Взаимная помощь как фактор эволюции (Кропоткин 1907)/6/ДО

Взаимная помощь, какъ факторъ эволюціи — Глава VI
авторъ Пётръ Алексеевичъ Кропоткинъ (1842—1921), пер. В. Батуринскій (1850—1930)

Оригинал: англ. Mutual Aid: Factor of Evolution. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1907. Источникъ: Индекс в Викитеке

ГЛАВА VI. Взаимная помощь въ средневѣковомъ городѣ. (Продолженіе).

Сходства и различія между средневѣковыми городами. — Ремесленныя гильдіи: аттрибуты государства въ каждой изъ нихъ. — Отношеніе города къ крестьянамъ; попытки освободить ихъ. — Феодальные владѣльцы. — Результаты, достигнутые средневѣковымъ городомъ: въ области искусствъ, въ области образованія. — Причины упадка.

Средневѣковые города не были организованы по какому-нибудь заранѣе намѣченному плану, въ силу воли какого-нибудь посторонняго населенію законодателя. Каждый изъ этихъ городовъ былъ плодомъ естественнаго роста въ полномъ смыслѣ этого слова: онъ былъ постоянно видоизмѣняющимся результатомъ борьбы между различными силами, снова и снова приспособлявшимися другъ къ другу, соотвѣтственно живой силѣ каждой изъ нихъ, а также согласно случайностямъ борьбы и поддержи, которую они находили въ окружающей ихъ средѣ. Вслѣдствіе этого, не найдется двухъ городовъ, которыхъ внутренній строй и историческія судьбы были бы тождественны; и каждый изъ нихъ, взятый въ отдельности, мѣняетъ свою физіономію изъ вѣка въ вѣкъ. Но тѣмъ не менѣе, если окинуть широкимъ взглядомъ всѣ города Европы, то мѣстныя и національныя различія отходятъ вдаль, и мы поражаемся существующимъ между всѣми ими удивительнымъ сходствомъ, хотя каждый изъ нихъ развивался самъ по себѣ, независимо отъ другихъ и въ иныхъ условіяхъ. Какой-нибудь маленькій городокъ на сѣверѣ Шотландіи, населенный бѣдными рабочими и рыбаками; или же богатый городъ Фландріи, съ его міровою торговлею, роскошью, любовью къ удовольствіямъ и одушевленною жизнью; итальянскій городъ, разбогатѣвшій отъ сношеній съ Востокомъ и вырабатывающій въ своихъ стѣнахъ утонченный художественный вкусъ и утонченную цивилизацію; и, наконецъ, бѣдный, главнымъ образомъ занимающійся земледѣліемъ, городъ въ болотно-озерной области Россіи, — повидимому, мало имѣютъ общаго между собою. А между тѣмъ, руководящія черты ихъ организаціи и духъ, которымъ они проникнуты, поражаютъ своимъ семейнымъ сходствомъ. Вездѣ мы находимъ тѣ же самыя федераціи маленькихъ общинъ, или приходовъ, и гильдій; тѣ же самые „пригороды“ вокругъ города-матери; то же самое вѣче; тѣ же внѣшнія эмблемы независимости. Защитникъ (defensor) города, подъ различными наименованіями и въ различныхъ одѣяніяхъ, представляетъ одну и ту же власть, защищая одни и тѣ же интересы; заготовка пищевыхъ запасовъ, трудъ, торговля — организованы въ тѣхъ же самыхъ общихъ чертахъ; внутреннія и внѣшнія столкновенія ведутся изъ тѣхъ же побужденій; мало того, самые лозунги, выдвинутые во время этихъ столкновеній, и даже формулы, употребляемыя въ городскихъ лѣтописяхъ, уставахъ, документахъ, оказываются тѣ же; и архитектурные памятники, будутъ ли они по стилю готическими, римскими или византійскими, выражаютъ тѣ же самыя стремленія и тѣ же идеалы; они задуманы были и строились тѣмъ же путемъ. Многія несходства оказываются просто различіями въ возрастѣ двухъ городовъ, а тѣ несходства между парами городовъ, которыя имѣли реальный характеръ, повторяются въ различныхъ частяхъ Европы. Единство руководящей идеи и одинаковыя причины зарожденія сглаживаютъ различія, являющіяся результатомъ климата, географическаго положенія, богатства, языка и религіи. Вотъ почему мы можемъ говорить о средневѣковомъ городѣ вообще, какъ о вполнѣ опредѣленной фазѣ цивилизаціи: и хотя въ высшей степени желательны изслѣдованія, указывающія на мѣстныя и индивидуальныя особенности городовъ, мы все же можемъ указать главныя черты развитія, которыя были общи всѣмъ имъ^[1].

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что защита, которая обыкновенно и повсемѣстно оказывалась торжищу, еще со временъ ранней варварской эпохи, играла важную, хотя и не исключительную, роль въ дѣлѣ освобожденія средневѣковыхъ городовъ. Варвары ранняго періода не знали торговли внутри своихъ деревенскихъ общинъ; они торговали лишь съ чужестранцами, въ извѣстныхъ опредѣленныхъ мѣстахъ и въ извѣстные, заранѣе опредѣленные, дни. И чтобы чужестранецъ могъ являться на мѣсто обмѣна, не рискуя быть убитымъ въ какой-нибудь войнѣ, ведущейся двумя родами изъ-за кровавой мести, торжище всегда ставилось подъ особое покровительство всѣхъ родовъ. Оно было такъ же неприкосновенно, какъ и мѣсто религіознаго поклоненія, подъ сѣнью котораго оно обыкновенно устраивалось. У кабиловъ рынокъ до сихъ поръ annaya, подобно тропинкѣ, по которой женщины носятъ воду изъ колодцевъ; ни на рынокъ, ни на тропинку нельзя появляться вооруженнымъ, даже во время между-племенныхъ войнъ. Въ средневѣковыя времена рынокъ обыкновенно пользовался точно такою же защитою^[2]. Родовая месть никогда не должна была преслѣдоваться на площади, гдѣ собирался народъ для торговыхъ цѣлей, а, равнымъ образомъ, въ извѣстномъ радіусѣ вокругъ этой площади; и если въ разношерстной толпѣ продавцевъ и покупателей возникала какая-нибудь ссора, ее слѣдовало предоставить на разборъ тѣмъ, подъ покровительствомъ которыхъ находился рынокъ, т. е. суду общины, или же судьѣ епископа, феодальнаго владѣльца, или короля. Чужеземецъ, являвшійся съ торговыми цѣлями, былъ гостемъ, и даже носилъ это имя. Даже феодальный баронъ, который, незадумываясь, грабилъ купцовъ на большой дорогѣ, относился съ уваженіемъ къ Weichbild, т. e. къ шесту, который стоялъ на рыночной площади и на верхушкѣ котораго находился либо королевскій гербъ, либо перчатка, либо образъ мѣстнаго святого, или просто крестъ, смотря по тому находился ли рынокъ подъ покровительствомъ короля, мѣстной церкви или вѣча^[3].

Легко понять, какимъ образомъ собственная юрисдикція города могла развиться изъ спеціальной юрисдикціи рынка, когда таковая была уступлена, добровольно или нѣтъ, самому городу. И подобное происхожденіе городскихъ вольностей, которое можно прослѣдить въ очень многихъ случаяхъ, неизбѣжно наложило свой отпечатокъ на ихъ дальнѣйшее развитіе. Оно дало преобладаніе торговой части общины. Горожане, владѣвшіе въ данное время домомъ въ городѣ и бывшіе совладѣльцами городскихъ земель, очень часто организовывали тогда торговую гильдію, которая и держала въ своихъ рукахъ торговлю города; и хотя, вначалѣ, каждый гражданинъ, бѣдный или богатый, могъ вступить въ торговую гильдію, и даже самая торговля велась повидимому въ интересахъ всего города, его довѣренными, тѣмъ не менѣе торговая гильдія постепенно превратилась въ своего рода привилегированную корпорацію. Она ревниво не допускала въ свои ряды пришлое населеніе, которое вскорѣ начало стекаться въ свободные города, и всѣ выгоды, получавшіяся отъ торговли, она удерживала въ пользу немногихъ „семей“ („les familles“, „старожилы“), которыя были гражданами во время провозглашенія городомъ своей независимости. Такимъ образомъ очевидно грозила опасность возникновенія торговой олигархіи. Но уже въ десятомъ вѣкѣ, а еще болѣе того въ одиннадцатомъ и двѣнадцатомъ столѣтіяхъ, главныя ремесла также организовались въ гильдіи, которыя и могли, въ большинствѣ случаевъ, ограничить олигархическія тенденціи купцовъ.

 

Ремесленная гильдія, въ тѣ времена, обыкновенно сама продавала произведенные ея членами товары и сообща покупала для нихъ сырые матеріалы, при чемъ ея членами одновременно состояли, какъ купцы, такъ и ремесленники. Вслѣдствіе этого, преобладаніе, полученное старыми ремесленными гильдіями, съ самаго начала вольной жизни городовъ, дало ремесленному труду то высокое положеніе, которое онъ занималъ впослѣдствіи въ городѣ^[4]. Дѣйствительно, въ средневѣковомъ городѣ ремесленный трудъ не являлся признакомъ низшаго общественнаго положенія; напротивъ, онъ носилъ слѣды того высокаго уваженія, съ какимъ къ нему относились раньше, въ деревенской общинѣ. Ручной трудъ разсматривался въ средневѣковыхъ „мистеріяхъ“ (артеляхъ, гильдіяхъ), какъ благочестивый долгъ по отношенію къ согражданамъ, какъ существенная функція (Amt), столь же почетная, какъ и всякая другая. Идея „справедливости“ по отношенію къ общинѣ и «правды» по отношенію къ производителю и къ потребителю, которая показалась бы такой странной въ наше время, тогда проникала весь процессъ производства и обмѣна. Работа кожевника, мѣдника, сапожника должна быть „правдивая“, добросовѣстная, писали тогда. Дерево, кожа, или нитки, употребляемыя ремесленниками, должны быть „честными“; хлѣбъ долженъ быть выпеченъ „по совѣсти“ и т. д. Перенесите этотъ языкъ въ нашу современную жизнь, и онъ покажется аффектированнымъ, неестественнымъ; но онъ былъ совершенно естественнымъ и лишеннымъ всякой аффектаціи въ то время, такъ какъ средневѣковый ремесленникъ производилъ не на неизвѣстнаго ему покупателя, онъ не выбрасывалъ своихъ товаровъ на невѣдомый ему рынокъ: онъ, прежде всего, производилъ для своей собственной гильдіи; для братства людей, въ которомъ всѣ знали другъ друга, въ которомъ были знакомы съ техникой ремесла и, назначая цѣну продукту, каждый могъ оцѣнить искусство, вложенное въ производство даннаго предмета и затраченный на него трудъ. Кромѣ того, не отдѣльный производитель предлагалъ общинѣ товары для покупки, — ихъ предлагала гильдія, а община, въ свою очередь, предлагала братству объединенныхъ общинъ тѣ товары, которые вывозились ею и за качество которыхъ она отвѣчала передъ ними. При такой организаціи, для каждаго ремесла являлось дѣломъ самолюбія не предлагать товаровъ низкаго качества, а техническіе недостатки или поддѣлки затрогивали всю общину, такъ какъ, по словамъ одного устава, „они разрушаютъ общественное довѣріе“^[5]. Производство, такимъ образомъ, являлось общественной обязанностью и было поставлено подъ контроль всей amitas, всего содружества, вслѣдствіе чего ручной трудъ, покуда существовали вольные города, не могъ опуститься до того низменнаго положенія, до котораго онъ дошелъ теперь.

Различіе между мастеромъ и ученикомъ, или между мастеромъ и подмастерьемъ (compayne, Geselle) существовало уже съ самыхъ временъ основанія средневѣковыхъ вольныхъ городовъ; но вначалѣ это различіе было лишь различіе въ возрастѣ и степени искусства, а не во власти и богатствѣ. Пробывъ семь лѣтъ ученикомъ и доказавъ свое знаніе и способности въ данномъ ремеслѣ спеціально выполненною работою, ученикъ самъ становился мастеромъ. И только гораздо позднѣе, въ шестнадцатомъ вѣкѣ, когда королевская власть уже разрушала городскую и ремесленную организацію, сдѣлалось возможнымъ стать мастеромъ просто по наслѣдству или въ силу богатства. Но это была уже пора всеобщаго упадка средневѣковой промышленности и искусства.

Въ ранній, цвѣтущій періодъ средневѣковыхъ городовъ, въ нихъ не было много мѣста для наемнаго труда и для индивидуальныхъ наемщиковъ. Работа ткачей, оружейниковъ, кузнецовъ, хлѣбопёковъ и т. д. производилась для гильдіи и для города; а когда въ строительныхъ ремеслахъ нанимались ремесленники со стороны, они работали, какъ временныя корпораціи (какъ это и въ настоящее время наблюдается въ русскихъ артеляхъ), трудъ которыхъ оплачивался всей артели цѣликомъ. Работа на отдѣльнаго хозяина стала распространяться позднѣе; но и въ этихъ случаяхъ работникъ оплачивался лучше, чѣмъ онъ оплачивается, даже въ Англіи, теперь, и гораздо лучше, чѣмъ онъ оплачивался обыкновенно во всей Европѣ въ первой половинѣ девятнадцатаго столѣтія. Торольдъ Роджерсъ въ достаточной степени ознакомилъ англійскихъ читателей съ этимъ фактомъ; но то же самое слѣдуетъ сказать и о континентальной Европѣ, какъ это доказывается изслѣдованіями Фальке и Шёнберга, а также многими случайными указаніями. Даже въ пятнадцатомъ столѣтіи каменщикъ, плотникъ или кузнецъ получалъ въ Амьенѣ поденную плату въ размѣрѣ четырехъ sols, соотвѣтствовавшихъ 48-ми фунтамъ хлѣба или ⅛ части маленькаго быка (bouvard). Въ Саксоніи, плата Geselle въ строительномъ ремеслѣ была такова, что, выражаясь словами Фальке, рабочій могъ купить на свой шестидневный заработокъ три овцы и пару сапогъ^[6]. Приношенія рабочихъ (Geselle) въ различныхъ соборахъ также являются свидѣтельствомъ ихъ сравнительной зажиточности, не говоря уже о роскошныхъ приношеніяхъ нѣкоторыхъ ремесленныхъ гильдій и объ ихъ расходахъ на празднества и пышныя процессіи^[7]. Дѣйствительно, чѣмъ болѣе мы изучаемъ средневѣковые города, тѣмъ болѣе мы убѣждаемся что никогда трудъ не оплачивался такъ хорошо и не пользовался общимъ уваженіемъ, какъ въ то время, когда жизнь вольныхъ городовъ стояла на своей высшей точкѣ развитія.

Мало того. Не только многія стремленія нашихъ современныхъ радикаловъ были уже осуществлены въ средніе вѣка, но даже многое изъ того, что теперь считается утопическимъ, принималось тогда, какъ нѣчто вполнѣ натуральное. Надъ нами смѣются, когда мы говоримъ, что работа должна быть пріятна; но по словамъ средневѣковаго Куттенбергскаго устава, „каждый долженъ находить удовольствіе въ своей работѣ и никто не долженъ, проводя время въ бездѣльи (mit nichts thun), присваивать для себя то, что произведено прилежаніемъ и работой другихъ, ибо законы должны быть щитомъ для огражденія прилежанія и труда”^[8]. И среди всѣхъ современныхъ разговоровъ о восьми-часовомъ рабочемъ днѣ, не мѣшало бы вспомнить объ уставѣ Фердинанда I-го, относящемся къ императорскимъ каменноугольнымъ копямъ; согласно этому уставу рабочій день рудокопа полагался въ восемь часовъ, „какъ это ведется изстари“ (wie vor Alters herkommen), а работа послѣ полудня субботы была совершенно запрещена. Болѣе продолжительный рабочій день былъ очень рѣдокъ, говоритъ Янссенъ, тогда какъ болѣе краткій случался довольно часто. По словамъ Роджерса, въ Англіи, въ пятнадцатомъ вѣкѣ, „рабочіе работали лишь 48 часовъ въ недѣлю“^[9]. Субботній полу-праздникъ, который мы считаемъ современною побѣдою, былъ въ сущности древнимъ средневѣковымъ учрежденіемъ; это былъ банный день для значительной части членовъ общины, a послѣ-обѣденное время по средамъ было баннымъ временемъ для Geselle^[10]. И хотя въ то время еще не существовало школьныхъ завтраковъ — вѣроятно потому, что дѣтей не посылали въ школу голодными, — выдача денегъ на баню дѣтямъ, если этотъ расходъ былъ затруднителенъ для ихъ родителей, представляла обычное явленіе въ разныхъ городахъ. Что же касается до рабочихъ конгрессовъ, то и они также были обычнымъ явленіемъ въ средніе вѣка. Въ нѣкоторыхъ частяхъ Германіи ремесленники одного и того же ремесла, но принадлежавшіе къ различнымъ общинамъ, обыкновенно собирались ежегодно для обсужденія вопросовъ, относящихся къ ихъ ремеслу, для опредѣленія сроковъ ученичества, условій путешествія по своей странѣ, считавшагося тогда обязательнымъ для всякаго рабочаго, заработной платы и т. д. Въ 1572 году, города принадлежавшіе къ Ганзейскому союзу формально признали за ремесленниками право собираться періодически на конгрессы и принимать всякаго рода резолюціи, поскольку послѣднія не будутъ противорѣчить городскимъ уставамъ, опредѣлявшимъ качество товаровъ. Извѣстно, что такіе рабочіе конгрессы, отчасти международные (какъ и сама Ганза), были созваны хлѣбопёками, литейщиками, кожевниками, кузнецами, шпажниками и бочарами^[11].

Организація гильдій требовала, конечно, тщательнаго надзора надъ ремесленниками со стороны гильдіи и для этой цѣли всегда назначались спеціальные присяжные. Замѣчательно, однако, то обстоятельство, что пока города жили свободной жизнью, не слышно было жалобъ на этотъ надзоръ; между тѣмъ, какъ, когда въ дѣло вмѣшалось государство, и конфисковало собственность гильдій и разрушило ихъ независимость въ пользу собственной бюрократіи, жалобы становятся просто безчисленными^[12]. Съ другой стороны, огромный прогрессъ въ области всѣхъ искусствъ, достигнутый при средневѣковой гильдейской системѣ, является наилучшимъ доказательствомъ того, что система эта не была препятствіемъ для развитія личной иниціативы^[13]. Дѣло въ томъ, что средневѣковая гильдія, подобно средневѣковому приходу, „улицѣ“ или „концу“, не была корпораціею гражданъ, поставленныхъ подъ контроль государственныхъ чиновниковъ; она была союзомъ всѣхъ людей, объединенныхъ даннымъ производствомъ, и въ составъ ея входили: присяжные закупщики сырыхъ продуктовъ, продавцы произведенныхъ товаровъ и ремесленники — мастера, подмастерья („Compaynes“) и ученики. Для внутренней организаціи даннаго производства собраніе этихъ лицъ обладало верховными правами, пока оно не затрогивало другихъ гильдій, — въ какомъ случаѣ дѣло переносилось на разсмотрѣніе гильдіи гильдій, т. е. города. Но, помимо указанныхъ сейчасъ функцій, гильдія представляла еще и нѣчто другое. Она имѣла собственную юрисдикцію, собственную военную силу; имѣла собственныя общія собранія, или вѣче, собственныя традиціи борьбы, славы и независимости и собственныя сношенія съ другими гильдіями того же ремесла или занятія въ другихъ городахъ. Однимъ словомъ, она жила полной органической жизнью, которая происходила отъ того, что она обхватывала полностью всѣ жизненныя функціи. Когда городъ призывался къ оружію, гильдія выступала какъ отдѣльный отрядъ (Schaar), вооруженная принадлежавшимъ ей оружіемъ, (а въ болѣе позднюю эпоху — съ собственными пушками, съ любовью изукрашенными гильдіей), подъ начальствомъ ею же избранныхъ начальниковъ. Однимъ словомъ, гильдія была такая же независимая единица федераціи, какой была республика Ури или Женевы пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ въ Швейцарской конфедераціи. Въ виду этого, сравнивать гильдіи съ современными трэдъ-юніонами, или профессіональными союзами, лишенными всѣхъ аттрибутовъ государственной верховной власти и сведенными къ выполненію двухъ-трехъ второстепенныхъ функцій, — столь же неразумно, какъ сравнивать Флоренцію или Брюгге съ какой-нибудь французской деревенской общиной, влачащей жалкое существованіе подъ гнетомъ наполеоновскаго кодекса, или же съ русскимъ городомъ, управляющимся по городскому уложенію Екатерины II-ой. И тѣ, и другія имѣютъ своего выборнаго голову, a послѣдній имѣетъ даже и ремесленные цехи; но разница между ними — вся та разница, какая существуетъ между Флоренціей, съ одной стороны, и какой-нибудь деревушкой Гусиные Ключи во Франціи или Царевококшайскомъ, съ другой; или же между Венеціанскимъ дожемъ и современнымъ деревенскимъ мэромъ, снимающимъ шапку предъ писцомъ господина субъ-префекта.

Средневѣковыя гильдіи были въ состояніи отстаивать свою независимость; а когда, позднѣе, особенно въ четырнадцатомъ вѣкѣ, вслѣдствіе нѣкоторыхъ причинъ, на которыя мы сейчасъ укажемъ, старая городская жизнь начала претерпѣвать глубокія измѣненія, тогда болѣе молодыя ремесла оказались достаточно сильными, чтобы завоевать себѣ, въ свою очередь, должную долю въ управленіи городскими дѣлами. Массы, сорганизованныя въ „младшія“ гильдіи, возстали, чтобы вырвать власть изъ рукъ растущей олигархіи, и въ большинствѣ случаевъ онѣ добились успѣха, — и тогда онѣ открывали новую эру расцвѣта вольныхъ городовъ. Правда, въ нѣкоторыхъ городахъ возстаніе младшихъ гильдій было потушено въ крови, и тогда рабочимъ безпощадно рубили головы, какъ это было въ 1306 году въ Парижѣ и въ 1371 году въ Кёльнѣ. Въ такихъ случаяхъ городскія вольности, послѣ такого пораженія, быстро приходили въ упадокъ, и городъ подпадалъ подъ иго центральной власти. Но въ большинствѣ городовъ было достаточно жизненныхъ силъ, чтобы выйти изъ борьбы обновленными и съ запасомъ свѣжей энергіи^[14]. Новый періодъ юношескаго обновленія былъ тогда ихъ наградой. Въ города вливалась волна новой жизни, которая и находила себѣ выраженіе въ великолѣпныхъ новыхъ архитектурныхъ памятникахъ, въ новомъ періодѣ преуспѣянія, во внезапномъ прогрессѣ техники и изобрѣтеній и въ новомъ интеллектуальномъ движеніи, которое вскорѣ и повело къ эпохѣ Возрожденія и Реформаціи.

 

Жизнь средневѣковаго города являлась цѣлымъ рядомъ тяжелыхъ битвъ, которыя пришлось вести горожанамъ, чтобы добыть себѣ свободу и удержать её. Правда, во время этой суровой борьбы развилась крѣпкая и стойкая раса бюргеровъ; правда, что эта борьба воспитала любовь и обожаніе родного города, и что великія дѣянія, совершенныя средневѣковыми общинами, вдохновлялись именно этою любовью. Но жертвы, которыя пришлось понести общинамъ въ борьбѣ за свободу, были, тѣмъ не менѣе, очень тяжелы, и выдержанная общинами борьба внесла глубокіе источники раздоровъ въ самую ихъ внутреннюю жизнь. Очень немногіе города успѣли, благодаря стеченію благопріятныхъ обстоятельствъ, добиться свободы сразу, при чемъ они, въ большинствѣ случаевъ, такъ же легко и потеряли ее. Громадному же большинству городовъ пришлось бороться по пятидесяти и по сто лѣтъ, а иногда и болѣе, чтобы добиться перваго признанія своихъ правъ на свободную жизнь, и еще другую сотню лѣтъ, пока имъ удалось поставить свою свободу на прочномъ основаніи: хартіи двѣнадцатаго вѣка были только первыми ступенями къ свободѣ^[15]. Въ дѣйствительности средневѣковый городъ оставался укрѣпленнымъ оазисомъ среди страны, погруженной въ феодальное подчиненіе, и ему приходилось силою оружія утвердить свое право на жизнь.

Вслѣдствіе причинъ, вкратцѣ указанныхъ въ предыдущей главѣ, каждая деревенская община постепенно подпала подъ иго какого-нибудь свѣтскаго или духовнаго властелина. Домъ такого властелина мало-по-малу обратился въ замокъ, а его собратьями по оружію становились теперь наихудшаго сорта авантюристы, всегда готовые грабить крестьянъ. Помимо барщины, т. е. трехъ дней въ недѣлю, которые крестьяне должны были работать на господина, съ нихъ взыскивали теперь всякаго рода поборы за все: за право сѣять и жать, за право грустить или веселиться, за право жить, жениться, и умирать. Но хуже всего было то, что ихъ постоянно грабили вооруженные люди, принадлежавшіе къ дружинамъ сосѣднихъ феодаловъ, которые смотрѣли на крестьянъ, какъ на домочадцевъ ихъ господина, а лотому, если у нихъ вспыхивала родовая война изъ-за кровавой мести съ ихъ владѣльцемъ — вымещали все на крестьянахъ, на ихъ скотѣ и ихъ посѣвахъ. А между тѣмъ, всѣ луга, всѣ поля, всѣ рѣки и дороги — все вокругъ города и каждый человѣкъ, сидѣвшій на землѣ, были подъ властью какого-нибудь феодальнаго владѣльца.

Ненависть бюргеровъ къ феодальнымъ баронамъ нашла себѣ очень мѣткое выраженіе въ редакціи нѣкоторыхъ хартій, которыя они заставили своихъ бароновъ подписать. Генрихъ V, напримѣръ, долженъ былъ подписать въ хартіи, данной городу Шпейеру въ 1111 году, что онъ освобождаетъ бюргеровъ отъ „отвратительнаго и негоднаго закона о выморочномъ владѣніи, которымъ городъ былъ доведенъ до глубочайшей нищеты“ — Von dem scheusslichen und nichtswürdigen Gesetze, welches gemein Budel genannt wird… (Kallsen, т. I, 307). Въ coutume города Байонны имѣются такія строки: „народъ древнѣе господъ. Народъ, численностью своей превосходящій другія сословія, желая мира, создалъ господъ для обузданія и усмиренія могущественныхъ“, и т. д. (Giry, „Etablissements de Rouen“, т. I, 117, цит. у Luchaire, стр. 24). Хартія, предложенная для подписанія королю Роберту, не менѣе характерна. Его заставили сказать въ ней: „Я не буду грабить ни быковъ, ни другихъ животныхъ. Я не буду захватывать купцовъ, отнимать у нихъ деньги или налагать на нихъ выкупъ. Отъ Благовѣщенія до дня Всѣхъ Святыхъ я не буду захватывать на лугахъ ни лошадей, ни кобылъ, ни жеребятъ. Я не буду сожигать мельницъ, и не буду грабить муку.... Я не буду оказывать покровительства ворамъ“. и т. д. (Pfister напечаталъ этотъ документъ, воспроизведенный также у Luchaire). Хартія, „дарованная“ Безансонскимъ архіепископомъ Hugues, въ которой онъ долженъ былъ перечислить всѣ бѣдствія, причиненныя его правами на крѣпостное владѣніе, не менѣе характерна^[16]. Много можно было бы привести такихъ примѣровъ.

Удержать свою свободу среди такого, окружавшего ихъ, своеволія феодальныхъ бароновъ, было бы невозможно, а потому вольные города были вынуждены начать войну внѣ своихъ стѣнъ. Горожане стали посылать своихъ эмиссаровъ, чтобы поднимать деревни и руководить ихъ возстаніемъ; они принимали деревни въ составъ своихъ корпорацій; и наконецъ они начали прямую войну противъ дворянства. Въ Италіи, гдѣ деревни были густо усѣяны феодальными замками, война приняла героическіе размѣры и велась обѣими сторонами съ суровымъ ожесточеніемъ. Флоренціи пришлось цѣлые семьдесятъ семь лѣтъ вести кровавыя войны, чтобы освободить свой contado отъ дворянъ: но когда борьба была побѣдоносно закончена (въ 1181 году), все пришлось начинать сызнова. Дворянство собралось съ силами и образовало свои собственный лиги, въ противовѣсъ лигамъ городовъ и, получая свѣжую поддержку, то отъ императора, то отъ папы, затянуло войіу еще на 130 лѣтъ. То же самое произошло въ Римѣ, въ Ломбардіи, — по всей Италіи.

Чудеса храбрости, смѣлости и настойчивости были совершены горожанами во время этихъ войнъ. Но луки и боевые топоры городскихъ ремесленниковъ не всегда брали верхъ надъ одѣтыми въ латы рыцарями, и многіе замки успѣшно выдержали осаду, несмотря на замысловатыя осадныя машины и настойчивость осаждавшихъ горожанъ. Нѣкоторые города, — какъ напр., Флоренція, Болонья и многіе другіе во Франціи, Германіи и Богеміи, — успѣли освободить окружающія ихъ деревни, и замѣчательное благосостояніе и спокойствіе были имъ наградою за ихъ усилія. Но даже въ этихъ городахъ, а тѣмъ болѣе въ городахъ менѣе могучихъ, или менѣе импульсивныхъ, купцы и ремесленники, истощенные войной и ложно понимая свои собственныя выгоды, заключили съ баронами миръ, такъ сказать, продавши имъ крестьянъ. Они заставляли барона принять присягу на вѣрность городу; его за́мокъ сносился до основанія и онъ давалъ согласіе выстроить домъ и жить въ городѣ, гдѣ онъ становился теперь согражданиномъ (com-bourgeois, con-cittadino); но взамѣнъ, онъ сохранялъ большинство своихъ правъ надъ крестьянами, которые такимъ образомъ получали лишь частичное облегченіе отъ лежавшаго на нихъ крѣпостного бремени. Горожане не поняли, что имъ слѣдовало дать равныя права гражданства крестьянину, на котораго имъ приходилось полагаться въ дѣлѣ снабженія города пищевыми продуктами; и вслѣдствіе этого непониманія, между городомъ и деревней образовалась съ тѣхъ поръ глубокая пропасть. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ, крестьяне только перемѣнили владѣльцевъ, такъ какъ городъ выкупалъ права барона и продавалъ ихъ по частямъ своимъ собственнымъ гражданамъ^[17]. Крѣпостная зависимость оставалась, такимъ образомъ, и только гораздо позднѣе, къ концу тринадцатаго вѣка, революція младшихъ ремеслъ положила ей конецъ; но уничтоживши личную крѣпостную зависимость, она въ то же время отнимала у крестьянъ землю^[18]. Едва-ли нужно прибавлять, что города вскорѣ почувствовали на себѣ роковыя послѣдствія такой близорукой политики: деревня стала врагомъ города.

Война противъ замковъ имѣла еще одно вредное послѣдствіе. Она втянула города въ продолжительныя войны между собою — что и дало возможность сложиться у историковъ теоріи, бывшей въ ходу до недавняго времени, согласно которой города потеряли свою независимость вслѣдствіе взаимной зависти и борьбы другъ съ другомъ. Особенно поддерживали эту теорію историки-империалисты, но она сильно поколеблена новѣйшими изслѣдованіями. Несомнѣнно, что въ Италіи города воевали другъ съ другомъ съ упорнымъ ожесточеніемъ; но нигдѣ, кромѣ Италіи, междоусобія городовъ не принимали такихъ размѣровъ; да и въ самой Италіи городскія войны, въ особенности въ раннемъ періодѣ, имѣли свои спеціальныя причины. Онѣ были (какъ это уже показали Сисмонди и Феррари) продолженіемъ войны противъ за́мкoвъ — неизбѣжнымъ продолженіемъ борьбы свободнаго муниципальнаго и федеративнаго принципа противъ феодализма, имперіализма и папства. Многіе города, освободившіеся только отчасти изъ-подъ власти епископа, феодальнаго владѣльца, или императора, были силою втянуты въ борьбу противъ свободныхъ городовъ дворянами, императоромъ и церковью, политика которыхъ сводилась къ тому, чтобы не давать городамъ объединиться, и вооружать ихъ другъ противъ друга. Эти особливыя условія (отчасти отразившіяся и на Германіи) объясняютъ, почему итальянскіе города, изъ которыхъ одни искали поддержки у императора для борьбы съ папой, а другіе — у церкви для борьбы съ императоромъ, вскорѣ раздѣлились на два лагеря, Гибеллиновъ и Гвельфовъ, и почему то же раздѣленіе проявилось и внутри каждаго города^[19].

Огромный экономическій прогрессъ, достигнутый большинствомъ итальянскихъ городовъ, какъ разъ въ то время, когда эти войны были въ самомъ разгарѣ^[20], и легкость, съ которою заключались союзы между городами, даютъ еще болѣе вѣрное понятіе о борьбѣ городовъ и еще болѣе подрываютъ вышеупомянутую теорію. Уже въ 1130—1150 годахъ начали слагаться могущественныя городскія лиги; и немного лѣтъ спустя, когда Фридрихъ Барбаросса напалъ на Италію и, поддерживаемый дворянствомъ и нѣсколькими отсталыми городами, пошелъ на Миланъ, народный энтузіазмъ съ силою пробудился во многихъ городахъ, подъ вліяніемъ народныхъ проповѣдниковъ. Кремона, Піаченца, Брешіа, Тортона и др. пришли на выручку; знамена гильдій Вероны, Падуи, Виченцы и Тревизы развѣвались вмѣстѣ въ лагерѣ городовъ, противъ знаменъ императора и дворянства. Въ слѣдующемъ году образовалась Ломбардская лига, а лѣтъ черезъ шестьдесятъ мы уже видимъ, что эта лига усилилась союзами со многими другими городами и представляетъ прочную организацію, хранящую половину своей военной казны въ Генуѣ, а другую половину — въ Венеціи^[21]. Въ Тосканѣ Флоренція стояла во-главѣ другой могущественной лиги, къ которой принадлежали Лукка, Болонья, Пистойя и др. города, и которая играла важную роль въ пораженіи дворянства въ средней Италіи; болѣе же мелкія лиги были въ то время самымъ обычнымъ явленіемъ. Такимъ образомъ несомнѣнно, что хотя и существовало соперничество между городами, и не трудно было посѣять раздоры между ними, но это соперничество не мѣшало городамъ объединяться для общей защиты своей свободы. Только позднѣе, когда города стали каждый маленькимъ государствомъ, между ними начались войны, какъ это всегда бываетъ, когда государства начинаютъ бороться между собою за верховное преобладаніе или изъ-за колоній.

Подобныя же лиги сформировались съ подобною же цѣлью въ Германіи. Когда, при наслѣдникахъ Конрада, страна стала ареною нескончаемыхъ родовыхъ войнъ изъ-за кровавой мести между баронами, города Вестфаліи образовали лигу противъ рыцарей, при чемъ однимъ изъ пунктовъ договора было обязательство, никогда не давать взаймы денегъ рыцарю, который продолжалъ бы укрывать краденые товары^[22]. Въ то время, какъ „рыцари и дворянство жили грабежомъ и убивали, кого хотели“, какъ говорится въ Вормской Жалобѣ (Wormser Zorn) рейнскіе города (Майнцъ, Кёльнъ, Шпейеръ, Страссбургъ и Базель) взяли на себя иниціативу образованія лиги, для преслѣдованія грабителей и поддержанія мира, которая вскорѣ насчитывала шестьдесятъ вошедшихъ въ союзъ городовъ. Позднѣе, лига Швабскихъ городовъ, раздѣленныхъ на три „мирныхъ округа“ (Аугсбургъ, Констанцъ и Ульмъ) преследовала ту-же цѣль. И хотя эти лиги были сломлены^[23], онѣ продержались довольно долго, чтобы показать, что въ то время, какъ предполагаемые миротворцы — короли, императоры церковь — возбуждали раздоры и сами были безпомощны противъ разбойничавшихъ рыцарей, толчокъ къ возстановленію мира и къ объединенію исходилъ изъ городовъ. Города, — а не императоры, — были дѣйствительными созидателями національнаго единства^[24].

Подобныя же федераціи, съ однородными цѣлями, организовывались и между деревнями, и теперь, когда Luchaire обратилъ вниманіе на это явленіе, можно надѣяться, что мы вскорѣ узнаемъ больше подробностей объ этихъ федераціяхъ. Намъ извѣстно, что деревни объединялись въ небольшія федераціи въ contado Флоренціи; также въ подчиненныхъ Новгороду и Пскову областяхъ. Что же касается Франціи, то имѣется положительное свидѣтельство о федераціи семнадцати крестьянскихъ деревень, просуществовавшей въ Ланнэ (Laonnais) въ теченіе почти ста лѣтъ (до 1256 г.) и упорно боровшейся за свою независимость. Кромѣ того, въ окрестностяхъ города Laon существовали три крестьянскія республики, имѣвшія присяжныя хартіи, по образцу хартій Лана и Суассона, — при чемъ, такъ какъ ихъ территоріи были смежными, онѣ поддерживали другъ друга въ своихъ освободительныхъ войнахъ. Вообще Luchaire полагаетъ, что многія подобныя федераціи возникли во Франціи въ двѣнадцатомъ и тринадцатомъ вѣкѣ, но въ большинствѣ случаевъ документальныя извѣстія о нихъ утеряны. Конечно, не защищенныя, какъ города, стѣнами, деревенскія федераціи легко разрушались королями и баронами; но при нѣкоторыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, когда онѣ находили поддержку въ городскихъ лигахъ, или защиту въ своихъ городахъ, подобныя крестьянскія республики становились независимыми единицами Швейцарской Конфедераціи^[25].

Что же касается до союзовъ, заключавшихся городами ради разныхъ мирныхъ цѣлей, то они были самымъ обычнымъ явленіемъ. Сношенія, установившіяся въ періодъ освобожденія, когда города списывали другъ у друга хартіи, не прерывались впослѣдствіи. Иногда, когда судьи какого-нибудь германскаго города должны были вынести приговоръ въ совершенно новомъ для нихъ и сложномъ дѣлѣ, и объявляли, что не могутъ подыскать рѣшенія (des Urtheiles nicht weise zu sein), они посылали делегатовъ въ другой городъ съ цѣлью подыскать подходящее рѣшеніе. То же самое случалось и во Франціи^[26]. Мы знаемъ также, что Форли и Равенна взаимно натурализовали своихъ гражданъ и дали имъ полныя права въ обоихъ городахъ.

Отдавать споръ, возникшій между двумя городами, или внутри города, на рѣшеніе другой общинѣ, которую приглашали дѣйствовать въ качествѣ посредника, было также въ духѣ времени^[27]. Что же касается до торговыхъ договоровъ между городами, то они были самымъ обычнымъ дѣломъ^[28]. Союзы для регулированія производства и объема бочекъ, употреблявшихся въ торговлѣ виномъ, „селедочные союзы“ и т. д. были предшественниками большой торговой федераціи Фламандской Ганзы, а позднѣе — великой Сѣверо-Германской Ганзы. Исторія же этихъ двухъ обширныхъ союзовъ позволила бы мнѣ наполнить еще многія страницы примѣрами федеративнаго духа, которымъ были проникнуты люди того времени. Едва ли нужно прибавлять, что, благодаря Ганзейскимъ союзамъ, средневѣковые города сдѣлали больше для развитія международныхъ сношеній, мореплаванія и морскихъ открытій, чѣмъ всѣ государства первыхъ семнадцати вѣковъ нашей эры.

Короче говоря, федераціи между маленькими земскими единицами, а равно и между людьми, объединенными общими цѣлями въ соотвѣтственныя гильдіи, а также федераціи между городами и группами городовъ — составляли самую сущность жизни и мысли въ теченіе всего этого періода. Первые пять вѣковъ второй декады нашей эры (XI-й по XVI-й) могутъ, такимъ образомъ, быть разсматриваемы, какъ колоссальная попытка обезпечить взаимную помощь и взаимную поддержку въ крупныхъ размѣрахъ, при помощи принциповъ федераціи и ассоціаціи, проводимыхъ чрезъ всѣ проявления человѣческой жизни и во всевозможныхъ степеняхъ. Эта попытка въ значительной мѣрѣ увѣнчалась успѣхомъ. Она объединила людей, раньше того разъединенныхъ, она обезпечила имъ значительную свободу и удесятерила ихъ силы. Въ ту пору, когда множество всякихъ вліяній воспитывали въ людяхъ партикуляризмъ, и было такое обиліе причинъ для раздоровъ, отрадно видѣть и отмѣтить, что у городовъ, разсѣянныхъ по обширному континенту, оказалось такъ много общаго, и что они съ такою готовностью объединялись для преслѣдованія столь многихъ общихъ цѣлей. Правда, что въ концѣ концовъ, они не устояли предъ мощными врагами. Не проявивши достаточно широкаго пониманія принципа взаимной помощи, они сами надѣлали роковыхъ ошибокъ. Но погибли они не отъ вражды другъ къ другу, и ихъ ошибки не были слѣдствіемъ недостаточнаго развитія среди нихъ федеративнаго духа.

 

Результаты новаго направленія, принятаго человѣческою жизнью въ средневѣковомъ городѣ, были колоссальны. Въ началѣ одиннадцатаго вѣка города Европы представляли еще маленькія кучи жалкихъ хижинъ, ютившихся вокругъ низенькихъ, неуклюжихъ церквей, строители которыхъ едва умѣли вывести арку; ремесла, сводившіяся главнымъ образомъ къ ткачеству и ковкѣ, были въ зачаточномъ состояніи; наука находила себѣ убѣжище лишь въ немногихъ монастыряхъ. Но триста пятьдесятъ лѣтъ позже самый видъ Европы совершенно измѣнился. Страна была усѣяна богатыми городами, и эти города были окружены широко-раскинувшимися, толстыми стѣнами, которыя были украшены вычурными башнями и воротами, представлявшими, каждая изъ нихъ, произведенія искусства. Соборы, задуманные въ грандіозномъ стилѣ и покрытые безчисленными декоративными украшеніями, поднимали къ облакамъ свои высокія колокольни, при чемъ въ ихъ архитектурѣ проявлялась такая чистота формы и такая смѣлость воображенія, какихъ мы тщетно стремимся достигнуть въ настоящее время. Ремесла и искусства поднялись до такого совершенства, что даже теперь мы едва-ли можемъ похвалиться тѣмъ, чтобы мы во многомъ превзошли ихъ, если только изобрѣтательный талантъ работника и высокую законченность его работы ставить выше быстроты фабрикаціи. Суда свободныхъ городовъ бороздили во всѣхъ направленіяхъ сѣверное и южное Средиземное море; еще одно усиліе — и они пересѣкутъ океанъ. На обширныхъ пространствахъ благосостояніе заступило мѣсто прежней нищеты; выросло и распространилось образованіе. Выработался научный методъ изслѣдованія, и положено было основаніе механики и физическихъ наукъ; мало того, — подготовлены были всѣ тѣ механическія изобрѣтенія, которыми такъ гордится девятнадцатый вѣкъ! Таковы были волшебныя перемѣны, совершившіяся въ Европѣ менѣе чѣмъ въ четыреста лѣтъ. И тѣ потери, которыя понесла Европа, когда пали ея свободные города, можно оцѣнить лишь тогда, когда мы сравниваемъ семнадцатый вѣкъ съ четырнадцатымъ или даже тринадцатымъ. Благосостояніе, которымъ отличались Шотландія, Германія, равнины Италіи, — исчезло. Дороги пришли въ упадокъ, города опустѣли, свободный трудъ превратился въ рабство, искусства заглохли, даже торговля пришла въ упадокъ^[29].

Если бы послѣ средневѣковыхъ городовъ не осталось никакихъ письменныхъ памятниковъ, по которымъ можно было бы судить о блескѣ ихъ жизни, если бы послѣ нихъ остались одни только памятники ихъ архитектурнаго искусства, которые мы находимъ разсѣянными по всей Европѣ, отъ Шотландіи до Италіи и отъ Героны въ Испаніи до Бреславля на славянской территории, то и тогда мы могли бы сказать, что эпоха независимыхъ городовъ была временемъ величайшаго расцвѣта человѣческаго ума въ теченіе всей христіанской эры, вплоть до конца восемнадцатаго вѣка. Глядя, напримѣръ, на средневѣковую картину, изображающую Нюренбергъ, съ его десятками башенъ и высокихъ колоколенъ, носящихъ на себѣ, каждая изъ нихъ, печать свободнаго творческаго искусства, мы едва можемъ себѣ представить, чтобы всего за триста лѣтъ до этого, Нюренбергъ былъ только кучею жалкихъ хижинъ. И наше удивленіе растетъ, по мѣрѣ того, какъ мы вглядываемся въ детали архитектуры и украшеній каждой изъ безчисленныхъ церквей, колоколенъ, городскихъ воротъ и ратушей, разсѣянныхъ по всей Европѣ, доходя на востокѣ до Богеміи и до мертвыхъ теперь городовъ Польской Галиціи. Не только Италія, — эта мать искусства, — но вся Европа переполнена подобными памятниками. Чрезвычайно знаменателенъ, впрочемъ, уже тотъ фактъ, что изъ всѣхъ искусствъ архитектура — искусство по преимуществу общественное, — достигла въ эту эпоху наивысшаго развитія. И дѣйствительно, такое развитіе архитектуры было возможно только какъ результатъ высоко-развитой общественности въ тогдашней жизни.

Средневѣковая архитектура достигла такого величія не только потому, что она являлась естественнымъ развитіемъ художественнаго ремесла; не только потому, что каждое зданіе и каждое архитектурное украшеніе были задуманы людьми, знавшими по опыту своихъ собственныхъ рукъ, какіе артистическіе эффекты могутъ дать камень, желѣзо, бронза, или даже просто бревна и известка съ галькою; не только потому, что каждый памятникъ былъ результатомъ коллективнаго опыта, накопленнаго въ каждомъ художествѣ или ремеслѣ^[30], — средневѣковая архитектура была велика потому, что она являлась выраженіемъ великой идеи. Подобно греческому искусству, она возникла изъ представленія о братствѣ и единствѣ, воспитываемыхъ городомъ. Она обладала смѣлостью, которая могла быть пріобрѣтена лишь смѣлою борьбою и побѣдами; она дышала энергіею, потому что энергіей была проникнута вся жизнь города. Соборъ или городская ратуша символизировали организмъ, въ которомъ каждый каменщикъ и каменотесъ являлись строителями, и средневѣковое зданіе представляетъ собою не замыселъ отдѣльной личности, надъ выполненіемъ котораго трудились тысячи рабовъ, исполняя урочную работу по чужой идеѣ; весь городъ принималъ участіе въ его постройкѣ. Высокая колокольня была часть величаваго зданія, въ которомъ билась жизнь города, она не была посажена на не имѣющую смысла платформу, какъ парижское сооруженіе Эйфеля; она не была фальшивою каменною постройкою, возведенною съ цѣлью скрыть безобразіе основной желѣзной структуры, какъ это сдѣлано было на Тоуэрскомъ мосту, въ Лондонѣ. Подобно аѳинскому Акрополю, соборъ средневѣковаго города имѣлъ цѣлью прославленіе величія побѣдоноснаго города; онъ символизировалъ союзъ ремеслъ; онъ былъ выраженіемъ чувства каждаго гражданина, который гордился своимъ городомъ, такъ какъ онъ былъ его собственное созданіе. Случалось, что совершивъ успѣшно свою вторую революцію младшихъ ремеслъ, городъ начиналъ строить новый соборъ, съ цѣлью выразить новое, глубже идущее и болѣе широкое единеніе, проявившееся въ его жизни.

Наличныя средства, съ которыми города начинали эти великія постройки, бывали большею частью несоразмѣрно малы. Кёльнскій соборъ, напримѣръ, былъ начатъ при ежегодной издержкѣ всего въ 500 марокъ; даръ въ 100 марокъ былъ записанъ какъ крупное приношеніе^[31]. Даже когда работа подходила къ концу, ежегодный расходъ едва доходилъ до 5,000 марокъ и никогда не превышалъ 14,000. Соборъ въ Базелѣ былъ построенъ на такія же незначительныя средства. Но за то каждая корпорація жертвовала для ихъ общаго памятника свою долю камня, работы и декоративнаго генія. Каждая гильдія выражала въ этомъ памятникѣ свои политическіе взгляды, разсказывая въ камнѣ или бронзѣ исторію города, прославляя принципы „Свободы, Равенства и Братства“^[32], восхваляя союзниковъ города и посылая въ вѣчный огонь его враговъ. И каждая гильдія выказывала свою любовь къ общему памятнику, богато украшая его цвѣтными окнами, живописью, „церковными вратами, достойными быть вратами рая,“ — по выраженію Микель Анджело, — или же каменными украшеніями на каждомъ малѣйшемъ уголкѣ постройки^[33]. Маленькіе города и даже самые маленькіе приходы^[34] соперничали въ этого рода работахъ съ большими городами, и соборы въ Laon или въ Saint Ouen едва ли уступаютъ Реймскому собору, Бременской ратушѣ или Бреславльской вѣчевой колокольнѣ. „Ни одна работа не должна быть начата коммуной, если она не была задумана въ соотвѣтствіи съ великимъ сердцемъ коммуны, слагающимся изъ сердецъ всѣхъ ея гражданъ, объединенныхъ одной общей волей,“ — таковы были слова городского Совѣта во Флоренціи; и этотъ духъ проявляется во всѣхъ общинныхъ работахъ, имѣющихъ общеполезное назначеніе, какъ, напримѣръ, въ каналахъ, террасахъ, виноградникахъ и фруктовыхъ садахъ вокругъ Флоренціи, или въ оросительныхъ каналахъ, пробѣгавшихъ по равнинамъ Ломбардіи, въ портѣ и водопроводѣ Генуи и, въ сущности, во всѣхъ общественныхъ постройкахъ, предпринимавшихся почти въ каждомъ городѣ^[35].

Всѣ искусства сдѣлали подобные же успѣхи въ средневѣковыхъ городахъ, и наши теперешнія пріобрѣтенія въ этой области въ большинствѣ случаевъ являются лишь продолженіемъ того, что выросло въ то время. Благосостояніе фламандскихъ городовъ основывалось на выдѣлкѣ тонкихъ шерстяныхъ тканей. Флоренція въ началѣ четырнадцатаго вѣка, до эпидеміи „черной смерти“ (чумы), выдѣлывала отъ 70.000 до 100.000 кусковъ шерстяныхъ издѣлій, оцѣнивавшихся въ 1.200.000 золотыхъ флориновъ^[36]. Чеканка драгоцѣнныхъ металловъ, искусство отливки, художественная ковка желѣза — были созданіемъ средневѣковыхъ гильдій (mysteries), которыя достигли въ соотвѣтствующихъ областяхъ всего, чего можно было достигнуть путемъ ручного труда, не прибѣгая къ помощи могучаго механическаго двигателя. Ручного труда — и изобрѣтательности, такъ какъ, говоря словами Уэвелля, „Пергаментъ и бумага, печатаніе и гравировка, усовершенствованное стекло и сталь, порохъ, часы, телескопъ, морской компасъ, реформированный календарь, десятичная система, алгебра, тригонометрія, химія, контрапунктъ (открытіе, равнявшееся новому созданію въ музыкѣ), — все это достояніе мы унаслѣдовали отъ той эпохи, которую такъ презрительно именуютъ періодомъ застоя“ (History of Inductive Sciences, I, 252).

Правда, какъ замѣтилъ Уэвелль, ни одно изъ этихъ открытій не вносило какого-нибудь новаго принципа; но средневѣковая наука сдѣлала нѣчто бо́льшее, чѣмъ действительное открытіе новыхъ принциповъ. Она подготовила открытіе всѣхъ тѣхъ новыхъ принциповъ, которые извѣстны намъ въ настоящее время въ области механическихъ наукъ: она пріучила изслѣдователя наблюдать факты и дѣлать изъ нихъ выводы. То была индуктивная наука, хотя она еще не вполнѣ уяснила себѣ значеніе и силу индукціи; и она положила основаніе какъ механики, такъ и физики. Франсисъ Бэконъ, Галилей и Коперникъ были прямыми потомками Роджера Бэкона и Майкеля Скота, какъ паровая машина была прямымъ продуктомъ изслѣдованій объ атмосферномъ давленіи, произведенныхъ въ итальянскихъ университетахъ, и того математическаго и техническаго образованія, которымъ отличался Нюренбергъ.

Но нужно ли въ самомъ дѣлѣ, еще распространяться и доказывать прогрессъ наукъ и искусствъ въ средневѣковомъ городѣ? Не достаточно-ли просто указать на соборы въ области искусства, и на итальянскій языкъ и поэму Данте въ области мысли, чтобы сразу дать мѣру того, что создалъ средневѣковый городъ въ теченіе четырехъ вѣковъ своего существованія?

Нѣтъ никакого сомнѣнія — средневѣковые города оказали громаднѣйшую услугу европейской цивилизаціи. Они помѣшали Европѣ дойти до теократическихъ и деспотическихъ государствъ, которыя создались въ древности въ Азіи; они дали ей разнообразіе жизненныхъ проявленій, увѣренность въ себѣ, силу иниціативы и ту огромную интеллектуальную и моральную энергію, которой она нынѣ обладаетъ и которая является лучшей порукой въ томъ, что эта цивилизація сможетъ отразить всякое новое нашествіе съ Востока.

Но почему же эти центры цивилизаціи, попытавшіеся отвѣтить на такія глубокія потребности человѣческой природы и отличавшіеся такой полнотой жизни, не могли существовать еще далѣе? Почему же ихъ охватила старческая дряблость въ шестнадцатомъ вѣкѣ? и почему, послѣ того, какъ они отразили столько внѣшнихъ нападеній и сумѣли черпать новую энергію даже изъ своихъ внутреннихъ раздоровъ, эти города, въ концѣ концовъ, пали жертвой внѣшнихъ нападеній и внутреннихъ усобицъ?

 

Различныя причины вызвали это паденіе, при чемъ нѣкоторыя изъ нихъ имѣли свой корень въ отдаленномъ прошломъ, тогда какъ другія были результатомъ ошибокъ, совершенныхъ самими городами. Въ концѣ пятнадцатаго вѣка въ Европѣ начали возникать могущественныя государства, складывавшіяся по древнеримскому образцу. Въ каждой странѣ и въ каждой области который-нибудь изъ феодальныхъ владѣльцевъ, болѣе хитрый чѣмъ другіе, болѣе склонный къ скопидомству, а часто и менѣе совѣстливый, чѣмъ его сосѣди, успѣвалъ пріобрѣсти въ личное владѣніе болѣе богатыя вотчины, съ бо́льшимъ количествомъ крестьянъ въ нихъ, а также собрать вокругъ себя бо́льшее количество рыцарей и дружинниковъ, и скопить больше денегъ въ своихъ сундукахъ. Такой баронъ, король, или князь обыкновенно выбиралъ для своего мѣстожительства деревни съ выгоднымъ географическимъ положеніемъ и еще не освоившіяся съ порядками свободной городской жизни — Парижъ, Мадридъ, Москва стояли въ такихъ условіяхъ — и при помощи крѣпостного труда онъ создавалъ здѣсь королевскій укрѣпленный городъ, въ который онъ привлекалъ, щедрою раздачею деревень „въ кормленіе“, военныхъ сподвижниковъ, а также и купцовъ, пользовавшихся покровительствомъ, которое онъ оказывалъ торговлѣ. Такимъ образомъ создавалось, въ зачаточномъ состояніи, будущее государство, которое и начинало понемногу поглощать другіе такіе же центры. Законники, воспитанные на изученіи римскаго права, охотно стекались въ такія города: упрямая и честолюбивая раса людей, выдѣлившихся изъ горожанъ и одинаково ненавидѣвшихъ какъ высокомѣріе феодаловъ, такъ и проявленіе того, что они называли беззаконіемъ крестьянства. Уже самыя формы деревенской общины, неизвѣстныя ихъ кодексамъ, самые принципы федерализма были ненавистны имъ, какъ наслѣдіе „варварства“. Ихъ идеалъ былъ цезаризмъ, поддерживаемый фикціею народнаго одобренія и силою оружія, и они усердно работали для тѣхъ, на кого они полагались для осуществленія этого идеала^[37].

Христіанская церковь, раньше возстававшая противъ римскаго права, а теперь обратившаяся въ его союзницу, работала въ томъ же направленіи. Такъ какъ попытка образовать теократическую имперію въ Европѣ, подъ главенствомъ папы, не увѣнчалась успѣхомъ, то болѣе интеллигентные и честолюбивые епископы начали оказывать теперь поддержку тѣмъ, кого они считали способными возстановить могущество царей Израиля и константинопольскихъ императоровъ. Церковь облекла возвышавшихся правителей своей святостью; она короновала ихъ, какъ представителей Бога на землѣ; она отдала имъ на службу ученость и государственные таланты своихъ служителей; она принесла имъ свои благословенія и свои проклятія, свои богатства и тѣ симпатіи, которыя она сохранила среди бѣдняковъ. Крестьяне, которыхъ города не смогли или отказались освободить, видя что горожане не въ силахъ положить конецъ безконечнымъ войнамъ между рыцарями — за которыя крестьянамъ приходилось такъ дорого расплачиваться, — теперь возлагали свои надежды на короля, на императора, на великаго князя; и помогая имъ сокрушить могущество феодальныхъ владетелей, они, вмѣстѣ съ тѣмъ, помогали имъ въ установленіи централизованнаго государства. Наконецъ, нашествія монголовъ и турковъ, священная война противъ мавровъ въ Испаніи, а равнымъ образомъ и тѣ страшныя войны, которыя вскорѣ начались среди каждаго народа между выроставшими центрами верховной власти: Иль-де-Франсомъ и Бургундіей, Шотландіей и Англіей, Англіей и Франціей, Литвой и Польшей, Москвой и Тверью, и т. д., вели, въ концѣ концовъ, къ тому же. Возникли могущественныя государства, и городамъ пришлось теперь вступать въ борьбу, не только со слабо-связанными между собою федераціями феодальныхъ бароновъ или князей, но и съ могуче-организованными центрами, имѣвшими въ своемъ распоряженіи цѣлыя арміи крѣпостныхъ.

Но хуже всего было то, что возроставшіе центры единодержавія находили себѣ поддержку въ тѣхъ усобицахъ, которыя возникали внутри самыхъ городовъ. Въ основу средневѣковаго города несомнѣнно была положена великая идея; но она была понята недостаточно широко. Взаимная помощь и поддержка не могутъ быть ограничены предѣлами небольшой ассоціаціи; онѣ должны распространяться на все окружающее, иначе окружающее поглотитъ ассоціацію и въ этомъ отношеніи средневѣковый гражданинъ съ самаго начала совершилъ громадную ошибку. Вмѣсто того, чтобы смотрѣть на крестьянъ и ремесленниковъ, собиравшихся подъ защиту его стѣнъ, какъ на помощниковъ, которые смогутъ внести свою долю въ дѣло созиданія города, — что они сдѣлали въ действительности, — „фамиліи“ старыхъ горожанъ поспѣшили рѣзко отдѣлить себя отъ новыхъ пришельцевъ. Первымъ предоставлялись всѣ благодѣянія общинной торговли и пользованія общинными землями, а вторымъ не оставляли ничего, кромѣ права свободно проявлять искусство своихъ рукъ. Городъ, такимъ образомъ, раздѣлился на „гражданъ“, или „общинниковъ“ и на „обывателей“, или „жителей“^[38]. Торговля, носившая ранѣе общинный характеръ, стала теперь привилегіей купеческихъ и ремесленныхъ фамилій, и слѣдующая ступень — переходъ къ личной торговлѣ, или къ привилегіямъ капиталистическихъ, угнетательскихъ компаній —трёстов — стала неизбежной.

То же самое раздѣленіе возникло и между городомъ, въ собственномъ смыслѣ этого слова, и окружающими его деревнями. Средневѣковыя Коммуны пытались-было освободить крестьянъ, но ихъ войны противъ феодаловъ вскорѣ превратились, какъ уже сказано выше, скорѣе въ войны за освобожденіе самаго города отъ власти феодаловъ, чѣмъ въ войны за освобожденіе крестьянъ. Городская община оставила за феодаломъ его права надъ крестьянами, при условіи, чтобы онъ болѣе не причинялъ вреда городу и сталъ согражданиномъ. Но дворянство, „воспринятое“ городомъ и перенесшее свою резиденцію во внутрь городской ограды, внесло старыя свои фамильныя войны въ предѣлы города. Оно не мирилось съ мыслью, что дворяне должны подчиняться суду простыхъ ремесленниковъ и купцовъ, и оно продолжало вести на городскихъ улицахъ свои старыя родовыя войны изъ-за кровавой мести. Въ каждомъ городѣ теперь были свои Колонны и Орсини, свои Оверштольцы и Визы. Извлекая большіе доходы изъ имѣній, которыя они успѣли удержать за собой, феодальные владѣльцы окружили себя многочисленными кліентами и феодализировали нравы и обычаи самаго города. Когда же стало возникать недовольство среди ремесленныхъ классовъ города, противъ старыхъ гильдій и фамилій, феодалы стали предлагать обѣимъ партіямъ свои мечи и своихъ многочисленныхъ прислужниковъ, чтобы рѣшать возникавшія столкновенія путемъ войны, вмѣсто того чтобы дать недовольству вылиться тѣми путями, которые, до тѣхъ поръ, оно всегда находило, не прибѣгая къ оружію.

Величайшею и самою роковою ошибкою большинства городовъ было также обоснованіе ихъ богатства на торговлѣ и промышленности рядомъ съ пренебрежительнымъ отношеніемъ къ земледѣлію. Такимъ образомъ, они повторили ошибку, уже однажды совершенную городами античной Греціи, и вслѣдствіе этого впали въ тѣ же преступленія^[39]. Но отчужденіе городовъ отъ земли, по-необходимости, вовлекло ихъ въ политику, враждебную земледѣльческимъ классамъ, которая стала особенно очевидной въ Англіи, во времена Эдуарда III^[40], во Франціи, во времена жакерій (большихъ крестьянскихъ возстаній), въ Богеміи — въ губитскихъ войнахъ, и во время крестьянской войны въ Германіи. Съ другой стороны, торговая политика вовлекла также городскія народоправства въ отдаленныя предпріятія и развила страсть къ обогащенію колоніями. Возникли колоніи, основанныя итальянскими республиками на юго-востокѣ, нѣмецкими — на востокѣ и славянскими (Новгородомъ и Псковомъ) — на дальнемъ сѣверо-востокѣ. Тогда понадобилось держать арміи наемниковъ для колоніальныхъ войнъ, затѣмъ этихъ наемниковъ употребили и для угнетенія самихъ же горожанъ. Ради той же цѣли стали заключать займы въ такихъ размѣрахъ, что они скоро оказали глубоко деморализующее вліяніе на гражданъ. Попасть во власть становилось очень выгодно, и внутреннія усобицы разростались все въ бо́льшихъ размѣрахъ при каждыхъ выборахъ, во время которыхъ главную роль играла колоніальная политика въ интересахъ немногихъ фамилій. Раздѣленіе между богатыми и бѣдными, между „лучшими“ и „худшими“ людьми, все расширялось, и въ шестнадцатомъ вѣкѣ королевская власть нашла въ каждомъ городѣ готовыхъ союзниковъ и помощниковъ среди бѣдняковъ, когда посулила имъ смирить богатыхъ.

Есть, однако, еще одна причина упадка коммунальныхъ учрежденій, болѣе важная и глубже лежащая, чѣмъ всѣ остальныя. Исторія средневѣковыхъ городовъ представляетъ одинъ изъ наиболѣе поразительныхъ примѣровъ могущественнаго вліянія идей и основныхъ началъ на судьбы человѣчества, а равнымъ образомъ и того, что при коренномъ измѣненіи въ руководящихъ идеяхъ общества получаются совершенно новые, часто противоположные, результаты. Самодовѣріе и федерализмъ, верховная власть каждой отдѣльной группы, и построеніе политическаго тѣла отъ простого къ сложному — таковы были руководящія идеи одиннадцатаго вѣка. Но съ того времени понятія подверглись совершенному измѣненію. Ученые легисты, изучавшіе римское право, и церковные прелаты, тѣсно объединившіеся со времени Иннокентія III-го, успѣли парализовать идею, — античную греческую идею, — которая преобладала въ эпоху освобождения городовъ и легла въ основаніе этихъ республикъ. Въ теченіе двухъ или трехъ столѣтій они стали учить съ амвона, съ университетской каѳедры и въ судахъ, что спасеніе людей лежитъ въ сильно централизованномъ государствѣ, подчиненномъ полубожеской власти одного, или немногихъ^[41]; что одинъ человѣкъ можетъ и долженъ быть спасителемъ общества, и что во имя общественнаго спасенія онъ можетъ совершать любое насиліе: жечь людей на кострахъ, убивать ихъ медленной смертью въ неописуемыхъ пыткахъ, повергать цѣлыя области въ самую отчаянную нищету. При этомъ, они не скупились на наглядные уроки въ крупныхъ размѣрахъ, и съ неслыханной жестокостью давали эти уроки вездѣ, куда лишь могли проникнуть мечъ короля или костеръ церкви. Вслѣдствіе этихъ ученій и соотвѣтственныхъ примѣровъ, постоянно повторяемыхъ и насильственно внѣдряемыхъ въ общественное сознаніе, самые умы людей начали принимать новый складъ. Граждане начали находить, что никакая власть не можетъ быть чрезмѣрной, никакое постепенное убійство — черезчуръ жестокимъ, если дѣло идетъ объ „общественной безопасности“. И при этомъ новомъ направленіи умовъ, при этой новой вѣрѣ въ силу единаго правителя, древнее федеральное начало теряло свою силу, а вмѣстѣ съ нимъ вымеръ и созидательный геній массъ. Римская идея побѣдила, и при такихъ обстоятельствахъ централизованныя военныя государства нашли себѣ въ городахъ готовую добычу.

Флоренція пятнадцатаго вѣка представляетъ типичный образецъ подобной перемѣны. Раньше, народная революція бывала началомъ новаго, дальнѣйшаго прогресса. Теперь же, когда доведенный до отчаянія народъ возсталъ, онъ уже болѣе не обладалъ созидательнымъ творчествомъ, и народное движеніе не дало никакой свѣжей идеи. Вмѣсто прежнихъ четырехсотъ представителей въ общинномъ совѣтѣ, введена была тысяча представителей; вмѣсто прежнихъ восьмидесяти членовъ синьоріи (signoria), въ нее вошло сто членовъ. Но эта революція въ числахъ не привела ни къ чему. Народное недовольство все возростало, и послѣдовалъ рядъ новыхъ возмущеній. Тогда обратились за спасеніемъ къ „тирану“; онъ прибѣгъ къ избіенію возставшихъ, но распаденіе общиннаго организма продолжалось. И когда, послѣ новаго возмущенія, флорентійскій народъ обратился за совѣтомъ къ своему лю6имцу — Іерониму Саванаролѣ — то монахъ отвѣтилъ: „О, народъ мой, ты знаешь, что я не могу входить въ государственныя дѣла… Очисти свою душу, и если при такомъ расположеніи ума ты реформируешь городъ, тогда, народъ Флоренціи, ты долженъ начать реформу во всей Италіи!“ Маски, надѣвавшіяся во время гуляній на масляницѣ, и соблазнительныя книги были сожжены; былъ проведенъ законъ о поддержаніи бѣдныхъ и другой, направленный противъ ростовщиковъ, — но демократія Флоренціи оставалась тѣмъ же, чѣмъ была. Старый творческій духъ исчезъ. Вслѣдствіе излишняго довѣрія къ правительству, флорентинцы перестали довѣрять самимъ себѣ; они оказались неспособными обновить свою жизнь. Государству оставалось лишь войти и раздавить ихъ послѣднія вольности.

И все-же потокъ взаимной помощи и поддержки не заглохъ въ массахъ и продолжалъ струиться даже послѣ этого пораженія вольныхъ городовъ. Онъ поднялся снова съ могучей силой, въ отвѣтъ на коммунистическіе призывы первыхъ пропагандистовъ Реформаціи, и онъ продолжалъ существовать даже послѣ того, какъ массы, потерпѣвши неудачу въ своей попыткѣ устроить жизнь такъ, какъ онѣ надѣялись устроить её, вдохновленную реформированною религіею, подпали подъ власть единодержавія. Онъ струится даже теперь и ищетъ путей для новаго выраженія, которое уже не будетъ ни государствомъ, ни средневѣковымъ городомъ, ни деревенской общиной варваровъ, ни родовымъ строемъ дикарей, но, отправляясь отъ всѣхъ этихъ формъ, будетъ совершеннѣе всѣхъ ихъ по глубинѣ и по широтѣ своихъ человѣчныхъ началъ.

---

Примѣчанія

1. Литература указаннаго вопроса — огромна. Но не имѣется еще ни одной работы, которая бы разсматривала средневѣковый городъ въ цѣломъ. Для французскихъ общинъ классическими остаются до сихъ поръ работы: Augustin Thierry: „Lettres“ и „Considérations sur l’histoire de France“; прекраснымъ дополненіемъ къ нимъ является книга Luchaire’а „Communes françaises“, написанная въ томъ же направленіи. Для городовъ Италіи можно указать нижеслѣдующія: превосходный трудъ Sismondi („Нistоire des républiques italiennes du moyen âge“, Paris, 1826, 16 т.); Leo и Botta, „Исторія Италіи“, которой имѣется французскій переводъ (3 большихъ тома); Ferrari, „Revolutions d’Italie“ и Hegel, „Geschichte der Städteverfassung in Italien“. Эти сочиненія составляютъ главные источники общихъ свѣдѣній о городахъ Италіи вообще. Для Германіи мы имѣемъ: Maurer’s „Städteverfassung“, Barthold’s, „Geschichte der deutschen Städte“, a изъ недавнихъ работъ прекрасный трудъ Hegel’а, „Städte und Gilden der germanischen Völker“ (2 т. Leipzig, 1891) и д-ра Otto Kallsen’s „Die deutschen Städte im Mittelalter“ (2 т., Halle, 1891); а также Janssen’s „Geschichte des deutsches Volkes“ (5 т., 1886), — выразимъ надежду что послѣдній изъ названныхъ нами трудовъ будетъ переведенъ по-русски (французскій переводъ появился въ 1892 году). Для Бельгіи можно указать: A. Wauters, „Les Libertes communales“ (Bruxelles, 1869—78, 3 т.), а для Россіи: труды Бѣляева, Костомарова и Сергѣевича. Наконецъ для Англіи мы имѣемъ превосходную работу о городахъ въ произведеніи г-жи J. R. Green „Тоwn Life in the Fifteenth Сentury“ (2 т., London, 1894). Кромѣ того имѣется большое количество хорошо извѣстныхъ мѣстныхъ исторій и нѣсколько превосходныхъ работъ по всеобщей и экономической исторіи, которыя я такъ часто упоминалъ въ настоящей и предыдущей главахъ. Богатство литературы заключается, однако, главнымъ образомъ въ отдѣльныхъ, иногда превосходныхъ изслѣдованіяхъ по исторіи отдѣльныхъ городовъ, особенно итальянскихъ и германскихъ; гильдій; земельнаго вопроса; экономическихъ принциповъ той эпохи; лигъ между городами (Hansa); и общиннаго искусства. Невѣроятное обиліе свѣдѣній заключается въ трудахъ этой второй категоріи, изъ которыхъ въ настоящей работѣ указаны только самыя важныя.
2. Кулишеръ, въ превосходномъ очеркѣ первобытной торговли („Zeitschrift für Völkerpsychologie“), т. X, 380), также указываетъ, что, согласно Геродоту, Агриппеяне считались неприкосновенными, въ виду того, что на ихъ территоріи велась торговля между скиѳами и сѣверными племенами. Бѣглецъ считался священнымъ на ихъ территоріи, и сосѣди часто приглашали ихъ быть посредниками. См. Приложеніе XV-е.
3. Недавно возникли нѣкоторые споры относительно Weichbild и закона, относящагося къ Weichbild, которые до сихъ поръ остаются не разъясненными (см. Zöpfl, „Alterthümer des deutschen Reichs und Rechts“, III, 29; Kallsen, I, 316). Вышеприведенное объясненіе кажется мнѣ наиболѣе вѣроятнымъ, но, конечно, его слѣдуетъ еще провѣрить дальнѣйшими разслѣдованіями. Очевидно также, что (употребляя шотландскій терминъ), „mercet cross“, т. e. „торговый крестъ“, долженъ былъ бы быть эмблемой церковной юрисдикціи, но мы находимъ его какъ въ епископскихъ городахъ, такъ и въ тѣхъ, гдѣ верховная власть принадлежала вѣчу.
4. Относительно всѣхъ вопросовъ, касающихся торговой гильдіи, см. исчерпывающую предметъ работу: Ch. Gross, „The Guild Merсhant“ (Oxford, 1890, 2 т.); а также замѣчанія г-жи Green въ „Тоwn Life in the Fifteenth Сentury“, т. II, гл. V, VIII, X; также обзоръ этого вопроса, сдѣланный A. Doren’омъ въ Schmoller’s „Forschungen“, т. XII. Если соображенія, указанныя въ предыдущей главѣ (согласно которымъ торговля вначалѣ была общинной), окажутся правильными, тогда позволительно высказать гипотезу, что купецкая гильдія была корпораціею, которой поручалось веденіе торговли въ интересахъ цѣлаго города; и только постепенно эта корпорація превратилась въ гильдію купцовъ, торгующихъ для собственной прибыли; въ то же время торговые авантюристы („merchant adventurers“) Англіи, новгородскіе „повольники“ и mercati personati (личные купцы) итальянскихъ городовъ являлись бы, при такомъ объясненіи, лицами, которымъ предоставлено было открывать на свой страхъ рынки и новыя вѣтви торговли для личныхъ выгодъ. Вообще, должно замѣтить, что происхожденіе средневѣковаго города не можетъ быть приписано одному какому-нибудь отдѣльному фактору. Онъ былъ результатомъ многихъ факторовъ, дѣйствовавшихъ въ различныхъ степеняхъ.
5. Janssen, „Geschichte des deutschen Volkes“, I, 315; Gramich, „Würzburg“; и вообще любой сборникъ уставовъ.
6. Falke, „Gesсhiсhtiсhe statistik“, I, 373—393, и II, 66; цит. въ Janssen’s, „Geschichte“, II, 339; J. D. Blavignac, въ „Comptes et dépenses de la construction du clocher de Saint-Nicolasà Fribourg en Suisse“, приходитъ къ подобному же заключенію. Для Амьена см. De Calonne „Vie Municipale“, стр. 99 и Приложеніе. Для полной оцѣнки и графическаго изображенія средневѣковой заработной платы въ Англіи, съ переводомъ ея на стоимость хлѣба и мяса, см. прекрасную статью и таблицу кривыхъ G. Steffen’a въ журналѣ „Nineteenth Century“ за 1891 годъ и его же „Studier öfver lön systemets historia i England“, Stockholm, 1895.
7. Для того, чтобы привести хотя бы одинъ примѣръ изъ множества, находящихся въ работахъ Shönberg и Falke укажу, напримѣръ, что 16 сапожниковъ рабочихъ (Schusterknechte) рейнскаго города Ксантена пожертвовали для возведенія иконостаса и алтаря въ церкви 75 гульденовъ по подпискѣ и 12 гульденовъ изъ общаго ящика, при чемъ цѣнность денегъ въ то время, согласно наиболѣе достовѣрнымъ изслѣдованіямъ, превосходила въ десять разъ ихъ теперешнюю цѣнность.
8. Приводится Janssen’омъ, I. с. 1, 343.
9. Thorold Rogers, „The Economical Interpretation of History“, London, 1891, стр. 303.
10. Janssen, l. c. См. также Dr. Alwin Schultz, „Deutsches Leben im XIV und XV Jahrhundert“, grosse Ausgabe, Wien, 1892, стр. 67 и слѣд. Въ Парижѣ длина рабочаго дня была отъ семи до восьми часовъ зимою и до четырнадцати часовъ лѣтомъ въ извѣстныхъ ремеслахъ; въ другихъ же она была отъ восьми до девяти часовъ зимою, и отъ десяти до двѣнадцати лѣтомъ. По субботамъ и въ двадцать пять другихъ дней (jours de commun de vile foire) всѣ работы кончались въ 4 часа по-полудни. А по воскресеньямъ и въ тридцать другихъ праздничныхъ дней вовсе не работали. Въ общемъ выходитъ, что средневѣковый рабочій работалъ меньше часовъ, чѣмъ современный рабочій(Dr. E. Martin Saint-Léon, „Histoire des corporations“, стр. 121).
11. W. Stieda, „Hansische Vereinbarungen über städtisches Gewerbe im XIV und XV Jährhundert“, въ „Hansische Geschichtsblätter“, Jahrgang 1886, стр. 121; Chönberg, „Wirthschaftliche Bedeutung der Zünfte“; a также отчасти Roscher.
12. См. глубоко прочувствованныя замѣчанія Toulmin Smith’а объ ограбленіи гильдій королями, во введеніи г-жи Smith къ „Еnglish Guilds“. Во Франціи аналогичное ограбленіе и уничтоженіе собственной юрисдикціи гильдій началось съ 1306 года, а окончательный ударъ былъ нанесенъ въ 1382 году (Fagniez, l. c. стр. 52—54).
13. Адамъ Смитъ и его современники прекрасно знали, что̀ именно они подвергали осужденію, когда они писали противъ вмешательства государства въ торговлю и противъ торговыхъ монополій, создаваемыхъ государствомъ. Къ несчастью, ихъ послѣдователи, съ безнадежнымъ легкомысліемъ, свалили въ одну кучу средневѣковыя гильдіи и государственное вмѣшательство, не дѣлая различія между эдиктомъ изъ Версали и гильдейскимъ уставомъ. Едва ли нужно указывать, что экономисты, серьезно изучавшіе вопросъ, какъ Shönberg (редакторъ хорошо извѣстнаго курса „Политической экономіи“), никогда не впадали въ подобную ошибку. Но вплоть до самаго недавняго времени расплывчивые споры вышеуказаннаго типа сходили за экономическую „науку“.
14. Во Флоренціи семь „меньшихъ искусствъ“ устроили свою революцію въ 1270—82 гг., и подробное описаніе ея результатовъ можно найти въ работѣ Perrens („Histoire de Florence“, Paris, 1877, 3 тома) и въ особенности въ трудѣ Gino Capponi („Storia delia republica di Firenze}}“, 2-da edizione, 1876, I, 58—80; переведено на нѣмецкій языкъ); Въ Ліонѣ, напротивъ, когда въ 1402 году началось подобное же движеніе, оно было подавлено и ремесленники потеряли право выбирать собственныхъ судей. Въ Ростокѣ подобное же движеніе происходило въ 1313 году; въ Цюрихѣ въ 1336-мъ; въ Бернѣ въ 1363-мъ; въ Брауншвейгѣ въ 1374 году, а въ слѣдующемъ году въ Гамбургѣ; въ Любекѣ въ 1376—84 и т. д. См. Schmoller’s, „Strassburg zur Zeit der Zunftkämpfe“ и его-же „Strassburg’s Вlüthe“; Brentano, „Arbeitergilden der Gegenwart“ 2 тома, Leipzig, 1871—72; E. Bain. „Мerсhant and Craft Guilds“, Aberdeen, 1887, стр. 26—47, 75 и т. д. Что-же касается до взглядовъ Gross’а на ту-же борьбу въ Англіи см. замѣчанія г-жи Green въ eя „Town Life in the Fifteenth Сеntury“, II, 190—217; а также главу о рабочемъ вопросѣ, и вообще весь этотъ чрезвычайно интересный томъ указанной работы. Взгляды Брентано на ремесленную борьбу, изложенные преимущественно въ §§ III и IV его очерка „Объ исторіи и развитіи гильдій“ въ „Еnglish guilds“ Toulmin Smith’а, остаются классическими по этому вопросу, и дальнѣйшія розысканія снова и снова подтверждали ихъ.
15. Приведу лишь одинъ примѣръ: Камбрэ совершилъ свою первую революцію въ 907 году и послѣ трехъ или четырехъ новыхъ возмущеній, добился хартіи въ 1076 году. Эта хартія отбиралась дважды (въ 1107-мъ и 1138 году) и дважды давалась снова (въ 1127-мъ и 1180-мъ году). Въ общемъ пришлось бороться 223 года, прежде чѣмъ была завоевана независимость. Ліону пришлось бороться съ 1195-го по 1320-й годъ.
16. См. Tuetey, „Etude sur le droit municipal… en Franche-Comté“ въ „Memoires de la Société d’émulation de Montbéliard“, 2-я серія, т. II, 129 seq.
17. Это, повидимому, часто случалось въ Италіи. Въ Швейцаріи Бернъ даже купилъ города Тунъ и Бургдорфъ.
18. Такъ, по крайней мѣрѣ, дѣло происходило въ городахъ Тосканы (Флоренціи, Луккѣ, Сіеннѣ, Болоньѣ и т. д.), относительно которыхъ наилучше изучены отношенія между городомъ и крестьянами. (Лучицкій, «Рабство и русскіе рабы во Флоренціи» въ Кіевскихъ университетскихъ «Извѣстіяхъ» за 1885 годъ; для этой работы Лучицкій использовалъ Rumohr’s «Ursprung der Besitzlosigkeit der Colonien in Toscana», 1830). Но, вообще, весь вопросъ объ отношеніяхъ между городами и крестьянствомъ требуетъ болѣе тщательнаго изученія.
19. Обобщенія Феррари часто черезчуръ теоретичны, чтобы всегда быть правильными; но его взгляды на роль дворянства въ городскихъ войнахъ обоснованы на массѣ достовѣрныхъ фактовъ.
20. Лишь города, упрямо стоявшіе за дѣло бароновъ, какъ, напр., Пиза или Верона, потеряли, благодаря этимъ войнамъ. Для многихъ же городовъ, сражавшихся на сторонѣ бароновъ, пораженіе было началомъ освобожденія и прогресса.
21. Ferrari, II, 18, 104 и слѣд. Leo и Botta, I, 432.
22. Joh. Falke, «Die Hansa als Deutsche See-und Handelsmacht», Berlin, 1863, стр. 31, 35.
23. Относительно Аахена и Кёльна имѣются прямыя указанія, что не кто иной, какъ епископы этихъ двухъ городовъ — одинъ изъ нихъ подкупленный врагами — открыли ворота города.
24. См. факты (хотя не всегда сопровождаемые вѣрными выводами), у Nitzsch, III, 133 и слѣд.; также Kallsen, I, 458 и т. д.
25. Объ Коммунѣ Laonnais которую до розысканій Melleville’а («Histoire da la Commune du Laonnais», Paris, 1853) смѣшивали съ коммуной города Laon, см. Luchaire, стр. 75 и слѣд.; о раннихъ крестьянскихъ гильдіяхъ и послѣдующихъ союзахъ см. R. Wilman, «Die ländlichen Schutzgilden Westphaliens» въ «Zeitschrift für Kulturgeschichte», neue Folge, т. III, цит. въ Henne-am-Rhyn, «Kulturgeschichte», III, 249.
26. Luchaire, стр. 149.
27. Такіе два крупныхъ города, какъ Майнцъ и Вормсъ, разрѣшили возникавшее между ними политическое столкновеніе при помощи посредниковъ. Послѣ гражданской войны, вспыхнувшей въ Аббевиллѣ, Амьенъ выступилъ въ 1231 году въ качествѣ посредника (Luchaire, 149) и т. д.
28. См. напримѣръ, W. Stieda, «Hansische Vereinbarungen», l. с., стр. 114.
29. Ср. Cosmo Innes, «Early Scottish History» и «Scotland in Middle Ages»; цит. у Rev. Denton, l. с., стр. 68, 69; Lamprecht, «Deutsches wirthschaftliche Leben in Mittelalter», разсм. Schmoller въ его Jahrbuch, т. XII; Sismondi, «Tableau de l’agriculture toscane», стр. 226 и слѣд. Владѣнія Флоренціи можно было узнать сразу по ихъ благоденствію.
30. John Ennett («Six Essays», London, 1891), далъ нѣсколько превосходныхъ страницъ объ этой сторонѣ средневѣковой архитектуры. Willis, въ его приложеніи къ «History of Inductive Sciences», Whewell’я, (I, 261—262), указалъ на красоту механическихъ соотношеній въ средневѣковыхъ постройкахъ. „Созрѣла, — говоритъ онъ, — новая декоративная конструкція, не противорѣчащая и контролирующая, но содѣйствующая и гармонирующая съ механической конструкціей. Каждая часть, каждое лѣпное украшеніе становится опорой тяжести; и благодаря увеличенію числа опоръ, поддерживающихъ другъ друга, и соотвѣтственнаго распредѣленія тяжести, глазъ наслаждается устойчивостью структуры, не взирая на кажущуюся хрупкость тонкихъ отдѣльныхъ частей“. Трудно лучше охарактеризовать искусство, возникшее изъ общительной жизни города.
31. Dr. L. Ennen, «Der Dom zu Кöln, seine Construction und Anstaltung», Köln, 1871.
32. Эти три статуи находятся среди наружныхъ украшеній собора Парижской Богоматери.
33. Средневѣковое искусство, подобно греческому, не знало тѣхъ антикварныхъ лавокъ, которыя мы именуемъ „Національными галлереями“ или „Музеями“. Картину рисовали, статую высѣкали, бронзовое украшеніе отливали, — чтобы помѣстить ихъ въ надлежащемъ для нихъ мѣстѣ, въ памятникѣ общиннаго искусства. Произведеніе искусства жило здѣсь, оно было частью цѣлаго, оно придавало единство впечатлѣнію, производимому цѣлымъ.
34. Ср. J. Ennett’s «Second Essay», стр. 36.
35. Sismondi, IV, 172; XVI, 356. Великій каналъ, «Naviglio Grande», доставляющій воду изъ Тессино, былъ начатъ въ 1179 году, т. е. послѣ завоеванія независимости, а законченъ въ XIII-мъ столѣтіи. О его послѣдующемъ упадкѣ см. у Сисмонди же, XVI, 355.
36. Въ 1336 году въ флорентинскихъ начальныхъ школахъ училось отъ 8.000 до 10.000 мальчиковъ и дѣвочекъ; отъ 1000 до 1200 мальчиковъ училось въ семи среднихъ школахъ, и отъ 550 до 600 студентовъ въ четырехъ университетахъ. Въ тридцати городскихъ госпиталяхъ было свыше 1000 кроватей на населеніе въ 90.000 чел. (Capponi, II, 249, seq.). Авторитетные изслѣдователи не разъ уже указывали, что, вообще говоря, образованіе стояло въ ту эпоху на болѣе высокомъ уровнѣ, чѣмъ обыкновенно предполагалось. Такое замѣчаніе безъ всякаго сомнѣнія справедливо относительно демократическаго Нюренберга.
37. Ср. превосходныя соображенія о сущности римскаго права, данныя L. Ranke, въ его «Weltgeschichte», т. II, ч. 2, стр. 20—31; а также замѣчанія Sismondi о роли легистовъ въ развитіи королевской власти («Histoire des Français», Paris, 1826, VIII, 85—99. Народная ненависть противъ этихъ «Weise Doktoren und Beutelschneider des Volks» выразилась въ полной силѣ въ XVI столѣтіи, въ проповѣдяхъ ранняго реформаціоннаго движенія.
38. Брентано вполнѣ оцѣнилъ губительные результаты борьбы между „старыми бюргерами“ и новопришельцами. Мясковскій, въ своей работѣ о деревенскихъ общинахъ Швейцаріи, указалъ на то же въ исторіи деревенскихъ общинъ.
39. Торговля невольниками, захваченными на Востокѣ, безпрерывно продолжалась въ итальянскихъ республикахъ вплоть до XV столѣтія. См. Cibrario, «Della schiavitú e del servaggio», 2 тома, Milan, 1868; проф. Лучицкаго, „{{razr|Рабство и русскіе рабы во Флоренціи въ XIV и XV столѣтіяхъ“, въ Кіевскихъ университетскихъ «Извѣстіяхъ» за 1885 годъ.
40. J. R. Green’s «History of the English People», London, 1878, I, 455.
41. Ср. теоріи, высказанныя Болоньскими законовѣдами, уже на конгрессѣ въ Roncaglia въ 1158 году.