Возвратившись наканунѣ вечеромъ изъ потидейскаго 153. лагеря, я, послѣ долговременной отлучки, весело спѣшилъ въ обычныя мѣста собранія собесѣдниковъ[1] и, между прочимъ, зашелъ въ Таврееву палестру, что противъ царскаго храма. Тутъ встрѣтилось мнѣ очень много незнакомыхъ людей, а еще больше знакомыхъ. Увидѣвъ меня, неожиданно вошедшаго, они тотчасъ, кто откуда, раскланивались со мною B. издали; а Херефонъ, какъ человѣкъ пылкій[2], выскочивъ изъ толпы, подбѣжалъ ко мнѣ и, схвативъ меня за руку, сказалъ: ахъ, Сократъ! какъ это спасся ты въ сраженіи? Вѣдь едва мы ушли, при Потидеѣ произошла битва, — и находящіеся здѣсь только сейчасъ узнали о ней. — Какъ видишь, отвѣчалъ я. — Здѣсь, продолжалъ онъ, объявляютъ, что сраженіе было жаркое и что въ немъ пало много C. знакомыхъ. — И справедливо объявляютъ, отвѣчалъ я. — Такъ ты участвовалъ въ битвѣ[3]? спросилъ онъ. — Участвовалъ. — А! сюда же! садись и разсказывай намъ; потому что мы еще не все ясно знаемъ. — Тутъ онъ привелъ меня къ Критіасу, сыну Каллесхрову, и посадилъ. Сѣвши подлѣ Критіаса, я привѣтствовалъ какъ его, такъ и другихъ, и началъ разсказывать имъ о событіяхъ въ лагерѣ, отвѣчая на вопросы каждаго; а спрашивалъ кто что.
Когда же любопытство ихъ было удовлетворено; тогда и я съ своей стороны спросилъ о новостяхъ въ городѣ, о философіи, въ какомъ она теперь состояніи, и о юношахъ, кто изъ нихъ отличается мудростію, красотою, или тѣмъ и другимъ вмѣстѣ. При этомъ вопросѣ Критіасъ, взглянувъ 154. на дверь и замѣтивъ какихъ-то юношей, входившихъ въ палестру и ссорившихся между собою, а по слѣдамъ ихъ другую толпу, сказалъ: что касается до красавцевъ, Сократъ, то ты, кажется, сейчасъ увидишь ихъ. Вотъ эти вошедшіе — передовые и угодники того, который почитается красивѣйшимъ. Вѣроятно и самъ онъ скоро войдетъ. — Да кто же и чей онъ? спросилъ я. — Ты безъ сомнѣнія зналъ его; только до твоего отъѣзда онъ не былъ еще на возрастѣ[4]: это — B. двоюродный братъ мой, Хармидъ, сынъ нашего дяди, Главкона. — А! дѣйствительно зналъ. Онъ былъ не дуренъ и тогда — въ дѣтствѣ, а теперь — въ отрочествѣ, думаю, сталъ еще лучше. — Вотъ увидишь и возрастъ его и качества, сказалъ онъ. Лишь только Критіасъ произнесъ это, какъ вошелъ и Хармидъ.
Мною, другъ мой, ничего не означишь: въ отношеніи къ красавцамъ, я просто бѣлый шнуръ[5]; мнѣ почти всѣ въ этомъ возрастѣ кажутся прекрасными. Потому-то я C. только удивился росту и дородству Хармида; а другіе, по видимому, любили его, такъ какъ появленіемъ его были поражены и смѣшались; большая же часть угодниковъ шли за нимъ. Впрочемъ въ насъ — мужчинахъ удивленіе было еще не такъ удивительно: я обратилъ вниманіе на дѣтей и замѣтилъ, что и изъ нихъ никто, даже самый меньшій, не глядѣлъ ни на какой другой предметъ, но всѣ смотрѣли на Хармида, будто на статую.
Ну что, Сократъ, какъ тебѣ кажется молодецъ? спросилъ D. меня Херефонъ; не правда ли хорошъ лицемъ? — Чрезвычайно, отвѣчалъ я. — А если бы онъ захотѣлъ раздѣться[6]; то ты забылъ бы и о его лицѣ: такъ онъ статенъ! — Это мнѣніе Херефона подтвердили и другіе. — О Ираклъ! воскликнулъ я, да такой человѣкъ, судя по вашимъ словамъ, непреодолимъ, если обладаетъ еще одною бездѣлицею. — Какою? спросилъ Критіасъ. — Если онъ благороденъ по душѣ, сказалъ я. Вѣдь кто — изъ вашего дома, Критіасъ; тому, можетъ быть, E. и прилично быть такимъ. — О, въ этомъ отношеніи онъ тоже весьма хорошъ и добръ, былъ отвѣтъ. — А что, не раздѣть ли намъ ее[7], сказалъ я, и не посмотрѣть ли на нее прежде, чѣмъ на статность? Вѣдь находясь въ такомъ возрастѣ, Хармидъ, можетъ быть, охотно уже разговариваетъ. — И очень, 155. отвѣчалъ Критіасъ; къ томужъ онъ и философъ, да еще, какъ инымъ и ему самому кажется, весьма поэтическій[8]. — Вотъ эта-то красота, любезный Критіасъ, сказалъ я, перешла къ вамъ издалека, отъ родства съ Солономъ. Такъ потрудись же позвать и покажи юношу; вѣдь ему, хотя бы онъ былъ и моложе, не стыдно бесѣдовать съ нами при тебѣ, B. его надзирателѣ и двоюродномъ братѣ. — Ты хорошо говоришь; позовемъ. — Мальчикъ! крикнулъ онъ слугѣ: позови сюда Хармида, и скажи ему, что я хочу представить его врачу, по случаю болѣзни, на которую онъ недавно жаловался. — Потомъ обратившись ко мнѣ, примолвилъ: Хармидъ, недавно вставши съ постели, въ самомъ дѣлѣ чувствовалъ тяжесть въ головѣ, и тебѣ ничто не мѣшаетъ показать видъ, будто ты знаешь лѣкарство для головы. — Конечно ничто не мѣшаетъ, только приди онъ. — Придетъ, сказалъ Критіасъ. — Такъ и вышло. Онъ пришелъ и возбудилъ сильный смѣхъ; потому что каждый изъ насъ, которые тутъ сидѣли, усердно тѣснилъ своего сосѣда, съ намѣреніемъ очистить возлѣ себя мѣсто, пока съ концевъ скамьи одинъ не всталъ, а другой не свалился на полъ. Пришедшій сѣлъ между мною и Критіасомъ. Вотъ тутъ-то, другъ мой, и я уже смѣшался; куда дѣвалась прежняя смѣлость, представлявшая мнѣ бесѣду съ нимъ весьма легкою! А когда Критіасъ сказалъ, что я именно тотъ, который знаетъ лѣкарство, и когда Хармидъ какъ-то неизъяснимо посмотрѣлъ на меня и будто хотѣлъ что-то спросить, цѣлая же D. палестра волновалась около насъ большимъ кругомъ; тогда-то уже, почтеннѣйшій, я увидѣлъ его безъ платья, сгорѣлъ, вышелъ изъ себя[9], и къ числу мудрѣйшихъ въ любви отнесъ Кидіаса[10], который о прекрасномъ мальчикѣ сказалъ: смотри, чтобъ олень, попавшись на встрѣчу льву, не сдѣлался его добычею. Казалось, будто и меня увлекало это животное. На вопросъ Хармида, точно ли мнѣ извѣстно E. лѣкарство для головы, я едва могъ отвѣчать, что извѣстно. — Какое же это? спросилъ онъ. — Это одинъ листъ, сказалъ я: но къ моему лѣкарству надобно еще присоединить приговоръ; и кто употребляетъ его съ приговоромъ, для того оно дѣйствительно, а безъ приговора не приноситъ никакой 156. пользы. — Такъ я спишу у тебя этотъ приговоръ, сказалъ онъ. — Потому ли, что попросишь меня, или и не прося? — Потому, что попрошу, Сократъ, отвѣчалъ онъ улыбаясь. — Пусть такъ; но ты уже знаешь и мое имя? — Иначе я обидѣлъ бы тебя: между моими сверстниками бываетъ о тебѣ не мало разговоровъ; притомъ я еще съ дѣтства помню твое знакомство съ Критіасомъ. — Хорошо же дѣлаешь ты, сказалъ я: за то тѣмъ смѣлѣе буду говорить, въ чемъ B. состоитъ мой приговоръ; только затрудняюсь, какимъ бы образомъ объяснить его силу. Видишь, онъ — таковъ, Хармидъ, что не исцѣляетъ одной головы, но дѣйствуетъ, подобно хорошимъ врачамъ, которые, какъ и ты, можетъ быть, слыхалъ, когда приходитъ къ нимъ кто-нибудь, страдающій глазами, говорятъ ему, что они не могутъ пользовать одни глаза, что для приведенія ихъ въ здоровое состояніе, должно C. лѣчить и голову; а лѣчить голову — опять одну, саму по себѣ, безъ всего тѣла, было бы крайне неблагоразумно. По этой причинѣ, они предписываютъ діэту цѣлому тѣлу и въ цѣломъ стараются уврачевать часть его. Или ты, можетъ быть, не знаешь, что такъ говорятъ и такъ бываетъ? — Нѣтъ, знаю. — А одобряешь ли это сужденіе и принимаешь ли его? — Всего болѣе, отвѣчалъ онъ.
D.Слыша, что онъ хвалитъ меня, я сдѣлался бодрѣе, мало по малу возвратилъ прежнюю свою смѣлость и воодушевившись, сказалъ: Такъ вотъ въ чемъ состоитъ мой приговоръ, Хармидъ. Я узналъ его въ лагерѣ отъ Ѳракійца, — одного изъ врачей Замолксисовыхъ[11], которые будто бы дѣлаютъ людей безсмертными. Этотъ Ѳракіецъ говорилъ, что греческіе врачи хотя и правы въ томъ, о чемъ я сейчасъ E. сказалъ: но Замолксисъ, царь и богъ нашъ, прибавлялъ онъ, возвѣщаетъ, что какъ глаза не должно лѣчить безъ головы, а голову безъ тѣла; такъ и тѣло не надобно лѣчить безъ души. Потому-то отъ вниманія эллинскихъ врачей и ускользаютъ многія болѣзни, что они не знаютъ цѣлаго, о которомъ надобно имѣть стараніе, и которое пока нехорошо, не можетъ быть хороша и часть. Все — и добро и зло, какъ для тѣла, такъ и вообще для человѣка, по его словамъ, идетъ изъ души и оттуда притекаетъ, будто 157. отъ головы къ глазамъ. Итакъ, кто хочетъ привести въ хорошее состояніе головные и другіе органы, тотъ долженъ прежде и болѣе всего врачевать душу: но врачевать ее, другъ мой, надобно нѣкоторыми приговорами, продолжалъ онъ; а эти приговоры — прекрасныя рѣчи[12]. Дѣйствіемъ ихъ вселяется въ душу разсудительность: а когда она вселена въ нее и присуща ей; тогда уже легко бываетъ доставить здоровье и головѣ, и другимъ частямъ тѣла. B. Открывъ мнѣ такое лѣкарство и приговоры, онъ сказалъ: смотри же, да не убѣдитъ тебя никто врачевать этимъ голову, пока не рѣшится сперва лѣчить твоими приговорами свою душу; потому что нынѣшнее заблужденіе людей въ томъ и состоитъ, что нѣкоторые хотятъ быть врачами, не употребляя одного изъ этихъ средствъ. Тутъ онъ очень строго наказалъ мнѣ не слушать ни богатаго, ни благороднаго, ни красиваго, и ни кого, кто сталъ бы убѣждать меня дѣлать иначе. Вотъ я и буду вѣренъ его приказанію, C. да и поклялся, — нельзя не быть вѣрнымъ. Пожалуй, предпишу лѣкарство и для твоей головы, если, по наставленію иностранца, согласишься сперва подчинить свою душу дѣйствію ѳракійскихъ приговоровъ: а когда не согласишься, — я уже и не знаю, что съ тобою дѣлать, любезный Хармидъ.
Выслушавъ мои слова, Критіасъ сказалъ: значитъ, головная боль была бы для нашего юноши Эрміевымъ[13] сокровищемъ, если бы, благодаря головѣ, онъ принужденъ былъ D. сдѣлаться лучшимъ по уму. Впрочемъ увѣряю тебя, что Хармидъ превосходитъ своихъ сверстниковъ не только видомъ, но и тѣмъ самымъ, касательно чего у тебя есть приговоръ. Вѣдь ты, кажется, назвалъ это разсудительностію: не правдали? — Точно такъ, сказалъ я. — Знай же, что онъ гораздо разсудительнѣе нынѣшнихъ юношей, да и по всему другому, что сообразно съ его возрастомъ, никого нехуже. — Тебѣ и прилично, Хармидъ, сказалъ я, въ этихъ отношеніяхъ быть превосходнѣе E. прочихъ. Я не думаю, чтобы кто нибудь здѣсь легко указалъ на такіе два аѳинскіе дома, которые, соединившись, раждали бы дѣтей, повидимому, прекраснѣе и лучше, чѣмъ домы, давшіе тебѣ бытіе. Домъ вашего предка по отцовскому колѣну, Критіаса, сына Дропидова, прославленный, какъ извѣстно, и Анакреономъ и Солономъ, и многими другими поэтами, отличается красотою, добродѣтелью и такъ называемымъ 158. благоденствіемъ. То же должно сказать и о домѣ вашей матери: на материкѣ[14], говорятъ, не было человѣка прекраснѣе и виднѣе твоего дяди Перилампа, когда онъ находился тамъ въ качествѣ посла — то при дворѣ великаго царя, то при какомъ-нибудь иномъ. Взятый же въ цѣломъ, вашъ домъ ни въ чемъ не уступаетъ другимъ. Имѣя такое-то происхожденіе, тебѣ естественно быть по всему первымъ. И дѣйствительно, что B. касается до наружности, любезный сынъ Главкона; то ты, кажется, не стыдишь ни кого изъ своихъ предковъ: а если еще и по всему другому не менѣе хорошъ; то мать твоя, любезный Хармидъ, родила тебя счастливымъ. Теперь дѣло таково: если ты уже разсудителенъ, какъ говоритъ Критіасъ, и достаточно благоразуменъ; то не имѣешь надобности въ приговорахъ C. ни Замолксиса, ни Авариса иперборейца[15], — лѣкарство для головы должно даться тебѣ само собою. Но когда ты какъ будто еще чувствуешь въ немъ нужду; тогда прежде лѣкарства требуются приговоры. Итакъ скажи мнѣ самъ: подтверждаешь ли прежнее? думаешь ли что у тебя достаточно разсудительности, или чувствуешь въ ней нужду? — Хармидъ сперва покраснѣлъ и сталъ еще лучше, такъ какъ стыдливость идетъ къ его возрасту; потомъ не безъ благородства отвѣчалъ, что въ настоящее время не легко ему сказать на вопросъ ни да ни нѣтъ. Если я не признаю себя разсудительнымъ, говорилъ онъ; то, D. подавая мнѣніе, неблагопріятное самому себѣ, покажусь страннымъ и оболгу[16] какъ Критіаса, такъ и многихъ другихъ, которые, согласно съ его отзывомъ, почитаютъ меня разсудительнымъ: а когда признаю и начну хвалиться, — можетъ быть, покажется досаднымъ. Поэтому не нахожу, что отвѣчать тебѣ. — На это я сказалъ, что Хармидъ, повидимому, говоритъ дѣло: кажется, надобно разсмотрѣть съобща, другъ мой, пріобрѣлъ ли ты, или не пріобрѣлъ то, о чемъ спрашивается, чтобы и тебя E. не неволить говорить, чего не хочешь, и мнѣ не прибѣгать къ лѣкарству неосмотрительно. Итакъ, если тебѣ пріятно, я готовъ изслѣдовать это вмѣстѣ съ тобою; а когда нѣтъ, — оставимъ. — Мнѣ всего пріятнѣе, отвѣчалъ онъ; это-то, какъ самъ лучше думаешь изслѣдовать, такъ изслѣдывай. — Приличнѣйшій образъ изслѣдованія такого предмета, сказалъ я, будетъ слѣдующій. Явно, что если есть у тебя 159. разсудительность, то есть и нѣкоторое понятіе о ней; потому что, находясь въ комъ нибудь, она необходимо внушаетъ извѣстное чувство; а изъ чувства развивается у тебя и понятіе, — что такое разсудительность и какова она. Или ты не думаешь? — Думаю, отвѣчалъ онъ. — Поэтому тебѣ, умѣя говорить по-гречески, хоть бы и выразить то самое, что думаешь, то-есть, что она такое? — Можетъ быть. — Такъ вотъ же мы и узнаемъ, есть ли у тебя разсудительность, или нѣтъ: скажи только, что она такое, по твоему мнѣнію? — Хармидъ сперва медлилъ и не B. очень хотѣлъ отвѣчать, но потомъ сказалъ, что разсудительность, кажется, есть благопристойная и тихая дѣятельность въ ходьбѣ по дорогамъ, въ разговорѣ и во всемъ другомъ. Мнѣ кажется, прибавилъ онъ, ты спрашиваешь вообще о нѣкоторой тихости.
Можетъ быть, ты и хорошо говоришь[17], сказалъ я; разсудительныхъ, C. Хармидъ, въ самомъ дѣлѣ называютъ тихими: однакожъ посмотримъ, дѣльно ли называютъ. Скажи мнѣ: разсудительность — не изъ хорошихъ ли дѣлъ? — Конечно изъ хорошихъ, отвѣчалъ онъ. — Но въ школѣ грамматиста весьма хорошо списывать буквы скоро, или тихо? — Скоро. — А читать скоро, или медленно? — Скоро. — Равно играть на цитрѣ и бороться — гораздо лучше быстро, чѣмъ тихо и медленно? — Да. — Ну, а состязаться на кулакахъ и подвизаться во всѣхъ D. родахъ гимнастики — не такимъ же ли образомъ? — Конечно. — И бѣгать, и прыгать, и дѣлать всѣ тѣлесныя движенія не почитается ли свойствомъ хорошимъ, когда это совершается быстро и скоро, а постыднымъ, когда — медленно, неповоротливо, тихо[18]? — Кажется. — Стало быть, намъ кажется, сказалъ я, что, и въ отношеніи къ тѣлу, дѣло самое хорошее — не тихость, а скорость и быстрота. Не такъ ли? — Конечно. — Но вѣдь разсудительность есть нѣчто хорошее. — Да. — Если же хорошее, E. то, въ отношеніи къ тѣлу, должна быть разсудительнѣе не тихость, а скорость. — Выходитъ, отвѣчалъ онъ. — А что? спросилъ я: въ ученіи — лучше ли острота, или тупость? — Острота. — А не правда ли, что въ ученіи быть острымъ, значитъ, учиться скоро, а быть тупымъ, — учиться тихо и медленно? — Да. — И учить другаго не лучше ли скоро и сильно, чѣмъ тихо и медленно? 160. — Да. — Что еще? припоминать и удерживать въ памяти лучше ли тихо и медленно, или скоро и сильно? — Сильно и скоро, сказалъ онъ. — Вѣдь остроуміе, безъ сомнѣнія, есть нѣкоторая быстрота, а не тихость души? — Правда. — Слѣдовательно весьма хорошо замѣчать наставленія грамматиста, цитриста и всякаго другаго, какъ можно скорѣе, а не какъ можно тише. — Да. — Поэтому и въ душевной дѣятельности, и въ совѣщаніи достоинъ похвалы, думаю, не тотъ, кто совѣтуетъ и изобрѣтаетъ тихо, съ трудомъ, а тотъ, кто дѣлаетъ это легко и скоро. — B. Точно такъ, сказалъ онъ. — Значитъ, все, совершаемое скоро и быстро, какъ въ отношеніи къ душѣ, такъ и въ отношеніи къ тѣлу, кажется намъ, Хармидъ, гораздо лучше, чѣмъ то, что совершается медленно и тихо? — Должно быть, отвѣчалъ онъ. — А изъ этихъ словъ слѣдуетъ, что разсудительность нельзя назвать какою-то тихостію, и жизнь разсудительную — жизнію тихою, какъ скоро, будучи разсудительною, она C. должна быть хороша. Тутъ — одно изъ двухъ: тихія дѣла или никогда, или весьма рѣдко въ жизни выходятъ лучше скорыхъ и сильныхъ. Да если бы, другъ мой, тихихъ, достойныхъ похвалы, открылось и не менѣе, чѣмъ сильныхъ и скорыхъ: и тогда неразсудительно было бы дѣятельность болѣе тихую предпочитать дѣятельности скорой и сильной, въ ходьбѣ ли D. то, въ разговорѣ, или въ чемъ другомъ[19]; и тогда тихую жизнь не слѣдовало бы представлять себѣ разсудительнѣе нетихой; потому что разсудительность мы причислили къ дѣламъ хорошимъ, а скорое было бы не менѣе хорошо, какъ и тихое. — Твои слова, Сократъ, кажется, справедливы, сказалъ онъ.
Итакъ, размысли опять, Хармидъ, всмотрись въ самаго E. себя, подумай, какимъ дѣлаетъ тебя твоя разсудительность, и какова она, если такимъ тебя дѣлаетъ. Соединивъ въ умѣ все это, скажи прямо и смѣло, чѣмъ она тебѣ кажется. — Тутъ Хармидъ пріостановился и, мужественно вошедши въ себя, сказалъ: разсудительность, повидимому, заставляетъ стыдиться, дѣлаетъ человѣка стыдливымъ и есть то же, что стыдъ. — Пусть такъ, примолвилъ я; но недавно не призналъ ли ты ее чѣмъ-то хорошимъ? — Конечно, отвѣчалъ онъ. — Слѣдовательно люди разсудительные суть также и добрые? — Да. — А можетъ ли быть добромъ то, что дѣлаетъ недобрымъ? 161. — Отнюдь нѣтъ. — Стало быть разсудительность есть дѣло не только хорошее, но и доброе. — Кажется. — Что же? спросилъ я; значитъ, ты не вѣришь, что Омиръ говоритъ хорошо: стыдъ не добро въ человѣкѣ нуждающемся?[20] — Нѣтъ, вѣрю, отвѣчалъ онъ. — Такъ, видно, стыдъ — добро и не добро? — Видно, такъ. — Но разсудительность вѣдь добро, если B. она тѣхъ людей, которымъ присуща, дѣлаетъ добрыми, а не худыми. — Да и мнѣ такъ-то кажется, какъ ты говоришь. — Если же разсудительность — добро, а стыдъ — не болѣе добро, какъ и зло; то первую нельзя назвать послѣднимъ. — Все это, повидимому, справедливо, Сократъ; но разсмотри еще слѣдующее понятіе о разсудительности: какъ оно тебѣ кажется?
Я сей-часъ вспомнилъ чьи-то слова, что быть разсудительнымъ, значитъ, дѣлать свое. Разсмотри-ка, правильно ли C. сказалъ это тотъ, кто сказалъ. — О лукавецъ! воскликнулъ я; ты вѣрно слышалъ отъ Критіаса, или отъ какого-нибудь другаго мудреца! — Развѣ отъ другаго, примолвилъ Критіасъ, а ужъ никакъ не отъ меня. — Да какая нужда, Сократъ, сказалъ Хармидъ, отъ кого бы я ни слышалъ. — Разумѣется, никакой; вѣдь не то, безъ сомнѣнія, надобно изслѣдовать, кто говорилъ, а то, справедливо, или нѣтъ, изреченіе. — Вотъ теперь твоя правда, сказалъ онъ. — Да, клянусь Зевсомъ. Однакожъ было бы удивительно, если бы мы открыли настоящій смыслъ этого мнѣнія; видишь, оно походитъ на загадку. — Почему же такъ? спросилъ онъ. — Потому, отвѣчалъ D. я, что, произнося выраженіе: «разсудительность есть дѣланіе своего», то ли мыслилъ онъ, что означаютъ произнесенныя имъ слова? Думаешь ли, что грамматистъ ничего не дѣлаетъ, когда пишетъ, или читаетъ? — Думаю, дѣлаетъ, отвѣчалъ онъ. — А кажется ли тебѣ, что онъ пишетъ и читаетъ только свое имя и васъ дѣтей учить тому же[21]? Или вы не менѣе писали имена враговъ, сколько и имена друзей и свои собственныя? — Конечно не менѣе. — Но, дѣлая это, вы E. хватались за многое и не были разсудительны? — Никакъ. — И однакожь дѣлали не свое-вѣдь, если только писать и читать, значитъ, что-нибудь дѣлать. — Безъ сомнѣнія. — Равнымъ образомъ, другъ мой, врачевать, строить, ткать, вообще — производить извѣстную вещь въ какомъ бы то ни было родѣ искуствъ, называется, вѣроятно, что-нибудь дѣлать. — Конечно. — Но что? хорошо ли, по твоему мнѣнію, управлялъ бы городомъ тотъ законъ, который предписывалъ бы каждому ткать и мыть для себя платье, шить себѣ башмаки, приготовлять масленые сосуды, головныя повязки, и другое тому подобное, — вообще чужаго не касаться, а 162. дѣлать всякому свое? — Не думаю, отвѣчалъ онъ. — Однакожъ городъ, живя разсудительно-то, примолвилъ я, жилъ бы очень хорошо. — Какъ же иначе? сказалъ онъ. — Стало быть, подобное дѣланіе своего не можетъ быть названо разсудительностію. — Явно. — То-то и есть; я и прежде сказалъ, что слова «разсудительность есть дѣланіе своего» загадочны. Произнесшій ихъ видно былъ не такъ-то простъ. Или ты, Хармидъ, слышалъ ихъ отъ какого-нибудь простака? — Всего менѣе, былъ его отвѣтъ; онъ казался мнѣ даже очень B. мудрымъ. — Слѣдовательно тѣмъ вѣроятнѣе, что его изреченіе, какъ я думаю, загадка; потому-то и трудно понять, что значитъ «дѣлать свое.» — Вѣроятно, сказалъ онъ. — Такъ что же бы значило «дѣлать свое»? Въ состояніи ли ты объяснить? — Не умѣю, клянусь Зевсомъ, отвѣчалъ онъ. Впрочемъ, можетъ быть (что мудренаго!), и тотъ не понималъ этихъ словъ, кто сказалъ ихъ. — Выговоривъ это, онъ улыбнулся и взглянулъ на Критіаса.
Между тѣмъ явно было, что Критіасъ давно уже борется съ самимъ собою и сильно желаетъ похвастаться предъ C. Хармидомъ и присутствующими. Доселѣ онъ таки кое-какъ удерживался, но тутъ уже не вытерпѣлъ. Поэтому, мнѣ кажется весьма справедливымъ мое предположеніе, что тотъ отвѣтъ о разсудительности Хармидъ слышалъ отъ Критіаса. Не рѣшаясь самъ дать отчетъ въ изреченіи[22], онъ подстрекнулъ своего брата и указалъ на него, какъ на обличеннаго. D. А этотъ не выдержалъ и, по видимому, досадовалъ на Хармида, будто поэтъ на актера, когда этотъ худо декламируетъ его стихотвореніе. Посему, взглянувъ на него значительно, Критіасъ сказалъ: тебѣ такъ кажется, Хармидъ, что если самъ ты не знаешь мысли человѣка, который разсудительность поставлялъ въ дѣланіи своего, то уже и онъ не знаетъ. — Но вѣдь ему въ такой молодости и не удивительно не знать этого, любезный Критіасъ, сказалъ я. Вотъ E. тебѣ, и по возрасту, и по твоимъ занятіямъ, знать это, разумѣется естественно. Итакъ, если ты согласенъ, что разсудительность надобно разумѣть въ самомъ дѣлѣ такъ, какъ онъ опредѣлилъ ее; если ты принимаешь его слово: то я съ особеннымъ удовольствіемъ желалъ бы вмѣстѣ съ тобою изслѣдовать, вѣрно или нѣтъ это опредѣленіе. — Да, я очень согласенъ и принимаю, отвѣчалъ Критіасъ. — И хорошо дѣлаешь, примолвилъ я; скажи же мнѣ: согласенъ ли ты и въ томъ, о чемъ я недавно спрашивалъ, что то-есть всѣ художники производятъ нѣчто? — Согласенъ. — Но какъ тебѣ 163. кажется: свое ли только производятъ они, или и чужое? — И чужое. — По этому они разсудительны, производя не одно свое? — Что же препятствуетъ, спросилъ онъ? — Мнѣ-то ничто, сказалъ я; но смотри, не препятствуетъ ли что-нибудь тому, кто, положивъ разсудительность въ дѣланіи своего, потомъ говоритъ, что нѣтъ никакого препятствія быть разсудительнымъ, дѣлая и чужое. — Да, можетъ быть, я призналъ разсудительными дѣлающихъ чужое, а признавалъ ли производящихъ? — Но развѣ, по твоему мнѣнію, спросилъ я, B. производить (ποιεῖν) и дѣлать (πράττειν) не одно и тоже? — Конечно; равно какъ работать (ἐργάζεσθαι) и производить (ποιεῖν). Я узналъ это у Исіода, который сказалъ: никакая работа не есть безчестіе[23]. Думаешь ли, что онъ не почелъ бы ни для кого безчестнымъ шить обувь, продавать соленую рыбу, или сидѣть въ лавочкѣ[24], еслибы слова работать и дѣлать относилъ къ такимъ вещамъ, о которыхъ ты сей-часъ говорилъ? Вѣдомо не такъ Сократъ; производительность онъ C. вѣроятно различалъ отъ дѣланія работы, и произведеніе почиталъ иногда безчестнымъ, какъ скоро оно относилось къ предметамъ нехорошимъ, а въ работѣ не видѣлъ ничего безчестнаго, и потому, что производимо было хорошо и съ пользою, называлъ работами, трудами и дѣлами. Только такія дѣла, по его мнѣнію, и надобно почитать своими, а всѣ вредныя чужими. И такъ, согласно съ Исіодомъ и другими благоразумными людьми, разсудительнымъ должно называть D. того, кто дѣлаетъ свое. — О Критіасъ! сказалъ я: почти при самомъ началѣ твоей рѣчи можно было замѣтить, что подъ именемъ собственнаго и своего ты разумѣешь добро, и произведенія людей добрыхъ называешь дѣлами. О различеніи-то именъ я вѣдь слыхалъ отъ Продика много дивнаго. Впрочемъ уступаю тебѣ: понимай каждое изъ нихъ, какъ хочешь, только объявляй, въ какомъ смыслѣ принимаешь употребляемое тобою слово.
E.Теперь опредѣли сначала и пояснѣе: точно ли, по твоему мнѣнію, разсудительность есть дѣланіе, или произведеніе (назови какъ угодно) добра? — Да, я такъ думаю, сказалъ онъ. — Слѣдовательно разсудителенъ не тотъ, кто дѣлаетъ зло, но тотъ, кто добро? — А тебѣ, любезный, развѣ иначе кажется, спросилъ онъ? — Постой, сказалъ я; рѣчь не о томъ, что кажется мнѣ, а о томъ, что говоришь ты. — Да того я не называю разсудительнымъ, кто дѣлаетъ не добро, а зло: по моему, разсудителенъ тотъ, кто дѣлаетъ не зло, а добро. Опредѣляю ясно: разсудительность есть дѣланіе добра. — 164. Можетъ быть, тебѣ въ самомъ дѣлѣ ничто не мѣшаетъ говорить правду; однакожь удивительно, если ты думаешь, что люди разсудительные не знаютъ того, что они разсудительны. — Но я такъ не думаю. — Между тѣмъ немного прежде, продолжалъ я, тобою было сказано, что художникамъ, хотя они производятъ и чужое, ничто не препятствуетъ быть разсудительными. — Да, было сказано; такъ чтожъ? — Ничего; говори: кажется ли тебѣ хоть отчасти, что врачь, исцѣляя кого-нибудь, приноситъ пользу и себѣ, и тому, кого исцѣляетъ? — Кажется. — Но дѣлающій это, дѣлаетъ, что B. должно? — Да. — А дѣлающій, что должно, не разсудителенъ ли? — Конечно разсудителенъ. — Не необходимо ли также врачу знать, когда онъ лѣчитъ съ пользою и когда нѣтъ, равно какъ и всякому художнику, — когда будетъ выгода отъ его работы и когда не будетъ? — Можетъ быть, необходимо. — Стало быть, иногда, дѣйствуя съ пользою или вредомъ, врачь не знаетъ себя, какъ онъ дѣлаетъ; хотя, дѣйствуя съ пользою, C. поступаетъ, какъ ты сказалъ, разсудительно. Или не такъ говорилъ ты? — Такъ. — Слѣдовательно иногда, дѣйствуя съ пользою, онъ, при всей своей разсудительности, не знаетъ себя, не знаетъ то-есть, что онъ разсудителенъ. — Но этого, Сократъ, быть не можетъ, сказалъ Критіасъ. Если же ты пришелъ къ такому заключенію необходимо, на основаніи чего-нибудь въ прежде допущенныхъ мною положеніяхъ; то я скорѣе пересмотрю ихъ и не постыжусь признаться, что утверждалъ несправедливо, нежели соглашусь, что человѣкъ, D. незнающій самаго себя, разсудителенъ. Вѣдь моя мысль о разсудительности почти сходится съ мыслію о самопознаніи и не отличается отъ надписи, сдѣланной въ Дельфахъ. Эта надпись, мнѣ кажется, есть привѣтствіе бога къ приходящимъ, употребленное тамъ вмѣсто «здраствуй» (χαίρε); потому что E. привѣтствіе «здраствуй» несправедливо, — не того надобно желать другъ другу, а разсудительности. Такимъ образомъ богъ совѣтуетъ входящимъ нѣчто отличное отъ совѣта человѣческаго. И эту-то мысль, по видимому, имѣлъ въ умѣ человѣкъ, посвятившій Дельфамъ свою надпись; то-есть, онъ всегда и всякому входящему говоритъ: будь разсудителенъ. Его слова, какъ слова прорицателя, конечно загадочны: познавай самаго себя и будь разсудителенъ, безъ сомнѣнія — одно и то же. Итакъ, что утверждаетъ надпись, то утверждаю и 165. я. Уже впослѣдствіи нѣкоторые начали оразноображивать ея значеніе, что, какъ видно, дѣлали и позднѣйшіе посвятители надписей: ничего слишкомъ и порука возлѣ измѣны[25]; потому что, слова «познавай самаго себя» принимая за совѣтъ, а не за привѣтствіе бога входящимъ, они и сами написали, и посвятили Дельфамъ не менѣе полезные совѣты. Все это я говорю, Сократъ, вотъ для чего: въ прежнемъ уступаю тебѣ; объ этомъ иное, можетъ быть, правильно сказалъ ты, иное — я; но въ нашихъ словахъ не было надлежащей ясности. B. Теперь, если ты не согласенъ, что разсудительность есть знаніе самаго себя, — я хочу тебѣ доказать это.
Но ты, Критіасъ, такъ относишься ко мнѣ, что будто я приписываю себѣ знаніе того, о чемъ спрашиваю, и, если захочу, могу согласиться съ тобою. Совсѣмъ не то: спрашивая тебя, я только изслѣдываю предметъ съобща, потому C. что самъ не знаю его, и уже по изслѣдованіи объявлю, принимаю ли его, или не принимаю. Подожди же, пока изслѣдую. — Такъ изслѣдывай, сказалъ онъ. — Конечно буду изслѣдывать, примолвилъ я. Если быть разсудительнымъ значитъ, дѣйствительно, познавать что-нибудь; то подъ разсудительностію должно разумѣть, очевидно, нѣкоторое чего-нибудь знаніе. Не такъ ли? — Да, и именно знаніе себя, отвѣчалъ онъ. — Такимъ образомъ врачебное искуство есть знаніе здоровья, сказалъ я. — Конечно. — Теперь, еслибы ты спросилъ меня: врачебное искуство, какъ знаніе здоровья, какую приноситъ намъ пользу и что дѣлаетъ? — я отвѣчалъ D. бы, что оно оказываетъ не маловажную услугу: хорошій плодъ его дѣятельности есть здоровье. Принимаешь ли это? — Принимаю. — Потомъ, если бы ты спросилъ меня: искуство строительное, какъ знаніе строить, какимъ дѣломъ занимается? я отвѣчалъ бы: строеніемъ домовъ. Тоже и касательно прочихъ искуствъ. Отвѣчай же, Критіасъ, и ты на мой вопросъ о разсудительности. По твоему мнѣнію, разсудительность есть знаніе себя: но, какъ знаніе себя, что дѣлаетъ оно хорошаго и сообразнаго съ своимъ именемъ? Скажи-ка это. — Да ты, Сократъ, неправильно E. изслѣдываешь, возразилъ онъ. Разсудительность, по своей природѣ, не походитъ на прочія знанія; равно какъ и прочія знанія не сходны между собою: а ты спрашиваешь о нихъ, будто о подобныхъ. Говори мнѣ, продолжалъ онъ: работа искуства щетнаго, или геометрическаго, — такова ли, какъ домъ — строительнаго, одежда — ткацкаго, или другія подобныя работы? На послѣднія, сколько бы ихъ ни было по числу искуствъ, всякій можетъ указать; а укажешь ли на 166. которую-нибудь изъ первыхъ? вѣрно не укажешь. — Правда, отвѣчалъ я; однакожъ могу указать, къ чему, отличному отъ самаго знанія, относится каждое изъ этихъ знаній. Такъ напримѣръ, щетное относится къ опредѣленію равныхъ и неравныхъ величинъ, то-есть, къ опредѣленію ихъ связи и взаимной зависимости. Не правда ли? — Конечно, отвѣчалъ онъ. — А числа — неравное и равное, отличны вѣдь отъ искуства щетнаго? — Какъ же не отличны? — Такимъ же B. образомъ искуство взвѣшивать (στατικὴ) есть знаніе тяжелаго и легкаго: но тяжелое и легкое отличны отъ искуства взвѣшивать. Согласенъ ли? — Согласенъ. — Скажи же: и разсудительность конечно есть знаніе чего-нибудь, что отлично отъ самой разсудительности? — Это такъ, Сократъ; твои изслѣдованія дѣйствительно привели тебя къ тому, чѣмъ отличается разсудительность отъ всѣхъ знаній. Но ты ищешь какого-то сходства между первою и послѣдними; а въ этомъ C. отношеніи уже не такъ. Прочія искуства суть знанія не себя, но чего-нибудь другаго: одна только разсудительность есть знаніе, какъ всѣхъ знаній, такъ и самой себя. И это отнюдь не могло скрыться отъ тебя: нѣтъ, ты, кажется, дѣлаешь то, чего недавно дѣлать не соглашался, — ты выпустилъ изъ вида содержаніе рѣчи, лишь бы опровергнуть меня. — Какъ тебѣ думать, былъ мой отвѣтъ, что я, хотя бы и дѣйствительно опровергалъ тебя, дѣлалъ это для какой-нибудь другой причины, а не для испытанія себя и словъ своихъ, D. боясь, какъ бы, забывшись, не почесть себя знатокомъ того, что мнѣ неизвѣстно! Снова утверждаю, что дѣлаю это, то-есть, изслѣдываю предметъ, преимущественно для себя, можетъ быть, также — и для друзей своихъ. Развѣ ты не думаешь, что для всѣхъ людей — одно общее благо: имѣть ясное понятіе о каждой вещи, какова она? — О, въ этомъ я совершенно увѣренъ, Сократъ, сказалъ онъ. — Будь же смѣлѣе, почтеннѣйшій; отвѣчай на вопросы, какъ тебѣ кажется, не E. заботясь о томъ, кто будетъ опровергнутъ, — Критіасъ или Сократъ; обращай вниманіе только на самую рѣчь и смотри, къ чему придетъ опровергнутый. — Хорошо, постараюсь, сказалъ онъ; потому что ты, кажется, говоришь дѣло. —
И такъ скажи, продолжалъ я: какъ ты думаешь о разсудительности? — Я говорю, отвѣчалъ онъ, что разсудительность есть такое знаніе, которое, одно изъ всѣхъ, знаетъ и себя и другія знанія. — Не есть ли она также знаніе и незнанія, спросилъ я, если ты называешь ее знаніемъ знанія? 167. — Конечно, сказалъ онъ. — По этому одинъ только разсудительный будетъ знать самъ себя и получитъ возможность испытать, что знаетъ онъ, и чего нѣтъ, и такимъ же образомъ станетъ изслѣдовать другихъ, кто что́ знаетъ и думаетъ, что знаетъ, и кто приписываетъ себѣ извѣстное знаніе, а на самомъ дѣлѣ не знаетъ; изъ прочихъ же людей — никто. То-есть, быть разсудительнымъ, или разсудительность есть самознаніе, или знаніе того, что́ знаешь, и того, чего не знаешь. Это ли говоришь ты? — Это, отвѣчалъ онъ. — Такъ изслѣдуемъ же опять сначала, въ третій и послѣдній B. разъ[26]: — во первыхъ, возможно ли это, или нѣтъ? то-есть, что-нибудь зная, или чего нибудь не зная, возможно ли знать, что одно знаешь, а другаго не знаешь? во вторыхъ, возможно ли особенно, чтобы это знаніе принесло намъ какую-нибудь пользу? — Да, надобно изслѣдовать, сказалъ онъ. — Изслѣдуй же Критіасъ, не способнѣе ли ты меня въ этомъ отношеніи? Я запутался и, сказать ли, какъ? — Скажи.
Не правда ли, спросилъ я, что все, о чемъ ты C. сейчасъ упоминалъ, есть одно какое-то знаніе, — знаніе не того или другаго, но себя и прочихъ знаній, даже самаго незнанія? — Конечно. — Смотри же, другъ мой, какую странность намѣрены мы утверждать. Попытаемся приложить это самое къ различнымъ вещамъ, и ты, думаю, встрѣтишь невозможность. — Какую же и въ чемъ? — Вотъ въ чемъ: посуди пожалуй, можешь ли ты представить себѣ зрѣніе, которое не было бы зрѣніемъ вещей, доступныхъ прочимъ зрѣніямъ, но было бы только зрѣніемъ себя и другихъ зрѣній, и даже D. не зрѣній, которое не видѣло бы ни какихъ цвѣтовъ, но видѣло бы только себя и другія зрѣнія? Можешь ли представить такое? — Нѣтъ, клянусь Зевсомъ. — А слухъ, который бы не слышалъ никакихъ звуковъ, но слышалъ бы себя и другіе слухи, даже и не слухи? — И этого не могу. — Пересмотри всѣ вообще чувства: представляешь ли ты себѣ хоть одно изъ нихъ, которое было бы чувствомъ себя и другихъ чувствъ, а предметовъ, ощущаемыхъ прочими чувствами, E. не чувствовало бы? — Не представляю. — Равнымъ образомъ, допускаешь ли какое-нибудь желаніе сердца, которое не было бы желаніемъ удовольствія, но было бы желаніемъ себя и другихъ желаній? — Отнюдь нѣтъ. — Не допускаешь и хотѣния, которое не хотѣло бы ничего добраго, но хотѣло бы себя и другихъ хотѣній? — Безъ сомнѣнія. — А можешь ли указать на какую-нибудь любовь, которая не любила бы ничего прекраснаго, но любила бы себя и всякую другую любовь? — Не могу. — Равно, воображалъ ли ты себѣ какой-нибудь 168. страхъ, который страшился бы себя и другихъ страховъ, а предметовъ страшныхъ не страшился бы? — Не воображалъ. — Также и мнѣнія о себѣ самомъ и о другихъ мнѣніяхъ, которое однакожъ не было бы мнѣніемъ о томъ, къ чему относятся другія мнѣнія? — Никакъ. — Между тѣмъ знаніе мы, кажется, назвали такимъ, которое, не будучи знаніемъ предметовъ познаваемыхъ, есть знаніе себя и другихъ знаній. — Да, назвали. — Но не странно ли, если оно таково? Вѣдь мы не должны утверждать, что оно не таково, а обязаны B. изслѣдовать, таково ли оно въ самомъ дѣлѣ. — Правда. — Смотри же: это знаніе есть знаніе чего-нибудь и заключаетъ въ себѣ свойство быть знаніемъ чего-нибудь. Не такъ ли? — Конечно. — Большему мы вѣдь приписываемъ такое свойство, по которому оно есть больше чего-нибудь. — Приписываемъ. — А если будетъ большее, то будетъ и меньше? — Необходимо. — Итакъ, если бы мы нашли нѣчто большее, что было бы больше другаго большаго и себя, но не C. больше того, въ отношеніи къ чему другое большее — больше; то безъ сомнѣнія вышло бы, что это нѣчто, будучи больше себя, оказалось бы также и меньше себя. Не правда ли? — Крайне необходимо, Сократъ, сказалъ онъ. — Равнымъ образомъ, если бы нѣчто было и двойное вразсужденіи другихъ двойныхъ вещей и себя; то, какъ двойное, оно составляло бы только половину себя и прочихъ предметовъ, потому что двойное возможно неиначе, какъ въ отношеніи къ половинѣ. — Правда. — Но что болѣе себя, то не будетъ ли и менѣе? что тяжелѣе, то не будетъ ли и легче? что старше, то не будетъ D. ли и моложе, и такъ далѣе? При томъ, что имѣетъ извѣстное свойство для себя, то не будетъ ли имѣть и такой природы, къ которой относится это свойство? Разумѣю слѣдующее: на примѣръ, мы называемъ слухъ — слухомъ не чего другаго, а звука. Не такъ ли? — Такъ. — Поэтому, если слухъ слышитъ себя, то надобно, чтобы онъ имѣлъ собственный свой звукъ; иначе онъ и не слышалъ бы. — Весьма необходимо. — Такимъ же образомъ и зрѣніе, почтеннѣйшій: если оно видитъ себя, то должно имѣть свой цвѣтъ; потому что зрѣніе не можетъ видѣть ничего безцвѣтнаго. — E. Конечно ничего. — И такъ смотри же, Критіасъ: все изслѣдованное теперь кажется намъ частію вовсе невозможнымъ, а частію весьма сомнительнымъ — въ томъ отношеніи, для себя ли что-нибудь одарено свойствами. Что касается до величинъ, чиселъ и тому подобнаго, — это рѣшительно не возможно[27]. Не правда ли? — Безъ сомнѣнія. — А слухъ и зрѣніе, также движеніе, которое будто бы само себя движетъ, теплота, которая, говорятъ, сама себя согрѣваетъ, и прочее того же рода, для однихъ кажется сомнительнымъ, а для другихъ, можетъ быть, и нѣтъ. Надобно быть, другъ мой, 169. великимъ человѣкомъ, чтобы удовлетворительно разобрать это со всѣхъ сторонъ, то-есть, дѣйствительно ли нѣтъ ни одной вещи, кромѣ знанія[28], которая бы заключала въ себѣ свойства не для себя самой, а для другихъ вещей, или напротивъ имѣютъ ихъ однѣ — для себя, а другія — для другихъ. И если есть предметы, одаренные свойствами для себя; то не слѣдуетъ ли и имъ приписать знаніе, называемое разсудительностію? Я не нахожу себя способнымъ для такого различенія, и потому не утверждаю ни того, возможно ли знаніе знанія, ни того еще болѣе, согласиться ли мнѣ на B. твое понятіе о разсудительности, пока не будетъ изслѣдовано, полезна ли она, или нѣтъ, поколику мы такъ ее понимаемъ; ибо я гадаю, что разсудительность должна быть чѣмъ-то полезнымъ и добрымъ. Итакъ, сынъ Каллесхра, положивъ, что она есть знаніе нетолько знанія, но и незнанія, и вызвавшись доказать свое положеніе, докажи сперва то, о чемъ я сей часъ говорилъ[29], то-есть, возможно ли это; а потомъ къ доказательству возможности присоедини и доказательство C. пользы: тогда вдругъ увѣришь меня, что слова твои о разсудительности, — что такое она, справедливы.
Слыша это и замѣтивъ, что я недоумѣваю, Критіасъ пришелъ въ состояніе тѣхъ людей, которые, видя предъ собою зѣвающихъ, сами дѣлаютъ тоже. Мнѣ показалось, что мое недоумѣніе заставило и его подвергнуться недоумѣнію. Однакожъ, привыкши къ похваламъ, онъ стыдился присутствующихъ и не хотѣлъ признаться, что не можетъ разрѣшить предложенныхъ мною вопросовъ, а между тѣмъ не говорилъ D. ничего яснаго и только прикрывалъ свое недоумѣніе. По этому, чтобы продолжить нашъ разговоръ, я сказалъ: впрочемъ если угодно, Критіасъ, предположимъ пока, что знаніе знанія возможно, и будемъ разсматривать, такъ ли это, или нѣтъ. Давай же. Если это возможнѣе всего; то можно ли не знать, кто что́ знаетъ и чего не знаетъ? Вѣдь это, кажется, значитъ знать себя и быть разсудительнымъ. Не такъ ли? — Такъ, отвѣчалъ E. онъ; да и должно быть такъ, Сократъ: вѣдь кто обладаетъ знаніемъ, которое знаетъ само себя, тотъ конечно таковъ, каково то, чѣмъ онъ обладаетъ. Напримѣръ, кто обладаетъ скоростію, тотъ скоръ, кто красотою — красивъ, кто знаніемъ — знающь; и такъ какъ знаніе знаетъ само себя, то и знающій равнымъ образомъ будетъ знать самого себя. — Но мое сомнѣніе не въ томъ, сказалъ я, знающій это самое знаетъ ли самого себя, а въ слѣдующемъ: человѣку, обладающему этимъ самымъ, необходимо ли знать, что́ онъ знаетъ и чего не знаетъ? — Да это одно и то же, Сократъ. — Можетъ быть; 170. только вѣроятно и я всегда одинъ и тотъ же, то-есть, все еще не понимаю, какъ можно знать и то, что́ кто знаетъ, и то, чего кто не знаетъ. — Какая твоя мысль? спросилъ онъ. — А вотъ какая, отвѣчалъ я: знаніе, будучи знаніемъ знанія, можетъ ли различить что-нибудь болѣе, кромѣ того, что это — знаніе, а то — незнаніе? — Нѣтъ, именно столько. — Слѣдственно знать и не знать здравое, знать и не знать справедливое — будетъ одно и тоже? — Никакъ. — Но первое, думаю, относится къ искуству B. врачебному, второе — къ политикѣ; а третье есть не иное что какъ знаніе. — Какъ же иначе? — Стало быть, кто не пріобрѣлъ знанія ни о здоровомъ, ни о справедливомъ, а знаетъ одно знаніе, поколику имѣетъ только знаніе знанія; тотъ, зная, что онъ знаетъ и имѣетъ нѣкоторое знаніе, все таки знаетъ и о себѣ и о другихъ. Неправда ли? — Да. — Но какъ этимъ знаніемъ узнаетъ онъ то, что знаетъ? Вотъ, напримѣръ, здравое онъ знаетъ C. врачебнымъ искуствомъ, а не разсудительностію, гармоническое — музыкою, а не разсудительностію, домостроительное — наукою домостроительства, а не разсудительностію; такимъ же образомъ и все. Или нѣтъ? — Явно. — Разсудительностію же, если только подъ нею надобно разумѣть знаніе знаній, какъ узнать ему, здравое ли знаетъ онъ, или домостроительное? — Никакъ. — Между тѣмъ, кто не знаетъ этого, тотъ не будетъ знать, что́ именно онъ знаетъ, а только — что онъ знаетъ. — Выходитъ. — Слѣдовательно быть разсудительнымъ, или D. разсудительность есть знаніе не того, что именно знаешь и чего не знаешь, а того, какъ видно, что знаешь и что не знаешь. — Должно быть. — Слѣдовательно, когда одинъ говоритъ, что онъ знаетъ нѣчто, — другой не можетъ изслѣдовать, дѣйствительно ли знаетъ онъ то, что признаетъ себя знающимъ, или не знаетъ: изслѣдователь, повидимому, будетъ знать только то, что другой имѣетъ какое-то знаніе, а чего именно E. знаніе, — разсудительность не поможетъ ему знать. — Явно, что не поможетъ. — Значитъ, онъ не отличитъ врача, который только выдаетъ себя за врача, а въ самомъ дѣлѣ не врачь, — отъ того, который въ самомъ дѣлѣ врачь; равно какъ не отличитъ и другихъ знатоковъ отъ не знатоковъ. Мы разсмотримъ это на слѣдующемъ основаніи: если разсудительный, или кто другой, хочетъ отличить дѣйствительнаго врача отъ мнимаго, то не такъ ли поступитъ? о врачебной наукѣ онъ говорить съ нимъ не будетъ; потому что одинъ врачь, какъ сказано, знаетъ здоровое и больное. Не правда ли? — Конечно такъ. — A о знаніи и искусный врачь ничего не знаетъ; потому что знаніе мы приписали 171. одной разсудительности. — Да. — То-есть, онъ не знаетъ и о врачебной наукѣ, поколику врачебная наука есть также знаніе. — Справедливо. — И такъ разсудительный хоть и знаетъ, что врачь имѣетъ нѣкоторое знаніе, однакожъ, вознамѣрившись испытать, въ чемъ состоитъ оно, не будетъ ли изслѣдывать, къ чему оно относится? Развѣ не тѣмъ опредѣляется каждое знаніе, что оно не только есть знаніе, но и въ чемъ состоитъ, къ чему относится? — Именно тѣмъ. — А врачебное-то искуство почитается знаніемъ, отличнымъ отъ прочихъ знаній — конечно потому, что опредѣляется понятіемъ о здоровьѣ и болѣзни. — Да. — По этому, желающій изслѣдовать врачебное искуство необходимо долженъ изслѣдовать его въ томъ, въ чемъ оно B. состоитъ, а не въ иномъ внѣшнемъ, въ чемъ не состоитъ. — Безъ сомнѣнія. — Значитъ, надлежащій изслѣдователь будетъ разсматривать врача въ кругу здоровья и болѣзней, дѣйствительно ли онъ искусный врачь. — Выходитъ. — То-есть, будетъ разсматривать и слова и дѣла его именно въ этомъ отношеніи: слова, — вѣрны ли онѣ, дѣла — правильно ли совершаются? — Необходимо. — Итакъ, безъ врачебной науки нельзя испытывать никого изъ нихъ? — Конечно нельзя. — Нельзя, какъ видно, никому-таки, кромѣ врача, — даже и разсудительному? иначе, при своей разсудительности, онъ былъ бы и врачемъ. C. — Такъ. — Значитъ, нѣтъ сомнѣнія, что когда разсудительность есть только знаніе знанія и незнанія, то она не въ состояніи отличить ни врача, знающаго свою науку, отъ того, который не знаетъ ея, а думаетъ и приписываетъ себѣ знаніе, — ни всякаго другаго, что-нибудь знающаго: отличитъ она развѣ подобнаго себѣ разсудительнаго, какъ дѣлаютъ и прочіе мастера. — Явно, сказалъ онъ. — Но какую пользу получили бы мы, D. Критіасъ, отъ разсудительности, когда бы она была такова? Если бы разсудительный, какъ было положено сначала, зналъ, что онъ знаетъ и чего не знаетъ, зналъ, что первое ему извѣстно, а послѣднее неизвѣстно, и могъ бы изслѣдовать другаго въ тѣхъ же отношеніяхъ; то разсудительность, говорили, была бы намъ весьма полезна: тогда жили бы безгрѣшно и мы сами, потому что обладали бы ею, — и другіе, потому что находились бы подъ нашимъ руководствомъ; тогда и E. мы сами не брались бы дѣлать то, чего не знаешь, а искали бы людей знающихъ и имъ ввѣряли бы исполненіе тѣхъ дѣлъ, — да и другимъ, которыми управляемъ, внушали бы дѣлать то, что дѣлая, они могли бы дѣлать правильно, а это значило бы дѣлать то, что знаешь. Такимъ образомъ разсудительность хорошо устроила бы и домъ, хорошо управляла бы и городомъ, и всѣмъ другимъ, чѣмъ свойственно ей управлять: потому что гдѣ нѣтъ грѣха, гдѣ каждое 172. дѣло производится справедливо; тамъ люди, подобнымъ образомъ настроенные, безъ сомнѣнія, живутъ хорошо и благополучно; а живущіе благополучно, счастливы. Не то ли, Критіасъ, говорили мы о разсудительности, спросилъ я, когда утверждали, что весьма хорошо знать, что́ кто знаетъ, и B. чего не знаетъ? — Именно то, отвѣчалъ онъ. — А теперь видишь, такого знанія нигдѣ не оказывается. — Вижу, сказалъ онъ. —
Но добро, продолжалъ я, котораго мы ищемъ въ понятіи о разсудительности, — это знаніе знанія и незнанія, не состоитъ ли въ томъ, что человѣкъ, обладающій имъ, учась чему-нибудь иному, учится легче и на всякій предметъ смотритъ яснѣе, поколику кромѣ того, чему учится, видитъ еще знаніе? Равнымъ образомъ въ тѣхъ вещахъ, которымъ учится, не C. лучше ли онъ испытываетъ и другихъ, между тѣмъ какъ, безъ этого условія, испытаніе производится слабѣе и хуже? Не такое-ли что-нибудь, другъ мой, доставляетъ намъ разсудительность, тогда какъ мы изслѣдываемъ и ищемъ въ ней чего-то больше, нежели сколько она въ себѣ заключаетъ? — Можетъ быть, отвѣчалъ онъ. — Можетъ быть, сказалъ я; а можетъ быть, мы и не нашли ничего полезнаго. Я замѣчаю, что разсудительность у меня — нѣчто странное, какъ скоро она такова. D. Разсмотримъ, если угодно. Положимъ, что знанію можно знать; не отвергнемъ и прежняго положенія, что разсудительность есть знаніе того, что знаемъ, и того, чего не знаемъ, согласимся съ этимъ: но допустивъ все это, изслѣдуемъ обстоятельнѣе, принесетъ ли намъ такая разсудительность какую-нибудь пользу. Сказавъ недавно, что она была бы великимъ благомъ, если бы имѣла какое нибудь значеніе, если бы то-есть управляла и дѣлами и домомъ и городомъ, мы вѣдь, кажется, не хорошо сказали, Критіасъ. — Почему? спросилъ онъ. — Потому, E. отвѣчалъ я, что легкомысленно признали великимъ благомъ для людей, если бы каждый изъ насъ дѣлалъ, что знаетъ, и предоставлялъ другимъ знающимъ дѣлать то, чего самъ не знаетъ. — Такъ это нехорошо? — Думаю, не хорошо, отвѣчалъ я. — Ты, Сократъ, говоришь по истинѣ странности. — Клянусь собакою, что и мнѣ тоже кажется. Вѣдь вотъ и недавній взглядъ мой на предметъ представилъ мнѣ его страннымъ, 173. — и я побоялся, какъ бы не ошибиться въ изслѣдованіяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, если разсудительность дѣйствительно такова, то вовсе не видно, что могла бы она принесть намъ добраго. — Какъ же это? спросилъ онъ. Скажи, чтобъ и мы знали, что ты говоришь. — Кажется, я брежу; впрочемъ мои представленія необходимо изслѣдовать, a не оставлять безъ вниманія, если ты хоть немного заботишься о себѣ. — Хорошо, Сократъ. — Выслушай же сонъ мой, сказалъ я, изъ роговъ ли высыплется онъ, или изъ слоновой кости[30]. Если бы нами управляла непремѣнно разсудительность, понимаемая такъ, какъ мы нынѣ опредѣлили ее; то она дѣйствовала бы вѣроятно, по знаніямъ: B. тогда, то-есть, не обманулъ бы насъ ни кормчій, который только носитъ это имя, а не заслуживаетъ его, ни врачь, ни военачальникъ; тогда не укрылся бы отъ насъ никто, приписывающій себѣ такое знаніе, какого онъ не имѣетъ. А чрезъ это положеніе дѣлъ, наше тѣло пользовалось бы лучшимъ здоровьемъ, чѣмъ нынѣ; мы спасались бы отъ опасности и на C. морѣ и на войнѣ; у насъ и сосуды, и одежды, и обувь, и всѣ вещи были бы приготовлены искусно, потому что намъ служили бы истинные мастера. Даже, если бы ты захотѣлъ, чтобъ и прорицаніе мы почли также знаніемъ будущаго и поставили его подъ управленіе разсудительности; то и тутъ отъ хвастуновъ мы отвращались бы, а избрали бы себѣ прорицателей истинныхъ, которые дѣйствительно предъузнаютъ будущее. Представляя родъ человѣческій въ такомъ состояніи, я говорю, что онъ поступалъ бы и жилъ съ знаніемъ; D. потому что разсудительность — наблюдательница не позволила бы въ наши занятія вмѣшиваться незнанію. Но все еще нельзя сказать, любезный Критіасъ, что, дѣйствуя съ знаніемъ, мы провождали бы жизнь благополучную и были бы счастливы. — Однакожъ, унизивъ знаніе, сказалъ онъ, не легко найти тебѣ иную полноту благополучія[31]. — Но научи меня еще немногому, сказалъ я: о какомъ знаніи говоришь ты? не о томъ ли E. какъ шить обувь? — Нѣтъ, клянусь Зевсомъ. — Или, какъ обработывать мѣдь? — Отнюдь нѣтъ. — Или, какъ обходиться съ шерстью и другими подобными вещами? — Вовсе не то. — Ну такъ мы не стоимъ въ своемъ словѣ, сказалъ я, что человѣкъ, живущій съ знаніемъ, счастливъ. Эти люди живутъ съ знаніемъ, и однакоже ты не признаешь ихъ счастливыми, а приписываешь счастіе, кажется, только нѣкоторымъ изъ людей, живущихъ съ знаніемъ. Можетъ быть, по твоему мнѣнію, счастливъ тотъ, о которомъ я недавно упоминалъ, то-есть, кто знаетъ все будущее? Такъ прорицателя, или кого 174. другаго называешь ты благополучнымъ? — И прорицателя, и другаго, отвѣчалъ онъ. — Кого же другаго? спросилъ я: не того ли, кто, кромѣ будущаго, знаетъ и прошедшее, и настоящее, для кого нѣтъ ничего неизвѣстнаго? Предположимъ, пожалуй, и такого человѣка. Ужъ конечно ты не укажешь на другаго, кто жилъ бы съ большимъ знаніемъ, чѣмъ этотъ? Безъ сомнѣнія не укажу. — Но я желаю еще знать, которое изъ знаній дѣлаетъ его благополучнымъ: или, всѣ онѣ равномѣрно? — Отнюдь не равномѣрно, сказалъ онъ. — Которое B. же больше? и что знаетъ оно изъ настоящаго, прошедшаго и будущаго? Ужъ не игра ли это въ кости? — Какая игра въ кости! — Такъ не искуство ли счисленія? — О, нѣтъ. — Или, не врачебная ли наука? — Далеко, сказалъ онъ. — Однакожъ то знаніе, о которомъ я спрашиваю, безъ сомнѣнія имѣетъ какой-нибудь предметъ? — Имѣетъ, отвѣчалъ онъ, — добро и зло. — О лукавецъ! сказалъ я, ты давно уже водишь меня въ кругу, скрывая, что жить благополучно и счастливо, значитъ, жить не съ знаніемъ вообще и не со всѣми другими знаніями, а C. только съ тѣмъ, которое относится къ добру и злу. Но скажи, Критіасъ: если это знаніе ты отдѣлишь отъ прочихъ; то искуство врачебное менѣе ли будетъ врачевать, башмачное менѣе ли будетъ обувать, ткацкое менѣе ли будетъ ткать, также искуство кормчаго менѣе ли будетъ препятствовать намъ погибнуть на морѣ, а искуство полководца — на войнѣ? — Не менѣе, отвѣчалъ онъ. — Между тѣмъ, D. любезный Критіасъ, привести каждое изъ этихъ знаній въ хорошее состояніе, сдѣлать его полезнымъ, — неудастся намъ, пока не будетъ у насъ того перваго. — Твоя правда. — А первое-то, какъ видно, есть не та разсудительность, но другая, которая должна приносить намъ пользу; потому что она представляется уже не какъ знаніе знаній и незнаній, а какъ знаніе добра и зла; такъ что, если та послѣдняя полезна, то первая была бы чѣмъ-то отличнымъ отъ полезнаго. — Какъ? спросилъ онъ; развѣ она не можетъ быть полезною? Будучи знаніемъ знаній, то-есть, господствуя надъ всѣми знаніями, E. она имѣетъ въ своей власти и то знаніе, которое относится къ добру, слѣдовательно можетъ приносить намъ пользу. — Но она ли врачуетъ, или врачебная наука? спросилъ я. Равнымъ образомъ, она ли совершаетъ дѣла, входящія въ область всѣхъ другихъ искуствъ, или каждое изъ нихъ дѣлаетъ свое? Не согласились ли мы давно уже, что разсудительность есть только знаніе знанія и незнанія, не болѣе? Правда вѣдь? — Явно. — Слѣдовательно, не она причина здоровья. — Безъ сомнѣнія. — То-есть, здоровье зависитъ отъ другаго искуства. 175. Или нѣтъ? — Отъ другаго. — А потому она и не причина пользы, другъ мой; такъ какъ это дѣло мы теперь же приписали иному искуству. Не правда ли? — Конечно. — Какимъ же образомъ разсудительность будетъ полезна, не производя никакой пользы? — Кажется, никакимъ, Сократъ.
Видишь ли, Критіасъ? я давно имѣлъ причину безпокоиться и не безъ основанія обвинялъ себя, что не открываю ничего дѣльнаго въ разсудительности. Если бы отъ меня была B. польза для надлежащихъ изслѣдованій; то предметъ, почитающійся прекраснѣйшимъ изъ всѣхъ, не показался бы намъ безполезнымъ. А теперь мы потерялись, мы не можемъ опредѣлить, съ которою изъ вещей нарицатель именъ соединилъ имя разсудительности. Предположены были конечно многія: но наша бесѣда показала несообразность ихъ. Предположено было, что разсудительность есть знаніе знанія: но изслѣдованіе C. не дозволило принять и утвердить это понятіе. Предположено было также, что это знаніе знаетъ и дѣйствія другихъ знаній: но опять представилось невозможнымъ почитать разсудительнаго знатокомъ того, что́ онъ знаетъ, что знаетъ, и чего не знаетъ, что не знаетъ. Мы предположили это, правда, очень великолѣпно, не замѣчая, что чего кто не знаетъ никакъ, того не знаетъ и какъ-нибудь; то есть, наше мнѣніе приписывало разсудительному знаніе того, что онъ не знаетъ, а это, мнѣ кажется, всего безразсуднѣе. D. Такимъ образомъ, хотя изслѣдованіе встрѣтило въ насъ людей сговорчивыхъ[32], не упорныхъ, однакожъ не могло открыть истину, а только непрестанно осмѣивало ее; такъ что, допустивъ и вообразивъ какое-нибудь понятіе о разсудительности, оно тотъ-часъ же оскорбительно выводило отсюда ея безполезность. Впрочемъ по отношенію ко мнѣ, это еще не такъ досадно; я особенно досадую за тебя, Хармидъ, что ты, такой хорошій по виду, и сверхъ того, самый E. разсудительный по душѣ, ничего не выиграешь отъ этой разсудительности, и въ жизни не получишь отъ ней никакой пользы. Но всего досаднѣе приговоръ, перенятый мною у Ѳракійца: я заучивалъ его съ большимъ стараніемъ; а изъ него не вышло ничего стоющаго вниманія. Впрочемъ не думаю, чтобъ это было такъ[33]: напротивъ, видно я-то плохой изслѣдователь; потому что разсудительность въ самомъ дѣлѣ — великое 176. благо, и ты блаженъ, если только обладаешь ею. Но смотри, обладаешь ли? нечувствуешь ли нужды въ приговорѣ? Если дѣйствительно обладаешь, то тѣмъ болѣе совѣтую тебѣ почитать меня болтуномъ и человѣкомъ неспособнымъ къ изслѣдованію чего бы то ни было посредствомъ разговора, а себя — на сколько разсудительнѣйшимъ, на столько и счастливѣйшимъ. — Но клянусь Зевсомъ, Сократъ, сказалъ Хармидъ, B. что не знаю, разсудителенъ ли я, или нѣтъ. И какъ мнѣ знать, когда, по твоимъ словамъ, и сами-то вы не можете опредѣлить, что такое разсудительность? Впрочемъ, я тутъ уже не очень вѣрю тебѣ, Сократъ, и живо чувствую, что мнѣ нуженъ приговоръ; да съ моей-то стороны и нѣтъ препятствія принимать его отъ тебя всякій день, пока не скажешь: довольно. — Пусть такъ и будетъ, сказалъ Критіасъ Хармиду: сдѣлавъ C. это, то-есть, поручивъ Сократу приговаривать себя и не оставляя его ни на минуту, ты представишь мнѣ доказательство своей разсудительности. — Вѣрь, что буду слѣдовать за нимъ[34], не отстану отъ него, сказалъ онъ; притомъ съ моей стороны было бы грубо не послушаться тебя, моего попечителя, и не дѣлать того, что ты приказываешь. — Да, я именно приказываю. — А я съ этого же дня начну выполнять твое приказаніе. — Охъ эти![35] что тамъ у васъ за совѣщаніе? спросилъ я. — Ничего, отвѣчалъ Хармидъ; уже D. рѣшено. — Не хочешь ли употребить силу, не давая мнѣ права на обсужденіе[36]? — Если онъ прикажетъ, сказалъ Хармидъ, то употреблю и силу. Поэтому смотри самъ, что тебѣ лучше. — Нечего уже смотрѣть, отвѣчалъ я: когда ты рѣшишься что-нибудь сдѣлать и употребить силу, — никто не будетъ въ состояніи противиться. — Не противься же и ты. — Не буду, сказалъ я.
Примѣчанія
- ↑ Въ обычныя мѣста собранія собесѣдниковъ, ἐπὶ τὰς ξυνήτεις διατριβάς. Διατριβὴ означаетъ и мѣсто, въ которое люди сходятся для препровожденія времени, и самый образъ провождать его, особенно разговоръ (Gorg. p. 484. E. Apol. Socr. p. 178. 41. A.). Къ мѣстамъ этого рода въ Аѳинахъ относились, между прочимъ, гимназіи и палестры, или такія заведенія, въ которыя юноши стекались для упражненія тѣлесныхъ силъ, а пожилые для развлеченія и бесѣдъ. Одна изъ такихъ палестръ называлась Тавреевою, по имени ея основателя Interprett. ad Lucian. de parasit. § 43), и находилась близь храма Διὸς Σωτῆρος, или Ἐλευθερίου, при которомъ, по словамъ Меурсія (Lectt. Att. VI. 17), устроенъ былъ царскій портикъ, βασιλικὴ στοά. См. Euthyphr. p. 2. A.
- ↑ Какъ человѣкъ пылкій, ἄτε καὶ μανικὸς ὤν. Значеніе слова μανικὸς и характеръ Херефона ясно опредѣляются въ апологіи Сократа p. 21. A. ἴστε δή οἶος ἦν Χαιρεφῶν, ὡς σφοδρὸς ἐφ᾽ ὅ τι ὁρμήσειε, то-есть живой, быстрый, пылкій.
- ↑ Такъ ты участвовалъ въ битвѣ, παρεγένου μὲν, — τῇ μάχῃ! Частицу μὲν Стефанъ напрасно замѣняетъ другою μὴν: μὲν часто употребляется и въ рѣчи вопросительной. (Heindorf. ad Theæt. § 49. Elmstleius ad Eurip. Med. v. 1098); только вопросъ въ такомъ случаѣ не предполагаетъ отвѣта либо положительнаго либо отрицательнаго, но предшествуетъ непремѣнно положительному. Напр. ὑγιαίνεις μέν; не значитъ: здоровъ ли ты, или нѣтъ? но — ты конечно здоровъ? Въ такомъ же смыслѣ употребляется при вопросахъ частица που съ тѣмъ только различіемъ, что увѣренность лица вопрошающаго въ положительномъ отвѣтѣ, частицею που нѣсколько ограничивается; напр. ὑγιαίνεις που, ты вѣроятно здоровъ?
- ↑ До твоего отъѣзда онъ не былъ еще на возрастѣ. Потидея отложилась отъ Аѳинской республики за 432 года, а сдалась за 429 лѣтъ до Р. Х., и находилась въ осадѣ болѣе двухъ лѣтъ. Thucyd. 11, 70. Въ продолженіе этого времени Хармидъ вышелъ изъ дѣтскаго возраста.
- ↑ Въ отношеніи къ красавцамъ, я просто бѣлый шнуръ, ἀτεχνῶς γὰρ λευκὴ στάθμη είμὶ πρὸς τοὺς καλούς. Сократъ уподобляетъ себя шнуру отвѣса, употребляемаго плотниками. Когда шнуръ бѣлъ, не натертъ никакимъ цвѣтнымъ веществомъ, — напрасно стали бы отбивать имъ черту на бѣломъ камнѣ; она не будетъ замѣтна. По свидѣтельству Схоліаста, выраженіе ἐν λευκῷ λευκὴ στάθμη было пословицею, которая употреблялась тогда, когда кто-нибудь одно неизвѣстное хотѣлъ опредѣлить другимъ неизвѣстнымъ. Сравн. Eustath. ad Iliad. p. 1022 sq. ed. Rom.
- ↑ А еслибы онъ захотѣлъ раздѣться. Надобно замѣтить, что разговоръ идетъ въ палестрѣ, гдѣ юноши, для гимнастическихъ упражненій, снимали съ себя одежду. Къ этому же обстоятельству принаровлены и слѣдующія слова Сократа: такой человѣкъ, по вашимъ словамъ, непреодолимъ, ἄμαχος, то-есть, такого человѣка никто въ палестрѣ преодолѣть не можетъ.
- ↑ Не раздѣть ли намъ ее? τί οὖν — οὐκ ἀπεδὐσαμεν αὐτὸ τοῦτο; то-есть τὴν ψυχήν. Такое словосочиненіе у Платона очень обыкновенно. Прилагательное или мѣстоименіе часто поставляетъ онъ отрѣшенно, въ среднемъ родѣ, не согласуя его съ подразумѣваемымъ существительнымъ. См. Prot. p. 360 E. Τί ποτ᾽ ἐστὶν αὔτό, ἡ ὰρετή; и во многихъ мѣстахъ.
- ↑ Къ томужь онъ философъ, да еще и очень поэтическій, φιλόσοφος — πάνυ ποιητικός. Подъ именемъ философа поэтическаго Платонъ, кажется, разумѣлъ такого умствователя, который философскія свои понятія обыкновенно облекаетъ въ поэтическія формы, или котораго умъ, не вдаваясь въ глубокія изслѣдованія и утомительный анализъ истинъ, ограничивается однимъ схематизмомъ ихъ и даетъ волю воображенію. Тонъ и направленіе рѣчи ясно показываютъ, что Критіасъ самъ не замѣчая, смѣется надъ Хармидомъ, или вообще надъ молодыми людьми, у которыхъ въ головѣ философія, по греческой пословицѣ, какъ гончарня въ бочкѣ. Они какъ будто умствуютъ очень серьезно; а на дѣлѣ выходятъ чистыя мечты.
- ↑ Вышелъ изъ себя, οὺκετ᾽ ἐν ἐμαυτοῦ ἦν, то-есть οἶκῳ; nondum mentis compos fui, или, какъ говорятъ Германцы: ich war ganz aus dem Häuschen.
- ↑ Кидіасъ былъ поэтъ; но его стихотворенія не дошли до насъ. Кромѣ настоящихъ словъ, приписываемыхъ ему Платономъ, Плутархъ (de facie in orbe lunæ p. 931.) упоминаетъ о его сочиненіи по случаю солнечнаго затмѣнія.
- ↑ Замолксисъ, родомъ Готѳъ или Скиѳъ, по свидѣтельству Діогена Л. (in vita Pythag.), былъ ученикомъ Пиѳагора, путешествовалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Египетъ, изучилъ египетскіе обряды и, возвратившись въ свое отечество, пользовался такимъ уваженіемъ, что по смерти былъ обоготворенъ. Скиѳы или Ѳракійцы приносили ему въ жертву людей и называли это посольствомъ къ Богу. Hesich. v. Ζάμολξις. Порфирій и Ямблихъ говорятъ о двухъ Замолксисахъ, и существованіе одного, основываясь на свидѣтельствѣ Геродота L. IV, возводятъ выше Пиѳагора, а другаго называютъ его слугою. Съ этимъ показаніемъ вѣроятно стоитъ въ связи и показаніе Гермиппа, что Пиѳагоръ въ своей философіи многое заимствовалъ у Ѳракіянъ. Vossius de sect. phil. с. 3. § 1. 199. Врачи Замолксисовы, по крайней мѣрѣ по мнѣнію древнихъ Грековъ, составляли касту, подобную греческой кастѣ Асклепіадовъ, и, говорятъ, могли дѣлать людей безсмертными, ἀπαθανατίζειν; то-есть не только исцѣляли тѣлесныя болѣзни, но и душѣ сообщали безсмертіе, уча, что она не умираетъ, и посылая ее къ своему Замолксису, для наслѣдованія вѣчной жизни.
- ↑ Подобнымъ образомъ Eurip. Hippolyt, v. 480: εἰσὶν δ᾽ἐπῳδαὶ καὶ λόγοι θελκτήριοι. φανήσεταί τι τῆςδε φάρμακον λόγου. На эти слова мѣтитъ, кажется, и Горацій, Epist. 1. 1, 34: sunt verba et voces, quibus hunc lenire dolorem dosis, et magnam morbi deponere partem.
- ↑ C. О значеніи слова ἔρμαιον см. примѣч. къ Эвтидему, p. 273 E.
- ↑ Ἐν τῇ ἠπείρῳ. Подъ именемъ твердой земли Греки разумѣли Персію и вообще всю Азію. Xenoph. Hellen. I, 2, 11. III, 1, 3. Isocr. Panegyr. § 133 ed. Brem.
- ↑ Аварисъ — лицо миѳологическое. Родомъ онъ былъ Скиѳъ и, говорятъ, описалъ путешествіе Аполлона къ иперборейцамъ, за что получилъ отъ него золотую стрѣлу, на которой леталъ во всѣ страны свѣта съ чрезвычайною быстротою и чрезъ которую вездѣ предсказывалъ будущее. По этой причинѣ онъ получилъ названіе αἰθροβάτου, воздухолетателя. Ямблихъ почитаетъ его ученикомъ Пиѳагора, къ которому онъ будто бы прилеталъ на своей стрѣлѣ. См. Woss. de poët. gr. p. 16. 17.
- ↑ И оболгу, ψευδῆ ἐπιδείξω, надобно читать άποδείξω; подобное употребленіе этого глагола весьма обыкновенно. См. Symp. p. 179. C. Gorg. p. 516. C. Theaet. p. 164. D. 166. A. et al. См. Stalbaum ad Phædr. p. 278. C.
- ↑ Можетъ быть, ты и хорошо говоришь, ἆῤ οὖν — εὖ λέγεις; Штальбомъ здѣсь пишетъ знакъ вопрошенія: но логическая связь понятій не позволяетъ принять его; а потому, кажется, надобно читать ἆῤ οὖν.... Впрочемъ, см. Hermann. ad Sophocl. Antig. v. 628.
- ↑ Когда медленно, не поворотливо и тихо, τὰ δὲ βραδέως μόγις τε καὶ ἡσυχῇ. Этотъ текстъ очевидно поврежденъ; такъ что или βραδέως, или μόγις какъ будто лишнее. По сему Гейндорфъ совѣтуетъ выпустить βραδέως, Штальбомъ — μόγις. Но мнѣ кажется, то и другое слово можетъ здѣсь имѣть значеніе, надобно только читать текстъ слѣдующимъ образомъ: τὰ δὲ βραδέως τε καὶ μόγις καὶ ἡσυχῇ....
- ↑ Въ ходьбѣ ли то, въ разговорѣ, или въ чемъ другомъ; и тогда тихую жизнь... Это мѣсто я перевожу по тексту Штальбома: οὔτε ἐν βαδισμῷ οὔτε ἐν λέξει οὔτε ἄλλοθι ούδαμοῦ, ούδὲ ὁ ἡσύχιος βίος... Чтеніе у Гейндорфа, Шлейермахера и Беккера... οὐδὲ ἄλλοθι ούδαμοῦ ούδὲν ὁ ἡσύχιος βίος, очевидно не вѣрно; потому что ἄλλοθι ούδαμοῦ не можетъ быть оторвано отъ предъидущихъ словъ: οὔτε ἐν βαδισμῶ οὔτε ἐν λέξει; а слѣдующее ούδὲν явно есть ούδὲ и соотвѣтствуетъ высшему οόδὲ ταύτῃ σωφροσύνη ἂν ἐίη....
- ↑ См. Plat. Lach. p. 201. B.
- ↑ И васъ дѣтей учитъ тому же, ἢ ὑμᾶς τοὺς παῖδας διδάσκειν. ἢ здѣсь совсѣмъ не кстати и, кажется, должно быть замѣнено словомъ καὶ. При томъ, въ концѣ выраженія надобно подразумѣвать ὡςαύτως, то-есть τὰ ὑμέτερα ὀνόματα μόνον γράφειν καὶ ἀναγιγνώσκειν. Далѣе: вы хватались за многое, ἐπολυπραγμονεῖτε. — Πολυπραγμονεῖν, in aliena re curiosum esse, очевидно противуполагается выраженію τὰ ἐαυτοῦ πράττειν, слѣдовательно σωφρονεῖν. Такъ Gorg. p. 526. C. φιλοσόφου τὰ αὺτοῦ πράξαντος καὶ μὴ πολυπραγμονήσαντος ἐν τῷ βίῳ. Cicero de offic. 1. 34. 125. peregrini autem atque incolæ officium est nihil præter suum negotium agere, nihil de alieno anquirere minimeque esse in aliena re publica curiosum. Сравн. Beier. ad libr. 1. 9. 29.
- ↑ Не рѣшаясь самъ дать отчетъ въ изреченіи, βουλόμενος μὴ αὐτὸς ὑπέχειν λόγον, ἀλλ᾽ ἐκεῖνον, τῆς ἀποκρίσεως. Здѣсь ἀλλ᾽ ἐκεῖνον безъ сомнѣнія глоссема и въ переводѣ должно быть выпущено.
- ↑ Никакая работа не есть безчестіе. Этотъ стихъ у Исіода (opp. et dd. v. 309.) читается слѣдующимъ образомъ: ἔργον δ᾽ οὺδὲν ὄνειδος, ἀεργίη δὲ τ᾽ ὄνειδος. Слово οὺδὲν въ немъ относится не къ ἔργον, а къ ὄνειδος: напротивъ Критіасъ, слѣдуя уловкамъ софистовъ, соединяетъ его съ словомъ ἔργον, и для того, умолчавъ о второмъ полустишіи, послѣ οὺδὲν произноситъ εἷναι: ἔργον δ᾽ οὺδὲν εἷναι ὄνειδος. По смыслу Исіода, надлежало бы сказать: работа — отнюдь не безчестіе; безчестна праздность. Напротивъ софистъ говоритъ: никакая работа не есть безчестіе.
- ↑ Шить обувь, продавать солонину, или сидѣть въ лавочкѣ, σκυτοτομοῦντι ἢ ταριχοπωλοῦντι ἢ ἐπ᾽ οἰκήματος καθημένῳ. Σκυτοτομεῖν у Грековъ почиталось самымъ низкимъ ремесломъ; такъ что σκυτοτόμοι, башмачники и вообще мастеровые, приготовлявшіе какія-нибудь вещи изъ кожи, вошли у нихъ въ пословицу. См. de Rep. p. 456. D. Theæt. p. 180. D. Τάριχος, солонина у Грековъ была обыкновенною пищею черни. Athen. p. 118. A. Casaub. ad Theophr. Char. 4 et 6 Rader. ad Martial. p. 116. При томъ, подъ именемъ солонины Греки разумѣли преимущественно соленую рыбу, которая приготовлялась у нихъ въ видѣ четвероугольныхъ кусковъ и, по различію рыбы, получала различныя названія, наприм. τόμος θουριανὸς кусокъ морскаго пса, κύβιον кусокъ тунца, или паламида. Plin. 9. с. 15. Palamides in apolectos (in frusta) et particulatim consectas in genera Cybiorum dispartiri. Οἴκημα, въ нарѣчіи аттическомъ, означало или тюрьму, или домъ блудодѣянія, lupanar. Schol. ad h. l. ἐπ᾽ οἰκήματος ἐπὶ τοῦ δεσμωτηρίου, ὡς Λυσίας, ἢ ἐπὶ πορνείου, ὡς Αττικοὶ, Pollux. IX. 45. ἰστέον δὲ ὅτι οὺ μόνον δεσμωτήριον οἴκῃμα παρἁ τοῖς Ἁττικοῖς ἐστιν εἰρημένον, μηδὲ τὸ πορνεῖον, ἀλλὰ καὶ τὸ οἰκήσιμον. Такъ и у Римлянъ lupanar нерѣдко тоже, что cella. Переводя οἴκημα словомъ «лавочка», я поставляю это слово въ связи съ lupanar и разумѣю постыдный обычай у древнихъ Грековъ — устроять торговыя мѣста для блудодѣянія, τέγη или στέγη, иначе κλισία, οἰκήματα и ἐργαστήρια. Chrysost. homil. de Babyla, et in Mathæum 31. In pergulis stare solilas (meretrices), multorum artificum more, ut in officinis, ex Plauto notum.
- ↑ Порука возлѣ измѣны, ἐγγύη, πάρα δ᾽ ἄτη. Схоліастъ объясняетъ это изрѣченіе слѣдующимъ образомъ: παροιμία· ἐγγύα παρὰ δ᾽ ἄτα, ἐπὶ τῶν ῥᾳδίως ἐγγυωμένων καὶ κακῶς ἀπαλλαττόντων. Λέγουσι δ᾽ αὐτὸ ἐν Δέλφοις γεγράφθαι. Οί δ᾽ εἴπον αὐτὴν οὐχ οὕτως ἔχειν, ἀλλὰ μόνον ἐγγύη· καὶ παρἑχουσι μἄρτυρα τούτου Κρατῖνον νεώτερον, λέγοντα, κ. τ. λ.
- ↑ 167 A. Въ третій и послѣдній разъ, τὸ τρίτον τῷ Σωτῆρι. Schol. τὸ τρὶτον τῷ Σωτῆρι ἐπὶ τῶν τελείως τι πραττόντων, τὰς γὰρ τρίτας σπονδὰς καὶ τὸν τρίτον κρατῆρα ἐκύρνων τῷ Διὶ τῷ ´Σωτῆρι. Срав. Aesch. Eumen. 756. τοῦ πάντα κραίνοντος τρίτου Σωτῆρος. Это выраженіе встрѣчается и въ другихъ мѣстахъ Платоновыхъ сочиненій, Phileb. p. 66. de Rep. IX. p. 612. Epist. VII. p. 340. A. legg. p. 692. О обыкновеніи Грековъ на пирахъ посвящать третій бокалъ Зевсу Хранителю См. Pierson,ad mœr. p. 72. Spanh, ad Aristoph. Plut. v, 1176. Müller ad Aeschyl. Eumen. p. 187. sqq.
- ↑ То-есть, невозможно, чтобы онѣ одарены были свойствами для себя. Сократъ во всей этой перикопѣ доказываетъ относительность вещей. Малое — мало по отношенію къ короткому; здоровое — здорово по отношенію къ больному и т. д. Но такая относительность непремѣнно требуетъ, чтобы вещи дѣйствовали на что-нибудь, отъ себя отличное, то-есть, чтобы каждая вещь была предметомъ не для себя самой, а для другой вещи.
- ↑ Дѣйствительно ли нѣтъ ни одной вещи, кромѣ знанія — πλὴν ἑπιστήμης. Это πλὴν ἐπιστημης Шлейермахеръ и Беккеръ признаютъ за глоссему: но ученые филологи не довольно хорошо вникли въ намѣреніе Сократа, высказываемое въ приведенныхъ словахъ. Критіасъ полагалъ, что разсудительность есть знаніе себя и другихъ знаній, а къ предметамъ познаваемымъ она отношенія не имѣетъ, и этимъ признакомъ отличалъ онъ разсудительность отъ прочихъ вещей. Но Сократъ говоритъ, что и другія вещи могутъ также имѣть нѣсколько свойствъ для себя, подобно тому, какъ знаніе есть знаніе для знанія.
- ↑ Докажи сперва, о чемъ я сейчасъ говорилъ, πρῶτον μὲν τοῦτο ἔνδειξαι, ὅτι δυνατὸν ἀποδείξαί σε, ὃ νῦν δὴ ἔλεγον. Слова ἀποδείξαί σε, вмѣстѣ съ Гейндорфомъ, Шлейермахеромъ, Беккеромъ и Штальбомомъ я признаю за глоссему; потому что здѣсь рѣчь идетъ не о томъ, можетъ ли Критіасъ доказать положеніе, а о томъ, возможно ли оно.
- ↑ Изъ роговъ ли высыплется онъ, или изъ слоновой кости — аллюзія къ словамъ Омира. Odyss. XIX. 562 sqq.
Странникъ! конечно бываютъ и темные сны, изъ которыхъ
Смысла нельзя намъ извлечь, и не всякій сбывается сонъ нашъ.
Создано двое воротъ, для вступленія снамъ, безтѣлесныхъ
Въ міръ нашъ: одни роговыя, другія изъ кости слоновой.
Сны, приходящіе къ намъ воротами изъ кости слоновой,
Лживы, несбыточны, вѣрить никто изъ людей имъ не долженъ.
Тѣже, которые въ міръ роговыми воротами входятъ,
Вѣрны; сбываются всѣ принесенныя ими видѣнья. - ↑ Полноту благополучія — τέλος τοὺ εὗ πράττειν, то-есть, совершенство счастливой жизни, или какъ бы завершеніе ея пріобрѣтеніемъ всѣхъ благъ, какими можетъ она украситься. Phaedon, p. 78. C.
- ↑ Людей сговорчивыхъ, ἡμῶν ἐυηθικῶν. Такъ εὐηθεια и εὐήθης нерѣдко употребляется въ значеніи уступчивости, и противуполагается τᾧ σκληρῷ, упрямому, который упорно защищаетъ свое мнѣніе. Этимъ Сократъ косвенно указываетъ на несостоятельность положеній и доказательствъ Критіаса; потому что Критіасъ охотно допускалъ всѣ моменты наведенія, или частныя положенія, изъ которыхъ потомъ, какъ изъ посылокъ, необходимо уже вытекало общее заключеніе.
- ↑ Впрочемъ не думаю, чтобъ это было такъ, ταῦτ᾽ οὗν πάνυ μὲν οὗν οὑκ οἴομαι οὕτως ἔχειν. Слова πάνυ μὲν οὗν, очевидно лишнія, а потому должны быть признаваемы за глоссему.
- ↑ Вѣрь, что буду слѣдовать за нимъ, ὡς ἀκολουθήσοντος. Надобно подразумѣвать διανοοῦ, или другой подобный глаголъ. Matth. Gr. § 568. 2.
- ↑ Охъ эти! — οὗτοι! Этотъ звательный падежъ въ формѣ именительнаго со всею точностію перешелъ въ разговорный нашъ языкъ и показываетъ иногда просто негодованіе, чаще же досаду, выражаемую тономъ шуточнымъ. См. Matth. Gr. § 312. 1. οὗτος, τι δρᾶς; Arist. Pl. 439. αὔτη σύ, ποῦ στρέφει; id. Thesm. 610. — Soph. Ai. 71. ὁὕτος, σέ — πρόςμολεῖν καλῶ. Sympos. Plat. p. 172. A. ὀ Φαληρεὺς οὗτος Απολλόδωρος, οὐ πετριμενεῖς.
- ↑ οὐδ᾽ ἂνάκρισίν μοι δώσεις. ἀνάκρισις — слово судебное, πο Гарпократіону, ἐξέτασις ὐφ῾ ἱκὰστης ἀρχῆς γενομένη πρὸ τῶν δικῶν περὶ τῶν συντεινόντων εἰς ἂγῶνα.