Мореходство у русских появилось в одно время с 862основанием их государства. История России начинается тем, что славяне ильменские или новгородские, кривичи, весь и чудь, наскуча внутренними раздорами и неустройствами, отправили от себя послов за море (1), к варяго-руссам приглашать к себе на княжение Рюрика с братьями. Событие это, по свидетельству древнейшего нашего летописца Нестора, последовало в 862 году.
Племена, призвавшие к себе Рюрика и двух братьев его, Синеуса и Трувора, образовали из себя государство, под именем Русской земли, или Руси (2). Народ ее в древних русских летописях и актах именуется русь, русины (3), в сказаниях же иностранцев руссы, россы, а иногда и скифы (4).
Первоначальная Русь была не обширна. Соображая, что новгородские славяне жили при Ильмене (5), кривичи около верховьев Западной Двины, Днепра и Волги (6), весь у Белоозера (7), а чудь в Эстонии и по смежному с нею прибрежью Финского залива до Невы и далее до Ладожского озера (8), видим, что владения первых русских князей не вполне обнимали пространство нынешних губерний: Эстляндской, С.-Петербургской, Новгородской, Псковской и Смоленской. Следовательно тогдашняя Русь прилегала только к одному морю: Балтийскому.
Рюрик 864избрал для своего пребывания Новгород, Синеусу дал Белоозеро, Трувору — Изборск (9). Через два года, когда оба младшие брата умерли, он остался один властителем Руси (10).
Действуя в завоевательном духе своих единоплеменников, варягов или норманнов, Рюрик расширил пределы Руси до Оки на восток и до Западной Двины на юг (11), но расширение это было только вовнутрь страны; для плавания русских судов оставалось открытым все еще одно море: Балтийское. Норманнская предприимчивость не замедлила проложить для него еще путь: в Чёрное море.
В то время, как Рюрик уже один властвовал на Руси, двое из его единоземцев, Аскольд и Дир, вожди особой дружины, не получившие никакого участка в Русской земле, отправились с согласия князя в Константинополь, чтобы по примерам многих своих соотчичей варягов или норманнов вступить в службу греческих императоров. Плывя по Днепру, они увидели на берегу его город Киев, освободили его от власти хазар и, утвердясь в нем, покорили всю окрестную страну, обитаемую полянами (12). Основав таким образом независимое от Руси княжество, они не покинули однако первоначальной своей мысли идти к Царьграду, но уже не для того, чтобы служить Греции, а с целью искать в ней поживы. Собрав войско и сев с ним в Киеве на суда, они пустились вниз по Днепру, вышли в Чёрное море и, к ужасу и изумлению греков, явились под Константинополем. Царствовавший тогда в Греции император Михаил III был в отсутствии, воюя против агарян. Извещенный об опасности, он с трудом пробрался в свою столицу, обложенную с моря неожиданным неприятелем. К счастью греков, сделалась буря; большая часть русских судов погибла, и только немногие из них с Аскольдом и Диром возвратились прежним путем к Киеву. И историки иноземные, и древнейшие русские летописи, почти все относят это событие к 866866 году, и почти все показывают, что Аскольд и Дир подходили к Константинополю на двухстах судах (13).
Неудача не обезохотила Аскольда и Дира. В 867следующем году они явились опять в Чёрном море, воевали на берегах Греции, но не доходили до Царьграда. Приняв предложенный императором мир, они получили от него в дар золото, серебро и шелковые ткани и даже, как свидетельствуют византийские историки, крестились в христианскую веру (14).
С освобождением Киева от хазар в русской истории являются два отдельные государства: Рюриково на севере, Аскольдово и Дирово на юге. Новгород первенствовал в первом, Киев во втором. Географическое положение обеих столиц представляло тамошним жителям большие удобства для мореплавания. На Севере Волхов, Ладожское озеро и Нева, а на Юге Днепр, были два пути непрерывных сообщений с Балтийским и Чёрным морями. Первый удобно назвать путем новгородцев или новгородским, второй — путем киевлян или киевским.
Новгородский путь на всем его протяжении, исключая незначительных порогов в Волхове и Неве, не представлял затруднений для судоходства. Киевский, напротив, был опасен большими порогами, которые еще и поныне составляют немаловажную преграду плаванию по Днепру, несмотря, что время и рука человека много их уменьшили. Оба эти пути имели между собою судоходное сообщение, которое в одном месте хотя и прерывалось, но не на большое расстояние. Из Балтийского или, как тогда его называли, из Варяжского моря (15) чрез нынешний Финский залив и реку Неву по Ладожскому озеру, Волхову и озеру Ильменю суда входили в реку Ловать, а оттуда были перетаскиваемы сухим путем или волоком (от слова волочить) в Днепр, непосредственно соединяющийся с Чёрным морем. Русским того времени были известны еще два судоходные пути: по Западной Двине, в Балтийское, и по Волге, в Каспийское море (16). Занимавший часть нынешних губерний, Тверской и Смоленской, пространный Волоковский лес, где Двина, Днепр и Возга имели свои истоки или верховья, и где протекала Ловать, был местом, откуда русские суда по произволу могли через волок спускаться в любую из этих четырех рек (17).
Упомянув о Варяжскому море, заметим, что в древности Финский залив был известен русским под именем Котлина озера (18). Ладожское озеро называлось у них Нево или Нев (19), а Каспийское море именовалось Хвалисским, Хвалинским и Хвалимским (20).
Киевская держава, отделявшаяся от Новгородской землями независимых кривичей и северян, имевших главными городами Смоленск и Любеч, и по климатическому своему положению, и по удобству ходить в Грецию очевидно превосходствовала перед своею соперницею на севере Руси. Нельзя думать, чтобы Рюрик, наслышась об успехах Аскольда и Дира, оставался к ним равнодушным, но ему не суждено было соединить в одно целое страны и племена, находившиеся между Балтийским и Чёрным морями.
Рюрик умер в 879879 году. За малолетством сына его Игоря в управление Русью вступил Олег, «норманн и умом и душою», как справедливо выражается о нем один из наших историков (21). Основательно предпочитая Киев Новгороду, он решился переселиться туда и с этою целью в 882882 году пошел к странам днепровским. Покорение кривичей и северян было первым плодом этого похода. Прибыв на судах к Киеву, Олег хитростью выманил к себе на свидание Аскольда и Дира и, умертвив их, беспрепятственно занял их город, сделавшийся с того времени столицею всей Руси, «Материю городов Русских» (22).
Покорив по занятии Киева все славянские племена по Днепру до порогов и по сопредельным к нему рекам, Олег отправился воевать в Грецию. В 907907 году, ровно через сорок лет после вторичного похода Аскольда и Дира в Чёрное море, он собрал многочисленное войско из дружин всех подвластных ему народов, а также из варягов, и пошёл с ним к Царьграду. Между тем как конница следовала берегом, пехота в числе восьмидесяти тысяч человек поплыла на двух тысячах судах по Днепру и беспрепятственно достигла Босфора. Действуя в духе времени, воины Олеговы рассеялись по окрестностям Византии и начали опустошать их огнем и мечом. Вход в Константинопольскую гавань был загражден цепью, но это не остановило смелого и предприимчивого князя. Велев вытащить свои суда на берег, он поставил их на колеса, поднял паруса и, благоприятствуемый попутным ветром, пошел в обход цепи к стенам Царьграда, где император Лев Философ заперся с своим войском, не смея выступить навстречу врагам. Так говорят летописи. Охотно соглашаемся с мнением некоторых, что войско Олегово только перетаскивало свои суда по сухому пути волоком, как позже, при завоевании Константинополя турками, поступил Магомет II, и что баснословие вымыслило действие парусов (23), но полагаем, что тут могла быть и истина. Полагаем, что суда были поставлены не на колеса, а на катки, как это делается и в наше время при переволакивании судов посуху, а паруса при попутном ветре могли быть хорошею помощью. Как бы ни было, но поход увенчался полным успехом. Устрашенные греки предложили Олегу мир и дань; согласились дать по двенадцать гривен серебра на ключ и сверх того дары на часть княжеских посадников в Киеве, Чернигове, Переяславле, Полоцке и других городах. Условясь с греками о взаимных выгодах, Олег по норманнскому обычаю в знак примирения повесил свой щит на вратах Царьграда (24) и с богатыми дарами и добычею возвратился в Киев (25). Через четыре года, в 912912 году, послы его заключили с греками в самом Константинополе знаменитый письменный договор, древнейший из дошедших до нас памятников русской дипломации (26).
После тридцатитрехлетнего славного и счастливого правления Русью незабвенный в ее летописях Олег умер в 913913 году (27), заслужив у своих подданных прозвание вещего или мудрого. Распространенная и скрепленная в разнонародном своем составе монархия Рюрикова при Олеге слилась в одно целое, сильное государство, простиравшееся под именем Руси с запада на восток — от Карпатских гор до Оки, а с севера на юг — от Белоозера до днепровских порогов. Два моря, Балтийское и Чёрное, стали открытыми для плавания русских судов.
Первый год Игорева княжения ознаменовался замечательным событием в истории наших морских походов, событием, хотя умалчиваемым нашими отечественными летописями и только слегка упоминаемым византийскими писателями, но ясно и вероподобно передаваемым историками восточными. Говорим о первом походе русских или руссов в Каспийское море.
В конце 913 года, вероятно, наслышась о богатствах, привозимых из-за каспийских стран, в Итил или Атил, столицу Хазарии и средоточие всей торговли северо-востока Европы с Персиею, Индиею и Аравиею, руссы в числе пятидесяти тысяч человек, на пятистах судах, предприняли поход в Каспию. Собравшись, как надобно полагать, на Днепре, весь этот флот мимо берегов Тавриды чрез Воспор или Керченский пролив поднялся в Дон и у нынешней Качалинской станицы по волоку спустился в Волгу. Отсюда, обещав хазарскому государю или кагану за пропуск чрез его владения половину будущей добычи, руссы вошли в Каспийское море, рассеялись по юго-западным его берегам и предались грабежу и всякого рода опустошениям. Одни только жители Дагестана были пощажены, потому что состояли под властью или под покровительством хазар, с которыми руссы не желали нарушить мира. Насытясь кровопролитием, пожарами и несметною добычею в вещах и людях, победители прекратили на время свои набеги и удалились к островам, лежащим против бакинского берега.
Появление неприятеля на водах, где до того времени ходили только суда купцов и рыболовов, удивило и ужаснуло все племена, соседственные с разоренными странами. Скоро однако же удивление и страх уступили чувству мести. Оскорбленные неожиданным нашествием народы вооружились и пошли на судах отыскивать нарушителей их покоя. Руссы встретили их у островов, разбили, рассеяли и, ободренные успехом, еще несколько месяцев пробыли в Каспийском море, продолжая жечь и грабить селения и забирать пленных. Утомясь наконец от своих набегов, они начали готовиться к возврату в отечество и отправили к кагану условленную долю награбленного, но тут ожидали их бедствия. Жившие в хазарской земле мусульмане, быв раздражены несчастьями, постигшими их единоверцев, вооружились и стали при волжских устьях. Увидев неприятеля, руссы вышли из судов на берег и вступили в бой, но после трехдневного кровопролития частью пали под мечами мусульман, частью же потонули в Волге. Только три тысячи человек, избежав гибели, успели спастись на левый берег реки, но и они были вскоре истреблены болгарами и буртасами, чрез земли которых им лежал обратный путь на родину.
Так, только с большими подробностями, описывает этот поход один из славнейших историков Востока, имам Абул-Хасан-Али, известный под именем Массуди и живший в X столетии(28).
В 935935 году русские суда ходили с греческим флотом в Италию (29), а через девять лет Игорь является врагом и опустошителем Греции.
В 941941 году, вероятно, увлекаясь желанием корысти, Игорь нарушил с лишком тридцатилетний мир с Византийскою империею и, посадив войско на суда, вошел с ними в Чёрное море. Дунайские болгары, в то время союзные грекам, дали в Царьград весть о появлении русского флота, но Игорь успел высадить на берег свои дружины, прежде чем греки приняли какие-либо меры обороны, и безнаказанно жег, грабил и разорял окрестности Царьграда. Занятый войною с сарацинами в Средиземном море греческий флот не мог прибыть для отражения неприятеля, так неожиданно появившегося, но наконец подоспело к столице с разных сторон войско, а протовестиарий Феофан вышел в море с небольшим числом кораблей, остававшихся в Константинополе. Он напал на русские суда, стоявшие в готовности к бою по северную или европейскую сторону Босфора, и расстроил их действием греческого огня, истребительного состава, до того времени неизвестного нашим предкам, и показавшегося им, по словам летописца, «небесною молниею». Видя часть своего флота сожженною, Игорь повел остальную к Малой Азии, вышел на берег, начал опустошать Вифинию, но, настигнутый и разбитый войсками греков, принужден был сесть на суда и удалиться на противоположный берег, в Воспор киммерийский, нынешний Керченский пролив. Здесь принужден он был еще раз выдержать бой с неприятельским флотом, приведенным Феофаном, и снова побежденный, с большим уроном в судах и людях возвратился в Киев. Пребывание его в Чёрном море продолжалось от июня до сентября (30).
Историки, описывающие этот поход, несогласны между собою в числе судов, бывших у Игоря. Большая часть показывают 10 000, некоторые 15 000, а иные только тысячу. Едва ли когда можно будет дойти до истины (31).
Неудача не охладила Игоря. Более года набирал он многочисленное войско из племен подвластной ему Руси, призвал варягов из-за моря; нанял печенегов, обитавших при Днепре ниже порогов, и в 943943 году опять появился в Чёрном море, отправив в то же время берегом, по примеру Олега, конницу. Корсуняне, обитатели нынешнего Крыма, дали знать в Царьград, что «русские корабли безе числа покрыли собою море». Не желая подвергнуть свои владения таким же бедствиям, какие они испытали в предшествовавшие набеги русских, греческий император Роман спешил предупредить Игоря предложением мира. Послы византийские встретили русского князя при устьях Дуная с дарами и с обещанием заплатить дань, равную дани, полученной Олегом. Предпочитая верную выгоду неверному успеху оружия, с чем согласно было и войско, Игорь принял дары и возвратился в Киев (32). Желая обезопасить себя от подобных вторжений на будущее время, греки в следующем, 944944 году, заключили с Игорем мирный договор. Он состоял, так же как и главный договор Олегов, из письменных, но далеко не столь выгодных для русских условий. Можно сказать, что они были написаны исключительно в пользу греков (33).
Игорь скончался в 945 году, умерщвленный древлянами, не свершив ничего славного для своего государства, и правление его замечательно почти только одними походами наших предков в моря Чёрное и Каспийское.
В 943943 году, том же самом, когда Игорь совершил свой первый набег на Грецию, берега Каспийского моря, по свидетельству восточных писателей, подверглись вторичному нападению того народа, который вооруженною рукою посетил их за тридцать лет перед тем. В это время сильная рать руссов, неизвестно каким путем пробившись в Северный Дагестан, вознамерилась проникнуть до Берды — тогда славной и богатой столицы Аррана, а ныне бедного местечка на правом берегу реки Куры, верстах в семидесяти от Елисаветполя (34). Остановленные у Дербента сильными укреплениями, построенными его жителями против нападения соседственных племен, руссы сели у дагестанского берега на суда, спустись к югу, мимо Апшеронского полуострова, дошли до устья Кура, поднялись этою рекою вверх и достигли желаемого места. Разбив встретившее их войско, они заняли Берду беспрепятственно, но вскоре, быв оскорблены ее жителями, большую половину их умертвили, а остальных взяли в плен.
Бедствие Берды возбудило участие во всех мусульманских народах Кавказа и произвело между ними общее восстание. Правитель Адербайджана Могаммед-Ибн-Мусаффир выступил против руссов с тридцатитысячным войском, но был разбит ими. После этого покорители Берды долго оставались в покое, сделав только один набег: на окрестности города Мераги, близ Тебриза; но неумеренное употребление плодов и благоразумные меры Могаммеда, осадившего руссов в Берде, принудили их отказаться от сделанного завоевания. Истомленные болезнями и теснимые неприятелем они выступили из Берды с награбленными сокровищами, беспрепятственно достигли Кура и, сев на ожидавшие их там суда, удалились. Могаммед не препятствовал их отступлению (35).
Куда и как пошли руссы от Кура, достигли ли они своего отечества и где именно добыли в Каспийском море суда, историки умалчивают. Неизвестно также откуда приходили они оба раза: то есть были ли это руссы киевские, руссы Новогородские или те и другие, соединившиеся для одной и той же цели? Все эти вопросы еще ждут разрешения.
Но не один дух грабительства завлекал русских в эти отдаленные воды. Они ходили туда также для торговли и с этою целью в X столетии посещали не только низовья Волги, но и юго-западные берега Каспийского моря; точно так, как являлись они мирными купцами в Греции после деланных ими в ней погромов(36).
Поражения, понесенные русскими на берегах Волги и Кура, нашли мстителя в лице Игорева преемника, Святослава. Совершив в 964—965964 и 965 годах поход к берегам Оки, Волги и Дона, он разбил болгар, буртасов и хозар, овладел хазарским городом Саркелом или Белою Вежею, лежавшим на Дону ниже устья Медведицы(37), опустошил всю страну до Семендера (нынешнего города Тарки или Тарху в Дагестане) и покорил многие сильные племена Кавказа. В это же время, как полагают, Святослав завоевал владения хазар на восточном берегу Азовского моря, составившие потом знаменитое в русской истории Тмутараканское княжество. Потрясши в основании славную и сильную Хазарскую державу, он победил в 966966 году подвластных ей вятичей и возвратился в отечество для новых подвигов(38).
После вторичного Игорева похода в Чёрное море русские долго сохраняли мир с греками и даже находились в их службе. Так, в 946946 году многих крестившихся руссов видели во дворце византийском в числе императорской стражи(39); в 949949 году на греческом флоте, посланном к острову Криту, считалось более шестисот русских воинов, и в числе кораблей этого флота девять были русские(40); в 960—961960 и 961 годах при покорении Крита руссы составляли часть войска, предводимого греческим полководцем Никифором Фокою(41); в 962962 году это же войско, — следовательно, и находившиеся в нем руссы — сражалось в Сирии(42); наконец, в 964964 руссы упоминаются в числе греческих наемников, воевавших в Сицилии против сарацинов(43). Впрочем, это не единственные и не первые примеры служения русских в рядах византийских войск и на византийском флоте. Выше упомянуто, что в 935 году русские суда участвовали в морском походе греков в Италию, но в 902 году семьсот руссов были на службе в греческом флоте и получали из императорской казны сто литр золота(44).
При Игоревом преемнике Святославе последовал шестой поход русских в Чёрное море, но на этот раз он простирался не далее Дуная. В 967967 году по приглашению греков русское войско под личным предводительством Святослава вышло на судах из Днепра, вступило в Дунай чрез Сулинский рукав, называвшиеся в то время Селиною(45), и в короткое время завоевало тамошнюю Болгарию(46). Победитель избрал для своего пребывания городок Преславу, и поныне сохранившей это имя у болгар, а турками называемый Ески-Стамбул. Он лежит к северу от Балканских гор на впадающей в Чёрное море реке Вране(47). Вскоре, однако же, весть об осаде Киева печенегами заставила Святослава со всем войском и флотом спешить на освобождение своей русской столицы. Он прибыл туда уже по удалении неприятелей и хотя тогда же намеревался возвратиться в Болгарию, но был удержан просьбами своей матери, славной именем и делами Ольги(48). И благорастворенный климат и выгодное положение Преславы, куда, по словам Нестора, влагаемым в уста Святослава, стекались все земные блага: из Греции золото, ткани, вина, плоды; из Богемии и Венгрии — серебро и кони, из Руси меха, воск, медь и невольники, — все это заставляло русского князя полюбить Преславу и предпочесть ее Киеву, где он оставался поневоле(49).
В 970970 году по кончине Ольги Святослав отправился снова из Днепра чрез Дунай в Болгарию. Он полагал войти в нее беспрепятственно, как в землю ему подвластную, но был встречен ее жителями неприязненно. Оставалось прибегнуть к оружию. Болгары были побеждены и взятая приступом Преслава вторично сделалась столицею Святослава(50), срединою его государства(51).
Убедившись, что Святослав намерен навсегда утвердиться в Болгарии, греки увидели, как много они ошиблись, призвав его в соседственную с ними страну. На требование их очистить Болгарию, Святослав отвечал угрозою взять Царьград и прогнать их самих в Азию (52). Воцарившийся в то время в Греции император Иоанн Цимисхий начал готовиться к войне, но Святослав спешил предупредить его и с войском из русских, болгар и венгров победоносно прошел за Балканы до Адрианополя и Филиппополя (53). Уже дружины его шли на Царьград, когда устрашенный Цимисхий склонил его к прекращению войны дарами, обещанием дани и обнадежением в скором заключении мира. Мужественный, но излишне доверчивый Святослав положился на слова греков, вышел из Фракии, не заняв теснин Балканских и оставя слабый отряд под начальством воеводы Сфенкала в Преславе, а главные свои силы в Македонии, сам с остальным немногочисленным войском пошел к Дунаю, в Дристру или Доростол (нынешнюю Силистрию) (54). Здесь, как надобно полагать, стояли суда Святослава, и отсюда мог он посредством Дуная иметь скорейшие и ближайшая сношения с Русью.
Греки не замедлили обнаружить свое вероломство. Весною 971971 года Цимисхий с сильным ополчением подошел к Преславе, окружил ее и взял приступом. Русские заперлись во дворце, но когда он был зажжен неприятелями, они вышли из него, вступили с осаждающими в жестокий бой и, одоленные численным превосходством, почти все пали под мечами. Весьма немногие, между ними и Сфенкал, успели спастись и пробиться к Доростолу (55).
Узнав о происшедшем и лишась союзников, из которых одни, венгры, были еще прежде разбиты греками, а другие, болгары, передались императору, Святослав выступил, но не подоспел на помощь Преславе и недалеко от Доростола встретился с шедшим против него Цимисхием. Завязалась кровопролитная битва, по сказанию историков двенадцать раз склонявшаяся в пользу то одной, то другой стороны, но, наконец, многочисленность и искусство одержали верх. Разбитый Святослав отступил и заперся в Доростоле (56).
Цимисхий обложил Святослава с сухого пути, и в то же время греческий флот из пятиста судов, вошед в Дунай, пресек русским судам выход в море, следовательно, и сообщение с Днепром. Святослав принял все меры к обороне Доростола: обвел его рвом, делал отчаянные вылазки и в одну темную, бурную ночь, посадив две тысячи воинов на стоявшие при Доростоле свои суда, отправил их добывать съестные припасы, в которых осажденные терпели большой недостаток. Несмотря на присутствие неприятельского флота, отряд беспрепятственно забрал хлеб в придунайских селениях, сделал на обратном пути в нескольких местах высадки, истребил множество греков и счастливо пришел в Доростол. Но этот успех уже был последний. После с лишком двухмесячной осады, стесняемый более и более получавшими подкрепления врагами, Святослав решился на последнее средство: пробиться силою или погибнуть, сражаясь. При этом-то случае сказал он малочисленной своей дружине те знаменитые слова, которые, передаваясь в течение почти девяти веков от одного поколения к другому, сделались драгоценным достоянием нашей историй, достоянием, не раз после того одушевлявшим русские войска в минуты крайних опасностей. Кому на Руси не известны эти бессмертные слова князя-витязя, переданные нам нашею древнейшею летописью: «Не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвыи бо срама не имам (57)».
971Великодушное мужество должно было уступить несоразмерному превосходству в силах. Июля 22-го под стенами Доростола Святослав вступил в отчаянный бой с войсками императора. Долго успех казался сомнительным, но наконец русские должны были первые прекратить сражение, особенно когда густые облака пыли, гонимые им прямо в лицо поднявшимся с юга сильным ветром, почти ослепляли их и препятствовали им свободно действовать. Сам Святослав был ранен. Убежденный в невозможности одолеть силу силою и лишенный всех средств продолжать упорную, неравную борьбу, он потребовал мира: иначе ему нельзя бы было возвратиться в отечество потому, что греки не замедлили бы сжечь суда его, стоявшие в Дунае, как некогда сожгли они флот Игорев. Цимисхий согласился с радостью и заключил с Святославом договор, вследствие которого русские обязывались не воевать ни против Восточной Империи, ни против Болгарии, а Цимисхий согласился не препятствовать возвращению их Дунаем в Киев, обязуясь считать друзьями всех русских, которые будут приезжать в Царьград для торговли. По утверждении мира он наделил русское воинство съестными припасами и имел свидание с Святославом на берегу Дуная, между своим станом и Доростолом. Император был на коне, в позлащенных доспехах, окруженный богато одетыми всадниками; Святослав в простой белой одежде сидел в челне, гребя веслом, наравне с прочими (58). Так предстал пред византийцев герой Руси, столько прославившийся между своими современниками и обессмертивший свое имя в потомстве.
Примирясь с Цимисхием, Святослав сел с остатком своего войска на суда и поплыл в Днепр. Там по обоим берегам, начиная от Витичева, в пятидесяти верстах ниже Киева, вплоть до Лимана и далее, почти до самого Дуная, кочевали дикие, хищные печенеги (59). Один из опытнейших сподвижников Святослава, Свенальд или Свенельд, бывший воеводою еще при Игоре, советовал князю возвратиться степью, на конях, а не подвергаться опасности в днепровских порогах, где печенеги, извещенные о богатой добыче, с которою русские возвращались, по другим же сведениям недовольные заключением мира с греками, удобнее, нежели в поле, могли напасть на русских. Святослав отверг совет и пошел водою. Подойдя к порогам, он должен был по причине ли ранних морозов, по причине ли собравшихся в больших силах печенегов воротиться и перезимовать в устье Днепра. Воспользовавшись этим временем, чтобы собраться еще в больших силах, весною 972 года печенеги напали в порогах на истомленную голодом дружину русских и умертвили самого Святослава. Небольшое число уцелевших от побоища было приведено в Киев Свенельдом (60).
Таков был исход великого предприятия Святославова, имевшего целью утвердить русское владычество на берегах Дуная и распространить его далее, может быть, до Босфора и Дарданелл. Действия Святослава приводят к заключению, что он замышлял соединить в одно целое великий род славян. И каковы были бы последствия, если бы еще в то время, в X или XI веке, «Русь стояла в голове славянского союза, в голове многих миллионов одного говора, одинакой веры и тех же обычаев и нравов?» — как выражается один из полезных деятелей на поприще русской истории (61). «Средоточие и огромная сила всего славянского народа», — говорим его же словами, — «были бы в средине Европы, а не на крайнем востоко-севере. Такая монархия занимала бы две трети Европы, и тогда не словене были бы онемечены, а напротив немцы ославенены (62)».
Двукратный поход Святослава в Дунай, бесспорно, принадлежит к самым блестящим морским походам русских и по цели, и по первоначальным успехам, и по примерам самого доблестного мужества. Историки много противоречат один другому в показании числа воинства Святославова и не говорят ни слова о числе судов, бывших у него в оба похода. Если допустить ближайший к истине, на соображениях основанный вывод, что в 970 году собственно русские, не считая присоединившихся к ним потом болгар и венгров, вошли в Дунай в числе не более десяти тысяч человек (63), что суда их были такие же, как при Игоре, Олеге, Аскольде и Дире, и что, как достоверно известно, на каждом из Олеговых судов помещалось по сорок воинов (64), то флот Святославов простирался до двухсот пятидесяти судов, то есть был немногим сильнее флота Аскольда и Дира. Таково же, вероятно, было и морское ополчение Игоря. Флот Олега мог быть исключением, мог быть несравненно многочисленнее, судя по тому огромному набору войска, о каком говорят древнейшие из русских летописей (65). И не надобно было первым нашим князьям являться на водах Чёрного моря с большим числом судов, когда мы знаем из истории, что в тех же столетиях норманны с малыми средствами совершали великие подвиги. Так, в 820 году на тридцати судах они опустошили всю западную часть Франции (66); в 841-м на шестидесяти семи судах вошли в Луару, взяли приступом Нант и долго производили набеги и грабежи по всей Бретании (67); в 845-м на сто двадцати судах явились в Сене, овладели Парижем, Бове и другими городами, и взяли с французского короля Карла Лысого, семь тысяч фунтов серебра (более полумиллиона нынешних франков) окупу (68); несколько позже на ста судах ходили из Франции в Средиземное море, грабили и опустошали берега Испании и Северной Африки, завоевали острова Балеарские и простерли свои успехи до верхней Италии (69); в 861-м на двухстах судах были в Сене и громили всю Северную Францию (70); в 866-м повторили это же самое на пятидесяти судах (71); в 988-м, только на семи судах, вышли на берега Кента в Англии и овладели островом Тенетом (72); в 1002-м на восьмидесяти судах входили в Темзу, овладели обоими берегами этой реки и заставили английского короля Этельрида деньгами откупиться от дальнейших разорений (73). Если сообразить, что на малых норманнских судах находилось по двенадцати, а на больших — по двадцати гребцов (74), то они были не огромных размеров и помещали на себе не много людей, как и суда нашего вещего Олега (75). Безграничная отвага, уменье пользоваться обстоятельствами и опытность в мореходстве — вот главные причины успеха этих, едва не баснословных походов.
По смерти Святослава мир между русскими и греками не был нарушаем в течении семнадцати лет. В 988 году великий князь Владимир Святославич пошел с войском на судах из Киева к Корсуню или греческому Херсонесу, богатому торговому городу в южной части Тавриды подле нынешнего Севастополя. Высадив на берег свое войско, Владимир обложил город и, перекопав водопроводы, принудил жителей к сдаче. Овладев Корсуном, который хотя и не платил дани грекам, но признавал над собою власть их государей, русский князь отправил послов к императорам Василию и Константину требовать для себя руки их сестры, Анны. Политика заставила согласиться на требование, и первым последствием приезда царевны в Корсунь было обращение Владимира в христианскую веру. В стенах Херсонеса, в церкви Св. Василия, совершилось это великое для Руси событие. Вскоре последовал брак и великий князь, возвратясь на судах же в Киев, крестил весь народ свой (76). Так, мирно, без явного насилия, без упорной борьбы с язычеством (77), водворилось в нашем отечестве святое православие.
Поход к Херсонесу был уже восьмой, предпринятый русскими в Чёрное море в течение ста двадцати двух лет (78).
После Владимирова нашествия на Херсонес русские, еще более прежнего сблизясь с греками союзом царственного родства и единством веры, помогали им в завоевании Тавриды и Болгарии, куда, конечно, они отправлялись не иначе, как из Днепра, чрез северную часть Чёрного моря, а некоторые вооруженною рукою проложили себе путь чрез Константинопольский пролив, Мраморное море и Дарданеллы в архипелаг, до острова Лемноса (79). Последнее правдоподобно, после тех далеких и смелых плаваний, которые русские совершали под стены Царьграда и в Каспийское море.
В 1043 году, при сыне Владимировом Ярославе I загорелась опять война с Грециею. «Купцы российские, пользуясь дружественною связью народа своего с империею, свободно торговали в Константинополе. Но сделалась ссора между ими и греками, которые, начав драку, убили одного знаменитого россиянина. Вероятно, что великий князь напрасно требовал удовлетворения: оскорбленный несправедливостью, он решился наказать греков; поручил войско мужественному полководцу Вышате и велел сыну своему Владимиру (удельному князю новгородскому) идти с ним к Царьграду. Греция вспомнила бедствия, претерпенные некогда ею от флотов российских, — и послы Константина Мономаха (греческого императора) встретили Владимира. Император писал к нему, что дружба счастливая и долговременная не должна быть нарушена для причины столь маловажной; что он желает мира и дает слово наказать виновников обиды, сделанной россиянам. Юный Владимир не уважил его письма, отпустил греческих послов с ответом высокомерным, как говорят византийские историки, и шел далее. Константин Мономах, приказав взять под стражу купцов и воинов российских, бывших в Царьграде, и заключив их в разных областях империи, выехал сам на царской яхте против неприятеля. За ним следовал флот и конница берегом. Россияне стояли в боевом порядке близ Фарса[1]. Император вторично предложил им мир. «Соглашаюсь», — сказал гордый князь новгородский, — «ежели вы, богатые греки, дадите по три фунта золота на каждого человека в моем войске (80)». Тогда Мономах велел своим готовиться к битве и, желая заманить неприятелей в открытое море, послал вперед три галеры (81), которые врезались в средину Владимирова флота и зажгли греческим огнем несколько судов. Россияне снялись с якорей, чтобы удалиться от пламени. Тут сделалась буря, гибельная для малых российских лодок; одни исчезли в волнах, другие стали на мель или были выкинуты на берег. Корабль Владимиров пошел ко дну; некто Творимирич, один из усердных чиновников, спас князя и воевод Ярославовых, взяв их к себе в лодку. Море утихло. На берегу собралось 6 000 россиян, которые, не имея судов, решились возвратиться в отечество сухим путем. Главный воевода Ярославов Вышата, предвидя неминуемую для них опасность, хотел великодушно разделить оную и сошел на берег, сказав князю: «Иду с ними; буду ли жив или умру, но не покину достойных воинов». Между тем император праздновал бурю как победу и возвратился в столицу, отправив вслед за россиянами флот и два легиона. Двадцать четыре галеры греческие обогнали Владимира и стали в заливе: князь пошел на них. Греки, будучи со всех сторон окружены неприятельскими лодками, сцепились с ними и вступили в отчаянный бой. Россияне победили, взяв или истребив суда греческие. Адмирал Мономахов был убит, и Владимир пришел в Киев со множеством пленных. Великодушный, но несчастный Вышата сразился в Болгарии у города Варны с сильным греческим войском: большая часть его дружины легла на месте. В Константинополь привели восемьсот окованных Россиян и самого Вышату; император велел их ослепить! Сия война предков наших с Грециею была последнею. С того времени Константинополь не видал уже их страшных флотов в Воспоре: ибо Россия, терзаемая междоусобием, скоро утратила свое величие и силу. Чрез три года великий князь заключил мир с империею, и пленники российские, бесчеловечно лишенные зрения, возвратились в Киев.
Так, согласно с отечественными и иностранными источниками, описывает Карамзин в своей «Истории Государства Российского (82)», девятый и вместе последний из древних походов русских в Чёрное море (83).
Морские походы принадлежат к примечательнейшим событиям первых времен исторического существования нашего отечества. И в самом деле, обитатели Руси, окруженные обширными лесами, владея большими реками и озерами и как на севере, так и на юге живя близ морей, самою природою поставлялись в необходимость быть мореходами. С XII столетия беспрерывные междоусобные войны, нашествия татар и утрата владений, соседственных с Чёрным морем, надолго отвлекли жителей полуденной полосы Руси от видимого их предназначения быть морским и торговым народом. С того времени мореплавание и торговля проявляются только в северной полосе России.
Современный Игорю греческий император Константин Багрянородный оставил потомству любопытное и подробное известие, откуда и как ходили русские в Константинополь для торговли. По словам его, русские суда приходили в Царьград из Новагорода, Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышгорода. Подвластные Руси кривичи, лучане и другие племена зимою рубили у себя на горах лес; строили из него однодеревые суда (84) и по вскрытии Днепра приводили их в Киев, где продавали русским. В апреле месяце весь русский флот собирался у Витишева (на правом берегу Днепра, пятьюдесятью верстами ниже Киева (85)), а оттуда, не останавливаясь, шел до порогов, которых тогда считалось только семь. В позднейшее время, когда Днепр значительно обмелел, их оказалось четырнадцать (86). У первого порога, Ессупи, чрезвычайно узкого и весьма опасного по причине сильного падения воды, часть русских выходила из судов и, идя вброд, отыскивала босыми ногами те места на речном дне, где находилось менее камней. Когда такой удобный проход был найден, остававшиеся в судах брались за шесты и, упираясь ими со всех сторон, следовали по направлению, указываемому передовыми вожатыми. По переправе таким образом с величайшим трудом через первый порог все садились в суда и следовали далее. Второй из порогов, Островуни или Ульвори, и третий, Геландри, представляли менее затруднений, но у четвертого, самого большого, Неясытя, так названного от гнездившихся на нем птиц пеликанов или неясытей, предстояли наибольшие труды и опасности. Здесь в предосторожность от нападения печенегов одна часть русских выходила на берег в виде охранного войска, а другая выгружала товары и отдавала их нести скованным невольникам, по всей вероятности, предназначавшимся для продажи в Царьграде (87). Опорожненные суда были вытаскиваемы на берег и их волокли по сухому пути или несли на плечах на протяжении шести тысяч шагов до того места, где уже можно было без опасения спустить их на воду. Через пятый и шестой пороги, Баруфорос или Вулнипрах и Леанти или Варуци, надлежало переправляться так же, как и через первый; седьмой, Струвун или Напрези, наименьший из всех не был опасен. Миновав с такими затруднениями все пороги, русские суда доплывали до Крарийского перевоза — брода, где обыкновенно переезжали через Днепр корсунские купцы, возвращавшиеся из Руси, и печенеги, ехавшие в Корсунь. Перевоз этот, находившийся за мысом Кичкасом (88), был не безопасен от печенегов и потому русские, приближаясь к нему, изготовлялись на всякий случай к бою. Так плыли они до острова Св. Георгия (нынешний Хортицы) и далее до острова Св. Айферия или Елферия (нынешней Березани), лежащего за днепровским лиманом, несколько далее того места, где в наше время стоит Очаков. У Хортицы русские останавливались для приношения жертв, бросания жребья, гаданий и прочего, а у Березани, уже в открытом море, починивали и оснащивали свои суда, на что не решались ни в Днепре, ни в разливе его устья или лимане из опасения печенегов. Окончив работы, они опять поднимались несколько вверх до лимана и вдоль берега, мимо Сулинского гирла Дуная, городов Конопы и Констанции (Кюстенджи) и устий болгарских рек Варны и Дицины достигали Мессемврии, первого греческого города. Этот путь от лимана при благоприятном ветре совершали они под парусами, при противном же на гребле, до самого Дуная, все еще не быв безопасными от нападений печенегов. Если случалось, что на этом протяжении одно или несколько русских судов прибивало к берегу, то со всех остальных люди спешили на берег для защиты своих товарищей, угрожаемых печенегами (89).
Борение с столькими трудами и опасностями показывает, как выгодна была для наших предков торговля с Царьградом и вообще с тамошними странами, и действительно она так процветала и так была обширна, что Чёрное море долго было называемо Русским (90), подобно тому, как Балтийское, от разъезжавших по нему варягов, называлось Варяжским.
Обращаясь опять к Днепровским порогам, необходимо заметить, что приведенные выше их русские и славянские названия переданы нам греками, за исключением одного Неясытя, вероятно, все в искаженном виде (91).
До сих пор говорили мы почти исключительно о походах русских на юг и юго-восток: о плаваниях их по пути киевскому и в Каспийское море. О судоходстве их по новгородскому пути в IX, X и XI столетиях история не представляет ясных сведений, но нет никакого сомнения, что во все это время русские суда являлись и там частью для войны, частью по торговым сношениям с другими народами, населявшими берега Балтийского моря и Ладожского озера. Предположение это основываем мы на свидетельстве историков, что еще до пришествия Рюрика в Балтике существовала обширная морская торговля и что во время Игоря, Святослава, Владимира, Ярослава и Изяслава I торговые корабли датчан, шведов, словян и других народов Скифии плавали с товарами не только по Балтийскому морю, но и по Северному или Немецкому даже в Грецию. Вспомнив, что скифами греки называли все племена, обитавшие к северу от них, несправедливо и неосновательно было бы лишать новгородцев и других соседственных им жителей Руси участия в этой торговле и возможности иметь для нее суда точно так, как имели их жители полуденной России. Заметим, что Олег, готовясь в 907 году к возвращению из-под Царьграда в Киев, поручил заготовление парусов только варяго-руссам и словянам, вероятно, потому, что из всего его ополчения только они одни как опытные мореходы были знакомы с этим делом (92).
Нестор, рассказывая о древних походах своих соотечественников в Грецию и Болгарию, именует их суда иногда лодьями, иногда кораблями и ясно показывает, что оба эти названия имели одно и то же значение (93); только в одном месте, говоря об ополчении Игоря против греков в 941 году, он употребляет слово скедии, очевидно, заимствуя его из греческого языка, где оно означает судно, построенное на скорую руку (94). Константин Багрянородный, упоминая о русских судах, находившихся в 935 году в греческом флоте, говорит, что на всех их было 415 человек, то есть по шестидесяти на каждом, и называет их карабия, карабос (95) — слова, весьма близко подходящие к русскому корабль. Ученые новейшего времени, произведя это последнее название от слов кора, короб полагают, что суда, составлявшие флоты Аскольда, Олега, Игоря и их последователей в войнах с греками, сплетались из ветвей и потом обшивались кожею. Правда, что такие суда были употребляемы в глубокой древности у римлян, тевтонов, скандинавов и бриттов, когда мореплавание было у них в младенчестве, но ни в каком случае не могли они существовать у нас в IX, X и XI столетиях в битвах с благоустроенными флотами греков. Вышеприведенное свидетельство Константина, что суда русских строились из нарубленного леса, ясно доказывает, что упоминаемые Нестором корабли или лодьи не были плетеные. Слово однодеревые относится, конечно, к тому, что подводная часть выдалбливалась из одного дерева, а потом уже набирались из досок бока, как это и теперь делается по всей Волге. Ниже мы увидим, что точно таким образом, с дощатыми боками, строились на Днепре лодки и дубы запорожцев, — подобно древним русским лодьям, переплывавшие все пространство Чёрного моря и, подобно им, подходившие к самому Константинополю. Почему не допустить, что образ строения судов, существовавший во времена Рюрика и Олега, мог на одной и той же реке оставаться без изменения в продолжение пяти или шести веков? У народов непросвещенных все остается по старине, передаваясь из рода в род, и если еще в прошедшем столетии твердая воля Петра Великого, угрожая ослушникам смертною казнью, не в силах была изменить в России древнего образа постройки барок, которые и поныне строятся, как за полтора века пред сим, то что же могло побудить необразованных обитателей берегов Днепра отступить от правил, освященных давностью и привычкою?
Обратим внимание еще на одно обстоятельство: греки называли приезжавших в Чёрное море русских по виду их судов дромитами, а это происходило от слова дромонь, означавшее продолговатую лодью (98). Следовательно, тогдашние русские суда были, как в позднейшее время и лодки запорожцев, продолговатые. Впрочем, все эти рассуждения и соображения нисколько не противоречат тому, что в древности между русскими судами могли существовать и однодеревые, в полном смысле этого слова, то есть выдолбленные из одного дерева, как бывало у норманнов. В XV столетии острова на Волге были покрыты лесами, в которых росли липы такого объема, что, по словам путешественников-очевидцев, из одного дерева можно было выдолбить лодку для помещения восьми или десяти человек и такого же числа лошадей (97).
Суда, на которых русские в 913 году ходили в Каспийское море, долженствовали быть более тех, которые отправлялись в Грецию, потому что вмещали в себе не от сорока до шестидесяти, а по сто человек (98).
В «Русской правде», в первой половине XI века полученной новгородцами от великого князя Ярослава Владимировича, говорится о лодьях заморских и набойнах, о стругах и о челнах. Первый из них, по всей вероятности, суть лодьи иностранной, заморской постройки; под набойными (ныне наборные) лодьями, кажется, должно разуметь свои, русские лодьи, и именно такие, на которых доски набивались край на край одна на другую, как это и теперь делается. Струги, смотря по глубине вод, остро- и плоскодонные, были, как и в позднейшие времена, суда речные, служившие для перевоза грузов, а челны употреблялись для плавания у берегов и для переправ через небольшие реки. Оценка Ярославом заморской лодьи в три гривны, набойной в две, струга в гривну, а челна в восемь кун (99), дает некоторое понятие о величине этих судов относительно одного рода к другому.
Все упомянутые здесь суда были открытые, то есть без палуб. Первым изобретателем крытых судов был княживший столетием позже Ярослава I великий князь Изяслав Мстиславич. В 1151 году при нападении на Киев князя Андрея Боголюбского он с большою пользою употребил лодьи с палубами, которые, скрывая под собою гребцов, в то же время служили помостом для вооруженных воинов, бросавших в неприятеля стрелы. Суда эти, удивлявшие собою современников, имели по потеси или большому веслу у кормы и у носа, так что могли двигаться вперед и назад, не поворачивая в тесных местах и на крутых коленах (100).
Между тем как известия о торговле и тесно связанном с нею плавании русских на Чёрном море, мало-помалу редея, наконец совсем исчезают, в Балтике мореходство наших предков не только не прекращалось, но, напротив, распространялось более и более. По свидетельству историков, в 1130 и следующих годах русские суда плавали с товарами к острову Готланду и в Данию (101); в 1142 шведы нападали в Балтийском море на новгородцев, шедших с богатым грузом (102); в 1157 датский король Свен IV захватил под Шлезвигом много русских судов и бывшие на них товары роздал в жалованье своему войску (103). Уже одни эти примеры служат доказательством, что в XII веке русские, именно новгородцы, занимались торговым мореплаванием. В Визби, на острове Готланде, они даже имели свой гостиный двор, свои дома, свою церковь (104).
Голландцы и немцы издавна живали в Новегороде, и правительство тамошнее обязывалось за установленную плату высылать навстречу их судам к реке Ижоре лодочников, ибо иноземные гости и купцы, боясь невских и волховских порогов, обыкновенно перегружали свои товары в легкие новгородские лодки (105). На севере Европы долго сохранялось предание, что некогда товары индийские, персидские и арабские шли чрез Волгу и другие наши реки в пристани Балтийского моря, и это известие подтверждается находимыми там во множестве восточными монетами. Этим же путем хозары доставляли драгоценные меха жителям западной Европы (106). Позже, в XIII веке, когда вольные немецкие города Любек, Бремен и другие, числом, наконец, до семидесяти, вступили в общий тесный союз, славный в истории под именем Ганзы; когда Рига и Готланд присоединились к ним, тогда Новгород, по своему положению весьма удобный для доставления в Балтийское море товаров из прочих мест тогдашней России и из Азии, приобрел еще большее значение в коммерческой системе Северной Европы. Ганза учредила в нем главную свою контору (107). Такое доверие могло быть следствием только весьма давней и обширной торговли ее городов с Новгородом.
Постоянно имея в виду распространение своей торговли, новгородцы далеко расширили свои владения. Мы видели выше, что Рюрикова монархия ограничивалась на севере пределами нынешних губерний Эстляндской, С.-Петербургской и Новгородской. Лежащие на север и северо-запад от них губернии Архангельская, Вологодская, Вятская и Пермская составляли независимую страну, упоминаемую в истории под именем Биармии (108). Неизвестно, когда именно, но можно полагать, что не позже X столетия, новгородцы завоевали северо-западную часть этой страны, называвшуюся Печерскою землею, ибо в XI веке земля сия и отделявшаяся от нее Уральским хребтом Югория платили дань новгородцам (109). Самоеды были уже известны летописцу Нестору, жившему в XII веке (110). Есть сведения, что лопари также были данниками Новгорода (111), и таким образом власть его распространялась на все поморье от Лапландии до устья Оби. Новгородские выходцы, теснимые внутренними раздорами своего отечества и возраставшим в нем многолюдством, толпами переселялись за Северную Двину, в край, лежащий за волоком между этою рекою и Онегою, и потому называвшийся у нас Заволочьем (112). Страна эта, простиравшаяся от Белоозера до реки Печоры, впоследствии именовалась Двинскою землею (113). Мало-помалу в исходе XII столетия новгородцы водворились и в южной половине Биармии, завоевав сперва Вятку (114), а потом Пермь и Вологду (115).
Еще до покорения Биармии новгородцами, даже прежде призвания Рюрика, она вела судоходную торговлю с народами, обитавшими при Волге и Каспийском море (116). Норвежцы, известные древним русским под именем мурман (испорченное: норманны (117)) были, кажется, первые открывшие в IX веке путь к устью Северной Двины (118) и по их имени как Белое море, так и смежная с ним часть Ледовитого, омывающая берег Лапландии, долго назывались у нас Мурманским морем (119), а мыс Святой нос — Мурманским носом (120). От этого еще и поныне Мурманскими называют одно из устьев Северной Двины (121) и весь берег Лапландии (122). Норвежцы, шведы, датчане и другие народы посещали устья Двины и Печоры до самого XIII столетия, когда водворение татар на берегах Волги положило конец торговым сношениям востока нынешней России с севером Европы (123).
Со времени окончательная покорения Биармии новгородцами обширная эта страна утратила свое древнее название и разделилась на четыре части: Двинскую землю, Печорскую землю, Вятку и Великую Пермь. Чрез этот обширный край существовали два пути судоходного, долгое время важного по торговле, сообщения Каспийского моря с Северным океаном или, как называли его у нас, Студёным морем (124). Один путь лежал чрез Волгу, Каму, Вишеру, Колву, Вишерку, Чусовое озеро и речку Берёзовку до семиверстного Бухонина волока, а оттуда чрез Нем, Вычегду и Северную Двину в Белое море (125). Другой путь до Чудова озера был тот же, что и первый, но потом суда следовали речками Вогулгою и Еловкою до лесистого волока, простиравшегося на четыре версты и прозванного Печорским. Отсюда они были перевозимы, как делалось и на Бухонском волоке, лошадьми до речки Волосницы, впадающей в Печору, и спущенные на воду уже беспрепятственно шли в море (126).
Из устьев Северной Двины и Печоры, держась по возможности берегов, русские ходили для промыслов и торговли чрез Югорский шар (пролив, отделяющий остров Вайгач от матерого берега) и Карское море в реку Обь и далее, до Енисея (127), и нет сомнения, что в этих плаваниях они открыли лежащую к северу от Вайгача Новую землю (128). Несмотря на препятствия, встречаемые от льдов, и на лишения всякого рода, плавания русских по этим далеким и негостеприимным водам были в большом развитии до самого начала XVII столетия (129), и жители Беломорского края почитались, как почитаются и в настоящее время, отличными мореходами (130). Вообще наши предки в XI и XII столетиях заходили на север далее, нежели все другие народы Европы, не исключая и самых норманнов.
Северные наши мореходы плавали к Оби и Енисею двумя путями. Иногда шли они, как выше сказано, Карским морем, а иногда перетаскивали свои суда через волок между этим морем и Обскою губою. Для этого они входили в реку Мутную, впадающую в Карское море; поднимались в течение восьми суток вверх Мутной бечевою и достигали двух озер, имевших от десяти до двенадцати миль в окружности. Тут опять выгружали они свои суда и опять перетаскивали их сухим путем через перешеек около двухсот сажен шириною в озеро Зеленое; далее по реке Зеленой доплывали до Оби и, наконец, из сей последней реки плыли по усмотрению: или к Архангельску, или в Енисей, или на Новую Землю. Плавания эти в первой половине XVII столетия прекратились сколько от трудностей самого пути, столько и от того, что в Югорском шаре, и еще не доходя его, на Матвеевом острове, находились сборщики, обязанные не только собирать пошлины с промышленных судов, но и наблюдать, чтобы кроме их никто не плавал в тех местах. Весьма вероятно, что правительство находило выгоднейшим в отношении денежных сборов, чтобы торговля с сибирскими народами производилась сухим путем (131).
Сказав вкратце о главных путях сообщений внутренних стран России с морями и о плаваниях русских по сим морям, остается еще бросить взгляд на замечательнейшие из их морских походов, совершенных с военною целью после XII столетия.
Чаще всего эти походы были предпринимаемы против шведов и финнов. В 1188 году норвежцы, соединясь с корелами и эстонцами, переплыли Балтийское море, пробрались чрез проток Стокзунд, над которым впоследствии построен Стокгольм, вошли в озеро Мелар и до основания разорили многолюдный город Сигтуну, после того уже не приходивший в прежнее цветущее состояние. В числе трофеев этого набега новгородцы увезли из Сигтуны медные ворота и поставили их в знак победы в своём Софийском соборе, где они и поныне существуют под названием Шведских (132). В 11911191 году новгородцы вместе с корелами ходили, как надобно полагать, на судах против еми или финнов и, произведя в их земле большие опустошения, между прочим сожгли город Або (133). Расторгнув с 1188 года все дружественные сношения со шведами, они проложили себе новый торговый путь чрез Псков в Западную Двину, но в 12011201 году, примирясь с своими неприятелями, опять возобновили с ними прерванную торговлю из Волхова чрез Ладожское озеро, реку Неву и Финский залив, то есть чрез тот путь, о котором мы говорили выше, назвав его путем новгородским (134).
В несчастном для Руси 12241224 году, когда почти все ее князья соединились против татар на левом берегу Днепра у Заруба и Варяжского острова, галичане прибыли из Днестра по Чёрному морю в Днепр на одной тысяче судах и, оставив их ниже порогов у реки Хортицы на Протолочьем броде, пошли на соединение с прочими русскими войсками. По одержании татарами победы на реке Калке, близ нынешнего Мариуполя, все эти суда, за исключением одного, на котором спасся князь галицкий Мстислав; были истреблены самими русскими из опасения, чтобы они не достались неприятелю (135).
В 13001300 году шведы, негодуя на новгородцев за набеги их на земли корелов и еми, нынешнюю Финляндию, и находя необходимым запереть им выход из Ладожского озера в Финский залив, послали в Неву флот из ста одиннадцати судов под предводительством правителя королевства, Торкеля, незадолго перед тем построившего Выборг. С прибытием этого флота при устье впадающей в Неву реки Охты под надзором искусных итальянских художников началось построение небольшой крепости, которая была названа Ландскроною. По буквальному переводу слова наши летописи именуют ее Венцом земли. Если верить показанию шведских историков, впрочем показанию не невероятному, то Новгородцы, желая сжечь неприятельские суда, пустили против них из Ладожского озера по ветру и течению несколько горящих судов, но шведы, предостереженные лазутчиками, успели отвратить опасность, загородив исток Невы сваями. Это, кажется, первый пример употребления Русскими брандеров. В 1301следующем году Ландскрона была взята после мужественного сопротивления шведов и срыта до основания (136).
В 1311 году Новгородцы ходили на судах из Невы к берегам Финляндии, разорили селения по рекам Кумо и Нокии; сожгли стоявший на последней из них город Ванай или Ванакилу и, возвращаясь, воевали на берегах Кавгалы и Перны (137). Последняя из этих двух рек и поныне не изменила своего названия, а первую иные почитают за одно с рекою Борго (138).
В 13181318 году берега Финляндии подверглись опять нашествию новгородцев, которые, переплыв чрез Финский залив в реку Ауроиоки, сожгли лежащий при ней город Або и потом беспрепятственно возвратились в отечество (139).
В 13231323 году новгородцы, желая возбранить шведским судам плавание из Финского залива в Ладожское озеро, заложили при истоке Невы на острове Ореховом крепость Ореховую или Орешек (140), после того не один раз разрушаемую, не один раз переходившую от русских к шведам и обратно и наконец в царствование Петра Великого возвращенную России под новым именем Шлиссельбурга.
По построении Орешка, в том же году заключен был в этой крепости между новгородцами и шведами мир, по которому пограничною чертою в Финляндии назначена река Сестра (141). С этого времени новгородские владения, обнимая оба берега Невы, простирались с одной стороны Финского залива, северной, до нынешнего Сестрорецка, а с другой до устья реки Наровы (142). Следовательно, большая часть древней Еми, подвластной Новугороду с половины XI века (143) и заключавшейся между Финским и Ботническим заливами, Каяниею, землею финских лопарей и землею корелов (144), то есть большая часть Финляндии, осталась за шведами. Последние, пользуясь неблагоприятными обстоятельствами России, угнетаемой татарами, и действуя под влиянием римского духовенства, отторгли от нее значительную часть Еми еще в 1249 году (145), и потому, если впоследствии, окончательно в начале XIX столетия, правительство русское завоевало всю Финляндию, то этим было только возвращено нашему отечеству одно из древнейших его достояний.
Шведы первые нарушили Ореховский мир. В 13481348 году король их Магнус, желая угодить Папе, возымел нелепую мысль обратить русских в латинскую веру. С этою целью он вошел в Неву с множеством судов, обложил Орешек и обманом взял его. Новгородцы, ладожане и псковитяне спешили сухим путем и водою напасть на неприятеля, но король не отважился встретить их. При первом известии о походе русских, имея уже много больных в своем войске и нуждаясь в продовольствии, он бежал со стыдом восвояси (145). В 1349следующем году новгородцы обратно завоевали Орешек, ходили воевать Финляндию и Норвегию, последнюю из Двинской земли, и заставили шведов просить мира, который и был заключен в 1351 году в Юрьеве (нынешний Дерпт) (147). Надобно полагать, что после Магнусова нашествия новгородцы, увидев, что один Орешек был недостаточен для преграждения шведам входа из Финского залива в Ладожское озеро, обратили внимание на устье Невы и построили там на месте бывшей Ландскроны Невскую крепость, более известную под шведским ее названием Ниеншанц.
С мирным постановлением в Ореховой крепости прекращаются военные походы новгородцев, и вообще русских, на Балтийском море, которое, утратив у нас свое прежнее название Варяжского, с XIII столетия упоминается под именем Восточного (148), что есть чистый перевод с немецкого его наименования Ost-see. Русские суда продолжали плавать по этим водам, но уже единственно с мирною, торговою целью. То же было и на крайнем севере тогдашней России, исключая разве весьма немногие случаи, где жители Двинской земли в ссорах своих с мурманами или норвежцами могли иметь с ними встречи в море, особенно в 1412 году, когда ходили войною в их землю (149).
Много походов совершено было русскими по различным рекам их государства, но они не имеют места в обзоре, касающемся исключительно плаваний по морям.
Как в описании событий, относящихся до южной полосы России, отечественные наши летописи и акты, говоря о судах, употребляют выражение лодии, иногда заменяя его словом корабли, так и в рассказах о происшествиях в полосе северной мы встречаем преимущественно слово лодии. Есть, однако же, примеры, что оно уступает место шнекам, кочам, кербатам или карбасам и бусам. Впрочем и общее название суда есть древнее, находимое в наших летописях под словами ссуды и суды (150).
При великом князе Иоанне III Россия свергла с себя татарское иго, тяготевшее над нею более двухсот лет. Другое зло, препятствовавшее развитию ее внутренних сил: раздробление государства на уделы, также приближалось к концу своему, и монархия русская видимо стремилась к тому могуществу, которое впоследствии поставило ее в ряду первостепенных держав мира. По завоевании турками Константинополя она более и более сближалась с остальною Европою, и политическое ее значение особенно увеличилось при Иоанне Грозном.
Но если Россия со второй половины XV столетия изменилась, как бы переродилась в своем существовании, то в сравнении с обширностью ее пределов и с ее средствами она была бедна мореходством, несравненно беднее, нежели в первые века своего существования. Со времени нашествия татар русские могли плавать только на трех морях: Балтийском, Белом и Ледовитом. Покорение в 1552 году Казани, а в 1554 Астрахани, сделав их обладателями всей Волги от истока до устья, открыло им невозбранный путь в Каспийское море, но устья Днепра и Дона, сторожимые турецкими крепостями Очаковым и Азовом, еще долго оставались под властью султанов, недоступными для прохода русских судов в Чёрное и Азовское моря.
Несмотря на свободное сообщение северных наших морей с внутренними реками государства, плавание по ним иностранных торговых судов, со времени татарского владычества иссякнув в самом источнике и становясь год от года реже, наконец совсем прекратилось. Еще корабли ганзейцев, приезжая торговать с новгородцами и псковитянами, являлись в Неве, Волхове и Нарове, но беломорские воды уже давно, целые столетия не были посещаемы чужестранцами. С одной стороны, европейцы XIV, XV и XVI столетий имели самое темное понятие о части России, сопредельной Северному океану, а с другой, нелепые рассказы путешественников об ужасах стран полуночных пугали воображение робких умов, страшившихся и помыслить о борьбе с северною природою, с ее нетающими льдами, с ее дикими народами, с ее мнимыми чудовищами. В грозное, но славное царствование Иоанна IV случай сблизил опять Европу с северным краем России.
Открытие Америки и обход Африки возбудили в англичанах желание искать чрез Ледовитое море ближайшего пути в Китай и Восточную Индию. По совету знаменитого мореплавателя Кабота Общество лондонских купцов снарядило в 1553 году три корабля под начальством капитанов Виллоби (Willougbhy) и Ченслера (Chancelor) и мастера Дурфорта (Durfoorth). Первый из них был в то же время и начальником всей экспедиции. Все три корабля находились у берегов Лапландии, когда буря разлучила их. Виллоби и Дурфорт, принужденные льдом, мелководьем и поздним временем года зимовать в устье речки Арзины или Варсины, погибли там от стужи и голода со всеми своими спутниками. Ченслер, укрывшийся от непогоды на северной оконечности Норвегии, в Вардгоусе, чрез неделю поплыл опять далее к востоку, вошел в Белое море и пристал в Западном или Корельском (ныне Никольское) устье Двины, у бедной уединенной обители Св. Николая, окруженной только несколькими хижинами. Неожиданный приход британского корабля едва ли не столько же изумил малочисленное население этого пустынного края, сколько прибытие Колумба изумило американцев. Успокоив встревоженных жителей и узнав, что нечаянно открытый берег принадлежит России, Ченслер просил быть допущенным ко двору. Представленный в Москве пред Иоанна он предъявил ему одну из грамот своего короля, Эдуарда VI, которыми все северные и восточные государи приглашались к дружбе и торговым сношениям с Англиею. Постигая всю пользу приглашения, Иоанн изъявил согласие. Милостиво принятый царем Ченслер отправился в следующем году в отечество с благоприятным донесением и в 1535 вторично прибыл в Белое море с четырьмя судами. Оставив их в Корельском устье Двины, он поехал в Москву и заключил там торговый договор с русским правительством. После этого англичане построили близ Никольского монастыря особый дом для своего купечества и начали производить тут торговлю, получив в то же время обширные места для склада своих товаров на левом берегу Двины, в девяноста верстах от ее устья, в городе Холмогорах. В 1556 году Ченслер пустился в обратный путь в Англию с богатым грузом, но это плавание было для него бедственно: он погиб с тремя из своих кораблей. Четвертый, с русским посланником Непеею, достиг Англии (151).
Открытие новой страны, неизвестной, или, справедливее, забытой в целом западе, и благосклонный прием англичан Иоанном заняли деятельность этого предприимчивого народа. Вышеупомянутый Кабот, желая довершить открытия Ченслера, отправил в том же году, когда погиб этот мореплаватель, одного из его спутников в первое путешествие, Бурро (Burrough), на небольшом судне (пинке), предписав ему плыть на восток от Белого моря, сколько будет возможно. Сопровождаемый от Колы русскими лодьями или ладьями, отправлявшимися по большей части на моржовый промысел, Бурро дошел до Югорского шара; но здесь осеннее время, льды и страх, наведенный на англичан китами, заставили их идти в Двину и прозимовать в Холмогорах. В отчете, представленном Бурро о его плавании, замечательно показание, что при попутном ветре русские лодьи опережали английское судно (152).
Голландцы были первые из европейцев, посетившие после англичан Белое море; но они избрали для своих кораблей другую, более удобную пристань на правом берегу Двины, у места, называемого Пур-Наволок, где Двина пред впадением своим в море разделяется на множество рукавов. При преемнике Иоанна, царе Феодоре, учрежден был тут город Новые Холмогоры, но местные жители называли его по имени издавна существовавшего там монастыря Св. архангела Михаила, Архангельским городом, и это название, укоренясь в народе, совершенно вытеснило первоначальное наименование. Позже переведена была туда и торговля англичан (153).
Деятельность британцев на поприще морских открытий возбудила соревнование и в наших соотечественниках. Так, после Ченслера и Бурро между эпохою их плаваний и 1581 годом именитые люди Аникий и Яков Строгоновы, владевшие обширными землями по рекам Каме и Чусовой, посылали в Антверпен нанять сведущих и опытных мореходов, которые, прибыв в Россию, построили в Северной Двине при помощи искусного немецкого мастера два корабля. В этом заключаются все сведения о предприятии Строгоновых, но есть причины полагать, что целью его было плавание к Новой Земле, где, по носившимся тогда слухам, находились серебряные прииски. Еще и ныне на западной ее части, к северу от Маточкина шара, находится залив, называемый иностранцами губою Св. Лаврентия, а у беломорских жителей Строгоновою, или просто Строгоновщиною. Остатки жилищ, могилы и другие доказательства пребывания людей, сохранившиеся в этой губе в настоящее время, были еще совершенно свежи в девяностых годах XVI столетия. Во всяком случае, каков бы ни был исход попытки Строгоновых, уже по одной цели своей она есть любопытный факт в истории нашего мореходства, которой царствование Иоанна Васильевича IV дает довольно обильную пищу (154).
От северных стран перейдем к полуденному краю России, где в 1559 году был совершен поход в Чёрное море.
В декабре 15581558 года, крымский хан Девлет-Гирей, надеясь врасплох напасть на Москву, собрал стотысячное войско и послал с сыном своим Магмет-Гиреем в Россию. Татары прошли уже до впадающей в Дон реки Мечи, но, узнав, что многочисленные русские полки стоят в Белеве, Рязани и Туле, не отважились идти далее и бегством возвратились в свои улусы. Иоанн, известясь о нашествии, поручил воеводам своим: князю Вишневецкому и Адашеву, наказать Хана. Первому из них с пятью тысячами человек велено было идти на Дон, построить там суда, спуститься на них к Азову и с этой стороны тревожить Крымский полуостров. Второй с восьмитысячным войском из детей боярских, казаков и стрельцов имел повеление идти к берегам Крыма, но с противоположной стороны, из Днепра (155).
Успехи Вишневецкого были незначительны. 1559Он только истребил несколько сот крымцев, пробиравшихся к Казани (156), но Адашев имел случай совершить подвиг, стяжавший ему громкие похвалы и удивление современников. Построив на Днепре, близ нынешнего Кременчуга, суда, он посадил на них свои войска, поплыл за устье Днепра, взял два неприятельские корабля: один под Очаковым, в лимане, другой далее, в море, к югу от Кинбурнской косы, около небольшого острова Чиле; приставал в северной половине Перекопского залива к косе Джарилгач и поднялся вверх, к нынешнему полуострову Хоралы. Вышед здесь на берег, воевода Иоаннов в продолжение двух недель громил эту часть Крыма, жег селения, забирал стада и людей, освобождал из неволи пленных, нагрузил суда свои несметною добычею и беспрепятственно возвратился в Днепр, заходив на некоторое время к лежащему близ Очакова острову Березани (157). В продолжение пятисот лет, протекших после похода князя Владимира Ярославича к Царьграду, это был первый поиск русских на Чёрном, некогда Русском, море, поиск, увенчанный полным успехом.
Между тем как учреждалась торговля с чужестранцами в устье Северной Двины, и как Адашев ходил в Чёрное море громить крымцев, Иоанн сильно помышлял о распространении своего владычества при Балтийском море. Еще в самом начале своего правления, озабочиваясь распространением в России наук, художеств, искусств и усовершенствованием ремесел, он просил императора Карла V прислать к нему сведущих людей по всем почти отраслям человеческих искусств и познаний (158). Вследствие этого, в 1547 году более трехсот ремесленников, фабрикантов, оружейников, литейщиков, рудокопов, каменщиков, ваятелей, зодчих, живописцев, даже богословов и правоведов съехались в Любек. Они уже были готовы сесть на корабль, чтобы отправиться в Россию, как неожиданно по тайным проискам ливонского рыцарства и любекского купечества все были задержаны и принуждены возвратить в Вену выданные им виды на проезд (159). В 1557 году Иоанн возобновит свою просьбу преемнику Карла V, императору Фердинанду I, но по новому домогательству ливонцев опять без успеха (160). Только немногие иноземцы успели разными путями пробраться в Россию (161).
Прежде ли, после ли вторичного отказа, неизвестно, но только в том же 1557 году, желая иметь в Балтике свой торговый порт, более удобный по местному положению, нежели Невская крепость, Иоанн велел окольничему князю Шастунову и данным ему в помощь дворянам Головину и Выродкову, заложить на правом, России принадлежавшем берегу Наровы, у самого ее устья, город с корабельною пристанью (162). Повеление было исполнено летом того же года, но как назывался новооснованный город и что с ним сталось впоследствии, неизвестно. Можно предполагать, не был ли он срыт по ненадобности в следующем 1558 году, когда русские, вступив в землю ливонских рыцарей, овладели городом Ругодевым или Нарвою, лежащим только в двенадцати верстах от Финского залива и уже давно производившим торговлю с Ганзою. «Я завоевал Нарву», — говорил царь приезжавшим в Москву ливонским послам, — «и буду пользоваться моим счастьем (163)»: доказательство важности, какую в глазах Иоанна имело обладание этим городом. Не желая вести войны без крайности, он потребовал от Ливонии добровольной покорности, но, получив отказ, начал действовать силою. Одним из самых первых успехов русского оружия в этой войне было взятие крепости Сыренска или Нейшлоса на берегу Наровы (164), и таким образом эта река от верховья до устья стала собственностью Иоанновой державы. Берега Чудского озера или Пейпуса, откуда истекает Нарова, еще издревле принадлежали России, а с занятием Нарвы и Нейшлоса все водяное сообщение от реки Великой, при которой построен Псков, вплоть до Финского залива заключалось в наших пределах. Покорение в том же году Дерпта (165), некогда русского города Юрьева, основанного Ярославом I на впадающей в Пейпус реке Эмбахе, еще более упрочило за Россиею обладание этим водоходным путем в Балтийское море.
Завоевав Нарву почти вслед за утверждением договора с англичанами чрез посредство Ченслера, Иоанн имел в одно и то же время два торговых порта: один в Белом, другой в Балтийском море. Ганзейцы первые начали приходить в Нарву, а их примеру последовали и другие иностранцы. Царь постоянно покровительствовал этой торговле, а чиновники и купцы русские привлекали чужеземных гостей ласковым обхождением и гостеприимством (166). Несмотря на всевозможным затруднения и препятствия со стороны ливонских рыцарей, особенно же со стороны Швеции, вооруженною рукою нападавшей на шедшие в Нарву купеческие суда, торговля в этом городе процветала к обоюдным выгодам почти до самого 1581 года, когда шведы не только отняли у России Нарву и почти все другие ее завоевания в Эстляндии и Лифляндии, но еще и занесли ногу на древние наши владения, взяв лежащий против Нарвы замок Ивангород и старинные крепости в Ижорской земле, Ямы и Копорье (167). Все это по перемирию, заключенному в 1583 году на реке Плюсе, осталось на три года за Швециею (168); завоевания в Лифляндии еще прежде этого отошли к Польше (169), и Иоанн с прискорбием должен был отказаться от надежды иметь торговые и государственные сношения с остальною Европою путем кратчайшим и более удобным, нежели через Белое море.
С потерею Нарвы и с упадком ганзейской торговли наше мореходство в Балтике сделалось ничтожным, и затем Россия имела владения еще при морях Белом и Ледовитом на севере и Каспийском на юге. Плавание по двум первым, как говорено выше, продолжалось безостановочно, и наши тамошние мореходы, бесстрашные и опытные, оказали много услуг чужестранцам, бесполезно доискивавшимся северо-восточного пути в Индию (170). С покорением Казани и Астрахани русские могли бы, по-видимому, свободно ходить и по Каспийскому морю, но плаванию их на нем, не говоря уже о постоянных беспокойствах в Персии и о хищнических племенах, обитающих по берегам, много препятствовали еще и разбои, особенно со стороны казаков, почти не прекращавшиеся на Волге. Первое известие о русском торговом судне, виденном в этом бурном море, именно на восточном берегу, у полуострова Мангышлака, принадлежит к 1559 году (171).
В 1584 году не стало Иоанна, но и после него любимая его мысль упрочить за Россиею господство в Балтийском море не была упущена из вида. При переговорах, веденных в 1585 году с шведскими уполномоченными на Плюсе, наши послы требовали назад части Иоаннова завоевания, Эстляндии, однако без успеха. До заключения мира Ивангород, Ям и Копорье, захваченные шведами при Грозном, остались за ними еще на четыре года (172). В 1590 году Россия уже силою оружия взяла обратно не только эти три крепости, но еще издревле ей принадлежавшую землю корельскую, с главным в ней городом Корелою или Кексгольмом. Правительство наше домогалось еще и Нарвы со всею Эстляндиею, но неудачно. Шведы ни за что не решались уступить ее (173).
В царствование Феодора Иоанновича, продолжавшееся по 1589 год, произошла видимая холодность в сношениях русского двора с английским. Последний сам подал к тому повод неумеренными требованиями торговых преимуществ исключительно в пользу своих подданных. Годунов, правивший тогда у нас кормилом государства, не подавался на домогательство британцев и, отвечая королеве Елисавете, что честная торговля открыта в России для всех народов, писал именем царским: «И тое Божью дорогу, Окиан-море, как мочно переняти, и унять и затворить (174).
Виды Иоанана и Феодора на прямые сношения с западною Европою чрез Балтийское море много занимали и царя Бориса Феодоровича Годунова. Неутомимо пытался он склонить шведов к уступке Нарвы, даже уговаривал тайно жителей Эстонии передаться России (175), замышлял присоединить к своим владениям Ливонию (176), но, занятый внутренними волнениями в государстве, не успел привести в действие своих полезных намерений. Если бы провидение судило ему властвовать долго и безмятежно, то весьма могло бы быть, что великое дело Петра: создать в России флот и твердою ногою стать на берегах Балтийского моря, осуществилось бы столетием ранее. Не было предмета, на который бы преемник Феодора не обратил своего внимания и своей деятельности. Между прочим, еще до восшествия своего на престол в 1586 году он выписывал на весьма выгодных условиях английского математика Ди (Dee)(177), а в 1599 ездивший в Австрию с известием о воцарении Годунова думный дьяк Власьев прибыл в Архангельск на двух кораблях, купленных и снаряженных им по царскому повелению в Любеке, вместе с нанятыми там кормщиком или штурманом, матросами и мастерами (178). Внимание Бориса простиралось и на самые отдаленные края его владений. Так, основав в 1600 году в земле самоедов на реке Тазе город Мангазею (179), в 1602 году он повелел строить там для плавания в Ледовитом море пятнадцать морянок или морских судов, для коих вся «судовая снасть» была выслана из Ярославля и Вологды в Верхотурье (180). К сожалению, участь как этого предприятия, так и кораблей, приведенных Власьевым, неизвестна.
Вообще во второй половшие XVI и в первых годах XVII века Россия, постигая свои силы, как бы чувствовала, что она слишком стеснена, скована в пределах, что ей необходимо раздвинуть их до морей, принимающих в себя Неву, Нарову, Западную Двину, Днепр, Дон и другие судоходные реки. Иоанн Грозный, Феодор, Годунов домогались владычества на море Балтийском; Лжедимитрий I искал его на водах черноморских, помышляя о завоевании Азова (181).
Смутное государствование Василия Иоанновича Шуйского и последовавшее за ним междуцарствие не только воспрепятствовали России расширить свои пределы, но лишили ее и собственного достояния: многих, искони Новгороду принадлежавших владений. Так, в 1609 году уступлен был Швеции по договору Кексгольм (182), а в 1611 и 1612 войска этой державы, пользуясь безначалием в нашем отечестве, овладели обоими берегами Невы с крепостями Невскою и Орешком, взяли в Ижорской земле: Копорье, Ямы, Ивангород, заняли Ладогу, Порхов, Старую Русу, самый Новгород, потом Гдов и Тихвин (183). По Столбовскому миру, заключенному в 1617 году, уже при царе Михаиле Феодоровиче часть этих завоеваний была возвращена России, но Невская крепость, Орешек, Копорье, Ямы, Ивангород и прежде уступленный Кексгольм, словом вся Ингрия и Корелия, то есть все наши владения по берегам Финского залива от северной их границы, реки Сестры, до южной, реки Наровы, отошли к Швеции (184). В мореходном и торговом отношениях это была потеря огромная, одна из самых чувствительных, когда-либо понесенных Россиею. Она лишилась тех земель, которые принадлежали ей с первых ее времен, частью с самого ее основания. Гению Петра Великого предоставило провидение возвратить своему отечеству не только эти области, но и часть Финляндии, в разное время отнятой у нас шведами.
С тех пор как Россия утратила свои прибалтийские владения, мореходство ее там пришло в совершенный упадок. На Каспийском море по причинам выше изложенным оно также не могло сделать успехов, и потому до исхода XVII столетия одни воды Северного океана были поприщем для русской отваги, не страшившейся бороться с природою, в этих странах столь враждебною к человеку.
До начала тысяча шестисотых годов плавание русских на этих водах простиралось на восток до Оби и Енисея. Покорение Сибири, начатое в последнее время жизни Иоанна Грозного и продолжавшееся при его преемниках, расширило круг деятельности наших мореплавателей еще далее. Поселившиеся в новозавоеванном крае торговые люди, казаки и промышленные, как называют их там (185), на утлых, кое-как построенных судах, пускаясь на удачу для промыслов и сбора ясака в «Студёное море», доставили современникам своим первые сведения о неизвестных дотоле реках: Лене, Яне, Индигирке, Колыме, Анадыре и открыли почти все берега на протяжении от Енисея до Камчатки, приводя жителей «под Царскую высокою руку» (187). Первое место между этими неустрашимыми плавателями, этими русскими Кортецами и Магелланами, неоспоримо принадлежит казаку или, как он сам писал о себе, «служилому человеку» (187) — Дежневу. В течение шести лет, с 1648 по 1654 год, борясь на море с льдами и бурями, а на суше с дикими племенами, он прошел из Колыми в Анадырь, обогнув, таким образом, всю северо-восточную часть Сибири. Бедный мореход не знал, что когда в Европе много лет сряду шла речь о том: соединяется ли север Азии с севером Америки, — он уже давно решил этот важный вопрос, прошед из Ледовитого моря в ту часть Великого океана, которую называют теперь Беринговым морем.
Настойчивость в достижении цели и бесстрашие наших северных мореходов изумительны. Принуждаемые огромными массами льдин то возвращаться на значительное расстояние назад, то делать большие обходы, то по нескольким дням оставаться затертыми среди льдов, то, жертвуя своими судами, спасаться на ближайший берег, перебираясь с льдины на льдину, эти железные люди должны были в то же время бороться с холодом, голодом и болезнями. Счастливыми почитали они себя, если им удавалось провести зиму под кровом жилища, едва защищавшего их от ненастья и стужи. Наступало лето, и они снова пускались в море, снова вступали в борьбу с опасностями и лишениями. И когда, в какое время совершались эти трудные поиски? Когда самые опытные, наукою руководимые мореходцы европейского запада на судах твердой постройки не раз отказывались от своих покушений пройти Ледовитым морем из Европы в Великий океан и наоборот, из Великого океана в Атлантический. Препятствия, признанные ими за неодолимые, были одолены нашими северными плавателями, не видевшими в своих действиях ни особых подвигов самоотвержения, ни заслуг перед просвещенным миром (188).
Открытия следовали за открытиями. В то время как одни из наших сибирских поселенцев так неутомимо подвизались на Крайнем Севере, другие с такою же как и они целью устремлялись к юго-востоку и проложили путь в те части Восточного океана, которые мы именуем Охотским и Сахалинским морями. Главнейшим из этих путей был Амур. Честь первого плавания по нему до самого устья, а оттуда и далее на север принадлежит письменному голове Пояркову (189), предшественнику знаменитого Хабарова. И здесь встречаемы были те же препятствия от льдов, те же сопротивления от туземцев, те же недостатки в первых потребностях жизни, каким подвергались наши плаватели в Ледовитом море (190).
От северных и восточных морей России перейдем опять на юг, к морям Чёрному и Азовскому.
Мы видели выше, в описании походов Святославовых, что за днепровскими порогами кочевали печенеги. Этот хищнический народ, исчезающей в нашей истории в первой половине XI века, занимал своими кочевьями: в одну сторону все прибрежное пространство от Днепра до Дуная, а в другую от Днепра до Дона, имея полуденною границею своих степей часть Чёрного моря и море Азовское, а северною — реку Донец. Печенегов вытеснили половцы, но и те, в свою очередь, были изгнаны татарами. Берега Дона и пространство по северную сторону Азовского моря опустели, но степи по обе стороны Днепра сделались населенными. Туда, удаляясь от нашествий татар и набегов литовских, уходили с отеческих своих пепелищ жители южной России, нынешней Малороссии, как в места недоступные для врагов и не заманчивые для их хищничества. Из этих переселенцев и еще из других присоединявшихся к ним пришельцев составилось со временем то воинственное общество, которое известно в истории под именем запорожцев или запорожских казаков, так названных потому, что они жили за порогами днепровскими. Сохраняя православие и большую часть древних русских обычаев, они составили собою особую христианскую республику и, снискав расположение польского правительства в первых годах XVI века, сделались как бы передовою стражею Польши, передовым оплотом ее: и против турок, незадолго перед тем завоевавших Константинополь, и против крымских татар, водворившихся на Таврическом полуострове. Земля запорожцев начиналась выше порогов от городка Самары вплоть до устья днепровского лимана, захватив и низовье Буга по речку Синюху, а с другой стороны простиралась от Самары до Дона (191).
В одно время с поступлением запорожцев в службу Польши являются в истории казаки донские, так называемые по реке Дону, где они основали свои селения. Происхождение их в точности не известно, но отчасти объясняется ответом царя Иоанна Васильевича на жалобы нагайских татар, что Донцы разоряют их улусы: «А живут на Дону нашего государства беглые люди». Ответ этот был писан между 1520 и 1540 годами, а в 1559-м донские казаки уже именуются подданными России. Заселив собою оба берега Дона почти до самого его устья, где издревле стоял укрепленный город Тана, со времени покорения его турками называемый у нас Азовом, они сделались страшными соседями для калмыков, черкесов, нагайцев, крымцев и в особенности турок (192).
Этот краткий обзор появления и мест жительства казаков поясняет, почему в царствование Иоанна Грозного Адашев беспрепятственно прошел в Чёрное море по Днепру тою его частью, которая тогда не принадлежала России. Нет сомнения, что запорожцы также участвовали в этом походе, будучи столько же опасными врагами для турок и крымских татар со стороны Днепра, сколько донцы со стороны Дона. Их враждебное расположение и свобода, с какою они могли выходить из Днепра, побудили турок при соединении днепровского лимана с Чёрным морем построить громкую в истории наших войн с Портою крепость Очаков. В последствии времени, в 1570 году, к донским казакам прибыло пять тысяч запорожцев, которые, поселясь между ними, были также основателями города Черкасска, построенного ими на Дону в шестидесяти верстах от Азова, ближе всех других городов казачьих (193).
Близость Дона к Волге у нынешней Качалинской станицы, где расстояние между этими двумя реками не превышает шестидесяти верст, доставляла донским казакам удобство выходить в Каспийское море, где они и являлись постоянно, грабя суда персидских и бухарских купцов (194) и даже русские, плывшие по Волге. Через Каспийское море донцы пробрались в реку Яик (нынешний Урал) и, поселясь там, приняли название яикских казаков (195). Другая толпа или ватага подобным же образом, и еще прежде, проникла в Кавказские горы и, водворившись там навсегда, получила от гребней гор наименование гребенских казаков (196). Наконец, еще до переселения донцов на Яик и на Кавказ некоторые из них с знаменитым Ермаком проникли в Сибирь и, распространясь по всей этой стране под официальным названием «служилых людей», были главными действователями в упоминаемых выше плаваниях от Енисея через нынешний Берингов пролив до Амура (197).
Удалые витязи в поле казаки как запорожские, так и донские были самыми отважными плавателями, и мореходство их состоит в тесной связи не только с мореходством русских вообще, но и с историею их флота, созданного Петром Великим для Чёрного моря.
Закоренелые враги крымских, нагайских и кубанских татар, а еще более турок, запорожцы постоянно подвизались против них на суше и на воде, совершая иногда плавания дальние и дела изумительной смелости. Первый замечательный их военный поход морем принадлежит к 1576 году. В это время, находясь в явной войне с турками, они разъезжали на малых и легких своих судах по Чёрному морю перед устьями Дуная, перехватывали неприятельские суда с войсками и запасами и, войдя в Дунай, разоряли и уничтожали прибрежные турецкие укрепления и жилища (198). Вскоре после этого, в том же году, запорожцы, сев на суда, вышли из Днепра, пристали с двух сторон к Крымскому полуострову, у нынешних Евпатории и Феодосии, избивали татар и ходили на противоположный берег Чёрного моря, к Трапезонту и Синопу (199). В 1590 году они опять выезжали в море, брали встречавшиеся им турецкие корабли и, вторично посетив Трапезонт и Синоп, безнаказанно жгли их (200); в 1605 поступили таким же образом с Варною (201); в 1612 сделали набег на Кафу (Феодосию) и взяли ее приступом (202); в 1613 и 1614 рассеялись по всему Чёрному морю и нападали на прибрежные города и селения (203); в 1615, по другим сведениям в 1616, совершенно истребили отделение турецкого флота, состоявшее из шести галер и двадцати мелких судов, после чего сожгли Синоп и арсенал в Трапезонте (204); с 1620 по 1625 беспрерывно держали в страхе население Константинополя, разоряли его окрестности, громили берега Крыма, мужественно бились с турецким флотом и, вероятно, пробились бы до султанского сераля, если бы турки не заградили цепью вход в Стамбульскую гавань (205). В 1626 году запорожские казаки сражались на море с меньшим успехом, потеряв около двадцати своих судов, потопленных турками (206), но отмстили за эту неудачу в 1629 году новым набегом на столицу Оттоманов. Пока главные силы их стояли близ входа в пролив, часть запорожцев на двенадцати лодках прокрались в Босфор, но загнанные ветром и течением попали в средину четырнадцати турецких галер. Спасения не было. И в таком положении казаки не упали духом, но поспешно вышли на берег, заперлись в одном из греческих монастырей и упорно оборонялись в нем. Товарищи их, заслышав выстрелы, пошли на пятидесяти лодках к месту боя, овладели двумя неприятельскими галерами, сделали высадку и, выручив осажденных, возвратились с победою и добычею (207). «Братья наши запорожцы», — писал об этом набеге к крымскому хану Мураду кошевой атаман Сирко, — «воюя на судах по Чёрному морю, коснулись мужественно самых стен Константинопольских и довольно окуривали их пороховым дымом в присутствии самого султана (208)». Эти и другие как прежде, так и после происходившие нападения запорожцев, довели наконец Порту до того, что она вынужденною нашлась заключить около 1649 года с знаменитым Богданом Хмельницким формальный договор о торговле, предоставив казакам свободный приход ко всем своим гаваням и островам, не только в Чёрном, но и в «Белом» или Средиземном море (209). Не должно забывать, что все описанные здесь действия запорожцев происходили в то время, когда турки были еще могущи в Европе и в Азии. До́лжно ли же после всего этого сомневаться в том, что на тех же водах и почти при тех же обстоятельствах Аскольд и Дир ходили к Царьграду только на двухстах судах!
Нет никакого сомнения, что и донские казаки принимали участие в морских действиях запорожцев, хотя им и труднее было, нежели последним, выходить в море из устьев Дона, сторожимых и крепостью Азовом и турецкими судами. Есть сведения, что они участвовали в походе 1624 года, а в 1628 при содействии запорожцев разорили монастырь Св. Иоанна Предтечи, находившиеся в двухстах верстах от Константинополя (210). В 1630 году они подступали, хотя и безуспешно, к Азову и Керчи и разоряли Крым (211), а в 1637, вспомоществуемые запорожцами, взяли Азов (212) и удерживали его до 1641 года (213). В продолжение этого времени, в 1638 году, донские казаки на тысяче лодках, вышед из Дона и счастливо миновав Крым, рассеялись по всему Чёрному морю, грабили и топили попадавшиеся им корабли разных наций; неистовствовали на берегах Анатолии, опустошили Трапезонт, Синоп, Ризу и, возвращаясь, сразились перед Керченским проливом с турецким флотом. Донцы были побеждены в этой слишком неровной битве и с тех пор уже избегали встреч с турецким флотом, ограничиваясь высылкою в море только небольших отрядов (214). Едва ли проходил год, чтобы они не тревожили турок как на Азовском (у донцов и запорожцев «Синем»), так и на Чёрном море, говоря, что «казаки на море против бусурман ходят потому, что им оприч сего кормиться нечем (215)». «Каким образом», — говорит один из историков Донского войска, — «казаки в слабых своих челнах могли проходить мимо Азовской крепости, у стен которой всегда стояли галеры и другие военные суда; каким образом переходили они бом (бон), во всю ширину реки тремя цепями укрепленный и с обеих сторон перекрестным картечным огнем защищаемый, это и доселе может казаться неимоверным. Более, нежели дерзновенная отважность и мужество, потребны были для таких отчаянных предприятий, а казаки совершали их с одинаковым успехом. Обыкновенно в самую темную ночь, при бурном попутном ветре и проливном дожде прокрадывались они мимо укреплений, перетаскивали лодки чрез бом между связями оного и мелководными гирлами (устьями), где военные суда, глубже лодок в грузу стоящие, не могли их преследовать, и выходили в море часто без потери. Иногда пред нападением, ночью, вниз по течению реки казаки пускали бревна, кои, ударяя в бом, содержали в беспрестанной тревоге турецкий гарнизон и нередко доводили его до того, что турки пренебрегали сими плавнями, чем донцы пользовались и часто проходили крепость без выстрела. Иногда, поднявшись вверх по Донцу, перевозили они свои суда сухим путем в Миус и сею речкою выплывали в море (216)».
Запорожские казаки, продолжавшие тревожить турок и после вышеописанных походов к Константинополю, редко встречали препятствия к выходу из Днепра, хотя для удерживания их турки и имели Очаковскую крепость, но ширина лиманского устья между ею и противолежащею ей Кинбурнскою косою дозволяла казакам беспрепятственно выходить в море (217).
Два очевидца: французский инженер Боплан, посещавший Запорожье в первой половине, и наш адмирал Крюйс, живший на Дону в последних годах XVII столетия, передали довольно подробные известия о судах и образе плавания казаков: первый — запорожских, последний — донских.
«Задумав погулять на море», — пишет Боплан, — «казаки испрашивают дозволение не у короля, а у гетмана; потом составляют Раду, то есть военный совет, и выбирают походного атамана, так точно, как и главного вождя. Впрочем атаман походный ставится на время. После сего они отправляются в Войсковую скарбницу — сборное свое место, — строят там челны длиною в шестьдесят, шириною от десяти до двенадцати, а глубиною в двенадцать футов. Челны сии без киля: дно их состоит из выдолбленного бревна, ивового или липового, длиною около сорока пяти футов; оно обшивается с боков на двенадцать футов в вышину досками, которые имеют в длину от десяти до двенадцати, а в ширину один фут, и приколачиваются одна к другой так точно, как при постройке речных судов, до тех пор, пока челн не будет иметь в вышину двенадцать, а в длину шестьдесяти футов. Длина его постепенно увеличивается кверху. Толстые канаты из камыша, которые обвиты лыками или боярышником, как связанные бочонки, обхватывают челн от кормы доноса. Казаки отделывают все части своих лодок таким же образом, как и наши плотники. Потом осмаливают их и приделывают к каждой по два руля, чтобы не терять напрасно времени при повороте своих длинных судов, когда нужда заставить отступить. Челны казацкие, имея с каждой стороны по десять и пятнадцать весел, плывут на гребле скорее турецких галер. Ставится также и мачта, к которой привязывают в хорошую погоду довольно плохой парус, но при сильном ветре казаки охотнее плывут на веслах. Челны не имеют палубы; если же их зальет волнами, то камышовые канаты предохраняют от потопления.
Для отмщения татарам за разорение Украины казаки выбирают осеннее время; заранее отправляют в Запорожье снаряды и запасы, необходимые для похода и для постройки челнов. В Запорожье сбирается от пяти до шести тысяч добрых, хорошо вооруженных казаков, которые немедленно принимаются за работу. Не менее шестидесяти человек, искусных во всех ремеслах, трудятся около одного челна и отделывают его чрез пятнадцать дней, так что в две или три недели изготовляют около восьмидесяти или ста лодок, с четырьмя или шестью фальконетами на каждой. На лодку садится от пятидесяти до семидесяти казаков, из коих всякий имеет саблю, две пищали, шесть фунтов пороха, достаточное количество пуль и квадрант; туда же кладут ядра для фальконетов и необходимые жизненные припасы. Походная одежда состоит из рубахи, двух шаровар (одни для перемены), кафтана из толстого сукна и шапки. Вот какие витязи садятся на летучий флот, приводящий в трепет многолюдные города Натолии.
Челны казацкие спускаются по Днепру и плывут так тесно, что едва не задевают друг друга веслами; атаманский флаг развевается впереди. Турки обыкновенно заранее проведывают о намерении казаков и, чтобы удержать их, расставляют галеры свои на устье днепровском, но хитрые казаки для выхода в море избирают ночь самую темную, пред новолунием, а до того времени скрываются в пяти или в четырех милях от устья, в камышах, куда галеры турецкие, помня прежнюю неудачу, не смеют показаться: они стерегут казаков только на устье и всегда без успеха. Впрочем, проезд казаков чрез Лиман не может совершенно укрыться от стражи; весть о выходе их в море быстро распространяется по морскому берегу до самого Константинополя. Султан рассылает гонцов по берегам Натолии, Булгарии и Румелии для предостережения жителей. Но все это ни к чему не служит. Казаки, пользуясь и временем и обстоятельствами, чрез тридцать шесть или сорок часов по выходе из Днепра причаливают к берегам Натолии и, оставив для караула на каждой лодке по два товарища и по два мальчика, вооруженные пищалями делают высадку, нападают врасплох, приступом берут города, грабят, жгут, опустошают Натолию нередко на целую милю от морского берега; потом немедленно возвращаются к судам, нагружают их добычею и плывут далее — на новые поиски. Есть надежда на успех — вновь делают высадку; если нет — возвращаются с добычею на родину; встретятся ли им на море турецкие галеры или купеческие корабли, они бросаются на них в абордаж. Открывают же неприятельский корабль или галеру прежде, нежели турки заметят их челны, возвышающееся над морскою поверхностью не более двух с половиною футов. Увидев вдали корабль, казаки немедленно убирают мачты, замечают направление ветра и становятся таким образом, чтобы к вечеру солнце было у них за спиною. За час до захождения его они на всех веслах плывут к кораблю и останавливаются на милю от него, чтобы не упустить неприятеля из вида. Наконец, в полночь по данному знаку устремляются на врага: половина удальцов, готовых к бою, с нетерпением ждут абордажа и, сцепившись с турецким судном, в одно мгновение входят на оное. Турки, изумленные нападением восьмидесяти или ста лодок и множеством врагов, уступают; а казаки, забрав деньги, негромоздкие товары, которым не вредит подмочка, пушки и все то, что может быть для них полезно, пускают корабль на дно со всем его экипажем. Если бы они умели править морскими судами, то уводили бы с собою и взятые корабли: но они еще не дошли до сего искусства.
Наконец настает время к возвращению на родину. Турки между тем усиливают стражу на устье днепровском; но казаки смеются над этим даже и тогда, когда битвы с неприятелем уменьшили число их, или волны морские поглотили некоторые из утлых челнов: они причаливают в заливе, в трех или четырех милях на восток от Очакова. От сего залива к Днепру идет низкая лощина[2] длиною около пяти миль, которую море иногда заливает на четверть мили, покрывая ее водою не более как на полфута. Чрез эту лощину, постепенно возвышающуюся к Днепру, казаки перетаскивают свои суда: над каждым челном трудится двести или триста человек, и чрез два или три дня весь флот, обремененный добычею, является на Днепре. Таким образом казаки избегают сражения с турецкими галерами, стоящими на устье днепровском, близ Очакова; возвращаются в Войсковую скарбницу и делят там добычу. Есть еще другая дорога для возвращения в Запорожье — чрез пролив, разделяющий Тамань от Керчи, по донскому лиману и по реке Миусу. Здесь они плывут вверх по Миусу, покуда можно, а далее от сей реки до Тавчаводы около мили идут волоком; Тавчавода впадает в Самару; Самара же изливается в Днепр выше Койдака. Казаки редко избирают сей путь по отдаленности его от Запорожья. Правда, они отправляются сею дорогою и на поиски, но только тогда, когда флот их состоит из двадцати или двадцати пяти челнов, или когда турки совершенно преграждают им устье днепровское.
Впрочем и казаки в свою очередь попадаются в западню, если встретятся с турецкими галерами среди белого дня в открытом море; тогда от пушечных выстрелов челны их рассыпаются, как стая скворцов, и многие гибнут в морской пучине; удальцы теряют все свое мужество и в быстром бегстве ищут спасения. Но когда решаются на битву, привязывают весла по местам и вступают в бой: одни, не трогаясь с лавок, стреляют беспрерывно из пищалей; другие заряжают их и подают своим товарищам; меткие выстрелы их не допускают турок до ручной схватки. При всем том пушки наносят казакам вред ужасный: они обыкновенно теряют в сражениях с галерами около двух третей своих сподвижников, редко возвращается их на родину более половины; но зато эти привозят богатую добычу: испанские реалы, арабские цехины, ковры, парчу, бумажные и шелковые ткани и иные драгоценные товары. Вот главный их промысел: они живут одною добычею; ибо, возвратясь на родину, ничем не занимаются.
Казаки выходят на морские поиски после Иванова дня, а возвращаются не позже первых числ августа месяца (218)».
Гораздо позже, именно во второй половине XVIII столетия, запорожские лодки поднимали каждая до ста двадцати человек.
«Суда донских казаков», — по свидетельству Крюйса, — «которые они называют челнами (Czolny), не имеют палуб и походят на неаполитанские фелюки или гишпанские баркелонги. Корма и нос у них острые; длиною они от пятидесяти до семидесяти и более футов, а шириною от восемнадцати до двадцати футов. Казаки обводят сии суда пуками из тростника, которые служат им грудною защитою против ружейной пальбы. Суда эти одномачтовые, с рейным парусом, который ставится только по ветру и то в крайности, большею же частью употребляются весла, которых бывает у одного челна от шестнадцати до сорока. Казаки сим средством нагоняют не только татар, но и турок, и умеют нечаянно нападать на них как с сухого пути, так и с моря. Некоторые их суда имеют на корме и на носу по рулю или по загребному веслу. К шатким судам сим привязывают у бортов пучки из тростника, чтоб не быть опрокинутыми. Прежде донцы не возили с собою никаких орудий, а теперь несколько уже лет берут фальконеты; впрочем казацкие шаткие суда не могли бы снести тяжелых пушек и сильной пальбы. Поиски под купеческие корабли и вооруженные галеры казаки производят по большой части ночью или в туманную погоду. В другое время небольшое число пушечных выстрелов могло бы уничтожить их совершенно: ибо они большею частью идут все вместе и так близки одно от другого, что им негде поворотиться. Турки не могут найти большой выгоды в завоевании казацких челнов: им нужны казаки, которых они обращают в рабство. Это иногда им и удается, но только в сражениях на море, а не около берегов, потому что казаки искусно плавают, и когда выйдут на берег, то уже трудно их настигнуть. Они умеют очень искусно прятать свою добычу, топить суда и потом доставать их снова из воды. Обыкновенно они хорошо одеваются, но когда идут в море, то надевают на себя старые ветоши. Турки, напротив того, готовясь к сражению, наряжаются в драгоценные платья и носят на себе золотые и алмазные вещи (219)». Из этого описания видим, что у донских казаков как самые суда, так и действия их в море почти не разнствовали от запорожских.
В 1613 году вступил на престол царь Михаил Феодорович, и это событие благодетельно отозвалось для России. Приглашая на царство юнейшего из семьи древнего и именитого боярского дома Романовых, будущие его подданные могли сказать ему, как некогда сказали их предки Рюрику: «Земля наша богата и велика, но устройства в ней нет». Отечество наше было так сильно потрясено последними войнами при Иоанне Грозном, внутренними волнениями в государствование Бориса и гибельными смутами во времена самозванцев, что нуждалось в покое. Только при этом условии, только при продолжительном мире Россия могла опять укрепиться в силах и, пользуясь своими естественными богатствами, своим географическим положением, деятельностью своего народа, составить собою самостоятельное, могучее государство, — можно сказать особую часть света. Царствование Михаила, ни громкое завоеваниями, ни славное успехами оружия, — каким оно и не могло быть по обстоятельствам, — было полезно, было благотворно для России по своим последствиям. Это было время постепенного уврачевания тела больного, изнуренного, изъязвленного, но еще юного, полного жизни и силы.
Ознаменованное в истории русского мореходства открытиями сибирских рек Яны, Индигирки, Колымы и Амура, собственно в истории русского флота, государствование Михаила Феодоровича замечательно построением первого военного корабля в России. Вспомним при этом, что за исключением немногих случаев в древнейших наших летописях у нас никогда не употребляли слово корабль для называния своих судов, предоставляя его исключительно большим купеческим и парусным военным судам иностранным (220). Следовательно, сооружение в наших пределах корабля, в том смысле, как тогда понимали, было у нас делом новым, явлением невиданным.
Выше говорено, что при Иоанне Васильевиче IV с 1555 года англичане начали приходить для торговли в устья Северной Двины. Желая развить эту торговлю еще более, они отправили в 1558 году с согласия и при содействии русского правительства в Каспийское море мастера Дженкинсона (Jenkinson). Купив в Астрахани мореходное судно, Дженкинсон нагрузил на него привезенные им товары и, дошед до Мангишлака, отправился оттуда сухопутно в Бухарию. В следующем году он возвратился из своего путешествия, а в 1562 приехал опять и на этот раз торговал в Персии. После него англичане ездили туда чрез Каспийское море в 1564, 1565, 1568 и 1569 годах, намереваясь пробраться в Индию, но не имели успеха. Вообще, и плавания их по морю, и путешествия по суше были очень неблагоприятны, так что в течение десяти лет они не нашли себе последователей.
Попытки британцев завести чрез Россию торговлю с прикаспийскими и закаспийскими странами казались уже навсегда оставленными, когда в 1579 году общество английских купеческих факторов, погрузив в Холмогорах свои товары на русские речные суда, повезло их по Двине и Сухоне водою до Вологды; отсюда на телегах до Ярославля, а от Ярославля на стругах до Астрахани. Прозимовав в этом городе, англичане сели на заблаговременно приготовленное купеческое судно и направили свой путь к берегам Ширвани, где дела их пошли весьма неудачно. Опыт заведения торга в Баку также не принес прибыли, и предприимчивые торговцы, лишась большей части своих товаров, поплыли назад в Астрахань, но застигнутые бурею, а потом затертые во льдах с трудом добрались туда в начале 1581 года и то уже берегом, много пострадав от стужи и голода. Все эти неблагоприятные обстоятельства охладили ревность англичан к учреждению торговли с Востоком чрез Каспийское море. Хотя впоследствии они и ездили в Персию, но уже иными путями, преимущественно чрез Персидский залив (221).
То, в чем не имела успеха Англия, было возобновлено Голштиниею.
В 1633 году шлезвиг-голштинский герцог Фридрих пожелал завести у себя в городе Фридрихштате торговлю шелком, в то время почитавшуюся в Европе самою выгодною, и как этим предметом наиболее изобиловала Персия, то он и предположил войти с нею в прямые торговые сношения. Исполнение могло осуществиться не иначе, как при согласии России, чрез которую надлежало провозить товары, и потому герцог предварительно отправил к царю Михаилу Феодоровичу нарочное посольство (222). Оно прибыло в Москву в августе 1634 года и было принято весьма благосклонно (223). После нескольких совещаний с уполномоченными от русского правительства лицами, — причем успеху дела много содействовало посредство Швеции, — в декабре месяце посланники отправились в отечество с ответом, что царь дозволяет голштинцам не только производить чрез его владения в течение десяти лет торговлю с Персиею, а оттуда и с Индиею, но и построить для того в Нижнем Новегороде десять кораблей, вооруженных пушками. Последнее было необходимо по причине разбоев, постоянно производившихся в низовьях Волги и на Каспийском море (224). В царской грамоте, писанной к герцогу, между прочим было сказано: «А тоб тобе Велиможному Фредерику ведати, что той торговли в Персиду преж того прошали у нас и иные государи и их подданные, и мы Великий Государь дати им не позволили» (225).
Вскоре за этою грамотою состоялась другая, в Нижний Новгород, на имя тамошнего воеводы Шереметева и дьяка Пустынникова, в которой, между прочим, было писано: «А по нашему указу договорилися бояре наши, с Голштинскими послы, что ходити им в Персиду из Ярославля Волгою на десяти кораблех, а корабли им делати в нашей земле, где такие леса, которые к тому делу годны найдут, а тот лес покупати им у наших людей вольною торговлею, а плотников к тому корабельному делу, к их корабельным мастерам в прибавку, наймовать наших подданных охочих людей и наем им платити, по договору с ними, вольною торговлею, а от тех плотников корабельнаго мастерства не скрывать. И били нам челом Голштинские послы, чтобы нам пожаловати велети им те корабли делати в Нижнем-Новегороде, у кого такие леса найдут, а для того корабельнаго дела, повелети бы им отпустити в Нижний Новгород Московского торговаго Немчина Анца Беркова, да с ним четырех человек своих Голштинских людей, да корабельнаго мастера. И мы, по челобитию Голштинских послов, тех людей в Нижний Новгород, для корабельнаго дела отпустили (226)». Упоминаемый в этой грамоте Анц Берков или, как писали его голштинцы, Hans Berck, а по русским бумагам Иван Бережитцкий, — был сын московского служилого немчина, живший несколько лет в Москве, для научения торговаго промысла у Московских и у приезжих Немецких торговых людей (227). Назначенные к отправлению в Нижний Новгород вместе с Берком были: любекский уроженец Кордес, опытный мореход, нанятый голштинскими послали еще до приезда их в Россию и долженствовавший иметь главный надзор за строением кораблей (228); корабельный мастер Йостен, родом из Швеции (229), и еще трое, названные в делах нашего Посольского приказа: Зелер, Стирпомяс и Кранц (230). Звания их неизвестны.
Все эти лица поехали из Москвы около 1 января 1635 года и, прибыв в Нижний Новгород, при деятельном содействии местного начальства, с помощью русских мастеровых приступили к работам. Так как посольство по отдании голстинскому правительству отчета в успехе своих переговоров долженствовало возвратиться в Москву, а оттуда ехать в Персию для заключения с шахом торговых условий, то и положено было на первый раз ограничиться постройкою только одного корабля, на котором посланники могли бы совершить свое путешествие через Каспийское море. От последствий переговоров зависело сооружение остальных девяти кораблей (231).
Со стороны нашего правительства оказываемо было всевозможное пособие к безостановочному строению, но постоянные ссоры между Кордесом и Берком, из которых каждый домогался первенства в управлении работами, и несогласия первого из них с русскими мастеровыми много замедляли ход дела (232). Это было причиною, что голштинское посольство, прибыв в Нижний Новгород в последних числах июня 1636 года, нашло корабль еще не оконченным, хотя, впрочем, он уже был спущен на воду (233). Более трех недель прожили посланники на месте, частью в самом корабле, а частью в раскинутом на берегу шатре, пока все работы были приведены к концу.
Построенный под надзором Кордеса корабль был из елевого леса, плоскодонный, без киля, с тремя мачтами, со многими каютами внутри и с пушками, — неизвестно, в каком числе, — для отражения разбойничьих нападений. Он имел в длину сто двадцать, в ширину сорок, а в воде сидел семь футов. Голштинцы назвали его в честь своего герцога Frideric и по случаю множества мелей на Волге приспособили к ходу на веслах — по двенадцати с каждой стороны, — устроив в корабле двенадцать банок или скамей для гребцов. Вместе с кораблем построена была для него и большая шлюпка (234).
На корабле должны были отправиться: семьдесят восемь пассажиров разного звания, составлявшее посольство, его свиту и прислугу; двенадцать морских офицеров, матросов и других служителей, три офицера и двадцать семь нижних чинов из находившихся в русской службе шотландских и немецких войск, нанятые голштинцами с царского разрешения, и пять чернорабочих из русских. Звание капитана корабля было предоставлено Кордесу (235).
По совершенном окончании всех работ на корабле посольство отправило депутацию к Шереметеву для принесения ему благодарности за содействие Кордесу и его помощникам (236) и 30 июля (нового стиля) оставило Нижний Новгород. Корабль шел под парусами, лавируя по причине противного ветра, и едва прошел две версты, как сел на мель. Сойдя с нее после четырехчасовых усилий, он вступил на другой день опять под паруса и опять, не пройдя версты, остановился на песчаной отмели. На этот раз голштинцы снялись скоро, но сильный противный ветр, обратившийся в бурю, заставил их бросить якорь и простоять на месте до утра. В следующий день, 1 августа, они пытались идти на гребле, но не подвинулись на треть версты, как их снова нанесло на мель. Снявшись без большего труда, корабль простоял на якоре целые сутки в ожидании, пока стихнет ветр, и проплыв вперед с четверть версты, снова попал по неискусству лоцмана на отмель. Голштинцы теряли терпение. Затрудняемые мелководьем Волги, ежеминутно ожидая встречи с казачьими ватагами и не раз застигнутые бурею, они пришли, наконец, 15 сентября в Астрахань после полуторамесячного, утомительного плавания (237).
В Астрахани, как и на всем пути от Нижнего Новогорода, корабль голштинцев был предметом общего любопытства. Персидские мореходы, прибывшие на своих судах в устья Волги, находили его слишком длинным для безопасного плавания в Каспийском море и советовали укоротить мачты (238), но представления их не были уважены. Пробыв в Астрахани более трех недель, корабль поставил 10 октября паруса и, после неблагоприятного плавания, 15 числа вышел в открытое море. Держа курс на юг, он пришел через две недели к принадлежавшему России городу Теркам, а оттуда направился к Дербенту. В плавании к этому городу ветр сначала был попутный, но вскоре переменился, а в ночи на 12 ноября сделался столь крепким, что путешественники, не имевшие у себя ни знающего лоцмана, ни верной карты, не решаясь нести паруса в темную ночь в незнакомом море, закрепили их и отдались на произвол ветра. Две русские лодки, находившиеся при корабле на бакштове и служившие одна для промеров, другая для выгрузок, затонули. Той же участи подверглась и корабельная шлюпка. Самый корабль, построенный из ели и уже много пострадавший во время плавания из Нижнего в Астрахань, по словам находившегося на нем знаменитого ученого Олеария, «изгибался, как змея, под страшными волнами разъяренного моря». Вскоре он получил сильную течь; беспрестанным волнением сломало рулевые петли; из опасения, чтобы не избило корму, сняли руль; судно, став на якорь, страшно бедствовало. Посланники, часть прочих пассажиров, сухопутные офицеры и несколько солдат успели спастись на прибывших с берега лодках. Вместе с ними удалось спасти и почти все наиболее дорогие товары и вещи, но затихший на короткое время ветр снова усилился и остававшиеся на корабле люди еще несколько часов боролись с бурею. В отчаянном своем положении они решились на последнее остававшееся им средство: обрубили якорный канат и этим избавились от очевидной гибели. Судно, уже начинавшее разрушаться, будучи плоскодонным и не имея киля, село плотно на мель в тридцати саженях от берега. Один из матросов, привязав к себе веревку, кинулся за борт, доплыл до берега и при помощи сбежавшихся жителей подтянул корабль еще ближе. Тогда спаслись все. Крушение судна произошло 14 ноября у Низабата, на берегу Дагестана (239).
Такова была участь первого военного судна, построенного в русской земле, русскими руками и из русского леса.
Что касается до голштинского посольства, то переговоры его с персидским правительством не имели успеха, а вследствие этого и строение остальных девяти кораблей в Нижнем-Новегороде не состоялось.
Выраженная царем Михаилом Феодоровичем воля, чтобы голштинцы «от русских плотников корабельного мастерства не скрывали», заставляет предполагать, что мысль о заведении в России флота не была чужда ему. Вообще, кажется вероятным, что тогдашнее наше правительство не упускало из вида осуществления этой мысли. Между прочим, в предисловии к воинскому уставу, напечатанному у нас в 1647 году под заглавием «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», обещано было издание особой книги: «О корабельной ратной науке (240)».
Строение военных судов в России для Каспийского моря, начатое голштинцами, и ограничившееся одним кораблем, возобновилось опять через тридцать лет, но уже не иностранцами, а по непосредственному распоряжение русского правительства.
Россия с давних времен находилась в сношениях с Персиею, называвшеюся у нас по большой части Персидою и Кизилбашами. Мы уже упоминали, что некогда Волгою и другими русскими реками восточные товары шли из Каспийского моря в Балтийское. Господство татар в нашем отечестве заградило этот торговый путь. После этого бедственного и продолжительного периода в русской истории великий князь Иоанн Васильевич III первый из наших государей имел сношения с Персиею, хотя истинная цель их и неизвестна (241). Иоанн IV сносился с шахом Тамасом о взаимном союзе против турок и по делам торговым (242) и был в тесной дружбе с его преемником Годабендом (243). Сын Иоаннов Феодор также заботился о заключении с Персиею союза (244) и находился в самых дружественных отношениях к знаменитому шаху Аббасу, изъявляя желание видеть в нем верного себе союзника (245). Дружба с Персиею продолжалась несколько времени и при Годунове, но потом прекратилась, вследствие покорения персиянами Иверии или Грузии, признававшей над собою верховную власть наших государей (246). В смутное царствование Шуйского мы опять возобновили с Персиею прерванные сношения, но внутренние волнения в государстве и последовавшее за ними междуцарствие снова их прервало. Они были восстановлены во второй год царствования Михаила Феодоровича приглашением с нашей стороны персидских подданных приезжать по-прежнему для торговли в Астрахань (247). Торговля эта производилась с тех пор постоянно хотя и не в больших размерах, чему причиною были разбои казаков как в устьях Волги, так и на самом Каспийском море. Астрахань служила складочным местом для привозных товаров, откуда они на судах Волгою и Окою доставлялись в Москву. Персияне привозили к нам сафьяны, бархат, платки, кушаки, киндяк или крашеную бумажную ткань, ковры, безоар (248), бирюзу, индиго, ладон, нефть. Но все это было предметом только второстепенной важности в нашей торговле с Персиею. Главною статьею был шелк-сырец, выменивавшийся нами на золото, собольи меха и полотна и составлявший у нас исключительную казенную торговлю. Этот товар, выходивший почти весь из Прикаспийской области Гиляни, еще в большем количестве был вывозим из Персии сухопутно на верблюдах чрез горы в Ормус, где был покупаем англичанами и голландскою Ост-Индскою компаниею. Огромное количество шло караванами чрез Турцию в Алеп и потом в Смирну, Александрию, Триполи и другие места, откуда уже продавалось в Италию и Францию, обогащая таким образом турок в ущерб персиянам. Такое неудобство сбывать сырец сухим дальним путем, тогда как ближе всего было возить его в Астрахань, побудило наконец персидское правительство обратить всю эту отрасль торга исключительно в Россию (249).
Современник царя Алексея Михайловича шах Аббас II усилил торговые и вместе дружественные сношения своего государства с Россиею тем, что открытым повелением во все подвластные ему страны даровал в 1664 году русским купцам, приезжавшим в Персию, разные льготы, между прочим освобождение от всяких пошлин. «А Великого Государя Российскаго», — сказано в переводе повеления, — «из Его Государства купчины, и целовальники, и торговые люди с товары, в кое время будут в наше государство, или куда пойдут нашею государскою землею; и на них бы вам за подводы провозу, и найму и пошлинных денег, и гостинных дворов постоялаго и половочнаго, и наемных денег, и рахтан, и никаких взятков не имать; а что им понадобится и вам бы им давать сполна, и честь им воздавать и учинить, как им годно» (250). По прошествии трех лет тот же самый шах обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбою о дозволении особой армянской компании, составившейся из персидских подданных, производить чрез Россию торг шелком-сырцом и иными товарами. В царской жалованной грамоте, последовавшей по этому случаю, между прочим говорится: «А что до сего времени из Персидския земли дальними, убытночными проездами, тот шелк вожен был продавать к прииму морскаго пути в разныя государства, и для таких дальних приездов и великих убытков, ныне те все пути оставлены, и впредь у них прежним торговлям и подрядам ни с кем с иными государствы с торговыми людьми не быть, а привозить того сырцу шелку все полное число, сколько пудов на всякой год в Персидской земле у всех промышленных людей сделано будет, по вся годы в привозе ставить Великия России в порубежный город, или сухим путем мимо Терск, в Астрахань, а водяным путем в тот же город». Компания обязывалась платить в царскую казну за товары, привезенные в Астрахань, по пять, за провозимые в Москву по пяти же, а за следовавшие оттуда далее в порубежные города: Новгород, Смоленск и Архангельск по тридцати копеек с каждого продажею или меною вырученного рубля. Особая пошлина была установлена на случай отвоза товаров за границу и на случай обратного привоза в Россию тех из них, которые не будут проданы в чужих краях. Русское правительство, с своей стороны, принимало на свой счет и страх доставку товаров от Астрахани во все поименованные здесь города и обратно, получая за это по рублю с пуда. Англичанин Брейн, «честный и поверенный в правде, из давних лет московский житель», был избран в агенты компании для всей России (251).
Принимая на себя провоз персидских товаров от Астрахани с ручательством и ответственностью за их целость, царь Алексей Михайлович был поставлен в необходимость принять и все возможные меры к обеспечению этого провоза. Наибольшая опасность предстояла от разбоев, постоянно происходивших на Каспийском море и на Волге, и потому первою, главною мерою было заведение вооруженных военных судов, которые могли бы защищать торговлю, обещавшую царской казне большие выгоды. Эти же суда долженствовали служить для возки товаров из России в персидские владения (252).
По утверждении в России единодержавия англичане были первые из европейцев, водворившиеся у нас по видам торговым. Иоанн Грозный покровительствовал им во все свое царствование; Феодор Иоаннович и Годунов поддерживали с ними прежние сношения, но отстраняли те их домогательства, которые находили несообразными с выгодами своих подданных; при Михаиле Феодоровиче русское купечество уже начало приносить правительству частые жалобы на притеснения и подлоги иностранных торговых людей, особенно английских; наконец, в 1640 году царь Алексей Михайлович, разгневанный на британцев за злоупотребления по торговле и вместе с тем за осуждение на смертную казнь короля Карла I, выслал их из России, дозволив им только приезжать с товарами к Архангельску, но ни под каким видом не оставаться там для жительства (253). Так, по прошествии восьмидесяти четырех лет рушилось здание, основанное Ченслером и принесшее его единоземцам огромные прибыли.
По изгнании англичан первое место между иностранным купечеством заняли у нас голландцы, сумевшие снискать и поддерживать уважение и доверие сколько в народе, столько и у правительства России. Ведя обширную торговлю во всех частях света, они слыли и за отличных мореходов, и за опытных судостроителей. Военные флоты их также стояли высоко в мнении всей Европы. Это объясняет, почему, как ниже увидим, и царь Алексей Михайлович, и Пётр Великий, приступая у себя к строению военных судов, обращались к содействию и руководству голландцев.
Грамота Армянской компании была пожалована 31 мая 1667 года. Через несколько дней после этого, 19 июня, в Приказе Новгородской чети или четверти, имевшем в своем ведении: Великий Новгород, Псков, Нижний Новгород, Архангельск, Вологду и другие города как прилегающие к Белому и Ледовитому морям, так и смежные с шведскою границею (254), — была записана следующая статья: «Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, указал, для посылок из Астрахани на Хвалынское море делать корабли в Коломенском уезде с селе Дединове, и то корабельное дело ведать в Приказе Новгородцкие Чети, боярину Офонасью Лаврентьевичю Ордину Нащокину, да думным дияком Гарасиму Дохтурову да Лукьяну Голосову, да дьяку Ефиму Юрьеву (255).»
Поименовав города, которыми заведовал Приказ Новгородской четверти, видим, что в число их не входил Коломенский уезд (нынешней Московской губернии), где предназначалось строить суда для Каспийского моря, и это самое обстоятельство показывает, что царь имел особенные причины подчинить этому Приказу «корабельное дело». Причины заключаются в том, что им управлял тогда Ордин-Нащокин, боярин высоких достоинств, неутомимый исполнитель царской воли во всем, что касалось пользы отечественной, и по уму, и по благонамеренности едва-ли не первый между сановниками государствования Алексея Михайловича. Долгое время ближайший советник сего государя он был самым главным, самым деятельным лицом в заключении торгового договора с Персиею, следовательно, никому иному не мог царь поручить главного заведования над дединовским судостроением (256). Нащокин, этот великий человек своего времени, сильно заботился об упрочении за Россиею обладания Амуром и, имея в виду заведение торговли с Индиею, уже снарядил туда посольство, когда людская зависть принудила его удалиться от мирских дел и постричься в иноки (257).
Дединово или Дедилово, называемое также Дедновым и приобретшее с 1667 года знаменитость в русской истории, принадлежало в то время к числу дворцовых сел. Оно находится в двадцати пяти верстах от города Коломны, на левом берегу Оки, близ впадения в нее реки Москвы, и, по всей вероятности, было избрано для постройки судов сколько по положению своему, столько и поблизости к столице (258).
Еще до указа о заведении в Дединове «корабельного дела» издавна проживавший в Москве голландский гость фан Сведен (van Sveeden), учредитель первых почт в России (259), ездил по поручению нашего правительства в Голландию для найма в русскую службу «корабельщиков». Приговорив там пятерых из своих единоземцев, он возвратился в Москву с четырьмя нанятыми им мореходами (260) и с запасом инструментов и машин для кораблестроения (261). Пятый, именем Ботлер (Butler), племянник Сведена, оставлен был в Амстердаме для найма в царскую службу остального экипажа и для отыскания тех из нанявшихся людей, которые, взяв вперед условленные задатки, скрылись с ними (262).
Прибывшие с Сведеном в Москву четыре лица были: «корабельщик Гельт (Helt), кормщик и плотник Вилим фан-ден-Стрек (van den Sreek), кормщик Тимоффй фан-ден-Стрек и работный корабелный человек Минстер». Все они, равно как и Ботлер, имели за себя поручителей и были приговорены на четыре года с жалованьем: Ботлер — по 100, Гельт — по 80, Вилим фан-ден-Стрек — по 65, Тимофей фан-ден-Стрек — по 36, а Минстер по 30 голландских гульденов или русских рублей в месяц (263).
По количеству платы видно, что Ботлер занимал пред прочими первое место, и действительно он был определен с званием «капитана и кормщика-генерала» как человек, бывавший во многих краех света и умеющий говорить различными языками (264)». По свидетельству фан Сведена, он бывал «первой каргой (premier charge) в Индеи, и разумел многие Индейские языки, и торги и извычаи Индейския, и небесное течение, и как морем водитца караблям ходить (265)». В договоре своем с фан Сведеном, Ботлер обязывался: «В чину своем царскому величеству служить верно, и стояти ему против всяких его царскаго величества неприятелей, как водяным, так и сухим путем (266)».
Для заведования кораблестроением в Дединове фан Сведен предложил находившегося тогда в Москве полковника фан Буковена (Boukhoven) как человека, который «на море многия пути хаживал на карабли, и морской карабелной бой ему в обычай, и карабелное дело и Руской извычай знает (267)». Буковен был родом также из Голландии, откуда приехал в Россию еще в капитанском чине в 1647 году с боярином Милославским (268).
Вместе с отзывами о Ботлере и Буковене, фан Сведен подал в Приказ Новгородской четверти роспись, которою требовал в Дединово, для корабельного строения: тридцать плотников, «которые наперед сего бусы и струги делывали», четырех кузнецов для кования якорей и других принадлежностей к судам, четырех пушкарей, необходимое количество канатов, веревок, смолы, дегтя. Тридцать аршин киндяка «на знамя, на переднее лежачее дерево, что на носу», сорок два аршина киндяка «на долгое узкое знамя», сто пятьдесят пять аршин тафт «на знаменаж для украшения корабля», восемь шестифунтовых пушек, четыре четырехфунтовые пушки, сорок мушкетов, сорок пар пистолетов, сорок бердышей, четырнадцать мешков для носки пороха и пуль, шестнадцать деревянных или жестяных ящиков для носки пушечных зарядов, четыре стопы толстой бумаги на пушечные заряды, пороху, свинцу, фитиля и ядер, — в том количестве, как понадобится, — железа, угля и прочего. «А карабль бывает», — присовокупил Сведен, в своей росписи, — «длиною одиннадцать сажень с полусаженью, а поперег три сажени Государевых печатных». Разумея под знаменами из киндяка флаг и вымпел, он писал: «Цветами те все киндяки как великий государь укажет: только на караблях бывает котораго государства корабль, того государства бывает и знамя». В статье о тафтяных знаменах для украшения корабля в росписи сказано: «Под которое государство бывает караблю пристань, в то время те знамены роспускають; а на тех знаменах писать, что великий государь укажет (269)».
Царь Алексей Михайлович входил сам во все распоряжения по постройке судов. Утвердив выбор Буковена, он велел ему вместе с Гельтом, обоими братьями фан ден Стрек и Минстером в сопровождении подьячего Новгородской четверти Яковлева ехать из Москвы в Вяземский уезд, на реку Угру, а оттуда в уезд Коломенский, до села Дединова, «в лесныя места» для осмотра и приискания леса. «И где иноземцы на судовое дело леса обыщут», — сказано в наказной памяти Яковлеву, — «ему те леса переписать и тутошних волостных жителей распросить: в государевых дворцовых, или во властелинских патриарших или митрополичьих, или в монастырских, или в поместных и вотчинных землях, и в чьих именем те леса стоят? и в каких угодьях и в сколких верстах в котором месте тот лес от Угры и от Оки реки? и сколко верст будет Угрою и Окою реками до Волги реки? и в стругах ли, или плотами гнать, и не будет ли где тому лесу водою на мелях до Волги какого задержанья и государеву судовому делу мотчонья (замедления)?» По исполнении этого Буковену и его спутникам предписывалось возвратиться в Москву и обо всем найденном донести Ордину-Нащокину. Вслед за распоряжением в помощь Буковену при осмотре лесов и при самом судостроении был назначен иноземец полуполковник Старк (Stark) (270).
По осмотре назначенных мест оказались годными для корабельного строения: Вяземского уезда, в Кикинской волости помещика Воейкова — шестьсот трехсаженных тесниц; того же уезда в Дмитровской дворцовой волости — десять дубовых трехсаженных досок; в Калуге у посадских людей — сто двадцать девяти- и десятисаженных сосновых брусьев и в Коломне, также у посадских людей, — двадцать пять семисаженных бревен, двадцать
трехсаженных, две двенадцатисаженные и сто пятьдесят две восьми- и девятисаженные сосновые доски. Часть этого количества, именно приисканную в Калуге, хозяева брались доставить до места сами; требовалось только разрешения: кем везти до Коломны лес, найденный в Кикинской волости? Вместе с этим Буковен, представив ведомость о необходимом количестве пеньки (для делания канатов и веревок), также смолы, дегтя, серы, котлов и прочего, испрашивал разрешения брать свицкое или шведское, то есть лучшее железо с заводов Марселиса, а уголь в Дединове, где предполагал также нанять кузнецов и плотников (271).
Упомянув здесь в первый раз о Марселисе как о лице, избранном для поставки железа на дединовские постройки, считаем необходимым сказать несколько слов о его заводах.
В конце XVI и в начале XVII столетий все требовавшееся для России количество свицкого железа, ружейные стволы, чугунные пушки, ядра и прочие артиллерийские припасы, привозились почти исключительно из-за границы Голландцами и чрез Архангельск доставлялись в Москву. Высокие цены на эти предметы, неизбежные при дальнем провозе, побудили голландского купца Виниуса с товарищами просить дозволения на постройку близ Тулы вододействующего завода для отливания разных чугунных вещей и для делания из чугуна по иностранному способу железа. Дозволение было дано в 1632 году. Виниусу и компании разрешено было между Серпуховым и Тулою, на речках Вороне, Вашане и Скниге, где признают удобным, построить «мельнишные заводы» для делания из железной руды чугуна и железа, для литья из первого пушек, ядер и котлов и для ковки из последнего разных досок и прутьев, «дабы впредь то железное дело было государю прочно и государевой казне прибыльно, а людей государевых им всякому железному делу научать и никакого ремесла от них не скрывать». Эти последние слова напоминают подобное же условие, требованное нашим правительством от голштинцев, когда они просили дозволения строить корабли в Нижнем Новегороде. Даруя Виниусу привилегию на десять лет, в течение которых никто в России не мог строить подобных заводов, царь Михаил Феодорович велел отпускать ему из казны ежегодно денежную сумму, которую заводчик обязывался возвращать чугунными и железными изделиями. Так положено было первое основание нашим Тульским оружейным заводам.
Через двенадцать лет после грамоты Виниусу комиссар датского короля, гамбургский уроженец Пётр Марселис (Marselis) и голландский гость Акема (Akema) испросили себе дозволение с двадцатилетнею привилегиею построить новые железные заводы в отдаленных от Тулы местах, как то: на реках Ваге, Костроме, Шексне и в других удобных местах. Это повело к большим несогласиям между Виниусом, с одной, и Марселисом и Акемою, с другой стороны. Возникшее споры и жалобы кончились тем, что у всех троих заводы были отняты и взяты в казенное управление. Взамен этого они и построили, все трое вместе, новый завод собственно для отливания чугунных ядер на Ваге, в нынешней Вологодской губернии, но в 1648 году Марселис и Акема получили свои заводы обратно в двадцатилетнее безоброчное и беспошлинное владение. Ободренные этим и сделанными им другими льготами они учредили в 1652 году еще новые заводы на реке Скниге, в тогдашнем Каширском, а ныне Алексинском уезде Тульской губернии. Наконец, в 1656 году ими были выстроены еще два завода, в Малоярославецком уезде, на реке Протве и на впадающей в нее речке Угодке. В 1662 году одна половина всех заводов, принадлежавших Марселису и Акеме, была отписана на государя; в 1664 заводы на Протве и Угодке отданы Акеме, а находившиеся в Тульском (бывшие Виниусовы) и Каширском уездах взяты совсем в казну, но в 1667 пожалованы Марселису «за многие его службы», именно за деятельное участие в заключении мира с Польшею. При этом случае они поступили в ведение Пушкарского приказа. В последствии времени они переходили как наследственное достояние к сыну и внуку Марселиса, а потом как выморочное имение были подарены Петром Великим в вечное и потомственное владение его дяде, боярину Льву Кирилловичу Нарышкину (272).
Обратился опять к работам, предпринимавшимся в Дединове.
Получив донесение Буковена и Яковлева, царь Алексей Михайлович велел коломенскому воеводе Кутузову отпустить на покупку леса и другие первоначальные расходы из коломенских таможенных и кабацких доходов тысячу рублей, а чтобы облегчить Буковена в сношениях с разными местами и лицами, определил «к корабельному строению» дворянина Полуехтова и Мытной избы подьячего Петрова (273).
Двухвековое татарское владычество, вытеснив своим влиянием многие наследственные славянские добродетели русского народа, породило взамен их некоторые вредные пороки, особенно страсть к корыстолюбию и взяточничеству, наиболее вкравшуюся в приказное сословие. Это страшное зло беспощадно разоряло казну и подрывало, даже вовсе уничтожало, самые благие намерения правительства. Оно, конечно, было причиною, что царь Алексей Михайлович, назначая в Дединово Полуехтова и Петрова, включил в указ свой о том следующие слова: «И будучи ему Якову (Полуехтову) и подьячему у того дела быть безотступно, и великаго государя делом радеть неоплошно, и посулов и поминков ни у кого ничего не имати: а будет они Яков и подьячий Степан (Петров) радеть не учнут, а учнут от того дела корыстовица, а после про то сыщетца, и им от великого государя быти в опале» (274).
Отправляя 9 сентября из Москвы в Дединово Полуехтова, Петрова, Буковена, Старки, Гельта, трех его товарещей, вместе с ним прибывших из Амстердама, и еще вновь нанятых в Москве: капитана фон Гельманта, лекаря и поручика Шака, корабельного дозорщика и поручика Вемина и толмачей или переводчиков Шкремса и Кастера, государь велел изготовить для них подводы и судно с гребцами (275). В этот самый день состоялись царские указы: Марселису — о присылке в Дединово медных векш (сложных блоков) с канатами, железных подъемных машин «самого доброго железа» на разные потребности и котлов и горшков для варки смолы (276); Ордину-Нащокину — о приискании необходимого числа плотников и кузнецов между дединовскими «рыбными ловцами» и об отводе в Дединове дворов под постой лицам, назначенным к корабельному делу. «Буде кто охотников в плотники и в кузнецы и лесу готовить будут», — писано было Нащокину, — «и им не запрещать, а в неволю никого не нудить, для того, что по великаго государя указу, села Дединова и иных ловецких сел рыбным ловцом велено сделать по дворцовому наряду, прежде памяти, что прислано из Посольскаго Приказу, шестьдесят паузков[3] и чтоб нынешним указом того дела не остановлять (277).»
По приезде в Дединово Буковен встретил необходимость независимо от прежде приисканного леса еще в ста двадцати сосновых сухих брусах или бревнах длиною в девять и десять сажен, а толщиною в девять и десять вершков. Посыланные за этим люди ездили в Коломенский и Рязанский уезды, вверх по реке Цне, до Мещеры, вниз по Оке до Солочи, а также в другие лесистые места, но нигде не нашли леса, указанного качества и меры. По донесении об этом правительству и по получении сведения, что желаемый лес растет в Коломенском уезде, в вотчине рязанского и муромского архиепископа Иллариона, послана была к нему царская грамота о безостановочном отпуске потребного количества леса (278).
Казалось бы, что после всех этих распоряжений, освященных непосредственною волею и личным участием царя, нельзя было бы ожидать затруднений, но они встретились при первом шаге к исполнению. Коломенской кабацкой голова Щуров, долженствовавшей внести из заведуемых им сборов пятьсот рублей в число тысячи, определенных на первоначальные расходы, объявил, что у него «денег нет и к карабелному делу дать нечего» (279). По отзыву Марселиса, что у него ни векш, ни подъемов, ни других требуемых вещей, ни мастеров для делания их нет (280), обратились в Пушкарской приказ, но и тот отозвался неимением ничего в готовности: «Которые конаты и векши есть, и те надобны к подъему нового болшого Усменского колокола; а подъемов нет, и послать к корабельному делу нечего (281). По всей этой статье один Марселис прислал железа да и то только тридцать пудов (282). Старосты Дединова и других соседних дворцовых ловецких сел объявили «по Христове евангельской заповеди, еже ей ей, в правду, что к государеву карабелному делу охочих плотников нет (283).» Наконец, в вотчине архиепископа Иллариона было сделано затруднение в отпуске леса (284). Вскоре за этим, 27 октября, пришло новое донесение Полуехтова, что плотники охотою не нанимаются, подрядчиков нет, и корабельное дело остановилось (285). Вдобавок к этому он извещал, что приданный ему для письменных дел подьячий Петров «стар, и мало видит, и писать не может (286).»
Вследствие всех этих отписок и жалоб состоялись новые повеления: не имевшиеся в коломенских кабацких сборах пятьсот рублей отпустить из тамошних же таможенных доходов безостановочно (287); векши, подъемы и прочие вещи, не оказавшиеся ни у Марселиса, ни в Пушкарском приказе, изготовить Марселису (288); плотников числом тридцать с платою каждому по четыре алтына в день нарядить дединовскому приказному человеку Головкову (289); не отпускаемый в архиерейской вотчине лес рубить и вывозить без задержания (290); подьячего Петрова отправить в Москву (291).
Извещая государя, что 14 ноября заложен корабль, Полуехтов доносил, что он продолжает давать плотникам и кузнецам поденного жалованья по четыре алтына, а между тем и «дни настали малые и холодные, и корабельное дело не споро», платы же без царского указа уменьшить он не смеет; разрешено было давать по два алтына, но смотреть, чтобы рабочие не гуляли (292). Еще встретилась остановка от неимения в московской таможне лучшей дорогобужской и смоленской пеньки, которой требовал Буковен: положено было заменить ее высшей доброты пенькою трубчевскою (293).
Одни затруднения были отстранены, немедленно явились другие.
После пятимесячного пребывания в Дединове и почти трехмесячного производства работ 17 февраля 1668 года Полуехтов доносил царю: «Мне холопу твоему велено, государь, карабли делать на спех, чтоб к весне были готовы. И у меня холопа твоего карабль и яхту делают, а у карабля, государь, дно и стороны основаны, и кривые деревья все прибиты, и на верх на карабль брусья ростирают; а лесу у меня холопа твоего куплено и что отписано на тебя великаго государя, с карабль и с яхту будет, и смолы и дегтю и конопати, и сала у меня холопа твоего купленож. Только, государь, полковник Карнилиюс фан-Буковин мне холопу твоему сказал, что для поспешения корабленого дела надобно в прибавку к тридцатма человеком плотником еще двадцать человек плотников; и я холоп твой села Дединова к приказному человеку к Григорью Головкову послал, чтоб он к корабленому делу дал в прибавку двадцать человек плотников; и он Григорий Головков мне холопу твоему в тех плотниках в двадцати человеках отказал. Да у меняж, холопа твоего, лес и тес и бойдачные доски отписаны на тебя великаго государя верстах в пяти и в десяти и болши, а возить мне холопу твоему того лесу к корабленому делу в село Дединово не на чем: приказной человек села Дединова Григорий Головков в подводах мне холопу твоему отказал; а у карабля, государь, и у яхты конаты и железные снасти день и ночь без отъему, а стеречь у меня холопа твоего у того карабленого дела некому (294)».
Непосредственно за этими жалобами следовали другие. Полуехтов доносил: «Канатных и бичевных мастеров Коломенского епископа села Городища крестьян без указу великаго государя взять не смеют, а из воли те мастера не подряжаютца, и опричь тех мастеров на Коломне нет; парусного мастера нет; надобно на карабле вырезать каруна (корону), и что де на той каруне вырезать и кому резать? А Немцы которые карабль делают, резать той каруны не умеют; да надобно на карабль и на яхту с семьсот векшей деревянных, а мастер де тех векшей живет на Протве; Марселис прислал железа только тридцать девять пуд, а под то железо подвод недал; а в котлах, и в горшках, и в векшах, и в подъемах, и в якорях отказал, посылать под то железо не на чем и якорей ковать (в Дединове) негде: кузницы и горны малые; подъемы надобно скоро, а купить негде; села Дединова староста, со многими людми приходя, полковника и полуполковника со двора ссылали, а велят стоять на дворах по очередно, а дворы отводят от карабленого дела далеко (295)». В довершение всего и трубчевской пеньки, долженствовавшей заменить дорогобужскую и смоленскую, в Москве не оказалось (296).
По мере получения от Полуехтова отписок, из Приказа Новгородской четверти немедленно были отправляемы памяти и грамоты: в Приказ Большого дворца — о присылке к Буковену недоставших двадцати плотников, о назначении к корабельному делу сторожей из дединовских крестьян и о запрещении тамошнему старосте отводить под постой дома, удаленные от места судостроения (297); к Каширскому воеводе и в Ямской приказ — о безотлагательном давании Полуехтову подвод (298); к коломенскому епископу — об отпуске требуемого числа канатных и бечевных мастеров; к коломенскому воеводе — о безостановочном содействии судостроению присылкою кузнецов, якорных мастеров, парусных швецов и вообще всего, в чем впредь может встретиться надобность; к переяславль-рязанскому воеводе и в Пушкарской приказ — о доставке кузнецов; в Оружейную палату — о присылке резного мастера, живописца и токаря; к заводчику Акеме — о присылке векошного мастера; к Марселису — о незадерживании железом; в Москву, к иноземцам Бахру и Быхлину, — о ссуде Полуехтова имевшимися у них подъемами; в Большой приход — о покупке в Москве и отсылке в Дединово тысячи пудов отборной пеньки. Чтобы нисколько не задерживать работ, находившимся при них плотникам велено было производить и в зимние дни вместо двух по четыре алтына (299).
Несмотря на все требования и подтверждения и на непременную волю государя, «чтобы корабельное дело не стояло», остановкам не было конца. Между прочим, Приказ Большего дворца донес о невозможности дать плотников и предлагал нанять «из охочих людей» (300); Пушкарский приказ писал, что единственный имеющийся у него кузнец «на пушечном дворе делает к большому Успенскому колоколу язык, а опричь его языка делать некому (301)». Оружейная палата отказала и в резце, и в живописце, и в токаре (302). Коломенской епископ из находившихся у него тридцати двух мастеров канатного и бечевного дела уделил только восемь, но вскоре затем жаловался, что Полуехтов «тех мастеров бьет и мучит и в подклеть сажает и пеньки и кормовых денег против указу им недает и морит их голодною смертью (303)».
Борясь с беспрерывными затруднениями и долгое время даже не имея при себе никого для письменных дел, Полуехтов донес 26 мая, что «карабль спущен и доделывается на воде, а яхта и шлюпка поспеют в скором времени» (304). Через месяц получено новое донесение: «Корабли в отделке, а живописца и резца нет; стен расцветить и коруны вырезать некому, а щеглы (мачты) не поставлены потому, что поднять некем». Только в исходе июля прибыли резец, иконописец и токарь. Им велено было вырезать и вызолотить украшения на корме, а на носу, вместо предполагавшихся орла и короны, сделать изображение льва (305). В конце августа Полуехтов писал: «Карабль к отпуску готов и щеглы все поставлены, а к окнам и к дверем пробоины куют на спех, а на яхте щеглы не поставлены, канатов нет, поставить нечем; да два шлюпа и бот сделаныж; а караблю и яхте зимовать в селе Дединове немочно никоторыми делы; где стоять таких мест нет и стеречь некому». Получивь донесение, царь Алексей Михайлович приказывал торопиться окончательною отделкою, оставив при судах только пятерых «знающих людей» из иноземцев, а остальным, в том числе Буковену и Старку, ехать в Москву. «А что каких всяких припасов от карабельного дела останетца, переписать и положить в амбар и запечатать, и обо всем великому государю отписать и прислать роспись». Во второй половине сентября получена новая отписка от Полуехтова: «Карабль, и яхта, да два шлюпа и бот сделаны совсем наготово, и щеглы на карабле и на яхте конатами и векшами укреплены; а болших конатовь, на чем караблю и яхте стоять, не сделаны; карабельных мастеров только восемь человек, а в прибавку конатных мастеров Коломенский епископ не присылывал; да сделано болших и малых одиннадцать якорей». В ответ на это Полуэхтову велено отпустить корабли из Дединова в октябре месяце с Буковеном и с корабельщиками, взяв из Коломны и из Коломенского яма потребное число кормщиков и гребцов, которые бы знали водяной ход на реке Оке. Буковену, получившему десять московских стрельцов «для береженья караблей», приказано было, не теряя времени, вести все суда в Нижний Новгород, с тем чтобы в случае нужды уже там доделать их окончательно, а в Нижний послан указ: принять суда и «поставить для осенняго и вешняго льду в заводях, где пригоже, и беречь на крепко (306).»
Затруднения и ослушания продолжались. Полуехтов, поссорясь с Буковеном, сказался больным и объявил, что из Дединова ехать не может; коломенский воевода прислал только пятнадцать работников и то «худых людей», кормщиков же не прислал вовсе, а коломенские ямщики отказались дать и кормщиков и гребцов. Пока посланы были по обеим этим статьям подтверждения, Полуехтов уведомил 15 октября, что корабль и яхта не могут идти Окою по причине мелководья, Буковен же и прибывший из Нижнего Новагорода подьячий Кишмутин, доносили: «В Оке реке воды прибыло мерою на поларшина, и с прежним на мелких местех только полтора аршина, а караблю груз два аршина с четвертью, а в мелких местах караблю пройти не мочно, а Яков Полуехтов государева указу ослушаетца во всем, и караблей проводить не хочет, и болен николи не бывал». Полуехтов оправдывался, что он полковнику и подьячему говорил: «В Оке реке вода велика и карабли гнать мочно, и полковник и подьячий ему отказали». В ответ на новое повеление: идти из Дединова в Нижний, не медля и ничем не отговариваясь, — Буковен и Кишмутин писали: «В Оке реке вода мала, итти караблю не мочно, а кормщиков и гребцов прислано с Коломны с посаду и Коломенских ямщиков сорок пять человек, а в Оке ходу и мелей и карш не знают и кормщиков нет, и за кормщиками чинится мотчанье (остановка)». Полуехтов объявил, что «в Оке реке вода велика и караблям итти мочно, а подьячий с полковником пьет и бражничает, а о государеве деле не радеет, и чтоб караблям в селе Дединове зимовать». На строжайший указ: вести суда без замедления, под опасением царской опалы и вычета всего жалования, полученного со дня заложения корабля, — Буковен и Кишмутин прислали донесение: «Ноября с 1-го числа по 4 число в Оке реке воды прибыло и с прежним только восемь пядей, а караблю груз девять пядей слишком; и Яков Полуехтов на карабль не пошел, а сел в легкую лодку и покиня карабли поехал наперед, неведомо куды, а в прежних своих отписках писал на них к великому государю о всем ложно». Вслед за этим получена новая записка: «Ноября 4 числа морозы учинились быть большие и по Оке реке лед учел плыть болшой; и карабли от того осеннего ходу завели, чтоб от осенняго льду порухи (повреждения) какиеб не учинилось, и карабли в тое заводи замерзли». В опровержение Буковена и Кишмутина Полуехтов донес с засвидетельствованием местных старост, что «Ноября 2 числа по Оке реке из села Дединова карабельной ход был и идти было мочно». Наконец последнее донесение полковника и подьячего: «Ноября в 8 день Яков Полуехтов покиня карабли, и якори, и всякие карабленые припасы, и государевы всякие остаточные казны, и не дождався государева указу из села Дединова съехал неведомо куды, а целовальников у караблей и у казны никого не оставил».
По всем этим противоречивым показаниям коломенскому воеводе велено было исследовать на месте истину, а между тем 17 ноября все корабельное строение перешло в ведение Посольского приказа, состоявшего также под управлением Ордина-Нащокина. Поводом к этому перечислению, вероятно, было то, что корабль, яхта и прочие суда по окончательной их отстройке в Дединове уже долженствовали начать предназначенный им круг действий по торговле с Персиею, ближе принадлежавшей к ведению Посольского приказа, нежели Приказа Новгородской четверти.
Можно предполагать, что дединовское судостроение шло бы несравненно успешнее и с меньшими задержками, если бы во все это время с самого начала работ Ордин-Нащокин не был отвлечен важными занятиями по делам Польши, после отречения Яна Казимира остававшейся без короля, а потом от весны 1668 года не находился за границею для заключения торговых договоров с Швециею и Пруссиею и для присутствования в Варшаве на избирательном сейме. Он возвратился уже в 1670 году и вскоре затем принял иноческий чин в монастыре Иоанна Богослова, называемом Крыпецким, в двадцати верстах от Пскова. Любопытно письмо его к царю Алексею Михайловичу, хотя и не относящееся прямо к истории русского флота, но отчасти поясняющее медленность, нерадивость и неповиновение, происходившие по сооружению судов в Дединове. «На Москве, Государь,» — писал доблий боярин, — «не радят о государственных делах — ей дурно! Посольский приказ есть око великой России. Чтобы умножить, расширить, возвести государство, надобен верный, зоркий глаз избранных и безпристрастных людей, а это дело, Государь, Посольскаго приказа. Честь для тех, кто свято хранит пользу отечества; унижение тем, кто не рачит о важности и величии его. Царь! Думные дьяки занимаются хитростьми и кружечными делами[4] (307)». Удивительно ли после этого, что и дединовское дело производилось так вяло, с такими непростительными ослушаниями и ссорами? Видим редкую снисходительность кроткого царя Алексея Михайловича и постигаем вполне, что только с твердою, железною волею Петра, с его кипучею деятельностью возможно было осуществить исполинские предприятия, им совершенные.
Построенные в Дединове суда едва поступили в заведование Посольского приказа, как явился туда 20 ноября Ботлер. Он только что приехал из Амстердама с тринадцатью иностранцами, нанятыми им по поручению фан Сведена, около этого времени умершего (308) и, таким образом, не дожившего до конца дела, начатого при усердном содействии и по его указаниям. Имя этого во многих отношениях полезного для России человека нераздельно, как мы видели, с историею кораблестроения в нашем отечестве при царе Алексее Михайловиче.
Ботлер и его товарищи все объявили себя в Польском приказе уроженцами Голландии и были записаны под следующими именами и званиями: Давыд Бутлер — корабельный капитан, который на корабле над корабельщиком и надо всеми сарами ведает; Ян Албертс — корабельный кормщик и подьячий; Пётр Бартельсон — над корабельными сарами начальный человек и с кормы до половины корабля над снастьми дозорщик; Мейндерт Мейндертен — начальному человеку, что над сарами, и дозорщику над снастьми товарищ; Вигерт Потерс — спереди от половины корабля над снастьми дозорщик; Элис Петерсон — товарищ парусному мастеру; Корнилиус Корнильсен — корабельный пушкарь; Карстен Брант — корабельного пушкаря товарищ, который ведает порох и пушечные ядра; Ян Янсен Струйс (Struys) — корабельного парусного дела мастер; Вилим Вилимсон — корабельного деревья и щегольный и векшных снастей мастер; Корнилиус Брак, Якоб Трапен, Даниель Корнильсен, Петер Арентсен — сары, корабельные работники. Они ехали чрез Ригу на Псков, откуда о путешествии их было повещено в Москву, что едут «из-за моря карабелного строения мастеры и которые знают небесное течение и морской путь (309)».
Пока все эти лица в ожидании дальнейших о них распоряжений жили в столице, в Белом городе, Полуехтов и Буковен были вытребованы в Москву для отдания отчета в израсходованных ими деньгах и для получения новых приказаний. Происходившие между ними во вред порученному им делу споры и ссоры, по-видимому? остались без последствий (310). Между тем Ботлер подал 5 декабря в Посольский приказ проект свой о постройке тридцатишестивесельного судна на образец венецианских каторг или галер и двадцативесельного баркантина или струга о шести или семи однофунтовых пушках для действий в Каспийском море против разбойников, полагая употребить в гребцы закованных в кандалы пленных. Мысль эту поддерживал переводчик Посольского приказа Виниус, сын первого основателя тульских железных заводов, но он не ограничивался одного каторгою и одним баркантином, а предлагал построить несколько каторг, считая их гораздо удобнейшими для Каспийского моря, нежели корабли, то есть парусные суда. «То море глубокостию не как океян, и того ради во время бури валы ходят не таковы велики как в Океяне, но часты, и тем кораблю чинится великая шкода (повреждение), а тою каторгою мочно угрести. Те каторги гораздо лутче бус крепостию, обороною и поспешением в ходу, и великими бури тех не будет розбивати, как бус разбивает часто. А будет сыщется реками великими путь в Индею и промысл торговый учинится, то самая великая прибыль великого государя казне и Московскому государству имать быти». Так рассуждал Виниус в своем предложении. Оба проекта или не были приняты, или исполнение их было отложено на неопределенное время (311). Вскоре потом Ботлер представил в Посольский приказ карту Каспийского моря и статьи об обязанностях на корабле капитана и подведомственных ему чинов (312).
В начале марта 1669 года Ботлер ездил в Дединово для осмотра построенных там судов и по возвращении донес, что «корабли и яхта на Хвалимском море в ходу сделаны годны». Посыланный с ним астраханский житель и опытный мореход Савельев дал отзыв, «что и бусы де на Хвалимском море ходят, делают их на тот же образец (313)».
В отсутствие Полуехтова и Буковена из Дединова, вокруг судов постоянно окалывали лед, а с наступлением теплого времени в исходе марта или в начале апреля приступили к окончательной их отделке, что было поручено надзору Полуехтова (314). Ботлеру же и всем прибывшим с ним из Голландии велено было готовиться к отъезду в Дединово водою на струге. В самое это время произошел случай, весьма неприятный для Ботлера. Один из его соотечественников, уже прежде проживавший в Москве, подал на него донос в разных неправильных действиях по найму людей и утверждал, что он, Ботлер, «писал себя карабелным капитаном, не имеючи на тот чин у себя паса, и на караблях нигде не бывал и карабелное дело ему не за обычай». Допрошенный в Посольском приказе Ботлер сознался в обвинениях его по первой статье и объявил, что хотя не имеет патента на капитанский чин, но в знании своем морского дела и в том, что ходил на кораблях «начальным человеком» во Францию, Англию, Испанию и Восточную Индию, ссылался на многих из своих единоземцев. Ему заметили, что «так делать не годилось, также и капитаном не имеючи у себя пасу писатца было не довелось же», и переименовали из корабельных капитанов в «корабельные дозорщики».
По окончании всех необходимых распоряжений в Москве 14 апреля на святой неделе Ботлер являлся во дворец, был допущен к царской руке и при этом случае представил государю челобитную, о которой в делах Посольского приказа записано следующее: «Служил де он в Голанской земле на караблех, и был во Францужской и в Шпанской землех и в иных во многих опричных государствах карабельным дозорщиком; и в прошлом во 176 (1667) году, по указу его великаго государя, по письму Ивана фан-Сведена, служа ему великому государю, нанял за морем карабелных людей и всякие снасти, что к тому караблю принастоит, искупил, и покиня де он в Амстрадаме жену свою и детей выехал к нему великому государю к Москве, а быть мне на Хвалимском море в службе на карабле, и написали меня дозорщиком, а не капитаном, и чтоб великий государь пожаловал его Давыда, велел бы ему служить на карабле капитанскую службу, а он ему великому государю должен служить как Богу». Снисходя на прошение Ботлера, «государь пожаловал, велел его написать капитаном».
Получив по поданным росписям большую часть вещей, недостававших до полного вооружения и снаряжения в путь корабля и яхты и часть пушек, Ботлер представлялся 23 апреля государю вторично, на этот раз со всеми своими подчиненными, и вторично был допущен к целованию царской руки (315).
Желая перед отъездом своим в Дединово произвесть пробу присланным для корабля и яхты орудиям, Ботлер требовал на каждый выстрел пороха против веса ядра и ссылался в этом на правила, существовавшие в Голландии. Ему прислали по заведотѣздомънному в России обыкновению только половинное количество. Государь велел исполнить по требованию Ботлера; в присутствии его и всех прочих голландцев проба была сделана: «Пушки оказались все целые и на корабль и на яхту годны». Опыт происходил 24 апреля, и в тот же день последовал царский указ: «Караблю, которой в селе Дединове сделан вновь празванье дать Орлом и поставить на носу и на корме по орлу, и на знаменах и на яловчиках нашивать орлы же (316)».
Затруднения, столько замедлявшие строение судов в Дединове в 1667 и 1668 годах, не замедлили повториться в 1669 году. Так, например, Полуехтову отказывали в присылке плотников и кузнецов, без которых нельзя было окончить порученных его наблюдению работ; виновный в этом коломенский воевода вместо грамотного подьячего прислал «посадского малаго, который писать и честь не умеет (317)»; тульский воевода, обязанный получить от Марселиса и препроводить на суда недосланные пушки и ядра, обнаружил в этом деле совершенное нерадение (318), присланный под разные тяжести струг оказался ветхим и негодным (319), словом, во всем происходили задержки.
В последних числах апреля Ботлер отправился с своими спутниками на струге в Дединово, получив перед отъездом наказную память: «Как ему быть на карабле и ехать в Астарахань, со всеми карабелными людьми, а из Астарахани на Хвалимское море», — и с тем вместе ему даны были для исполнения «артикулныя статьи», им же самим вскоре по приезде в Москву представленные в Посольский приказ (320).
Пока Ботлер был в пути из Москвы в Дединово, Полуехтов доносил от 2 мая: «Воды в Оке реке убывает, чтоб караблю не застоятца». В ответ на это ему приказали, в тот же день: «С караблем и с яхтою из села Дединова в Нижний идти не мешкав, не упуская нынешние вешние воды». Вскоре после этого пришло в Москву донесение Полуехтова, что он «собрался с кормщиками и с работными людми, с караблем и с яхтою и со всеми карабелными людми пошел из села Дединова к Нижнему 7 мая», не дождавшись от тульского воеводы пушек и ядер (321).
С Ботлером отправились из Дединова, сверх приехавших с ним из Голландии, еще следующие лица: поручик Шак, корабельщик Гельт, кормщик Вилим фан ден Стрек, работный человек Минстер, толмач Шкрам — все, принятые в 1667 году, и нанятый в самой России работный человек Дитрих Петерсон. Всего под начальством Ботлера состояло девятнадцать человек, к которым впоследствии, едва ли уже не в Астрахани, присоединился еще один, также голландец, лекарь Термунд. Самый большой оклад жалованья, Ботлеру, составлял по переводу на русские деньги двадцать рублей, Гельт получал шестнадцать, фан ден Стрек тринадцать, Альбертсон и Вилимсен по одиннадцать рублей тринадцать алтын и две деньги, Шак восемь, работный человек Петерсон семь, Минстер шесть, Шкрам три, прочие по десяти рублей в месяц (322). Остальные иноземцы, находившиеся у корабельного строения, в том числе Буковен и Страк, частно еще из Дединова, а частью по прибытии судов в Нижний Новгород возвратились в Москву.
Единственное сведение о плавании этого небольшого флота от Дединова до самой Астрахани сохранилось в описании путешествий парусного мастера корабля «Орёл» Стрейса. По его рассказу, суда пришли в Нижний Новгород без приключений и остановок, вероятно, потому что имели хороших «провожатых» или лоцманов. Они оставили Нижний Новгород, еще не быв всем снабжены, 13 июня и приняли для охранения в плавании к Казани тридцать пять нижегородских стрельцов. Здесь расстался с ними Полуехтов, и флот поступил в непосредственное управление Ботлера. Вместе с кораблем, яхтою, ботом и обеими шлюпками или шняками, как их также называли, пошел еще струг с пушками, снарядами и другими вещами, которых по мелководью во многих местах не поместили на корабле и яхте. Часть тяжестей должно было оставить в Нижнем по причине совершенной ветхости другого струга, отпущенного Ботлеру, и в этом же городе были заказаны все требовавшиеся для судов снасти (323).
Плавание от Нижнего Новгорода было не так благополучно, как предшествовавшее. На пути от Васильгорода к Козьмодемьянску корабль по причине убыли воды несколько раз садился на мель и потерял три якоря. Миновав Чебоксары, где Нижегородские лоцманы были сменены другими, также хорошо знавшими свое дело и искусно проведшими суда среди отмелей, голландцы прошли с попутным ветром до Казани и бросили якорь в реке Казанке. Появление на этих водах военных судов иностранной постройки было ново для большей части жителей, потому что немногие помнили корабль голштинцев, и явление это было тем любопытнее, что тут впервые являлся корабль с русским двуглавым орлом на корме, на носу, на флаге и на вымпеле. Воевода князь Трубецкой, митрополит казанский и свияжский Лаврентий и многие из жителей приехали на суда; толпы народа стояли по берегам. После тринадцатидневного пребывания в Казани, запасшись большим количеством сухарей, суда продолжали плавание вниз по Волге. Не раз борясь с ветрами, даже с бурями, не раз садясь на мель, стояв за непогодою по несколько дней на одном месте и потеряв еще один якорь, уже четвертый со времени отплытия от Нижнего Новагорода, корабль в сопровождении прочих судов пришел 31 августа на вид Астрахани. Обрадованные окончанием долгого, скучного и опасного путешествия голландцы бросили якорь при залпе из всех бывших у них пушек. Плавание их со времени отбытия из Дединова продолжалось с лишком три с половиною месяца. Через неделю они подошли под самый город (324).
Одиннадцать с половиною русских сажен длины и три сажени ширины — по размеру, назначенному Сведеном; с небольшим девять пядей или четвертей аршина в грузу — по донесению Буковена; три мачты и бушприт — по неясному рисунку, переданному Стрейсом на общем виде Астрахани, и двадцать две железные пушки, от двух- до шестифунтового калибра по ведомости Пушкарского приказа (325) — вот все данные, какие дошли до нас о корабле «Орёл», построенном по повелению царя Алексея Михайловича. О яхте нет даже и этих скудных сведений. Знаем только, что она была о шести однофунтовых железных пушках (326). Все это слишком недостаточно, чтобы составить ясное понятие о сих двух судах (327).
По первоначальному назначению на корабль было повелено отпустить: восемнадцать пушек шестифунтовых и четыре трехфунтовые (328), но действительно были присланы пять шестифунтовых, одна пятифунтовая, две четырехфунтовые, одиннадцать трехфунтовых и три двухфунтовые (329). К каждому орудию на корабле и на яхте полагалось по двести ядер (330). Сверх этого Ботлеру было отпущено пять пудов фитиля, тридцать два с половиной пуда свинцу и девяносто пудов пушечного пороха (331), и предполагалось снабдить экипаж двумястами ручными гранатами; но были ли последние доставлены, неизвестно, потому что суда уже находились на пути от Дединова к Нижнему Новугороду, когда Пушкарский приказ отозвался неимением таких гранат, также однофунтовых пушек для яхты и медных ложек или шуфл для насыпания в картузы пороха (332). Здесь кстати заметить, что в описываемую нами эпоху порох изготовлялся у нас большею частью ручными мельницами, были и мельницы, приводимые в движение водою, но в весьма малом числе (333).
Корабль, яхта, бот и обе шлюпки со всею их принадлежностью и с жалованьем, израсходованным во время их постройки, обошлись в 9 021 рубль с копейками (334).
Все эти суда оставались в Астрахани в бездействии целые десять месяцев, сначала по неполучению всех недостававших вещей и припасов, а потом по остановке в торговле с Персиею, произведенной страшными разбоями казаков, предводимых Стенькою Разиным. Два года сряду неистовствуя на Волге и на Каспийском море, грабя купеческие суда с товарами и не один раз разбивая посыланные против него войска, он получил в сентябре 1669 года прощение и явился с своими сообщниками в устьях Волги. Это произошло через несколько дней по прибытии в Астрахань царских судов. Ботлер и некоторые из его подчиненных, побуждаясь любопытством, посещали Разина, видели его буйные пиршества и не ожидали ничего чрезвычайного, как вдруг гроза разразилась над ними и над Астраханью.
Помилованный царем Разин счел эту милость за слабость правительства, отправился на Дон и, набрав новые ватаги, вышел с ними на Кубань и Куму, разорил множество татарских и калмыцких улусов, взял приступом Царицын и Чёрный Яр и в первых числах июня 1670 года остановился при Жареном бугре, в восьми верстах от Астрахани. Город, окруженный каменною стеною, имел для защиты своей до двенадцати тысяч войска, большею частью стрельцов, и состоял под управлением опытного воеводы князя Прозоровского. При таких обстоятельствах толпы Разина не были бы опасны для Астрахани; но явились малодушные и предатели. Тайно подговоренные Разиным царские войска не только не отразили сделанного им в ночи на 22 июня приступа, но еще способствовали ему. Несколько часов Прозоровский с небольшим числом пребывших верными долгу оборонялся против несоразмерных сил нападающих, но наконец должен был уступить. Разбойники сбросили его, пробитого насквозь копьем, с вершины башни.
Все эти происшествия не могли не отразиться на Ботлере, на его подчиненных и на самых судах, ему вверенных. Приведя корабль «Орел» в совершенную готовность к выходу в море, Ботлер построил по поручению Прозоровского и в апреле 1670 года спустил на воду «военное судно», предназначавшееся, в случае надобности, для действий против казаков, о замыслах коих уже носились в народе тревожные слухи (336). Вероятно, они вовремя дошли до правительства, потому что еще в марте месяце в Астрахань пришло повеление: Ботлеру и всем прочим голландцам ехать в Москву. Постройка судна задержала их до самого того времени, когда явно угрожавшая опасность заставила Прозоровского для успешнейшей обороны Астрахани удержать всех иностранцев, бывших в этом городе. В начале июня, когда дух неудовольствия и мятежа начал проявляться в самой Астрахани, князь Прозоровский велел Ботлеру быть с вверенными ему судами в ежеминутной готовности к бою. Приказание было исполнено, но когда вслед за тем при увеличивавшихся волнениях между жителями Ботлер стал советоваться с своими соотечественниками, они все подали один голос: при очевидной безнадежности к отраженно Разина оставить суда на произвол судьбы, а самим, сев в шлюпку, с самыми необходимыми вещами бежать в Персию. Вследствие этого Ботлер с лекарем Термундом, товарищем корабельного пушкаря Брантом и двумя матросами отправился для разных закупок в город, а остальные голландцы, между которыми были и две матросские жены, пересели в одну из шлюпок. Напрасно прождав Ботлера и его спутников до полуночи и полагая, что они или избрали иной путь к побегу, или задержаны в городе, подчиненные его опасались оставаться долее под Астраханью и пустились на произвол судьбы в море (337).
Промедлив слишком долго в городе, Ботлер, Брант, Термунд и оба матроса нашли ворота уже запертыми и потому должны были переночевать на берегу. Отправившись поутру на корабль, они увидели его покинутым всем экипажем и, невольно возвратясь в Астрахань, были свидетелями ужасов, произведенных в ней Разиным и его шайками. Ботлер, успевший заслужить доверие Прозоровского, был им определен за полуполковника в один из полков, находившихся в Астрахани, а Брант поступил в войска, защищавшие Вознесенские ворота. Ботлер и безотлучно находившийся с ним Термунд были захвачены мятежниками при взятии города, но успели бежать и, подвергаясь разным лишениям, с трудом пробрались в Испагань, столицу персидского шаха. Прочие голландцы, отправившиеся из Астрахани на шлюпке, после бедственного плавания вышли на берег недалеко от Дербента, где жители захватили их в неволю. По нескольку раз перепродаваемые из рук в руки и испытав много несчастий, бывшие спутники Ботлера достигли наконец разными путями своего отечества. Некоторые, не перенеся страданий, умерли; двое, Термунд и Брант, возвратились в Россию.
Корабль «Орел» был сожжен Разиным (339). Остальные суда, исключая шлюпки, на которой бежали Голландцы, вероятно, подверглись той же участи, если не сделались добычею казаков, которые могли употребить их в свою пользу.
Таков был исход «корабельного дела», предпринятого царем Алексеем Михайловичем по мысли Ордина-Нащокина.
Около того времени, когда происходили беспорядки на Волге и по прибрежьям Каспийского моря, некто иноземец Вегрон вошел в Посольский приказ с предложением строить в России корабли и другие морские суда не только для собственного употребления, но и для продаж и в другие государства. «Есть подлинно», — писал он, — «что ни один во всей вселенной есть, чтоб такими малыми проторми, такое множество кораблей мочно велеть делать и содержати, как Его Величеству мочно, потому, что его земля обильна и слишком имеет лесу, пеньку, железо, смолу черную твердую и смолу жидкую судовую, и иные такие товары, которые к морскому делу годны (340)». Последствия этого предложения неизвестны.
В 1671 году Разин был разбит, схвачен, привезен в Москву и всенародно казнен. Нарушенное им спокойствие мало-помалу было восстановлено, но строение военных судов для Каспийского моря уже не возобновлялось. Так выгодно для России заводившаяся торговля с Персиею пришла в упадок; об Индии не было и помышлений; обширные государственные виды Ордина-Нащокина по удалении его не нашли уже ревностного за себя предстателя; бояре, враждуя друг с другом, слабо радели о пользе общественной; дьяки, вершившие в Приказах все дела, занимались «кружечными делами»; было не до флота и не до торговли, которой он долженствовал покровительствовать, а между тем в 1676 году не стало и царя Алексея Михайловича.
Почти двадцати годам суждено было пройти до того времени, когда нечаянный случай привел державного юношу к возобновлению в России «корабельного дела».