротивленія, но и не рѣшаются напасть на аѳинскія укрѣпленія. Когда по истеченіи мѣсяца или полутора у нихъ выходитъ провіантъ, они отступаютъ за Истмъ, и отдѣльныя ополченія расходятся по домамъ, каждое въ свой городъ. Не дожидаясь окончанія нашествія, аѳиняне отправляютъ въ море эскадру, которая объѣзжаетъ кругомъ Пелопоннеса, мѣстами пытается производить высадки, опустошать маленькіе городки и ловить встрѣчающіяся на пути торговыя суда. Но ни первая, ни вторая, болѣе значительная эскадра не достигли выдающихся успѣховъ, не взяли ни одной крѣпости и далеко не осуществили ничего похожаго на блокаду Пелопоннеса.

Паденіе Перикла. Во второй годъ войны на Аѳины обрушилось бѣдствіе, которое, при болѣе рѣшительномъ натискѣ противниковъ, могло бы повести къ совершенному разгрому морской державы. Въ Пирей, а оттуда въ столицу, была занесена съ моря чума; въ дурныхъ санитарныхъ условіяхъ, при скученности спертаго осадой населенія, болѣзнь стала жестоко свирѣпствовать. Чума унесла большую часть военной силы Аѳинъ и создала тяжелое нервное состояніе въ городѣ. Въ своемъ отчаяніи аѳиняне отправили даже посольство въ Спарту съ мирными предложеніями, которыя, впрочемъ, были отвергнуты. Въ это время вернулись отъ Потидеи слабые остатки посланной незадолго до того экспедиціи: масса десанта была уничтожена чумой, которую на корабляхъ завезли изъ Аѳинъ. Раздраженіе народа выразилось въ жестокихъ нападкахъ на Перикла, какъ главнаго виновника войны. Уже отправка посольства въ Спарту была предвѣстіемъ его паденія, такъ какъ Периклъ настаивалъ на продолженіи войны и невозможности уступокъ. Не дожидаясь окончанія года, народъ лишилъ его должности стратега. Затѣмъ одинъ изъ противниковъ Перикла, Драконтидъ, предложилъ подвергнуть его суду за подкупъ и растрату и притомъ въ особенной обстановкѣ, на акрополѣ близъ храма богини-покровительницы, съ алтаря которой судьи должны взять камешки для баллотировки; обвиняемому угрожалъ смертный приговоръ. Сторонникамъ Перикла удалось добиться только отстраненія устрашительной внѣшности процесса. Присяжные въ количествѣ 1.500 человѣкъ признали Перикла виновнымъ въ злоупотребленіи властью и въ растратахъ, но смягчили наказаніе и приговорили его къ высокому штрафу въ 50 талантовъ. Какими стеченіями обстоятельствъ, какими партійными перестановками можно объяснить паденіе Перикла послѣ диктатуры, продолжавшейся 12 или 13 лѣтъ?

Ѳукидидъ, къ сожалѣнію, въ данномъ случаѣ необычайно кратокъ. У Плутарха нѣтъ никакой послѣдовательности, не видно связи процессовъ противъ друзей Перикла и противъ него самого съ событіями войны. Но у Плутарха есть важное указаніе на участіе среди обвинителей Клеона^22[22]; это обстоятельство ведетъ насъ къ заключенію, что Периклъ былъ свергнутъ случайной коалиціей олигарховъ и сельской партіи, съ одной стороны, а съ другой — радикалами, болѣе крайними, чѣмъ онъ самъ, при чемъ Клеонъ выступалъ отъ имени городского демоса, раздражившагося противъ своего стараго вождя. Клеонъ, повидимому, нападалъ на Перикла въ смыслѣ, прямо противоположномъ консерваторамъ, порицалъ за медлительность, требовалъ болѣе рѣшительнаго нападенія.

Паденіе Перикла произошло осенью 430 года. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя, въ началѣ 429 года, его опять возстановили въ должности стратега; но скоро, осенью того же года его сломила уже подстерегавшая злая болѣзнь. Сверженіе Перикла представляетъ фактъ, очень характерный для новаго политическаго настроенія аѳинскаго народа. Сдавленная осадой, наполненная массой людей разоренныхъ и безсильныхъ поправить свое положеніе, аѳинская демократія становится менѣе устойчивой, менѣе послѣдовательной и болѣе нервной. Съ осужденія Перикла начинаются непрерывные почти процессы стратеговъ, вызываемые подозрительностью демоса, чуть не каждый походъ завершается уголовно-политическимъ процессомъ, и лучшіе адмиралы Аѳинъ, Форміонъ, Пахесъ, Эвримедонтъ, кончили свою карьеру судебной катастрофой.

Аѳинскія партіи послѣ Перикла. Не будучи побѣдой одной опредѣленной партіи, сверженіе Перикла не повело къ установленію новой политической системы. Но въ партійныхъ отношеніяхъ тѣмъ не менѣе обозначилась съ его смертью извѣстная перемѣна. Периклъ внушалъ довѣріе богатымъ слоямъ гражданства и соединялъ своей программой какой-то центръ изъ разнообразныхъ элементовъ справа и слѣва. Его гибель ускорила намѣченное войной расхожденіе по двумъ крайнимъ лагерямъ элементовъ, которые до тѣхъ поръ колебались. Очень многіе изъ сторонниковъ Перикла перешли въ партію мира и усилили ее. Партія мира, съ Никіемъ во главѣ, чередуется теперь въ управленіи и въ должностяхъ стратеговъ съ партіей войны. Съ другой стороны, и партія военная, руководителемъ которой становится Клеонъ пріобрѣтаетъ болѣе рѣзкое направленіе. Оборона въ глазахъ Клеона рѣшительно должна была смѣниться наступленіемъ; въ финансовой политикѣ онъ стоитъ за обложеніе имущихъ гражданъ, за усиленіе взносовъ союзниковъ и напряженіе податной тиранніи Аѳинъ. Благодаря этому, часть богатаго класса, особенно землевладѣльцы и рабовладѣльцы, менѣе заинтересованные въ колоніальныхъ предпріятіяхъ отклоняются отъ военной программы; ея сторонниками остаются индустріалы и купцы, которые, въ родѣ самого Клеона, преимущественно дорожили связями съ далекими окраинами державы; главной же опорой военной партіи все болѣе становится масса бѣдныхъ гражданъ которая, не участвуя въ сооруженіяхъ, кормилась войной.

Никій и Клеонъ по своему темпераменту и поведенію до извѣстной степени типичны для двух большихъ партій, борющихся между собой въ 20‑хъ годахъ. Никій, изъ старинной фамиліи, съ большимъ капиталомъ (считали до 100 талантовъ), но безъ промышленнаго дѣла, главнымъ образомъ, извлекалъ прибыль иль покупки рабовъ и отдачи ихъ внаймы на работы, особенно горнопромышленныя. Біографъ сообщаетъ между прочимъ о забавномъ соединеніи у него промышленнаго расчета и религіознаго суевѣрія: капиталъ Никія лежалъ, главнымъ образомъ, въ серебряныхъ рудникахъ Лаврія, а это дѣло было полно риска и превратностей; чуть не каждый день приходили къ нему предсказатели, и онъ гадалъ съ ними о возможной выручкѣ. Сторонникъ мира, Никій, по необходимости, чтобы руководить дѣлами, долженъ былъ добиваться стратегіи и выполнятъ большія военныя затѣи аѳинскаго народа. Безъ охоты выступать въ народномъ собраніи, безъ всякихъ данныхъ къ демагогіи, Никій предпочиталъ прятаться отъ общественной жизни и откупаться отъ всякихъ нападокъ. Обладая связями въ Спартѣ, какъ вообще люди его круга, Никій могъ бы гораздо болѣе сдѣлать для замиренія, если бы не его вѣчная нерѣшительность. Клеонъ, крупный кожевенный заводчикъ, первый плебей въ ряду аѳинскихъ демагоговъ, самый видный изъ «династіи торговцевъ»^23[23], напротивъ, необычайно ретиво бросался на политическія дѣла, проводилъ настойчиво и безпощадно свою воинственную программу, охотно говорилъ въ экклесіи и со своимъ бурнымъ, нѣсколько вульгарнымъ краснорѣчіемъ пользовался огромнымъ успѣхомъ у аѳинскаго демоса. Крайне самоувѣренный и торопливый, Клеонъ выставлялъ себя постоянно на общественный судъ; зато комедія не давала ему покоя. Въ свою очередь, онъ вѣчно воевалъ съ противниками, и, напр., Аристофанъ немало пострадалъ отъ его преслѣдованій. Ѳукидидъ, принадлежавшій къ тому же кругу, что Никій, коротко характеризуетъ демагога словами: не было между гражданами человѣка болѣе склоннаго къ насилію, но и не было другого болѣе популярнаго среди народа»^24[24]. Надо отдать справедливость Клеону: при всѣхъ своихъ недостаткахъ это былъ вѣрный и честный слуга демоса, неутомимо изобличавшій всякіе заговоры клубовъ противъ демократіи.

Выступленіе пелопоннесцевъ на морѣ и возстаніе на Лесбосѣ. Годы 429—427 были несчастливы для Аѳинъ: великая демократія не выходила изъ положенія обороны. Въ 429 году не было обычнаго нападенія пелопоннесцевъ на Аттику. Царь Архидамъ повелъ свое ополченіе на Платеи и приступилъ къ систематическому обложенію важной крѣпости. Въ концѣ того же года сдалась, наконецъ, Потидея послѣ долгой осады, но аѳиняне извлекли мало пользы отъ этого завоеванія. Городъ былъ срытъ до основанія, и остатку жителей позволили выселиться; но скоро аѳинскій отрядъ, оперировавшій въ Халкидикѣ, былъ разбитъ мятежниками другихъ халкидскихъ городовъ (при Спартолѣ), и Аѳинамъ не удалось возстановить свое вліяніе въ сѣверо-западномъ краю державы.

Хуже всего казалось то, что врагъ осмѣлился выступить на морѣ, въ собственной сферѣ аѳинянъ. Снарядивъ большой флотъ, пелопоннесцы рѣшили форсировать проходъ къ Коринѳскій заливъ, загороженный аѳинской флотиліей, которая стояла въ Навпактѣ. Планъ этотъ, однако, совершенно не удался, благодаря блестящимъ дѣйствіямъ лучшаго аѳинскаго адмирала Ферміона. Со своими 20 тріерами онъ напалъ на втрое сильнѣйшій флотъ пелопоннесцовъ, приблизившійся съ запада, со стороны открытаго моря, и отбилъ его съ большими потетерями. Пелопоннесцы увеличили свою эскадру до 77 кораблей, и хотя прорвались на этотъ разъ черезъ узкій каналъ въ глубину Коринѳскаго залила, но Форміонъ заперъ имъ обратный выходъ. Въ битвахъ подъ Навпактомъ оправдалась знаменитая морская техника аѳинянъ, результатъ ихъ многолѣтнихъ упражненій и подготовки. Авторитетъ аѳинянъ на морѣ былъ возстановленъ, но опасность не прошла, и результаты потрясенія державы сказались въ двухъ возстаніяхъ на окраинахъ, на Лесбосѣ и въ Коркирѣ.

Во время большого возстанія на о. Самосѣ Митилена, главная община лесбійцевъ, сохранила вѣрность Аѳинамъ. Но правившій въ Митиленѣ высшій классъ былъ очень ненадеженъ и теперь рѣшилъ воспользоваться затруднительнымъ положеніемъ Аѳинъ. Не объявляя прямо выхода изъ союза, митиленцы приступили къ синойкизму всего острова, т.‑е. уничтоженію самостоятельности другихъ лесбійскихъ городовъ и подчиненію себѣ всей территоріи: вмѣстѣ съ тѣмъ они стали дѣятельно вооружаться. Аѳиняне немедленно отправили въ Лесбосъ эскадру, которая готовилась къ обычному опустошительному объѣзду Пелопоннеса. На требованіе сломать стѣны и выдать корабли митиленцы отвѣтили отказомъ, и началась война (428 г.). Спартанцы были готовы поддержать возстаніе на Лесбосѣ и созвали по этому поводу конгрессъ своихъ союзниковъ, предполагая заинтересовать ихъ въ новомъ дѣлѣ освобожденія подданныхъ морской державы; на конгрессъ явились послы митиленцевъ и просили о принятіи ихъ въ пелопоннесскій союзъ. Для Аѳинъ, казалось, наступилъ очень опасный моментъ. На состояніи флота сильно отразилось опустошительное дѣйствіе первыхъ лѣтъ войны, и въ особенности результаты страшной эпидеміи. Вслѣдствіе большой потери людей верфи работали слабо: Аѳины не могли восполнить убыль своего флота и довести его до прежней численности: къ этому прибавилась гибель множества ѳетовъ, составлявшихъ обычно экипажъ военныхъ кораблей, такъ что для снаряженія флота не хватало гражданъ. Критическое положеніе Аѳинъ ободрило Спарту къ измѣненію стратегическаго плана. Рѣшено было напасть на Аѳины одновременно съ суши и съ моря, а для послѣдней цѣли переправить въ Сароническій заливъ черезъ Истмъ корабли, стоявшіе въ бездѣйствіи близъ Коринѳа послѣ того, какъ ихъ заперъ здѣсь Форміонъ. Но военное устройство пелопоннесскаго союза оказалось непригоднымъ для такихъ сложныхъ и рѣшительныхъ дѣйствій. Прошло лѣто, обычное время набѣга, а крестьяне не хотѣли собираться въ походъ, ссылаясь на предстоящую жатву; коринѳяне послѣ опыта морскихъ сраженій 429 года вовсе не чувствовали расположенія встрѣчаться съ аѳинянами.

Въ Аѳинахъ успѣли снарядить 100 тріеръ, и когда этотъ внушительный флотъ появился у Истма, пелопоннесцы бросили свой планъ и ушли съ перешейка. Между тѣмъ, командованіе въ лесбійской экспедиціи было поручено энергичному Пахесу. Военный составъ аѳинскаго гражданства такъ сократился, что посланные съ этимъ командиромъ 1.000 гоплитовъ должны были сами грести на тріерахъ. Пахесъ обложилъ Митилену широкой осадной стѣной, и городу угрожалъ конецъ. Лишь теперь двинулись спартанцы на помощь возставшимъ; однако адмиралъ Алкидъ оказался такимъ боязливымъ медлителемъ, что эскадра не успѣла доѣхать до Делоса, какъ пришло извѣстіе о капитуляціи Митилены. Сдача произошла отъ причинъ внутреннихъ, очень характерныхъ для соціальнаго положенія во многихъ общинахъ того времени. Спартанскій офицеръ Салэѳъ, руководившій обороной Митилены, рѣшилъ произвести общую вылазку и вооружилъ гоплитами простонародье. Получивъ въ свои руки оружіе, демосъ потребовалъ у олигарховъ раздачи хлѣбныхъ запасовъ, грозя въ противномъ случаѣ передать городъ аѳинянамъ. Тогда олигархи поспѣшили войти вь переговоры о сдачѣ.

Пахесъ выслалъ въ Аѳины множество арестованныхъ митиленцевъ, которыхъ онъ считалъ особенно виновными въ организаціи возстанія. Въ самомъ началѣ 427 года созвано было народное собраніе, гдѣ выступилъ Клеонъ; въ качествѣ политика-матеріалиста онъ говорилъ, что могущество Аѳинъ держится лишь на повинностяхъ союзниковъ, и что только безпощадная строгость можетъ удержать союзъ; нечего поддаваться ложной чувствительности или слѣпому добродушію. Это были обычныя доказательства сторонниковъ террора. Подъ вліяніемъ Клеона экклесія рѣшила казнить не только присланныхъ митиленцевъ, но и все мужское населеніе города, а женщинъ и дѣтей продать въ рабство. Народъ собирался совершитъ не только дикую жестокость, но также крайнюю несправедливость по отношенію къ митиленскому демосу, въ сущности державшему сторону Аѳинъ. Такъ какъ аѳинскія партіи были приблизительно равны по силѣ, то умѣреннымъ удалось добиться созыва на другой день новаго собранія для пересмотра страшнаго приговора; предложеніе умѣренныхъ заключалось въ томъ, чтобы судитъ народнымъ судомъ только тѣхъ митиленцевъ, которые были присланы въ Аѳины, остальное населеніе не трогать, не изгонять и не наказывать^25[25]. Оно было принято незначительнымъ большинствомъ, но такъ какъ въ это время со всѣми дѣлами нервно торопились, то приказъ объ исполненіи перваго приговора уже былъ отосланъ Пахесу; снарядили новую тріеру, и митиленцы, находившіеся въ Аѳинахъ, вмѣстѣ со своими аѳинскими друзьями похлопотали о томъ, чтобы гребцы догнали первый корабль, и чтобы новая вѣсть помѣшала начать рѣзню.

Въ этомъ фактѣ характерно еще одно обстоятельство; оно показываетъ, въ какой мѣрѣ война развила непосредственное вмѣшательство экклесіи во всѣ шаги и повороты политики, какъ неуклонно слѣдило народное собраніе за дѣйствіями командировъ. Оно не только давало общія указанія и общія полномочія, не только вело общій контроль и снимало отвѣтственность; въ его средѣ происходила теперь также непрерывная критика дѣйствій стратеговъ; отсюда посылали прямые, точные до мелочей приказы, которые могли парализовать ихъ дѣло, внезапно измѣнить направленіе военныхъ операцій и т. д. Такъ какъ народъ слѣдовалъ при этомъ за своими постоянными совѣтниками, демагогами, которые каждый день могли направлять его мнѣнія, то отсюда и развился своеобразный антагонизмъ между демагогами и стратегами, тогда какъ въ предшествующій періодъ, со времени Мильтіада и кончая Перикломъ, демагогія и стратегія большею частью соединялись въ лицѣ однихъ и тѣхъ же дѣятелей.

На Лесбосѣ города, кромѣ Меѳимны, сохранившей вѣрность Аѳинамъ, потеряли автономію; Митилена выдала военные корабли и должна была допустить разрушеніе городскихъ стѣнъ. На митиленцевъ пала новая повинность: ихъ земли раздѣлили на 3.000 участковъ, изъ которыхъ 300 были отписаны богамъ, остальные 2700 — аѳинскимъ клерухамъ. Старые хозяева остались на своей землѣ, но должны были выплачивать по двѣ мины въ годъ за каждый участокъ новымъ владѣльцамъ. Эти клерухіи были непохожи на прежнія колоніи аѳинянъ; скорѣе онѣ составляли синекуры аѳинскихъ гражданъ, какъ бы въ награду за разореніе, которое они претерпѣли на родинѣ. Съ окончаніемъ лесбійскаго возстанія совпала новая неудача для Аѳинъ въ европейской Греціи: произошло паденіе Платей, которымъ аѳиняне такъ и не рѣшились подать помощь. Когда припасы стали приходить къ концу (женщины и дѣти были при первомъ же нападеніи отосланы въ Аѳины), часть осажденныхъ ночью бѣжала; остальные сдались спартанцамъ, но тѣ передали платейскихъ измѣнниковъ ихъ смертельнымъ врагамъ, ѳиванцамъ, и герои четырехлѣтней обороны были казнены. Ѳиванцы разрушили городъ до основанія. Вслѣдъ затѣмъ въ Коркирѣ началось жестокое междоусобіе, грозившее отдать островъ въ руки противниковъ Аѳинъ.

Революція на о. Коркирѣ. Возвратившіеся изъ коринѳскаго плѣна коркирскіе олигархи обвинили главу демократической партіи, Пейѳія, въ томъ, что онъ хочетъ отдать Коркиру въ рабство аѳинянамъ. Пейѳій оправдался и въ свою очередь притянулъ къ суду 5 самыхъ богатыхъ членовъ олигархической партіи. Процессъ этотъ очень характеренъ, поскольку обвинитель воспользовался религіознымъ мотивомъ для финансоваго разоренія своихъ политическихъ противниковъ. Пейѳій обвинялъ подсудимыхъ въ томъ, что они срѣзали въ священной рощѣ Зевса и Алкиноя палки для виноградниковъ, и требовалъ за каждую палку высокаго штрафа. Вождь демократіи выигралъ процессъ, но вслѣдъ за этимъ олигархи совершили вопіющее насиліе, ворвались въ засѣданіе Думы и перебили 60 человѣкъ совѣтниковъ, въ томъ числѣ самого Пейѳія. Олигархи собирались звать на помощь Спарту; тогда простонародье въ свою очередь вооружилось и заняло акрополь; олигархи укрѣпились около рынка и гавани, гдѣ находились склады товаровъ, арсеналъ и большею частью дома богатыхъ купцовъ. Обѣ стороны призвали на помощь рабовъ, обѣщая имъ свободу. Въ кровопролитныхъ схваткахъ на городскихъ улицахъ демосъ взялъ верхъ; начался пожаръ, истребившій склады.

Между тѣмъ появились двѣ эскадры, маленькая въ 12 кораблей, аѳинская, и большая, въ 53 тріеры, пелопоннесская. Снова аѳиняне, какъ за два года до того въ Коринѳскомъ заливѣ, показали свою изумительную морскую тактику и спасли отъ разгрома коркирскій флотъ. Пелопоннесцы спѣшно удалились, услыхавъ о приближеніи новыхъ морскихъ силъ изъ Аѳинъ. Теперь паника, пережитая коркирскимъ демосомъ, превратилась въ жестокое безпощадное мщеніе и расправу надъ олигархами; семь дней продолжались убійства, преслѣдуемыхъ отрывали отъ алтарей, гдѣ они искали спасенія. Среди кровопролитія погибли крупные торговцы и судовладѣльцы Коркиры; лишь немногимъ удалось бѣжать. Торговля совершенно замерла, подвозъ остановился, въ городѣ наступилъ жестокій голодъ. Коркира обратилась въ жалкія развалины.

Ѳукидидъ о соціальной борьбѣ въ Греціи. Событія на Лесбосѣ и Коркирѣ образуютъ осложненіе междоусобной войны большихъ греческихъ союзовъ соціальной борьбой классовъ внутри отдѣльныхъ общинъ. Эта борьба далеко не случайный спутникъ внѣшнихъ столкновеній. Все время она идетъ параллельно войнѣ. Въ самомъ началѣ платейскіе олигархи выдаютъ демосъ своего города внѣшнему врагу, ѳиванцамъ. Борьба классовъ захватываетъ постепенно одну общину за другой, принимаетъ особенно рѣзкія формы на о. Самосѣ, наконецъ, обнаруживается въ большихъ городахъ, Аѳинахъ и Сиракузахъ. Гражданскія смуты разыгрывались со всею безпощадностью и ожесточеніемъ внѣшней войны: массы людей погибали въ казняхъ и ссылкѣ вслѣдствіе партійной розни, διὰ тὸ στασιάζειν, какъ гласитъ греческій терминъ у Ѳукидида. Чего стоитъ одинъ 427 годъ, на который приходится умерщвленіе нѣсколькихъ сотенъ коркирскихъ олигарховъ, казнь всего оставшагося въ живыхъ гарнизона вѣрныхъ Аѳинамъ Платей и рѣшеніе аѳинской экклесіи вырѣзать все мужское населеніе возставшей Митилены!

Дикія сцены коркирскихъ столкновеній вызываютъ у Ѳукидида его знаменитую характеристику общественнаго одичанія Греціи^26[26]. Историкъ считаетъ обостреніе классовой борьбы результатомъ большой общей войны. Вожди демоса (οί δήμου τροστάται) и высшій классъ (οί όλίγοι) во время мира не имѣли ни повода, ни склонности звать на помощь аѳинянъ или спартанцевъ, а теперь, когда между тѣми и другими разразилась вражда, каждая сторона легко впадала въ соблазнъ обращенія къ внѣшней силѣ, желая ослабить своего домашняго противника; очень желанной оказывалась посторонняя помощь и для революціонеровъ (τοις νεωτερίζειν τι βουλομένοις). Невольно хочется дополнить объясненіе греческаго историка. Острый характеръ внутренней борьбы имѣлъ, безъ сомнѣнія, свои особыя основанія, помимо толчковъ, принесенныхъ большой Пелопоннесской войной. И можно обратно сказать, что война не была бы такой упорной и ожесточенной или она и вовсе не разразилась бы, если бы не рѣзкія столкновенія соціальныхъ группъ внутри общинъ. Въ самомъ дѣлѣ, что такое представляли въ послѣдней трети V вѣка отношенія между «немногими» и народомъ, кто такое были όλίγοι или δυνατοί и изъ кого состоялъ δήμος? Старая аристократія, опиравшаяся на религіозныя традиціи, давно растворилась въ городской жизни, и олигархи были теперь люди капитала или представители новой интеллигенціи. Въ торговыхъ общинахъ, какова, напр., была Коркира, они держали въ своихъ рукахъ торговлю и судоходство, были владѣтелями большихъ оптовыхъ складовъ, коммерческихъ галеръ, а также банкирами, ссужавшими деньги подъ разныя предпріятія. Масса людей средняго состоянія, лавочники, ремесленники и въ особенности крестьяне, очутились скоро у нихъ въ долгу, разореніе свело ихъ затѣмъ на положеніе пролетаріевъ. Демосъ, разоренный, озлобленный, сталъ не похожъ на то, чѣмъ онъ былъ еще въ эпоху греко-персидскихъ войнъ. Можно думать, что во многихъ мѣстахъ сильно пошло на убыль крестьянское землевладѣніе; городскіе капиталисты скупали мелкіе участки, округляли ихъ въ большія имѣнія, а бывшихъ хозяевъ или сводили на положеніе батраковъ, или вытѣсняли на случайныя городскія занятія. Такое заключеніе позволяетъ сдѣлать намъ любопытная программа народной партіи, выставленная въ 20‑хъ годахъ V вѣка въ Леонтинахъ: демосъ собирался здѣсь подѣлить всю землю (τὴν γἥν άναδάσασθαι); эти революціонные замыслы заставили зажиточныхъ людей бѣжать въ Сиракузы и искать тамъ помощи противъ своихъ согражданъ. Безъ сомнѣнія, идея «чернаго передѣла» могла явиться только въ средѣ недавнихъ владѣльцевъ земли, горячо стремившихся къ возвращенію того, что было у нихъ отнято; аграрная революція была отвѣтомъ на вытѣсненіе крестьянства съ земли капиталомъ. Не трудно представить себѣ также программу чисто-городскихъ группъ демоса; они добивались распоряженія казной, распредѣленія общественныхъ суммъ въ видѣ пайковъ и раздачъ. Были также прямыя нападенія на частный капиталъ въ видѣ требованія кассаціи долговъ (χρεών άποκοπὴ) и еще въ видѣ разоренія богатыхъ людей судебными штрафами, примѣръ чего представляетъ религіозный процессъ, поднятый Пейѳіемъ въ Коркирѣ.

Всѣ эти послѣдствія роста денежнаго капитала и его разоряющей силы успѣли сказаться раньше, чѣмъ разразилась большая междоусобная война; но Ѳукидидъ почти не упоминаетъ о соціальныхъ столкновеніяхъ, его интересуетъ только роль войны, какъ фактора, обострившаго конфликтъ. Въ партійной борьбѣ, говоритъ онъ, общины испытали самыя тяжелыя бѣдствія, которыя, впрочемъ, всегда возникаютъ и всегда будутъ возникать, пока природа человѣка останется одна и та же, только по временамъ они становятся рѣзче или, напротивъ, тише, смотря по обстоятельствамъ. Ужасно моральное паденіе общества, создаваемое междоусобной войной: умы изощряются въ новыхъ и новыхъ планахъ, дьявольскихъ злоумышленіяхъ и во всякихъ видахъ мщенія. Всѣ понятія, всѣ нравственныя оцѣнки опрокинуты въ обществѣ: отчаянная дерзость, хитрая злоба — вотъ новыя добродѣтели; сдержанность, осторожность, умѣренность, напротивъ, считаются качествами преступными. Перестаютъ вѣрить какимъ-либо клятвамъ; о страхѣ Божіемъ нѣтъ и рѣчи въ отношеніяхъ между партіями; наилучшей репутаціи добивается тотъ, кто подъ приличнымъ видомъ совершаетъ самыя ненавистныя дѣянія. Всѣ виды порока процвѣли въ жестокомъ междоусобіи грековъ, а искренность и тѣсно съ нею связанное благородство стали казаться смѣшными и вовсе исчезли.

Въ этой характеристикѣ общественныхъ нравовъ, данной Ѳукидидомъ, интересны нѣкоторыя реальныя черты. «Кровныя связи, — говоритъ онъ, — ослабѣли, чтобы дать мѣсто союзному началу (τὸ έταιρικὸν), такъ какъ участники союзовъ значительно превосходили родственныя соединенія въ дерзости своихъ поступковъ. Подобные союзы (ξύνοδοι) вовсе не являлись поддержкой законнаго порядка, напротивъ, служили подрыву существующаго строя. А члены, вступавшіе въ новыя соединенія, закрѣпляли между собою связь не божественнымъ закономъ, а общими преступленіями». Не будучи сторонникомъ существующей демократіи, Ѳукидидъ высказывается, однако, очень рѣзко о реакціонныхъ клубахъ и тайныхъ обществахъ своего времени: союзы, заступившіе мѣсто патріархальныхъ соединеній, работали, по его мнѣнію, исключительно во вредъ политическому и общественному порядку; ихъ дѣятельность расцвѣла также благодаря общей и повсемѣстной воинѣ. Другое замѣчаніе Ѳукидида носитъ какъ будто личный характеръ: безпартійные, нейтральные люди въ средѣ гражданства (τἀ μέσα τῶν πσλιτῶν) испытывали жестокое утѣсненіе со стороны обѣихъ враждующихъ группъ; ихъ громили или за то, что они не участвуютъ въ борьбѣ, или изъ зависти за то, что имъ удалось уцѣлѣть.

Бои въ западной Греціи и первая сицилійская экспедиція. Первыя три года войны (431—429 гг.) принесли тяжелое разочарованіе Аѳинамъ, которыя приняли вызовъ въ увѣренности изморить Пелопоннессъ блокадой. Четвертый и пятый годы войны (428—27) въ свою очередь должны были привести въ отчаяніе противниковъ: ни разореніе Аттики, ни отпаденіе союзниковъ не сломили энергіи Аѳинъ, флотъ пелопоннесскій нигдѣ не могъ выдержать борьбу съ аѳинскимъ, держава сохранила господство на моряхъ, и войнѣ не предвидѣлось конца. На шестой годъ (420) Аѳины замѣтно начинаютъ поправляться. Чума, еще нѣсколько разъ возвращавшаяся, прекратилась вовсе; въ рядахъ городской демократіи снова замѣтно воинственное настроеніе. Партія войны выдвинула новые планы наступательныхъ дѣйствій: занятіе острововъ близъ Пелопоннеса и опорныхъ пунктовъ на самомъ полуостровѣ, нападеніе на Беотію, чтобы освободить Аттику съ фланга, и, наконецъ, въ качествѣ возобновленія плановъ Перикла, вооруженное вмѣшательство въ дѣла Сициліи. Къ сожалѣнію для Аѳинъ, громадная энергія, неистощимая изобрѣтательность парализовались раздробленіемъ командованія, которое вошло въ обычай послѣ паденія Перикла. Народъ не довѣрялъ своимъ избранникамъ стратегамъ, боясь тиранніи, подобной преобладанію Перикла. Вслѣдствіе этого такіе даровитые командиры, какъ Форміонъ или Демосѳенъ, выдвинувшійся съ 426 г., не могли развернуться. Самое блестящее дѣло Демосѳена, занятіе Пилоса, едва не рушилось изъ-за того, что вначалѣ въ его распоряженіи были ничтожныя силы.

Необыкновенная живучесть Аѳинъ и особенно повсемѣстное торжество на морѣ державы, только что пережившей жестокій кризисъ, произвели въ Спартѣ сильное впечатлѣніе. Осторожная традиціонная стратегія, представленная старымъ царемъ Архидамомъ, явно утратила смыслъ. По традиціи спартанцы совершали лѣтніе набѣги на Аттику, но нашествіе 425 года было послѣднимъ, тѣмъ болѣе, что въ опустошенной странѣ больше нечего было разорять. Въ Спартѣ стала выдвигаться партія болѣе рѣшительной войны, среди нея энергичный и способный Брасидъ. По спартанскимъ обычаямъ, крупное командованіе поручалось лишь пожилымъ офицерамъ, но сознаніе необходимости внести свѣжія силы въ дѣло, нашло себѣ выходъ въ практикѣ назначенія молодыхъ въ штабъ къ старымъ командирамъ: такимъ образомъ Брасидъ появляется въ качествѣ совѣтника при главнокомандующемъ въ рядѣ новыхъ морскихъ предпріятій, въ Коринѳскомъ заливѣ въ 429 г., у Коркиры въ 427 г., и знакомится съ аѳинской тактикой. Вліяніе новыхъ людей сказывается и въ стратегіи Спарты. Здѣсь чувствуютъ необходимость вырваться изъ того изолированнаго положенія, въ которое Пелопоннесъ поставленъ войной, а съ этой цѣлью пріобрѣсти опорные пункты въ Средней Греціи, втянуть полудикія горныя племена въ борьбу и перерѣзать линіи сношеній аѳинянъ черезъ Ѳессалію съ сѣверомъ и черезъ Акарнанію съ западомъ. Въ этихъ видахъ спартанцы основали близъ Ѳермопилъ по ту сторону перевала колонію Гераклею: юродъ сыгралъ потомъ нѣкоторую роль въ походѣ Брасида на сѣверъ (424 г.) — предпріятіи по своей смѣлости для спартанцевъ неслыханномъ. Съ другой стороны, спартанцы начали оперировать оть Дельфъ, вооружая горныя племена локровъ; цѣлью ихъ было взять Навпактъ и совмѣстно съ ополченіемъ коринѳской колоніи Амбракіи овладѣть путями аѳинянъ къ Коркирѣ и вообще къ западному морю.

Въ цѣломъ, при различныхъ превратностяхъ, планы спартанцевъ относительно запада не удались. Здѣсь впервые выступилъ Демосѳенъ: разбитый сначала, въ незнакомыхъ условіяхъ горной мѣстности, легковооруженной пѣхотой этолянъ, онъ спасъ, однако, Навпактъ и въ результатѣ очень искусныхъ дѣйствій въ Акарнаніи разгромилъ амбракіотовъ и вспомогательный отрядъ пелопоннесцевъ. Этолійскіе и акарнанскіе бои представляютъ своеобразный интересъ. Передовыя, культурно развитыя общины Греціи втянули въ свои споры отсталыя, въ сущности жившія мирно, полудикія племена сѣверо-западной окраины и перенесли войну на ихъ территорію, въ ихъ далеко отодвинутыя отъ бойкаго обмѣна глухія горныя деревни. Здѣсь знаменитая тактика гоплитской фаланги, помощью которой греки отстояли свободу противъ азіатскаго врага, потерпѣла крушеніе отъ натиска подвижныхъ легковооруженныхъ пращниковъ, метателей короткихъ копіи и стрѣлковъ. Въ свою очередь Демосѳенъ, которому вслѣдъ за пораженіемъ аѳинскихъ гоплитовъ въ Этоліи пришлось командовать надъ ополченіями акарнанскихъ дикарей, воспользовался ихъ способомъ боя и внесъ ихъ пріемы въ качествѣ новинки въ греческую военную практику.

Одновременно съ борьбой въ западной Греціи аѳиняне сдѣлали первую попытку наступленія въ крупныхъ размѣрахъ: такимъ походомъ была экспедиція въ Сицилію (426—5 г.). Сицилійскія предпріятія Аѳинъ нельзя считать какой-то безпочвенной фантазіей; это были очень планомѣрныя дѣйствія, неудавшіяся въ концѣ-концовъ по причинамъ характера случайнаго. Къ прежней Перикловой политикѣ расширенія торговыхъ сношеній въ Италіи и Сициліи война присоединила другую задачу: перервать линію сношеній между дорійскими колоніями, особенно Сиракузами, и Пелопоннесомъ, обрѣзать подвозъ жизненныхъ припасовъ Спартѣ, Коринѳу и другимъ общинамъ полуострова и такимъ образомъ завершить блокаду, въ которой аѳиняне видѣли главную цѣль войны. Поводомъ для вмѣшательства Аѳинъ служили сицилійскія междоусобія. Самая сильная изъ общинъ Сициліи, Сиракузы, стремилась къ объединенію всей греческой части острова. Тиранніи Сиракузъ особенно боялись такъ наз. халкидскіе, т.‑е. іонійскіе города, лежавшіе на восточномъ берегу Сициліи и въ южной Италіи, Наксосъ, Катана, Леонтины, Регій. Отъ Леонтинъ, съ которыми еще въ 433 году былъ заключенъ оборонительный союзъ, пріѣхалъ въ 427 году въ Аѳины въ качествѣ уполномоченнаго знаменитый софистъ, учитель краснорѣчія Горгій. Аѳиняне отправили въ сицилійскія воды сначала одну эскадру въ 20 тріеръ, потомъ другую въ 40. Они заняли очень выгодную позицію у пролива, отдѣляющаго Сицилію отъ Италіи, укрѣпившись въ Регіи и въ противолежащей Мессанѣ. Большихъ успѣховъ аѳиняне, однако, не добились. Сухопутныхъ силъ для десанта было взято слишкомъ мало, приходилось ограничиваться морскими набѣгами и демонстраціями. Лишь когда они потеряли Мессану, рѣшено было послать новое значительное подкрѣпленіе. Но вспомогательный флотъ на пути былъ отвлеченъ для важнаго предпріятія, затѣяннаго въ самомъ Пелопоннесѣ, именно для завоеванія Пилоса. Между тѣмъ сицилійскіе греки, враждовавшіе между собой, заключили миръ, и аѳинской эскадрѣ, за неимѣніемъ дѣла, пришлось вернуться домой. Въ концѣ-концовъ неудача первой сицилійской кампаніи отражаетъ общій недостатокъ всей аѳинской стратегіи со времени паденія Перикла: въ Аѳинахъ не было ни главнокомандующаго съ продолжительнымъ и безусловнымъ авторитетомъ, ни постояннаго военнаго совѣта съ соотвѣтствующими полномочіями: война велась безъ общаго плана, силы раздроблялись между отдѣльными стратегами и тѣми отдѣльными не связанными между собой предпріятіями, которыя эти стратеги выполняли то по порученію народа, нерѣдко вызванному предложеніемъ самого командира, то на свой собственный страхъ и рискъ. Въ качествѣ предпріятія послѣдняго рода началось самое блестящее въ эту войну дѣло аѳинянъ — занятіе Пилоса.

Успѣхи аѳинянъ въ Мессеніи. Къ эскадрѣ, отправленной въ Сицилію, былъ прикомандированъ прославившійся въ Акарнаніи Демосѳенъ, который получилъ позволеніе занять на пути флотъ для любой экспедиціи въ Пелопоннесѣ. Демосѳенъ открылъ свой таинственный планъ уже въ дорогѣ. По указанію мессенцевъ изъ Навпакта, онъ захватилъ Пилосъ на юго-западномъ берегу Пелопоннеса въ ихъ старой родинѣ, Мессеніи, подвластной спартанцамъ. Этоть пунктъ представлялъ естественную крѣпость и господствовалъ надъ бухтой (нынѣшней Наваринской), закрытой со стороны моря островомъ Сфактеріей. Изъ Пилоса аѳиняне могли начать агитацію среди мессенскихъ гелотовъ и организовать опасное для Спарты возстаніе. Среди спартанцевъ началась паника: царь Агисъ, находившійся съ ополченіемъ въ Аттикѣ, спѣшно отступилъ черезъ Истмъ, къ Пилосу былъ стянутъ весь пелопоннесскій флотъ, начались атаки на Пилосъ, и съ этою цѣлью островъ Сфактерію заняли 420 гоплитовъ, изъ нихъ около половины спартіаты лучшихъ фамилій. Въ свою очередь аѳиняне отозвали эскадру, находившуюся на пути въ Сицилію; аѳинскій флотъ разбилъ пелопоннесскій и вошелъ въ гавань; теперь въ свою очередь спартанцы на Сфактеріи оказались въ осадѣ.

Уже побѣды Демосѳена въ Акарнаніи вызвали въ Спартѣ сильное теченіе въ пользу мира. Сторонники примиренія съ Аѳинами добились возврата и возстановленія на престолѣ царя Плейстоанакта, свергнутаго въ 445 году за отступленіе изъ Аттики. Въ 426 году въ Аѳины отправили посольство съ предложеніемъ вернуться къ порядкамъ Тридцатилѣтняго мира при единственномъ условіи возвращенія Аѳинами Эгины; великую идеалистическую задачу освобожденія эллинства Спарта была готова вовсе покинуть. Теперь, въ 425 году, занятіе Пилоса и опасность, которой подверглись на Сфактеріи лучшіе воины, цвѣтъ и безъ того таявшей спартанской аристократіи, составили для Спарты фактъ столь уничтожающаго свойства, что было рѣшено немедленно просить мира. Эфоры отправились сухимъ путемъ къ Пилосу; здѣсь они предложили аѳинскимъ стратегамъ перемиріе съ тѣмъ, чтобы начать мирные переговоры съ народомъ аѳинскимъ; на время перемирія они согласились отдать, въ видѣ залога, весь пелопоннесскій флотъ, 60 тріеръ. Спартанскихъ пословъ повезли въ Аѳины на аѳинскомъ кораблѣ. Они предложили за свободный пропускъ осажденныхъ на Сфактеріи условія болѣе выгодныя, чѣмъ годъ тому назадъ: отдавали Мегару и Эгину, и кромѣ того готовы были на заключеніе дружественнаго союза съ Аѳинами на основѣ совмѣстнаго господства надъ Греціей.

Несмотря на чрезвычайную выгодность этихъ условій для Аѳинъ и крайне усилившееся желаніе мира въ воинскомъ обществѣ, военная партія, съ Клеономъ во главѣ, взяла верхъ въ народномъ собраніи: Клеонъ поставилъ требованія невозможныя для Спарты: предварительную выдачу осажденныхъ на Сфактеріи, а затѣмъ возвращеніе Аѳинамъ тѣхъ пунктовъ въ Пелопоннесѣ, которые были отданы по Тридцатилѣтнему миру. Совершенно сознательно онъ сорвалъ переговоры и сталъ настаивать на рѣшительныхъ дѣйствіяхъ у Пилоса. Дальнѣйшій ходъ дѣла въ экклесіи открываетъ весьма своеобразныя отношеніи стратеговъ къ народу. Клеонъ требовалъ, чтобы къ Пилосу отправили съ подкрѣпленіями Никія, бывшаго въ это время стратегомъ, и въ горячности сказалъ, что онъ самъ немедленно приступилъ бы къ штурму, если бы имѣлъ командованіе. Никій не только возражалъ противъ предпріятія, но и отклонялъ отъ себя лично участіе въ этой экспедиціи; поймавъ Клеона на словѣ, онъ предложилъ политическому противнику своему взяться за дѣло самому^27[27]. Если принять во вниманіе совершенную неопытность Клеона въ военномъ дѣлѣ, — а онъ самъ до сихъ поръ въ сознаніи своего недостатка избѣгалъ должности стратега — то предложеніе Никія звучало въ родѣ дурной шутки. Но оно было гораздо хуже того: Никій былъ увѣренъ въ провалѣ Клеона, и, повидимому, нисколько не стѣснялся, что неминуемая въ его глазахъ неудача самозваннаго стратега будетъ пораженіемъ Аѳинъ. Какъ бы то ни было, Клеонъ получилъ командованіе рѣшеніемъ того же самаго собранія, въ которомъ дебатировался вопросъ. Ему повезло неожиданное счастіе тѣмъ болѣе, что искусный Демосѳенъ все подготовилъ для штурма Сфактеріи. Аѳиняне высадились на островѣ, окружили пелопоннесцевъ и заставили ихъ сдаться: среди 298 плѣнныхъ было 120 спартіатовъ. Впечатлѣніе получилось громадное во всемъ греческомъ мірѣ. Въ первый разъ сдались несокрушимые спартанцы вмѣсто того, чтобы умереть въ бою. Матеріальный разгромъ Спарты былъ также великъ. Аѳиняне, подъ предлогомъ нарушенія спартанцами условій, удержали весь находившійся у нихъ въ залогѣ, пелопоннесскій флотъ. Въ Пилосѣ была возведена настоящая крѣпость; мессенцы, привезенные изъ Навпакта, начали совершать изъ нея грабительскіе набѣги; изъ имѣній спартіатовъ то и дѣло убѣгали гелоты, и можно было ожидать возстанія крѣпостныхъ. Спартанцы слали въ Аѳины одно за другимъ предложенія о мирѣ, но теперь они отвергались безъ разсмотрѣнія. Они должны были отказаться отъ набѣговъ на Аттику, такъ какъ аѳиняне заявили, что при новомъ опустошеніи ихъ страны плѣнники будутъ казнены.

Клеонъ достигъ вершины популярности. Народъ присудилъ ему величайшія гражданскія почести: пожизненный общественный обѣдъ въ пританеѣ (думѣ) и первое мѣсто въ театрѣ. Подъ его вліяніемъ приступили къ широко задуманнымъ военнымъ дѣйствіямъ. Новая эскадра направилась къ Сициліи. Никій былъ отряженъ къ захвату важнаго острова Киѳеры, лежащаго у юго-восточнаго края Пелопоннеса. При участіи неутомимаго Демосѳена было рѣшено взять Мегару и затѣмъ комбинировать съ двухъ сторонъ, отъ Кориноскаго залива и отъ границы Аттики, нападеніе на Беотію. Аѳины, повидимому, покинули осторожную стратегію Перикла и вернулись къ кипучей программѣ 50‑хъ годовъ. Всѣ эти рѣшительныя дѣйствія 425 и первой половины 424 года создали необычайное напряженіе финансовъ. Неизбѣжны стали реформы, представлявшія въ свою очередь отклоненіе отъ финансовой политики Перикла.

Финансовыя затрудненія Аѳинъ. Въ началѣ войны стараніями Перикла былъ отложенъ въ храмѣ богини значительный фондъ въ 6.000 талантовъ, изъ нихъ 1.000 неприкосновенной суммы на самый крайній случай. Ежегодные военные расходы были вдвое и втрое больше поступленій въ кассу союза (равныхъ около 600 талантовъ). Въ первые же годы осада Потидеи стоила 2.000 талантовъ. Приблизительно около 1.000 талантовъ уходило ежегодно на флотъ: одно жалованіе, получаемое экипажемъ и солдатами каждой тріеры, равнялось ежемѣсячно таланту. Пришлось дѣлать займы изъ запасной суммы. Уже на пятый годъ войны, она, однако, была почти исчерпана. Аѳинамъ грозилъ полный кризисъ; близка была потеря того рессурса, въ которомъ Периклъ видѣлъ рѣшительное преимущество державы передъ ея противниками; конечно, всякія активныя дѣйствія должны были бы прекратиться, если бы предстояло перейти къ натуральнымъ повинностямъ.

Въ виду этого во время осады Митилены прибѣгли къ средству чрезвычайному и назначили впервые, по словамъ Ѳукидида^28[28], прямой налогъ на имущество (εὶσφορά). Насколько эта мѣра считалась сама по себѣ критической, видно изъ того, что иниціатору соотвѣтствующаго предложенія нужно было предварительно вотировать неприкосновенность (ἅδεια). Взиманіе чрезвычайнаго налога сопровождалось множествомъ фискальныхъ процессовъ по взысканію различныхъ недоимокъ, недоплатъ въ арендахъ, утаиванію имущества и по дѣламъ о подкупахъ. Въ этихъ процессахъ впереди всѣхъ дѣйствовалъ Клеонъ въ качествѣ энергичнаго и безпощаднаго защитника казны. Въ оппозиціонныхъ комедіяхъ Аристофана отразилось жестокое раздраженіе противъ него богатыхъ классовъ, которые такъ щадилъ Периклъ. Въ «Осахъ» одно изъ дѣйствующихъ лицъ разсказываетъ сонъ: «чудится ему собраніе, гдѣ сидятъ бараны въ плащахъ и съ тростями въ рукѣ (костюмъ и принадлежность аѳинскихъ судей); жадная акула (Клеонъ) визгливо выкрикиваетъ свою рѣчь: она приготовляется снять жиръ съ народа и развѣшать по размѣру кусковъ (т.‑е. по имущественнымъ разрядамъ)»^29[29]. Вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшено было взыскать недоимки также съ союзниковъ, и съ этой цѣлью изъ Аѳинъ вышла реквизиціонная флотилія (νἥες άργυρολόγοι). Иниціаторомъ этой мѣры опять-таки былъ, повидимому, Клеонъ. Она составляла только прологъ къ новой обширной финансовой реформѣ, которую поставила на очередь наступательная война, ведомая радикальной демократіей. Дѣло шло о возвышеніи союзническихъ взносовъ.

Аѳиняне нѣсколько разъ повышали и понижали форосъ со времени его установленія Аристидомъ, но эти колебанія не измѣняли существа дѣла. Взносы составляли не процента съ доходовъ, а заранѣе опредѣленную цифру съ каждой общины. За 50 слишкомъ лѣта многіе города расширили свои торговые обороты и платили соотвѣтственно гораздо меньшую долю со своихъ доходовъ, чѣмъ прежде. Новая реформа состояла въ пересмотрѣ таксы взносовъ и въ ихъ измѣненіи соотвѣтственно развившейся производительности; фактически она повела къ возвышенію взносовъ вдвое слишкомъ^30[30]. Между отдѣльными общинами прошла значительная разница: однѣ остались почти при прежнемъ размѣрѣ, другія стали платить въ четыре и въ пять разъ больше. Аѳиняне разсчитывали получить въ цѣломъ около 1.200 талантовъ въ годъ, благодаря новой расцѣнкѣ. Хотя въ пользу финансовой реформы можно было привести экономическія соображенія, и хотя она не приносила въ собственномъ смыслѣ чрезмѣрнаго отягченія, но въ политическомъ отношеніи она явилась въ данный моментъ чрезвычайно рискованнымъ шагомъ. Аѳиняне создавали въ средѣ своихъ и безъ того мало надежныхъ союзниковъ основанія для сильнаго протеста и подготовляли этимъ кризисъ своей державы. На финансовой реформѣ союза обнаруживается тѣсная связь радикальной демократіи съ имперіализмомъ. Эта связь наглядно выступаетъ въ одномъ мелкомъ фактѣ аѳинской жизни: повидимому, одновременно съ усиленнымъ взиманіемъ возвышенной подати съ союзниковъ Клеонъ поднялъ въ Аѳинахъ суточную плату присяжнымъ въ судахъ (съ двухъ оболовъ на три). На морской державѣ и ея рессурсахъ держалось все зданіе демократіи. Изъ-за того, чтобы сохранить имперію, аѳиняне бросились въ войну; обратно, веденіе войны потребовало напряженія платежныхъ средствъ подданныхъ. Имперіализмъ неизбѣжно осложнялся воинственной политикой, и воинскій демосъ послѣдовательно и настойчиво проводилъ ее, не забывая въ то же время брать съ нея прямую выгоду.

Въ какой мѣрѣ прочнымъ представлялся современникамъ демократическій строй Аѳинъ и насколько сильна была оппозиція въ данный моментъ?

Общее положеніе въ Аѳинахъ середины 20-хъ годовъ. Есть много основаній относить именно къ 425 году анонимную (Псовдоксенофонтову) Аѳинскую Политію, которую мы уже не разъ привлекали для характеристики аѳинскаго строя. А если мы вѣрно опредѣляемъ время ея написанія, то ея главная тенденція и нѣкоторыя частности служатъ замѣчательнымъ свидѣтельствомъ общаго въ то время признанія несокрушимости аѳинскаго строя. Составитель Политіи — аѳинянинъ, сторонникъ олигархіи и рѣзкій противникъ существующаго строя. Онъ пишетъ не воззваніе и не памфлетъ, обращенный къ большой публикѣ: его рѣчь направлена къ небольшому кругу единомышленниковъ, вынужденныхъ молчать, можетъ быть, къ друзьямъ аѳинскихъ олигарховъ за границей; его цѣль — показать, что ненавистный демократическій строй чрезвычайно силенъ, что онъ тѣсно связанъ со всѣмъ существованіемъ государства, и что на его низверженіе почти нѣтъ надежды.

Демократія, въ глазахъ анонимнаго олигарха, повидимому, человѣка немолодого и видѣвшаго правленіе Перикла, — форма безусловно плохая: въ ней вмѣсто достойныхъ и дѣльныхъ людей господствуетъ ничтожество. Но она устроена вполнѣ послѣдовательно. Демосъ забралъ себѣ всѣ выгоды и преимущества державнаго положенія, завелъ наилучіиія учрежденія для своей пользы и зорко оберегаетъ свое достояніе. Морское могущество Аѳинъ, тѣсно связанное съ демократіей, неодолимо. Войной нельзя донять Аѳинъ, слишкомъ великъ перевѣсъ на морѣ; а на сушѣ отъ разоренія земли страдаютъ лишь сельскіе хозяева и богатые; демосъ къ этому равнодушенъ. Есть только одно несовершенство во внѣшнемъ положеніи Аѳинъ: будь городъ на островѣ, онъ остался бы совсѣмъ недосягаемъ для нападенія; теперь же можетъ случиться, что Аѳины предастъ меньшинство, открывши ворота врагамъ (на островѣ это невозможно, увѣряетъ авторъ); или произойдетъ возмущеніе немногихъ противъ демоса, и они будутъ разсчитывать на соединеніе съ врагомъ, который придетъ съ суши (опять на островѣ эта возможность исключена). Авторъ открываетъ намъ тайну олигарховъ своего времени: у нихъ тотъ же самый планъ предательства, какъ и въ 457 году во время битвы при Танагрѣ; ничего лучшаго они не придумали. Это одно показываетъ, что дѣла партіи плохи, что силы ея ничтожны. Можетъ быть, мы даже въ правѣ заключить, что партія совсѣмъ не организована, что есть только штабъ ея, только вожди, но нѣтъ рядовыхъ. По крайней мѣрѣ, такое впечатлѣніе получается при чтеніи анонимной брошюры 425 года; авторъ съ какой-то грустью озирается кругомъ въ средѣ аѳинскаго общества. Сколько лицъ, имѣющихъ основаніе быть недовольными демократіей! И родовитые, и богатые люди, и земледѣльцы, и, наконецъ, тѣ, кого авторъ называетъ неопредѣленно «приличные люди» (βέλτιστοι), т.‑е. члены хорошаго общества, получившіе образованіе, прошедшіе школу. Но всѣ эти элементы разрознены и молчатъ; они могли бы стать сильной оппозиціей, но именно этого какъ разъ и нѣтъ налицо.

Передъ нами мысли непримиримаго врага демократіи, вынужденнаго, по необходимости, скрываться. Рядомъ слышится, однако, реальная оппозиція существующему порядку, но болѣе умѣреннаго свойства: ея органъ — комедія.

Аѳинская политическая комедія. Такъ наз. старая комедія — необыкновенно своеобразное явленіе воинской жизни. Она представляетъ какой-то литературный метеоръ, чрезвычайно недолговѣчный: ея существованіе заключено между 445 и 405 годомъ, т.‑е. какъ разъ приходится на періодъ самой развитой и напряженной жизни демократіи. Послѣ кризиса 404 года, изъ котораго демократіи вышла урѣзанной и смирившейся, политическая комедія уже не возродилась болѣе; ее замѣнила бытовая пьеса (такъ наз. средняя комедія). Въ старой комедіи бьетъ ключомъ тотъ же самый горячій интересъ къ публичнымъ дебатамъ, та же страсть шумной критики, словеснаго натиска, жестокаго изобличенія противника, что и въ экклесіи: не даромъ у Аристофана сцена, происходитъ на томъ же Пниксѣ, гдѣ собирается демосъ слушать ораторовъ и постановлять рѣшенія, или въ народномъ судѣ; появляются послы иностранныхъ державъ, выступаютъ адвокаты сторонъ, тяжущихся въ публичныхъ процессахъ, — все сюжеты современной животрепещущей политики, непрерывно волновавшіе гражданство. Комедіи приходится въ Аѳинахъ жить среди довольно трудныхъ цензурныхъ условій; эти препятствія не мѣшаютъ прорываться вольности слова, въ свою очередь созданной аѳинской политической обстановкой.

Старѣйшій изъ комиковъ, Кратинъ, рѣшался называть Перикла въ эпоху его безусловнаго авторитета сыномъ революціи (στάσις) отъ ветхаго отца Крона, величайшимъ тиранномъ. Аристофанъ выводилъ въ карикатурѣ не только популярнаго Клеона, но изобразилъ также (во «Всадникахъ») аѳинскій народъ въ видѣ выжившаго изъ ума старикашки, которому знахарствомъ возвращаютъ молодость времени греко-персидскихъ войнъ.

Интересамъ какихъ партій служитъ комедія? Господствующему политическому теченію она враждебна, и это понятно: ея жизнь — политическій скандалъ и политическая сатира. Нѣтъ, однако, основанія считать комедію безусловно реакціонной. У аѳинской комедіи есть опредѣленная консервативная симпатія, но не больше. Комики 20‑хъ годовъ нерѣдко взываютъ къ великой почтенной старинѣ для сравненія съ современной ничтожностью. «Обращаюсь я къ вамъ, — говоритъ Евполисъ, — къ вамъ, великіе господа наши, Мильтіадъ и Периклъ; не допускайте больше, чтобы распутные молодцы получали должности и за большой ростъ свой награждались стратегіей». «Грустно мнѣ, — говорится въ той же пьесѣ, — когда я смотрю на нашу политическую жизнь. Не такъ мы, старики, въ наше время управляли государствомъ; нѣтъ, прежде всего, стратеги у насъ были изъ великихъ домовъ, первые по богатству и по рожденію; мы на нихъ молились, какъ на боговъ, да такими они и были. Оттого мы жили въ безопасности; теперь мы выбираемъ въ стратеги послѣднихъ людей и подъ ихъ начальствомъ приходится выступать въ поле»^31[31]. Самый даровитый изъ комиковъ, Аристофанъ, начиная съ пьесы «Вавилоняне», поставленной весною 426 года, выступаетъ противъ безпокойной политики и воинственной демагогіи. Въ этой комедіи, извѣстной лишь по отрывкамъ, хоръ состоялъ изъ союзниковъ, которые были представлены рабами («вавилонянами»), изнывающими въ каторгѣ у господина демоса; затронутъ былъ и главный демагогъ Клеонъ, состоявшій въ то время казначеемъ союза. Смѣлое нападеніе Аристофана должно было въ Аѳинахъ показаться непатріотичнымъ, такъ какъ на праздникѣ Діонисій, когда давалась пьеса, присутствовало много иногороднихъ, въ особенности депутаты отъ союзниковъ, привезшіе обычную ежегодную дань. Клеонъ потянулъ автора комедіи на судъ совѣта 500: въ обвиненіи (эйсангеліи) значилось, что Аристофанъ опозорилъ городъ въ присутствіи чужестранцевъ и оскорбилъ народъ въ лицѣ избранныхъ имъ сановниковъ, т.‑е. предусматривалось тяжкое государственное преступленіе.

Въ слѣдующей пьесѣ, «Ахарнцы» (весною 425 г.), Аристофанъ, горячо выступая опять въ пользу скорѣйшаго заключенія мира, долженъ былъ принять предосторожность: не затрогивать никого изъ должностныхъ лицъ, не выводить на сцену опредѣленныхъ дѣятелей. Въ третьей комедіи, «Всадники» (весною 424 г.), Аристофанъ опять осмѣлился и, обходя запретъ, представилъ, подъ очень прозрачной маскировкой, не называя только именъ, Клеона, Никія и Демосѳена; онъ позволилъ себѣ еще большую дерзость, далъ карикатуру самого демоса. Въ буффонадахъ Аристофана много злыхъ и мѣткихъ выпадовъ противъ демократіи, ея нравовъ и политическихъ привычекъ: высмѣивается жадность аѳинскихъ простолюдиновъ до всякаго рода выдачъ изъ казны, страсть къ сутяжничеству и обиліе жалобщиковъ и доносчиковъ (сикофантовъ), увлеченіе далекими и безпочвенными авантюрами, тщеславіе аѳинской толпы, передъ которой распинаются иностранные послы, легковѣрность, съ которой народъ принимаетъ самыя дикія и фантастическія предсказанія и т. п. Между прочимъ, во «Всадникахъ» крикливые демагоги устраиваютъ какъ бы аукціонъ, надбавляя все выше свои обѣщанія. Довольно неожиданно встрѣчаемся мм тутъ со слѣдующими мелодіями. Пафлагонецъ (маска Клеона): Есть у меня, демосъ, крылатый оракулъ, какъ ты сдѣлаешься орломъ и воцаришься надъ всей землей. Колбасникъ: И у меня не хуже предсказаніе, что будешь ты и надъ всей землей царить, и надъ Краснымъ моремъ, и въ Экбатанѣ станешь творить судъ, да еще закусывая пирогомъ. — Изъ этого мѣста видно, что старая восточная метафора о царственномъ орлѣ, какъ символѣ господства надъ міромъ, производила чарующее впечатлѣніе и на аѳинскій демосъ ^32[32].

Аристофанъ ищетъ союзниковъ себѣ и защитниковъ въ средѣ недовольныхъ слоевъ аѳинскаго гражданства: въ «Ахарнцахъ», въ качествѣ хора, онъ выводитъ крестьянъ знаменитаго Ахарнскаго дема, тѣхъ самыхъ, что, по разсказу Ѳукидида, такъ рвались въ бой, глядя со стѣнъ аѳинскихъ на разореніе своихъ полей, спартанцами: теперь они, давно разлученные съ родной деревней, усталые, разстроенные, тянутся всей душой къ замиренію и съ восторгомъ слушаютъ Дикэополиса, олицетвореніе здраваго смысла аѳинскаго, который, вопреки всѣмъ крикунамъ и воителямъ, заключаетъ миръ со Спартой, допускаетъ мегарянъ и беотійцевъ къ аѳинскому рынку, устраиваетъ опять веселый сельскій праздникъ и т. п. Во «Всадникахъ» хоръ состоитъ изъ заглавныхъ лицъ; это — аѳинская денежная аристократія, изъ среды которой набирается привилегированный отрядъ конницы, спортсмены-коневоды, вѣроятно, съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ снобизма. Аристофанъ сильно льститъ тому и другому классу и, можно думать, покупаетъ этимъ важныхъ покровителей, такъ какъ если послѣ тяжелаго осужденія, понесеннаго въ 426 году за «Вавилонянъ», ему удалось провести рѣзкую сатиру на Клеона во «Всадникахъ», то онъ былъ обязанъ помощи богатой, вліятельной корпораціи аѳинскихъ кавалеристовъ. Надо думать, что всѣ сторонники мира и противники господствующей демократіи въ свою очередь обращались къ великому комическому таланту въ надеждѣ найти въ немъ энергичнаго борца за свое дѣло. Но Аристофанъ былъ союзникъ нѣсколько ненадежный. Въ вихрѣ карикатурныхъ изображеній онъ легко переходитъ всякую мѣру, буффонство увлекаетъ его до забвенія цѣли, сатира его не щадитъ ни чужихъ, ни своихъ. Бѣсъ насмѣшки не даетъ Аристофану пройти спокойно мимо фигуръ своихъ собственныхъ друзой и сторонниковъ. Онъ не можетъ себѣ отказать въ удовольствіи представить главу партіи мира, Никія,, въ видѣ глуповатаго раба при старикѣ Демосѣ, трусящаго всякой примѣты, полнаго суевѣрія, идіотской вѣры во всевозможные оракулы. Его Дикэополисъ («Правдословъ») послѣ смѣлыхъ поступковъ, приводящихъ къ миру, вдругъ оказывается обыкновеннымъ грязнымъ развратникомъ. Блага мира нарисованы у Аристофана такими пошлыми чертами, что картины общественнаго успокоенія можно принять за издѣвательство также и надъ партіей мира.

Какъ бы то ни было, комедіи Аристофана служатъ яркимъ признакомъ нарастанія въ Аѳинахъ партіи мира. Одновременно съ усилившимся протестомъ аѳиняне терпятъ одну за другой крупныя неудачи, которыя грозятъ не только опрокинуть результаты Пилосской операціи, но и вообще рѣшительно повернуть всю войну противъ Аѳинъ. Первую изъ этихъ неудачъ аѳиняне испытали въ Беотіи.

Пораженіе аѳинянъ въ Беотіи и усиленіе Ѳивъ. Большое гречеческое междоусобіе принесло цѣлый рядъ выгодъ Ѳивамъ. Спартанцы помогли имъ уничтожить ближайшаго противника, Платеи; сокрушенъ былъ оплотъ аѳинянъ на беотійской территоріи, крѣпость, стоявшая точно бѣльмо на глазу у Ѳивъ; къ тому же ѳиванцы получили платейскую землю. Война давала имъ также много текущей прибыли. Вслѣдъ за крупными грабителями, пелопоннесцами, приходившими лѣтомъ въ Аттику, появлялись ѳиванцы въ качествѣ мелкихъ разбойниковъ, добирали остальное вплоть до деревянныхъ балокъ и кирпичей, которые они тащили съ заброшенныхъ аѳинянами сельскихъ домовъ; наконецъ, они уводили скотъ и перехватывали бѣглыхъ рабовъ. Благодаря всему этому, Ѳивы выросли на счетъ Аѳинъ.

Какъ только аѳиняне избавились отъ постоянной угрозы пелопоннесскихъ нашествій, рѣшено было использовать ополченіе, бездѣятельно сидѣвшее въ стѣнахъ города, противъ крупнѣйшаго среднегреческаго союзника Спарты. Аѳиняне, повидимому, слишкомъ пренебрежительно судили о врагѣ, который уже однажды при Коронеѣ въ 446 г. нанесъ имъ чувствительное пораженіе. Они разсчитывали на медлительность беотійцевъ, которые, при своемъ союзномъ устройствѣ, не скоро могли собрать отряды ополченія, поставляемые отдѣльными городами. Были у аѳинянъ и политическіе союзники въ нѣкоторыхъ беотійскихъ общинахъ, особенно въ Орхоменѣ и Ѳеспіяхъ, гдѣ ѳиванскій эмигрантъ Птэодоръ задумалъ произвести переворотъ и устроить демократію наподобіе Аѳинъ. Предполагалось напасть на Беотію съ двухъ сторонъ, съ моря, отъ Коринѳскаго залива, и съ суши, отъ сѣверо-западной границы Аттики, гдѣ аѳиняне заняли укрѣпленное мѣстечко Делій, при храмѣ Апполона, близъ переправы на Эвбею. Беотійцы приняли во-время нужныя мѣры для защиты своей единственной гавани у Коринѳскаго залива, и атака съ моря, порученная Демосѳену, не состоялась. Вся масса беотійскаго ополченія, съ ѳиванцами во главѣ, двинулась противъ аѳинской арміи, наступавшей съ суши. Аѳиняне, подъ начальствомъ Гиппократа, вышли πανδημεί, т.‑е. вывели въ поле все свое гражданское ополченіе (7.000 гоплитовъ). Они не ожидали столь стремительнаго движенія; вдобавокъ у врага оказался выдающійся вождь въ лицѣ ѳиванскаго беотарха Пагонда. Беотійцы загородили аѳинянамъ отступленіе и принудили ихъ къ битвѣ. Въ сраженіи, самомъ кровопролитномъ за всю войну, ѳиванскій вождь примѣнилъ тактику фланговаго натиска густыми колоннами, ту самую, при помощи которой впослѣдствіи, въ 371 г., Эпаминоидъ побѣдилъ спартанцевъ при Левктрѣ: очевидно, этотъ способъ боя составлялъ спеціальное изобрѣтеніе беотійцевъ. Аѳиняне были разбиты на-голову и потеряли значительную часть своего гражданства.

Послѣдствія, правда, не соотвѣтствовали тяжести удара. Беотійцы не преслѣдовали разбитаго поиска и отказались отъ нападенія на Аттику: повидимому, ихъ ополченіе, вскорѣ послѣ битвы при Деліи, разошлось по домамъ. Но для Аѳинъ навсегда закрылась возможность завоеванія Средней Греціи; пришлось также покинуть всякія надежды на покореніе Мегары и овладѣніе Истмомъ. Ѳивы выиграли отъ побѣды всячески. Между прочимъ при Деліи изъ беотійскаго ополченія особенно пострадалъ отрядъ города Ѳеспій, погибъ цвѣтъ ихъ гражданства, какъ выражается Ѳукидидъ. Ѳивы, давно обвинявшіе ѳеспійцевъ въ аттикизмѣ, т.‑е. сочувствія къ Аѳинамъ, воспользовались ослабленіемъ соперника, сломали стѣны Ѳеспій и уничтожили автономію города. Послѣ гибели Платей это былъ второй крупный успѣхъ Ѳивъ на пути насильственнаго объединенія Беотіи.

Одновременно съ беотійской неудачей начался знаменитый походъ Брасида во Ѳракію, угрожавшій одной изъ самыхъ важныхъ территорій аѳинской державы.

Завоеваніе Халкидики Брасидомъ. Способнѣйшій изъ спартанскихъ офицеровъ задумалъ это предпріятіе на свой страхъ и рискъ. Пелопоннесцы не имѣли болѣе военнаго флота, и аѳиняне съ моря были совершенно неуязвимы; Брасидъ поэтому возымѣлъ мысль добраться до ѳракійскихъ владѣній державы сухимъ путемъ, пройдя всю Грецію отъ Истма до Олимпа. Спартанское правительство отказалось отъ прямого участія въ экспедиціи Брасида. Ему не дали настоящихъ спартанскихъ воиновъ, позволили только вооружить гоплитами нѣсколько сотъ гелотовъ. Брасидъ присоединилъ къ нимъ наемные отряды пелопоннесцевъ, быстрыми маршами прошелъ черезъ Беотію, Ѳермопилы, Ѳессалію и Македонію къ Халкидскому полуострову, гдѣ аѳинянамъ все еще не удалось достигнуть полнаго замиренія.

Брасидъ оказался не только даровитымъ командиромъ, но также хорошимъ ораторомъ и ловкимъ дипломатомъ. Онъ заключилъ союзъ съ македонскимъ царемъ Пердиккой, но особенно искусно повелъ политику въ отношеніи общинъ, недовольныхъ господствомъ Аѳинъ. Брасидъ объявлялъ всюду, что спартанцы пришли освободителями грековъ отъ тиранніи Аѳинъ, и обѣщалъ городамъ, готовымъ къ отпаденію, полную автономію. Реально говоря, автономія означала прекращеніе взносовъ, а такъ какъ налоги преимущественно лежали на зажиточномъ классѣ, то на сторону Брасида легко склонялась олигархія; демосъ, напротивъ, сохранялъ къ нему холодное или даже враждебное отношеніе. Городъ Аканѳъ, лежавшій у входа къ восточному Аѳонскому выступу полуострова, первый открылъ Брасиду ворота и присоединился къ пелопоннесскому союзу. Смѣлымъ движеніемъ направился спартанскій вождь къ новой полуаѳинской колоніи Амфиполю. Онъ предъявилъ городу чрезвычайно выгодныя условія: всѣ граждане, согласные на капитуляцію, въ томъ числѣ аѳинскіе колонисты, могутъ сохранить имущество и права, нежелающимъ предоставляется выселиться въ теченіе 5 дней. Амфиполь сдался, прежде чѣмъ поспѣлъ на выручку аѳинскій стратегъ, командовавшій небольшой эскадрой во ѳракійскихъ водахъ, а этимъ неудачливымъ стратегомъ, немедленно получившимъ отставку и осужденнымъ на изгнаніе, былъ самъ знаменитый историкъ воины, Ѳукидидъ, сынъ Олора.

Авторитетъ аѳинянъ среди ѳракійскихъ союзниковъ былъ сильно поколебленъ. Брасидъ рѣшилъ воспользоваться положеніемъ и, укрѣпившись въ Амфиполѣ, завоевать весь Халкидскій полуостровъ. Онъ уже захватилъ Торону на Сиѳоніи, среднемъ выступѣ полуострова, какъ пришло извѣстіе о заключеніи перемирія между двумя главными воюющими силами, Аѳинами и Спартой (весной 423 года). Обѣ стороны были заинтересованы въ пріостановкѣ военныхъ дѣйствій. Аѳиняне поняли, какая великая опасность грозитъ имъ на сѣверѣ, и хотѣли выиграть время для подготовки силъ къ обратному завоеванію городовъ ѳракійскаго округа. Спарта смотрѣла на перемиріе, какъ на введеніе къ давно желанному миру. Въ аѳинскомъ плѣну находились люди самыхъ вліятельныхъ спартанскихъ фамилій; ихъ родство и сторонники, заинтересованные прежде всего въ освобожденіи плѣнниковъ, видѣли въ успѣхахъ Брасида только помѣху своей цѣли; даровитый командиръ казался опаснымъ косной средѣ спартанской аристократіи; ему завидовали, его готовы были взять подъ контроль.

Перемиріе было заключено на одинъ годъ при условіи сохраненія обѣими сторонами владѣній даннаго момента. Такъ какъ пелопоннесскій военный флотъ болѣе не существовалъ, Аѳины остались въ безусловномъ обладаніи моря: пелопоннесцы должны были согласиться на сильное ограниченіе своего торговаго судоходства. Однако перемиріе было невозможно провести во Ѳракіи. Брасидъ, не справлявшійся вообще съ видами своего правительства, продолжалъ брать одинъ городъ за другимъ; Скіона и Менда на западномъ Палленейскомъ выступѣ Халкидики открыли ему ворота. Въ свою очередь аѳиняне послали экспедицію для отвоеванія мятежныхъ городовъ: имъ удалось занять Менду и осадить пелопоннесскій отрядъ въ Скіонѣ. Тогда и Спарта стала считать перемиріе необязательнымъ для района Ѳракіи. Туда былъ посланъ вспомогательный отрядъ подъ начальствомъ спартанца Исхагора; впрочемъ, онъ не столько долженъ былъ помочь Брасиду, сколько контролировать дѣятельность слишкомъ самостоятельнаго командира и забрать сдѣланныя имъ пріобрѣтенія подъ власть спартанскаго правительства. Надо сказать, что поведеніе враговъ Брасида, устроившихъ эту миссію, было въ политическомъ отношеніи шагомъ крайне неуклюжимъ: они не хотѣли признавать обѣщанной Брасидомъ автономіи халкидскихъ городовъ и прислали для управленія ими комиссаровъ. Мы впервые встрѣчаемся здѣсь со спартанской бюрократіей на чужой почвѣ: такіе чиновники имѣлись до сихъ поръ въ Лаконіи для управленія надъ общинами періойковъ; ихъ названіе, άρμοσταὶ (буквально «исправники»), перешло потомъ и на гражданскихъ комиссаровъ на чужихъ территоріяхъ. Ѳукидидъ сообщаетъ еще одну любопытную черту, относящуюся къ миссіи Исхагора: въ качествѣ чиновниковъ для назначенія по городамъ онъ привезъ съ собою совсѣмъ молодыхъ спартіатовъ, что было противно обычаю (παρανόμως)^33[33]. Появленіе на политической сценѣ молодыхъ нетерпѣливыхъ юношей (οί νίώτεροι) замѣтно около того же времени и въ Аѳинахъ. Здѣсь они готовы опрокинуть установившійся порядокъ службы, дающій мѣсто людямъ пожилымъ; вообще недовольная честолюбивая молодежь явно враждебна демократіи, ея системѣ выборовъ и частой смѣны должностныхъ лицъ; судя по опытамъ переустройства, на которые идутъ новички въ 411 г., они вырабатываютъ другой строй, гдѣ нѣтъ счета возраста, гдѣ вмѣсто выборовъ преобладаетъ кооптація (привлеченіе самой коллегіей новыхъ лицъ въ свою среду) и прямое назначеніе. Мы до извѣстной степени присутствуемъ при зарожденіи греческой бюрократіи, идущей на смѣну автономнымъ формами.

Такъ какъ перемиріе во Ѳракіи не признавалось ни той ни другой стороной, то оно почти нечувствительно перешло въ войну. Въ Аѳинахъ, впрочемъ, переходъ былъ очень замѣтенъ, такъ какъ вмѣстѣ съ истеченіемъ срока перемирія взяла верхъ радикальная партія: лѣтомъ 422 года Клеонъ прошелъ въ стратеги. По его предложенію народъ рѣшилъ отправить войско во Ѳракію; Клеонъ въ такой мѣрѣ увѣровалъ въ свои военныя способности, что принялъ на себя командованіе. Ни въ чемъ, можетъ быть, не отражается такъ ярко склонность аѳинскаго демоса поддаваться аффектамъ вмѣстѣ съ недостаткомъ административнаго чутья, какъ въ этомъ выборѣ командира. Конечно, въ такомъ трудномъ дѣлѣ, какъ борьба съ талантливымъ и энергичнымъ Брасидомъ, нуженъ былъ стратегъ въ родѣ Демосѳена; посылая Клеона, народъ смѣшалъ довѣріе къ личности демагога съ вѣрой въ его умѣніе побѣждать и этимъ заранѣе опредѣлилъ роковой исходъ всего дѣла. Солдаты экспедиціоннаго отряда, впрочемъ, не раздѣляли чувствъ народа; уваженія къ Клеону въ войскѣ не было, и онъ самъ сталъ сознавать непрочность своего положенія. Клеонъ высадился около устья Стримона и направился къ Амфиполю. Брасидъ внезапно изъ засады напалъ на аѳинскій отрядъ, не давши ему построиться въ боевомъ порядкѣ. Аѳиняне обратились въ бѣгство, Клеона убили. Но результаты блестящей побѣды были почти уничтожены смертью самого Брасида, сражавшагося въ переднихъ рядахъ.

Никіевъ миръ. Съ той и другой стороны погибли главные направители ожесточенной войны, создавшей въ Греціи общее утомленіе. Потребность мира сказалась теперь съ неудержимой силой. По словамъ Ѳукидида, аѳиняне подъ впечатлѣніемъ неудачъ при Деліи и при Амфиполѣ жалѣли, что отвергли раньше мирныя предложенія Спарты. Они безпокоились, что пораженія уронятъ ихъ престижъ у союзниковъ и вызовутъ отпаденія. Спартанцы, какъ говоритъ Ѳукидидъ^34[34], въ свою очередь разочаровались въ своей первоначальной надеждѣ сломить въ короткій срокъ силу Аѳинъ; для нихъ тяжелой незаживающей раной было занятіе врагомъ Пилоса и Киѳеры; помимо того, что отсюда совершались грабительскіе набѣги, эти опорные пункты привлекали перебѣжчиковъ изъ среды гелотовъ, и можно было каждую минуту ожидать большого общаго возстанія крѣпостныхъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ пошатнулось и общее положеніе Спарты среди пелопоннесскаго союза; къ тому же приближался срокъ окончанія мира съ вѣчнымъ соперникомъ Аргосомъ, и Спартѣ надо было скорѣе заключить миръ, чтобы развязать себѣ руки въ ближайшемъ сосѣдствѣ. На предварительныхъ совѣщаніяхъ уговорились, что обѣ стороны выдадутъ захваченныя во время войны территоріи. Затѣмъ аѳинскіе послы, среди нихъ Никій и Демосѳенъ, отправились въ Спарту, куда въ свою очередь были вызваны делегаты пелопоннесскаго союза. Беотійцы, элейцы, коринѳяне и мегаряне отвергли условія мира: но большинство союзниковъ голосовало вмѣстѣ со Спартой.

Мирный трактатъ 421 года (въ исторіи за нимъ осталось имя Никіева мира) очень любопытенъ уже по своей формѣ. Онъ начинается съ объявленія автономіи общегреческаго святилища въ Дельфахъ и взаимнаго обѣщанія примиряющихся сторонъ предоставить каждому свободное безпрепятственное посѣщеніе Дельфійскаго храма и оракула. Миръ между Спартой, Аѳинами и союзниками той и другой державы заключенъ на 50 лѣтъ и долженъ соблюдаться «безъ хитрости и вреда, на морѣ и на сушѣ». Недоразумѣнія могутъ быть разрѣшаемы справедливымъ (третейскимъ) судомъ въ формахъ, принятыхъ по соглашенію. Цѣлый рядъ спеціальныхъ условій опредѣляетъ положеніе ѳракійскихъ городовъ. Спарта обязуется ихъ выдать; они снова будутъ платить взносы, установленные при Аристидѣ, но сохранятъ автономію. Аѳины въ свою очередь должны выдать Пилосъ и Киѳеру.

Что касается выполненія условій, положеніе Аѳинъ было менѣе выгодно, чѣмъ Спарты: Пилосъ и Киѳеру аѳиняне держали въ своихъ рукахъ и, слѣд., могли отдать по договору; ѳракійскіе города находились собственно внѣ сферы досягаемости для Спарты; большею частью они примкнули по собственному желанію къ пелопоннесскому союзу, и поэтому условіе отдать ихъ назадъ было неисполнимо. Но разъ Спарта не выдавала Амфиполя, аѳиняне считали себя въ правѣ удержать Пилосъ. Въ цѣломъ, несмотря на громадныя потери, Аѳины вышли благополучно изъ кризиса: противникамъ не удалось пресѣчь въ корнѣ развитіе аѳинской морской монополіи, и прежняя опасность продолжала угрожать Пелопоннесу. Споры греческихъ общинъ, затянувшіеся съ 433 года, не были рѣшены и въ 421 году. Но Никіевъ миръ важенъ не только для взаимоотношеній греческихъ кантоновъ. Косвенно онъ имѣлъ очень большое значеніе для общаго положенія греческаго міра. Ожесточенная внутренняя борьба такъ ослабила Грецію и въ военномъ, и въ финансовомъ отношеніи, что теперь для персовъ, которыхъ аѳиняне держали въ извѣстномъ страхѣ, опять открылась возможность вмѣшательства въ греческія дѣла. Когда, аѳиняне въ 415 году отвлекли главныя свои силы въ большое предпріятіе на отдаленномъ западѣ, эта возможность еще значительно возросла.

---

Примѣчанія

1. Плут. Перикл. 20; Діод. XII, 11 и 35.
2. Пл. Пер. 25—8; Діод. XII, 27—28; Ѳук. I, 115—117.
3. Ѳук. IV, 102, 106, 108.
4. Пл. Пер. 20.
5. Исократ. Ареопагит. 27; Схоліи къ Аристоф. Миру 145; Ксеноф. Греч. ист. V, 1.
6. Арист. Аѳ. пол. 24.
7. Ѳук. I, 141.
8. Схоліи къ Аристоф. Ахариц. 67 и къ Облак. 31.
9. Эврип. Умоляющія 403—56.
10. Аристоф. Всадн. 188—9.
11. Соф. Аянт. 1036.
12. Эврип. фрагм. 293.
13. Пл. Пер. 32—33.
14. Ѳук. I, 23.
15. Ѳук. I, 24—66.
16. Ѳук. I, 67—87.
17. Аристоф. Миръ 600—6.
18. Ѳук. II, 65.
19. Ѳук. I, 83.
20. Ѳук. I, 140—4.
21. C J A I, 40 = Ditterberger Sylloge 32.
22. Ѳук. II, 65; Пл. Пер. 24—26.
23. Аристоф. Всадн. 129 и слѣд.
24. Ѳук. III, 36.
25. Ѳук. III, 37—49, одно изъ самыхъ захватывающихъ мѣстъ въ разсказѣ историка. Въ качествѣ противника Клеонова авторъ выводитъ Діодота, но мы чувствуемъ, что устами этого оратора экклесіи говоритъ самъ Ѳукидидъ, жалуясь на нетерпѣливость и придирчивость аѳинскаго демоса, на невниманіе его къ совѣтамъ искреннихъ и разсудительныхъ людей. Въ той же рѣчи развита тема, не имѣющая отношенія къ Лесбосу и вообще мало подходящая для дебатовъ въ экклесіи, но крайне характерная для гуманнаго міровоззрѣнія Ѳукидида; Діодотъ говоритъ о постепенномъ развитіи жестокости въ уголовномъ правѣ и въ практикѣ администраціи; всю систему новой устрашительной политики онъ считаетъ безполезной и недѣйствительной.
26. Ѳук. III, 82—84.
27. Ѳук. IV, 28.
28. Ѳук. III, 19.
29. Аристоф. Осы 31 и слѣд.
30. Cavaignac Et. s. l'hist. financ. d'Athènes, p. 129.
31. Въ пьесѣ Δήμοι. отр. 100 и 117.
32. Аристоф. Всадн. 1087—89.
33. Ѳук. IV, 132.
34. Ѳук. V, 14.