Опуская дальнѣйшія выписки изъ дневника, какъ имѣющія лишь личный для Левенштерна интересъ, ограничимся лишь упоминаніемъ, что его жена умерла 10 іюня 1809 г. За тѣмъ продолжаемъ дальнѣйшій разсказъ.
Надъ гробомъ Наталіи совершилъ церковный обрядъ евангелическій суперинтендентъ Вехтеръ и ее временно похоронили въ склепѣ съ тѣмъ, чтобы въ болѣе спокойное время впослѣдствіи перевести ее на родину, какъ она этого желала, и похоронить въ семейной усыпальницѣ. Въ опустѣлой квартирѣ на меня напала самая жестокая меланхолія. Я не совсѣмъ былъ одинокъ: меня навѣщали и великодушныя подруги Наталіи заботились обо мнѣ; но мнѣ было необходимо ободриться и обновить силы не въ разслабляющемъ разсѣяніи, а углубясь въ живую дѣятельность. Провидѣніе позаботилось и объ этомъ.
Вмѣстѣ съ покровителями и друзьями, посѣщавшими меня, вошелъ ко мнѣ однажды утромъ князь Павелъ Гагаринъ, прямо изъ Шенбрунна. Пятнадцать лѣтъ тому назадъ я пріобрѣлъ его дружбу въ Гроднѣ, гдѣ онъ состоялъ въ свитѣ князя Репнина. Впослѣдствіи, бракомъ на прекрасной княгинѣ Лопухиной, къ которой чрезвычайно благоволилъ императоръ Павелъ, князь Гагаринъ быстро повысился въ чинахъ, а въ настоящее время состоялъ уже генералъ-адъютантомъ при императорѣ Александрѣ и былъ посланъ въ главную квартиру Наполеона. Онъ предложилъ мнѣ сопровождать его съ главной квартирой всюду по возможности, присутствовать при ожидаемыхъ военныхъ операціяхъ и такимъ образомъ участвовать въ великихъ передвиженіяхъ войскъ. Это предложеніе соотвѣтствовало моему настроенію и моей старинной склонности къ боевой жизни. Третьимъ лицомъ присоединился къ намъ графъ Виттъ, проведшій со своимъ семействомъ лѣто въ Баденѣ.
Раннимъ утромъ, 5 іюля, мы отправились въ Эберсдорфъ, главную квартиру Наполеона, чтобы возможно ближе присутствовать при переправѣ черезъ Дунай и при замѣчательнѣйшей изъ битвъ новѣйшаго времени — именно: при Маркфельдскомъ сраженіи. Еще за нѣсколько дней передъ тѣмъ походныя палатки Наполеона были разбиты на островѣ Лобау и онъ отправился туда; но мы нашли еще довольно много суеты въ Эберсдорфѣ, а у князя Гагарина нашлось достаточно протекціи, чтобы намъ получить отличный завтракъ изъ императорскихъ запасовъ и превосходныхъ французскихъ винъ, ввезенныхъ по случаю войны. Подкрѣпивъ себя такимъ образомъ, поѣхали мы верхами на Лобау, а оттуда на лѣвый берегъ Дуная. Какихъ только войскъ мы не встрѣтили здѣсь! Кромѣ французовъ, брюнетовъ, блондиновъ и сѣдыхъ, португальцы, саксонцы, виртемберцы, баварцы, корпусъ изъ Далмаціи, армія вицекороля итальянскаго. Все это собралось изъ различныхъ странъ, дальнихъ и близкихъ, наскоро и медленнымъ образомъ, все это войско явилось къ назначенному часу и стояло въ готовности, хорошо снаряженное и храброе. Этому громадному произведенію военнаго искуства можетъ удивляться тотъ, кто въ состояніи понять какому тренію подвергается механизмъ такой сложной машины, какъ армія.
Еще въ ночь (на 5 іюля) началась переправа и все еще продолжалась. Ночь была такая бурная и дождливая, кокой самые старые воины не запомнятъ. Не смотря на то заведенная и пущенная въ ходъ машина дѣйствовала: болѣе 80 пушечныхъ жерлъ ревѣли и грохотали по направленію къ Эслингу, и подъ воемъ бури, подъ плескомъ дождя, на рукавъ Дуная между Энцерсдорфомъ и Мюльлейтеномъ наводились мосты. По нимъ рано утромъ изъ ящика Пандоры, находившемся на островѣ Лобау, потянулись войска на лѣвый берегъ Дуная. Прежде всего выхлынуло сорокъ тысячъ человѣкъ, вслѣдъ за ними безостановочно слѣдовали густыя массы. Съ самаго разсвѣта завязался бой на различныхъ пунктахъ: въ 7 часовъ обойдены укрѣпленія при Лобау, въ 8 отнятъ Энцерсдорфъ, хотя храбро защищаемый. Нордманъ и Кленау, командовавшіе австрійскими передовыми войсками, должны были отступить къ своимъ главнымъ силамъ, что произошло при продолжавшейся битвѣ. Мы въ толпѣ счастливо переправились, и я глазами искалъ того, кто былъ душою всего. Вотъ онъ шелъ серьезный, молчаливый, но радостный. Результаты, которые онъ видѣлъ вокругъ себя, должны были удовлетворить его: переправа совершена благополучно; въ ужаснѣйшей толкотнѣ величайшій порядокъ; безчисленныя массы зависятъ отъ его воли и онъ водитъ ихъ какъ на ниткѣ. Изумительно было видѣть эти спокойныя черты между столькихъ взволнованныхъ лидъ. Его лицо выражало одну воплощенную, неизмѣнную мысль. Когда онъ началъ говорить и жестикулировать руками (я могъ только видѣть, но не слышать его) и его лицо оставалось такимъ же неподвижнымъ, я мысленно сдѣлалъ еще одно сравненіе о немъ. Онъ показался мнѣ рѣшительнымъ игрокомъ, охваченнымъ непреодолимой страстью къ игрѣ, который въ данную минуту обладаетъ неистощимыми денежными средствами и думаетъ: «послѣдняя ставка все таки останется за мною, а съ нею и выигрышъ; временный проигрышъ — не проигрышъ». Эта мысль, мнѣ казалось, заключалась въ его суровомъ спокойствіи.
Адъютанты летали взадъ и впередъ; явились даже Даву и Массена; послѣдній, вслѣдствіе паденія, вмѣстѣ съ лошадью, пріѣхалъ въ открытой коляскѣ. Наполеонъ переговорилъ съ ними нѣсколько минуть, послѣ чего они поспѣшили обратно къ своимъ мѣстамъ. Онъ также удалился, сопровождаемый только Бертье и двумя берейторами; онъ скакалъ быстрымъ галопомъ, чтобы осмотрѣть позиціи своихъ войскъ и распорядиться на счетъ дальнѣйшихъ движеній. Главная квартира, подъ начальствомъ Дюрока, осталась на мѣстѣ. Она состояла, кромѣ министровъ Шампаньи, Марета и Дарю, изъ ординарцевъ императора, изъ офицеровъ геперальнаго штаба и адъютантовъ Бертье. То былъ цвѣтъ французскаго юношества; Монтескью, Флаго, Канувиль, Уденардъ, Монмеръ, Пурталесъ, Морбе, Перигоръ, Тюренъ, Мортемаръ; поляки: Хлаповскій, Красинскій, Ѳома Лубенскій и другіе. Конвоемъ служили избранные изъ жандармовъ, подъ предводительствомъ Савари, эскадронъ конныхъ гренадеръ и эскадронъ конныхъ егерей.
Близъ Энцерсдорфа я съ другими вскарабкался на высокія стѣны какого-то изстрѣляннаго и сожженнаго дома. Съ высоты курившихся еще мѣстами развалинъ я наблюдалъ за простиравшимися къ сѣверу и западу массами войскъ; случалось видѣть и эпизоды нападенія и обороны. Здѣсь князь Гагаринъ представилъ меня государственному секретарю Марету. Послѣдній съ любезностью вспомнилъ, что знавалъ одного изъ моихъ родственниковъ, дипломата — Левенштерна изъ Вольмарсгофа; онъ также часто видалъ въ Берлинѣ графа Брей и его супругу, также урожденную Левенштернъ, и онъ говорилъ мнѣ объ нихъ съ участіемъ. Разговоръ съ нимъ имѣлъ для меня и весьма пріятную, матеріальную сторону. Мы сошли съ лошадей, день уже порядочно подвинулся къ вечеру, а на пустомъ Мархфельдѣ нечего было и думать о завтракѣ: тутъ онъ отвелъ меня къ сторонѣ, подалъ мнѣ бутылочку съ ромомъ и кусокъ бѣлаго хлѣба, съ любезнымъ замѣчаніемъ, что «хочетъ подѣлиться со мною такъ, чтобы не видали другіе, потому что всѣмъ удовлетворить онъ не можетъ». Это былъ мой обѣдъ и онъ показался мнѣ послѣ дневныхъ трудовъ вкуснѣе, нежели были утромъ въ Эберсдорфѣ cotelettes à la financière съ бургундскимъ.
Между тѣмъ пришло приказаніе главной квартирѣ слѣдовать за императоромъ. Это служило знакомъ побѣды и движенія впередъ. Графъ Виттъ далъ мнѣ прекраснаго черкесскаго коня, и я поѣхалъ на немъ вмѣстѣ со всей ватагой. Мы застали императора на плоской возвышенности близъ Ратдорфа: онъ сошелъ съ коня и, заложивъ назадъ руки, обозрѣвалъ окрестность. На разстояніи полутора или двухъ пушечныхъ выстрѣловъ двигались массы войскъ, за ними виднѣлись новыя массы. Колеса машины были заведены, провѣрены и начали дѣйствовать; мастеръ стоялъ въ ожиданіи конца. Когда онъ не смотрѣлъ въ подзорную трубу, то срывалъ траву или цвѣточки и обрывалъ съ нихъ листики, или же нюхалъ табакъ и снова закладывалъ руки назадъ. Я смотрѣлъ на него все время, пока кто-то не явился къ императору съ донесеніями и не послѣдовали новыя передвиженія. Атака, произведенная вечеромъ на австрійскую позицію, по другую сторону Русебаха при Баумерсдорфѣ и Ваграмѣ, не удалась. Канонада начала стихать; ночь наступала темнѣйшая; свѣтились только безчисленные бивуачные огни и вдали горящія деревни. Темнота повлекла за собою нѣкоторыя замѣшательства: толкотня, крики, тщетные поиски знакомыхъ и пр. Каждый изъ нашей кучки, кто познатнѣе, сталъ подумывать, гдѣ бы найти себѣ мѣстечко для ночлега. Кто не надѣялся найти его по близости, отправились въ дальніе поиски. Гагаринъ, Виттъ, полковникъ Горголи и я съ наполеоновскимъ шталмейстеромъ Каниціемъ поѣхали торопливо верхами въ Эберсдорфъ, не миновавъ при этомъ всевозможныхъ приключеній и опасностей: потому что намъ было трудно отъискать обратно дорогу въ темнотѣ, на обширномъ полѣ; на островѣ Лобау намъ было ѣхать уже гораздо легче, потому что вновь проложенныя дороги всѣ превосходно освѣщались фонарями на шестахъ и были точно обозначены. Князь Гагаринъ упалъ вмѣстѣ съ лошадью и понесъ столь сильные ушибы, что почтой отправился въ Вѣну; мы же остались въ Эберсдорфѣ и расположились при главной квартирѣ, гдѣ мы, какъ русскіе, были хорошо приняты, и не терпѣли ни въ чемъ недостатка. Послѣ короткаго отдыха и завтрака, мы въ роковой, исторически знаменитый день 6-го іюля, воротились быстрой рысью на мѣсто сраженія. Мы взяли слишкомъ вправо и потому не точасъ же отъискали императора, а наткнулись на корпусъ Даву, который уже начиналъ обходить лѣвое австрійское крыло. Воинскіе подвиги обѣихъ сторонъ представляли для насъ замѣчательное и прекрасное зрѣлище; между тѣмъ, такъ какъ нашей цѣлью было находиться вблизи главнаго дѣйствующаго лица въ этой борьбѣ, всемогущаго Агамемнона европейскихъ армій, то мы и поспѣшили, какъ только явилась возможность, взять влѣво и отъискать императора. Онъ только что поправилъ дѣло, потому что его войска поколебались и сраженіе дѣлалось сомнительнымъ вслѣтствіе сильнаго нападенія австрійцевъ на саксонцевъ, подъ начальствомъ Бернадотта, которыхъ они разсѣяли и отбросили войска Массены при Адлерклаа. При этомъ ясно обозначилась разница, весьма замѣчательная, между образомъ веденія войны императоромъ и его противникомъ. Послѣдній, впервые участвовавшій въ походахъ при началѣ революціонной войны, усвоилъ себѣ методу дальнихъ обходовъ непріятеля. Эта наклонность была уже виною его пораженія подъ Регенсбургомъ; не смотря на то, онъ и теперь хотѣлъ охватить армію Наполеона съ двухъ сторонъ, хотя и былъ слабѣе его. Съ лѣвой стороны долженъ былъ напасть на французовъ эрцъ-герцогъ Іоганъ (братъ эрцгерцога Карла), котораго ожидали отъ Пресбурга, а на право было выслана чуть не половина арміи, корпусы Кленау и Коловрата, всѣ три съ большею частью резервовъ подъ командой князя Іогана Лихтенштейна пошли широкимъ полукругомъ къ лѣвому флангу и къ тылу французовъ по направленію между Брейтенлеге и Асперномъ. При этомъ чрезмѣрномъ растяженіи своихъ силъ (тѣмъ болѣе достойномъ порицанія, потому что онъ былъ слабѣе противника), нигдѣ не оставлено было резерва, и ему угрожала опасность, что непріятель разорветъ его линіи, гдѣ только захочетъ. Наполеонъ здѣсь, какъ и подъ Регенсбургомъ, велъ дѣло противуположнымъ образомъ: онъ концентрировалъ свои главныя силы около Рашдорфа, готовясь, когда наступитъ рѣшительная минута, двинуть ихъ на критическій пунктъ сраженія. Здѣсь въ сборѣ стояли не только гвардія, но и корпуса Массены и Мармона, также какъ и армія итальянскаго вицекороля. При этомъ у Наполеона имѣлось въ виду двѣ цѣли: во первыхъ отрѣзать отъ непріятеля венгерскія войска и подкрѣпленія. Выполненіе этой задачи Наполеонъ поручилъ Даву, при Маркграфъ-Нейзиделѣ онъ долженъ былъ окружить и оттѣснить непріятельское лѣвое крыло, для этой цѣли ему послано значительное подкрѣпленіе. Второе намѣреніе Наполеона состояло въ томъ, чтобы прорвать въ центрѣ далеко разъединенныя войска противника, чтобы потомъ легко разбить отдѣльныя ихъ части. Чтобы остановить быстрое движеніе праваго австрійскаго крыла, которое грозило отрѣзать его отъ острова Лобау,. онъ выслалъ противъ этой части австрійской арміи корпусъ Массены, и когда атака, произведенная Даву, удалась, Наполеонъ приступилъ къ разрыву непріятельскихъ линій. Махнувъ рукой на лѣво, онъ заставилъ могучія массы войскъ, собранныя около Рашдорфа, измѣнить фронтъ и приказалъ генералу Макдональду сформировать атакующія колонны изъ дивизій Ламарка и Брусье. Вицекороль съ остальной итальянской арміей, баварцы подъ начальствомъ Вреде, наконецъ молодая гвардія, слѣдовали за этими движениями и должны были служить подкрѣпленіемъ въ случаѣ надобности. Между тѣмъ Бессьеръ съ кирасирами Нансути и легкой гвардейской кавалеріей должны были задерживать и занимать австрійцевъ. Самъ Наполеонъ не спускалъ глазъ съ Маркграфъ-Нейзиделя. Увидя наконецъ, что колонны Даву двинулись далѣе этого мѣста, онъ быстро подскакалъ къ гвардейской артиллеріи и вскричалъ: «toute l'artillerie en avant» (вся артилеллерія впередъ). Здѣсь я имѣлъ случай замѣтить, какъ несправедливо приписывали ему недостатокъ личной храбрости. Предводительствуя всей гвардейской артиллеріей въ 60 орудій, подъ начальствомъ Друо и Дабовиля, и указывая направленіе и позицію, онъ подвергалъ себя нѣсколько времени сильному огню австрійцевъ. Онъ обладалъ истинной храбростью полководца и смѣло отправлялся туда, откуда онъ могъ хорошо наблюдать. Онъ совершенно погружался, какъ и слѣдуетъ руководителю огромныхъ массъ, въ преслѣдованіе своей цѣли, мало заботясь о непріятельскихъ пуляхъ и окружавшихъ его опасностяхъ. Если дѣло шло о достиженіи высшей цѣли, то онъ не задумывался передъ самой очевидной опасностью; онъ хладнокровно и безучастно смотрѣлъ какъ падали вокругъ него люди и лошади отъ пуль и ядеръ, онъ не обращалъ на это вниманія и не терялъ изъ виду своей цѣли. Можетъ быть его въ такія минуты подкрѣпляло фаталистическое убѣжденіе, что онъ Богомъ избранное, неуязвимое орудіе, и останется такимъ до тѣхъ поръ, пока не совершитъ на землѣ назначенное ему дѣло. Затѣмъ онъ усилилъ еще эту огромную батарею 40 орудіями изъ резерва и передалъ своему генералъ-адъютанту Лористону командованіе всѣми 100 орудіями, славшими смерть и погибель австрійцамъ. Послѣдовавшая затѣмъ кононада была ужасна. Австрійцы, хотя они были гораздо слабѣе и батареи ихъ были разбросаны, тѣмъ не менѣе отвѣчали храбро и долго не поддавались. Теперь и Макдональдъ, прибывшій со своей громадной колонной, долженъ былъ идти въ атаку по направленно къ Зюсенбрунну, въ предположеніи, что порядокъ въ войскахъ уже достаточно нарушенъ сраженіемъ съ обѣихъ сторонъ. Онъ чрезвычайно терпѣлъ отъ сосредоточенныхъ на немъ непріятельскихъ выстрѣловъ, но всетаки бодро подвигался. Послѣ самаго храбраго сопротивленія австрійцы отступили, но медленно, твердо, въ порядкѣ и держа въ почтительности непріятеля, даже во время отступленія. Къ какимъ результатами могла бы привести изумительная храбрость, которую они выказали въ теченіи всего сраженія, еслибы ихъ силы держали въ совокупности и они чрезъ это имѣли бы сильное подкрѣпленіе въ резервахъ. Но послѣднихъ нигдѣ не было, и поэтому стало невозможнымъ дать отпоръ нападенію Макдональда, такъ всесильно подкрѣпленнаго. Послѣдовало всеобщее отступленіе австрійцевъ, и имъ ни къ чему не послужили длиннымъ обходомъ двигавшіяся колонны. Одна изъ нихъ (колонна эрцъ-герцога Іоганна) вовсе не участвовала въ сраженіи, а другая принуждена была быстро уйти, чтобы не быть самой отрѣзанной и отброшенной къ берегу Дуная. Однако неожиданное, дѣльное сопротивленіе австрійцевъ имѣло слѣдствіемъ то, что Наполеонъ осмѣлился преслѣдовать отступавшихъ только съ чрезвычайными предосторожностями. Его самого окружали гренадеры верхами и старая пѣшая гвардія; онъ приказалъ разбить его турецкую палатку и отдавалъ въ ней приказанія на остальную часть дня. Въ Парижъ и Мюнхенъ отправлены куръеры; въ Петербургѣ вѣстникомъ побѣды французовъ былъ назначенъ молодой, блестящій, живой ротмистръ Чернышевъ. Онъ находился вмѣстѣ съ Гагаринымъ и полковникомъ Горголи при главной французской квартирѣ, будучи назначенъ туда русскимъ правительствомъ, и въ короткое время умѣлъ снискать уваженіе и благосклонность Наполеона въ высшей степени. Пока устраивали палатку, Наполеонъ сошелъ съ лошади, мамелюкъ разостлалъ небольшой коверъ на травѣ, и императоръ прилегъ. Чтобы образовать тѣнь отъ жгучихъ солнечныхъ лучей (время было между 2 и 3 часами), сложили пирамидою барабаны и 4 гренадера стали вокругъ его ложа, чтобы на него кто нибудь не наступилъ. Министры, генералы, офицеры расположились вокругъ, храня глубочайшее молчаніе. Императоръ тотчасъ же заснулъ, но чрезъ минуту былъ разбуженъ Дюрокомъ, приведшимъ плѣннаго австрійскаго полковника, взятаго легкой кавалеріей Орельи. Наполеонъ, приподнявшись, довольно долго разговаривалъ съ плѣннымъ на итальянскомъ языкѣ, всталъ, взглянулъ на свою подвигавшуюся впередъ армію и вошелъ въ палатку. За нимъ послѣдовали Бертье, Шампаньи, Маретъ. Вслѣдъ за тѣмъ прибылъ Даву съ извѣстіемъ о счастливой побѣдѣ въ сраженіи — Ваграмскомъ сраженіи!
Множество генераловъ, полковниковъ и адъютантовъ окружали палатку. Мои знакомые втянули меня въ средину ихъ. Говорили о событіяхъ дня, острили, смѣялись, шумѣли, какъ будто вождя и не было. Тутъ появился Дюрокъ и даль намъ, какъ онъ выразился, маршальскій столъ безъ церемоній. Разостлали скатерть на травѣ и подали, что нашлось въ запасахъ. Многіе возлежали по римски на зеленомъ коврѣ и ѣли такимъ образомъ. При наступленіи сумерекъ мы, русскіе, сѣли на лошадей, чтобы ѣхать въ Эберсдорфъ. Не успѣли мы еще далеко отъѣхать, какъ вдругъ услышали за собою шумъ и замѣтили въ тылу арміи большое волненіе и суматоху. Я остановился, чтобы узнать причину суматохи, но Горголи и Виттъ закричали мнѣ, чтобы я занялся чѣмъ-нибудь лучшимъ, и ускакали. Въ ту минуту казалось, будто массы австрійской кавалеріи налѣво отъ насъ перерѣзывали нашу дорогу къ мостамъ. Вокругъ и мимо меня всѣ скакали какъ бѣшеные; въ этомъ безпорядкѣ мой, пылкій черкесскій конь увлекся примѣромъ и помчалъ меня вслѣдъ за другими. Черезъ нѣсколько минуть, однако, мнѣ удалось сдержать его и я поѣхалъ шагомъ обратно. Тутъ промчались мимо меня императорскіе конюхи и закричали: «Спасайтесь! Австрійская кавалерія захватила императорскую палатку». Еакъ ни удивительными казалось мнѣ то, что австрійская кавалерія, находящаяся у Адлерклаа, явилась также и у мостовъ, но я все таки безъ дальнѣйшихъ изслѣдованій повернулъ свою лошадь и пустилъ въ скачь домой; дорогой мнѣ пришлось видѣть много сценъ безпорядка. Бѣжавшіе солдаты грабили своихъ собственныхъ стряпухъ, цѣлые отряды плѣнныхъ были оставлены на произволъ судьбы и могли идти на всѣ четыре стороны, въ этомъ суетливомъ бѣгствѣ какъ и во всемъ французы выказали необычайное проворство. Я наконецъ увидѣлъ французскаго генерала, принявшагося удерживать бѣгущихъ тѣмъ, что велѣлъ рубить ихъ саблями направо и на лѣво. Это возстановило спокойствіе: извнѣ вовсе неугрожалъ непріятель, бѣгущая толпа разсѣялась.
Въ то время, когда разсказанное происходило у мостовъ, Наполеонъ раздѣтый уже съ полчаса почивалъ въ своей палаткѣ, убѣжденный въ побѣдѣ. Но вотъ примчались всадники съ опущенными поводьями и криками: «Къ оружію, непріятель!» Такіе же крики раздавались кругомъ. Гвардія, стоявшая бивуакомъ вокругъ палатки, стала подъ ружье, сформировала нѣсколько карре, Наполеонъ сѣлъ на лошадь. Скоро, впрочемъ, оказалось, что все это фальшивая тревога, и перетревоженныя войска снова заняли свой лагерь. Однако эта фальшивая тревога была не лишена основанія. Эрцъ-герцогъ Іоганъ, отправлявшійся изъ Пресбурга къ Моравскому полю, выслалъ летучій отрядъ подъ начальствомъ полковника Герамба развѣдать о непріятелѣ. Отрядъ названнаго полковника проникъ до Лейберсдорфа, Нейзиделя и даже далѣе, и навелъ паническій страхъ на французскихъ мародеровъ. Суматоха, произведенная ими, заставляетъ предполагать какое дѣйствіе могло бы имѣть очень возможное появленіе эрцъ-герцога Іоганна на Моравскомъ полѣ. Какъ отчаянный гусаръ Блюхеръ шесть лѣтъ спустя своимъ внезапнымъ нападеніемъ произвелъ пораженіе Наполеона при Ватерло, такъ могъ бы и Іоганнъ, немного побезпокоясь, дать другой оборотъ сраженію подъ Ваграмомъ. Но этого не случилось, и Наполеонъ, возвратись въ свою уютную палатку, можетъ быть заснулъ съ мыслями, которыя онъ три года спустя выразилъ словами: «du sublime au ridicule il ny a qu'un pas!» (отъ великаго до смѣшнаго только одинъ шагъ).
Разлученный со своими товарищами, все еще окруженный шумящей толпой, я продолжалъ свой путь къ мостамъ и оттуда на островъ; въ то время мнѣ было не до размышленій. Но я еще прежде думалъ о Іоганнѣ, когда находясь среди французовъ увидѣлъ его противника, вице-короля, и теперь я часто прислушивался налѣво по направленію къ Мархъеггу, нѣтъ ли въ той сторонѣ канонады: но все было тихо, и я благополучно прибылъ въ Эберсдорфъ, гдѣ уже нашелъ своихъ товарищей, ожидавшихъ меня.
Мой Янусъ возликовалъ, когда увидѣлъ меня въ Вѣнѣ здравымъ и невредимымъ. Бѣдняга находился въ постоянной тревогѣ и страхѣ, слыша сильную пальбу и полагая, что я нахожусь на полѣ битвы. Но на меня пороховой дымъ, возбуждающіе, потрясающіе весь организмъ, часы сраженія, это громадное столкновеніе человѣческихъ судебъ — на меня все это произвело цѣлебное дѣйствіе. Припадки черной меланхоліи, которымъ я подвергался, исчезли среди бурныхъ событій. Я сталъ думать о продолженіи моей импровизированной военной жизни. Гагаринъ чувствовалъ себя, послѣ паденіясъ лошади, столь нездоровымъ, что не хотѣлъ выѣзжать изъ Вѣны, но за то Виттъ и Горголи не оставляли меня. Съ возможною поспѣшностью я добылъ себѣ верховаго и вьючнаго коней, что вовсе было не трудно, такъ какъ держать лошадей всякому было затруднительно и опасно, по случаю французскихъ реквизиций. Обзаведясь такимъ образомъ, 8-го іюля, рано утромъ, выѣхалъ я со своими спутниками, и мы достигли вечеромъ главной квартиры въ Волькерсдорфѣ, съ грустью проѣхавъ по прекрасной, но разоренной и опустошенной мѣстности. Все время шелъ дождь; моя вьючная лошадь, на которой сидѣлъ лакей, захромала; на меня, послѣ многихъ лѣтъ, проведенныхъ en péquin[1] и въ сухомъ платьѣ, сырость теперь производила тоже вліяніе какъ на кошку; квартиры были дурныя и то съ трудомъ ихъ можно было получить; однимъ словомъ, при концѣ перваго походнаго дня оказалось довольно невзгодъ. Но мы не помышляли объ отдыхѣ, и на другое утро продолжали походъ на Вюльферсдорфъ, уже среди тѣсноты отъ военныхъ дѣйствій. Тамъ узнали мы, что главная часть австрійской арміи отступили чрезъ Голлабруннъ къ Цнайму, преслѣдуемая корпусомъ Массены, между тѣмъ какъ Мармонъ принялъ направленіе на Лаа и Таю. Послѣдовалъ быстрый поворотъ на лѣво и мы пошли на Таю по непроходимымъ дорогамъ. На каждомъ шагу встрѣчали мы сожженные мосты или прорванныя плотины, однако Массенѣ все таки удалось нагнать австрійскій арріергардъ у Голлабрунна, гдѣ дѣло дошло до серьезной стычки. Здѣсь австрійская кавалерія положительно отразила атаку французскихъ кирассиръ и вообще выказала блестящее превосходство; но такъ какъ отступленіе было уже дѣломъ рѣшеннымъ, то она не воспользовалась своимъ успѣхомъ. Корпусъ Мармона двинулся между тѣмъ отъ Лаа къ Цнайму во флангѣ австрійцевъ, а Массена слѣдовалъ за ними туда же прямо по большой дорогѣ, и выбилъ ихъ изъ позиціи послѣ ожесточеннѣйшаго боя. Въ тоже время въ главную квартиру Наполеона прибылъ князь Іоганъ Миленштейнъ, храбрый, богатый магнатъ, который во время всего похода такъ мало дорожилъ жизнью, какъ будто у него нѣтъ ни полушки для существованія: онъ пріѣхалъ для заключенія перемирія.
За перемиріемъ въ перспективѣ видѣлся уже и миръ, какъ ни тяжело было австрійцамъ объ немъ подумать. И такъ моя военная жизнь кончилась, и я рѣшился, какъ бы ни было, вернуться въ Вѣну и оттуда возвратиться на родину. Продолжать путь въ Италію безъ Наталіи, начавъ путешествіе съ нею вмѣстѣ — это было для меня невозможно. Самая эта мысль казалась мнѣ несносною и я оставилъ намѣреніе увидѣть страну, гдѣ
Мнѣ суждено было побывать въ Италіи многіе годы спустя, и я туда попалъ съ другой стороны. Мои вѣнскіе друзья похлопотали обо мнѣ. Я получилъ курьерскій паспортъ, много рекомендательныхъ писемъ и поѣхалъ между арміями, еще вооруженными. Въ окрестностяхъ Кракова, я прибылъ на русскіе форпосты, а въ самомъ городѣ былъ принять съ распростертыми объятіями генераломъ графомъ Сиверсомъ, моимъ стариннымъ другомъ и бывшимъ товарищемъ по полку. На дальнѣйшемъ пути въ Тарновѣ, я встрѣтилъ начальника русскаго вспомогательнаго корпуса въ Галиціи князя Сергѣя Голицына и получилъ отъ него пакетъ, для доставленія Е. В. императору Александру. Во Львовѣ у генерала Меллера Закомельскаго я видѣлъ генерала Бауера, нѣкогда занимавшаго замѣчательное положеніе при могущественномъ князѣ Потемкинѣ. Онъ былъ теперь въ отставкѣ, нѣсколько обѣднѣлъ и жилъ всякаго рода увертками, подобно сэръ Джону Фальстафу, не обладая впрочемъ всѣмъ остроуміемъ послѣдняго. Въ Житомирѣ я подкрѣпился у извѣстнаго губернатора Комбурлея за его проконсульски роскошнымъ столомъ и продолжалъ свой куръерскій путь. Прибывъ въ Петербургъ совершенно усталый, явился я съ депешей, полученной отъ Голицына, къ графу Аракчееву, согласно съ предписаннымъ порядкомъ. Онъ принялъ пакетъ, записалъ карандашемъ на конвертѣ мою фамилію и часъ прибытія въ Петербургъ и сказалъ своимъ сухимъ, но опредѣленнымъ тономъ: «Государь императоръ пожелаетъ говорить съ вами: потому оставайтесь дома и оставьте вашъ адресъ въ моей канцеляріи». Я такъ и сдѣлалъ, отправился въ гостинницу и счастливо, безперерывочно проспалъ восемнадцать часовъ сряду, не просыпаясь и не видя ничего во снѣ. Меня совершенно убаюкали австрійскія почтовые рожки, русскіе почтовые колокольчики, допросы и допросы на форпостахъ и толчки экипажа на дурныхъ дорогахъ. Меня разбудилъ фельдъегерь графа Аракчеева и передалъ приказаніе; быть въ 11 часовъ въ предпокояхъ его величества.
Въ назначенное время я былъ на мѣстѣ. Графъ Аракчееву тогдашній всемогущій министръ, вышелъ изъ кабинета императора и, не обращая вниманія на низкіе поклоны придворныхъ и генераловъ, подошелъ прямо ко мнѣ и, взявъ меня за руку, сказалъ: «Ступайте въ генералъ-адъютантскую комнату, и какъ только французскій посланникъ (Коленкуръ) — онъ теперь у императора — выйдетъ, идите прямо въ покой императора, не ожидая дальнѣйшихъ приказаній». Это интимное отношеніе важнаго человѣка со мною обратило на меня, неизвѣстнаго, удивленные взоры всѣхъ присутствовавшихъ.
Не безъ сильной внутренней робости вошелъ я въ кабинетъ его величества, но доброта и кротость, выражавшіяся во всей особѣ императора, его спокойное, исполненное достоинства обращеніе и ласковость, съ которою онъ заговорилъ, скоро возвратили мнѣ присутствіе духа. Послѣ нѣсколькихъ поотороннихъ вопросовъ, вѣроятно чтобы дать мнѣ время оправиться, онъ перешелъ къ самому предмету, о которомъ хотѣлъ слышать мой разсказъ. «Вы присутствовали при весьма замѣчательныхъ событіяхъ», сказалъ онъ мнѣ. Я воспользовался случаемъ, и извините въ томъ, что безъ предварительнаго позволенія принялъ участіе въ иностранныхъ военныхъ дѣйствіяхъ, будучи увлеченъ къ этому непреодолимыми обстоятельствами. Государь на это милостиво замѣтилъ: «что отнюдь не вмѣняетъ мнѣ этого во зло, и что напротивъ именно это обстоятельство обратило на меня его вниманіе». За тѣмъ онъ перешелъ къ ближайшимъ подробностямъ и распрашивалъ о событіяхъ, которыхъ я былъ свидѣтелемъ. Каждый изъ его вопросовъ имѣлъ свою цѣль, ни одного онъ не сдѣлалъ напрасно, безъ причины или изъ пустаго любопытства. Въ теченіи своего разсказа я упомянулъ о фальшивой тревогѣ при окончаніи Ваграмскаго сраженія и о происшедшемъ отъ нея смятеніи въ тылу французской арміи. Его, кажется, поразило это обстоятельство, еще не бывшее ему извѣстнымъ: «И у французовъ есть значитъ, свои слабыя стороны», замѣтилъ онъ. Затѣмъ онъ серьезнымъ тономъ приказалъ мнѣ молчать объ этомъ происшествіи, пока не послѣдуютъ болѣе точныя объясненія. Аудіенція продолжалась почти часъ и государь, въ заключеніе, милостиво прибавилъ; «что ему было бы пріятно, еслибы я снова вступилъ въ службу и пріобрѣлъ себѣ право присутствовать при военныхъ предпріятіяхъ». Я былъ пораженъ, неловокъ; при томъ мои мысли были еще слишкомъ заняты умершею, непогребенною Наталіею, чтобы немедленно согласиться на милостивый намекъ императора. Онъ могъ принять мое молчаніе за отрицаніе, далъ разговору другой оборотъ, и отпустилъ меня ласковымъ склоненіемъ головы. Я потерялъ случай снова и выгодно поступить на службу. Нѣсколько времени спустя я узналъ отъ генерала Уварова, будто бы государь сказалъ ему: «Жаль, что Левенштернъ не хочетъ служить. Я бы принялъ его въ кавалергарды и сдѣлалъ бы своимъ флигель-адъютантомъ».
Превративъ такимъ образомъ по своей необдуманности выигрышный билетъ въ пустой, я продолжалъ мой путь въ Ревель. Тамъ нашелъ моего достойнаго отца въ добромъ здоровьѣ, но огорченнаго смертью Наталіи, которую онъ любилъ всѣмъ сердцемъ. Мой любезный шуринъ, графъ Павелъ Тизенгаузенъ, тотчасъ же прибылъ въ городъ и мы съ нимъ отправились къ опечаленнымъ родителямъ моей покойной жены. Здѣсь мы приготовили все до прибытія бренныхъ останковъ Наталіи и когда его привезли — мы погребли ее въ фамильномъ склепѣ.
Горести и тревоги, въ которыя меня повергли еемейныя потери, и участіе въ великихъ событіяхъ, хотя и мимовольное, все это взятое вмѣстѣ подѣйствовало слишкомъ сильно на меня: я не могъ примириться съ однообразной жизнью въ маленькомъ городкѣ или въ мирной провинціи. При подобныхъ обстоятельствахъ живетъ человѣкъ какъ бы въ яичной скорлупѣ, но когда эта скорлупа разбита сильнымъ толчкомъ, то ею уже нельзя облечь вылетѣвшей птички. Я рвался на свободу, я жадно алкалъ свѣжаго воздуха, мнѣ казалось, что я долженъ убѣжать, если не хочу задохнуться. Прибавьте къ этому вовсе не радостное и не располагающее къ наслажденію жизнью обстоятельство, именно: стѣсненное матеріальное положеніе, въ которомъ находились тогда всѣ помѣщики, значитъ также и я, вслѣдствіе остановки торговли, паденія курса и одолѣвавшихъ насъ все болѣе и болѣе тяжелыхъ долговъ. При отъѣздѣ за границу, я оставиъ на моихъ имѣніяхъ долгу 80,000 р. сер., что по тогдашнему курсу составляло на ассигнаціи около 100,000 руб. Вслѣдствіе простаго паденія курса ассигнацій на четвертую часть ихъ номинальной стоимости, я вдругъ, по своемъ возвращеніи, увидѣлъ, что на мнѣ 320,000 руб. асс. долгу и что я чрезъ это раззоренъ до тла. «Пропадай такое хозяйство»! думалъ я въ печальныя минуты, и старался придумать какую нибудь перемѣну или бѣгство въ другія отношенія.
Хорошенько все обдумавъ и сдавъ управленіе имѣніями въ надежныя руки, я продалъ серебро, всѣ цѣнныя вещи моего домашняго обихода, брилліанты моей жены, и поѣхалъ въ Петербургъ съ небольшимъ капиталомъ въ банковыхъ билетахъ. У меня былъ планъ снова вступить въ службу, но война съ Швеціей кончилась, а въ продолжавшейся войнѣ съ Турціей мнѣ не предвидилось ничего привлекательнаго. Я рѣшился остаться въ столицѣ и подождать болѣе благопріятнаго времени. У меня скоро завелось многочисленное знакомство. Я нанялъ изящную квартиру, держалъ экипажъ съ четверкою лошадей, какъ необходимую вещь для тогдашняго Петербурга, и пользовался, какъ могъ, жизнью и свободой. Домъ генеральши Кутузовой (супруги знаменитаго впослѣдствіи фельдмаршала) былъ «открытъ для меня какъ бы для роднаго; этотъ домъ украшали пятеро ея дочерей, которыя всѣ уже были замужемъ[2]. Меня также дружески принимали въ домѣ графини Бобринской, о которой я уже упоминалъ выше. Супругъ ея, графъ Бобринскій[3], скоро такъ привыкъ къ моему сообществу, что не могъ обойтись безъ меня. Онъ былъ извѣстенъ въ свѣтѣ своими странностями и чудовищною расточительностью, которыми ознаменовалось его пребываніе въ Парижѣ и Лондонѣ. Императрица Екатерина заплатила оставленные имъ тамъ долги, но приказала ему на всю жизнь оставаться въ Ревелѣ. Императоръ Павелъ впослѣдствіи снова позволилъ ему жить въ столицѣ и возвратилъ ему его весьма обширныя помѣстья (30,000 душъ). Однажды вечеромъ онъ предложилъ мнѣ съиграть партію въ бостонъ съ нимъ и графинею Булгари, пользовавшеюся его расположеніемъ. Для удовольствія графини мы играли по маленькой, и я мучился, поступая противъ своихъ правилъ по слѣдующей причинѣ: я обыкновенно играю высоко и съ большимъ вниманіемъ, эта игра по маленькой лишала равновѣсія моего проигрыша съ выигрышомъ. Но моя вѣжливость принесла мнѣ много словъ благодарности отъ графа и я выигралъ 3½ рубля. Такъ какъ подобную мелочь трудно было уплатить, то я и предложилъ графу съиграться en quitte ou double. Онъ согласился и проигралъ 350 р. Онъ было всталъ, чтобы принести мнѣ деньги; но или изъ ревности, не желая оставить меня наединѣ съ любезною графинею Булгари, или онъ вдругъ почувствовалъ охоту продолжать игру на слѣдующій день, только онъ снова сѣлъ и сказалъ, что деньги отдастъ мнѣ завтра. Дѣйствительно на слѣдующее утро онъ явился, заилатилъ деньги и потребовалъ реванша. Онъ его получилъ вполнѣ, потому что проигралъ 6000 р. На слѣдующее утро онъ пришелъ ко мнѣ снова, принесъ эту сумму, и снова пожелалъ реванша. Снова послѣдовало мое согласіе и прежнее счастіе. Онъ проигралъ 10,000 руб., и затѣмъ еще и еще, такъ дошло до 70,000 р.
Случилось такъ что я неожиданно въ то время заболѣлъ и долженъ былъ лежать въ кровати. Графъ ежедневно посѣщалъ меня и я долженъ былъ, лежа въ постели, держать ему банкъ. Это продолжалось двѣ недѣли, каждое утро графъ бывалъ у меня, игралъ и проигрывалъ. Будучи слишкомъ слабымъ, чтобы встать, я пряталъ выигрышныя ассигнаціи подъ подушку; когда же наконецъ оправился, то нашелъ къ своему пріятному изумленно 50,000 руб.
Мой медикъ, докторъ Штофрегенъ, былъ очень недоволенъ такимъ занятіемъ больнаго; но возбуждающія свойства игры должно быть лучше подѣйствовали на мой организмъ, нежели горькая пачкотня такъ называемой латинской кухни. Необращавшаяся вовсе или слишкомъ воспаленная кровь быстро билась въ жилахъ; я поднялся твердо на ноги, имѣя полный карманъ денегъ, и могъ безпрепятственно удовлетворять свою страсть къ мотовству.
Игра съ графомъ все продолжалась; истощивъ свои наличныя деньги, но не свою охоту къ игрѣ, онъ давалъ мнѣ векселя. Такимъ образомъ, въ теченіе 4-хъ мѣсяцевъ, я выигралъ съ него 450,000 р. Теперь мнѣ показалось благоразумнымъ оставить столицу на нѣкоторое время и оглянуться на свои дѣла. Я прожилъ нѣсколько недѣль въ Ревелѣ и провелъ затѣмъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Разикѣ, занимаясь охотой и чтеніемъ. Это были дни тихой радости, воспоминаніе о которыхъ сохранилось во мнѣ, не смотря на ихъ однообразіе.
Къ зимѣ жажда развлеченій снова повлекла меня въ столицу. Мною овладѣла любовь въ видѣ тѣхъ легкихъ узъ, какія находятся среди общества и вырабатываются имъ. Одна молодая дама, г-жа фонъ **, заняла мѣсто въ моемъ сердцѣ. Она была несчастлива за мужемъ и внѣ дома искала радостей, которыхъ была лишена у себя. При такомъ настроеніи ея духа, не много нужно было имѣть заслугъ, чтобы пріобрѣсть ея расположеніе. Скоро мы съ нею совершенно сблизились. Мы ежедневно видѣлись съ нею у ея матери; наконецъ она сама посѣщала меня. Ея прислуга была подкуплена и мужъ ея никогда объ этомъ не узналъ. Эта связь продолжалась около году. Наскучивъ другъ другу, мы съ нею разошлись самымъ дружелюбнымъ образомъ, каждый послѣдовалъ по своему особому пути. Остальное свое время я проводилъ въ театрѣ, за кулисами, и главнымъ образомъ за игрой. Я велъ высокую игру и выдавалъ деньги обѣими руками. Но онѣ ко мнѣ снова такъ и плыли. Мы ежедневно имѣли партію въ quinze у князя Ивана Мещерскаго, или у старика графа Валицкаго, или же у генерала Хитрово въ мраморномъ дворцѣ. Игра эта была настоящая jeu d'enfer, на зеленомъ столѣ всегда лежало 50,000 р. и болѣе. Между тѣмъ игроковъ наконецъ стало являться слишкомъ много; въ наше общество замѣшались игроки по профессіи и я старался удалиться. Такой образъ жизни надоѣлъ и наскучилъ мнѣ. Чтобы избавиться отъ него, какъ только наступило хорошее время года, я бѣжалъ въ Ревель. Тѣсныя улицы, съ высокими острыми крышами, этого стариннаго, торговаго города бываютъ очень оживлены, когда дворянство съѣзжается сюда изъ деревень на ярмарку въ Ивановъ день. Папеньки устраиваютъ свои дѣлишки, маменьки наряжаютъ своихъ дочерей и прекрасныя фрейлейны умильно ко всему присматриваются. Устраиваются театры, балы и есть воксалъ. Какъ восхищало меня все это въ былое время; теперь я быстро покатилъ въ свой Разикъ. Поживъ въ одной крайности, необходимо перейти къ другой. Послѣ шумной жизни въ столицѣ, меня манило полное уединеніе въ Разикѣ.
Но пришла зима и снѣжные ландшафты сдѣлались мнѣ невыносимы; я снова поѣхалъ въ Петербургъ. Дорогой меня занимали различные планы. Я хотѣлъ отказаться отъ роскошной, разсѣянной жизни, которая могла совсѣмъ испортить мой характеръ; я намѣревался получить денежный долгъ съ графа Бобринскаго и нѣсколько денегъ съ князя Мещерскаго, привести въ порядокъ свои дѣла, купить хорошій дорожный экипажъ и потомъ — Италія, Франція, Англія! — Но вышло иначе!
Однажды я встрѣтилъ на Адмиралтейскомъ бульварѣ молодаго князя Василія Мещерскаго, брата богатаго виннаго поставщика. Онъ казался убитымъ. Я заговорилъ съ нимъ, выразилъ къ нему участіе и вызвалъ на откровенность. Онъ разсказалъ мнѣ, что имѣлъ несчастіе проиграть графу Бобринскому около полумилліона, что онъ совершенно раззоренъ и не знаетъ что предпринять, потому что графъ не хочетъ больше играть съ нимъ, слѣдовательно нечего и думать отъиграться. Мнѣ стало жаль видѣть его въ такомъ положеніи, и я сталъ придумывать, какъ бы помочь ему возвратить хоть отчасти его проигрышъ. Мы привели въ исполненіе слѣдующій планъ, который, къ сожалѣнію, не принесъ ему ни малѣйшей пользы, а мнѣ нанесъ величайшій вредъ. Графъ оставался вѣренъ своей привычкѣ посѣщать меня по утрамъ и играть со мною. Двери мои запирались на это время для другихъ, но я сказалъ своему слугѣ, чтобы онъ впускалъ князя Мещерскаго. И такъ однажды графъ не безъ удивленія и досады увидѣлъ входящаго князя, но такъ какъ графъ не имѣлъ права предписывать мнѣ какъ поступать, да и при томъ онъ проигралъ мнѣ, то и покорился необходимости. Вскорѣ я нашелъ предлогъ выйти изъ дому, просилъ князя немного пометать вмѣсто меня и ушелъ. Будто съ тѣмъ, чтобы заинтересовать его игрой я взялъ его въ пайщики на третью долю. Графъ проигралъ и князь возвратилъ извѣстную часть своего проигрыша; этого то именно я и желалъ. Но неумѣренность князя въ игрѣ была столь огромна, что онъ въ теченіи мѣсяца снова проигралъ графу многія сотни тысячъ и къ несчастію на мою долю проигрыша пришлось 400,000. Какъ жестоко упрекалъ я себя, что связался съ такимъ отчаяннымъ игрокомъ. Добродушіе мое оказало мнѣ слишкомъ дурную услугу. Слишкомъ поздно увидѣлъ я, что князь, играя такимъ образомъ, можетъ проиграть даже волоса со своей головы, и снова я передъ нимъ заперъ двери. Я вооружился всѣмъ своимъ терпѣніемъ и хладнокровіемъ, чтобы мало по малу пополнить громадный свой проигрышъ, но тщетная надежда! Счастіе повернулось ко мнѣ спиною и я постепенно спустилъ все, что когда то выигралъ отъ графа. Съ того дня, въ который я принужденъ былъ отдать графу послѣдній его вексель, онъ не переступалъ моего порога, и я вполнѣ убѣдился, какъ глупо поступилъ.
Одно обстоятельство утѣшало меня въ моемъ отчаяніи. Нашлись люди, которые не могли безъ досады и зависти видѣть, какъ мнѣ везло счастіе въ игрѣ. Они искали утѣшенія въ злорадномъ предположеніи, что я пользовался счастіемъ, благодаря искуству играть. Теперь мое несчастіе заставило замолчать завистниковъ. Деньги были проиграны, но уваженіе уцѣлѣло.
У меня еще кое-что оставалось отъ прежняго выигрыша; съ этимъ остаткомъ мнѣ слѣдовало бы уѣхать изъ Петербурга и начать другой образъ жизни, но у меня на то не достало силъ. Я несся внизъ по теченію. Мнѣ представились новые случаи игры и выигрыши, я не сошелъ съ пути соблазна, который мнѣ казался заманчивымъ и благопріятнымъ, я поддался безумному заблужденію, что могу снова залучить улетѣвшее отъ меня счастіе.
Будучи въ такомъ настроеніи, я однажды былъ приглашенъ къ обѣду, который въ Стрѣльнѣ давалъ Алексѣй О. Туда же были приглашены всѣ знаменитые игроки. Это было въ самую жаркую пору лѣта, воздухъ былъ совершенно раскаленъ. Игроки обгоняя другъ друга загнали нѣсколько лошадей до смерти. Уже и это было безуміемъ, если не жестокостью. Но гдѣ же состраданіе у игрока? Что значитъ для него лошадь! Онъ видитъ ей цѣну въ малѣйшей долѣ своего выигрыша. Человѣку грабящему хладнокровно своего ближняго, подвергающему другихъ отчаянію и недостаткамъ, гдѣ взять ему великодушныхъ чувствъ, состраданія къ чему либо, кромѣ себя!
Поданный намъ обѣдъ былъ изысканный. Игра началась и мнѣ благопріятствовала. Я выигралъ съ Дьякова, записнаго игрока, 30,000 р. Это, сколько помню, былъ послѣдній выигрышъ; съ тѣхъ игръ я сталъ все проигрывать. Этотъ самый Дьяковъ предложилъ мнѣ провести у него вечеръ, затянулъ меня въ игру вдвоемъ и объигралъ меня дочиста. Онъ былъ грекъ въ полномъ значеніи этого слова. Потомъ мнѣ показали какія уловки онъ пустилъ въ дѣло противъ меня. Онъ нашелъ во мнѣ простака. Но даже если бы я его отколотилъ палкой, онъ всетаки не отдалъ бы мнѣ назадъ денегъ. Я поэтому послѣдовалъ благоразумному рѣшенію совершенно избѣгать его и за его подлость закрыть ему доступъ въ общество которое я посѣщалъ.
Я по прежнему навѣщалъ своихъ знакомыхъ, но уже не игралъ болѣе. Въ обществѣ, которое я встрѣчалъ въ домѣ баварскаго посланника графа де-Брея, я проводилъ время весело и среди остроумныхъ бесѣдъ. Здѣсь карты были совершенно изгнаны. Графъ обыкновенно игралъ партію трикъ-трака съ испанскимъ министромъ, генераломъ Пардо или съ сардинскимъ посланникомъ графомъ де Мэстромъ, (знаменитымъ авторомъ Soireé de St.-Pétersburg); дамы собирались въ кружекъ или занимались музыкой: мы разговаривали, шутили, разсказывали, читали новыя произведенія, словомъ, всякій безъ стѣсненія дѣлалъ то, что ему нравилось и часы летѣли незамѣтно. Вокругъ графини де Брей, родомъ лифляндки, собиралось въ то время все ея семейство. Ея мать, г-жа фонъ Левенштернъ, принадлежавшая къ лифляндской отрасли нашего дома, жила тогда въ Петербургѣ со своими тремя дочерьми, именно: графиней Ливенъ и двумя еще незамужними дѣвицами, изъ которыхъ младшая впослѣдствіи вышла за мужъ за графа Бозе. Рѣдко можно встрѣтить такой семейный кружокъ, какъ былъ этотъ, члены котораго были соединены не только узами родства и привычки, но и согласіемъ чувствъ. Хозяйка дома придавала разговору невыразимую прелесть своей кротостью, деликатностью и простотой обращенія, и своимъ разнообразно образованнымъ умомъ. Къ счастію мужъ не препятствовалъ графинѣ Ливенъ, ея сестрѣ, также прибыть въ столицу, чтобы дополнить этотъ милый кружокъ, который она умѣла оживить своей красотой, внѣшней застѣнчивостію и остроумной веселостью своего разговора. Она рано и противъ влеченія своего сердца вышла замужъ, мужъ обходился съ нею холодно, но она вела себя, несмотря на нѣкоторое невинное кокетство, безукоризненно, и умѣла удержать у извѣстной границы всѣхъ, кто искалъ завести съ нею ближайшія отношенія. Испытавъ это, и я сталъ съ нею на ногу добраго родственника, котораго не лишаютъ нѣкоторыхъ маленькихъ, невинныхъ преимуществъ. Мужчины, бывавшіе тамъ, по большей части были иностранцы, дипломаты того времени, имена которыхъ пріобрѣли впослѣдствіи извѣстность. Тамъ бывали: саксонскій посланникъ Вацдорфъ, графъ Гохбергъ, г-нъ Лебцельтернъ, посолъ тогдашней имперіи герцогъ Виченцскій (Коленкуръ) и его блестящая свита, Реневаль, Лаярдъ, Руминьи и т. д., бывали также и русскіе: Чернышевъ, Левашевъ, глубоко уважавшій хозяйку дома, и другіе; кромѣ того бывало много лифляндцевъ, какъ принадлежавшихъ къ дому.
Изъ многихъ веселыхъ вечеровъ, проведенныхъ тамъ, мнѣ въ особенности памятенъ одинъ; общество собралось не очень многочисленное, придумали разсказывать исторіи о привидѣніяхъ. Одна изъ такихъ исторій была до того ужасна, что дамы, дрожжа, стали смотрѣть на догаравшія свѣчи, опасаясь какъ бы онѣ, погаснувъ, не оставили комнаты въ потьмахъ на жертву всѣхъ ужасовъ мрачнаго царства тѣней. Къ увеличенію страха, мы, мужчины, по временамъ бросали безпокойные взгляды на сосѣдній темный кабинетъ; этимъ мы навели на дамъ такую боязнь, что онѣ все ближе и ближе придвигались къ намъ и не хотѣли насъ отпустить прежде нежели тотъ кабинетъ былъ освѣщенъ и обысканъ. Надобно было позвать горничныхъ, которыя проводили дамъ до ихъ комнатъ. Съ тѣхъ поръ мы должны были обѣщать не разсказывать болѣе исторіи о привидѣніяхъ.
Таковъ былъ пріятный семейный кружокъ, въ которомъ я старался постепенно забыть свою печаль и возвратить себѣ спокойствіе и самообладаніе, чтобы предначертать твердый планъ своего будущаго образа жизни.
Кромѣ этого дома я еще часто посѣщалъ генеральшу Кутузову, и еще чаще домъ стараго графа Владиміра Орлова, младшаго изъ пяти братьевъ, знаменитыхъ временъ Екатерины, который былъ женатъ на сестрѣ моей тещи. Тамъ я обыкновенно рано ужиналъ, потомъ отправлялся въ 11 часовъ въ Hòtel de Bavière, гдѣ оставался до 2 часовъ ночи. У графа В. Орлова я видалъ, кромѣ дочерей его, госпожъ Новосильцевой, Паниной, Давыдовой и графини Орловой, супруги графа Григорія, особъ старо-русской партіи, остатки блестящаго времени Екатерины или другихъ знаменитостей, какими были: адмиралы Чичаговъ и Грейгъ, Алексѣй Орловъ и генералъ Сакенъ, бывшій тогда въ опалѣ, а впослѣдствіи фельдмаршалъ. Иностранцы рѣдко сюда допускались; французы вовсе не имѣли доступу: здѣсь смотрѣли на союзъ съ Наполеономъ какъ на униженіе Россіи и ненавидѣли всѣхъ французовъ, даже и рейнскихъ ихъ союзниковъ. Въ этомъ кружкѣ я почти ежедневно видалъ любезную графиню Анну Орлову, дочь Алексѣя Орлова-Чесменскаго, богатѣйшую наслѣдницу во всей Россійской имперіи, а можетъ быть и во всей Европѣ. Рѣдко можно встрѣтить столько привлекательности при полномъ отсутствіи красоты. Но при ея пріятности, кротости, сердечной добротѣ и благородствѣ характера совершенно забывалось отсутствіе красоты. У нея явилось бы множество жениховъ, еслибы она громко не высказывала твердую рѣшимость никогда не выходить замужъ, ей невыносима была мысль, что ея руки станутъ искать только изъ-за ея богатства. Въ нашемъ все уравнивающемъ свѣтѣ тяготѣетъ какъ бы проклятіе на наслѣдницахъ золота и богатствъ; отравленная мысль лишаетъ ихъ истиннаго семейнаго счастія, высочайшаго въ жизни и онѣ увядаютъ на своихъ грудахъ золота; другой подобный примѣръ видимъ мы въ богатой современной наслѣдницѣ, англичанкѣ Бурдетъ-Коутсъ.
Въ домѣ Орлова, какъ и во всѣхъ знатныхъ домахъ русскаго дворянства, преобладала въ то время большая нелюбовь къ французамъ и вообще ко всѣмъ подчиненнымъ французскому господству; въ особенности же распространялось это нерасположеніе на гордыхъ дипломатовъ французской имперіи. Я помню одну особенно замѣчательную манифестацію этой ненависти. Герцогъ Виченцскій давалъ маскарадъ. Было приглашено множество гостей съ заявленіемъ, чтобы гости явились если не въ костюмахъ, то по крайней мѣрѣ въ домино или венеціанскомъ плащѣ. Иностранный дипломатическій корпусъ, всѣ иностранцы подчинились такому распоряженію, но русскіе съ радостію воспользовались случаемъ показать высокомѣрному императорскому послу, что не намѣрены оказывать ему удовольствіе. Всѣ русскіе явились въ обыкновенныхъ бальныхъ костюмахъ и безъ масокъ. Я ничего не слышалъ про такой уговоръ и пришелъ въ венеціанскомъ плащѣ съ маской въ рукѣ; но на лѣстницѣ меня удержалъ одинъ пріятель и шепнулъ: какъ бросится въ глаза и покажется неблагопріятнымъ для меня такое поведеніе, противное состоявшемуся уговору между всѣми русскими. Я тотчасъ же отложилъ въ сторону венеціанскій плащъ и маску и вошелъ въ комнаты въ обыкновенномъ бальномъ костюмѣ. Когда посланннкъ увидѣлъ, что русскіе всѣ по немногу являлись незамаскированными, и ясно понялъ преднамѣренность ихъ поступка, то задрожалъ отъ внутренняго бѣшенства, но долженъ былъ сохранить внѣшнее спокойствіе духа; русскихъ было слишкомъ много, чтобы можно ему было выразить имъ свое неудовольствіе[4]. Странное было зрѣлище: представители французской имперіи, рейнскаго союза и tutti quanti Наполеоновской Европы входили въ разноцвѣтныхъ, пестрыхъ, фантастическихъ костюмахъ и явились какъ бы на какое представленіе предъ русскими, одѣтыми просто и серьезно. Слишкомъ легко можно было дѣлать сравненія и потому раздавался по залѣ шепотъ, но темно и далеко еще было то будущее, въ которомъ эта комедія съ переодѣваньемъ должна было показаться истиннымъ пророчествомъ. Такъ наслаждался я жизнью среди высшаго общества; часто попадалъ въ свиту прекрасныхъ женщинъ; то онѣ меня отличали и привлекали къ себѣ, то оставляли, или я самъ отъ нихъ удалялся, когда ближайшее знакомство удовлетворяло наше взаимное любопытство. Денежныя крохи, уцѣлѣвшія у меня я осторожно расходовалъ, ограничивалъ свои расходы на самое необходимое, хотя, конечно, при моей high life они были значительны, и не игралъ вовсе. Но мнѣ это помогло только отчасти. Высокая, необузданная игра, вошедшая въ моду въ столицѣ, подвергалась неоднократному выраженію неудовольствія со стороны императора Александра. Въ числѣ самыхъ отчаянныхъ игроковъ называли и меня, хотя я уже порядочное время не принадлежалъ къ нимъ. Какое могъ я представить доказательство перемѣны своего образа мыслей? Какой способъ оправданія избрать? Я рѣшился уѣхать изъ Петербурга и подтвердить правдивость своей рѣшимости не играть тѣмъ, что удалюсь въ провинцію.
Мой тихій Разикъ принялъ меня въ свое лоно. Я отдалъ предпочтеніе его свѣжимъ березовымъ рощамъ, ничѣмъ непрерываемымъ занятіямъ и чтенію, и наконецъ веселой забавѣ охоты съ ея скачкой и погонями предъ натянутой жизнью въ столицѣ. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ среди спокойствія и мира. За тѣмъ въ мое уединеніе стали доноситься слухи о войнѣ; предвидя наступающія времена каждый какъ бы слышалъ шумъ битвы въ воздухѣ; мнѣ казалось, что надъ моими соснами бушуетъ, предвѣщая войну, дикій охотникъ, словомъ, моя душа дрогнула какъ старый боевой конь при звукѣ трубы. Приготовили дорожный экипажъ — я понесся въ Петербургъ.
Въ то время искали заслуженныхъ военныхъ людей: мое желаніе потому быстро исполнилось, даже съ отличіемъ, какого я не ожидалъ. Прежде подачи просьбы о принятіи меня вновь на службу, я получилъ собственноручную записку военнаго министра Барклая-де-Толли[5], въ которой онъ, по порученію государя императора, предлагалъ мнѣ въ лестныхъ выраженіяхъ вступить въ армію. Я изъявилъ полное свое согласіе и былъ принятъ въ службу съ прежнимъ чиномъ маіора[6]. Вскорѣ за тѣмъ я получилъ предписаніе отправиться въ нашу главную квартиру, находившуюся въ Вильнѣ.
Я выѣхалъ изъ Петербурга съ моимъ дорогимъ другомъ и землякомъ, полковникомъ барономъ Паленомъ, впослѣдствіи бывшимъ прибалтійскимъ генералъ-губернаторомъ[7]. Въ Ревелѣ мы свидѣлись съ нашими родственниками и устроили свои домашнія дѣла. Я сдалъ Разикъ и др. моему доброму отцу, пожелавшему управлять моими имѣніями для меня, и потомъ поѣхалъ съ Паленомъ далѣе въ Ригу. Въ Шавляхъ мы обѣдали у графа Витгенштейна, командовавшего въ то время 1-мъ армейскимъ (пѣхотнымъ) корпусомъ[8], и послѣ затруднительнаго переѣзда прибыли въ главный городъ Литвы. Скоро прибылъ въ Вильну и императоръ съ многочисленнымъ генеральнымъ штабомъ[9]. Я былъ назначенъ старшимъ адъютантомъ 1-й арміи, въ должность, не существовавшую прежде, но которая поставила меня въ непосредственныя сношенія съ главнокомандующимъ Барклаемъ-де-Толли, скоро удостоившимъ меня своею полною довѣренностію. Слѣдствіемъ этой довѣренности было возложеніе на меня къ исполненію слѣдующаго труднаго и многосложнаго порученія.
Изъ вѣрнаго источника мы получили извѣстіе, что во многихъ пограничныхъ мѣстахъ бѣлостокской и гродненской губерній тайнымъ путемъ и вопреки строжайшимъ запрещеніямъ провозятъ въ герцогство варшавское, гдѣ стояли французскія войска (вице-король, Вандамъ, Ренье, Сенъ-Сиръ и Понятовскій), хлѣбъ, жизненные припасы и пр., гоняютъ скотъ. Мнѣ поручено было немедленно же положить конецъ всему этому и привлечь виновныхъ къ отвѣтственности. Я получилъ обширныя полномочія и выѣхалъ на слѣдствіе чрезъ два часа по полученіи предписанія. Въ Гроднѣ я переговорилъ о принятіи мѣръ съ губернаторомъ Ланскимъ, въ Бѣлостокѣ съ губернаторомъ Щербининымъ, и потомъ поѣхалъ въ Кринки и Дрогичинъ, въ которыхъ находились пограничныя таможни и гдѣ, по вѣрнымъ извѣстіямъ, производилась запрещенная контрабанда, по тому времени равная государственной измѣнѣ. Какъ ни старались контрабандисты дѣйствовать въ глубокой тайнѣ, но серьезность, ревность, строгость, съ какими я повелъ слѣдствіе и допросы, и обширная, ввѣренная мнѣ власть скоро открыли многіе тайные пути и обнаружили контрабандистовъ. Многіе виновные помѣщики, предвидѣвшіе грозу, бѣжали за границу, ихъ немногіе помощники были арестованы, много евреевъ попало въ тюрьму: тогда начались попытки на мирное соглашеніе. Лукавые повѣренные запутанныхъ въ дѣло таможенныхъ чиновниковъ предлагали мнѣ подъ рукою 5,000 голландскихъ червонцевъ за то, чтобы я кончилъ слѣдствіе обыкновеннымъ путемъ. Визгливые жидовки, боясь законнаго приговора, подавали мнѣ видъ на полученіе другихъ 5,000 червонцевъ. Велики были вопли жидовокъ, когда я съ крайнимъ неудоволъствіемъ отклонилъ денежную сумму. Въ моемъ поступкѣ онѣ видѣли лишь то, что я хочу набить цѣну вдвое выше, но онѣ ошиблись.
Чтобы находиться поближе къ слѣдствію, но и удалиться отъ вліянія окружающаго, я выбралъ своимъ мѣстопребываніемъ одинъ изъ деревенскихъ дворцовъ князя Чарторижскаго, въ двухъ миляхъ разстояніемъ отъ Бреста-Литовскаго. Дворецъ этотъ, сохранявшій остатки прежняго великолѣпія, съ нѣкотораго времени былъ необитаемъ и находился въ большомъ упадкѣ. Здѣсь я жилъ въ одиночествѣ, окруженный вызванными сюда слѣдственными депутатами и писарями, выходя лишь съ моими печалями и заботами въ тѣнистыя аллеи парка. Мое уединеніе по временамъ нарушалъ баронъ Анштетенъ, посѣщавшій меня со своимъ шуриномъ Альфредомъ Мейенеромъ, владѣльцемъ сосѣдняго помѣстья Сѣмятычей. Изрѣдка я отдавалъ визиты и проводилъ пріятные часы въ обществѣ Анштетена и его супруги. Анштетенъ, эльзасецъ родомъ, былъ адъютантомъ принца Бассаускаго[10], пережилъ вулканическія событія на пловучихъ батареяхъ предъ Гибральтаромъ, послѣдовалъ потомъ со своимъ прославившимся приключеніями генераломъ въ Россію и не съ особеннымъ счастьемъ сражался со шведами подъ Роченсальмомъ. Впослѣдствіи онъ промѣнялъ мечъ на перо. Нельзя сказать, чтобы онъ мастерски владѣлъ перомъ, но за то былъ мастеромъ слова, въ особенности дипломатическаго, скрывающаго мысли и измѣняющаго факты.
Мое слѣдствіе продолжалось между тѣмъ уже четвертую недѣлю, и я получалъ изъ главной квартиры предписаніе за предписаніемъ о скорѣйшемъ окончаніи дѣла. Это окончаніе соотвѣтствовало моимъ собственнымъ желаніямъ, потому что необходимость заниматься судейскимъ слѣдствіемъ тяготила меня чрезвычайно. Я приказалъ заключить дѣло и отправилъ его съ 27-ю обвиненными, которыхъ удалось арестовать; подъ конвоемъ въ Вильну, куда и я самъ поспѣшилъ. Меня приняли тутъ съ нѣкоторою холодностію и думали, что слѣдствіе могло бы быть поведено быстрѣе. Самъ Барклай, привыкшій къ подобнымъ слѣдствіямъ и ихъ результатамъ, сказалъ коротко по своему обыкновенно : «Съ врагами слѣдуетъ поступать безъ дальнихъ обиняковъ». Я задумчиво смотрѣлъ на мое дѣло, заключавшее въ себѣ болѣе 700 листовъ, которые писались день и ночь, и размышлялъ объ отношеніяхъ письменнаго производства къ факту. Размышленія оказались неблагопріятными къ моей работѣ, но я утѣшался мыслію, что письменная процедура не мое изобрѣтеніе, что эта процедура всюду требуетъ обширнаго изложенія на бумагѣ, дабы предотвратить возможность произвола и своеволія.
Въ то время, когда я писалъ или приказывалъ писать, произошли вѣчно-памятныя событія. За два дня до моего возвращенія въ Вильну, войско Наполеона перешло черезъ Нѣманъ[11]. Какъ ни предвидѣли войну, какъ ни казалась она неотразимою, но впечатлѣніе дѣйствительнаго начала ея было громадное, потрясающее. Всякій чувствовалъ что ставилось на карту; всякій понималъ, что отъ этого перехода зависитъ, какъ нѣкогда сказалъ оракулъ Крезу, паденіе того либо другаго великаго государства. Но какого-же именно? Вотъ вопросъ.
Сначала предполагали принять сраженіе подъ Вильной, сосредоточивъ здѣсь войска[12]. Но скоро оставили эту мысль, которая могла бы быть гибельною при непомѣрномъ превосходствѣ силъ противника. Скоро обнаружилось несомнѣнное направленіе сильныхъ французскихъ колоннъ на Вильну, а между тѣмъ подъ этимъ городомъ не оказывалось никакой позиціи, на которой можно бы съ успѣхомъ противостоять наступленію превосходящаго въ силахъ непріятеля. Было рѣшено оставить Вильну, увезя или уничтоживъ малочисленные военные магазины. И здѣсь обнаружилась сила совершившихся фактовъ: прежде каждому показалась бы измѣною самая мысль оставить Вильну безъ боя, теперь, когда очищеніе совершилось, всякій находилъ это необходимымъ и неизбѣжнымъ.
Главная квартира императора Александра была уже перенесена въ Свѣнцяны и Барклай ждалъ только исполненія нѣкоторыхъ приказаній, чтобы также оставить Вильну. Рѣзкій контрастъ представлялъ онъ собою съ окружающимъ: все кругомъ его было въ движеніи, на всѣхъ лицахъ было написано внутреннее волненіе, безпокойство, раздраженіе, онъ одинъ сохранялъ хладнокровіе духа, все обдумавшаго и на все рѣшившагося. Спокойно, отчетливо, не торопясь отдавалъ онъ свои приказанія, ни передъ кѣмъ, даже предъ самыми довѣреннѣйшими лицами не обнаруживая своихъ плановъ.
16 (28) іюня въ первомъ часу по полудни онъ со своею главною квартирою оставилъ Вильну. За тѣмъ началось задолго предъ тѣмъ предположенное, многократно обсуждавшееся, сильно оспаривавшееся, съ большими издержками приготовленное отступленіе къ Двинѣ, въ знаменитый лагерь подъ Дриссою. Былъ оставленъ сильный аріергардъ, чтобы задерживать ускоренные натиски непріятеля. Гвардейскіе казаки, эта избраннѣйшая кавалерія, имѣла удачныя стычки съ французами въ Антоколѣ[13], предмѣстьѣ Вильны и захватили въ плѣнъ ротмистра графа Октава Сегюра, брата извѣстнаго впослѣдствіи историка этой войны. Отступленіе нашей арміи по различнымъ дорогамъ совершалось въ отличномъ порядкѣ.
Началась и для меня занимательная, но и трудная работа. Главнокомандующій избралъ меня дѣлопроизводителемъ при составленіи секретныхъ донесеній, которыя онъ пересылалъ государю императору. Нужда въ такихъ донесеніяхъ, при напорѣ событій, могла возникать въ каждый часъ дня, но и ночные часы не бывали для меня свободными. Барклай былъ неутомимъ: днемъ занятый и развлекаемый многообразными трудами полководца, онъ большую часть ночей проводилъ въ обдумываніи своихъ предположеній, въ разсматриваніи плановъ и картъ. Меня будили, чтобы излагать его мысли въ донесеніяхъ, которыхъ уже ждали фельдъ-егеря съ фыркающими конями. Иныя ночи я проводилъ, въ ожиданіи приказаній, въ передней генерала на плохой, импровизированной постелѣ. При подобныхъ занятіяхъ не обходилось безъ затрудненій своего рода. Однажды я встрѣтился съ моимъ землякомъ, командиромъ кавалергардскаго полка, полковникомъ барономъ Левенвольде. Онъ стоялъ по близости, и пригласилъ меня къ себѣ побесѣдовать и распить бокалъ шампанскаго. Мы сѣли, болтая другъ съ другомъ о всякой всячинѣ, пробки летѣли. Вдругъ входить ординарецъ со словами, что меня требуетъ главнокомандующій. Признаться, мнѣ было бы въ тогдашнемъ настроеніи пріятнѣе саблею ставить запятыя и циркомфлексы на лицахъ французовъ, чѣмъ водить перомъ по буматѣ, но нечего было дѣлать: я сейчасъ же отправился къ главнокомандующему и получилъ порученіе написать бумагу прямо на бѣло. Это для меня было хуже всего. Я началъ писать, но ничего изъ этого не выходило: дорогая бумага летѣла на полъ разорванная. Я приходилъ въ отчаяніе, но тутъ счастливый случай привелъ подъ закоптѣлую крышу одного степеннаго, воздержнаго, молчаливаго друга. То былъ капитанъ Тимротъ, адъютантъ принца Георга Ольденбургскаго, превосходный калиграфъ, какимъ онъ въ то, по крайней мѣрѣ, время мнѣ показался. Чрезъ часъ бѣловая бумага была кончена, подписана и отправлена.
Между тѣмъ наша армія продолжала отступленіе, и главная квартира 22 іюня (4 іюля) прибыла въ Видзы. На слѣдующій день аріергардъ нашъ состоявшій подъ начальствомъ генерала Корфа, имѣлъ при Давгелишкахъ жаркую стычку съ французскимъ авангардомъ, предводимымъ генераломъ Себастіани[14]. Наша кавалерія впервые здѣсь сошлась съ непріятелемъ и дралась превосходно. Французы съ большою энергіею повели атаку, и казалось, что они обойдутъ насъ. Но генералъ маркизъ Паулучи тотчасъ же прибылъ на мѣсто сраженія и расположилъ столь искусно батареи, что натискъ непріятеля былъ остановленъ графомъ Кутайсовымъ и его храбрыми артиллеристами. Я находился при маркизѣ Паулучи, принималъ участіе въ сраженіи и имѣлъ случай оказать особенную услугу принцу Гогенлоэ-Кирхбергу. Этотъ молодой принцъ, командиръ эскадрона Виртембергской легкой кавалеріи, во время кавалерійской атаки получилъ 13 или 14 ранъ; истекая кровью, онъ упалъ съ лошади и безпомощный лежалъ во время свалки подъ копытами коней. Я велѣлъ поднять его и оказалъ ему первое пособіе. Молодой красавецъ очнулся въ нашихъ рядахъ и возбудилъ къ себѣ общее участіе кротостію и терпѣніемъ, съ какимъ переносилъ боль.
Въ эти дни недоброжелательные люди, съ завистью смотрѣвшіе на доброе мнѣніе и довѣренность, который мнѣ оказывалъ главнокомандующій, поручая мнѣ важнѣйшія и секретнѣйшія дѣла, задумали лишить меня его благосклонности. Планъ къ тому былъ искусно составленъ. Они прежде всего положили давать мнѣ порученія и отправки изъ главной квартиры, чтобы такимъ образомъ главнокомандующій отвыкъ отъ меня и вынужденъ былъ ввѣряемыя мнѣ дѣла поручать другимъ лицамъ изъ ихъ кружка. На первый разъ они придумали порученіе, для котораго требовалась большая ловкость, и къ исполненію котораго они особенно рекомендовали меня главнокомандующему. То была щекотливая отправка меня на развѣдки во французское войско въ качествѣ парламентера, и Барклай, ничего не подозрѣвая, напротивъ думая дать мнѣ возможность къ отличію, согласился послать меня развѣдчикомъ, далъ свои инструкціи, и я отправился въ опасную дорогу.
Вечеромъ 23 іюня (5 іюля) наша армія оставила Видзы и отправилась на Опсу, главная квартира чрезъ это являлась въ 50-ти верстахъ разстоянія отъ французскихъ форпостовъ, стоявшихъ въ Давгелишкахъ. Графъ Кутайсовъ, командовавшій тогда аріергардомъ, стоялъ на половинѣ дорогѣ къ Видзамъ. Онъ далъ мнѣ свѣжаго коня, трубача съ двумя уланами, и я отправился дальше. Долго я ѣхалъ, не будучи примѣчаемъ французами. Наконецъ я замѣтилъ ихъ патруль изъ 12 человѣкъ, и показывалъ знаками, чтобы они остановились, но тщетно. Я велѣлъ трубачу трубить, но и то оказалось напраснымъ. Всадники поворотили лошадей и поѣхали назадъ, чтобы дать знать на форпостахъ о моемъ появленіи. Я между тѣмъ подъѣхалъ къ ихъ ведетамъ: часовые бросились на меня съ пиками и обнаженными саблями. Я слѣзъ съ лошади, чтобы показать, что прибываю безъ всякихъ непріятельскихъ намѣреній, и подошелъ къ нимъ. Въ это самое мгновеніе быстро подъѣхалъ ко мнѣ офицеръ и спросилъ — что мнѣ нужно? Я показалъ ему письмо; не отвѣчая мнѣ ни слова, онъ приказалъ всадникамъ окружить меня и караулить, а самъ поѣхалъ дать знать о моемъ прибытіи.
Прошло немного времени, какъ къ намъ подъѣхали генералы Себастіани и Сюбервикъ. Они также слѣзли съ лошадей и, спросивъ цѣли моего прибытія, пригласили меня идти вмѣстѣ съ ними въ <span class="error2" title="Исправлена опечатка: облизъ">близъ находившуюся корчму, гдѣ слѣдовало намъ ждать приказаній короля Неаполитанскаго. Генералъ Себастіани приказалъ между тѣмъ подать хорошій завтракъ, за которымъ началась двухъ-часовая бесѣда о происшествіяхъ дня. Въ моей инструкціи мнѣ рекомендовалось чтобы я со всевозможною ловкостію увѣрилъ французовъ, что я посланъ отъ графа Витгенштейна; мнѣ слѣдовало, по инструкціи, вести и разговоръ въ этомъ родѣ, стараясь изъ рѣчей французовъ запомнить все для насъ полезное. Генералъ Себастіани, человѣкъ очень умный и пріятный, но нѣсколько тщеславный и говорливый, сверхъ всякаго моего ожиданія, высказывался не разъ черезъ-чуръ откровенно, такъ что впослѣдствіи я могъ доставить нашему главнокомандующему весьма удовлетворительный докладъ.
По истеченіи вышепомянутаго времени, подъѣхалъ король Неаполитанскій, великолѣпно разодѣтый и окруженный блестящимъ штабомъ. Онъ показался мнѣ чрезвычайно красивымъ мущиною съ правильными, выражавшими умъ, чертами лица; его обхожденіе было какъ прирожденное короля и кто не зналъ его прошлаго, тотъ считалъ его таковымъ. Я былъ ему представленъ и передалъ мое письмо. Онъ прочелъ письмо, приказалъ немедленно же приготовить отвѣтъ, и потомъ спросилъ меня, гдѣ я оставилъ императора, моего государя. Я отвѣчалъ, что не знаю, гдѣ находится императоръ, такъ какъ я посланъ графомъ Витгенштейномъ. «Ба, возразилъ король, мы очень хорошо знаемъ, гдѣ въ настоящую минуту находится Витгенштейнъ. Я отвѣчалъ, что не мнѣ убѣждать его величество въ справедливости моихъ словъ и что я долженъ предоставить ему оставаться при его мнѣніи. Послѣ небольшой паузы онъ отвѣчалъ: «Скажите мнѣ, отчего это два народа, предназначенные, по видимому, взаимно уважать другъ друга, стоятъ теперь взаимными врагами»? — «Ваше величество, отвѣчалъ я, это происходить отъ того, что оба народа созданы быть господами у себя дома и ѣздить другъ къ другу въ почтовыхъ каретахъ, а не съ такою страшною свитою, какая окружаетъ ваше величество». Король засмѣялся и продолжалъ: «Уже вы потеряли провинціи; вы будете отброшены дальше, скоро надоѣстъ вамъ война». — «Нѣтъ, отвѣчалъ я, не надоѣстъ: съ потерями у насъ разгарается жажда войны; мѣста у насъ довольно, мы отступаемъ, пока не найдемъ настоящего мѣста для скачка впередъ». — «Ба, возразилъ онъ быстро, вы узнаете, что такое значить терять провинціи, но узнаете слишкомъ поздно». За тѣмъ онъ обратился къ генералу Себастіани и приказалъ ему, чтобы я не терпѣлъ ни въ чемъ недостатка, но чтобы не отпускалъ меня до тѣхъ поръ, пока не будетъ приведено въ исполненіе предположенное имъ наступательное движеніе. Я возражалъ, какъ водится, противъ задержанія меня, но меня никто не слушалъ. Трубачь и ординарцы были окружены, а Себастіани сказалъ, чтобы я садился на лошадь и ѣхалъ за нимъ.
Началось общее движеніе; впереди былъ Себастіани съ бригадою Сюбервика, состоявшею изъ полка польскихъ гусаръ (10-го), виртембергской легкой конницы и двухъ эскадроновъ прусскихъ уланъ. Небольшой авангардъ шелъ впереди и мы приняли направленіе на Видзы. Незадолго предъ вступленіемъ въ этотъ городъ, Себастіани вынулъ изъ кармана двѣ орденскія звѣзды и прицѣпилъ ихъ къ своему мундиру, чтобы покрасоваться предъ кучкой грязныхъ евреевъ, единственно остававшихся въ своемъ бѣдномъ гнѣздѣ — Видзахъ. Я не могъ не улыбнуться такому фарсу, я по этой чертѣ узналъ въ Себастіани сенъ-клудскаго придворнаго.
За день передъ этимъ я ужиналъ въ видзенской гостинницѣ съ генераломъ Всеволодскимъ, шефомъ елисаветградскаго гусарскаго полка. Себастіани остановился въ этой самой гостинницѣ и приказалъ распросить обо всемъ хозяина, а мнѣ пришло на мысль воспользоваться этимъ обстоятельствомъ. Я попросилъ его велѣть спросить хозяина — не узнаетъ-ли онъ меня, и не тотъ-ли я самый, что вчера ужиналъ съ генераломъ графомъ Витгенштейномъ. Хозяинъ гостиницы, не знавшій въ лицо ни того, ни другаго генерала, вспомнилъ, однакоже, мое лицо и сказалъ, что я «дѣйствительно вчера ужиналъ съ гусарскимъ генераломъ, котораго фамилія начинается съ буквы В. и который ему щедро заплатилъ за ужинъ». Сомнѣвавшійся Себастіани повѣрилъ хозяину и тотчасъ же донесъ о слышанномъ королю, а мнѣ этотъ маленькій случай сослужилъ хорошую службу.
Мое удовольствіе отъ этого счастливаго случая нарушилось другимъ интермеццо. Я увидѣлъ какъ привели нѣсколькихъ русскихъ бѣглыхъ, которые на распросы говорили, что «бѣжали для того, чтобы не умереть съ голоду». Себастіани съ удовольствіемъ слушалъ такія показанія и взглянулъ на меня съ торжествующею миною. Послѣ я узналъ, что эти бѣглецы были поляки. Одна бѣда одна не приходить: скоро пришелъ ко мнѣ мой трубачъ и сказалъ, что одинъ изъ данныхъ мнѣ въ ординарцы уланъ скрылся куда то съ лошадью и пикою. Уланъ этотъ передъ тѣмъ говорилъ, что проведетъ своего коня и потомъ бѣжитъ. Я тотчасъ же потребовалъ у Себастіани, чтобы розыскать моего ординарца: Себастіани тотчасъ же отдалъ надлежащее приказаніе къ тому; однако-же этаго всадника, принадлежавшаго къ польскому уланскому полку, я уже во всю свою жизнь не видѣлъ.
Во время моего невольнаго пребыванія у французовъ, продолжавшаяся цѣлыя сутки, я имѣлъ многіе разговоры съ Себастіани. Между прочимъ онъ спросилъ меня: изъ какой мѣстности россійской имперіи я родомъ? Я отвѣчалъ, что я уроженецъ нѣмецкихъ провинцій, именно Эстляндіи. Онъ замѣтилъ, что ихъ операціи не будутъ простираться столь далеко, но что въ Курляндіи они уже имѣютъ многія связи, что почва тамъ уже испытана и что скоро французскіе орлы будутъ внесены въ эту землю. Я не противорѣчилъ и предоставилъ генералу говорить; онъ началъ развивать мнѣ фантастическіе планы французовъ, разсказывать о походѣ во внутрь Россіи, о сильной экспедиціи на Двину, о несомнѣнныхъ своихъ успѣхахъ, о возстановленіи Польши, объ учрежденіи великаго герцогства курляндскаго съ обширными границами по ту сторону Двины; думаю, что была даже рѣчь о великомъ гетманѣ казаковъ. Сообразно инструкціи, я не прерывалъ словъ генерала и старался лишь о томъ, чтобы, заявляя кое-какія сомнѣнія, добыть отъ него полезныя для себя свѣдѣнія. Продолжая развивать свои планы, онъ началъ говорить о великихъ выгодахъ, о просвѣщеніи, о свободѣ и пр., какія Наполеонъ доставитъ русскому народу. Тогда я не могъ удержаться, чтобы не спросить его: «А что же будетъ съ Петербургомъ?» «О, Петербургъ будетъ торговымъ складочнымъ мѣстомъ, и баста». Зло взяло меня и я возразилъ: «Генералъ, не смотря на всѣ ваши усилія, Петербургъ все-таки останется столицею Россіи: мы желаемъ лучше Азію съ Россіею, чѣмъ Европу съ вами или съ кѣмъ бы то ни было». Полагая, что я довольно уже пробылъ подъ арестомъ, довольно уже видѣлъ и слышалъ, я настоятельно потребовалъ отпустить меня. Меня отпустили; я поѣхалъ къ своимъ подъ французскимъ конвоемъ и прибылъ на наши форпосты измученный до крайности. Казаки разрушили всѣ мосты; чрезъ одну рѣку мнѣ пришлось переправляться вплавь, при чемъ я чуть было не утонулъ. Къ счастію, я ѣхалъ на прекраснѣйшей лошади принца Гогенлоэ, которую король Неаполитанскій приказалъ отправить съ прочими экипажами принца со мною. То былъ большой, сильный конь, который счастливо перенесъ меня чрезъ рѣку.
Освободившись отъ французовъ, я поспѣшилъ въ нашу главную квартиру. Графъ Кутайсовъ подкрѣпилъ меня ужиномъ на своемъ бивуакѣ, полковникъ Потемкинъ далъ мнѣ свои дрожки, на которыхъ я мчался всю ночь. Я пріѣхалъ въ Бельмонте, замокъ графа Мануцци, въ то самое время, когда главная квартира только что выступила оттуда. Достолюбезный Клингеръ, сынъ извѣстнаго генерала и адъютантъ Барклая, остававшійся здѣсь съ небольшимъ отрядомъ, далъ мнѣ свою лошадь, чтобы догнать главную квартиру на ея маршѣ. Я скоро нашелъ квартиру, и Барклай съ большимъ удовольствіемъ выслушалъ мои доклады и рѣчи.
Армія наша между тѣмъ продолжала свое отступленіе къ пресловутому лагерю подъ Дриссою, устроенному по внушенію генерала Фуля. Странную смѣсь характеровъ представлялъ собою этотъ Фуль: копотливый, причудливый, педантъ, совершенный новичекъ въ мірѣ дѣйствительномъ и живущій лишь въ воображаемомъ мірѣ, онъ спотыкался о каждую соломенку, какая попадалась ему на пути. Способности его были довольно ограничены, потому и планы его идеальнаго міра не были огромны. Онъ признавалъ великими только двухъ полководцевъ: Цезаря и Фридриха, на прочихъ онъ не обращать никакого вниманія и все, что не произошло послѣ смерти Фридриха, считалъ упадкомъ военнаго искуства. За тѣмъ онъ не только не трудился изучать новѣйшіе походы, но порицалъ ихъ всѣ огуломъ. При подобныхъ взглядахъ вышло то, что онъ и понятія не имѣлъ о Наполеонѣ и его способѣ веденія войнъ, и его колосальные планы и предпріятія мѣрилъ маленькимъ масштабикомъ семилѣтней войны. Онъ думалъ исполинскія силы Наполеона задержать маленькими средствицами семилѣтней войны, маленькими диверсіями въ пару тысячь человѣкъ, съ фланговыми позиціями, съ демонстраціями, и наконецъ, какъ вѣнцомъ всего, съ укрѣпленнымъ лагеремъ à la Бунцельвицъ. Именно такимъ образомъ и былъ составленъ его планъ войны 1812 года.
Замѣчательно и только духомъ времени объяснимо то обстоятельство, что этотъ человѣкъ съ узкими взглядами все-таки пользовался большою репутаціею. Быть можетъ, онъ былъ обязанъ тому слѣдующимъ обстоятельствомъ: во первыхъ, живя въ Пруссіи онъ выставлялъ прусскаго героя какъ non plus ultra военнаго совершенства, чѣмъ пріобрѣлъ себѣ вниманіе всѣхъ прусскихъ военныхъ людей; потомъ онъ саркастически осуждалъ все, что ни дѣлалось. Это придало ему видъ умственнаго превосходства, глубины и военной мудрости. Онъ всегда утверждалъ, что-де коли дѣла не поведутся лучше, то путнаго изъ того ничего не выйдетъ, но какъ ихъ повести лучше, это онъ благоразумно оставлялъ про себя. Кромѣ того онъ окружалъ себя нѣкоторою тайною, удалялся отъ свѣта, открывался только довѣреннымъ юношамъ, молодымъ офицерамъ, бывшимъ не въ состояніи оцѣнить его надлежащимъ образомъ. Онъ читалъ имъ лекціи о военномъ искуствѣ, которыя собственно были лекціями о семилѣтней войны: такъ возникла слава о немъ, какъ о глубоко посвященномъ мастерѣ во всю сущность войны. Съ такою славою прибылъ онъ въ Россію съ порученіемъ отъ своего государя, короля прусскаго, а вслѣдствіе такой его славы императоръ Александръ предложилъ ему вступить въ русскую военную службу. Фуль, не исполнивъ своего порученія, перешелъ въ нашу службу. Блестящая репутація Фуля была такова, что императоръ пожелалъ прослушать у него лекціи военнаго искуства и потомъ, когда разрывъ съ Наполеономъ дѣлался все болѣе и болѣе неизбѣжнымъ, поручилъ ему составить планъ обороны. Фуль составилъ такой планъ, и сообразно его-то оборонительнаго плана и были приняты нами первыя мѣропріятія въ войнѣ 1812 года. По общему мнѣнію, которое раздѣляли и опытнѣйшіе военные люди Россіи, намъ слѣдовало отступить предъ бурнымъ натискомъ французовъ, затянуть войну и только тогда серьезно и энергически напасть на непріятеля, когда онъ, завлеченный во внутрь страны, явится истощеннымъ и обезсиленнымъ недостаткомъ жизненныхъ припасовъ, затрудненіями таскать съ собою все нужное въ опустошенной странѣ, маршами и малою войною. Это великое общее мнѣніе Фуль свелъ къ мелочному узкому плану. Вмѣсто того, чтобы посредствомъ дальнѣйшаго отступленія обезсилить непріятельскую армію недостатками, опустошеніями, онъ хотѣлъ отступить лишь на нѣсколько небольшихъ маршей до Двины. Здѣсь онъ хотѣлъ учредить родъ Бунцельвицкаго лагеря, которому недоставало только существеннѣйшаго условія — крѣпости вблизи, на которую бы можно было опереться и которая могла бы задержать Наполеона, какъ Бутурлина и Лаудона предъ Бунцельвицемъ; графъ Витгенштейнъ долженъ былъ со своими 20,000 человѣкъ дѣлать противъ французовъ демонстрации и диверсіи вправо отъ Динабурга, князь же Багратіонъ и Платовъ такія же диверсіи и демонстраціи должны были дѣлать влѣво отъ Минска. Французы, задержанные непреоборимымъ лагеремъ, непрерывно тревожимые, находясь въ постоянныхъ передвиженіяхъ, въ концѣ концовъ должны погибнуть. Таковъ былъ мудрый планъ лагеря подъ Дриссою. Всѣ дѣльные генералы, Барклай, Беннигсенъ и всякій, кто имѣлъ голосъ, видѣли несостоятельность, ошибочность и мелочность предположеній Фуля, но планъ уже былъ составленъ, всѣ мѣры были приняты сообразно этого плана, магазины были заложены въ мѣстахъ, указанныхъ Фулемъ, время было слишкомъ коротко, чтобы направить все по пути другаго операціоннаго плана. Кромѣ того главнокомандующій могъ бы, впослѣдствіи, когда обнаружились бы планы Наполеона по его первымъ операціямъ, произвести необходимыя измѣненія въ общемъ планѣ. Но какъ въ шахматной игрѣ, сдѣлавъ первый ходъ ошибочно, трудно оправиться и выиграть партию, такъ точно и въ войнѣ трудно поправлять то, что было испорчено въ началѣ. По вышеуказаннымъ соображеніямъ было рѣшено принять несчастное направленіе на Дриссу, гдѣ русское войско очутилось близкимъ къ своей гибели[15]. Слѣдствіемъ этого было то, что Наполеонъ со всѣмъ своимъ превосходствомъ въ силахъ бросился между двумя разъединенными русскими арміями, обошелъ ихъ и приготовилъ гибель той и другой порознь, которая не произошла только вслѣдствіе ошибокъ его подчиненныхъ генераловъ и усиленныхъ переходовъ и мѣръ, предпринятыхъ русскою арміею.
29 іюня (11 іюля) мы пришли въ лагерь подъ Дриссою. Но едва только мы ступили въ него, какъ раздался общій крикъ негодованія, такъ какъ всякій даже близорукій ясно видѣлъ, что мы здѣсь явились отрѣзанными отъ южныхъ, богатыхъ губерній, и будемъ оттѣснены въ безплодныя сѣверныя губерніи, а, быть можетъ, явимся прижатыми къ самому морю. Представленіямъ важнѣйшихъ и вліятельнѣйшихъ лицъ на военномъ совѣтѣ, бывшемъ у императора, удалось наконецъ выказать всю несостоятельность плана Фуля, и Барклай получилъ возможность дѣйствовать по собственному усмотрѣнію[16]. Онъ предположилъ тогда двинуть, пока еще не поздно было, 1-ю армію форсированнымъ маршемъ на Витебскъ для соединенія съ арміею Багратіона; Наполеонъ въ это время уже направилъ большую часть своихъ войскъ также на Витебскъ. 2 (14) іюля, слѣд. чрезъ три дня послѣ вступленія въ лагерь, мы выступили изъ него. Потерянныхъ трехъ дней было слишкомъ много, и мы лишь съ большимъ трудомъ успѣли достигнуть Витебска ранѣе непріятеля. То было истинное состязаніе въ бѣгѣ: мы по правому, французы по лѣвому берегу Двины спѣшили къ Витебску. Судьба похода, судьба Россіи и Европы зависли отъ того, кто придетъ первымъ въ этотъ городъ. Русскіе войска оказались быстрѣйшими: Россія и Европа были спасены.
Съ этого времени послѣдовало измѣненіе въ планѣ кампаніи; перемѣнялись, за исключеніемъ главнокомандующаго, и исполнители плана. Въ началѣ похода начальникомъ штаба былъ дряхлый генералъ Лавровъ, человѣкъ храбрый, но занимавшій эту должность не потому что былъ достоинъ ея, а потому что при Суворовѣ въ Италіи находился въ высшемъ дѣловомъ кружкѣ. Онъ былъ старъ, хромъ, едва могъ ходить и съ трудомъ садился на лошадь; умственныя его способности были не сильнѣе тѣлесныхъ. Обстоятельства были слишкомъ опасны, чтобы допустить безвременную пощаду, потому, по представленію Барклая, Лавровъ былъ замѣненъ генераломъ, маркизомъ Паулучи, который за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ вступилъ въ русскую службу изъ австрійской и отличился въ войнахъ со Швеціею и Персіею. То былъ человѣкъ съ достоинствами, но честолюбивый, черезъ мѣру самолюбивый и къ посту начальника штаба совсѣмъ неспособный. Чрезъ нѣсколько дней послѣ своего назначения онъ былъ замѣненъ генераломъ Ермоловымъ. Ермоловъ былъ вполнѣ способенъ для этой должности, онъ былъ свѣдущій, съ энергическою силою воли человѣкъ, но характеръ его внушалъ мало довѣрія: онъ былъ суровъ, упрямъ и всякое средство для достиженія цѣли считалъ хорошимъ. Одновременно съ начальникомъ штаба былъ перемѣненъ и генералъ-квартирмейстеръ. До сихъ поръ генералъ-квартирмейстеромъ былъ генералъ Мухинъ, искусный рисовальщикъ чертежей, но, по незнанію иностранныхъ языковъ, имѣлъ не очень ясныя понятія о высшей войнѣ. Его замѣнилъ полковникъ Толь, молодой, способный офицеръ, рѣшительнаго характера, дѣятельный, непоколебимо храбрый, приготовившій себя для высшей войны главнѣйше изученіемъ сочиненій Жомини[17]. Слѣдуетъ прибавить, что съ этаго времени дѣла пошли лучше противъ прежняго.
Кромѣ собственно военной главной квартиры главнокомандующаго, при арміи состояла главная квартира императора, въ которой находилось нѣсколько знатныхъ, вліятельныхъ лицъ, считавшихъ себя вправѣ давать также свои мнѣнія о военныхъ операціяхъ, отъ этого нерѣдко возникали разногласія. Въ особенности интриги[18] направлялись противъ Барклая, всѣмъ обязаннаго своимъ собственнымъ заслугамъ и удостоеннаго большею довѣренностію государя; его хотѣли низвергнуть, но предварительно старались, чтобы званіе главнокомандующаго ему опостыло вслѣдствіе тысячи непріятностей и раздраженій. При этихъ козняхъ однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ лицъ былъ генералъ Армфельдтъ, давно уже прошедшій всю школу интригъ. Паулучи принималъ косвенное участіе въ интригахъ. Снѣдаемый неутолимымъ честолюбіемъ, онъ, подъ личиною шутки, громко осуждалъ операціи главнокомандующаго. Герцогъ Александръ Виртембергскій, принцъ Августъ Ольденбургскій, генералъ Беннигсенъ, чрезъ мѣру кичившійся своимъ прусскимъ походомъ, предъ всѣми и каждымъ не стѣсняясь говорили о мнимыхъ ошибкахъ, будто бы совершенныхъ, и скрытно указывали на неспособность виновника ихъ[19]. Ермоловъ, въ душѣ ненавидѣвшій Барклая, но притворявшійся преданнымъ ему, подкладывалъ огонь подъ рукою. Изъ высшихъ кружковъ неудовольствіе на Барклая распространялось между прочими генералами и переходило въ круги нисшіе.
Императоръ Александръ, замѣтивъ подобныя козни, рѣшился положить имъ предѣлъ: онъ оставилъ армію и неограниченное полномочіе надъ войсками передалъ Барклаю. Какъ бы волшебнымъ жезломъ сразу все перемѣнилось: передняя Барклая, опустѣлая съ нѣкотораго времени, снова наполнилась тѣми же самыми лицами, которые его поносили. Барклай, всегда хладнокровный и покойный, не показалъ ниже малѣйшихъ признаковъ своего неудовольствія и обходился со своими хулителями съ тою же вѣжливостію, какъ и прежде.
Императоръ, предъ оставленіемъ арміи и отъѣздомъ въ Москву прибылъ къ Барклаю. Государь нашелъ его въ дрянномъ сараѣ (Барклай совершенно презиралъ личныя удобства и ему все равно было, гдѣ бы ни помѣщаться, лишь бы только поближе къ арміи). Императоръ пробылъ цѣлый часъ у него, прощаясь, нѣжно обнялъ его; садясь же въ экипажъ и пожимая руку Барклая, сказалъ: «Будьте здоровы, генералъ, и еще разъ будьте здоровы. Поручаю вамъ мою армію; не забывайте никогда, что я только эту армію и имѣю». Эти слова государя слышанныя окружавшими, независимо отъ другихъ основаній, объясняют также черезъ чуръ иногда осторожный образъ дѣйствій Барклая, напримѣръ подъ Руднею, который его завистники горько осуждали, какъ несоотвѣтствующій храбрости арміи. Но развѣ эта осторожность не спасла армію и Россію, когда армія оставалась не тронутою до конца? Пожаръ Москвы и всѣ невзгоды зимняго времени прошли бы безслѣдно, если бы не было арміи, которая порѣшила все дѣло.
Съ отъѣздомъ императора, Барклай сталъ еще спокойнѣе, еще сосредоточеннѣе и рѣшительнѣе въ своихъ предпріятіяхъ. Одинъ въ кабинетѣ со своими картами онъ взвѣшивалъ отношенія и случайности войны, комбинировалъ свои планы и затѣмъ составлялъ свои рѣшенія. Его положеніе, благодаря ложному направленію, какое было дано арміи планомъ Фуля, было самое тяжелое: отъ часовъ и минутъ часто зависѣло спасеніе цѣлыхъ тысячь народа. Барклай, съ самаго начала противникъ раздѣленія обѣихъ армій, въ настоящее время всю свою заботу обратилъ на соединеніе ихъ; онъ горько жаловался на медленность и недостатокъ доброй воли Багратіона и Платова, противостоявшихъ этому соединенію, при чемъ съ похвалою и благодарностію отзывался о Дохтуровѣ и графѣ Петрѣ Паленѣ, которые, хотя непріятель всѣми мѣрами старался отрѣзать ихъ, рѣшительностію дѣйствій и усиленными форсированными маршами счастливо проложили себѣ путь къ арміи.
11 (23) іюля мы съ войсками прибыли въ Витебскъ. Между этимъ городомъ и Оршею должно было послѣдовать соединеніе съ Багратіономъ, о которомъ полагали, что онъ идетъ сюда прямо изъ Могилева. Но непріятель стоялъ близко и могъ воспрепятствовать этому соединенію, потому Барклай предпринялъ отважное рѣшеніе: для достиженія соединенія не уклоняться даже отъ сраженія. Такъ какъ корпусъ Дохтурова, составлявшій аріергардъ арміи, находился на правомъ берегу Двины, потому Барклай двинулъ на лѣвый берегъ Двины на встрѣчу непріятеля корпусъ Остермана-Толстаго, котораго долженъ былъ подкрѣплять Коновницынъ съ 3-ю дивизіею. 14 и 15 іюля происходило упорное сраженіе подъ Островной и Какувячиною, во время котораго Остерманъ отличился своею стойкостью, а Коновницынъ своею энергіею. Барклай утромъ 13 (25) іюля послалъ меня къ корпусу Остермана, чтобы каждые полчаса давать ему, Барклаю, извѣстія о ходѣ дѣла. На пути къ Остерману, я предложилъ Коновницыну, находившемуся еще позади Остерманова корпуса, поспѣшить на подкрѣпленіе его. Я засталъ сраженіе при Островнѣ въ полномъ развитіи и Остермана, отражающаго непріятельскіе атаки. Въ храброй стойкости состоялъ его талантъ, его заслуги. Онъ былъ опытенъ въ упорной оборонѣ позиціи, но у него не доставало искуства предводительствовать отдѣльнымъ корпусомъ и принимать соотвѣтствующія мѣры, сообразно обстоятельствамъ. Я засталъ какъ его генералы, оба Бахметьевы и Окуловъ (послѣ убитый), излагали Остерману свои мнѣнія о маневрахъ, какіе слѣдовало бы произвести, но онъ ничего не отвѣтилъ на ихъ представленія; нѣсколько благосклоннѣе выслушалъ онъ мнѣніе мое и Сеславина, бывшаго также адъютантомъ главнокомандующего, касательно обороны. До поздняго вечера Остерманъ не подавался назадъ и когда адъютанты спрашивали его, что дѣлать предъ напоромъ непріятеля, которому противостоять дальше было невозможно, онъ отвѣчалъ: «Что дѣлать? Стоять и умирать!» Они стояли и умирали до вечера[20], когда предпринято было отступленіе на Коновницына, который, вмѣсто того чтобы итти на помощь сражавшимся, стоялъ при Какувячинѣ, гдѣ онъ образовалъ репли[21] для принятія Остермана. Я упрекалъ его въ замедленіи и грозилъ о томъ главнокомандующему, точныя приказанія котораго были ясны. Коновницынъ былъ храбрѣйшимъ генераломъ въ арміи, львомъ предъ непріятелемъ, но онъ боялся отвѣтственности. Подчиненный ему генералъ, князь Шаховскій, столь же храбрый какъ и онъ, отозвалъ меня въ сторону, и просилъ при докладѣ главнокомандующему свалить все дѣло на него, князя Шаховскаго, такъ какъ тутъ не было никакого злаго умысла, а лишь недоразумѣніе. Я обѣщалъ и чрезъ то пріобрѣлъ большую благосклонность къ себѣ со стороны Коновницына: впослѣдствіи будучи военнымъ министромъ, онъ далъ мнѣ доказательства тому.
Барклай между тѣмъ занялъ войсками позицію у Витебска позади Лучосы и здѣсь рѣшился дать сраженіе французамъ, чтобы своимъ отступленіемъ не поставить Багратіона, о которомъ онъ не имѣлъ извѣстій и котораго полагалъ идущимъ сюда, въ опасное положеніе. Графъ Петръ Паленъ, командовавшій теперь аріергардомъ, долженъ былъ наводить непріятеля на нашу позицію. Не смотря на превосходную храбрость нашего войска, сраженіе съ противникомъ, превосходившимъ насъ силами, могло бы легко кончиться пораженіемъ насъ, но, къ счастію, 15 (27) іюля прибыль адъютантъ Багратіона съ извѣстіемъ, что его генералъ не могъ пройти на Могилевъ и долженъ итти на соединеніе съ 1-ю арміею окольною дорогою чрезъ Мстиславъ на Смоленскъ. Это извѣстіе обрадовало Барклая и измѣнило его рѣшеніе. Для спасенія Багратіона онъ хотѣлъ жертвовать собою; теперь не было надобности въ подобной жертвѣ: теперь открывались виды на давно желанное соединеніе. Въ тотъ же день главнокомандующій отдалъ приказъ объ отступленіи чрезъ Порѣчье и Ліозну на Смоленскъ. Самая тяжелая задача выпала теперь на долю графа Палена: ему приходилось задерживать стремящагося впередъ и приготовленнаго къ бою непріятеля. Свою задачу Паленъ выполнилъ образцовымъ образомъ: онъ бился съ передовыми французскими войсками цѣлый день, дрался за каждый дюймъ земли и далъ арміи необходимое время на отступленіе. Это отступленіе совершилось въ величайшемъ порядкѣ, такъ что на слѣдующее утро непріятель, выступившій на сраженіе, нашелъ русское войско исчезнувшимъ безслѣдно, и долго не зналъ, куда оно обратилось. Кто знаетъ какъ трудно отступать предъ превосходящимъ въ силахъ непріятелемъ, тотъ пойметъ какъ много пользы для нашей арміи доставляла подобная неизвѣстность.
Главнокомандующій послалъ меня къ графу Палену выразить ему его удовольствіе за искусную оборону: я нашелъ Палена страдающимъ отъ болѣзни, которая скоро вынудила его на продолжительное время оставить ряды арміи. Онъ едва могъ сидѣть на конѣ, но мысль о долгѣ, объ опасности арміи, подкрѣпляла его нравственныя силы и превозмогала физическую боль. Я ни мало не терялъ времяни на отъѣздъ и ночью подвергался опасности быть взятымъ въ плѣнъ; но мнѣ была пріятна дѣятельная жизнь въ аріергардѣ, гдѣ непріятель всегда передъ глазами и гдѣ можно выучиться смотрѣть смерти прямо въ лицо.
Возвратившись въ главную квартиру, я нашелъ отдохновеніе въ кругу моихъ превосходныхъ товарищей. Кромѣ меня, при главнокомандующемъ состояли адъютантами: полковникъ Закревскій (нынѣ московскій генералъ-губернаторъ), маіоръ Рейцъ, капитаны — Сеславинъ, Вельяминовъ, Краминъ; штабсъ-капитаны — Клингеръ, Гурко, Нарышкинъ, Каверъ, Кашинцовъ; поручики — Ламсдорфъ, Бокъ, Ростопчинъ, Барклай-де-Толли, Сиверсъ. Кромѣ того ординарцами при главнокомандующемъ состояли адъютанты принца Георга Ольденбургскаго: Бартоломей, Тимротъ, Варденбургъ; адъютанты генерала Ливена: Орловъ и Петерсенъ, наконецъ адъютантъ Аракчеева Чихачевъ. Преимущественно же я сошелся съ флигель-адъютантомъ полковникомъ Вольцогеномъ[22], прекраснымъ, весьма образованнымъ офицеромъ, въ то время занимавшимъ видное въ арміи положеніе, какъ по своимъ личнымъ достоинствамъ, такъ и по довѣренности къ нему главнокомандующего, который нерѣдко въ трудныхъ обстоятельствахъ пользовался его совѣтами. Нѣкоторое время онъ велъ подъ рукою дѣла по генералъ-квартирмейстерской части; ему-же приписывали большое участіе въ составленіи Фулева плана. Благосклонность главнокомандующего возбуждала зависть къ нему, а обстоятельство, что онъ былъ иностранецъ, порождало недовѣрчивость. Послѣдняго этого обстоятельства было достаточно для партіи, во главѣ которой, къ сожалѣнію, стоялъ весьма достойный Ермоловъ, чтобы незамѣтно отдалить его, Вольцогена, отъ дѣлъ и эта партія такъ хорошо съумѣла повести дѣло, что Вольцогенъ, равно какъ и я, были устранены отъ кабинетныхъ работъ у главнокомандующаго. Секретная переписка императора была поручена молодому Барклай-де-Толли, племяннику главнокомандующаго, недавно выпущенному изъ школы, человѣку молодому и неопытному. Онъ не могъ ни коимъ способомъ возбуждать зависти. Но названная партія не удовольствовалась устраненіемъ насъ отъ секретныхъ дѣлъ, она задумала удалить насъ, лучше сказать меня (дѣйствовать прямо противъ Вольцогена, пользовавшегося покровительствомъ императрицы-матери было нельзя) отъ особы главнокомандующаго и планы партіи удались довольно хорошо, какъ это сейчасъ будетъ сказано.
Въ Смоленскѣ до настоящаго времени находился лишь небольшой вновь сформированный корпусъ подъ начальствомъ генерала барона Винцигероде[23]; 20 іюля (1 августа) Барклай съ 1-ю арміею прибылъ къ Смоленску и занялъ позицію на правомъ берегу Днѣпра. Вольцогенъ былъ посланъ на встрѣчу подходившаго князя Багратіона, и столь желанное, въ которомъ едва было не отчаялись, соединеніе обѣихъ армій послѣдовало 22 іюля, не смотря на всѣ препятствія, противопоставлявшаяся къ тому Наполеономъ.
Багратіонъ первый сдѣлалъ визитъ Барклаю въ сопровожденіи своихъ генераловъ — Раевскаго, Бороздина, Васильчикова, Паскевича и графа Воронцова. Барклай со шляпою въ рукѣ вышелъ ему на встрѣчу и сказалъ: «Я самъ только что хотѣлъ отправиться къ вамъ». Это произвело весьма хорошее впечатлѣніе. Багратіонъ былъ старше Барклая въ чинѣ и не безъ неудовольстія видѣлъ, что ему приходится подчиняться младшему. Къ счастію, съ самаго начала между ними явились хорошія отношенія, и Багратіонъ, подчинившись младшему, подалъ благородный примѣръ самоотверженія.
Теперь наступило на нѣкотроое время затишье. Наполеонъ, быстро двинувшій свои войска впередъ въ виду рѣшительной битвы, видѣлъ разрушенными свои желанія вслѣдствіе отступленія Барклая и невозможности воспрепятствовать соединенію обѣихъ армій, потому решился дать вздохнуть своимъ войскаъ. На растянутой отъ Суража до Смоленска позиціи должны были стянуться силы для новыхъ предпріятій. Русское войско разумнымъ попеченіемъ пострадало меньше французскаго, было оживленнѣе и жаждало боя, потому у насъ зашла рѣчь и начались частыя совѣщанія о томъ, чтобы напасть на непріятеля въ его растянутой позиціи и, по возможности, разбить его по одиночкѣ. Въ особенности молодой, храбрый, предпріимчивый генералъ-квартирмейстеръ 1-й арміи, полковникъ Толь, настаивалъ воспользоваться растянутостію непріятельской арміи и смѣло ударить на средину ея у Рудни. Никогда я не видѣлъ Барклая въ большемъ внутреннемъ волненіи: онъ не зналъ какъ быть ему. Съ одной стороны онъ видѣлъ всѣ выгоды предлагаемаго движенія, но съ другой стороны видѣлъ и опасность со слабѣйшими своими силами сразиться съ непріятелемъ, превосходящимъ въ силахъ, предводимыхъ Наполеономъ, и предпринять состязанія въ маневрированіи съ этимъ по истинѣ мастеромъ въ подобномъ дѣлѣ. «Въ началѣ мы получимъ, говорилъ онъ, кое-какія выгоды, но непріятель соберетъ свои силы и тогда мы будемъ принуждены принять сраженіе при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ». Колеблясь и не рѣшаясь сразиться или нѣтъ съ непріятелемъ, Барклай предпринялъ однако безцѣльные марши, которые причинили только утомленіе и неудовольствіе въ войскѣ. Ничто не раздражаетъ такъ солдатъ, какъ напрасныя движенія и переходы. Нашъ авангардъ, предводимый Платовымъ и Паленомъ, имѣлъ 27 іюля (8 августа) блестящее кавалерійское дѣло съ дивизіею Себастіани подъ Инковымъ, тѣмъ не менѣе Барклай, получивъ извѣстіе объ усиленіи непріятеля у Порѣчья, приказалъ отступить.
Инковское сраженіе прославило нашихъ казаковъ: непріятельская кавалерія была совершенно опрокинута, много народа было взято въ плѣнъ и даже былъ захваченъ собственный экипажъ Себастіани со всѣми его бумагами[24]. Услышавъ про это, я никакъ не подозрѣвалъ сколько непріятностей обрушатся на меня вслѣдствіе этого захвата бумагъ Себастіани!
Въ это самое время я заболѣлъ сильною перемежающеюся лихорадкою, и истомленный брелъ за главною квартирою, не желая оставлять арміи. Тутъ мои противники постарались помочь мнѣ. Однажды утромъ я получаю отъ генерала Ермолова бумагу, въ которой онъ совершенно неожиданно для меня извѣщалъ, что главнокомандующій, въ виду моей болѣзни, дозволяетъ мнѣ временно отлучиться отъ арміи и что, вслѣдствіе того, я могу, не останавливаясь въ Смоленскѣ, отправиться прямо въ Вязьму. Читая такую бумагу, я упалъ, говоря фигурно, какъ бы съ неба, тѣмъ не менѣе безъ всякой ужь фигуры на зло остался въ главной квартирѣ, прибрелъ въ Смоленскъ и пріютился въ квартирѣ артиллерійскаго генерала Левенштерна, который дружески принялъ меня[25]. Квартира Левенштерна находилась у швейцарца кондитора, въ лавкѣ котораго я нашелъ всякаго рода жидкія и укрѣпляющія микстуры, счастливо вылечившія меня отъ лихорадки, будто кондиторъ былъ аптекаремъ. Полагаю, что то былъ Бровніанскій способъ леченія, который, вмѣстѣ со спокойствіемъ, поставилъ меня опять на ноги.
Выздоравливая, я имѣлъ случай быть полезнымъ обязательному Тетенборку. Онъ въ это время прибылъ въ главную квартиру и искалъ себѣ мѣста. Я представилъ его Барклаю, но вмѣстѣ съ тѣмъ подъ рукою посовѣтовалъ отказаться отъ вступленія на службу въ армію: вѣтеръ дулъ вовсе не тотъ, чтобы на немъ могъ плыть иностранецъ, лучше отправиться въ Петербургъ и тамъ ждать болѣе благопріятнаго вѣтра. Тетенборкъ послѣдовалъ моему совѣту и впослѣдствіи неожиданно быстро достигъ своей цѣли[26]. Я, между тѣмъ, продолжалъ свою службу, какъ и гдѣ того обстоятельства требовали. Такъ въ то время прибылъ къ нимъ англійскій генералъ Вильсонъ: мнѣ было поручено быть его проводникомъ въ главной квартирѣ, что я и исполнилъ какъ могъ.
Чуть лишь Барклай возвратился изъ своего перваго движенія на Рудню, какъ узналъ, что непріятель отбилъ его посты въ Порѣчьѣ. Тогда онъ рѣшился, на этотъ разъ твердо, предпринять туда второе движеніе и выполнить предположенное нападеніе. Но онъ не дошелъ еще до окрестностей Инкова, какъ послышавшіеея вдали съ лѣваго берега Днѣпра 2 (14) августа пушечные выстрѣлы поставили его снова въ нерѣшительность. Скоро затѣмъ прибыли послы за послами и вызвали его въ Смоленскъ. Въ то самое время когда Барклай двигался туда и сюда по правому берегу Днѣпра, Наполеонъ въ тишинѣ провелъ за лѣсомъ у Бабиновичей свой армейскій корпусъ къ Днѣпру, переправился чрезъ эту рѣку у Разасны и Дубровны и форсированнымъ маршемъ двинулся на Смоленскъ, чтобы здѣсь опередить русскаго главнокомандующаго и снова на его лѣвомъ флангѣ обезпечить себѣ дорогу на Москву. Здѣсь-то генералъ Невѣровскій, находившейся со своею дивизіею въ 8000 человѣкъ подъ Краснымъ для наблюденія за лѣвымъ берегомъ Днѣпра, былъ внезапно атакованъ многочисленною кавалеріею Мюрата; Невѣровскій совершилъ свое львиное отступленіе и далъ первое извѣстіе объ угрожающей опасности[27]. Багратіонъ, находившійся ближе къ Смоленску, чѣмъ Барклай, двинулъ корпусъ Раевскаго въ городъ и Барклай самъ форсированными маршами поспѣшилъ сюда. Чѣмъ ближе мы подходили къ городу, тѣмъ сильнѣе и сильнѣе раздавался громъ орудій: наконецъ 4 (16) августа вечеромъ Барклай со всею арміею прибылъ на правый берегъ, расположилъ войска по окрестнымъ высотамъ и защиту города ввѣрилъ корпусу Дехтурова и дивизіи Коновницына, къ которымъ послѣ была присоединена дивизія принца Евгенія Виртембергскаго. Въ это время Багратіонъ, для обезпеченія московской дороги, занялъ со своею арміею позицію въ восьми верстахъ отъ Смоленска. Во весь день 5 (17) августа до вечера Смоленскъ былъ храбро обороняемъ, ночью же, когда пламя начало охватывать строеніе все болѣе и болѣе, наши войска добровольно очистили городъ.
Мое участіе въ сраженіи этого дня не могло быть велико, такъ какъ я находился при главнокомандующемъ на другой сторонѣ рѣки, тѣмъ не менѣе я имѣлъ случай сослужить маленькую службу. Во время сраженія въ городѣ, Барклай расположилъ свои посты на лѣвомъ крылѣ войска у одной церкви, за которою была поставлена 12-ти фунтовая батарея полковника Нилуса. Непріятель, для обстрѣливанія нашихъ постовъ, также выдвинулъ на противоположномъ берегу сильную батарею. Между обѣими этими батареями началась страшная канонада, во время которой Барклай спокойно стоялъ въ жестокомъ огнѣ и отдавалъ свои приказанія. Рѣка въ этомъ мѣстѣ очень мелка, непріятель послалъ чрезъ нея нѣсколько всадниковъ, чтобы атаковать нашу батарею, неимѣвшую прикрытія. Я первый замѣтилъ это движеніе, бросился съ конвоемъ главнокомандующего и несколькими охотниками офицерами на непріятельскихъ всадниковъ и прогналъ ихъ обратно за рѣку. Григорій Орловъ долженъ былъ потомъ привести сюда уланскій полкъ, которымъ батарея и была прикрыта.
Весь слѣдующій день, 6 (18) августа, войска отдыхали; поздно вечеромъ началась наше дальнѣйшее отступленіе проселочными дорогами съ петербургской дороги на московскую: итти по прямой дорогѣ оказывалось невозможнымъ, потому что она тянулась на нѣсколько верстъ по днѣпровскому берегу, которымъ командовалъ противоположный берегъ. При этомъ движеніи, которое прикрывали генералъ Корфъ и принцъ Евгеній Виртембергскій, произошли нѣкоторые ошибки и промахи. Корфъ и принцъ раннимъ утромъ выдержали сильныя непріятельскія атаки. При этомъ одинъ большой артиллерійскій паркъ подвергался опасности быть захваченнымъ непріятелемъ. Главнокомандующій поручилъ мнѣ провести эти 60 орудій по едва проходимымъ дорогамъ на большую московскую дорогу. Мнѣ удалось отыскать ближайшее на 10 верстъ сокращавшее разстояніе направленіе и спасти орудія, провезя ихъ по глубокому болоту, по наскоро положеннымъ фашинамъ. Владимірскій крестъ былъ наградою удачнаго предпріятія.
Скоро потомъ понадобилось на московской дорогѣ строить съ величайшею поспѣшностью второй мостъ рядомъ съ прежде тутъ бывшимъ. Герцогъ Александръ Виртембергскій лично отправился на мѣсто работы, но, не зная русскаго языка, взялъ меня съ собою. Я приказалъ спѣшиться эскадрону гвардейскихъ гусаръ, велѣлъ имъ разобрать крестьянскія дома и бревна стаскивать къ рѣкѣ. Піонерная команда, состоявшая подъ начальствомъ еще молодаго, но дѣятельнаго и искуснаго инженернаго офицера, барона Зальца, котораго впослѣдствіи я видѣлъ строющимъ мосты чрезъ Эльбу, Майнъ и Рейнъ, подоспѣла къ нашимъ кавалеріистамъ; дѣло закипѣло, мы построили второй мостъ, чѣмъ былъ облегченъ переходъ нашихъ колоннъ.
Я былъ потомъ посланъ на лѣвый флангъ, которому въ это время сильно грозилъ непріятель: тамъ показался весь корпусъ Жюно. Я предложилъ генералу Уварову, командовавшему первымъ кавалерійскимъ корпусомъ, чтобы онъ занялъ командующія высоты своею легкою кавалеріею. Онъ отказался, ссылаясь на неблагопріятную почву, такъ какъ къ высотамъ можно было пробраться лишь по болоту. Я поскакалъ къ главнокомандующему, обратилъ его вниманіе на опасность и привезъ Уварову положительное приказаніе занять высоты. Такъ и сдѣлалось; попытки непріятеля, которыя онъ потомъ дѣлалъ для овладѣнія этими мѣстами, были счастливо отражены. Въ сраженіи этого дня главнѣйшее дѣло состояло въ томъ, чтобы удержать за собою московскую дорогу за рѣчкою Строгань, такъ какъ сюда прилегала дорога, по которой войско двигалось съ петербургской дороги на московскую. Въ началѣ здѣсь у насъ было лишь нѣсколько баталіоновъ, подъ командою генерала Тучкова 3, но они были подкрѣплены, когда наши войска подошли съ петербургской дороги. По полудни, когда Ней со всѣми своими силами началъ тѣснить Тучкова, сраженіе сдѣлалось чрезвычайно жестокимъ. Тучковъ лично поспѣшилъ къ Барклаю и донесъ, что онъ не можетъ больше противостоять превосходящему въ силахъ непріятелю. Барклай, всегда столь спокойный, но теперь раздраженный ошибками ночнаго перехода, сурово сказалъ храброму Тучкову: «Извольте возвратиться къ своему посту и умрите тамъ; если вы еще придете сюда, я велю васъ разстрѣлять». Тучковъ не пришелъ. Возвратившись къ своему посту онъ сдѣлалъ невозможное, бился до поздняго вечера, когда раненный въ цѣпи застрѣльщиковъ былъ взятъ въ плѣнъ. Тѣмъ не менѣе позиція была удержана; отступленіе и спасеніе арміи при тяжкихъ обстоятельствахъ счастливо совершились[28].
Наполеонъ полагалъ, что тутъ происходитъ только какое либо аріергардное дѣло и потому не обратилъ на него того вниманія, какого обстоятельства требовали. Какъ изумился онъ, когда на слѣдующее утро получилъ донесеніе своихъ генераловъ о происходившемъ. «У васъ было сраженіе» съ удивленіемъ сказалъ онъ. Да, дѣйствительно, это было сраженіе, кровопролитнѣе многихъ другихъ, и притомъ такое сраженіе, которое могло бы быть гибельнымъ для русскаго войска, еслибы съ французской стороны были предприняты большія усилія. У него передъ глазами русскіе шли по проселкамъ; у него была широкая столбовая московская дорога, русскіе пробирались по узкимъ, пересѣченнымъ проселкамъ, съ горы на гору, чрезъ лѣса и болота, чрезъ которые едва было можно протащить орудія. Явись онъ на пересѣченіи дорогъ, русскіе должны бы были продолжать далѣе тяжелое боковое движеніе и тогда онъ легко бы могъ достигнуть своей цѣли — отрѣзать насъ отъ юга.
Въ этомъ затруднительномъ положеніи Барклай явилъ въ себѣ искуснаго военачальника и сохранилъ рѣшительность, спокойствіе, присутствіе духа при самыхъ опасныхъ обстоятельствахъ. Такъ напримѣръ, когда его правая колонна, ошибочно предводимая, послѣ длиннаго ночнаго перехода къ утру 7 (19) августа очутилась прямо предъ Смоленскомъ и почти въ томъ же мѣстѣ, откуда вышла, то Барклай оставался при ней, дѣлилъ съ нею всѣ ея опасности и оставилъ ее только тогда, когда его присутствіе явилось необходимымъ на угрожаемомъ пунктѣ у Тучкова на московской большой дорогѣ. Здѣсь онъ поддерживалъ сраженіе съ непоколебимою стойкостію пока вся армія прошла позади его. Въ этотъ день онъ въ полномъ смыслѣ слова совершилъ свой долгъ, а между тѣмъ сколько осужденій и клеветъ распустили про Барклая его противники именно за событія подъ Смоленскомъ.
Многое бы я могъ разсказать объ исполненныхъ мною порученіяхъ, о затруднительныхъ поѣздкахъ, которыя мнѣ, какъ адъютанту, приходилось дѣлать при посылкахъ отъ корпуса къ корпусу, отъ одной колонны къ другой, объ огромныхъ пространствахъ, которыя приходилось проѣзжать не на перемѣнныхъ лошадяхъ, а на одной, которая въ концѣ концовъ изнурялась до полусмерти. Всѣ такія поѣздки похожи одна на другую, все равно опасны-ли они, потому что совершаются подъ непріятельскими пулями, или же только утомительны, потому что совершаются на большія разстоянія по большимъ и проселочнымъ дорогамъ. Къ этому прибавьте и то обстоятельство, что главнокомандующій, при всемъ своемъ добросердечіи, иногда мало обращалъ вниманія на силы человѣка или животнаго. Онъ давалъ свои порученія почти всегда однимъ и тѣмъ же лицамъ, разъ снискавшимъ его довѣренность, и чуть лишь они возвращались изъ одной какой либо поѣздки какъ тотчасъ же были посылаемы въ другую, хотя вокругъ него находилось много молодыхъ офицеровъ, которые ничего лучшаго не желали, какъ быть употребленными на подобныя же посылки. Однажды Барклай разсердился на бездѣйствіе этихъ офицеровъ, не подумавъ, что они бездѣйствуютъ вовсе не по своей винѣ. Онъ велѣлъ имъ всѣмъ, огуломъ, въ наказаніе сдѣлать переходъ въ 25 верстъ пѣшкомъ подъ надзоромъ коменданта главной квартиры. Лишь Закревскій, Сеславинъ и я избѣгли такого наказанія, потому что еще съ утра были разосланы съ порученіями. Волею-неволею молодые господа должны были дѣлать непривычный имъ походъ пѣшкомъ; они сердились на причиненный имъ стыдъ и не знали какъ выразить свое неудовольствіе главнокомандующему, пока благоразумнѣйшіе изъ нихъ, Орловъ, Петерсенъ и Клингеръ, не убѣдили ихъ, что далеко не уйдешь ворчаніемъ на приказъ.
По приходѣ въ Усвяты, Барклай, въ сопровожденіи Багратіона, герцога Александра Виртембергскаго, принца Августа Ольденбургскаго и многихъ другихъ генераловъ, осматривали позицію, которую генералъ-квартирмейстеръ, полковникъ Толь, нашелъ здѣсь для арміи, чтобы дать сраженіе непріятелю. Позиція оказалась неудобною, въ особенности возсталъ противъ нея Багратіонъ. Барклай замѣтилъ Толю о плохомъ выборѣ позиціи; тотъ, будучи живаго характера и непривычный умѣрять свои слова, заносчиво отвѣчалъ, что онъ «не умѣетъ дѣлать позицій, гдѣ природа не создала ихъ, а беретъ то, что находитъ». Барклай не обратилъ вниманія на нѣсколько грубый тонъ, съ какимъ выражался полковникъ, но Багратіонъ не спустилъ этого Толю и гнѣвно сказалъ: «Если вы не нашли лучшей позиціи, то это еще не бѣда: найдется другая, но вы, во всякомъ случаѣ должны бы говорить съ начальникомъ, заслуживающимъ полнаго уваженія, другимъ тономъ: отъ Барклая армія и вся Россія ждутъ спасенія». За тѣмъ онъ прибавилъ, что онъ, Багратіонъ, самъ, хотя и старшій, но подаетъ примѣръ повиновенія, какъ и шесть синими лентами украшенные генералы исполняютъ повелѣнія главнокомандующаго, высокія качества котораго они признаютъ и почитаютъ. Толь долженъ бы благодарить судьбу за то, что онъ имѣетъ такого кроткаго начальника. Получи онъ, Багратіонъ, подобный отвѣтъ, то велѣлъ бы ему, Толю, надѣть бѣлыя ремни и поставить подъ ружье (разжаловалъ бы въ солдаты). Толь молчалъ, молчалъ также и Барклай. Онъ, конечно признавалъ по существу дѣла, что Толь былъ правъ и только не правъ былъ по формѣ. Позицію оставили, выбрали другую, предложенную Багратіономъ, у Дорогобужа, но и ту также признали неудобною.
Въ дополненіе къ сказанному объ адъютантской службѣ, я упомяну о поѣздкѣ, которую мнѣ тогда пришлось сдѣлать. Послѣ ночнаго перехода въ 10 верстъ, мы пришли на позицію подъ Дорогобужемъ[29]: тогда Барклай послалъ меня въ аріергардъ сказать Ермолову, что онъ можетъ начинать свое отступленіе. Мнѣ пришлось сдѣлать 30 верстъ и столько же назадъ, всего 60 верстъ, прежде чѣмъ я и мой конь нашли скудный отдыхъ.
Тутъ въ Дорогобужѣ на другой день, послѣ поѣздки въ 60 верстъ, когда я сопровождалъ главнокомандующаго при одной рекогносцировкѣ, меня постигъ неожиданный ударъ судьбы, о которомъ я упомянулъ выше. Мой доброжелательный, всегда неизмѣнный другъ баронъ Вольцогенъ отвелъ меня въ сторону и сказалъ: «Знаете ли вы, что васъ посылаютъ куръеромъ въ Москву?» Я съ изумленіемъ взглянулъ на него; онъ тогда сказалъ мнѣ, что самъ видѣлъ у начальника штаба, генерала Ермолова, написанный паспортъ для меня и изготовленныя депеши, которыя я долженъ былъ везти. Дать коню шпоры и подскакать къ находившемуся недалеко Ермолову было дѣломъ одного мгновенія. Но Ермоловъ, со своею обыкновенною насмѣшливою улыбкою, сказалъ мнѣ, что ничего не знаетъ о моемъ отправленіи. «Какъ, генералъ, воскликнулъ я, вы не знаете, когда бумаги о моемъ отправленіи у васъ уже готовы!» «Ахъ, да, отвѣчалъ онъ, теперь вспоминаю: въ военномъ совѣтѣ действительно вчера была рѣчь о томъ, чтобы отправить въ Москву свѣдущаго и опытнаго офицера для успокоенія столицы, встревоженной очищеніемъ Смоленска. Всѣ присутствовавшіе въ совѣтѣ были того мнѣнія, что никто лучше васъ не исполнитъ этого важнаго порученія: вамъ извѣстны всѣ обстоятельства, вы находились вблизи совершившихся событій и на высотѣ, съ которой все правильно можно видѣть». «Мое отправленіе, генералъ, отвѣчалъ я, дѣло, по видимому, рѣшенное и я не могу ему противорѣчить, тѣмъ не менѣе я буду просить генерала Барклая объ отмѣнѣ назначенія: мое желаніе быть въ полѣ противъ непріятеля; найдутся другіе офицеры, которые охотно примутъ на себя это порученіе, хоть бы, напримѣръ, молодой графъ Ростопчинъ: наканунѣ важныхъ событій ему было бы кстати повидаться въ Москвѣ съ его родителями». Ермоловъ значительно улыбнулся (впослѣдствіи я часто вспоминалъ эту улыбку) и сказалъ: «Дѣлайте, какъ знаете».
Встревоженный и взволнованный я скоро явился къ Барклаю и изложилъ дѣло. Онъ выслушалъ меня и видимо тревожно сказалъ: «Вы должны ѣхать, любезный Левенштернъ: бумаги написаны. Отправленіе необходимо. Надѣюсь, что вы скоро вернетесь, и думаю, что въ ваше отсутствіе не произойдетъ главнаго сраженія. Вы ничего не потеряете. Поѣзжайте съ Богомъ».
Нечего было дѣлать. Я успокоился, положилъ депеши и на обыкновенной куръерской телѣжкѣ поскакалъ впередъ. Скоро я былъ у московскаго шлагбаума. Съ гауптвахты ординарецъ провелъ меня къ коменданту, а отъ коменданта плацъ-адъютантъ доставилъ меня къ генералъ-губернатору графу Ростопчину. Графъ находился въ это время на прекрасной дачѣ въ нѣсколькихъ верстахъ отъ города. Онъ принялъ мои депеши, прочиталъ ихъ и долго распрашивалъ меня объ арміи и ея операціяхъ. Подали чай: часть вечера прошла въ разговорахъ, а потомъ графъ отпустилъ меня отдохнуть съ дороги и пригласилъ на другой день къ себѣ обѣдать. Я отправился въ гостинницу, и еще въ тотъ же вечеръ посѣтилъ старика Владиміра Орлова. Я засталъ у него графовъ Маркова и Панина и другихъ знатныхъ лицъ. Всѣ внимательно слушали мои разсказы, и мнѣ удалось успокоить ихъ на счетъ хода военныхъ дѣлъ и ожиданій, наиболѣе вѣроятныхъ. Меня осыпали вѣжливостями, и мой дебютъ въ Москвѣ былъ очень хорошъ.
На другой день я былъ у Ростопчина; онъ принялъ меня съ прежнею любезностію, говорилъ о скоромъ отправленіи меня обратно въ армію, а графиня много распрашивала объ ихъ сынѣ, который какъ сказано выше, былъ близокъ ко мнѣ, какъ адъютантъ Барклая. Въ домѣ Растопчина я познакомился съ Карамзинымъ, извѣстнымъ писателемъ, и въ то время работавшемъ надъ своею Исторіею Государства Россійскаго. Этотъ почтенный, высокообразованный и пріятный человѣкъ, татарскаго происхожденія, какъ показываетъ его фамилія выражалъ живое желаніе свое отправиться къ арміи, чтобы видѣть вблизи военныя дѣйствія и сраженіе для вѣрнѣйшаго описанія ихъ. Въ домѣ же Ростопчина я узналъ маіора Барнекова, котораго графъ принялъ къ себѣ для излеченія его отъ ранъ въ тиши и спокойствіи.
Хотя въ гостепріимной Москвѣ я составилъ себѣ много знакомствъ, но я по преимуществу и постоянно бывалъ въ домѣ Ростопчина. По утрамъ я ходилъ сюда, чтобы узнать свѣжія новости изъ арміи, являлся къ обѣду, потому что получилъ разъ навсегда приглашеніе, являлся наконецъ вечеромъ, чтобы высказать графу и графинѣ, какъ бы я охотно былъ въ дорогѣ въ главную квартиру. Но графъ давалъ уклончивые отвѣты и откладывалъ мое отправленіе со дня на день. Прошелъ такимъ образомъ цѣлый рядъ дней и терпѣніе мое лопалось. Однажды утромъ, безпокойный, я въ передней графа разговаривалъ съ его адъютантомъ Обрѣзковымъ, и, нарочно возвысивъ голосъ, сказалъ ему: «Да скажите же графу, что мое терпѣніе кончилось; мнѣ не въ терпѣжъ быть здѣсь праздношатающимся зѣвакой. Мой долгъ, моя честь, каждый ударъ моего пульса призываютъ меня въ армію. Если графу нужно что писать главнокомандующему, то его бумаги можетъ отвезти въ главную квартиру любой драгунъ. Я не могу больше ждать, и если меня не отпустятъ, то уйду пѣшкомъ въ армію».
Слова эти я нарочно говорилъ громко, чтобы графъ могъ чрезъ двери слышать ихъ. Онъ отворилъ двери и кивнулъ мнѣ войти къ нему. Здѣсь онъ взялъ меня за руку и безъ дальнихъ вступленій сказалъ: «Господинъ маіоръ, ваше нетерпѣніе похвально: вы военный и въ васъ есть чувство чести и обязанности вашего состоянія. Но мнѣ прискорбно вамъ объявить, что въ депешѣ, привезенной вами, содержится приказъ о задержаніи васъ подъ какимъ либо предлогомъ въ Москвѣ и наблюденіи за вами. Въ арміи васъ подозрѣваютъ, догадываются, что вы… но я не могу договорить. Довольно, я долженъ отложить вашъ отъѣздъ. Ваша откровенность и все существо ваше, не обнаруживающее въ васъ измѣнника, преклонили меня на вашу сторону. Считайте мой домъ и впредь открытымъ для себя; мнѣ будетъ пріятно, если вы будете ежедневно посѣщать меня. Ваша невинность безъ сомнѣнія обнаружится, и я дозволяю вамъ обратиться съ просьбою къ государю. Вашу просьбу я отправлю съ моими бумагами».
Графъ могъ спокойно оканчивать свою рѣчь, потому что при самомъ началѣ ея я уже остолбенѣлъ. Можетъ быть лицо, да закушенныя губы показывали бурю, свирѣпствовавшую въ моей душѣ. Ростопчинъ снова взялъ меня за руку и сказалъ: «Не нужно мнѣ вашихъ объясненій, но я беру съ васъ честное слово, что вы не предпримете никакихъ печальныхъ рѣшеній. Оставайтесь здѣсь въ комнатѣ, успокойтесь; здѣсь вы можете также писать». Графъ оставилъ меня съ этими словами; я быстро ходилъ по комнатѣ, гнѣвъ разрывалъ мою грудь; я бросился къ столу и слова тоски, печали и негогованія излилъ на бумагѣ. То были письмо къ Барклаю и прошеніе къ Государю.
Меня глубоко огорчала скрытность поступковъ главнокомандующего въ отношеніи меня. «Я началъ вспоминать какъ встревоженно говорилъ онъ со мною въ послѣдній разъ, какъ кратки и отрывочны, даже таинственны были его фразы касательно меня. По временамъ я думалъ: «Да развѣ самъ Барклай не находится подъ вліяніемъ подавляющей силы, и развѣ о немъ въ послѣднее время не распространилось въ войскѣ и народѣ мнѣніе, какъ объ измѣнникѣ? Въ непріязненной клеветѣ противъ меня могъ-ли онъ принять мою сторону, не рискуя потерять и малое довѣріе, какое еще сохранялось къ нему?» Я рѣшительно ничего не зналъ ни того въ чемъ меня обвиняютъ, ни вины, которую на меня взводятъ, но въ той темнотѣ, въ которой я бродилъ ощупью, блестѣлъ лучь неколебимой увѣренности въ прямоту и благородство Барклая. Въ послѣдствіи я убѣдился, что не ошибался въ нихъ. Въ письмѣ къ своей женѣ, урожденной Смитенъ и принадлежавшей къ весьма распространенной въ Лифляндіи фамиліи, онъ писалъ съ глубокимъ участіемъ обо мнѣ и о несчастномъ обвиненіи, защитить противъ котораго меня онъ не могъ при своемъ положеніи. Онъ сожалѣлъ обо мнѣ и выражалъ твердую увѣренность, что моя совершенная невиновность скоро обнаружится.
Подозрѣніе жертвою котораго я сдѣлался, возникло изъ слѣдующаго обстоятельства. Выше было разсказано, что при одномъ счастливомъ дѣлѣ въ окрестностяхъ Рудни были захвачены бумаги генерала Себастіани. Между этими бумагами нашли письмо, извѣщавшее генерала о предстоящемъ движеніи русскихъ войскъ. Кто же послалъ это письмо? Указывали то на того, то на другаго, наконецъ остановились на мнѣ. Во первыхъ, мнѣ были извѣстны распоряженія главнокомандующаго, во вторыхъ въ 1809 г., въ бытность мою въ Вѣнѣ, я находился въ наполеоновской арміи и много вращался между французами, наконецъ, недавно, во время посылки меня къ Мюрату, я цѣлыя сутки провелъ вмѣстѣ съ Себастіани. Значитъ никто другой, а я писалъ письмо — такъ остроумно рѣшили мои противники. Впослѣдствіи я получилъ ближайшія свѣдѣнія объ этомъ роковомь для меня письмѣ. Оно было такого содержанія, что его могъ написать любой офицеръ съ французскихъ форпостовъ. Изъ свѣдѣній, заключавшихся въ немъ, нельзя было заключить, чтобы лицо, писавшее письмо, присутствовало въ русскомъ военномъ совѣтѣ и знало близко предположенія его. Между позиціями войскъ бродило множество евреевъ и польскихъ торгашей. Операціонный планъ былъ тайною для нихъ, но передвиженія войскъ въ ту или другую сторону они видѣли и могли знать. Всякій поставщикъ и всякая маркитантка знаютъ куда идетъ войско и впередъ уже ставятъ туда свои съѣстные припасы. Что же за диво, если французскій офицеръ польскаго происхожденія, стоя на форпостахъ и зная мѣстность, провѣдалъ отъ евреевъ и крестьянъ о передвиженіяхъ большихъ массъ нашихъ войскъ и сообщилъ о томъ генералу Себастіани. Предостерегательное извѣстіе не пришло, однако, во время или на него не обратили надлежащаго вниманія, потому что Себастіани былъ застигнутъ въ расплохъ и разбитъ. Письма я не могъ написать уже и потому, что въ это время я лежалъ больной въ Смоленскѣ. Но какое было дѣло до всего до этого моимъ противникамъ?
Мое положеніе въ Москвѣ явилось весьма неловкимъ, хотя совѣсть моя была чиста и графъ Ростопчинъ въ отношеніи ко мнѣ явился благороднымъ и снисходительнымъ судьею. Я измѣнникъ и сообщникъ непріятеля! Какъ часто я думалъ, бросивъ мысль о самоубійствѣ, бѣжать въ армію и, прибѣгнувъ къ суду Божію, поставить моихъ обвинителей на баръеръ. Нѣкоторое облегченіе принесло мнѣ то обстоятельство, что явились и другія лица, очутившіяся въ подобномъ моему иоложеніи. То были высоко поставленные поляки, большею частію адъютанты императора, принадлежавшіе къ знатнѣйшимь фамиліямъ. Ихъ рѣшили удалить изъ главной квартиры и подчинить надзору Ростопчина. Между ними находились графъ Станиславъ Потоцкій, графъ Браницкій, князь Любомірскій и полковникъ Влодекъ. Мы взаимно утѣшали другъ друга и какъ возбужденное противъ насъ мнѣніе было непреоборимо, потому мы покорно возложили надежду на разъясненія въ будущемъ и рѣшились быть спокойными зрителями совершающегося[30]. Ближайшимъ театромъ была самая возбужденная, судорожно взволнованная Москва, въ то время представлявшая ежедневное замѣчательное зрѣлище.
Однажды утромъ, когда я находился въ передней графа Ростопчина, вошелъ запыленный куръеръ изъ арміи. Его окружили, начали разспрашивать о послѣднихъ событіяхъ. Это былъ подполковникъ графъ де Лезеръ, адъютантъ Багратіона. Со своими депешами онъ вошелъ въ кабинетъ графа. Прошло немного времени какъ началась бѣготня, позвали полиціймейстера, явились ординарцы и скоро начали говорить, что сейчасъ прибывшій куръеръ будетъ отправленъ въ Пермь въ сопровождены драгуна. Я видѣлъ также Лезера, выходившаго изъ кабинета съ поникшею головою и разстроенньшъ видомъ, ординарцы слѣдовали за нимъ, и онъ вышелъ изъ комнаты. Приказъ о своемъ арестѣ онъ, подобно мнѣ, самъ-же привезъ, но я не знаю почему его участь была гораздо строже моей. Съ нимъ обошлись несравненно суровѣе, чѣмъ со мною, ибо я послѣ уже узналъ, что онъ былъ освобожденъ уже въ 1815 году послѣ окончанія войны.
Если въ передней Ростопчина происходили подобныя событія, то его столъ былъ веселымъ соединеніемъ остроумной бесѣды. Графъ, по своему образованію, принадлежалъ къ старой королевской Франціи. Его врожденное остроуміе съ юныхъ лѣтъ изощрилось на острыхъ выходкахъ и ѣдкихъ отвѣтахъ. Энергія его характера придавала остротамъ его рѣчи, въ особенности если его задѣвали, силу смертельнаго удара. Было истиннымъ наслажденіемъ слушать его застольныя рѣчи, когда стрѣлы ея не были направлены на присутствующихъ. По большей части такъ и бывало, въ особенности те его остроты, подъ вліяніемъ тогдашнихъ обстоятельствъ, преслѣдовали выскочекъ революціи. Однажды, когда зашла рѣчь о Мюратѣ, посѣщенія котораго въ Москву начинали уже ждать, графъ сказалъ: «Снимите съ неаполитанскаго короля его красивую одежду и надѣньте на него оборванный пѣхотный мундиръ и вмѣсто бойкаго и прямаго характера гусара придайте ему подстерегающую выжидательность таможеннаго досмотрщика, тогда вы получите наслѣднаго принца шведскаго». Растопчинъ разумѣлъ Бернадота. Въ другой разъ зашла рѣчь объ исторіи и историкахъ и Карамзинъ сказалъ, что историческая истина есть геній исторіи. На это графъ, смѣясь, отвѣтилъ: «Подите вы, любезный землякъ, съ вашимъ геніемъ. Если бы этому генію пришлось кормиться истиною исторіи, то онъ скоро бы зачахъ или умеръ съ голода. Человѣкъ удивительной судьбы, идущій нынѣ на насъ при громѣ орудій, ко многимъ знаменитымъ дѣяніямъ, которыя онъ дѣйствительно совершилъ, хотѣлъ прибавить кое-что вымышленное. Въ своемъ самосознаніи онъ называетъ исторію сказкою, въ образѣ составленія которой всѣ согласились. Когда одинъ изъ моихъ предковъ, татарскій ханъ, исторію его жизни назвалъ «Тысяча и одна истина», то его шутъ предложилъ употребить болѣе правильное названіе: «Тысяча и одна ложь». Онъ за это получилъ «тысячу и одинъ ударъ» по пятамъ и могъ помнить эту истину. Все на свѣтѣ суета, сказалъ Соломонъ. Я увѣренъ, что о моихъ нынѣшнихъ дѣлахъ скоро распространится сто и одна неправда и ни одной настоящей истины[31].
Пятнадцать дней я провелъ въ Москвѣ, считая часы и минуты, когда наконецъ въ одно утро явился ко мнѣ запыхавшійся ординарецъ съ требованіемъ итти къ графу. Графъ встрѣтилъ меня съ веселымъ лицомъ и сказалъ: «Поздравляю васъ! Ваше дѣло приняло хорошій оборотъ: вамъ дозволено возвратиться въ армію, и я спѣшу сообщить вамъ о томъ». Онъ сердечно и съ участіемъ пожалъ мнѣ руку. Я благодарилъ его отъ всего сердца, радуясь своему возстановленію и въ глубинѣ души будучи признательнымъ ему за кроткое и благородное обращеніе со мною.
Черезъ часъ московскій шлагбаумъ опустился за мною и быстрая тройка несла меня въ армію. На дорогѣ я встрѣтилъ графа Петра Палена и моего брата Эдуарда, страшно больныхъ. Видъ ихъ былъ ужасенъ. Умирающимъ голосомъ говорилъ мнѣ Паленъ, что онъ «зная меня съ юныхъ лѣтъ, головою своею ручался Ермолову въ моей невиновности и требовалъ, чтобы меня, по возможности, скорѣе отозвали снова въ армію». Мы разстались. Скоро я прибылъ къ войску, которое все болѣе и болѣе отступало къ Москвѣ. Въ арміи произошли важныя перемѣны, о которыхъ я упомяну лишь вкратцѣ, ибо не пишу исторіи войны, а разсказываю лишь то, въ чемъ я самъ лично принималъ участіе, чему я самъ былъ очевидцемъ и свидѣтелемъ. Большинство арміи жаждало боя и было въ той мысли, что мы твердою, наконецъ, ногою станемъ у Смоленска, на границѣ древней Россіи и по соединеніи обѣихъ, бывшихъ до сихъ поръ раздѣленными, армій серьезно отбросимъ высокомѣрнаго врага. Такое мнѣніе скоро обратилось въ полное убѣжденіе всей арміи. Но наши предводители, однако, зная численное превосходство непріятеля, въ Смоленскѣ видѣли только удобную позицію, которую можно защищать нѣкоторое время и тѣмъ поддержать жажду боя въ арміи. Такимъ образомъ древнія, истрескавшіяся стѣны и ворота были свидѣтелями и опорою ожесточеннаго и свирѣпаго боя новѣйшаго времени и военнаго искусства, во время котораго французы понесли потерю, быть можетъ, вдвое превосходившую нашу. Между тѣмъ численное превосходство все-таки оставалось за ними, и наше дальнѣйшее отступленіе являлось необходимостью. Войско, сознавая свои стремленія, возбужденноя до крайности, и жаждавшее боя, думало только объ отпорѣ, недовѣряло планамъ предводителя и дальнѣйшимъ отступленіемъ укрѣплялось въ своемъ недовѣріи. Массы, которымъ недоступны высшія комбинаціи, видѣли въ отступленіяхъ Барклая его малодушіе или неспособность. По истинѣ надобно было обладать необыкновенною силою духа, чтобы не отступить отъ вполнѣ взвѣшеннаго плана. Единственная поддержка, на которую Барклай могъ разсчитывать, былъ императоръ, но и императоръ сталъ тревожиться, когда непріятель занималъ все большія и большія пространства. Барклай часто повторялъ: «Потери наши преходящи и скоро уравновѣсятся развалинами непріятелей». Въ то время, когда мы изнемогали подъ жгучими лучами солнца, онъ уже разсчитывалъ на дѣйствіе морозовъ и предсказывалъ судьбу непріятельской арміи вслучаѣ если она углубится дальше въ Россію. Помню, что въ Дорогобужѣ зашла однажды рѣчь о возможности непріятелю овладѣть Москвою, Барклай на это возразилъ: «Когда дѣло идетъ о спасеніи Россіи, а быть можетъ, Европы, то Москва столько же значитъ, сколько и всякій другой городъ; тутъ идетъ дѣло не о сохраненіи городовъ и областей, а о спасеніи королевствъ и имперій»[32]. Такія слова Барклая не нравились знатнымъ и богатымъ людямъ, имѣвшимъ въ столицахъ свои дворцы, и ихъ мнѣнія согласовались съ общимъ. Такъ произошло, что общій годосъ требовалъ смѣны Барклая и назначенія на его мѣсто другаго полководца, по возможности, изъ знаменитаго времени Екатерины. Изъ такихъ полководцевъ указывали на Кутузова, Беннигсена и на старшаго Палена (отца графа Петра), который хотя и не командовалъ арміями, но былъ извѣстенъ своимъ энергическимъ характеромъ, знаніями и военными способностями. Съ тяжелымъ сердцемъ императоръ послѣдовалъ за народнымъ голосомъ и назначилъ Кутузова, за котораго говорили недавно одержанныя побѣды надъ великимъ визиремъ и взятіе въ плѣнъ турецкаго войска, а еще болѣе отзывъ о немъ Суворова, что въ хитрости Кутузовъ превзойдетъ найхитрѣйшаго человѣка[33].
Безграниченъ былъ восторгъ земли и войска, когда сдѣлался извѣстнымъ выборъ императора: всѣ желанія, всѣ надежды сосредочились на этомъ великой славы мужѣ. Пожалованный княземъ, Кутузовъ получилъ главное начальство не только надъ соединенными арміями Барклая и Багратіона, но и надъ всѣми боевыми силами имперіи. Онъ взялъ къ себѣ начальникомъ штаба Беннигсена и отлично, какъ никто, зная духъ войска и народа, рѣшился дать желанное сраженіе для спасенія Москвы. Барклай съ силою великой души и исполненный благороднаго самоотверженія добровольно сталъ въ подчиненное положеніе.
Въ Царево-Займище, гдѣ Барклай, пользуясь хорошею позиціею предполагалъ дать сраженіе, прибылъ Кутузовъ къ арміи и двинулъ ее къ деревнѣ Бородино, чрезъ которую проходитъ большая московская дорога; тутъ на позиціи, избранной Беннигсеномъ, онъ сталъ, наконецъ, твердою ногою противъ наступавшая непріятеля. Лѣвый флангъ былъ укрѣпленъ шанцами, правый прислонялся къ вырубленному лѣсу; часть фронта прикрывалась рѣчкою Колочею. Посѣвныя поля обширной равнины были сжаты, деревня Семеновская снесена: такъ образовалось боевое поле, мѣсто ожесточеннаго поединка. Послѣ стычки, бывшей 24 августа, русскіе уже не отступали; оба войска сблизились и стали въ виду другъ друга. 26 августа (7 сентября) должно было послѣдовать страшное столкновеніе огромныхъ силъ, непріязненно стоявшихъ другъ противъ друга.
Именно въ тотъ промежутокъ времени, когда всѣ готовились къ рѣшительному сраженію, вечеромъ 24 августа куръерская телѣжка примчала меня изъ Москвы. Запыленный отъ быстрой ѣзды, я явился къ Барклаю и нашелъ его также запыленнымъ, но боевою пылью. Онъ только что возвратился съ кроваваго сраженія, происходившаго на лѣвомъ флангѣ въ Шевардинскомъ редутѣ. Наши войска мужественно отразили нападенія непріятеля, но оставили однакоже этотъ редутъ вслѣдствіе большаго удаленія его отъ нашей позиціи. Барклай былъ утомленъ, озабоченъ, но онъ привѣтливо протянулъ мнѣ руку, и поздравилъ съ пріѣздомъ. Не время было обращаться къ нему съ вопросами, приносить жалобы, какъ все это не тяжело лежало у меня на сердцѣ. Гдѣ только что гремѣли пушки, гдѣ пороховой дымъ густо разстилался по равнинѣ, гдѣ сотни народа лежали въ своей крови, гдѣ давка и всяческій шумъ окружали насъ, тамъ было не мѣсто и не время для объясненій. Я отложилъ объясненіе до другаго времени, которое однакоже, не наступило въ ближайшіе дни. На слѣдующее утро, Барклай, какъ бы давая мнѣ случай объясниться, сказалъ: «Вы, любезный Левенштернъ, не все еще разсказали про Москву», но въ то самое мгновеніе, когда я хотѣлъ отвѣчать, пришли ординарцы и адъютанты, и мой голосъ замеръ въ толпѣ. Что значило мое бѣдствіе предъ наступавшими міровыми событіями.
25 августа (6 сентября) прошло въ приготовленіяхъ къ отчаянному сраженію. Жажда боя, одушевленіе нашихъ войскъ были неписанны. Кутузовѣ показывался мало: Барклай, Беннигсенъ, Багратіонъ и Толь устраивали все съ величайшею дѣятельностію.
Благодаря трудамъ моего служителя и заботливости товарищей, я нашелъ моихъ лошадей и прочее снаряженіе хорошо сохраненными и въ хорошемъ порядкѣ. Раннимъ утромъ, 26 августа, я сѣлъ на своего надежнаго боеваго коня, имѣя по близости другую хорошую лошадь. Въ 6 часовъ съ праваго французскаго крыла загремѣли орудія и атакующія колонны пришли въ движеніе. Въ это же самое время съ лѣваго крыла генералъ Дельзонъ пошелъ на деревню Бородино, занятую нашими гвардейскими егерями. Въ этотъ самый часъ Барклай со своею свитою въѣхалъ на холмъ у деревни Горки и остановился у поставленной здѣсь артиллерійской батареи. Густой туманъ разстилался по равнинѣ. Чуть лишь воздухъ нѣсколько разъяснился, генералъ замѣтилъ непріятельскія колонны, двигающіеся на Бородино; онъ тотчасъ же сообразилъ опасность, которой подвергались гвардейскіе егеря и немедленно же послалъ меня къ командовавшему полкомъ полковнику Бистрому съ приказаніемъ отступить и сжечь за собою мостъ. Бистромъ тотчасъ же началъ отступленіе, но уже Дельзонъ, шедшій по большой дорогѣ, напиралъ на деревню, а другая непріятельская колонна, нѣкоторое время невидная за туманомъ, двигалась вдоль Колочи и подошла на близкій ружейный выстрѣлъ къ мосту, по которому переходили егеря и открыла пальбу. Скоро къ мосту подошла также колонна, шедшая по большой дорогѣ, и открыла также ружейный огонь по мосту. Замѣшательство, суматоха на нашей сторонѣ были слѣдствіемъ этаго. Я на лошади стоялъ по срединѣ егерей и ясно помню, что ни одна французская пуля не пропадала даромъ. Храбрымъ егерямъ ничего не оставалось дѣлать, какъ быстро перебѣжать ровное мѣсто, достичь низменности и здѣсь построиться вновь подъ прикрытіемъ смѣлаго полковника Карпенки, который подоспѣлъ сюда съ 4-мя орудіями и 1-мъ егерскимъ полкомъ. Эта свалка продолжалась не болѣе 10 или 15 минутъ, но могу засвидѣтельствовать, что жаркою была эта маленькая четверть часа. Лейбъ-гвардіи егерскій полкъ потерялъ 30 своихъ офицеровъ, выбывшихъ изъ строя, и половину наличныхъ рядовыхъ.
Деревня Бородино осталась за французами; на нѣкоторое мгновеніе эта деревня казалась важною и предназначенною играть видную роль въ событіяхъ великой драмы, но Барклай мнѣ тотчасъ же сказалъ, что здѣсь достаточно было поставить наблюдательный постъ и что не было никакой надобности Бородино, пунктъ неважный, занимать отборнымъ войскомъ. Онъ обвинялъ генерала И..... въ томъ, что онъ выставилъ храбраго Бистрома на потери.
Ротмистръ гвардейскихъ гусаръ Бокъ былъ такъ восхищенъ моими распоряженіями по возстановленію порядка, что пробрался ко мнѣ посреди давки съ предложеніемъ своей дружбы. Хотя его высокое о себѣ мнѣніе и возбуждало улыбку, но я принялъ его рукобитіе. Это былъ все-таки бравый молодой человѣкъ, вѣрившій, что онъ предназначенъ къ чему-то необыкновенному. Такая мечта перешла въ дѣло, а дѣло привело его чрезъ нѣсколько лѣтъ въ Шлиссельбургскую крѣпость. Выпущенный на свободу, онъ, видя свои ожиданія неисполнившимися и свои надежды тщетными, съ отчаянія пустилъ себѣ пулю въ лобъ.
Счастливое начало моей дѣятельности въ этомъ сраженіи, похвала Барклая, выставившаго меня образцомъ для прочихъ адъютантовъ, воспламенили меня до такой степени, что съ этаго мгновенія я сталъ искать опасностей.
По выслушаніи моего донесенія, Барклай оставилъ холмъ у Горокъ и сдѣлалъ сравнительное обозрѣніе послѣдовавшихъ диспозицій къ бою. Главнокомандующій снова подтвердилъ ихъ. Тутъ орудія загремѣли съ удвоенною силою, пушечные выстрѣлы раздавались столь непрерывно, что кто-то справедливо воскликнулъ: «Здѣсь нѣть даже фута земли, гдѣ бы трусъ могъ спрятаться».
Было около 9 часовъ утра, когда Барклай орлинымъ взглядомъ, свойственнымъ ему на полѣ сраженій — никто не будетъ спорить, что онъ былъ великій боевой генералъ — замѣтилъ смятеніе, дымъ и столбы пыли у главной батареи въ центрѣ, занятой корпусомъ Раевскаго и потому названной батареею Раевскаго. Онъ послалъ меня узнать, что тамъ дѣлается. На дорогѣ я встрѣтилъ поручика Варденбурга[34], адъютанта принца Георга Ольденбургскаго. Принца въ это время не было при арміи, потому его адъютантъ не имѣлъ никакого опредѣленнаго назначенія и состоялъ случайнымъ волонтеромъ. Я просилъ его сопутствовать мнѣ, чтобы вслучаѣ если меня убьютъ или ранятъ онъ могъ доставить Барклаю необходимыя свѣдѣнія о батареѣ. Мы поскакали впередъ къ батареѣ и съ изумленіемъ увидѣли, что она уже находилась въ рукахъ французовъ. Для обратнаго отобранія ея нельзя было терять ни минуты времяни. Тутъ смѣлый и не терявшій присутствія духа Варденбургъ, посреди царствовавшаго кругомъ смятенія, обратилъ мое вниманіе на баталіонъ пѣхоты, стоявшій на право въ горжѣ батареи. Я предложилъ Варденбургу во весь опоръ скакать къ Барклаю и сказать ему о происшедшемъ, а самъ, въ присутствіи еще Варденбурга, обратился къ командиру баталіона съ заявленіемъ, что я адъютантъ Барклая. Это былъ баталіонъ томскаго полка и баталіонный командиръ охотно желалъ сразиться. Сдѣлалось такъ, что я тотчасъ же сталъ во главѣ баталіона и мы съ ружьями на руку устремились на батарею; я запретилъ однако людамъ кричать ура впредь до знака, который я подамъ. Будучи кавалеристомъ, я не умѣлъ какъ слѣдуетъ вести пѣхоту въ атаку, и ѣхалъ на своемъ красивомъ конѣ шагахъ въ пятнадцати впереди моей колонны. Тутъ увидѣлъ меня генералъ Ермоловъ, который съ Кутайсовымъ, Кикинымъ и многочисленнымъ генеральнымъ штабомъ прибылъ съ лѣвой стороны и также велъ въ атаку баталіонъ Уфимскаго полка. Когда этотъ баталіонъ достигъ хвоста моего баталіона, то началъ кричать ура, но я не велѣлъ кричать своему баталіону, имѣя въ виду, что не слѣдуетъ напрягать дыханіе людей до всхода на батарею. Генералъ Ермоловъ одобрилъ мое распоряженіе, и только тогда, когда мы уже совсѣмъ близко подошли къ непріятелю, я приказалъ ударить въ штыки съ громкимъ ура. Схватка была ужасная и скоро штыки смѣнились прикладами. Французскій генералъ Бонами съ 30 пѣхотнымъ полкомъ отчаянно защищался и получилъ отъ меня сабельный ударъ, въ то время какъ старался пробиться и выйти на свободу изъ свалки, но въ тотъ самый моментъ пуля задѣла меня въ правую руку. Батарея была между тѣмъ счастливо взята, хотя и не безъ жестокаго кровопролитія и тяжкихъ потерь, потому что здѣсь лишился жизни храбрый и талантливый генералъ графъ Кутайсовъ и генералъ Ермоловъ былъ раненъ.
Въ отбитіи этой важной батареи я принималъ порядочное участіе и первый съ моимъ баталіономъ бросился въ рукопашную схватку, столь побѣдоносно окончившуюся. Ермоловъ самъ обнялъ меня на батареѣ и сказалъ, что все происшедшее между нами должно быть забыто. «Вы, говорилъ онъ, шпагою заслужили себѣ георгіевскій крестъ и я постараюсь, чтобы вы получили его». Но блескъ совершеннаго нами совмѣстно счастливаго военнаго подвига показался нѣкоторымъ людямъ столь сильнымъ и сверкающимъ, что тотъ свѣтъ, которымъ и я долженъ бы былъ нисколько свѣтить, совершенно затемнился и исчезъ въ ихъ сильнѣйшемъ свѣтѣ. Мнѣ отъ подвига ничего не осталось кромѣ собственнаго воспоминанія, креста и хотя не тяжелой, но мучительной раны[35].
Генералъ Барклай, во время кровавой схватки, прибылъ къ батареѣ и сдѣлалъ нужныя распоряженія для удержанія ея за нами. Вся дивизія генерала Лихачева была назначена къ занятію батареи. Замѣтивъ меня раненымъ, онъ далъ мнѣ своего ординарца проводить меня на перевязочный пунктъ. Здѣсь уже я засталъ генерала Ермолова, который снова повторилъ мнѣ то, что говорилъ на батареѣ, что я на своемъ сѣромъ конѣ казался Георгіемъ Побѣдоносцемъ, а онъ лишь кликалъ въ бой, но послѣ снова смѣшались шашки и въ офиціальныхъ реляціяхъ обо мнѣ не было упомянуто ни слова[36].
На перевязочномъ пунктѣ я съ глубокимъ прискорбіемъ увидѣлъ въ группѣ врачей и адъютантовъ раненаго храбраго Багратіона, сидѣвшаго на травѣ. Вилліе, извѣстный лейбъ-медикъ императора, сдѣлавшій въ этотъ день безчисленное множество операцій, вынималъ у Багратіона пулю, засѣвшую въ берцовой кости. Князь сильно страдалъ, но геройски переносилъ боль. Замѣтивъ меня, онъ спросилъ о Барклаѣ. На мой отвѣтъ онъ угасающимъ голосомъ промолвилъ: «Скажите ему, что цѣлость арміи лежитъ теперь въ его рукахъ. Еще идетъ все хорошо. Да сохранитъ его Господь». Я видѣлъ Баграиона уже въ послѣдній разъ: рана его, въ началѣ не смертельная, отъ печали и безпокойства ухудшилась, а чрезъ нѣсколько недѣль на всегда исторгла его у арміи и у отечества.
Кромѣ Багратіона было здѣсь много раненыхъ офицеровъ и генераловъ; изъ генераловъ я замѣтилъ начальника штаба Багратіона, графа Сенъ-При, который впослѣдствіи былъ убитъ подъ Реймсомъ, и благороднаго графа Воронцова, съ которымъ впослѣдствіи мнѣ привелось быть въ столь близкихъ отношеніяхъ.
Кончивъ перевязку генераловъ, Вилліе обратился ко мнѣ, наложилъ и мнѣ на скоро перевязку. Чувствуя въ себѣ достаточно силъ, я немедленно же отправился къ своему посту, перевязанную руку поддерживая на шарфѣ, повѣшенномъ на шеѣ. Я не могъ владѣть саблею, но очень могъ служить для передачи приказаній. Случай къ этому скоро представился.
Барклай неоднократно посылалъ меня къ Кутузову, окруженному блестящимъ штабомъ и находившемуся на такомъ мѣстѣ, откуда, конечно, нельзя было много видѣть, что дѣлалось на полѣ сраженія, но гдѣ нечего было бояться непріятельскихъ пуль. Въ отношеніи распоряженій онъ вполнѣ положился на Барклая, Багратіона и Беннигсена и не мѣшалъ имъ распоряжаться; только одинъ разъ случилось противное, къ крайнему неудовольствію Барклая. Барклай поставилъ гвардейскій корпусъ въ резервъ и приказалъ командиру этаго корпуса, Лаврову, никого не посылать изъ него, дабы вечеромъ, когда приблизится рѣшительная минута, можно было ввести въ бой это отборное войско. Барклай въ это время послалъ меня къ Лаврову подтвердить это приказаніе, но я съ удивленіемъ узналъ отъ него, что по приказанію Кутузова полковникъ Толь отвелъ два пѣхотныхъ и два кавалерійскихъ гвардейскихъ полковъ на подкрѣпленіе лѣваго фланга, подвергшагося сильнѣйшимъ атакамъ французовъ.
Барклай, обыкновенно хладнокровный и сдержанный, услышавъ про это, вышелъ изъ себя; его наружное безстрастіе, по видимому, совсѣмъ его оставило и онъ вскипѣлъ огнемъ и пламенемъ. «Какъ, воскликнулъ онъ, въ 10 часовъ утра считать сраженіе проиграннымъ и вести въ огонь резервы, которые только въ концѣ должны быть употреблены, и тѣмъ отнимать у себя средства къ побѣдѣ!» Давъ шпоры коню, онъ поскакалъ къ Кутузову, приказавъ и мнѣ слѣдовать за собою. Онъ умолялъ князя не трогать остальныхъ гвардейцевъ и въ особенности не трогать кавалерію, такъ какъ онъ предвидѣлъ, что она скоро крайне понадобится. Такъ и случилось. Эта прекрасная кавалерія послѣ своими сильными атаками уничтожила всѣ попытки непріятельской кавалеріи.
Былъ 1 часъ по полудни. Пороховой дымъ и пыль, крики и шумъ всякаго рода разносились по всей линіи. Генералу Барклаю трудно было имѣть ясное понятіе о томъ, что дѣлалось въ корпусѣ графа Остермана. Онъ послалъ меня туда. Я нашелъ графа во главѣ его войскъ (ему только что сдѣлали перевязку раны, полученной въ ногу); онъ самъ велъ ихъ въ огонь на непріятеля, подвергаясь со стоическимъ хладнокровіемъ величайшимъ опасностямъ. Что больше было требовать? Восемь или десять минуть провелъ я вблизи него; пули летали въ такомъ множествѣ, что въ этотъ промежутокъ времени изъ небольшой группы, которую мы образовали, многіе были убиты, другіе ранены или низвержены съ лошадей, всѣхъ насъ забросало землею. Адъютантъ Остермана, молодой Валуевъ, находившійся возлѣ меня, былъ убитъ; князь Михаилъ Голицынъ былъ тяжко раненъ, генералу Бахметьеву оторвало ногу.
Обозрѣвъ, на сколько было возможно, положеніе вещей, я убѣдился, что съ этимъ корпусомъ нельзя ожидать никакихъ особенныхъ послѣдствій, что войска съ честію занимаютъ свое мѣсто и ихъ предводитель будетъ сражаться какъ левъ. Барклай, выслушавъ мое донесеніе, не изъявилъ никакой большой радости на подобныя ожиданія, но у него не было никакихъ средствъ перемѣнить ходъ дѣла, пришлось оставить ихъ такъ, какъ они шли, довѣрясь храбрости и стойкости войскъ.
Вскорѣ потомъ — было это между 2 и 3 часами по полудни — Барклай замѣтилъ, что сильныя непріятельскія кавалерійскія колонны приготовляются нанести рѣшительный ударъ лѣвому крылу нашей первой арміи, составлявшему центръ соединенныхъ обѣихъ армій. Онъ послалъ меня къ генералу Шевичу, командовавшему гвардейской кавалеріею, съ приказаніемъ придвинуться ближе, такъ чтобы немедленно можно было отразить непріятельскую атаку. Мои слова были встрѣчены этимъ превосходнымъ войскомъ съ громкими изъявленіями радости. Бравые воины сгарали нетерпѣніемъ помѣряться съ непріятелемъ и приказаніе двинуться впередъ согласовалось съ ихъ горячимъ желаніемъ.
Между жаждавшими боя людьми, двинувшимися теперь на врага, находился мой храбрый, рыцарскій Левенвольде, полковникъ кавалергардскаго полка. Онъ благодарилъ меня за послѣдовавшій чрезъ меня призывъ, когда полкъ на минуту остановился, онъ, привыкшій дѣлиться со мною освѣжительнымъ напиткомъ во время изнурительныхъ переходовъ, подалъ мнѣ стаканъ пунша. Это уже былъ послѣдній стаканъ, который я распивалъ съ нимъ! Не прошло и четверти часа, какъ онъ мертвый лежалъ уже подъ копытами своихъ и чужихъ коней. Густыя непріятельскія кавалерійскія массы между тѣмъ двигались впередъ, ниспровергая все встрѣчное. Генералъ Корфъ съ драгунами, Крейцъ съ легкою кавалеріею нѣсколько разъ ходили въ атаку, то счастливо, то менѣе счастливо; ихъ войска наконецъ перемѣшались, какъ бываетъ при многократныхъ кавалерійскихъ атакахъ. Имъ нужно было дать время построиться вновь, тогда гвардейская кавалерія получила приказаніе остановить непріятельскія кавалерійскія массы, угрожавшія прорвать центръ нашихъ обѣихъ армій. Барклай самъ повелъ въ атаку два прекрасныхъ отборныхъ полка — кавалергардовъ и конногвардейцевъ. Атака ихъ была страшною и непреоборимою: непріятельская кавалерія была совершенно опрокинута, смята, уничтожена до основанія[37]. Другіе непріятельскіе полки бросались въ атаку, но постоянно были отбиваемы и преслѣдуемы. Ожесточенное сраженіе разбилось наконецъ на безчисленныя большія и малыя одиночныя схватки. Все видимое поле сраженія волновалось. Каре нашей пѣхоты отстрѣливалось со всѣхъ четырехъ сторонъ; непріятельскіе всадники роями окружали ихъ, но тщетно старались прорвать каре.
Внушительно и покойно держалъ себя Барклай посреди волнующагося боя, повелѣвая, направляя и устремляя массы. Выдаваясь надъ всѣми, онъ сидѣлъ на конѣ одѣтый въ полную форму, съ тремя звѣздами на груди, въ генеральской шляпѣ съ чернымъ султаномъ на головѣ. Мнѣ казался онъ выросшимъ на нѣсколько дюймовъ, когда неколебимый въ общемъ колебаніи, однако кругомъ распространявшемся, онъ съ геройскимъ присутствіемъ духа искалъ обезпечить за собою судьбу сраженія. Возлѣ него пали два его адъютанта: Клингеръ, которому пушечное ядро оторвало обѣ ноги и который умеръ отъ раны, и графъ Ламсдорфъ, также убщьій ядромъ. Изъ прочихъ адъютантовъ почти всѣ болѣе или менѣе тяжко были переранены; другіе потеряли лошадей, подъ Бартоломеемъ было убито даже три лошади; лошадь самаго Барклая была ранена, но его самаго хранила судьба цѣлымъ и невредимымъ.
Хотя яростная атака большихъ непріятельскихъ массъ была отбита двумя гвардейскими и другими полками, тѣмъ не менѣе сраженіе не клонилось ни въ ту, ни въ другую сторону, и намъ выпадали тяжелыя мгновенія. Барклай узнавалъ опасность и рѣшительно бросался въ возникавшій безпорядокъ. Лошадь его была ранена, съ трудомъ двигалась, и онъ самъ подвергался очевидной опасности. Нѣсколько польскихъ уланъ бросились на Барклая, онъ казался имъ легкою добычею, тѣмъ болѣе, что свита его была очень небольшая. Въ близи его находились только адъютанты Закревскій, Каминцовъ, Сиверсъ (впослѣдствіи генералъ-отъ кавалеріи), Тимротъ (впослѣдствіи генералъ, убитъ при штурмѣ Браилова въ 1828 г.) и я, раненый, какъ выше сказано, въ правую руку и потому немогшій дѣйствовать саблею. Намъ удалось, однакоже, наскоро собрать кавалерійскій отрядъ изъ разныхъ полковъ, съ которымъ мы бросились на смѣлыхъ уланъ и частію изрубили ихъ, а частію обратили въ бѣгство.
Маленькій успѣхъ повлекъ за собою большій, потому что значительная часть нашихъ легкихъ кавалеристовъ, ободренная успѣхомъ, бросилась съ такою стремительностію на непріятеля, что отбила у него захваченную было уже конную батарею подполковника Семанжа. Одну изъ нашихъ пушекъ, съ помощію нѣсколькихъ маріупольскихъ гусаръ и драгунъ сибирскаго полка, удалось мнѣ отобрать изъ непріятельскихъ рукъ, при чемъ пистолетнымъ выстрѣломъ я былъ раненъ въ ту самую руку, которая уже раненая висѣла на шарфѣ.
Во время большой кавалерійской атаки мы потеряли батарею Раевскаго. Дивизія Лихачева, защищавшая батарею, была частію уничтожена, частію отброшена, и самъ мужественный предводитель дивизіи, не отступившей со своего поста, раненый попалъ въ руки непріятелей. Барклай снова послалъ меня къ батареѣ развѣдать на мѣстѣ о происшедшемъ. Я увидѣлъ батарею уже взятою и нѣкоторыхъ изъ защитниковъ ея, пролившихъ потоки крови, скрывшихся въ низменности отъ ядеръ и картечи, непрерывно летѣвшихъ надъ ихъ головами. Войско было разсѣяно, упало духомъ и не было никакой возможности вести остатки дивизіи на новый бой. Это печальное извѣстіе я передалъ моему генералу. Онъ хладнокровно выслушалъ меня и сказалъ: «Завтра мы возьмемъ обратно батарею или же непріятель самъ оставить ее ночью». Твердость духа Барклая была непоколебима и его присутствіе духа вполнѣ невозмутимо.
Было около 5 часовъ и генералъ поѣхалъ къ Кутузову. Переговоривъ съ нимъ съ четверть часа, онъ отправился на редутъ у Горокъ, тотъ самый, съ котораго онъ разсматривалъ начало сраженія. Только три адъютанта находились въ это время при немъ: Закревскій, Сеславинъ и я; прочіе были или убиты, или ранены, или находились въ разсылкахъ. Тутъ только Барклай сошелъ съ коня и, какъ онъ во весь день ничего еще не ѣлъ и не пилъ, то спросилъ себѣ стаканъ пунша, который я и предложилъ ему. Отсюда онъ спокойно и проницательнымъ взглядомъ продолжалъ наблюдать движенія и намѣренія непріятеля, не отвращаясь отъ пуль, по временамъ долетавшихъ до насъ.
Но вотъ мало по малу орудія начали стихать, дымъ и туманъ застилали поле сраженія, всюду начала воцаряться совершенная тишина, дозволившая намъ раздумать о событіяхъ роковаго дня. Нельзя было опредѣлить цифрами нашихъ потерь, но можно было предполагать, что онѣ громадны[38]. Можно было однакоже ручаться не преувеличивая, что непріятель не пріобрѣлъ особенныхъ успѣховъ. Мы потеряли, правда, нѣсколько шаговъ пространства, но стояли все на томъ же самомъ мѣстѣ, на которомъ стояли при началѣ сраженія, не потеряли плѣнныхъ, не дали никакихъ трофеевъ; мужество и духъ войска отнюдь не упали, напротивъ всѣ желали и надѣялись, что сраженіе возобновится на слѣдующій день. Но въ совѣтѣ предводителей было рѣшено иначе. Въ виду громадной потери и необходимости сохранить старыхъ солдатъ, къ которымъ могли бы примкнуть новые ряды для будущаго освобожденія страны, было рѣшено продолжить на слѣдующее утро дальнѣйшее отступленіе. Въ 8 часовъ вечера Барклай былъ позванъ къ Кутузову; онъ запретилъ мнѣ сопровождать его; я долженъ былъ подумать о моихъ ранахъ. Такимъ былъ строго-требовательный, но любезный Барклай. Въ рѣшительныя минуты боя, обращая взоры на все, онъ не обращалъ вниманія на пули, которыя летѣли въ него и убивали или тяжело ранили окружавшихъ его, но проходили эти минуты и онъ являлся сострадательнымъ другомъ, готовымъ къ помощи начальникомъ, страданія подчиненныхъ котораго прямо ложились на его сердцѣ.
Послѣ осмотра моихъ ранъ (вторая, къ счастію, была совершенно незначительна), я отыскалъ снопъ соломы, чтобы отдохнуть на немъ послѣ тяжелаго дня. Но прежде чѣмъ лечь на отдыхъ, я предалъ землѣ юное тѣло моего добраго, кроткаго Ламсдорфа; мнѣ хотелось, чтобы буря завтрашняго дня промчалась надъ его могилою, а не надъ его тѣломъ. За тѣмъ истомленный я заснулъ; сонъ мой былъ столь же тревоженъ, какъ и день. Я проснулся на воинственномъ небѣ древнихъ германцевъ. Герои Валгалы сражались все утро, но къ обѣду, исцѣленные отъ ранъ, сидѣли за пиршествомъ, освѣжая свои души мясомъ затравленнаго вепря, виномъ, медомъ и боевыми пѣснями. Я также сидѣлъ съ моимъ дорогимъ, рыцарскимъ Левенвольде, и онъ, исцѣлившійся отъ удара, раскроившаго ему черепъ, чокался со мною и Ламсдорфомъ искрометнымъ шампанскимъ. Ахъ, то былъ лишь сонъ!
Примѣчанія[править]
- ↑ Péquin во Франціи, какъ извѣстно, во время блистательнаго могущественнаго владычества Наполеона, назывался всякій, кто не былъ военнымъ, и считался предметомъ презрѣннымъ.
- ↑ Екатерина Ильинишна, супруга князя Мих. Илар. Кутузова-Смоленскаго была урожденная Бибикова. У нихъ былъ сынъ Михаилъ, нечаянно задушенный кормилицею на 1 году отъ роду, и пять дочерей. Старшая Прасковья Михайловна была за мужемъ за сенаторомъ Матвѣемъ Ѳед. Толстымъ, вторая Анна Михайловна была за мужемъ за генералъ-маіоромъ Ник. Зах. Хитрово; третья Елисавета Михайловна была въ замужествѣ первымъ бракомъ за флигель-адъютантомъ графомъ Ѳед. Иван. Тизенгаузеномъ, убитомъ подъ Аустерлицемъ, и вторымъ бракомъ за генералъ-маіоромъ Ник. Ѳед. Хитрово; четвертая Екатерина Михайловна была за мужемъ первымъ бракомъ за генералъ-маіоромъ княземъ Ник. Дан. Кудашевымъ (убитъ подъ Лейпцигомъ) и вторымъ бракомъ за генералъ-маіоромъ Ильею Степ. Сарачинскимъ; пятая Дарья Михайловна была за мужемъ за оберъ гофмаршаломъ Ѳед. Петр. Опочининымъ.
Левенштернъ по первой женѣ своей — урожденной графинѣ Натальѣ Ивановнѣ Тизенгаусенъ, родной братъ которой былъ женатъ на второй дочери Кутозова, приходился блпзкимъ человѣкомъ въ семействѣ Кутузова. Вторая жена Левенштерна, Софья Михайловна, была дочь генералъ-лейтенанта и сенатора Обрѣзкова. - ↑ См. примѣчаніе въ предшествовавшей главѣ, III, 619.
- ↑ Герцогъ Виченцскій (Коленкуръ) былъ посланникомъ Наполеона въ Петербургѣ со времени Тильзитскаго мира по 9 мая 1811 г., когда былъ отозванъ и замѣненъ Лористономъ. Наполеонъ называлъ Коленкура угодникомъ императора Александра. Коленкуръ постоянно увѣрялъ свое правительство въ миролюбіи нашего государя. «Онъ сдѣлался русскимъ — говорилъ Наполеонъ про Коленкура и отозвалъ его изъ Петербурга, желая сложить съ себя вину въ нарушеніи мира.
- ↑ Князь Михаилъ Богдановичъ Барклай де Толли былъ назначенъ военнымъ министромъ 20 января 1810 г. Въ управленіе военнымъ министерствомъ, онъ разработалъ „Учрежденіе для управленія большою дѣйствующею арміею“, высочайше утвержденное 28 января 1812 г.
- ↑ Изъ формулярнаго (послужнаго) списка барона Влад. Ив. Левенштерна видно, что онъ былъ уволенъ отъ службы съ чиномъ подполковника и съ мундиромъ 12 января 1805 г.; принятъ въ службу маіоромъ по кавалеріи 29 февраля 1812 г.
- ↑ Генералъ-отъ-кавалеріи баронъ Матвѣй Ивановичъ фонъ-деръ-Паленъ управлялъ тремя прибалтійскими губерніями съ 1830 по 1845 годъ. Онъ смѣнилъ въ этой должности маркиза Филипа Осиповича Паулучи, а въ 1845 г. сдалъ должность генералу Е. А. Головину, біографія котораго помѣщена въ 1-й книгѣ «XIX вѣка».
- ↑ 1-й пѣхотный корпусъ входилъ въ составъ 1-й западной арміи, находившейся подъ начальствомъ Барклая-де-Толли. 1-я армія состояла изъ 6-ти пѣхотныхъ корпусовъ: Витгенштейна, Багговута, Тучкова 1-го, графа Шувалова, цесаревича Константина и Дохтурова, и изъ 3-хъ резервныхъ кавалерійскихъ корпусовъ; Уварова, Корфа и графа Палена (подъ ружьемъ 127,000 ч., 558 орудій). 2-я западная армія состояла подъ начальствомъ князя Багратіона изъ 7 и 8 пѣхотныхъ корпусовъ и 4-го резервнаго кавалерійскаго корпуса (подъ ружьемъ 48,000 ч., 216 орудій). Въ 3-й резервной (обсерваціонной) ариіи, состоявшей подъ начальствомъ Тормасова, подъ ружьемъ было 43,000 ч. и 168 ор. Во всѣхъ трехъ арміяхъ къ началу войны 1812 г. состояло подъ ружьемъ не болѣе 218,000 чел. при 942 орудіяхъ.
- ↑ Государь пріѣхалъ въ Вильну 14 апрѣля. Въ свитѣ его находились: принцъ Георгъ Ольденбургскій, князь Волконскій, канцлеръ графъ Румянцевъ, генералы: Беннигсенъ, Аракчеевъ и Армфельдъ; дѣйств. тайный сов. графъ Кочубей, государственный секретарь Шишковъ, статсъ-секретарь графъ Нессельроде и пруссаки: бывшій министръ баронъ Штейнъ и генералъ Фуль.
- ↑ Принцъ Карлъ-Генрихъ Нассау Зигенъ род. въ 1743 году. На 15 году отъ рожденія онъ вступилъ въ службу въ одинъ изъ французскихъ пѣхотныхъ полковъ; учавствовалъ въ кругосвѣтномъ плаваніи Бургенвиля съ 1766 по 1769 г. Въ 1782 г. оиъ учавствовалъ въ осадѣ Гибралтара, гдѣ ему поручено было командованіе изобрѣтенными д'Арсономъ пловучими батареями, т. е. прибрежными военными судами, имѣвшими отъ 4 до 9 пушекъ большаго калибра, поставленныхъ на платформахъ на верхней палубѣ по срединѣ судна. Въ 1783 г. принцъ Нассау-Зигенъ прибылъ въ Россію, сопутствовалъ императрицѣ Екатеринѣ во время путешествія ея въ Крымъ въ 1787 г., въ 1788 г. получилъ начальство надъ гребною флотиліею, собранною въ днѣпровскомъ лиманѣ и одержалъ блистательныя побѣды надъ турецкимъ флотомъ подъ Очаковымъ, за который получилъ Георгія 2-й степени и чинъ вице-адмирала. Въ 1789 г. ему было поручено начальство надъ гребнымъ флотомъ въ Финскомъ заливѣ. Съ этою флотиліею 13 августа 1879 г. принцъ одержалъ надъ шведами подъ Роченсальмомъ совершенную побѣду, но въ слѣдующемъ году въ іюнѣ былъ разбитъ на голову шведскимъ флотомъ. Въ 1793 г. онъ уѣхалъ изъ Россіи, въ 1802 г. поселился въ Парижѣ, гдѣ велъ мирно уединенную жизнь и умеръ въ 1805 г., забытый всѣми.
- ↑ Французы перешли Нѣманъ у Ковна 12 (24) іюня; извѣстіе о переправѣ непріятелей черезъ Нѣманъ пришло въ Вильну ночью съ 12 на 13 іюня.
- ↑ Передъ войною 1812 г., императору Александру были поднесены многіе планы военныхъ дѣйствій. Такъ планъ войны былъ изложенъ въ замѣчательномъ мемуарѣ французскаго эмигранта графа д'Алонвиля; планъ этотъ былъ представленъ въ январѣ 1812 государю графомъ Николаемъ Семеновичемъ Мордвиновымъ и тогда же былъ сообщенъ Барклаю. Другой проектъ былъ составленъ графомъ Толемъ и представленъ государю княземъ Волконскимъ. Третій проектъ былъ составленъ прусскимъ генераломъ Фулемъ (проектъ Фуля былъ принятъ). Извѣстно, что проектъ этотъ едва было не погубилъ русскую армію и Россію, но къ счастію мы во время успѣли отказаться отъ нѣмецкихъ соображеній Фуля, о чемъ будетъ сказано ниже.
Въ настоящее время несомнѣнно доказано (о чемъ будетъ сказано въ своемъ мѣстѣ), что планъ отступленія нашихъ армій внутрь страны всецѣло принадлежатъ Барклаю, планъ этотъ имъ былъ составленъ задолго до войны 1812 г. Нѣмецъ Вольцогенъ, приписывавшій себѣ этотъ планъ, усвоилъ себѣ только мысли Барклая, о которыхъ онъ узналъ отъ Кнезебека; Кнезебекъ же узналъ о проектѣ Барклая отъ прусскаго министра Штейна, Штейнъ узналъ его отъ историка Нибура, которому Барклай лично изложилъ свои мысли о войнѣ съ Наполеономъ въ 1807 г. Мемелѣ. Иностранцы тутъ ровно ни при чемъ: Барклай самъ составилъ себѣ планъ, самъ приводилъ его въ исполненіе, Кутузовъ довелъ его до конца.
Планъ Фуля былъ принятъ и началъ приводиться въ исполненіе; большинство нашихъ генераловъ были убѣждены въ необходимости наступательныхъ дѣйствій. Барклай и очень немногіе болѣе проницательные люди отнюдь не раздѣляли такихъ несомнѣнно бы погубившихъ нашу армію плановъ, но они не отваживались подать голосъ о необходимости отступленія отъ границъ. Всякій, изъявившій въ то время подобное мнѣніе, говоритъ Богдановичъ, былъ бы сочтенъ измѣнникомъ, и потому Барклаю не оставалось ничего болѣе, какъ скрывать отъ всѣхъ, и даже отъ старшихъ нашихъ генераловъ, необходимость отступленія. Отъ этого произошла какая-то нерѣшительность, какое-то колебаніе во всѣхъ нашихъ первоначальныхъ военныхъ распоряженіяхъ. Барклай очень хорошо видѣлъ несостоятельность, лучше сказать, пагубность плана Фуля, но все-таки долженъ былъ приводить его въ исполненіе. Не смотря на убѣжденіе свое въ необходимости отступленія, Барклай все-таки первоначально хотѣлъ дать сраженіе французамъ подъ Вильной. - ↑ Схватка въ Антоколѣ происходила 16 іюня въ 6 ч. утра. Въ этой схваткѣ учавствовали лейбъ-казачій и тентярскій полки. При отступленіи изъ Вильны, войска наши успѣли увезти съ собою все, кромѣ 85 больныхъ. Левенштернъ ошибается, когда товоритъ, что Барклай оставилъ Вильну 16-го въ первомъ часу дня. Барклай выступилъ изъ Вильны вечеромъ 15 іюня съ 3 и 4-мъ пѣхотными корпусами въ Свѣнцяны. Занявъ Вильну, Наполеонъ прервалъ прямое сообщеніе между Барклаемъ и Багратіономъ.
- ↑ Корфъ былъ атакованъ бригадою легкой кавалеріи Сюбервика, составлявшего авангардъ легкой кавалеріи Мюрата. Корфъ цѣлый день задерживалъ французовъ и уже ночью отступилъ за рѣку Двену; мы потеряли 236 чел.
- ↑ Въ описаніи отечественной войны 1812 г. Михайловскаго-Данилевскаго не упоминается вовсе о различныхъ предположеніяхъ для дѣйствій, составленныхъ предъ войною 1812 года, не упоминается о планѣ д'Аленвиля, планѣ Толя, наконецъ ничего не говорится ни о Фулѣ, ни о его планѣ, поэтому изъ описанія Михайловскаго нельзя понять какимъ образомъ и за чѣмъ появился укрѣпленный лагерь въ Дриссѣ и почему имянно 1-я армія явилась въ этомъ лагерѣ послѣ выступленія изъ Вильны. У Богдановича, въ его исторіи отечественной войны, эти всѣ предметы разъяснены довольно подробно, и изъ этихъ разъясненій становится понятнымъ — почему наши войска были раздѣлены на 3 арміи, за тѣмъ явился укрѣпленный лагерь въ Дриссѣ, за чѣмъ двинулась сюда 1-ая армія. Вотъ что говорить Богдановичъ о Фулѣ и его проектѣ (см. исторію отеч. войны, томъ I, стр 100 и слѣд):
„Еще прежде изложеннаго нами плана дѣйствій (Толя) былъ составленъ другой генераломъ Фулемъ, прусскимъ офицеромъ, перешедшимъ въ русскую службу. Онъ считался въ прусскомъ генеральномъ штабѣ геніяльнымъ человѣкомъ. Въ действительности же хотя ему нельзя было отказать ни въ умѣ, ни въ образовании, однакоже свѣдѣнія его были весьма ограничены, или — лучше сказать — односторонни. Погруженный въ изученіе дѣйствій Юлія Цезаря и Фридриха Великаго, онъ не разъяснилъ ихъ критическнмъ изслѣдованіемъ и усвоилъ эти знанія буквально, не разгадавъ ихъ духа. Всѣ событія новѣйшихъ войнъ остались для него чуждыми; къ тому же, уклоняясь отъ общества и ведя созерцательную жизнь, онъ не только казался чудакомъ, но и былъ имъ въ дѣйствительности; слабодушный, безхарактерный, онъ терялся при всякомъ неожиданномъ случаѣ, а между тѣмъ выказывалъ какую-то искуственную рѣшительность, которая была ему несвойственна. Упражняясь весь вѣкъ свой въ занятіяхъ непримѣнимыхъ ни къ чему дѣльному, онъ, въ продолженіи шести лѣтъ, проведенныхъ имъ въ Россіи, не только не позаботился изучить русскій языкъ, но не подумалъ даже о томъ, чтобы получить какое либо понятіе о лицахъ, занимавшихъ у насъ важнъйшія мѣста, а также о государственныхъ и военныхъ учрежденіяхъ нашего отечества. Справедливость требуетъ однакоже замѣтить, что, при всѣхъ этихъ недостаткахъ, при всей своей неспособности, Фуль отличался прямодушіемъ и благородствомъ характера.
Чтобы изслѣдовать основанія плана, составленнаго Фулемъ не должно терять изъ вида, что постояннымъ занятіемъ его было изученіе семилѣтней войны, а елинственнымъ плодомъ этого занятія — выводъ изъ дѣйствій Фридриха Великаго и принца Генриха нѣсколькихъ механическихъ правилъ, главнымъ изъ коихъ было то, что оборонительную войну должно вести двумя арміями, изъ которыхъ одна удерживала бы неприятеля съ фронта, между тѣмъ какъ другая дѣйствовала бы ему во флангъ и тылъ. За тѣмъ Фуль занялъ отъ Бюлова идею, будто бы лучшій способъ удержать наступающаго противника заключается въ томъ, чтобы расположить свою армію въ сторонѣ отъ прикрываемаго пути, занявъ — такъ называемую — фланговую позицію.
Въ составленіи Фулева плана не имѣль участія ни Барклай де Толли, ни кто либо другой изъ нашихъ извѣстныхъ военныхъ людей. Барклай, военный министръ, бывшій въ тоже время и главнокомандующимъ 1-й арміи, не только не одобрялъ этого плана дѣйствій, но приводилъ его въ исполненіе противъ воли. Этотъ пресловутый планъ составленъ былъ въ Петербургѣ, и предварительныя распоряженія къ его исполненію сдѣланы были гораздо прежде, нежели Барклай узналъ о его существованіи“.
Далѣе Богдановичъ говоритъ:
„Нельзя не замѣтить, что многія предположенія, на которыхъ Фуль основалъ успѣхъ свего плана, существовали только въ его воображеніи: 2-яармія, вмѣсто 80-ти тысячь человѣкъ, по отдѣленіи отъ нея почти половины войскъ для сформирования арміи Тормасова, были въ числѣ 40 тысячь; Динабургъ гдѣ предполагалось собрать большіе склады провіанта, подъ защитою укрѣпленій, тогда не былъ крѣпостью; Сѣбежъ, другой пунктъ, долженствовавшій также быть складочнымъ укрѣпленнымъ городомъ, не былъ ни снабженъ запасами, ни усиленъ пособіемъ искуства. Лагерь при Дриссѣ находился на весьма невыгодной для обороны мѣстности и укрѣпленъ былъ, по проекту самаго Фуля, чрезвычайно дурно; слѣд. не удовлетворялъ главному условно всякаго укрѣпленнаго лагеря — служить надежнымъ убѣжищемъ для арміи“.
Еще далѣе:
„Принявъ планъ, предложенный Фулемъ, мы впали въ ошибку, но успѣли ее поправить во время, и ошибочное движеніе къ Дриссѣ послужило началомъ отступленія русскихъ войскъ къ Москвѣ, имѣвшаго слѣдствіемъ ослабленіе грозной наполеоновской арміи“. - ↑ 26 іюля въ Дриссу пріѣхалъ сардинскій инженеръ полковникъ Мишо, перешедшій въ русскую службу. Онъ осмотрѣлъ лагерь и на слѣдующій день, 27 іюня, когда въ лагеръ прибылъ императоръ, онъ чрезъ князя Волконскаго довелъ до свѣдѣнія государя свое заключеніе о лагерѣ. Государь немедленно отправился въ лагерь со своею свитою, въ которой находился и Фуль. Замѣтивъ, что никто изъ русскихъ офицеровъ, говоритъ Богдановичь, не раздѣлялъ убѣжденій Фуля въ выгодахъ лагеря, императоръ Александръ потерялъ довѣріе къ нему. 2 іюля поручикъ Граббе лично донесъ государю „что непріятельскія силы устремлены въ пространство между 1 и 2-ю арміями. Донесеніе это подтвердилось, тогда государемъ былъ созванъ военный совѣтъ изъ Барклая, графа Аракчеева, принца Георгія Ольденбургскаго, герцога Александра Виртембергскаго, князя Волконскаго и флигель-адъютанта Вольцогена. На совѣтѣ было рѣшено оставить дрисскій лагерь и направиться на Витебскъ. Планъ Фуля былъ устраненъ и положено отступать съ цѣлію соединенія армій. 4 іюля 1-я армія двинулась къ Полоцку, за исключеніемъ корпуса Витгенштейна, оставленнаго на Двинѣ. Въ этотъ самый день Наполеонъ оставилъ Вильну. Государь оставилъ армію, выѣхавъ изъ Полоцка, въ ночь съ 6 на 7 іюля, на Смоленскъ въ Москву.
- ↑ Маркизъ Филиппъ Осиповичъ Паулучи родился въ Моденѣ въ 1779 г., юношею вступилъ въ піемонтскую службу, изъ которой перешелъ въ австрійскую; въ 1807 г. принятъ въ русскую службу полковникомъ; въ 1808 произведенъ въ генералы; въ 1809 г. былъ назначенъ начальникомъ штаба грузинскаго корпуса (Тормасова); въ 1811 былъ назначенъ корпуснымъ командиромъ въ Грузіи, а въ началѣ 1812 г. былъ вызванъ къ 1-й арміи. Въ октябрѣ 1812 г. онъ былъ назначенъ прибалтійскнмъ генералъ-губернаторомъ, каковую должность исполнялъ до 1829 года, управляя сперва Лифляндіею и Курляндіею, съ 1819 г, Эстляндіею, а потомъ и псковскою губерніею. Въ Прибалтійскомъ краѣ онъ пользовался такою популярностью, какою не пользовался ни одинъ изъ генералъ-губернаторовъ ни до, ни послѣ него бывшихъ. Довольно сказать, что день 12 октября, когда Паулучи прибылъ на свою должность въ Ригу, ежегодно праздновался самымъ торжественнымъ образомъ: къ этому дню съѣжались въ Ригу, для поздравленія маркиза, депутаты отъ городовъ и сословій; въ Муссѣ (аристократическій клубъ) давался парадный балъ; къ этому дню сочинялись кантаты, стихотворенія, дѣлались подписки на различныя учрежденія и пр. и пр. Такія торжества ежегодно повторялись до 1829 г., когда маркизъ оставить русскую службу, и принялъ главное начальство надъ арміею короля сардинскаго; впослѣдствіи онъ былъ генералъ-губернаторомъ Генуи.
Генералъ отъ артиллеріи Алексѣй Петровичъ Ермоловъ (род. въ 1777 г., умеръ въ Москвѣ 11 апрѣля 1861 г.) составляетъ одну изъ самыхъ выдающихся личностей всей нашей военной исторіи. Популярность его въ арміи и въ обществѣ была чрезвычайно велика, до такой степени велика, что біографія Ермолова и прохожденіе его службы въ общихъ чертахъ извѣстна всякому русскому. Нѣтъ надобности повторять общеизвѣстное, но не мѣшаетъ замѣтить одно: Левенштернъ не долюбливалъ Ермолова, но и Ермоловъ крѣпко не долюбливалъ нѣмцевъ. Въ отношеніи всякаго рода нѣмцевъ, своихъ и чужихъ, онъ, какъ то видно изъ его многочисленныхъ отзывовъ о нихъ, вполиѣ раздѣлялъ мнѣніе графа Остермана Толстаго, высказанное въ 1812 г., кажется маркизу Паулучи: „Для васъ Россія рубашка: вы ее надѣли и снимете ее, когда хотите. Для меня Роосія кожа моя“.
Графъ Карлъ Ѳедоровичъ Толь, генералъ отъ инфантеріи, генералъ-адъютантъ принадлежитъ къ значительнѣйшимъ русскимъ генераламъ царствованія Александра и первой половины царствованія Николая Павловича. Онъ родился также въ 1777 г. и происходилъ изъ старинной баронской эстляндской фамиліи. Онъ воспитывался въ Сухопутномъ корпусѣ и фронтовую военную службу началъ въ 1799 г. подъ знаменами Суворова. Онъ участвовалъ въ аустерлицкомъ сраженіи, потомъ въ турецкой войнѣ и, въ 1809 г. изъ генеральнаго штаба, по разнымъ непріятностямъ, перешелъ баталіоннымъ командиромъ въ 20-й егерскій полкъ. Онъ уже хотѣлъ было выходить въ отставку, но его удержалъ на службѣ князь П. М. Волконскій. Съ 1812 г. начинается возвышеніе Толя. Въ знаменитыхъ походахъ 1812, 13 и 14 имя Толя занимаетъ всегда одно изъ первыхъ мѣстъ. Въ день коронованія императора Николая, Толь былъ произведенъ въ генералъ-отъ-инфантеріи. Турецкая война 1829 г. прославила Толя (Кулевчи, покореніе Силистріи, переходъ за Балканы) наградами за нее были: графское достоинство, 300 тысячь рублей единовременно, Георгія 2 класса, Владиміра 1 степени и званіе шефа 20 егерскаго полка. Въ концѣ 1830 года онъ былъ былъ назначенъ къ Дибичу начальникомъ штаба. Онъ рѣшилъ побѣду при Гроховѣ, онъ же покончилъ и штурмъ Варшавы въ 1831 г. Въ 1833 г. Толь былъ назначенъ главноуправляющимъ путями сообщения и публичными зданіями и въ этомъ званіи умеръ 23 апрѣля 1842 г. — Левенштернъ говоритъ про Толя истинную правду: Толь дѣйствительно обладалъ всѣми качествами превосходнаго военачальника. - ↑ Интриги и противодѣйствія всегда бывали въ нашихъ главныхъ квартирахъ. Исключенія рѣдки; къ числу такихъ рѣдкихъ исключеній принадлежала главная квартира князя Горчакова, сформированная въ 1853 г. при началѣ несчастной для насъ войны, 1853—56 годовъ. Квартиру эту составляли: Коцебу, Бутурлинъ, Сержпутовскій, Затлеръ, Орловъ-Денисовъ, Ушаковъ и нѣкоторые другія второстепенная лица.
- ↑ Вотъ нѣкоторыя подробности объ упоминаемыхъ здѣсь лицахъ:
Графъ Густавъ Маврикій Армфельдъ, шведъ родомъ, родился 1 апрѣля 1757 г. Онъ пользовался большою силою при Густавѣ III, при Густавѣ IV былъ преданъ суду и бѣжалъ въ Петербургъ. Въ службу нашу его тогда не приняли, а поселили въ Калугѣ. Изъ Калуги онъ выѣхалъ въ Германію, жилъ тутъ до 1799 г. и въ томъ году снова поступилъ въ шведскую службу. Въ 1807 г. онъ былъ произведенъ въ полные генералы, но въ 1810 г., по связямъ съ графинею Пиперъ, долженъ былъ оставить Швецію и перешелъ въ русскую службу. Императоръ Александръ возвелъ его въ графское достоинство; онъ былъ потомъ канцлеромъ Абовскаго университета, предсѣдателемъ финляндскаго комитета и членомъ государственнаго совѣта. Онъ умеръ въ Царскомъ селѣ 7 августа 1814 г. Говорятъ (не совсѣмъ справедливо), будто онъ и Балашевъ способствовали паденію Сперанскаго.
Герцогъ Александръ Виртембергскій, сынъ Фридриха владѣтельнаго герцога виртембергскаго, родился 24 апрѣля 1771 г. Въ 1794 г. онъ вступилъ въ австрійскую службу, учавствовалъ во многихъ войнахъ и, по рекомендаціи Суворова, былъ принять въ русскую службу 7 мая 1800 г. съ чиномъ генералъ-лейтенанта. Въ 1811 г. былъ назначенъ бѣлорусскимъ генералъ-губернаторомъ, а въ 1812 г., состоя при действующей арміи, участвовать во всѣхъ главныхъ сраженіяхъ съ французами. Въ 1813 г. онъ взялъ Данцигъ. По заключеніи мира, герцогъ возвратился къ прежней своей должности бѣлорусскаго генералъ-губернатора. Съ 2 августа 1822 г. ему было поручено управленіе путями сооощеній. Многія важныя преобразованія и работы были произведены во время управленія герцогомъ путями сообщеній. Онъ умеръ за границей, въ Готѣ, 4 іюля 1833 г. Преемникомъ ему по управленію путями сообщеній былъ извѣстный Толь.
Леонтій Леонтьевичъ Бенигсенъ, родился въ Брауншвейгѣ 10 фев. 1745 г. и первоначально поступилъ въ ганноверскую службу. Онъ участвовать въ семилѣтней войнѣ, въ 1773 г. перешелъ въ русскую службу маіоромъ въ вятскій полкъ. Участвуя въ многочисленныхъ походахъ, онъ въ 1798 г. былъ уже генералъ-лейтенантомъ. Его участіе въ событіи 12 марта 1801 г. и въ войнахъ 1806 и 1807 извѣстны всякому. Въ 1812 г. онъ участвовалъ во всѣхъ важнѣйшихъ сраженіяхъ, хотя и не имѣлъ особенной команды. Въ 1813 году былъ главнокомандующимъ вновь сформированной польской арміи; за Лейпцигъ онъ получилъ графское достоинство, при заключеніи парижскаго мира получилъ Георгія 1 класса, и по возвращеніи въ Россію былъ главнокомандующимъ 2-ю арміею. Въ 1818 г. вышелъ въ отставку, поселился въ Ганноверѣ, гдѣ и умеръ 2 октября 1826 г. - ↑ Сраженіе при Островнѣ началось утромъ 13 (25) іюля и продолжалось до самаго вечера. Ночью Остерманъ (4-й пѣхотный корпусъ, усиленный двумя драгунскими и двумя гусарскими полками) отступилъ въ деревню Какувячину въ 8 верстахъ отъ Островны, гдѣ стоялъ Коновницынъ. На разсвѣтѣ 14 іюля Остерманъ отошелъ за Какувячину и составилъ резервъ Коновницына. Въ 8 ч. утра Мюратъ атаковалъ Коновницына, который самымъ упорнымъ и ожесточеинымъ образомъ бился съ французами до 5 ч. вечера. Остерманъ-Толстой прославилъ себя Островной, но и Коновницынъ имѣлъ полнѣйшее право сказать о себѣ (см. письмо его къ женѣ отъ 16 іюля, у Богдановича, т. I, стр. 198): „Я не посрамился предъ всѣми; былъ съ стрѣлками впереди, имѣлъ противъ себя два корпуса и самаго Бонапарте; даже его самъ видѣлъ — сходно съ показаніемъ плѣнныхъ — на бѣлой маленькой лошадкѣ, безъ хвоста. Отъ 8 ч утра до 5 ч. по полудни, я дрался съ 4-мя полками и 2 баталіонами сводныхъ гренадеръ, противъ — смѣю сказать — 60-ти тысячь человѣкъ. Скажу тебѣ, мой другъ, не посрамился; ни ты, ни дѣти мои, за меня не покраснѣютъ“.
Петръ Петровичъ Коновницынъ (графъ, генералъ-отъ-инфантеріи, генералъ-адъютантъ), сынъ петербургскаго губернатора, родился въ 1766 г., воспитывался дома, и съ 1 января 1785 г. началъ дѣйствительную службу прапорщикомъ. Въ польской войнѣ онъ пріобрѣлъ къ себѣ особенное расположение Суворова, и въ 1797 г. уже былъ генералъ-маіоромъ. Въ шведской кампаніи 1808-9 г. былъ дежурнымъ генераломъ, въ сраженіяхъ 1812 и 1813 г. принималъ дѣятельное участіе. 12 декабря 1815 г. былъ назначенъ военнымъ министромъ, въ 1817 г. произведенъ въ полные генералы, а въ 1819 г. 25 ноября назначенъ дпректоромъ пажескаго 1, 2, московскаго, павловскаго кадетскихъ корпусовъ, Дворянскаго полка и Царско-сельскаго лицея. Въ томъ же 1819 г. онъ возведенъ въ графское достоинство; его управленіе военно-учебными заведеніями напомнило времена Ангальта и Меллиссино. Онъ умеръ 29 августа 1822 г., оставивъ по себѣ въ русской военной исторіи память отличнаго боеваго генерала, замѣчательнаго администратора и симпатичнѣйшаго по душевнымъ качествамъ человѣка.
Графъ Александръ Ивановичъ Остерманъ-Толстой происходилъ изъ старинной дворянской фамиліи Толстыхъ и родился въ 1770 г. Бабка его Анна Андреевна Толстая была дочь графа Остермана, знаменитаго сотрудника Петра Великаго. Императрица Екатерина за нѣсколько дней до своей смерти дозволила Александру Ивановичу Толстому, бывшему тогда въ чинѣ подполковника, принять графскій титулъ съ фамиліею и гербомъ угасшихъ графовъ Остермановъ.
Въ 1798 г. Остерманъ-Толстой былъ произведенъ въ генералъ-маіоры, но въ томъ же году, 18 апрѣля, былъ переименованъ въ дѣйствительные статскіе совѣтники для опредѣленія къ статскимъ дѣламъ. Въ 1801 г. въ мартѣ былъ снова принятъ въ военную службу и участвовалъ въ войнахъ 1806—1807 г. Въ 1812 г. онъ былъ назначенъ командиромъ 4 пѣх. корпуса, на мѣсто заболѣвшаго графа Шувалова и участвовалъ во всѣхъ главныхъ сраженіяхъ этаго года. Въ 1813 г. кульмское сраженіе увѣковѣчило имя графа Остермана-Толстаго въ нашей военной исторіи. Въ 1817 г., въ чинѣ полнаго генерала, онъ былъ уволенъ въ безсрочный отпускъ, выѣхалъ за границу и съ тѣхъ поръ не возвращался въ Россію. Онъ умеръ въ Женевѣ 30 января 1857 г. Любопытныя подробности о немъ см. въ Русс. Арх. 1875 г., книга 1, стр. 196 и слѣд.
Генералъ-маіоръ Окуловъ былъ убитъ подъ Островной 13 іюля. Генералъ-маіоръ Бахметьевъ 1-й командовалъ въ корпусѣ Остермана 23-ю пѣхотною дивизіею, а генералъ-маіоръ Бахметьевъ 2-й 11 дивизіею. Подъ Бородиномъ оба Бахметьева были ранены; Бахметьевъ 1-й потерялъ ногу. - ↑ Репли называются отряды войскъ, оставленные на выгодныхъ позиціяхъ, когда главныя силы идутъ впередъ, но предвидятъ необходимость скораго отступленія.
- ↑ Флигель-адъютантъ Вольцогенъ безспорно человѣкъ начитанный, усвоивъ мысли Барклая о войнѣ съ Наполеономъ, о которыхъ онъ узналъ отъ Кнезебека (Кнезебекъ отъ Штейна, Штейнъ отъ Набура, какъ будетъ сказано ниже) составилъ планъ дѣйствій противъ Наполеона, который и былъ представленъ князю Волконскому въ августѣ 1810 г. О Вольцогенѣ Богдановичъ (Опис. от. в. томъ I, стр. 104) замѣчаетъ: „Вольцогенъ въ запискахъ своихъ, изданныхъ въ 1851 г., напрасно выдаетъ себя за руководителя русскихъ въ войну 1812 г.; Барклай, пользуясь его счастливою памятью и топографическими свѣдѣніями, употреблялъ его для справокъ, въ видѣ живаго лексикона, а отнюдь не въ качествѣ совѣтника“.
- ↑ Имя барона Фердинанда Ѳедоровича Винцигероде будетъ очень часто встрѣчаться въ запискахъ Левенштерна, потому неизлишне вспомнить, что Винцигероде родился въ 1770. г. и сначала служилъ въ гессенской службѣ, въ 1790 г. перешелъ въ австрійскую службу, а въ 1797 г. вступилъ въ русскую службу маіоромъ въ орденскій кирасирскій полкъ. Въ 1799 г. онъ былъ назначенъ адъютантомъ къ великому князю Костантину Павловичу, съ которымъ находился въ компаніи 1799 г. въ Италіи. Въ 1802 г. былъ пожалованъ въ генералъ-адъютанты, а въ 1805 г. находился въ арміи Кутузова и оказалъ большую услугу ему, когда посланный для переговоровъ съ Мюратомъ, далъ время Кутузову выиграть предъ непріятелемъ два перехода и тѣмъ спасти армію. Въ 1809 г. Винцигероде находился въ австрійской службѣ, подъ Асперномъ былъ сильно раненъ и произведенъ въ фельдмаршалъ-лейтенанты. Въ 1812 г. баронъ Винцигероде, когда сдѣлался извѣстенъ разрывъ Россіи съ Франціею, снова явился въ Россію, и получилъ назначеніе формировать въ Смоленскѣ отрядъ, который способствовалъ бы соединенію нашихъ западныхъ армій, а потомъ поступилъ бы на ихъ укомплектованіе. По соединеніи русскихъ армій подъ Смоленскомъ, ему былъ порученъ особый отрядъ для петербургскаго тракта. Подъ Велижемъ и Усвятомъ онъ дѣйствовалъ съ большимъ успѣхомъ, за что и былъ произведенъ въ генералъ-лейтенанты. По взятіи Москвы, онъ занялъ Тверскую дорогу и велъ успѣшную партизанскую войну. 10 октября 1812 г. онъ подошелъ къ Тверской заставѣ въ Москвѣ и узнавъ, что маршалъ Мортье намѣренъ взорвать Кремль, поѣхалъ съ адъютантомъ своимъ Нарышкинымъ и казакомъ къ Мортье для переговоровъ. Французы захватили ихъ въ плѣнъ и чрезъ несколько дней представили Наполеону. Наполеонъ давно уже былъ раздраженъ на Винцигероде за то, что вездѣ встрѣчалъ его въ рядахъ своихъ непріятелей. „Когда я велъ войну съ австрійцами, сказалъ онъ ему между прочимъ, я находилъ васъ въ ихъ рядахъ. Австрія сдѣлалась моею союзницею и вы служите Россіи. Однакоже вы родились въ землѣ рейнскаго союза, и такъ — вы мой поданный, и я имѣю право судить васъ какъ изыѣнника“. Наполеонъ велѣлъ его было разстрѣлять, но потомъ отмѣнилъ это прнказаніе и велѣлъ Винцингероде и Нарышкина отправить во Францію. На дорогѣ ихъ встрѣтилъ полковникъ Чернышевъ (впослѣдствіи военный министръ и свѣтлѣйшій князь) и отбилъ отъ французовъ.
О дѣйствіяхъ Винцигероде въ 1813 и 1814 г. будетъ ниже. Въ 1818 г. онъ былъ уволенъ въ отпускъ въ Германію для свиданія съ родными и умеръ 4 іюня того же года въ Висбаденѣ. Винцигероде, отъявленный врагъ французовъ и Наполеона, былъ одаренъ замѣчательными военными способностями, поставившими его имя на почетное мѣсто въ ряду предводителей, учавствовавшихъ въ войнахъ за независимость Германіи. - ↑ Сраженіе подъ Инковымъ происходило 27 іюля. Квартира генерала Себастіани находилась въ деревнѣ Молевѣ-Болотѣ, здѣсь-то казаки и захватили экипажи и бумаги Себастіани.
- ↑ Баронъ Карлъ Ѳедоровичъ Левенштернъ былъ начальникомъ артиллеріи 2-й западной арміи. Подробности о немъ см. въ Рус. Арх. 1869, стр. 1650 и слѣд.
- ↑ Баронъ Фридрихъ Карлъ Тетенборкъ, извѣстный партизанъ въ войнахъ 1812—1814 годовъ, родился въ 1779 г., въ 1794 г. вступилъ въ австрійскую службу и скоро обратилъ на себя вниманіе своею отвагою и распорядительностію; въ 1805 г. онъ служилъ при арміи генерала Макка, подъ Ульмомъ онъ успѣлъ пробиться и избѣжалъ плѣна. Въ 1808 г онъ былъ въ Петербургѣ съ княземъ Шварценбергомъ, а въ 1806 г. былъ въ сраженіи подъ Ваграмомъ, за которое былъ произведенъ въ маіоры. Въ 1812 г. онъ прибылъ въ Петербургъ, явился въ 1-й арміи, и потомъ былъ опредѣленъ подполковникомъ въ отрядъ генерала Винцингероде и скоро сталъ извѣстенъ какъ отважный партизанъ. Онъ первый ворвался въ Вильну, за что получилъ Георгія 4-й степени и чинъ полковника. За тѣмъ Тетенборкъ является партизаномъ въ войнѣ 1813 г. Взятіе Гамбурга (18 марта) было выдающимся событіемъ изъ его многочисленныхъ дѣйствій; за Гамбургъ онъ получилъ Анну 2-й степени и чинъ генералъ-маіора. Онъ вынужденъ былъ впослѣдствіи оставить Гамбургъ (30 мая) и вступилъ подъ начальство Вальмодена, во все время до заключенія мира ведя партизанскую войну. Въ 1818 г. онъ перешелъ въ баденскую службу и умеръ въ Вѣнѣ въ 1845 году.
- ↑ Дмитрій Петровичъ Невѣровскій род. 21 окт. 1771 г. въ Полтавской губ., Золотоношскаго уѣзда, въ селеніи Прохоровнѣ. Землякъ его, графъ Завадовскій взялъ его съ собою въ Петербургъ и 16 мая 1786 г. опредѣлилъ въ лейбъ-гвардіи семеновскій полкъ. Въ мартѣ 1814 г. онъ былъ произведенъ въ генералъ-маіоры и былъ извѣстенъ императору Александру какъ отличный фронтовый офицеръ. Въ концѣ 1811 г. Невѣровскому было поручено сформировать въ Москвѣ новую 27-ю дивизію изъ рекрутъ. Онъ исполнилъ это порученіе и съ новою дивизіею 29 іюня 1812 г. въ Новогрудкѣ примкнулъ ко второй арміи князя Багратіона. Въ то время когда русскіе ходили взадъ и впередъ къ Руднѣ, Наполеонъ, сосредоточивъ между Оршею и Лядами главныя свои силы, перешелъ Днѣпръ у Расасны, намѣреваясь занять Смоленскъ прежде русскихъ. Въ Красномъ стоялъ Невѣровскій со своею 27-ю дивизіею, усиленною харьковскимъ драгунскимъ и двумя казачьими полками (всего 7000 чел. съ 14 оруд.). 2 (14) августа Мюратъ съ кавалерійскими корпусами Груши, Нансути, и Монбрена, въ числѣ 15,000 всадниковъ, напалъ на Невѣровскаго. Невѣровскій рѣшился отступить къ Смоленску. На пространствѣ 12 верстъ онъ отбилъ болѣе 40 атакъ Мюрата и благополучно привелъ дивизію въ Смоленскъ, потерявъ не болѣе 800 человѣкъ. Это дѣйствительно замѣчательное отступленіе прославило Невѣровскаго.
Подъ Бородиномъ Невѣровскій былъ сильно контуженъ въ грудь. Произведенный за Бородино въ генералъ-лейтенанты, Невѣровскій со своею 27-ю дивизіею учавствовалъ въ сраженіяхъ подъ Тарутинымъ, Мало-Ярославцемъ. Въ 1813 г. онъ вступилъ въ составъ Силезской арміи, подъ Лейпцигомъ былъ тяжело раненъ въ ногу, не перенесъ операціи и умеръ 21 октября 1813 г. въ Галле, гдѣ и похороненъ. Русская армія лишилась въ немъ весьма способнаго генерала. - ↑ Сраженіе, о которомъ здѣсь говорится, происходило 7 августа при Лубинѣ. Оно называется также сраженіемъ при Ватутиной горѣ и было послѣднимъ актомъ кровавой драмы, начавшейся дѣломъ подъ Краснымъ 2 августа. Наполеонъ не достигъ своей цѣли, не вовлекъ нашу армію въ генеральное сраженіе, и со времени переправы при Расаснѣ до сраженія при Лубинѣ потерялъ болѣе 20,000 человѣкъ (у насъ выбыло за это время изъ фронта до 14,000 чел.) Въ теченіе пяти дней въ сраженіяхъ подъ Смоленскомъ русскіе сражались съ необыкновеннымъ мужествомъ. Невѣровскій съ 6—7 тысячами отбился отъ 15,000 всадниковъ Мюрата, поддержанныхъ 7,000 человѣкъ пѣхоты Нея. Раевскій съ 13,000 человѣкъ удержалъ 22,000 Нея. Дохтуровъ, сперва съ 20, а потомъ съ 30 тыс. войскъ оборонялъ цѣлый день Смоленскъ противъ почти всей арміи Наполеона. Принцъ Евгеній Виртембергскій и Тучковъ 3-й, удержали превосходнаго въ силахъ непріятеля и обезпечили нашей арміи отступленіе на московскую дорогу.
Три сына ннженеръ-генералъ поручика, а потомъ дѣйств. тайнаго совѣтника сенатора Тучкова — Николай, Павелъ и Александръ Алексѣевичи пріобрѣли себѣ громкую извѣстность въ знаменитый 12-й годъ.
Николай Алексѣевичъ Тучковъ род. въ 1761 г. и въ 1775 г. былъ записанъ на службу кондукторомъ въ инженерный корпусъ и чрезъ пять лѣтъ перечисленъ сержантомъ въ артиллеріи, Въ 1812 г. онъ, въ чинѣ генералъ-лейтенанта, командовалъ 3 пѣхотнымъ корпусомъ и подъ Бородиномъ, защищая старую смоленскую дорогу, былъ раненъ пулею въ грудь и чрезъ три недѣли умеръ въ Ярославлѣ отъ этой раны.
Павелъ Алексѣевичъ Тучковъ, род. въ 1776 г , началъ службу въ артиллеріи и въ 1803 г. уже былъ генералъ-маіоромъ. Въ 1812 г. онъ былъ бригаднымъ командиромъ въ 17 пѣхот. див. (2-го корпуса Багговута). Въ сраженіи при Валутиной горѣ, 7 августа, въ 9 ч. вечера онъ повелъ екатеринославскій гренадерскій полкъ въ штыки противъ непріятеля. Гренадеры были опрокинуты и самъ Тучковъ, раненый штыкомъ въ бокъ и получивши нѣсколько ранъ въ голову, остался въ рукахъ французовъ. Его привезли въ Смоленскъ. Чрезъ нѣсколько дней Наполеонъ принялъ Тучкова (подробности о свиданіи см. у Богдановича 1 т. стр. 307) и потомъ велѣлъ отправить во Францію, гдѣ Тучковъ и оставался до взятія Парижа. Въ 1815 г. онъ былъ назначенъ начальникомъ 8 пѣхотной дивизіи, но въ 1818 г. вышелъ въ отставку. Въ 1826 г. Тучковъ снова поступилъ на службу, но уже по гражданской части и впослѣдствіи былъ членомъ государственнаго совѣта и предсѣдателемъ коммисіи прошеній.
Александръ Алексѣевичъ Тучковъ род. въ 1777 г. и также началъ службу свою въ артиллеріи. Въ шведскую войну онъ былъ произведенъ въ генералъ-маіоры, а въ 1812 г. былъ бригаднымъ командиромъ въ 3-й дивизіи (Коновницына). Подъ Бородиномъ у Семеновскихъ укрѣпленій онъ былъ убитъ. - ↑ Обѣ арміи пришли къ Дорогобужу ночью съ 11 на 12 августа.
- ↑ Слѣдующая выписка изъ „Записокъ Вольцогена“ объясняетъ происхожденіе записки, найденной въ бумагахъ Себастіани, въ написаніи которой совершенно напрасно подозрѣвали Левенштерна:
„Гораздо уже позднѣе, во время Ахенскаго конгресса (1818) я узналъ отъ князя Меньшикова сущность этого загадочнаго происшествія. Въ свитѣ Барклая состоялъ адъютантъ императора, князь Любомирскій, который случайно, по окончаніи вышепомянутаго военнаго совѣта въ Смоленскѣ, услышалъ на улпцѣ разговоръ полковника Толя со многими русскими генералами. Изъ этого разговора о результатахъ военныхъ совѣщаній, Любомірскій могъ догадаться, что русскіе предполагаютъ формально атаковать французовъ, я же для избѣжанія такой рѣшительной мѣры предлагалъ произвести лишь усиленную рекогносцировку, на которую и Барклай соглашался. Въ Лядахъ находился замокъ, въ которомъ въ то время проживала княгиня Любомирская и въ которомъ находилась главная квартира Мюрата. Князь Любомирскій, изъ опасенія, что предполагаемая рекогносцировка можетъ достигнуть до Лядъ, при чемъ жизнь его матери можетъ подвергнуться опасности, поѣхалъ въ тотъ же вечеръ, въ сопровожденіи своего камердинера, на форпосты, стоявшіе подъ командою генерала Оленина въ окрестностяхъ Краснаго. Съ форпостовъ онъ послалъ камердинера въ Ляды къ своей матери съ извѣстіемъ о выступленіи русскихъ и чтобы она поспѣшно спасалась бѣгствомъ. Такимъ путемь провѣдалъ о проектѣ Барклая и ея гость, король неаполитанскій, но король понялъ проектъ вѣрнѣе Любомірскаго и потому тотчасъ же написалъ оную записку къ Себастіани въ Рудню“.
У Богдановича (томъ I, стр. 234) читаемъ:
„Въ числѣ бумагъ, захвачениыхъ казаками въ Молевѣ-Болотѣ, на квартирѣ генерала Себастіани, былъ приказъ Мюрата, въ которомъ онъ, извѣщая Себастіани о намѣреніи русскихъ направить главныя силы къ Руднѣ, предписывалъ отойти назадъ къ пѣхотѣ. Въ главной квартирѣ русской арміи не постигали, какимъ образомъ непріятель могъ добыть столь точныя свѣдѣнія о нашихъ предположеніяхъ; подозрѣвали въ измѣнѣ вообще всѣхъ иностранцевъ, и въ особенности Вольцогена. Въ дѣйствительности же подалъ къ тому поводъ одинъ изъ нашихъ офицеровъ, имѣвшій неосторожность предупредить о наступленіи русскихъ войскъ мать свою, жившую въ собственномъ имѣніи, близь мѣстечка Рудни; тогда у ней квартировалъ Мюратъ, которому случайно попала въ руки записка. Такимъ образомъ обнаруженъ былъ непріятелю планъ дѣйствій, удачное псполненіе котораго много зависѣло отъ сохраненія въ тайнѣ задуманныхъ соображеній“.
Кто знаетъ, что уже „ксенже“ (извѣстный князь Адамъ Чарторижскій) задумалъ задолго до 12 года такъ называемое „великое будованье (возстановленіе Польши въ границахъ 1772 г.), тотъ не можетъ вѣрить, чтобы Мюрату случайно попала записка Любомірскаго. Высылка изъ главной квартиры подъ надзорь Растопчина поляковъ: Браницкаго и Влодека была весьма благоразумною мѣрою. Левенштернъ, конечно не зналъ и не понималъ всей опасности пребыванія въ нашей главной квартирѣ мастеровъ „великаго будованья“, и потому сожалѣетъ о нихъ, какъ о невинно будто бы пострадавшихъ. - ↑ Много лѣтъ спустя я получилъ отъ одной русской дамы въ Италіи пару исписанныхъ листовъ, озаглавленныхъ „Мои мемуары“. Это было юмористическое сочиненіе, написанное Ростопчинымъ по французски, раздѣленное на 14 коротенькихъ главъ и подаренное этой дамѣ. Французскіе и нѣмецкіе сатирическіе листки сообщили разныя извлеченія изъ этого сочиненія, такъ что оно не можетъ считаться совершенно неизвѣстнымъ. Копія, которая у меня была, затерялась и я помню только, что глава, озаглавленная „Мои дѣла“ была почти такого содержанія: Я игралъ различныя роли, нѣжнаго любовника, приличнаго человѣка, великодушнаго отца, но никода лакея“. 14 глава была озаглавлена „Моя эпитафія“ и гласила такъ: „Ici on a déposé pour se réposer, avec une ame blasée, un coeur épuisée et un corps usé, un vieux diable trépassé, Mesdames et Messieurs, passez!“ Прим. Смита.
- ↑ Что у Барклая задолго до 1812 г. былъ составленъ планъ войны съ французами, это подтверждается несомнѣниымъ свидѣтельствомъ. Матье Дюма, интендантъ наполеоновской арміи, разсказываетъ (Souvenirs, III 416), что «еще до начала похода, Нибуръ въ Берлинѣ разсказывалъ ему планъ Барклая. Въ 1807 г. Нибуръ три мѣсяца жилъ съ Барклаемъ въ тѣсной дружбѣ; Барклай здѣсь лечился отъ ранъ, полученныхъ имъ подъ Эйлау, и высказалъ ему свои планы вслучаѣ вторженія Наполеона въ Россію. Планъ его состоялъ въ томъ, чтобы постояннымъ отступленіемъ завлечь французское войско во внутрь Россіи, утомить его, удалить отъ ею операціоннаго базиса, истощить его средства и потомъ, когда наступитъ зима, собравшись со свѣжими силами, перейти въ наступленіе и приготовить врагу новую Полтаву“. Дюма говорилъ объ этомъ планѣ Бертье, который, конечно, не оставилъ сообщить его Наполеону. Прим. Смита.
- ↑ Все сказанное здѣсь Левенштерномъ — истинная правда. Барклай сохранилъ армію и приготовилъ Наполеону полное пораженіе. Но такіе планы, какъ Барклаевъ, могутъ приводить въ исполненіе, не теряя довѣрія войскъ, только коренные русскіе полководцы, которые съумѣли пріобрѣсть неограниченную довѣренность солдатъ. Такими были Румянцовъ, Суворовъ, Кутузовъ. Они могли бы отступить хоть бы и до Сибири, и никому не пришло бы въ голову сомнѣваться въ целесообразности и необходимости отступленія. Но Барклай не былъ кореннымъ русскимъ, у него не было способности говорить съ русскими; войска и народъ считали его иностранцемъ, что, въ народной войнѣ, было несчастіемъ для самаго Барклая и препятствіемъ для общей пользы. Онъ послѣ Смоленска потерялъ довѣріе не только солдатъ но и высшихъ генераловъ, напр. Багратіона, который писалъ Аракчееву нѣсколько дней спустя послѣ соединенія армій: «Ради Бога, пошлите меня куда угодно, хотя полкомъ командовать, въ Молдавію или на Кавказъ, а здѣсь быть не могу; вся главная квартира нѣмцами наполнена, такъ что русскому жить невозможно, и потому никакого толка нѣтъ. Воля ваша, или увольте меня хотя отдохнуть на мѣсяцъ“.
Государь, возвратившійся въ Петербургъ 22 іюля, зналъ о настроеніи арміи въ отношеніи къ Барклаю и потому рѣшилъ избрать новаго главнокомандующаго. 5 августа (во второй день сраженія при Смоленскѣ) былъ созванъ особый комитетъ для обсужденія этаго вопроса (Салтыковъ, Вязѣнятиновъ, Аракчеевъ, Балашевъ, Лопухинъ и Кочубей). Выборъ палъ на Кутузова. - ↑ Впослѣдствіи генералъ-лейтенантъ велико- герцогской ольденбургской службы и главнокомандующій контингентомъ ганзенскаго союза. Онъ умеръ въ 1838 г. Въ 1842 г. братъ Варденбурга издалъ его жизнеописаніе, но это сочиненіе не имѣетъ никакой цѣны: издатель не зналъ военнаго дѣла, многое пропустилъ, многое переступилъ, иное и вовсе переиначилъ. Прим. Смита.
- ↑ Вскорѣ послѣ выхода въ свѣтъ сочиненія принца Евгенія Виртембергскаго о русскомъ походѣ, Левенштернъ, по приглашенію генерала Вахтена, бывшаго адъютанта принца, прислалъ ему нѣсколько замѣчаній на названную книгу и при этомъ указывалъ на свое участіе при отобраніи батареи Раевскаго. Благородный принцъ въ своемъ отвѣтѣ Вахтену писалъ:
«Вскорѣ послѣ сраженія, Вольцогенъ говорилъ мнѣ о присутствіи и вліяніи полковника Левенштерна при отобраніи батареи. Могу засвидѣтельствовать, что я никогда не забывалъ этого обстоятельства, но не смотря на всѣ разспросы, я ничего не узналъ объ ономъ, и потому мнѣ при описаніи случая, котораго я не былъ очевидцемъ, ничего не оставалось какъ слѣдовать общему мнѣнію. Впрочемъ въ словахъ Левенштерна лежитъ правда такъ, какъ бы она находилась предъ моими глазами, ибо собственный мой опытъ научилъ проникать эти отношенія“. Съ благородпымъ принцемъ случилось совершенно такое же обстоятельство при отступленіи большой арміи отъ Дрездена къ Кульму. Участіе его въ дѣлѣ было важное, но имя принца исчезло въ блескѣ другихъ именъ: ни одного слова не упоминалось о принцѣ, и только въ новѣйшее время открылась истина. Прим. Смита. - ↑ Въ офиціальныхъ донесеніяхъ объ участіи Левенштерна въ отбитіи батареи Раевскаго дѣйствительно не упоминалось, но въ описаніи Бородинскаго сраженія (томъ 2, стр. 197) Богдановичъ упоминаетъ о Левенштернѣ. Вообще Лененштернъ не могъ хвалиться счастіемъ по службѣ. За Бородино онъ, по представленію Барклая, былъ произведенъ въ подполковники, но этотъ чинъ, какъ будетъ сказано ниже, былъ снятъ съ него въ декабрѣ 1812 г. въ Вильнѣ. За тѣмъ изъ послужнаго списка его видно, что онъ былъ произведенъ въ подполковники 31 августа 1813 г., изъ того же послужиаго списка оказывается и другое нынѣ совершенно невозможное обстоятельство. Въ графѣ о походахъ ясно и положительно сказано: за всѣ дѣла 21 апрѣля 1813 г. былъ произведенъ въ полковники; за взятіе Соассона 19 февраля 1814 г. былъ снова произведенъ въ полковники, наконецъ въ третій и окончательный уже разъ произведенъ за отличіе въ полковники же 19-го мая 1815 года, во время службы въ отдѣльномъ корпусѣ графа Воронцова. Слѣдовательно съ Левенштерна былъ снять чинъ подполковника и за тѣмъ за отличіе въ полковники онъ былъ произведенъ три раза: примѣръ едва-ли не единственный у насъ въ арміи. Не смотря на всѣ представленія и ходатайства, Левенштернъ (въ своемъ мѣстѣ это будетъ разсказано) во время войнъ 13, 14 и 15 годовъ въ генералы произведенъ не былъ (не имѣлось ли къ тому какой особой причины?). Этотъ чинъ онъ получилъ уже въ царствованіе Николая Павловича, именно 6 декабря 1826 г.
- ↑ Другой очевидецъ этой атаки Варденбургъ пишетъ (Біографія, стр. 185): „Тутъ генералъ приказалъ придвинуться обоимъ кирасирскимъ полкамъ, состоявшимъ подъ командою генерала Шевича, когда показался непріятель. Эта кавалерія, во весь походъ ни мало не пострадавшая, сдѣлала прекраснѣйшую атаку, какую только я видѣлъ (а Варденбургъ сражался подъ Маренго, Аустерлицемъ, Эйлау), на французскихъ и баварскихъ кирасировъ, единственную кавалерію, которая еще не была разстроена. Дѣло рѣшилось въ одно мгновеніе. Русскіе нанесли только одинъ ударъ непріятельскимъ кирасирамъ и разсѣяли ихъ, какъ мякину. Остатки французской кавалеріи бѣжали, не защищаясь, преследуемые русскими до самой французской линіи. Эта мужественная атака привела въ развалины французскую кавадерію, которая во весь походъ уже не оправлялась“. Прим. Смита.
- ↑ Подробныхъ и обстоятельныхъ свѣдѣній объ уронѣ подъ Бородиномъ никогда не имѣлось. Въ офиціальныхъ свѣдѣніяхъ уронъ 1-й арміи 24 и 26 августа показанъ: убитыми: генераловъ 3, штабъ и оберъ-офицеровъ 213, нижнихъ чиновъ 9036, всего 9252 чел., ранеными: генераловъ 14, штабъ и оберъ-офицеровъ 1223, нижнихъ чиновъ 17,989, всего 19,226 чел.: безъ вѣсти пропавшими: генералъ 1 (вѣроятно Лихачевъ), штабъ и оберъ-офицеровъ 46, нижнихъ чиновъ 9981, всего 10,028 чел. Вообще уронъ 1-й арміи простирался до 38,000 чел. Свѣдѣній о 2-й арміи не имѣется: всѣ главные и многіе частные начальники были убиты или ранены и потому тутъ было некому и нѣкогда заниматься составленіемъ вѣдомостей. Уронъ 2-й арміи Богдановичъ опредѣляетъ въ 20,000 человѣкъ, такъ что въ дѣлахъ при Шевардинѣ и Бородинѣ, 24 и 26 августа, у насъ выбыло изъ фронта около 58,000 человѣкъ, почти половина всей арміи, сражавшейся въ эти два дня съ французами, у которыхъ выбыло изъ строя людей никакъ не менѣе нашихъ. По большой убыли изъ фронта генераловъ (у русскихъ 18, у французовъ 49) бородинское сраженіе называется битвою генераловъ. «Изъ всѣхъ моихъ сраженій, не разъ говорилъ Наполеонъ, самое ужасное то, которое далъ я подъ Москвою“.
За Бородино Кутузовъ получилъ чинъ генералъ-фельдмаршала и 100,000 р.; Барклай — Георгія 2-й степени, Багратіонъ — 50,000 р., Милорадовичъ и Дохтуровъ — алмазные знаки Александра Невскаго; Георгія 3-й степени получили: Капцевичъ, Лавровъ, князь Голицынъ, Бороздины 1 и 2-й, князь Горчаковъ, принцъ Евгеній Виртембергскій, Лаптевъ, Костенецкій, Олсуфьевъ, Фокъ, графъ Сиверсъ, Кретовъ и Левенштернъ (нач. арт.). 6 генераламъ пожалованы шпаги съ алмазами; 11 генераловъ получили Анны 1 степени; 7 генералъ-маіоровъ произведены въ генералъ-лейтенанты. Всѣмъ бывшимъ въ сраженіи нижнимъ чинамъ пожаловано по 5 р. Фельдфебель 18 егерскаго полка Золотовъ, за взятіе въ плѣнъ генерала Бонами, произведенъ въ подпоручики.